Обсуждаем “Секс в большом городе”. Под редакцией Ким Акасс
и Джанет МакКейб. Перевод с английского А. Бочарова. М., “Ad Marginem”, 2006, 316 стр.
По сути дела, на месте “Секса в большом городе” могло быть что угодно.
Нашумевший сериал спокойно можно не смотреть. К художественным достоинствам длинной истории о четырех подругах, которые все никак не могут устроить личную жизнь по собственному вкусу, книга имеет не такое уж большое отношение. (Кстати, эстетические аспекты фильма там почти и не обсуждаются: слишком очевидно, что не в них дело.) Фильм — не более чем повод к тому, чтобы поговорить о... А вот и нет — не о сексе. О нем как раз — в последнюю очередь. Хотя, казалось бы, — только о нем и речь.
На мысли о несущественности и секса, и сериала как такового наводит простое обстоятельство: обычно художественная продукция такого рода и уровня если и оказывается действительно интересной, то не раньше, чем спустя несколько десятилетий — когда автоматически превращается в памятник времени, в котором важна, неожиданна, полна подтекстов и смысловых отсылок каждая второстепенная деталь — главное, чтобы она была хорошо забытой (так сегодня с интересом смотрятся самые посредственные фильмы советской эпохи). Примерно тогда же она дозревает до того, чтобы превратиться в предмет исследования.
Но “Секс в большом городе” — случай особый. Он удостоился внимания “лучших умов” англоязычного мира, будучи совсем свеженьким (последняя серия вышла пять лет назад). И это при том, что, как признаются во введении к сборнику Джанет МакКейб и Ким Акасс, в 1998-м, когда сериал впервые показал американский канал НВО, его не ругал разве что ленивый, а Шарлотта Рейвен в британской газете “The Guardian” в сердцах обозвала это произведение “бессмысленной грудой мусора”. Однако, пока критики негодовали, “Секс…” “молниеносно стал телевизионным хитом” и вообще “самой рейтинговой комедией на кабельном телевидении”, а за пять отпущенных ему “сезонов” превратился аж “в мировой блокбастер с преданными поклонниками во всем мире”. Да что там! МакКейб и Акасс заявляют еще и не то: “Ни один из сериалов так не повлиял, — пишут они, — на нашу современную культуру”.
Ответ на растерянный возглас “почему?!” напрашивается сам собой: должно быть, задел за живое. Предложил некие ответы на внутренние запросы. Причем интеллектуалам тоже.
Действительно: только посмотрите, что они обсуждают.
“Сексу, сексуальности и отношениям” как таковым посвящен лишь первый раздел сборника. Во втором речь заходи
т уже об “одинокой женщине” и ее “социосексуальных контекстах”. В третьем — о моде и культурных моделях, в четвертом — о “повествовании, жанрах и интертекстуальности”, а в пятом — в связи с таким феноменом нынешней культуры, как “сериалопоклонничество”, — и вовсе о том, “кем бы мы хотели быть”. От секса — все дальше и дальше. Зато к сути дела — все ближе и ближе.
Впрочем, и в первом разделе, который вроде бы “о сексе”, не все так просто.
Уже в открывающей раздел статье Джоанна ди Маттиа, преподаватель “феминистической культурологии” в Университете Монаш (Австралия), анализирует траектории “романтического поиска” одной из героинь того, кого на американский манер она именует “Мистером Идеалом” (“Что плохого в вере? Мистер Биг, Мистер Совершенство и романтический поиск Мистера Идеала в „Сексе в большом городе””). Этот поиск ди Маттиа вообще считает “главной движущей силой повествования” (правда, самый интересный вопрос: откуда вообще взялось представление, согласно которому жить надо не иначе как с воплощением идеала, и с какой стати оно так безусловно подчиняет себе людей, подминая под себя их поступки и в конечном счете судьбы, — остается, увы, без рассмотрения). Речь идет, по сути, о “ролевых моделях”, о необходимости им соответствовать — и неустранимых трудностях этого в условиях, когда “правила поведения в гетеросексуальных отношениях постоянно меняются”. Вплоть до того, что “распределение мужских и женских ролей” оказывается “поставлено под вопрос на фундаментальном уровне”.
