“АПН”, “Взгляд”, “Газета”, “GlobalRus.ru”, “Дело”, “Завтра”, “Книжное обозрение”, “Коммерсантъ”, “Литературная газета”, “Московские новости”, “НГ Ex libris”, “Новая газета”, “Огонек”, “Политический журнал”, “ПОЛИТ.РУ”, “Правая.ru”, “Русский Журнал”, “Русский Проект”, “Скепсис”, “Стороны света”, “Топос”,“Эксперт”

Дмитрий Бавильский. Ни слова о Церетели. — “Взгляд”, 2007, 17 мая .

“<…> даже после торжественного сноса памятник Дзержинскому на Лубянке — смысловой центр архитектурного комплекса всей площади зияет возмутительным отсутствием. Недостача его только обостряет ожидание некоего завершения, что не имеет разрешения и потому тревожит и подсознание, и воображение. Убрав с площади одиозный памятник, от него тем не менее не избавились, но привязали себя к нему еще более сильно. Когда каменный гость из ГПУ стоял и не мешал круговерти свершаемого вокруг него движения, все было нормально — он казался едва ли не невидимым. Теперь, когда его нет, мощь вопиющего отсутствия (на фоне угрюмо молчащих дворцов ГПУ — НКВД — КГБ — ФСБ) увеличивает его значение тысячекратно”.

Андрей Битов. “Это пошлость знать подробности о человеке, а не то, что он делает”. Беседу вел Игорь Шевелев. — “Московские новости”, 2007, № 20, 25 мая .

“Нет, нельзя все время заниматься доказательством, что ты жив, — через газеты, радио, экран. А сводится к этому. Если человек исчезает из эфира и с газетных полос, то его вроде и не было”.

Владимир Бондаренко. Трудно быть русским. — “Завтра”, 2007, № 20, 16 мая .

“В России быть русским — очень трудно”.

Илья Бражников. Удержание идентичности. — “Политический журнал”, 2007, № 13-14, 10 мая .

“Итак, рано или поздно властям России не избежать выбора: либо демократия, либо суверенитет. Первое будет равносильно окончательной гибели исторической России, второе — означать победу консервативных начал и в пределе восстановление самодержавия (слово, которым переводится на русский язык „суверенитет”). Самодержавная царская Россия может, кстати, прекрасно сохранять выборные начала демократии на низовом уровне. То есть, как ни парадоксально это прозвучит, суверенная демократия в России станет возможной только при восстановлении традиционной политической формы — русской самодержавной монархии”.

Евгения Вежлян. Гладкие поверхности, или Памяти 90-х. — “Русский Журнал”, 2007, 4 мая .

“Никакой метафизики... Один сплошной импульс. Живи настоящим! В мире вечного настоящего нет места ни подлинной культурной памяти, ни рефлексии. Знать и понимать можно ровно столько, сколько положено. Не более чем отмерено общественным ритуалом. Поскольку вечное настоящее (praesens) для своего обнаружения и нормального функционирования (т. е. симуляции жизнедеятельности — смены и движения) нуждается в бесконечных презентациях, подтверждающих — да, есть. Ими-то и заполнено культурное пространство”.

Игорь Волгин. Лев Толстой как зеркало ……… (нужное вписать). — “Литературная газета”, 2007, № 22-23, 30 мая — 5 июня .

Подробная полемика с книгой Эвы Маевски Томпсон “Имперские знания: русская литература и колониализм”. “Идея книги проста: великая русская словесность XIX столетия была вызвана к жизни не чем иным, как потребностями российского колониализма, и, в свою очередь, усердно обслуживала его хищные нужды…”

Александр Гаррос. Путешественник во времени Ляпунова. — “Эксперт”, 2007, № 20, 28 мая — 4 июня .

Говорит критик Лев Данилкин: “Литература вглядывается в реальность очень пристально, глаза таращит — но и только. Настоящего репортажника, выездного собирателя материала, писателя, обнаружившего бы „метафору современности” не вслепую, а в поле, на месте, Тома Вулфа русского, условно говоря, — нет. Из-за этого по беллетристике вы не можете понять, как устроена русская жизнь, вы вынуждены читать труды экономистов и социологов, иностранных, как правило, но они никогда не скажут ту правду, до которой может докопаться литература, они слишком привязаны к фактам, к коре явлений, чтобы пробиться к ядру, к сердцевине”.

Георгий Гачев. Национальные образы мира. [Текст лекции.] — “ПОЛИТ.РУ”, 2007, 24 мая .

На вопрос: “У Вас нет Вашей школы? Ученики, последователи?” — Георгий Гачев отвечает: “Нет, у меня есть один, который у меня в 70-е гг. пасся в рукописях, Михаил Эпштейн, он сейчас в Америке, процветает. Он меня высосал, 2 — 3 года читал мои рукописи, овладел моим методом, ходит по моим национальным темам, по мосту между гуманитарностью и естествознанием, даже написал „Дневник отца” по моим семейным зарисовкам и т. д. Он процветает, он мой Эдип, он меня убил, „съел”. Он славен, знаменит как ученый, а я сижу у себя в безвестности. Он мой единственный ученик, и он же Эдип”.

Александр Гриценко. О единстве противоположностей. — “НГ Ex libris”, 2007, № 16, 17 мая .

“„Хоть бы они все подохли! Надоели учить, занудствовать, совки проклятые! Сидят во всех издательствах, в толстых журналах, в газетах! Продохнуть невозможно” — это я услышал совсем недавно от одного молодого, но уже титулованного автора. Кстати, премии, публикации и рецензии давали, пускали, писали именно эти, которым он так яростно смерти желал. Молодым кажется, что старшие их притесняют, не дают высказаться. Мне это чувство знакомо. При всем своем занудном настрое на объединение поколений, на мир во всем мире я тоже часто чувствую подобное — они нас не понимают. Если быть предельно откровенным, я с нетерпением жду смены поколений — в редакциях газет, толстых литературных журналах, театрах, правительстве. Когда это время наступит, то, мне кажется, социально-психологический климат улучшится”.

Александр Елисеев. Метафизика вампиризма. — “Правая.ru”, 2007, 11 мая .

“И можно выдвинуть предположение о том, что культ вампиров был культом неких выдающихся воинов-героев, которые пошли путем тотального, сакрализированного разрушения. Очевидно, что и само почитание было вызвано их героическим образом жизни, который привлекал наших предков. Впрочем, и знаменитый Влад Цепеш (Дракула), ставший прообразом книжно-киношного чудища, был человеком не только огромной жестокости, но и величайшей храбрости. Его, вне всякого сомнения, можно назвать национальным героем Румынии, что и провозглашалось при Чаушеску (странном коммунистическом диктаторе, который благоволил к националистам, почитавшим „гиперборейскую Дакию”). Он организовал мощный отпор туркам-басурманам, но при этом еще и бросил вызов плутократической, торгашеской верхушке из саксонского Семиградья, объединявшего буржуазные города-республики (Шесбург, Кронштадт, Германштадт и др.)”.

“Отдельного разговора заслуживает современный кинематограф, в котором наметилась (причем достаточно давно) линия на полную или частичную реабилитацию вампиризма. Особенно показателен в данном плане фильм „Голод”, где вампиры изображаются утонченными и высшими существами. Впрочем, не менее показательны фильмы, изображающие схватку „хороших” вампиров с „плохими”. Пример — фильм „Блейд”, где показана героическая борьба воина-одиночки — вампира — против своих сородичей. А в фильме „Нежить” тема вампиризма используется для пропаганды „антифашизма”. Кроме „плохих” вампиров здесь показан не менее отрицательный персонаж — доктор Ван Хельсинк, имеющий нацистское прошлое и ставящий ужасные эксперименты с вампирами в концлагерях Третьего рейха. Борьбу с этим воплощением антивампирского тоталитаризма, а также со злыми вампирами ведут „хорошие” вурдалаки”.

