ЗВУЧАЩИЕ АЛЬМАНАХИ (Александр Блок)
Кто именно придумал и ввел в обиход новую “именную”1 форму аудиособраний, то есть родил сам жанр — “Звучащий альманах”, — мне неизвестно. В 70-е годы он уже существовал: выходили виниловые пластинки, посвященные Максиму Горькому, Александру Грину, Юрию Олеше, Михаилу Зощенко и многим другим литераторам. И на всех под заголовком (часто это было просто литературное имя писателя) стояло означенное клише.
Составителем большинства из пластинок и/или автором статьи на обороте конверта был Лев Шилов, который в те, да и более ранние времена помимо писания статей, сценариев телепередач (позже — книг) активно сотрудничал с радио и выступал с литературными вечерами. Я могу с уверенностью предположить, что именно тщательно продуманные радиокомпозиции и драматургия вечеров, куда звукоархивист приносил старый фонограф, крутил ручку с муляжом валика на аппарате, включая тем временем потихоньку магнитофонные записи (Лев Алексеевич перемежал их комментариями и показом диапозитивов), подвели к устоявшемуся жанру альманахов. Во всяком случае, роль Шилова в “вызревании” этой формы неоспорима.
Иногда вместо “звучащего альманаха” на пластинках стояло что-то вроде “имярек в воспоминаниях современников”, но все равно это были именно альманахи.
Составителей дисков-гигантов к появлению самого жанра привела, как я понимаю, профессиональная нужда, бедность. Вообразите себе, что существующих записей Зощенко — одна, Блока (возможных к публичному прослушиванию и притом крайне плохого качества) — две-три, Есенина — четыре-пять. А “именную” пластинку или радиопередачу выпустить необходимо. Вот и “окружают” эти записи дополнительным материалом.
Кроме того, не специалиста по архивному делу, а простого читателя, любителя поэзии, надо как-то подготовить к тому, что он услышит. Не всякий готов заинтересоваться шипением, потрескиваниями и тем, что когда-то было голосом писателя. Аудитория должна быть заинтересована и даже — заинтригована.
Итак, пластинки постепенно начали выходить одна за другой: то, ради чего они затевались, частенько размещалось в середине композиции, но иногда, являясь частью сюжета, становилось кодой или же, пользуясь выражением писателя и театрального деятеля Николая Евреинова, — оказывалось “взвитием занавеса” (так называлось вступление к его знаменитой книге “Театр для себя”). Накапливался опыт, и постепенно стало понятно, что роль составителя — ключевая. В разгар “перестройки” развитие и выпуск литературных виниловых пластинок сошли на нет.
В конце XX — начале XXI века разрушенная структура литературной звукозаписи стала понемногу возрождаться и перешла на формат CD2.
В ближайших обзорах я представлю вам четыре таких диска (все они составлены и доведены до тиражного издания Львом Шиловым, однако четвертый CD — “Футуристы и о футуристах” — выпускался уже после его кончины). Есть у меня, правда, и бонус — пятый звучащий альманах, фонограмма и оформление которого были подготовлены полностью год назад. Однако он не вышел в свет, так и остался мастер-“болванкой” да оригинал-макетом вкладыша. Но мы поговорим и о нем тоже. Пусть будет.
Александр Блок и его современники. Композиция и комментарии Л. Шилова. Записи 1920 — 1967 гг. Сувенирное издание. RDCD 00733. “РОССИЙСКИЙ ДИСК”.
Путь к этому диску-альманаху, наиболее, на мой взгляд, важной работе Льва Шилова, был причудливым. Несколько радиопередач (первая — в 1966-м, последняя — в 1982 году), телевыступления, два виниловых диска-гиганта.
“Внешним поводом для работы и основной темой стали фонографические записи голоса Блока, — писал Л. Ш. в книге „Я слышал по радио голос Толстого…” (1989). — Главной трудностью была малая разборчивость их звучания. Несмотря на то что ко времени первой передачи звукореставрация шла уже два года, голос Блока звучал еле слышно. Для меня и это было чудом: долгое время казалось, что и вовсе ничего не получится”.
