ПОЛКА АЛЕКСАНДРА НОСОВА
+7
К. Р. Избранная переписка. Составитель Л. И. Кузьмина. СПб., “Дмитрий Буланин”, 1999, 528 стр.
Все трудные времена похожи друг на друга... В России похожи все времена, очевидно, именно потому.
В те восьмидесятые “годы дальние, глухие” минувшего столетия, на которые приходится основная часть избранной переписки “августейшего поэта” — Великого князя Константина Константиновича, печатавшегося под криптонимом К. Р., “в сердцах царили сон и мгла”. Пожалуй, это все, что известно о той эпохе, когда Россия, измотанная чередой бесконечных реформ, многочисленными жертвами очередной войны с турками, пережившая позор Берлинского конгресса, ужас кровавого террора и убийства Императора, тяжело отдыхала от “великих исторических задач”. Малые дела, тихий семейный уют, развлекательная беллетристика и журналистика, легкое чтение.
Замечено, что, как ни странно, интерес к “высокому” художеству сопровождает эпохи общественного оживления; восьмидесятые — самая непоэтичная эпоха в литературной истории России минувшего “литературного” века. Журналы стихов не печатают, издатели о сборниках поэзии и слышать не хотят. Оставшиеся в живых поэты “послепушкинской поры” — А. А. Фет, Я. П. Полонский, А. Н. Майков — заняты кто чем (сельским хозяйством, службой по цензурному ведомству), а писание стихов рассматривают как свое очень частное дело, пишут их для тончайшего слоя единомышленников и иногда издают тоненькие сборники за счет доходов от основной трудовой деятельности — преимущественно для раздачи друзьям. Зато уж все выдающееся свободным время отдают поэтическим штудиям.
В далеком прошлом остались “поэтические кружки и салоны”, в своей Воробьевке Фет ведет “ожесточенные споры о гекзаметре и пентаметре” с Вл. Соловьевым, с ним же и “тончайшим критиком Н. Н. Страховым” обсуждает стихотворения, отобранные для очередного выпуска “Вечерних огней”, участвует в их “ученых спорах по поводу философских мировоззрений”; и все трое проводят время “в блаженных указаниях на особенно выдающиеся красоты великих мастеров поэзии”.
“Избранная переписка” К. Р. с “последними могиканами” уходящей эпохи (помимо названных поэтов, публикуются также письма И. А. Гончарова, Н. Н. Страхова, Л. Н. Майкова и конечно же П. И. Чайковского) — редкий документ предельно камерного, приватного бытования поэзии. Фет, Полонский, К. Р. — не Пушкин, не Мандельштам и не Набоков, про них в американских колледжах курсов не читают, а потому книга интереса литературной общественности не вызвала и, будучи издана в еще сохраняющей академические литературоведческие традиции северной столице, даже не попала в поле зрения рецензентов НРК (см. ниже). И напрасно: есть еще люди, не исключительно к дерриде и хармсу прикрученные. Так что книга вышла “для немногих”, как для немногих писали свои стихи корреспонденты героя книги. Посему простим безвкусицу названия вступительной статьи: “К. Р. и его переписка с деятелями русской культуры” (перечень “деятелей” приведен выше); нелады с арифметикой ее автора, на первой же странице полагающей, что 10+12=23 (“Он (К. Р. — А. Н. ) родился 10 (23) августа 1858 года”); несбалансированность комментария (злой рецензент наковырял бы списочек...). Однако прекрасная полиграфия! замечательные иллюстрации! указатель имен!
Сергей Маковский. Портреты современников (Портреты современников. На Парнасе “Серебряного века”. Художественная критика. Стихи). Составление, подготовка текста и комментарий Е. Г. Домогацкой, Ю. Н. Симоненко. Послесловие Е. Г. Домогацкой. М., “Аграф”, 2000, 768 стр.
Казалось бы, за десятилетие Свободы издателями вычищено все, что за годы несвободы было ограничено или вовсе недоступно для прочтения. Кто не присутствовал на долгих издательских посиделках, на которых филологическая общественность из последних сил, морща лоб и напрягая память, пыталась вспомнить: ну что там еще осталось, что можно было бы переиздать? И очень часто итогом раздумий являлось очередное переиздание чего-то уже не раз переизданного.