Михаил Золотоносов. Юрий Мамлеев. Черный шестидесятник. — “Дело”, Санкт-Петербург, 2007, 14 мая .

“Однако „Шатуны” так и могли бы остаться любопытным примером антисоветской прозы 1960-х, написанной в СССР, редким образчиком „черного шестидесятничества”, а попутно — пародией на „Привычное дело” (1966) Василия Белова, воспевшего „народного человека” Ивана Африкановича, если бы не одно обстоятельство. В более чем тридцатилетней ретроспективе это воспринимается как попытка создания русского философского романа, где автор попытался схватить „вечные проблемы”, которые входят в „русскую матрицу” и от которых не избавиться никогда. Самое странное, что автору это удалось: литературно роман неровен, местами затянут и скучен, но все зафиксированные писателем тенденции, тогда задавленные, загнанные в подполье, пышно развились в последующие годы, когда давление вдруг прекратилось. Они живут в „русском мире” и сегодня, в начале XXI века”.

Петр Ильинский. Русские как евреи. Эстонский узел завязан на долгие годы. — “GlobalRus.ru”, 2007, 3 мая .

“Один из самых тяжелых комплексов восточных европейцев — это не колонизация их Россией, временная и отнюдь не самая неприятная в истории (хотя мы ни в коем случае не отрицаем и не преуменьшаем сталинских депортаций — тут, впрочем, дискриминации по национальному признаку не было, досталось всем народам бывшего СССР). Более страшная психологическая травма — это соучастие всех восточных европейцев (кроме болгар) в холокосте. Причем мы даже не уверены в точности термина „соучастие”, нам кажется верней укоротить это слово, убрав приставку „со”. Вот что они пытаются забыть, вот что желают стереть с лица земли: память о том, что их уже почти цивилизованные предки участвовали в самой страшной бойне в истории человечества, а пьяные и немытые русские эту бойню прекратили”.

Дмитрий Кузьмин. “Ружье стреляет не лично в меня или лично в тебя, а в культурное пространство...” Беседовал Леонид Костюков. — “Русский Журнал”, 2007, 2 мая .

“В недавнем стихотворении Тимура Кибирова мелькнула мысль о том, что все читатели делятся на две категории: большинство, полагающее, что мандельштамовская рифма „обуян — Франсуа” — ошибка или небрежность, и меньшинство, понимающее, что эта рифма гениально точна и уместна. Это расхождение — между нормативным подходом к искусству (должно быть так-то и так-то, шаг вправо — шаг влево считается побегом) и подходом поисковым (мы не знаем заранее, как должно быть, потому что каждое новое произведение — шаг в неизведанное, производство понимания из непонимания)”.

“Событие поэзии, заключающееся в приращении смысла, либо происходит, либо нет. Если нет — то причины, по которым событие не случилось, важны для автора (предположим, что он способен извлечь из этого урок и попытаться в следующий раз действовать по-другому), но не слишком существенны для кого-либо другого”.

“Мало ли по каким причинам душа человека отзывается на явную чепуху, мало ли каким душевным потребностям эта чепуха удовлетворяет. Делая акцент на сфере восприятия, мы тем самым автоматически исключаем возможность объективирования. Любые стихи кому-нибудь нравятся — но нам придется отвлечься от этого для разговора о том, какие стихи на самом деле хороши . Этот разговор требует от участников особой позиции — экспертной”.

“Если обязанность критика — не сообщить нам свое личное мнение, не поделиться с нами своим вкусом (на кой черт мне его вкус, когда у меня есть свой, да к тому же еще вкусы моих друзей и знакомых!), а произвести экспертную оценку, объяснить, как на самом деле обстоят дела с тем или иным произведением, — то разобраться с достоинствами и недостатками текста ему придется даже в том случае, если лично его текст не зацепил. Ну или отказаться от экспертизы и честно сказать: не понимаю, в чем дело”.

Культура: зоны выживания. Лекция Дмитрия Пригова. — “ПОЛИТ.РУ”, 2007, 10 мая .

Полная стенограмма лекции Дмитрия Александровича Пригова , прочитанной 26 апреля 2007 года в московском клубе “Bilingua”.

“И если раньше сквозь почти незыблемые идеи и идеалы текли поколения людей, то ныне, наоборот, человек за свою жизнь проносится сквозь многочисленные модусы стремительно меняющегося мира. Соответственно мобильность стала почти необходимым качеством выживания в пределах мегаполисных культур и в качестве культурной вменяемости стала если не основным, то неотъемлемым свойством артистического профессионализма”.

“Конечно же, конечно же, никогда не исчезнет со свету определенное количество людей, пользующих язык неконвенциональным способом, один из которых и есть поэзия. В этом смысле она станет существовать, да и уже существует, наряду и наравне со многими иными родами культурной деятельности, не являя собой сколько-нибудь выделенную зону особой престижности, порождения значимых социальных, социокультурных и эстетических идей, выходящих за ее пределы. Возможно, этот почти приватный модус существования поэзии можно оценить положительно. Возможно. Все зависит от того, какие наличествуют амбиции и какие преследуются цели. Но непременной составляющей деятельности художника являются как раз амбиции (порой неуемные!) и возможности их реализации. Поэтому наиболее энергетийные личности, не ощущая дополнительной подпитки в этой сфере, уходят в зоны большей интенсивности и престижности. Поэзия, которая раньше была смыслом и наполнением жизни, ныне становится побочным занятием людей, серьезно погруженных в другие роды деятельности”.

Андрей Левкин. Когда литераторы были крутыми. — “Русский Журнал”, 2007, 24 мая .

“По факту книга [Ирины Лукьяновой о Корнее Чуковском] оказалась апофеозом литературоцентризма, свойственного российской культуре в предыдущие времена. Описанием этого литературоцентризма через конкретный пример. Да, сам по себе литературоцентризм имел не столько литературный, сколько социальный и — продолжая социальность — обществостроительный характер. Волшебным образом историческая, культурная и бытовая составляющие чуть-чуть российской и советской жизни XX века (фактически всего XX века — по 70-е) сошлись в герое книги. Потому что у него была такая позиция: в самом центре. Не так, что во главе, но в центре. Тут Чуковский, а вокруг и официоз, и гонимые, и нейтральные, и футуристы, и традиционалисты, и соцреалисты. И так — лет семьдесят…”

Светлана Лурье. Наступление Речи Посполитой. — “АПН”, 2007, 2 мая .

“Если большую ядерную войну между Россией и Америкой кому-то удастся спровоцировать, то это будут поляки”.

Игорь Манцов. Царь, бояре и кино. — “Взгляд”, 2007, 3 июня .

Среди прочего: “Кто же не помнит, допустим, „Главного Буржуина”? Скажете: „Никто не помнит”. Врете, язык — помнит. Ничего никуда не делось…”

Елена Мельникова-Григорьева. Семантическая аура курительной трубки в визуальном фольклоре. — “Топос”, 2007, 18 и 21 мая .

“В этом примере вновь становится очевидным, что сигарета наследует смысловому комплексу алтарных воскурений, жертвенных сожжений и погребальных костров. Архаический характер этого комплекса подтверждается тем, что курение и смерть, даже именно сигарета и смерть, иконографически сополагаются гораздо раньше, чем начинаются серьезные медицинские предупреждения о вреде курения. Ричард Долл и Остин Бредфорд Хилл провели свои исследования, поставившие рак легких в зависимость от курения, в 1950 году. Знаменитый курящий скелет Ван Гога написан в 1886 году. Здесь, пожалуй, мы уже можем перейти к разделу, посвященному преимущественно курительной трубке в натюрморте…”

Вадим Месяц. “Писал роман под вопли младенцев”. — “Книжное обозрение”, 2007, № 18-19 .

“Похабщина „Лолиты” не в сюжете, а в небрежности, с которой она написана и переведена”.

