ОТПАВШИЕ

Павел Мейлахс. Избранник. М., “ОЛМА-Пресс”, 2002, 351 стр.

Павел Мейлахс идет на большой риск: несмотря на свою молодость он рискует остаться “немодным” писателем.

Вот уже несколько лет по издательствам и редакциям расхаживает призрак Среднестатистического Читателя с полутора курсами высшего образования (без разницы, что это значит — возраст или то, что осталось в голове), потребляющего зарубежную беллетристику про секс-музыку, наркотики или отечественного разлива “магический реализм”. Этому читателю нужен суррогат бунта, потрясение социальных, моральных или метафизических основ, чтобы, почитав на выходных про свободную любовь или про террористов-леворадикалов, в понедельник спокойно выйти на работу.

Производство этой продукции уже отлажено. Переводы поставлены на поток, не спят и отечественные сочинители, наловчившиеся в варьировании и рекомбинировании сюжетов Борхеса, Гарсия Маркеса, Павича и т. п.

Успешно канализируя разрушительную энергию и утоляя сенсорный голод, эта литература остается снисходительной к читателю. Оставляя приятное послевкусие “продвинутости”, она совершенно его не меняет, ибо совсем не для этого предназначена.

У Мейлахса дело обстоит прямо противоположным образом.

Перво-наперво не модной и отталкивающей покажется Среднестатистическому жизненная фактура этой прозы — припадочные и алкоголики.

Припадки появляются уже в первой вещи сборника — в рассказе “Придурок”. Его герой, ничем с виду не примечательный школьник, подвержен приступам немотивированного страха — к примеру, боится умереть оттого, что вскочивший у него на носу прыщик перейдет в воспаление мозга. Сам по себе прыщик был бы не так страшен, но скоро выясняется, что таким образом Мейлахс вводит стержневую для всей книги, на разные лады варьирующуюся и в “Избраннике”, и в “Беглеце”, и в “Отступнике” тему. Герой “Придурка” ухитряется скрывать свои приступы, но, имитируя нормальность, он прекрасно осознает, что никогда не сможет стать таким, как все, изнутри. Иными словами, речь не о припадках — при желании и сумасшествие можно было бы подать в общепринятом романтическом ключе, — а об отпадении от “роевого” целого.

Еще более явственным пренебрежительное отношение автора к конвенциям “продвинутой литературы” становится в “Избраннике”. Роман представляет собой развернутый рассказ о ровеснике автора (Павле) — о его детстве, отрочестве и юности. Биография героя предельно бедна событиями — вундеркиндовское детство, рок с марихуаной в старших классах, неровная, на грани отчисления, учеба в математическом вузе. Исторический фон едва намечен. Нет ни лихо закрученной интриги, ни эффектных ситуаций, никто не бегает и ни в кого не стреляет, зато есть удивительная эмоциональная насыщенность описаний, непритязательные, но очень точные метафоры, емкие максимы. Читатель полностью вживается в героя и, словно оказавшись на столе костоправа, вынужден гнуться туда, куда гнет автор.

Опять-таки добрую треть романа занимает описание болезни. Некоторые рецензенты так и написали: “Избранник” — роман о шизофрении. Оставив за скобками абсурдность ситуации (литературный критик ставит вымышленному литературному персонажу психиатрический диагноз), возьмем на себя смелость утверждать, что книга все-таки о другом. “Избранник” — это роман о взрослении, о зрелости, которая наступает вопреки болезни.

У героя Мейлахса есть одна особенность — он с детства считает себя гением, именно с детства, когда математика давалась легко, солнце светило ярко, одноклассники и товарищи по пионерлагерю уважали — умел Павлуша и драться, и романы Майна Рида пересказывать. Затем герой заболевает, с этого начинаются его обида на жизнь (предала — несмотря на то, что Павел ее страстно любил), его вредные привычки и горькие поражения. Однако с верой в собственную гениальность герой не расстается.

Почему? Коллизия могла бы показаться искусственной, если бы не стартовая ситуация, в которую Мейлахс помещает свого героя. Дело в том, что у Павла “умный и благородный отец”, умные книжки на полках. Изначально в центре его картины мира — иерархия великих писателей, философов и ученых, и меряет себя Павел в соответствии с этой шкалой.

Результаты замеров оказываются, мягко говоря, неутешительными. Математические способности у Павла “очень недурные”, но никак не из ряда вон. Показательно, как Павел в университете изучает математику. Вместо того чтобы самостоятельно формулировать проблемы и их разрешать, он устремлен в прошлое и, по сути, изучает не столько математику, сколько биографии великих математиков, то, как они пришли к своим открытиям. Герой Мейлахса — своего рода Сальери, заблудившийся в бескрайней картинной галерее с портретами “моцартов”. Однако он категорически отказывается “соглашаться на пошлую роль”, то есть покинуть пространство культуры и зажить “как все” — в мире “роевых” иллюзий.