Странно, что замечательные воспоминания Сергея Маковского, одного из основателей и бессменного редактора журнала “Аполлон” — “органа” акмеистов (столь почитаемых современной продвинутой филологией), воспоминания, без ссылок на которые не обходился ни один ответственный комментатор литературных и мемуарных текстов 1910-х годов, увидели на родине свет только сейчас. А между тем изданные в эмиграции воспоминания действительно были библиографической редкостью: насколько помню, вторая из вошедших в издание книг отсутствовала в спецхране — Отделе русского зарубежья Российской Государственной библиотеки.
Рискну предположить, что серьезные издатели испытывали понятную робость перед столь серьезным предприятием: просто так перегнать текст из одной книжки в другую — вроде как несолидно, а комментировать... Разве что клонировать А. В. Лаврова и Н. А. Богомолова.
Признаюсь, открывал я увесистый волюм не без некоторой робости: а ну как вместо комментария увижу столь привычный список упомянутых персонажей с указанием годов рождения и смерти и “содержательными” дефинициями типа: “русский поэт” и т. д. Впрочем, даже такой формальный комментарий можно было бы извинить; ведь в мемуарах Маковского отразилась вся культурная жизнь Петербурга рубежа веков: он пишет о жизни художников, о музыкальном театре, литературном быте и к тому же постоянно цитирует любимых поэтов. Все это перелопатить — страшно подумать; одна атрибуция цитат чего стоит.
И как приятно обмануться в дурных ожиданиях! Под плотно набранный довольно мелким (но читаемым) кеглем комментарий отведено восемьдесят страниц, при этом в нем нет ничего лишнего. Аннотированный именной указатель, набранный в две колонки (кто делал, тот знает!), занимает 43 страницы.
Не буду делать вид, что успел внимательно прочесть всю книгу: воспоминания следует читать неторопливо, с чувством и толком. Думаю, при желании наловить всевозможных “блох” специалистам в отдельных “-ведениях” особого труда не составит; наверняка найдется немало неоткорректированных “ошибок памяти” мемуариста, оставленных без внимания (при первом прочтении главы “Последние дни Владимира Соловьева” я обнаружил две такие позиции). Однако это как раз тот случай, когда критикам можно с полным достоинством ответить: “Сделайте лучше!”
Что ж, будем читать...
Евреи в России: XIX век. Вступительная статья, составление, подготовка текста и комментарий В. Е. Кельнера. М., “Новое литературное обозрение”, 2000, 560 стр. (“Россия в мемуарах”).
Вместе с издательством “Художественная литература” скончалась и серия “Литературные мемуары”. “Новые” книгоиздательства особой любви к мемуаристике не испытывают, хотя то там, то тут иногда появляются приметные воспоминания. Одно лишь издательство “НЛО”, управляемое железной волей своего главного редактора, повело дело последовательно, выпуская действительно книжную серию, а не разнородные тексты, объединенные серийной обложкой. Судя по уже увидевшим свет книжкам, задачи новой серии ставятся ее неизменным редактором А. И. Рейтблатом значительно более широкие: наряду с мемуарами собственно литературными в серии все же преобладают мемуары скорее около-, а то и вовсе не литературные. Интерес редакторов явно привлекает нелитературная и даже не “культурная”, а скорее бытовая сторона минувшего, причем тома серии не замыкаются в привычных рамках “дворянского” культурного быта, но знакомят с бытовой культурой различных сословий и социальных групп Российской империи. Поэтому среди авторов мемуарной серии довольно мало литераторов: были и “Секретные записки о России” состоявшего на русской службе француза Ш. Массона, жизнеописания “благородных женщин”, купца и промышленника Н. А. Варенцова и других. Теперь вот дошла очередь и до евреев в России.
Собранные в книге три мемуара покрывают эпоху с 1840-х по начало 1890-х годов и представляют необычайно яркие и красочные картины жизни еврейских местечек западных губерний империи. У А. И. Паперны это — Копыль Минской губернии эпохи правления Николая I, у А. Г. Ковнера в его известных “Записках еврея” — город Вильна, в воспоминаниях Г. Б. Слиозберга — Полтава. Как это обыкновенно и случается с мемуаристами, значительные по объему и наиболее яркие воспоминания относятся к детским и юношеским годам, и читатель с удивлением узнает о существовавшей весьма развитой еврейской “инфраструктуре”: школах, библиотеках, духовных и общественных учреждениях. Западные губернии России представляли собой удивительное смешение национальных культур и религиозных верований или, как тогда принято было говорить, “национальных элементов”: русские, евреи, “малороссы”, поляки, немцы; православные, иудеи, католики, протестанты. И из представленных воспоминаний вырисовывается в целом довольно мирная и спокойная картина жизни в черте оседлости и — вплоть до 1880-х годов — отсутствие сколько-нибудь серьезных противоречий с верховной властью. Вообще понять национальную политику Российской империи с точки зрения сегодняшних “правозащитных” принципов довольно трудно, точнее — вовсе невозможно. Выстроенная по сословному принципу империя включала множество национальностей и конфессий, которые, будучи все подданными русского императора, получали от него разные права; соответственно выстраивалось и законодательство. Запретительные правовые нормы распространялись на все национальности и сословия, и, например, запрещение носить национальную одежду касалось не только национальных меньшинств: достаточно вспомнить запрещение чиновникам носить бороды и “казус” К. С. Аксакова, обративший на себя внимание Николая I.