Дмитрий Нерсесов. Против ревизионизма. — “Русский Журнал”, 2007, 8 мая .

“<…> было бы более чем уместно принять закон, согласно которому публичное опровержение или принижение роли России, ее народа в деле разгрома нацистской Германии, милитаристской Японии в годы Второй мировой войны было бы объявлено уголовно наказуемым преступлением (подобно отрицанию холокоста). <…> Наконец, праздник Победы 9 Мая должен стать главным государственным праздником России <…>”.

Василина Орлова. Отцы и йети. — “Топос”, 2007, 1 июня .

“Как видят герои умного Евдокимова и неумного Минаева людей старшего поколения? Кто они для молодых? Антагонисты? Дураки-старперы, которые носятся с портретом контаминировавшегося в одного Микки-Мауса вождей мирового пролетариата Ленина-Сталина или с клочками того же портрета, только дерзко ими раздраконенного? Кто они — начальники, которые не врубаются в современные веяния? Или все сплошь престарелые лузеры? И кто для наших героев — дети? „Цветы жизни” или не цветы? Малолетки, вечно путающиеся под ногами? Или обременяющие их насыщенную личную жизнь довески? Пошлите эсэмэску на очередной короткий номер. Какие бы варианты ответа вы ни предлагали — ничто не подойдет. Поскольку для рожденных в семидесятые, если сверяться по литературе, написанной их ровесниками, ни старшего, ни молодого поколения в природе не существует, а есть лишь сверстники, воплощающие собой объекты зависти, ненависти, любопытства и сексуальных желаний. Кто там бубнил весь девятнадцатый и часть двадцатого века о неизбывном конфликте отцов и детей? Нет никакого конфликта, поскольку нет отцов, остались одни дети, deus ex machina, да и дети-то выросли. Вот только отцами — так и не стали…”

См. также: Василина Орлова, “Мертвый час” — “Стороны света”, 2007, № 6 .

См. также: Василина Орлова, “Здешние” — “Новый мир”, 2007, № 6.

Александр Павлов. “Симпсоны” как политика. Статья первая. — “АПН”, 2007, 29 мая .

“Лучший способ выяснить политическую составляющую сериала — это посмотреть на политические взгляды главных героев шоу. А поскольку в центре мультфильма именно семья Симпсонов, то говорить следует именно о них. Семья состоит из пяти человек. Младшей дочери — Мегги — всего один год, поэтому она еще не составила об окружающем ее мире свое мнение, что облегчает нам задачу идентифицировать ее воззрения. Но если уж кто во всем сериале и является убежденным радикалом, то это восьмилетняя Лиза Симпсон . Вне всякого сомнения, это — один из самых интересных и благородных персонажей сериала. Определенно она стоит на позициях „радикального феминизма” и также сильно тяготеет к идеям защитников окружающей среды, которые обычно избирают радикальные методы борьбы. Она ходит в баптистскую церковь каждое воскресенье, но лишь затем, чтобы не огорчать родителей. Лиза презирает образ жизни своей матери (Мардж), которая является домохозяйкой. Также Лиза — самый большой интеллектуал в шоу, что, однако, не делает ее счастливой…”

Глеб Павловский. Модели и сценарии либерализации российских СМИ. — “Русский Журнал”, 2007, 21 мая .

“Отношение к блогосфере у меня такое же двойственное, как отношение к ранней советской культуре. С одной стороны, это невероятно хамская культура, культура победоносного, торжествующего хамства, наполненная энергетикой насилия, угрозами насилия, торжествующей ненавистью, разрешенной к самой себе ненавистью. Честно говоря, культура 20-х годов и культура блогосферы чрезвычайно близки. Но ведь культура 20-х годов была творческой культурой, в конечном счете, может быть, посмертно. Это мешает мне отнестись к блогосфере только с естественным отвращением к этому правилу обязательного невежества, права на оспаривание любого экспертного мнения, причем оспаривание на основе личного вкуса и произвольных, иногда совершенно абсурдных аргументов. <…> Для меня лично, как для выросшего в недрах тоталитарной культуры, очень узнаваем тоталитарный инструментарий: вынуждение к ответу, вынуждение к занятию позиции там, где ты вообще не хочешь ее занимать, — это чисто тоталитарные примочки. Блогосфера благодаря этому и разминает, насильственно разминает существо человеческое и гонит его куда-то вперед. В принципе, для рода хорошо, когда тебя гонят куда-то вперед. При этом средства вроде пока не кровавые. <…> Поэтому мне кажется, что это интересная ломка хребта традиционной культуры”.

Постмодернизм придуман журналистами. Михаил Рыклин размышляет о власти, религии и философии. Беседовал Алексей Нилогов. — “НГ Ex libris”, 2007, № 18, 31 мая.

Говорит Михаил Рыклин: “Французы охотно называют себя постструктуралистами, а термин „постмодернизм” выдуман журналистами. „Постмодернизм” сблизил людей, которые между собой имели мало общего (например, Бодрийяра и Дерриду, Вирилио и Делёза). Для Дерриды близка и понятна обойма из структуралистов Леви-Строса, Барта, Альтюссера, Лакана; а вот название „постмодернизм” может быть применимо разве что к его влиянию на более широкий массмедийный контекст. Я одно время работал во Франции и знаю, что никакого постмодернистского французского контекста не существует. Вирилио и Бодрийяр тогда были близки друг другу, это верно. У Дерриды своя школа — Лаку-Лабарт, Нанси. Делёз — другое направление. Да, можно говорить о связи Делёза с Фуко... Под словом „постмодернизм” образуется целая свалка из самых разных философов. Сколько значимого пропадает из-за такого вульгарного обобщения!”

Петр Разумов. Добрый день, мэтр. О поэзии Николая Кононова. — “Топос”, 2007, 17 мая .

“Кононов — марсианин”.

Станислав Рассадин. Один среди двойников. Олег Чухонцев стал лауреатом премии “Поэт”. — “Новая газета”, 2007, № 40, 31 мая .

“Когда повторяем, что для поэтов нет ничего дороже своей индивидуальности, своей непохожести, права — уж не преимущества ли? — быть „другим”, это одно из младенческих заблуждений духа. То есть поэт в самом деле отстаивает право быть собой, но перед теми, кто посягает на это право. Поэт родится на свет „другим”, иначе он не поэт, но потом весь свой век изживает этот, как ему кажется, элитарный грех сугубой избранности. Конечно, это не непременный закон любой, всякой поэзии, но в России он традиционно приоритетен. Таковы — в ХХ веке — Ахматова, Мандельштам, Пастернак („Всю жизнь я быть хотел, как все…”). В этом смысл и щедрого двойничества Олега Чухонцева”.

Григорий Ревзин. Фонтан-эпопея. В Москве открыт памятник Михаилу Шолохову. — “Коммерсантъ”, 2007, № 89, 25 мая .

“То есть потрясающий памятник. Он вызывает чувство глубочайшего изумления, даже какой-то оторопи, потому что просто так на постамент на лодке не въедешь. Есть фигуры просто на постаменте, бывают на трибуне, на коне, на броневике, но вот чтобы на постаменте на лодке — такого еще в истории ваяния не было. И знаете, трудно представить себе более неожиданный предмет, чем бронзовая лодка на сухопутном Гоголевском бульваре. Я даже не знаю, с чем это сравнить. Думаю, что если партия и правительство решатся поставить на бульварах еще памятник Николаю Гумилеву, то скульптор [Александр] Рукавишников изваяет его верхом на изысканном жирафе”.

Айдан Салахова. Паранджа дает свободу. Беседу вел Александр Шаталов. — “Огонек”, 2007, № 21, 21 — 27 мая .

“— Ты раньше говорила, что русская литература тебя всегда чем-то раздражала. Что в ней не нравится?