Запои, болезнь, зависимость от антидепрессантов, вскоре уподобляющаяся наркозависимости, — все это не причины, а следствия асоциальной позиции героя, его нежелания пройти социализацию в соответствии с условиями места и времени. Ближе к концу Павел находит компромиссную формулировку, однако компромисс этот скорее с иерархией высокой культуры, чем с социумом. “У моего гения нет рук. Обратная связь отсутствует. Внутри — есть, наружу — нет. ...И не фраеру указали на то, что он фраер. А гений понял, что он безрукий, безногий и немой. И гений этого гения погребен в нем заживо. Навсегда”. Относительно социума герой остается при своем “нет”, осознавая и принимая все последствия своего выбора: одиночество, нищету, болезнь.

Конечно, Среднестатистический Читатель не станет идентифицировать себя с героем, чья трудоспособность составляет лишь двадцать процентов от нормы, а главное, не нужен ему такой усложненный и рискованный вариант самоидентификации.

Предложенная Мейлахсом метафора зрелости действительно не может претендовать на общезначимость даже в масштабах поколения. Как ни крути, судьба героя, которую он на манер загадки Сфинкса “разгадывает”, — результат его собственного выбора, экстравагантной позиции “гения, не признанного даже самим собой”. Ценность “Избранника” в другом. Несмотря на то что предложенный Мейлахсом тип чтения становится для России почти экзотикой, никогда не исчезнут те, для кого культура не набор модной интеллектуальной косметики, а единственная система ориентиров, которой следует придерживаться, когда пытаешься разобраться в том, кто ты есть. Для них этот роман и предназначен.

В “Беглеце” и “Отступнике” Мейлахс продолжает с поправкой на возраст персонажей и ход времени заниматься тем же самым — разрабатывать тему отпадения.

Саша, герой “Беглеца”, неожиданно сильно отличается от “придурка” и “избранника”. Он молод, но при этом стопроцентно дееспособен и действует в духе времени (начало 90-х): овладев престижной профессией, с женой и маленьким сыном эмигрирует в Израиль. Столь прагматичное, “социально-стереотипное” поведение имеет, однако, в рассказе Мейлахса метафизический подтекст. Саша пытается убежать от времени. С тех пор как жизнь героя вошла в нормальное, очерченное системой социальных ролей русло, время летит с необыкновенной быстротой. Нужен неожиданный, крутой вираж, чтобы сбить судьбу со следа, убежать от нее, нырнуть поглубже и вынырнуть в другом месте — обновленным, другим.

Довольно быстро Саша выясняет, что “опредмечивание” продолжается и за границей. Более того, в условиях земного рая, каковым ему поначалу видится Израиль, оно наступит скорее, потому что, кроме роли, функции, у героя в Израиле нет ничего — то, что дает на Родине пространство для маневра, шлейф ассоциаций, которым там наделена каждая мелочь, здесь отсутствует. И в финале Саша решает вернуться домой.

Наиболее спорным представляется пафос последней вещи — “Отступника”, где Мейлахс пытается свести воедино материал “Беглеца” и “Избранника” — основные идеи и накопленный персонажами социальный опыт. По совокупности биографических обстоятельств герой рассказа напоминает Сашу, но пять лет спустя после возвращения. Форма, в которую облекает человека набор социальных ролей, отброшена. Герой развелся с женой, живет на случайные заработки, один, на съемной квартире, слушает классическую музыку и пьет водку. Нельзя сказать, чтобы он был совсем одинок. У него есть женщина, друзья, готовые слушать его рассуждения о том, что человечество мельчает и более не порождает “великих”, даже бывшая жена не совсем равнодушна к его будущему. Однако, придя к выводу, что “жизнь сожжена и рассказана”, герой решает распорядиться своей судьбой раз и навсегда, а именно: окончательно уйти в пьянство. И в своем решении тверд. “Они ничего не знали. Они не знали, что это только увертюра. А опера еще впереди”, — думает герой, когда его родители приводят врача.

Знакомый по “Избраннику” и “Беглецу” набор идей приобретает в “Отступнике” несколько злокачественную конфигурацию. Созданный Мейлахсом персонаж достаточно ярок и выразителен, однако сразу же бросается в глаза комплекс “пьющего дарования”. При всем своем кажущемся одиночестве герой совершает свое водочное самосожжение вполне публично, подсознательно упиваясь собой в роли “гибнущего гения”.

И все же, как бы ни заканчивался цикл об отпавших, нет никакого сомнения в том, что это действительно только увертюра, а опера, то есть выход в свет других существенных произведений Павла Мейлахса, еще впереди.

Василий КОСТЫРКО.