“Секс в большом городе” привлек теоретиков, вероятно, прежде всего тем, что он — повествование о сбитости, спутанности ролей. (К слову, спутались они и в головах самих исследователей. Бостонский преподаватель литературы Дэвид Гревен — “Музей противоестествознания: мужчины-фрики в „Сексе в большом городе”” — всерьез подозревает героинь в том, что и сами-то они лишь “временно закрепились в шатком пограничном состоянии между реальными женщинами, которыми они являются, и мужчинами-гомосексуалистами, которых они играют”.) Сбитости вынужденной, невольной: ведь представления об этих ролях у героинь — а пожалуй что и у создателей сериала — остаются до простодушного классическими. “В поисках идеального партнера, — пишет ди Маттиа, — Кэрри проецирует свои фантазии на двух мужчин: Мистера Бига, классического „фаллического” соблазнителя, напоминающего героя „Унесенных ветром” Ретта Батлера, и Эйдана Шоу, сильного и чувственного „спасителя” вроде персонажей современных любовных романов <…>”: этот последний “готов играть роль „спасителя”, следуя сценарию, который ведет к предложению о браке и ответу „Я согласна””.
Все искренне готовы играть роли из предлагаемого (массовой) культурой репертуара и ждут того же от других. Ан нет: не получается.
Речь идет, похоже, о серьезном кризисе моделей существования, о принципиальной проблематичности нынешних образцов для выстраивания себя. О том, как человек “посттрадиционного” общества изо всех сил изобретает традиции. О жгучей потребности его (если угодно, человека вообще) в условностях — и о неминуемых сложностях, которые вызывает необходимость этим условиям подчиняться.
Но почему обо всем этом надо говорить на материале заведомых пустяков вроде “Секса в большом городе”?
Ответ опять же напрашивается сам собой: современному человеку — даже если он интеллектуал — так всего понятнее. И потому что сериал (еще и комедия, между прочим) — вещь, по определению не претендующая ни на какую серьезность. И разумеется, потому, что он — как бы — об отношениях между полами.
“Эпохи, в которые секс делается объектом обостренного внимания культуры, — писал некогда Юрий Лотман, — время его физиологического упадка, а не расцвета”. Насчет физиологического сказать трудно, а вот о смысловом его упадке задуматься, кажется, пора. Несмотря на очевидное перепроизводство дискурса по поводу секса, то есть как раз даже вследствие этого. (Еще Ролан Барт, помнится, иронизировал, что в европейской культуре секс есть везде, кроме самого секса.) Всякий избыток дискурса — несомненный показатель культурной тревожности.
Правда, с сексом она если и связана, то явно в последнюю очередь. О нем сегодня вообще проще всего говорить. Куда проще, чем, скажем, о — не к ночи будь помянут — смысле жизни.
Очень возможно, секс — самая бестревожная, самая безопасная (или кажущаяся таковой — не важно) тема современной западной культуры. После долгого “викторианского” замалчивания, в порядке, надо полагать, реакции на него, секс еще со времен Фрейда стал превращаться в универсальное иносказание. Теперь он уже просто — универсальный язык, который годится для выговаривания едва ли не всех смыслов.
То же можно сказать и о повседневных мелочах, бытовых предметах и привычках, которых в сериале великое (и тщательно продуманное!) множество. Исследователи уделяют им ничуть не меньшее внимание, чем зрительницы. И у них есть для этого все основания: в ситуации “сбитости ролей”, проблематичности глобальных сценариев выстраивания жизни разговор на такие темы едва ли не автоматически оборачивается разговором об уделе человеческом.
Смысловой потенциал мелочей в такие времена становится особенно явным. Не то чтобы они “вдруг” насыщаются смыслом — он всегда в них есть, просто человек далеко не всегда к этому восприимчив. В них ищут подсказок, как быть, что делать с собой. И что, думаете, не находят? Еще как находят.