О том, как и что получилось, я писал в предыдущем обзоре (см. “Новый мир”, 2005, № 6), здесь же скажу, что после 1940 года, когда только по одному внешнему виду специальная комиссия признала восковые валики непригодными к воспроизведению, — неудачных попыток переписать их было целых четыре3. Кстати, столько же раз остатки коллекции директора Института живого слова С. И. Бернштейна оказывались на грани полной гибели…
Первый же, восьмиминутный трек диска — это фонографические записи авторского чтения трех стихотворений (“На поле Куликовом”, “В ресторане”, “О доблестях, о подвигах, о славе…”), пронизанных шиловским — даже не комментарием, а — как бы это сказать? — скорой помощью. Здесь же, рядом, а то и внутри блоковского чтения.
Специальная “помощь” старым записям оказывалась и ранее, когда продумывались сценарии радиовыступлений: вместе с журналистом и редактором Юрием Гальпериным Лев Шилов устраивал в рамках знаменитых когда-то “Литературных вечеров на Качалова” что-то вроде “парного конферанса”. По очереди они рассказывали об истории записей на валиках, о поисках работающего фонографа, об общественных событиях того июньского дня 1920 года, когда в гостиной Дома искусств записывали Блока. О впечатлениях публики от его внешне бесстрастного чтения, наконец. И этими рассказами подводили к прослушиванию не легкого (для первого восприятия) звука. Что же до “помощи” при выпуске пластинок с голосом Блока, то еще в 1967 году вместе с редактором “Кругозора” Т. Винокуровой Л. Шилов стал добавлять в гибкую премьерную пластинку блоковского чтения — воспоминания современников поэта: Павла Антокольского и Бориса Пастернака.
“…Работая со старыми звукозаписями, я все больше убеждался в том, как важна в структуре передач, где они используются, роль посредника. Самая плохая по качеству звучания фонограмма может быть с напряженным вниманием прослушана, если человек, находящийся в кадре или у микрофона, достаточно авторитетно и заинтересованно объяснит, в чем ценность этой фонограммы, и вместе с аудиторией будет ее слушать”.
Интенсивность и одновременно несуетность шиловского посредничества здесь поражает. Очевидно, это был уже отработанный для него сюжет: то же и в виниловом диске, и в сохранившихся радионовеллах. Слушателя последовательно включают в тему, деликатно-вкрадчивым голосом увлекательного рассказчика Шилов проводит его через разные сюжеты: через несостоявшиеся истории более ранних записей Блока; через тот июньский день, когда запись все же состоялась; через поздние неудачные попытки реанимации звука — к этой заветной секунде, после которой зазвучит сам Блок. Лев Алексеевич еще томит слушателя ненужными, казалось бы, репликами о том, что с момента начала работ по восстановлению записи голос поэта постепенно звучал “все лучше и лучше”, затем читает сам первую (вернее, пятую по счету, сохранившуюся) строфу:
Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь…
И только после шиловского чтения эту же строфу читает Блок! Но мы-то уже подготовлены, нам легче: не надо вслушиваться и тащить строки из памяти, нам их только что напомнили.
Тут я хочу оговориться, что среди разнообразных тем, которыми занимался Шилов, публичное чтение стихов было его “фирменным блюдом”. Не педалируя и не актерствуя, четко выговаривая каждое слово, держа ритм, “проговариваясь” отношением к произносимому, Лев Шилов как никто читал чужие стихи. Александра Блока, как мне кажется, он читал лучше любого чтеца. В деле чтения стихов вслух с ним могли бы стоять рядом только отец и дочь Чуковские. Или Валентин Непомнящий.
…Блок дочитывает последнюю строфу из первой части “Поля”… только-только затихает шум валика, шум июньского дня 1920 года, — как шиловский голос плавно вплывает с вопросами и сообщением.
“…Передает ли столь несовершенная запись хоть в какой-то степени манеру чтения Блока? Насколько верно выбрана реставраторами из общего звукового хаоса основная тембральная окраска его голоса? Различные варианты переписи мы давали слушать современникам поэта, и наиболее авторитетным судьей здесь был Корней Иванович Чуковский, в присутствии которого когда-то и записывались эти стихи…”
Но вот Шилов читает третью строфу стихотворения “В ресторане” (первые две погибли).
Александр Блок “повторяет” за ним:
Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: “И этот влюблен”.