— Она очень депрессивна. Я думаю, что свои внутренние проблемы и болезнь автор должен дистанцировать от своих произведений. Не важно, живопись это или литература. У Достоевского, Толстого я сразу вижу проблему автора, и мне не хочется с этой его болезнью провести несколько часов.

— Кого из русских классиков ты никогда не читала?

— Толстого. Достоевского „Преступление и наказание” — начинала много раз, но дальше десяти страниц у меня дело не шло. „Неточку Незванову” читала, а все остальное нет. Вот Салтыкова-Щедрина люблю. И Гоголя люблю. Это вечные книжки про Россию”.

Айдан Салахова — известная художница.

Свобода без слова. Беседу вел Ян Шенкман. — “Огонек”, 2007, № 20, 14 — 20 мая.

Говорит Андрей Битов: “Так уж сложилось, что власть была необходимым условием существования литературы. Попробуйте прочесть Булгакова, забыв о существовании Сталина. Невозможно! То же и с Ахматовой, и с Пастернаком, и с Зощенко… Без Сталина не понять их судьбы, а значит, и книг тоже. Судьба и текст в России дополняют, дописывают друг друга. Может быть, где-то это иначе, а в России именно так”.

“Кроме текстов нужна еще и судьба. Вот, скажем, „Виктор Вавич” Бориса Житкова. Если бы у этого романа была судьба, он занял бы нишу между „Тихим Доном” и „Живаго”. Теперь он станет, может быть, лишь темой диссертаций. И никогда уже не займет своего места. Самостоятельных текстов нету. Поэтому Солженицына можно понять с его стремлением больше осуществлять судьбу, чем заниматься литературой...”

Илья Смирнов. Иван Ефремов как зеркало времени. — “Скепсис”, 2007, 21 мая .

Отрывок из программы “Поверх барьеров” радио “Свобода” от 3 мая 2007 года.

“На самом деле Ефремов писал увлекательно, хоть завтра в Голливуд”.

“Соблюсти заповедь „не убий” без насилия над логикой затруднительно даже в фантастическом романе. Стругацкие перед этим парадоксом капитулировали, Ефремов изобретал паллиативные ходы (довольно неуклюжие), вроде автоматической защиты: пули рикошетом возвращаются на адрес отправителя. Но для нас важно то, что героев (и авторов) безбожной советской фантастики проблема мучает”.

“Может, оно и к лучшему, что юбилей действительно великого русского мыслителя ХХ столетия прошел незамеченным. Федор Бондарчук, слава тебе господи, не будет экранизировать „Час Быка””.

У шестидесятников нет ни одной гениальной строчки. Беседу вел Михаил Бойко. — “Литературная Россия”, 2007, № 23, 8 июня.

Говорит поэт и переводчик Александр Ревич: “Она [литература] в жестоком кризисе, особенно проза. Потому что прозу стараются писать субъективную. Эпосы не получаются. Даже великий Солженицын — и тот декадент в прозе. А Лев Толстой — не был. <…> Достоевский был декадентом духа, но не стиля. <…> У Распутина и Белова хорошая проза. Больше всего мне нравится ранний Белов. Но и у них есть противопоставление своего „я” всякому другому”.

“Я думаю, что все они не состоялись — ни Евтушенко, ни Ахмадулина, ни Вознесенский, который когда-то казался мне самым талантливым из них. Оттепель принесла иллюзию, что можно спасти Россию путем послабления, смягчения, либерализации коммунистических идей. Они поверили. Это их и погубило. Я никогда не был с ними близок. Я всегда дружил со стариками: Тарковским, Липкиным, Славиным, Сельвинским. Сельвинский замечателен тем, будучи коммунистом, не веря в бога, как поэт, как эстет писал, в сущности, против советской власти, преодолевал ее как художник. А вот с Анной Ахматовой отношения не сложились. Она отнеслась ко мне, как царица презрительная, и это меня оттолкнуло. Вы знаете, даже у зомбированного Михаила Исаковского появилась одна гениальная строчка: „Мы так вам верили, товарищ Сталин, / Как, может быть, не верили себе”. Это ведь божественное откровение! Мы были пылинками по сравнению с миражом Сталина. А у шестидесятников нет ни одной такой строки, потому что они сразу начали с критики прошлого и утверждения мнимой свободы. В этом смысле более интересен Александр Галич. Мы с ним дружили. Он был совсем другой и, кстати, более великим поэтом, чем Владимир Высоцкий. У Высоцкого был надрыв. Он, конечно, не даром завоевал народную любовь, но и Евтушенко ее завоевал. А кто такой Евтушенко? К поэзии народная любовь имеет мало отношения. Так вот у Галича много совершенно гениальных строк, например: „Если зовет своих мертвых Россия, / Так значит — беда!” А что написала, например, Ахмадулина? Я ни одной строчки ее не помню”.

“Он [Виктор Некрасов] просто описал жизнь, которая окружала его в страшном Сталинграде, при полном осознании себя не писателем, а просто жертвой обстоятельств. Я был в Сталинграде. Сталинград — это моя оборона. И я вас заверяю, все было именно так, как описано у Некрасова. А другие грешили попытками приукрасить, литературщиной. Астафьев смотрел на войну глазами одичавшего солдата. Хорошая проза у Гроссмана, но был безъязыким писателем и оттого постоянно скатывался в публицистику”.

Феномен, которому нет рационального объяснения. Юрий Кублановский размышляет о месте поэта в современной и “несовременной” России. Беседовал Андрей Щербак-Жуков. — “НГ Ex libris”, 2007, № 16, 17 мая.

Среди прочего Юрий Кублановский говорит: “Были недавно талантливые поэты, которые пытались плыть в океане, а не в бассейне с подогретой водой, но, к сожалению, не справились с ситуацией. Я имею в виду Дениса Новикова и Бориса Рыжего. В их творчестве было дыхание настоящей жизни...”

См. также стихи Юрия Кублановского в майском номере “Нового мира”.

Рецензию Артема Скворцова на книгу стихов Дениса Новикова см. в июньском номере “Нового мира”.

Игорь Фролов. Уравнение Шекспира, или “Гамлет”, которого мы не читали. — “Стороны света”, 2007, № 6 .

Еще одна версия (прочтение, реконструкция). Среди прочего: “Если вы недоумеваете, при чем здесь левая рука, то отвечу. Я — левша, и моя леворукость очень помогает мне в математических исследованиях”.

Журнал издается в США творческим объединением “СОЮЗ И”.

Егор Холмогоров. Русские и Зло. — “Русский Проект”, 2007, 16 мая .

“Монополию на производство образов Зла давно уже захватил Голливуд, который лепит его по своему хотению и политическому заказу. Иногда, на вторых ролях, в образе мелких недотыкомок при этом киношном Зле пробегаем в голливудских поделках и мы, русские. Не крупно, а так, в роли второстепенной помехи носителям мудрости и света, „сынам Запада”. В роли сынов света русских, напротив, не встречается никогда. Не наше амплуа. В зачморенном этой голливудщиной русском сознании время от времени даже пробегают странные тараканы. Вроде мысли — а не перейти ли нам и в самом деле на сторону Зла...”

Егор Холмогоров. Алексей Толстой как зеркало русского консерватизма. — “Русский Проект”, 2007, 9 июня .