Казалось бы, ну чего искать глубоких значений на заведомо мелком месте? Нормальный коммерческий проект, развлекающий зрителей и заодно пиарящий определенные торговые марки. Об этом, кстати, составители сборника пишут откровенно и с симпатией. “„Секс в большом городе”, — говорят они, — с его маниакальной привязанностью к дизайнерским лейблам” — типичный продукт канала НВО, “который сам преподносит себя как качественный бренд”. “„Секс…”, как и НВО, воспевает fashion, эксклюзивную дизайнерскую обувь, а также модные рестораны и кафе Манхэттена, где престижно появиться”.
Сериал вообще задуман как источник прикладных моделей жизни, своего рода практическое руководство по ее проживанию. В данном случае “в саму форму” его встроены “потребление как развлечение и идеальный lifestyle”: “В нем зрительницы могут проживать блистательную жизнь и гордо выхаживать в туфлях от Manolo Blahnik, восхищенно постукивая каблуками”. А поскольку они “более не хотят <…> жить чужой жизнью”, “канал НВО открыл на своем сайте онлайн-аукцион, на котором распродаются дизайнерские платья и другие особо желаемые предметы, которые принадлежали героиням „Секса в большом городе” и появлялись на экране. <…> Мелькнувшая в сериале расшитая блестками сумочка в виде американского флага, которая стоила тридцать долларов в бутике Патрисии Филд, была продана на аукционе” — благодаря своей эксклюзивности — аж “за 510 долларов”.
Прежде чем поддаться иронии, которую вызывают все эти заботы, стоит вспомнить о том, что на самом деле к глубоким смыслам имеет отношение буквально все — независимо от того, в какой степени мы это замечаем.
“Мелочи” складываются в стиль. Стиль — уже целое развернутое высказывание человека о себе, о смысле своего существования, о своем месте в мире и социуме. Это позиция. И вот это уже можно и должно обсуждать.
Не поэтому ли столько места и в сериале, и в статьях его толкователей уделяется бытовым предметам, моде, стилю, их принципам? “Fashion” (видимо, переводчик счел, что английское слово адекватнее, да так его без перевода и оставил) и связанным с модой “культурным моделям” посвящен целый раздел, а в нем — особая глава, написанная Стеллой Бруцци (профессор теории и практики кино в Университете Лондона) и Памелой Ч. Гибсон (преподаватель Fashion-колледжа в британской столице): “Стиль как пятый главный герой сериала: fashion, костюмы и роли”.
Вот именно: костюмы и роли. Ведь всякий костюм — это уже роль. Даже — всякая его деталь.
Весь сериал, пишут Бруцци и Гибсон, — “бесконечная демонстрация лейблов и навязчивое подчеркивание стиля”. Героини шагу в простоте не ступят: что ни вещь, то знак. “Когда девушки загорают у бассейна, камера сознательно помещает в кадр окружающие их дизайнерские аксессуары: солнечные очки от Chanel, солнцезащитный козырек и сумочка от Louis Vuitton и сумочки от Fendi”. Все это, конечно, “наглядно демонстрирует принцип „потребления напоказ””; но смысл происходящего явно не сводится к коммерческому.
Стилистически значимые детали на каждом шагу обнаруживают себя как язык, посредством которого можно не только вписать себя в одну из ролей: “<…> Кэрри появляется в леопардовом платье и с винтажным кольцом на пальце, что призвано свидетельствовать о том, что она капризная романтическая особа…” — но и вообще сказать что угодно: так, в одной из серий “поддельная сумочка от Fendi становится структурирующей серию метафорой, в ней соединяются неодобрение конвенциональной женственности и повального увлечения дизайнерскими брендами”.
Бытовые детали, которыми окружает себя человек, — один из уровней, на котором происходит, причем постоянно, “антропоургическая” культурная работа: выделка человека, формирование свойственного данной культуре человеческого типа. Видимо, сегодня это — Человек Пластичный, чья индивидуальность существует не в статике, а в динамике. Не как данность, а как процесс.