И мгновенно — встык — Шилов монтирует сюда пятисекундно-исчерпывающее свидетельство Чуковского4, а затем, оговорив два разночтения в следующей (и той, что после нее) строфе, снова возвращается к фонозаписи. Драматургия и ритм этого монтажного действа безукоризненны, мое неуклюжее описание — только очертания каркаса своеобразного “мини-спектакля”, в чем Лев Алексеевич был опробованно силен.
Кроме пятисекундного комментария Корней Чуковский появляется в этом диске дважды. С фрагментом размышлений, названных здесь “Душа поэта” (изящная “контрабанда” из запрещенной тогда книги “Александр Блок как человек и поэт”, 1921), и с воспоминанием из “Современников”, написанных им уже в поздние годы. Помните эту историю — как на “башне” у Вячеслава Иванова, после неотступных просьб, Блок еще раз прочитал “Незнакомку”? Как только затих его глуховатый голос, из Таврического сада Блоку ответило соловьиное пение.
Разумеется, запись Чуковского была сделана в те самые дни, когда сотрудники Гослитмузея привозили к нему пробные варианты переписи голоса Блока.
Звуковой мемуар Ахматовой о совместном выступлении с Блоком (“Анна Андреевна, мы не тенора!”) был записан для ленинградской телепередачи, копию которой Шилов и его коллеги сделали в свое время для коллекции Гослитмузея. Лев Алексеевич рассказывал на одной из конференций “Эхолота”, что когда — позже — какие-то питерцы обратились к нему за записью и он сказал им, что в Ленинграде хранится “их” оригинал, — оказалось, что запись уже утеряна…
Журналист Николай Иванович Нейч записал для вечности и для этой композиции свидетельство артистки Театра Комиссаржевской Валентины Петровны Веригиной “репортаж из шестого года” — в 1966 году. Она рассказывает о постановке пьесы “Балаганчик” и специально написанной для этой пьесы Михаилом Кузминым музыке.
Между прочим, музыку исполняет здесь дочь другой артистки того же театра — Натальи Волоховой. Очевидно, именно в доме у Волоховой, где Шилов бывал в гостях, он и записал эту мелодию на свой магнитофон. Впоследствии получилась пластичная новелла.
А саму Наталью Николаевну Лев Алексеевич не записал; рассказывал позднее, что в то время еще не понимал, как это — “записывать свидетельство” и превращать дружеское общение в “работу”, откладывал, не решался (“надо ли?”) и прочее.
В голосах престарелых женщин, когда-то очарованных Блоком и живущих памятью о нем, есть своя неизъяснимая магия. Так кажется мне сегодня. Лев Шилов, по-моему, боялся слушательского неинтереса к таким свидетельствам и свою встречу с героиней цикла “Кармен” Любовью Александровной Андреевой-Дельмас обставлял в радиопрограммах и вечерах подробным рассказом о том, как она читала ему с листа фрагменты неопубликованных писем поэта, как отказалась слушать варианты записей его голоса (“Зачем мне это слушать, я не то что голос, я его дыхание помню…”). Сегодня нет на свете ни этих женщин, ни самого Шилова, — и голоса, по-моему, уже не вызывают вопросов типа: “Неужели эта женщина волновала Блока?” Уже понятно, что не эта. Все уже давно в другом измерении.
После “незаписи” Волоховой Шилов — как он говорил позже — “немножко поумнел”: всякий раз, оказываясь в ленинградской командировке, он все активнее прорывался к трудно идущей на контакт Дельмас. Покупал красную розу и шел к ней, с ужасом думая: не воплотила ли она свою угрозу — сжечь интимные письма Блока? И записывал отдельные фразы из этих писем. Выбрать из разговоров с Дельмас что-то для пластинки оказалось нелегко: одно дело — читать воспоминания в книге и совсем другое — воспринимать что-то на слух.
Но выбрал как раз то, что на бумаге не передашь. Только — голосом: встречу с Блоком на театральной лестнице.
Хорошо, что сюжет с Дельмас вошел сюда, как и воспоминание издателя Самуила Алянского об истории создания “Двенадцати”, как “студенческий” мемуар Антокольского, как торжественные размышления Пастернака о теме города у Блока (отредактированные), как строгое воспоминание Веры Звягинцевой, как — самое раннее по времени записи — свидетельство Сергея Городецкого о молодом Блоке (середина 50-х)5.