Если первые два мемуара в основном посвящены семейному и общественному быту, то воспоминания Г. Б. Слиозберга интересны тем, что в них прослежен путь родившегося в традиционной еврейской семье, получившего столь же традиционное воспитание еврейского мальчика в мир столичной русско-еврейской либеральной интеллигенции, столь многочисленной к рубежу веков. И его личная биография достаточно отчетливо отражает тот крутой поворот в национальной политике, который произошел в начале 1880-х годов, когда Россия, оказавшись на очередном историческом распутье, повернула от всесословной (и, соответственно, всенациональной) монархии к “национальному самодержавию”, по которому и шла вплоть до марта 1917 года.
Прочитав книгу, в очередной раз убеждаешься в том, что известный стих про “идиота на комоде” куда как ближе к исторической правде, нежели экранный лубочно-голливудский образ “русского царя”.
Увы, но уровень комментирования текста (особенно сравнительно с предыдущими изданиями) несколько разочаровывает. Реалии еврейского быта откомментированы прекрасно (за что комментаторам отдельное спасибо); неприятности начинаются там, где речь заходит о реалиях общественно-политической жизни (преимущественно это касается последнего мемуара). Например, Слиозберг цитирует по памяти фразу Николая II, произнесенную им в начале царствования и относящуюся к конституционным надеждам общества, о “бессмысленных и беспочвенных мечтаниях”; в комментарии в цитате фигурируют лишь “бессмысленные мечтания”, но тут вовсе не фантазия мемуариста, а факт оговорки императора: в исходном тексте было написано “беспочвенные”, что имело смысл, тогда как допущенная оговорка смысла явно не имеет. Однако не будем ставить в вину составителю те моменты, которые остались без пояснений; отметим лишь те места, в которых автора явно подводит память и которые традиционно принято корректировать в комментарии. Так, на стр. 252 в перечне крупных землевладельцев Полтавской губернии названы Башкирцевы, “одна из которых — Блавацкая”. Автор, очевидно, спутал известную художницу Марию Башкирцеву с основательницей теософского учения; Диканька, понятное дело, была “воспета” отнюдь не Пушкиным (стр. 260); М. Н. Катков именовался публицистом не Тверского (стр. 296, 310), но Страстного бульвара — по месторасположению редакции “Московских ведомостей”. Особенно нелепо выглядит оставленное без внимания утверждение автора о том, что, приехав в столицу в августе 1882 года, он через несколько дней наблюдал процессию похорон Тургенева, сопровождаемое к тому же ремаркой, что “Достоевский умер позже”. На такие вещи следовало бы обратить редакторское внимание.
Новая русская книга. Критико-библиографический журнал гуманитарного агентства “Академический проект”. Издатель Игорь Немировский. Ответственный редактор Глеб Морев. СПб., № 1, 1999, 72 стр.; № 1 (2), 2000, 96 стр.; № 2 (3), 2000, 88 стр.
Кого только не искушал соблазн издавать журнал рецензий?! Рецензий кратких и емких, аналитических и язвительных: чтоб и уважали, и боялись! Чтобы был авторитетен среди продвинутых гуманитариев, чтобы воспитывал вкус у широкого читателя, чтобы влиял на издательские планы преуспевающих книгоиздателей! Да почти что всех, кто так или иначе подвизается в жанре литературной аналитики.
Были проекты, выходили разные книжки; впрочем, о покойниках — ничего. К подобного рода начинаниям отношение весьма скептическое: на презентации выпить-закусить — с удовольствием, а там посмотрим: вам действительно журнал надо или у кого-то возникли совсем другие проблемы?