“Алексей Николаевич Толстой, несомненно, один из крупнейших русских писателей — не только ХХ века, но и всей истории нашей литературы. Если ему и отказывают в звании „великого”, то тут есть две причины — субъективная и еще более субъективная…”

“<…> русская литература в ХХ веке была уничтожена и перепахана модерном еще начиная с Чехова (прием не столько Чехова-прозаика, сколько драматурга с его шизофреническими пьесами). Крест был выдернут и из нее, сорван с шеи в припадке босяцкого гнева или пропит в декадентском кабаке. И из гигантов послереволюционной русской прозы — Толстой единственный, на ком крест оказался, несмотря на все грехи (интересно, что тема пропитого креста в „Петре Первом” встречается многократно). Из четырех наиболее выдающихся, на мой взгляд, русских писателей первой половины ХХ века — Платонов, Набоков, Булгаков, Толстой, — Набоков и Платонов порывают с человеком радикально, их главным героем оказывается слово, язык. Слово больное, воспаленное, зачумленное, гениальное в помешательстве и идиотизме — у Платонова. Слово утонченное, рафинированное, становящееся все более прозрачным, как герои „Приглашения на казнь”, взятое на столь высокой ноте, что его то ли уже не слышно, то ли от него больно в ушах, как у Набокова. Пародируя отзыв Бродского о Платонове, можно сказать, что если Платонов заводит русский язык в тупик и счастлив тот язык, на который он непереводим, то Набоков заводит тот же язык в тупик абсолютной переводимости. Набоков может быть переведен на любой язык, даже на украинский”.

“Толстой предельно ясно обозначает главный идеологический конфликт русской истории . Это совсем не конфликт между либерализмом и самодержавием или коммунизмом, не конфликт между западничеством и славянофильством, не между русофилией и русофобией. Все это периферийные, случайные, наносные столкновения. Что в самом деле раздирает русскую душу — так это конфликт между державностью и анархизмом . Только эти две подлинные силы — анархия и порядок, своеволие и государственность и соглашается он замечать как подлинно великие, подлинно русские и действительно всерьез конфликтующие силы. Либо порядок, держава, дисциплина, приправленные дыбой и револьвером, либо своеволие, растекание и своежитие с элементами легкого грабежа, похабщины и декаданса. Либо служить, служить государству, царю, народу, либо „волюшку свою потешить”…”

См. также: Александр Соломин, “Алексей Толстой как зеркало русской контрреволюции” — “Подъем”, Воронеж, 2007, № 4.

См. также рецензию Павла Басинского на книгу Алексея Варламова об Алексее Толстом (“ЖЗЛ”) в настоящем номере “Нового мира”.

Егор Холмогоров. Атомное Православие. — “Русский Проект”, 2007, 25 июня .

Текст лекции, прочитанной в городе Сарове 14 июня 2007 года перед сотрудниками Федерального ядерного центра в Сарове и Всероссийского научно-исследовательского института экспериментальной физики.

“Суть этой идеологии в нескольких положениях. Первое — религиозная и историческая миссия России состоит в том, чтобы обеспечить русским людям и всем православным максимально благоприятные условия для того, что преподобный Серафим назвал “стяжанием Духа Святого”, для приближения к Богу. Второе — чтобы обеспечить успешное выполнение этой миссии, России мало быть православной державой. Прежде всего ей нужно быть сильной державой, чтобы никто, никогда и никаким оружием не посмел заткнуть рот нашему свидетельству о Христе. <…> Вот и вся суть, которую можно определить просто — чтобы оставаться православной, Россия должна быть сильной ядерной державой, для того, чтобы оставаться сильной ядерной державой, Россия должна быть православной. В этом и состоит Атомное Православие . Просто, как дважды два. А дальше начинаются подробности, которые к этой формуле ведут и которые из нее следуют. Причем эти подробности не столь просты, поэтому о них придется говорить более обстоятельно…”

Сергей Чернышев. Россия как захват и поглощение. — “Русский Журнал”, 2007, 25 июня .

“Собственность для русских — ключевое слово-пароль, даже более значимое, чем идентичность-самость. Весь ХХ век (воистину век России!) с его концом истории, постиндустриализмом, тоталитаризмом и прочими постмодерновыми „измами” содержался, как в ДНК, в авангардном тезисе младогегельянского политтехнолога: философы лишь различным образом объясняли собственность; но дело заключается в том, чтобы освоить ее . Взять под контроль, очеловечить, реконструировать. И вот „в одной отдельно взятой стране” решили серьезно отнестись к этому глобальному тренду, воплотить его у себя. Правда, именем общественной собственности решили сперва частную уничтожить — так незатейливо перевели на русский немецкий глагол aufheben . С тех пор в России с собственностью обстоит как с сексом: общественной нет как нет, а частную иметь и опасно, и стыдно. Поэтому стать русским означает прежде всего стать собственником . Не бомжом, не бюджетником, не „манагером”, а собственником своей страны. И тем самым — обрести самих себя, присвоить, усвоить, освоить собственную „русскость”…”

Сергей Шаргунов. Кумачовая грудь снегиря. Фрагмент романа “Птичий грипп”. — “НГ Ex libris”, 2007, № 18, 31 мая.

“Сны про Ленина снились Милиции часто, некоторые она смогла опубликовать в газете „Завтра” и получила яростный отклик — оказывается, Ленин снился всем! И более того — творил чудеса. За месяц Милиция подготовила толстенный сборник „Чудеса Ленина”. Люди всей Земли получали от него помощь. Было несколько историй советского времени: женщина из Улан-Удэ, умиравшая от рака, в Мавзолее ринулась к закрытому гробу, прикоснулась губами, ее оттащили, но она уже исцелилась. Еще раньше на похоронах Владимира Ильича от проказы вылечилась делегация крестьян. В 1958 году неуспевающий школьник из Нижнего Тагила поцеловал значок октябренка с кудрявым агнцем и попросил: „Я хочу получать, как и ты, одни пятерки!” — и на следующий день никто не мог понять, откуда в его голове взялись феноменальные знания. После взрыва на Чернобыльской АЭС смертельная радиация царила всюду, датчики зашкаливало, но около памятника Ленину воздух был живительно чист…”

“Я всю жизнь стремился к верховьям”. Беседу вел Кирилл Решетников. — “Газета”, 2007, № 92, 24 мая .

Говорит Олег Чухонцев, лауреат премии “ПОЭТ”: “<…> все мы сейчас находимся на льдине, которая плывет в правильном направлении, и тем не менее это льдина. Как хотите, так этот образ и расшифровывайте, но он абсолютно точный. Сколько нам суждено на этой льдине метаться, мы не знаем. Она действительно плывет правильным курсом, и все же мы должны быть готовы к тому, что станем планктоном, хоть это и жестоко”.

“Я люблю вспоминать слова Константина Леонтьева, которого в последние годы, вдруг очнувшись, зацитировали, — фразу, смысл которой таков. Воспроизвожу ее не дословно: какое мне в конце концов дело до России, если на Страшном суде я буду отвечать за свою грешную душу? Это для меня установка на всю жизнь — я тоже так могу сказать. Мое несовершенство и мои попытки чему-то противостоять или что-то поддерживать оценивает та инстанция, которая не зависит от земных властей”.

“Я не могу жить без создания стихов”. Беседовал Петр Дейниченко. — “Книжное обозрение”, 2007, № 17 .

Говорит Анастасия Афанасьева (Харьков), лауреат Русской премии 2007 года в номинации “Поэзия”: “Только что из шкафа вылетела моль. У нее есть крылышки и какой-то орган, который отвечает за то, что она не может не есть свитер. С поэзией похожая ситуация: поэт — существо, устроенное особым образом. Как моль, которая не может не летать и не есть свитер, поэт — не может не писать. Как у моли есть крылышки для полета, так у поэта в голове есть какие-то, видимо, особенные нейронные связи, какой-то особый обмен веществ, который отвечает за появление стихов. Для кого летает моль и для кого она ест свитер? Я не думаю, что она задается этим вопросом. Я тоже не задаюсь. Я не отношусь к написанию стихов — особенно во время создания текста — как к занятию для кого-то. Это глубоко личный процесс. Совершенно независимый, обособленный, самодостаточный. Если я не пишу, мне плохо: появляется раздражительность, ощущение пустоты. То, что когда-то начиналось как баловство, оказалось глубокой потребностью: я не могу жить без создания стихов”.

Составитель Андрей Василевский (http://avvas.livejournal.com).