…Все же “сопутствующие” эффекты (“мемуаристы обычно вспоминают о себе”) обретают сегодня какое-то новое, повторюсь, качество. Ведь когда вышла первая радиопередача о Блоке, все фигуранты были еще живы.
Стихи Блока на диске читают Алиса Коонен и Эдуард Багрицкий.
Очень тронули меня двухминутные воспоминания исполнительницы роли Незнакомки Л. С. Ильяшенко. Об этой записи в последней книге Шилова осталось короткое свидетельство: “Поскольку она некоторое время жила за границей, ей было запрещено пребывание в Москве, и я ездил к ней в Ужгород”. Два года назад, рассуждая на конференции о том, какие у звукоархивистов были возможности в эпоху — пусть и гомеопатической — поддержки государством этой работы, Шилов опять вспомнил этот эпизод поездки к Незнакомке. “И вот только для того, чтобы записать ее, я взял и поехал в Ужгород, и, в общем, ничего страшного, да?”
Когда в 1989 году Иосиф Бродский предложил Шилову в письме приехать в Нью-Йорк, чтобы обсудить на месте работу над предполагаемым диском, Льву Алексеевичу это предложение поначалу показалось, как он пишет, “то ли фантазией, то ли насмешкой”…
Между тем жаль, что к исчерпывающему и точному свидетельству Ильяшенко6 не прилагается никакого шиловского “посредничества” — с этой краткой устной историей о поездке в Ужгород. Драматичная дикость сюжета с невозможностью жить в Москве (уже совершенно непонятная, например, сегодняшним молодым людям) добавила бы краски.
Лев Шилов так и не смог ответить себе на вопрос, какие из фрагментов столь разнородных записей (“и глубоко содержательные и, казалось бы, случайные, строго выстроенные и безыскусно отрывочные”), собранных в одной композиции, помогут слушателю пластинки воссоздать — для себя — образ поэта и человека. Я думаю, что ответа на этот вопрос нет. Стержень пластинки, ее нерв и “золотое сечение” — голос самого Александра Блока. Все остальное — к нему и вокруг него. В упомянутой книге 1989 года (я, увы, раньше не обращал внимания на это место) Шилов пишет, что в последние годы ему с коллегами удалось перевести на пленку стихотворения “Река раскинулась. Течет, грустит лениво…”, “Осенний день”, “О жизни догоревшей в хоре…”, “Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?..”, “Как тяжко мертвецу среди людей…”. В каком состоянии работа над этими записями?
“..Услышим ли мы когда-нибудь, — пишет Лев Алексеевич, — как Блок читает „Все, что память сберечь мне старается…”, „Девушка пела в церковном хоре…”? Записи хотя и сохранились, но воспроизведению пока не поддаются (курсив мой. — П. К. )”.
Как это — “сохранились” и “не поддаются”? На вечере памяти Льва Шилова известный коллекционер и автор проекта “Сто поэтов за сто лет” Анатолий Лукьянов напомнил о том, что на Западе разработаны технологии, позволяющие неконтактным способом считывать всю информацию с валиков и даже — с их фрагментов, а потом воссоздавать все, что сохранилось в бороздках, с помощью специальных компьютерных программ.
Лишь бы блоковские валики долежали, дожили7.
Заканчивая в 1988 году очередной очерк для книги “Я слышал по радио голос Толстого…” (глава “Александр Блок и звукозаписи его современников”), Лев Алексеевич Шилов признался: “…очень жаль, что до сих пор удалось выхватить из пасти забвения лишь несколько блоковских записей. Моя заветная мечта — услышать остальные его записи „еще при жизни””.
Как мы знаем, мечта, выраженная устойчивым словосочетанием, не сбылась. Но я, кажется, понимаю, что имел в виду один специалист, который как-то сказал мне, что даже если бы с личностью известного звукоархивиста не связывалось никакого другого достижения, кроме “оживления” валиков с голосом Блока, — его, Льва Шилова, вклад в отечественную культуру можно считать бессмертным.