Это вполне способно быть ответом на ситуацию кризиса ролей и моделей поведения.
Бруцци и Гибсон обращают внимание на то, как из элементов стиля персонажи лепят свою пластичную, протеичную индивидуальность. Создают себя подручными средствами (чаще всего — с помощью одежды). В сериале, по их словам, “еще чувствуются пережитки веры в неизменную идентичность персонажа”, уже уживающиеся, однако, с “концепцией, наделяющей стиль некой автономностью”. Какой именно, они опять же не проговаривают, ограничиваясь цитатой из Сары Джессики Паркер о том, что fashion — “пятый герой сериала”. Но, кажется, речь тут может идти и об “автономности” стиля как — на ходу собираемого из заданных культурой деталей — инструмента для формирования человека.
Не поэтому ли сериал дает столь привлекательный повод к постановке важных (даже, страшно сказать, вечных) вопросов совершенно независимо от того, в какой степени они есть в нем самом?
Вот ведь какое характерное признание одной зрительницы цитирует Астрид Генри (профессор английского языка и women’s studies в Колледже Святой Марии, США, Индиана) в своей работе о нашедшей выражение в сериале “третьей волне феминизма”: “<…> это сериал о целом культурном движении <…>. Наше поколение и те, кто родились после нас, выросли со свободой выбора. Нам не нужно было выходить замуж во столько-то лет, мы могли спокойно делать карьеру, если хотели этого <…>. У нас есть все, чего мы хотели в девятнадцать лет. А что нам делать сейчас?”
Вот именно: что нам делать сейчас? Речь ведь идет еще и о потребности (похоже, неустранимой) человека в культурном прессинге, в ограничениях, в сценариях существования. А тем самым — хотя до такого авторы сборника не договариваются — и о специфике нынешней стадии развития “посттрадиционной” западной культуры.
Если на ранних — и уже пройденных — ее стадиях основной задачей казалось освобождение от разного порядка культурных условностей (с этой целью они и подвергались все более тщательному “разоблачающему” анализу, демистификации, выявлению скрытых подтекстов и неявных мотивов и т. п.), то с некоторых, совсем, кажется, недавних, пор главным стало чувствоваться другое. Сегодня западный мир пронизывает потребность в новых условностях. Идет интенсивное их конструирование, опробование на прочность: мифологий, идеологий, предрассудков, правил, которые — по условиям игры — ни за что нельзя нарушать… Главное — чтобы была четкая, надежная разметка жизни.
Книга — типичный случай очередного, на новом этапе, выяснения отношений с большими мифологемами, большими навязчивостями и предрассудками западной культуры. Заметим, что нынешние интеллектуалы совсем не склонны их разоблачать. Они даже (почти) не сопротивляются им (ну разве что Д. Гревен не без раздражения отметит, что сериал “придерживается довольно консервативной точки зрения на секс” и вообще “опирается на гомофобию и классовость, расизм”, даже, кто бы мог подумать, на “женоненавистничество”, — все это, правда, остается без развернутых оценок). Скорее они в них внимательно всматриваются.
Отношения с условностями — проблема, выходящая далеко за рамки американской жизни. Ведь “весь мир”, который составители числят в поклонниках сериала, — “Азия, Австралия, Новая Зеландия, Европа и Канада” — это все регионы, в существенной степени затронутые влиянием американских культурных моделей. Нас это тоже касается.
Комический сериал — “учебник жизни”, энциклопедия стереотипов о том, “как надо жить”, — для такой “проблематизирующей” работы пригоден как, может быть, мало что. Хотя бы уже потому, что в нем, таком длинном, нашлось место самым разным типам ситуаций — и разным человеческим типам, так или иначе втягиваемым в отношения с четырьмя главными героинями. Но самое главное — потому, что его восприятие доступно решительно всем, ибо совсем не требует ни интеллектуальных усилий, ни образования, ни особенной критичности к воспринимаемому. Все проблемы в нем проживаются — но таким образом, стало быть, в какой-то мере и решаются — исподволь. Сами собой. Прямо как в жизни.
Ольга Балла.