 

“Вертикаль”, “Вопросы литературы”, “Дальний Восток”, “Дети Ра”,

“Дружба народов”, “Знамя”, “Континент”, “Радуга”

Александр Белецкий. “Воскресение Христово видевше…” — “Вертикаль”, Нижний Новгород, 2006, вып. 16.

Статья известного украинского филолога, умершего более сорока лет тому назад, — к сожалению, единственное, что вынулось из последних — по времени выхода из печати — выпусков этого младшего родственника “Нашего современника”.

“Неудивительно, что почти все произведения антирелигиозной литературы останавливаются на Воскресении, и все они, как каждому известно, отвечают на этот вопрос отрицательно.

…После некоторых важнейших открытий факт Воскресения признал к концу своей жизни не кто иной, как Фридрих Энгельс. А именно в „РВО” (? — П. К.) к предисловию своих сочинений он пишет: „Новейшие каппадокийские открытия обязывают изменить наш взгляд на некоторые немногие, но важнейшие события мировой истории. И то, что казалось ранее достойным внимания только мифологов, должно будет отныне привлечь и внимание историков. Новые документы, покоряющие скептиков своей убедительностью, говорят в пользу наибольшего из чудес в истории, о возвращении к жизни Того, Кто был лишен ее на Голгофе”. Правда, эти строки Энгельса у нас неизвестны еще и потому, что они ни разу не переводились на русский язык в изданиях Маркса и Энгельса. <…> В высшей степени показательно, что среди наших антирелигиозников никогда не было не только крупного исследователя, но даже заурядного ученого”.

И — известный уже факт, что число просто ошибок в книге “Библия для верующих и неверующих” у Е. Ярославского — под две сотни.

Ион Деген. Исповедь гвардии лейтенанта. — “Радуга”, Киев, 2007, № 2.

Пронзительные воспоминания о войне человека, который вступил в нее учеником девятого класса и навсегда остался в литературе о ней прежде всего — стихотворением-легендой. В каноническом своем виде оно печаталось, насколько я помню, в “Вопросах литературы” усилиями литературоведа Вадима Баевского. Это стихотворение живет в ткани романа Гроссмана “Жизнь и судьба”, иногда публикуется как анонимное в антологиях, и я жалею, что именно оно не упомянуто во врезе к этой публикации. Добавим, что после войны И. Деген стал выдающимся медиком (ортопедом), половину Украины он поставил, что называется, на ноги, а с 1977 года живет в Израиле.

Стихи я, конечно, помню (но не пунктуацию, так что запятые и точки — наугад): “Мой товарищ, в предсмертной агонии / Не зови понапрасну друзей, / Дай-ка лучше согрею ладони я / Над дымящейся кровью твоей. // Ты не плачь, не стони, ты не маленький, / Ты не ранен, ты просто убит. / Дай на память сниму с тебя валенки — / Нам еще наступать предстоит”.

Сильва Капутикян. Последние страницы. Перевод с армянского Альберта Налбандяна. — “Дружба народов”, 2007, № 5 .

Стихотворение памяти Марии Сергеевны Петровых:

Скорбное сердце от муки спасти — кого попрошу?

“Новый мой стих с пониманьем прочти” — кого попрошу?

Ах, только ты и могла плакать со мной по-армянски!

Слезы и боль мою перевести — кого попрошу?

Теперь — точно никого: недавно ушла и Сильва Барунаковна.

Руслан Киреев. Пятьдесят лет в раю. — “Знамя”, 2007, № 5, 6 (продолжение) .

После публикации дневников И. Дедкова это, пожалуй, второе для меня — и удивление, и совершенно новый опыт чтения. Замечательны не только тонко выписанные портреты современников (в № 6, например, есть и о А. И. Солженицыне), но и фигуры родных: трагический облик брата, бабушка, жена, дочь. Меня притянула и его опрятная интонация: спокойная, доверительная и одновременно сердечная. По-моему, в каком-то смысле это главная для Киреева книга. Не завершающая, не подводящяя черту — просто главная. Ведь, смотрите, почти все, о чем он так или иначе говорил в своей художественной прозе, — здесь тоже есть. Но там — это были герои, часто впитавшие в себя черты разных людей плюс художественное воображение, а здесь — все открыто и “названо по именам” и в этом смысле — бесстрашно. Как будто пройден определенный путь — от книги к книге, от романа к роману, а потом автор словно бы развернулся и двинулся обратно, преображая художественное — в изначальную жизнь. Надеюсь, критики заметят, что для Р. К. это еще и важный акт благодарения за эту часто горькую, иногда — счастливую, иногда — таинственную жизнь, неизбежно организованный в удобную для него и читателя форму (изящную, но не вычурную). Будем надеяться на скорое издание книжкой.

Вячеслав Крылов. Иисус в роли “Духа”. — “Вопросы истории”, 2007, № 5.

Интересно, что бы сказал цитированный выше А. Белецкий, прознай он оттуда, из конца 50-х, об этой статье. Текст сегодняшнего “религиоведа” — нечто невообразимое по своей двусмысленности и откровенной глумливости. Весь этот внешне “наукообразный” спич — вроде бы восхваление западной исследовательницы Барбары Тиринг, видимо написавшей большую и, как тут сообщают, “убедительную” книгу о том, “что Иисус не умер на кресте”, что это-де была лишь кома “блестяще выдержавшего сорокадневную голодовку” сурового воина, прошедшего “кумранскую выковку”, и т. п. И это только цветочки. Ягодки, конечно же, — “анализ” взглядов и учения. Кстати, Тиринг появляется в первых же абзацах — без всяких объяснений, как появился бы Лао-цзы или Ленин. Тон Крылова — это отдельная песня, не хочется даже и рекламировать. Трогательно, что некоторые интонации апеллируют к известной пошлой установке: “То, что это все был лишь расчисленный трюк, — всем нам давным-давно понятно. Обсудим технологию и детали”.

После непродолжительных (и подзабытых, после получения Нобелевской) публичных негодований Виталия Гинзбурга, после художественного стёба автора недавней российской книжки “Евангелие от Иуды” (кстати сказать, талантливого ученого-просветителя, борющегося с разнообразными социально-рекламно-промышленными мифами), наконец появился и “профессиональный религиовед”, рассказавший читателю о некоем жестоком и предельно циничном харизматическом жаждовластителе, имя которого известно всем и каждому. Наши поздравления и горячий привет Емельяну Ярославскому. Дело его живет.

Лазарь Лазарев. “В литературе тоже есть породы” (о Владимире Богомолове). — “Знамя”, 2007, № 5.

Редкое личное воспоминание о В. Б. — человека, который с ним тесно общался. В мемуаре немало места уделено несогласиям с О. Кучкиной, которая выступала в печати с сомнениями относительно некоторых фактов, связанных с биографией Богомолова, опрашивая, в частности, других свидетелей .

Инна Лиснянская. Житье-бытье. — “Дружба народов”, 2007, № 5.

Ландшафт у ладони твоей, как у многих, не плоский —

Взгорья и впадины, площади и тупики,

Линии жизни твоей и ее перекрестки.

Но не протягивай мне для гаданья руки!

Я — не гадалка, и ты — не клиент прохожий.

Мы краткие гости во временном этом дому.

К руке у меня один интерес, мой хороший, —

Что просит у Бога и что отдает Ему.

Но смотришь ты мимо меня, а куда — неясно.

В окне, как в камине, трепещет закатный огонь.

И вдруг понимаю, — фортуна твоя несчастна.

— Не вечер еще, — говорю, — протяни мне ладонь!

Называется — “Гадание”.

…А в пятом номере “Знамени” — новый цикл И. Л. — “Архивы”. Продолжает удивлять и новая тема, и новая музыка, и новые формы. Открывается этот цикл, кстати, полушутливым стихотворением, посвященным Юзу Алешковскому, который, насколько я знаю, считает Инну Лиснянскую лучшим на сегодня русским современным поэтом.

Александр Лобычев. Полевая сумка поручика Митропольского. — “Дальний Восток”, Хабаровск, 2007, № 3.