Его публичные сетования о вынужденной необходимости помещения собственных комментариев рядом с голосами знаменитых писателей не отменяют одного простого факта. Живой шиловский голос, переведенный в “цифру” и оказавшийся рядом с голосом великого поэта, остается теперь полноправной и необходимой частью звучащего альманаха “Александр Блок и его современники”. Так и тянет после слова “современники” добавить что-то вроде “и деятельные потомки”.
© Студия ИСКУССТВО.
2003, “Russian Disc”.
Общее время звучания 60.54. В реставрации уникальных фонограмм Александра Блока и в записях его современников принимали участие Т. Бадеян, К. Бакши, Т. Булочникова, Н. Нейч, О. Шорр, Л. Шилов. Звукорежиссер диска С. Филиппов. Дизайн Н. Александрова, В. Лазутин.
В следующий раз мы продолжим разговор о звуковых CD-альманахах, композиции которых скреплены именами Осипа Мандельштама, поэтов-футуристов и Марии Петровых. Расскажем подробно и о не вышедшем пока CD — “Голос Гумилева”.
1 В этом обзоре мы говорим об альманахах, посвященных одному автору, а не о сборниках-антологиях, которые тоже иногда именуют альманахами.
2 Не только возрождаться, но и ураганными темпами создаваться заново! MP3-собрания актерского и — реже — авторского чтения — по 6 — 9 часов сжатой записи на одном диске — стали устойчивым видом издательской деятельности. Появились звукозаписывающие фирмы с дорогими проектами, переводящие в цифру старые литературные звуковые фонды, стремящиеся монополизировать скромный, но развивающийся рынок литературных записей. Только на днях у меня появились CD с чтением Венедиктом Ерофеевым “Москвы — Петушков” (запись была сделана до операции на горле), чтением Дины Рубиной и Михаила Веллера, многочасовым исполнением Сергеем Маковецким пелевинской “Жизни насекомых”, а Василием Ливановым — хемингуэевского “Старика и моря”… Опубликованный в “Новом мире” “Пролетный гусь” Виктора Астафьева тоже выпущен на CD — в чтении Олега Табакова. Люди слушают литературу в автомобилях, на отдыхе, во время бессонницы.
3 В 1950, 1956, 1964 и 1965 году. Хотя уже через год после смерти Блока Владимир Пяст писал о том, что слышавшие “вживую” голос поэта неизмеримо богаче тех, кто слушает эти “хриплые” фонозаписи. Пясту можно доверять, ибо он был помимо прочего еще и теоретиком звучащего слова.
4 “Похож, похож. Голос-то похож, и тембр, тембр похож”. Корней Иванович выбрал, кстати, наименее обработанный вариант записи, посоветовал “звучание записи сделать чуть-чуть ниже” и сосватал Льва Алексеевича — с той же темой освидетельствования — к известной петербургской певице Театра музыкальной драмы, героине многих стихов Блока Л. А. Дельмас. Даже написал ей дружескую записку. Шилов подробно пишет об этой истории в своей последней книге “Голоса, зазвучавшие вновь” (2004).
5 Вообще, составные “части” блоковского альманаха практически совпадают с виниловой пластинкой “Александр Блок и его современники”, вышедшей в 1981 году. Кстати, именно на ней Шилов попробовал впервые ввести — в записи — свое посредничество, опробованное до того перед радиослушателями (1975) и телезрителями (1979). “…И все-таки я тогда еще до конца не понимал, какую беру на себя ответственность, навечно помещая свою фонограмму на пластинке рядом с голосом Александра Блока…”
6 “...Может быть, с точки зрения актерской это было и не совсем хорошо. Но это было настолько прекрасно, что даже трудно описать. Во-первых, он соблюдал свой необыкновенный, ломающийся ритм, что очень трудно было для актеров. И эта музыка его, этого ритма, она буквально завораживала слушателей. Голос у него был несколько глуховат, такой баритональный, я бы сказала, не гибкий. Он не тонировал, он читал часто почти на одной ноте. Но это нисколько не мешало, это было как-то необыкновенно сильно и очень красиво”.
7 Слышал я на днях (июнь 2005-го), что работа с валиками, в частности разработка освобождения некоторых из них от плесени, уже понемногу начинается. В Москву приехала живущая на Западе племянница С. И. Бернштейна — Софья Игнатьевна Богатырева — в частности и для этой работы.