ВЛАДИМИР КОРОБОВ * МОРЕ ОСТЫЛО... * * * Давай с тобой поговорим, повспоминаем, посудачим или поедем летом в Крым на пляже полежать горячем. Давай с тобой поговорим, судьбу отечества оплачем. Вранье, что все дороги в Рим ведут... Еще мы что-то значим. Все это шепчешь в пустоту морозную, не сознавая, что речь — как птица на лету замерзла, с губ твоих слетая. * * * Памяти Н. Б. Томашевского. Жили вы так, словно с Господом спорили, черт вам не брат, то ли — профессор из «Скучной истории», то ли — Сократ. Так и запомню вас умным, язвительным, резким на слух. Был в наклонении лишь повелительном гордый ваш дух. Смерть где-то рядом плутала, маячила, стукала в дверь. В темном саду ни застолья, ни дачника — где он теперь? Верю, душа его, тайно ранимая, плоть отряхнув, вновь прилетит на крылах серафимовых в милый Юрзуф и загрустит, красотою окрестною поражена. Встанут любимые рядом над бездною мать и жена... Боготворили вы край сей таинственный ранней весной. Что же, прощайте навеки в единственной жизни земной. * * * Денечек наизнанку, навыворот — туман. Плетешься спозаранку в прибрежный ресторан. Закажешь кружку пива и долго так сидишь, а дождик сиротливо стучит по жести крыш. Не скучно и не грустно, а как-то все равно. Из кухни пахнет вкусно, нет денег на вино. Туман. И берег моря. Жемчужно-влажный Крым. Здесь даже привкус горя почти неуловим. Зеркало Сорок лет я отражался, сам себе же улыбался, красовался в зеркалах, отраженьем любовался, а теперь в глазах остался непреодолимый страх. Тонкой сетью паутины на лицо легли морщины, неуверенность в словах, в дополнение картины — стали явственней седины в поредевших волосах. Ночью вздор какой-то снится: то ли ангел, то ли птица в звездных реет закромах? Жизнь голубкой постучится — рядом ворон-смерть кружится, ближе, ближе крыльев взмах! Я обряд пустой нарушу, загляну себе я в душу — зеркало в Его руках — к удивленью обнаружу отраженье: море, сушу, домик детства на холмах. Там в пруду кораблик чудный, разрисованный, двухтрубный оживает на волнах, сад проснулся изумрудный, дождь запрыгал — шарик ртутный, самолетик — в облаках. Вижу: сиро, виновато мать стоит поодаль брата. Зеркальца на солнце взмах — и готов я до упаду, как пчела в соцветьях сада, «зайчика» искать в цветах. Зеркало! Твой мир откуда? — двойственный, как сон и чудо. Заблудился я впотьмах: сад, сирень, игрушек груда, звезд озноб, любовь, простуда... Прикоснешься — пыль и прах. Пусть ветшает мир прелестный, плотский, яростный, телесный, с соком ягод на губах. Близок час и миг чудесный, — вечно юный, бестелесный отражусь я в небесах. * * * Л. И море остыло. И лодки забыты. И пляжи до лета фанерой забиты. Так, значит, как раньше, так, значит, как прежде вдвоем не бродить на пустом побережье, так, значит, уже не сбежать нам с тобою к веселому морю веселой тропою, не плыть, не лежать на заброшенном пляже, касаясь волны, словно пенистой пряжи... Что было — прошло. И все реже и реже мне верить погоде и верить надежде. То хрупкое лето волною разбито. И море остыло. И гавань размыта. Ржавеют в воде ненадежные сваи. Кричат о беде перелетные стаи. Я выйду на зов. Постою на причале. Прочнее, чем эта, не будет печали. Пройдет теплоход и вдали растворится. Ничто не вернется и не повторится. Коробов Владимир Борисович родился в 1953 году в Тобольске. Детство и юность прошли в Крыму. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького и аспирантуру при нем. Стихи публиковал в «Новом мире», «Дружбе народов», «Континенте» и др. Живет в Москве.