О первом поэте Белой гвардии Арсении Несмелове и его первом собрании сочинений.

“Несмелов действительно не вписывался ни в одну привычную модель эмигрантского поведения: всю жизнь он оставался верен памяти своего белогвардейского прошлого, ненавидел большевиков, но всю тяжесть за свершившуюся трагедию на них не возлагал. Он воспринимал революцию и Гражданскую войну как возмездие за всю историческую вину нации и был совершенно лишен каких-либо иллюзий, какими жила изрядная часть эмиграции. С холодной трезвостью он понимал необратимость произошедшего, корабль прежней России и эмиграции для него отчалил навсегда: „Сегодня мили и десятки миль, / А завтра сотни, тысячи — завеса. / И я печаль свою переломил, / Как лезвие. У самого эфеса. / Пойдемте же! Не возвратится вспять / Тяжелая ревущая громада. / Зачем рыдать и руки простирать, / Ни призывать, ни проклинать — не надо”. <…> В советские времена в писательских кругах, которые знали о существовании такого поэта, ходили самые фантастические слухи, сам тому свидетель. Например, что он агент НКВД — иначе как он в 1924 году смог беспрепятственно уйти за границу, ведь белый исход к тому времени уже закончился. К тому же вплоть до 1927 года он редактировал выходившую в Харбине советскую газету „Дальневосточная трибуна”. Ну а его участие в русской фашистской партии, довольно провинциальной и марионеточной, надо сказать, — одновременно и прикрытие, и агентурная работа.

Когда-то Акутагава, уже находясь на грани безумия, сказал о себе последнюю правду: „У меня нет совести. У меня есть только нервы”. Затем эти слова на свой лад повторил Бродский. Похоже, что у Несмелова за годы эмигрантской жизни осталось одно офицерское достоинство, понимаемое им глубоко лично, вне привязки к пространству и времени. Честь и достоинство исключительно для Арсения Несмелова, который научился жить в пустоте духовного одиночества, наедине с русским поэтическим словом, о чем он и написал в стихотворении, названном коротко „Без”: „И это всё. До капли. До конца. / Так у цыган вино гусары пили. / Без счастья. Без надежды. Без венца. / В поющей муке женского лица, / Без всяких клятв, без всяких ‘или — или‘!””.

См. в этом номере “Нового мира” и нашу рецензию на избранное собрание сочинений Несмелова, изданное во Владивостоке.

Юрий Милорава [блиц-интервью]. — “Дети Ра”, 2007, № 1-2 .

“— Как Вы считаете, силлабо-тоническое стихосложение — это устаревшая версификационная технология или нет?

— Я убежден, что это давно и бесповоротно устаревшая технология, которая раздражает современного читателя и ничего, кроме оболванивания и смехотворного ретроградства, ему не несет”.

Вот нас и просветили.

Фридрих Ницше. “Беспокоиться предстоит не обо мне, а о тех вещах, ради которых я здесь”. Письма разных лет. Перевод и предисловие Игоря Эбаноидзе. — “Дружба народов”, 2007, № 5.

“<…> Здесь мы публикуем прежде всего те письма, в которых ясно видна точность и безупречный вкус его отношения к проблемам культуры — в том числе к современной литературе и национальному вопросу. 5 писем первой половины 1887 года посвящены Достоевскому, с чьими произведениями в эти месяцы впервые познакомился Ницше, а также антисемитизму — темам, в которых, что ни говори, присутствует „исконно русская” жилка. И надо сказать, что на примере последней темы особенно хорошо видно, насколько этически безупречен, до степени образца для подражания, бывает в своих оценках и комментариях философ „имморализма”” (из предисловия).

“Францу Овербеку в Штайнах-ам-Бреннер

Зильс-Мария, вторник . <14 августа 1883>

Мой дорогой друг Овербек,

мне бы хотелось написать и Тебе пару откровенных слов, как я недавно написал Твоей высокочтимой супруге. У меня есть цель, которая вынуждает меня жить дальше, и из-за нее я обязан расправляться даже с самыми болезненными вещами. Не будь этой цели, я бы уже давно облегчил себе жизнь — попросту не жил бы вовсе. И не только этой зимой всякий, кто наблюдал бы вблизи мое состояние и понимал бы его, мог мне сказать: „Не мучься! Умри!” — нет, так было и раньше; в страшные годы физических страданий со мной обстояло точно так же. Уже мои генуэзские годы были длинной, длинной цепью самопреодолений ради той самой цели, а не в угоду вкусам какого-нибудь знакомого. Так что, дорогой друг, „тиран во мне”, неумолимый, требует того, чтобы я победил и на этот раз (что касается физических страданий, их длительности, интенсивности и многообразия, я могу считать себя одним из самых опытных и закаленных людей; неужели мой удел — быть столь же искушенным и в страданиях душевных?). Мой сегодняшний образ мыслей и философия к тому же таковы, что мне необходима абсолютная победа, то есть превращение переживания в золото и пользу высшей пробы.

Ну а пока что я сам борющийся клубок; так что недавние увещевания Твоей милой супруги произвели на меня такое впечатление, как если бы от Лаокоона потребовали, чтобы он поборол уже наконец своих змей.

Слишком многое разъединяет меня с моими близкими. Правило, которое я завел этой зимой: не принимать никаких писем от них, по существу уже не соблюдается (я недостаточно жесток для этого). <…> Кажется, я совсем не гожусь для вражды (меж тем как моя сестра так прямо и написала мне, чтобы я держался молодцом, это-де „радостная веселая война”).

Я уже пустил в ход сильнейшие отвлекающие средства, какие мне известны; я прибег к тому, что выше и труднее всего, — к собственной творческой продуктивности. (За это время у меня созрел набросок „Морали для моралистов”.) Ах, друг, я же старый тертый моралист-практик, моралист самообладания, и в этом отношении я потрудился столь же добросовестно, как, скажем, нынешней зимой, врачуя себя от нервной лихорадки. Но со стороны я не встречаю никакой поддержки, наоборот, кажется, будто все сговорились ни за что не выпускать меня из моей бездны…”.

Юрий Новопашин. Размышления о героях вчерашних дней. — “Вопросы истории”, 2007, № 5.

“Ряд фигурантов из хрущевского „коллективного руководства” дожил — в отличие отправленных ими на смерть многочисленных однопартийцев — до глубокой старости и даже успел опубликовать мемуары, в которых, правда, в абсолютном большинстве своем они ни словом не обмолвились об участии в репрессиях. Один только Микоян в 70-х годах, будучи на пенсии и находясь в приватной компании, так кратко, но выразительно отозвался о времени обращения на сталинской орбите: „Все мы были тогда мерзавцами””.

Илья Переседов. Прибежище барсуков. — “Континент”, 2007, № 1 (131) .

Об общине (“братстве”) и деятельности священника Георгия Кочеткова. По-моему, очень симптоматично во многих отношениях. Советую ознакомиться.

“<…> Какой итог можно подвести написанному? Несомненно, община о. Георгия накопила бесценный опыт и методический базис по проведению катехизационной деятельности, который может и должен быть востребован Церковью. Кое-где на местах он уже успешно применяется. При этом надо отдавать отчет, что принципы, положенные в основание деятельности братства, не могут стать стратегией развития Церкви. Да и само братство пока не включено полностью в православное единство и вряд ли сможет войти в него самостоятельно. Я выше сравнил его с религиозным орденом и протестантской общиной. Казалось бы, это разные явления. Не совсем: между ними нет пропасти, и в нашем случае оба опыта объединены в одно целое.

Братствам было свойственно возникать в момент кризиса церковной жизни для ее оздоровления. Множество братств существовало накануне Реформации. Протестантская община, взяв основы построения братства, смогла сделать их категорически актуальными и современными по форме. В сегодняшней ситуации богословской невнятицы и культурного коллапса заимствования и уподобления протестантским принципам жизни общинами РПЦ неизбежны: „большая”, официальная Церковь активно принимает на вооружение протестантские основы построения приходской жизни, отношения к реалиям внешнего мира. Братство о. Георгия, ищущее обновления, повторяет начальные этапы становления реформаторского движения. Конечно, его участникам во всем его устройстве видится живая традиция: институт оглашения роднит их с древней Церковью, эмоциональная насыщенность службы — с афонским мистическим деланием, братская форма жизни — со Средневековьем. Не возьмусь определять, насколько это верно. В любом случае в своей методике оглашения, системе построения общины объединение Кочеткова повторяет все самые современные религиозные образования, начиная с католического „Опуса Деи” и заканчивая сайентологами и кришнаитами. Поясню: в современном мире существуют социальные законы, процессы, полюса. Сферы деятельности, попадающие в зону их влияния, деформируются, приобретают неизбежно общие черты (вот откуда столь разные примеры). Обратимся к более приземленной сфере — общепит. Ни один гурман никогда не признается, что рестораны „Елки-палки”, „Теремок” и „Макдоналдс” имеют что-то общее. Первые — полноценные рестораны, вторые — блинные, третьи — пластиковая ерунда. Но в условиях современного ритма жизни они приобретают общие если не черты, то внутреннюю функциональную структуру. Так же и братства, оправдывая формы своего устройства ссылками на традицию, по сути, находят оправдание любому элементу своего устройства во внутренней системе, ее функциональности. А та, в свою очередь, зависит от среды, в которой братство существует.

Не приходится рассуждать, хорошо это для них или плохо: это единственная форма, в которой могли выжить эти люди, а делают они это весьма успешно. Вопрос лишь в том, как долго им удастся просуществовать в таком статусе. Вообще-то братства не живут больше ста лет, обычно их хватает на полтора поколения. Ордена сохраняются дольше, но только если принимают на себя какое-либо внутрицерковное служение. Опыт XIX — XX веков показывает, что нынешнему благополучию общины помимо внешних факторов угрожают лишь две вещи: скорая и поздняя смерть о. Георгия. Его скорая смерть повлечет за собой распад содружества, поглощение его клерикальным аппаратом руководства РПЦ, если же он доживет до глубокой старости, то вокруг него — тогда уже несомненно святой фигуры — сложится управленческий институт с жестким корпоративным духом”.

Михаил Сухотин. Внутренняя речь как критерий поэтической формы (о поэзии Я. Сатуновского”). — “Дети Ра”, 2007, № 3—4.

“Можно ли говорить о верлибре как о новом, альтернативном пушкинскому, каноне? Может быть, несмотря на его разноликость. Но мне кажется, точнее было бы говорить о нем не просто как о реакции на засилье силлаботоники, но как о самих живых альтернативных формах, которые стали появляться в современном искусстве как реакция на возможность какой бы то ни было канонизации вообще, из недоверия к любому канону, чреватому рутиной. Ведь и сам верлибр, как система стиха во всем и всегда антирегулярного (не дай Бог, где-нибудь рифма проскочит или ямб пролетит), легко той же рутиной оборачивается. И как будто о сегодняшней ситуации писал Пушкин в маленькой поэтической заметке об известном переводе:

Скажи-ка, дедушка, с чего мне всякий раз

как я взгляну на этот „Замок Ретлер”,

приходит в ум: что если это проза

да и дурная… <…>”

Александр Тимофеевский. Подарить тебе апрель… — “Дружба народов”, 2007, № 5.

“Докучный бумагомарака / Строчит целый день за столом, / И тако строчит, и инако, / Однако всегда ни о чем. / А как совершается чудо, / А как получается стих? / Во-первых, услышать оттуда / И здесь полюбить — во-вторых” (2005).

Альба Торрес. “Я жила среди поэтов…” Перевела с испанского Анна Саед-Шах. — “Вышгород”, Таллинн, 2007, № 1-2.

........................................................

Я жила среди поэтов так долго,

что узнаю их, как милого по походке, — за километр.

Потому что там, где прошел поэт,

остаются женщина и ребенок,

соловей или ворон,

куча окурков и пустые улицы,

стены и пустые улицы,

муравьиные тропинки или следы динозавров.

И непременно хотя бы один

свергнутый и покоренный диктатор.

Яркую никарагуанку Альбу я знаю по первому фестивалю поэзии на Байкале. И мне понятно, почему ее стихами так очарован, например, Евг. Евтушенко — “нашего полку”.

И “гражданская лирика” выходит у нее безо всякого надрыва — даже чуть насмешливо.

Лев Усыскин. Длинный день после детства. — “Знамя”, 2007, № 5.

Очаровательный, чистый и честный рассказ о любви и подростковой глупости.

Евгений В. Харитоновъ. [Отклик на книгу Елены Лапшиной “В невесомой воде” (М., 2006).] — “Дети Ра”, 2007, № 1—2.

“Лирическая героиня Лапшиной, натура тонкая, чувствующая, но и чувственная, стремится примирить в себе две любви — любовь к Богу и любовь к мужчине, духовную и плотскую: „Всяко хищного хитрого зверя во мне излови, / облегчи не ручную поклажу — / сердечную кладь. / Научи меня, Господи, той нетелесной любви: не лицо дорогое — любить, не объятья — желать...” Чаще две эти любви оказываются непримиримы, и тогда, сознавая онтологическую обреченность своей земной женской души, отчаявшаяся героиня переносит Бога в объект телесного желания — мужчину: „Меня уже ничем не обмануть — / я принимаю жизни дар кромешный. / Не отвечай, но, умоляю, будь — / как Бог, молчащий надо мною грешной”.

Лирика Лапшиной тихая, богобоязненная. Возвышенная, но не скатывающаяся до банальности. Поэтесса чаще вышептывает слова, чем говорит в полный голос. Таковой и должна быть духовная поэзия — тихая до робости, почти пугливая, обращенная с вопросами не столько к Небу, сколько внутрь себя и лишенная горделивого пафоса, торжественной фанфарности”.

Алексей Цветков. имена любви. Стихи. — “Знамя”, 2007, № 5.

.......................................................

он бы вышел в ижевске где все эти средства пропьёт

посговорчивей там и добрей у прелестниц лица

но вагон отцеплён снаружи жизнь напролёт

а внутри остаётся папку на пах и злиться

почему мне про вас известно ну всё почти

сочинил бы сам но такие точней чем гвозди

этот верный майор эта чудная завуч мечты

и болван аудитор к ижевским ласточкам в гости

что ни час то не ближе до омска или москвы

приступает студентка тушью по кислой коже

но внутри считает что все как один козлы

и права наотрез но хочется завуча всё же

…Это я к тому, между прочим, что читаешь такое — и узнаешь: Цветков. Его звук, его нерв. Правда, я еще книжку “Эдем” очень хорошо помню. Впрочем, тут есть эпиграф из, кажется, любимого когда-то Цветковым Окуджавы: “Что касается меня…”

См. также его стихи в журнале “Новый берег” (2007, № 16).

Татьяна Ясиновская. Ни с чем не сравнимое место. — “Вышгород”, Таллинн, 2007, № 1-2.

Вдохновенный культурологический очерк о туалетах, сиречь отхожих местах. Оборачиваясь к российской действительности, автор не бежит и некоторой ностальгии. В том же номере — статья историка Владимира Лапина “Санкт-Петербургские запахи и звуки”, деликатно разнесенная с творением Ясиновской. Он-то, правда, пишет совсем не о нужниках.

Составитель Павел Крючков.

 

 

ИЗ ЛЕТОПИСИ “НОВОГО МИРА”

Август

5 лет назад — в № 8 за 2002 год напечатан сценарий Дмитрия Галковского “Друг Утят”.

65 лет назад — в № 8 за 1942 год напечатана пьеса Леонида Леонова “Нашествие”.