На этот раз кажется (не сглазить бы!) — получается. На основании трех книжек можно судить о складывающемся журнальном стиле: рубрикация, хотя и остается несколько подвижной, уже достаточно устоялась. Непременная казовая “Книги” отведена под собственно рецензии (коих в каждом номере насчитывается около сорока — чуть больше, чуть меньше), обрамляется рубриками “Автор” (беседа с писателем или мнения о писателе), “Тенденции” (жанр, в прошлом именовавшийся “обзорная статья”), “Pulp fiction” (понятно что), “Досье” (пока что непонятно что) и “Rossica” (а вот это опять понятно что). Последние две появились в третьем номере; возможно, в следующих появятся новые.
Репертуар интересующих редакторов и авторов рецензируемых изданий, в общем, уже достаточно определен: непременные Ролан Барт, Жорж Батай, Славой Жижек, Жиль Делёз, Жак Деррида, Мишель Фуко, Умберто Эко etc. Из издательств несомненное лидерство принадлежит книгам “Нового литературного обозрения”, за которыми уверенно идет “Ad marginem” и далее, с большим отрывом: “ИНАПРЕСС”, “Азбука”, “Глагол”, гуманитарное агентство “Академический проект”... То есть издатели явно предпочитают аналитические тексты синтетическим; в последних же их интересует в первую очередь то, что условно можно обозначить как “Пелевин с Сорокиным”; из всех многочисленных переизданий в поле зрения издателей попало всего-то ничего: Л. Добычин, Яков Друскин, Николай Клюев, А. С. Пушкин (в Петербурге есть ведь “засланный казачок” — храм Спаса на Крови), Д. С. Мережковский, София Парнок, Даниил Хармс. Может, что и пропустил, но, надеюсь, общий тренд достаточно ясен.
Возможно, репертуар рецензируемых изданий еще не сложился, возможно, он нечувствительно отражает “зачарованность” северной столицы “мифом Серебряного века”, возможно, тут сказываются индивидуальные вкусы издателей. Так что наши пожелания очевидны: совсем неплохо было бы немного “расширить тусовку”, поскольку за пределами очерченного круга есть и интересные издания, и вполне достойные монографии.
Оформление и полиграфическое исполнение надо признать весьма удачным: общий стиль, ориентированный на берлинский журнал “Русская книга”, в меру строг и в то же время отнюдь не скуп. Отличный подбор разнообразных, хорошо читаемых шрифтов, двухколонный набор, черно-белое воспроизведение обложки рецензируемой книги на середине полосы. И еще приятный момент: в журнале регулярно помещаются краткие, но информативные аннотационные подборки вышедших и подготовленных к изданию книг.
Фрэнсис А. Йейтс. Джордано Бруно и герметическая традиция. Перевод с английского Г. Дашевского. М., “Новое литературное обозрение”, 2000, 528 стр., с илл.
Наверное, появление этой ученой книги, не имеющей к тому же отношения ни к российской истории, ни (вроде бы) к русской культуре, никак не соприкасавшейся с традициями европейской средневековой магии и астрологии, выглядит несколько странно. Конечно, всякому любознательному уму интересно узнать, за что же в самом деле сожгли Джордано Бруно, на что автор исследования дает исчерпывающий ответ, который мы здесь приводить не будем, а отошлем всех любопытных к оригиналу. Я же, пользуясь правом обозревать книги с точки зрения личных профессиональных интересов, остановлюсь на одном событии, случившемся в начале 1875 года в Лондоне, где в это время молодой философ Владимир Соловьев, готовивший докторскую диссертацию о гнозисе, неожиданно бросил работу в библиотеке Британского музея и отправился в Египет. Живя в Каире, он записал: “Смутная греза привела меня на берег Нила. Здесь, в колыбели истории, я думал найти какую-нибудь нить, которая через развалины и могилы настоящего связала бы первоначальную жизнь человечества с новой жизнью, которую я ожидаю”. С той поры в его сочинениях (в особенности в неизданных рукописях каирского периода жизни) постоянно появляются символы и знаки, восходящие к традициям герметической египетской религии, и упоминается имя ее основателя — Гермеса Трисмегиста, или Триждывеличайшего. С этими традициями, воодушевлявшими средневековых алхимиков и магов эпохи Возрождения (к числу которых принадлежал и герой книги английской исследовательницы), наш философ и познакомился в Британской библиотеке...
В общем, Владимир Сергеевич легко отделался.
Модесту Колерову. Трижды герою нашего времени: Историку / меценату / пиар- и интернет магнату от друзей. Автор идеи и составитель Валерий Анашвили. Дизайн — Василий Копейко. М., “Дом интеллектуальной книги” и TYPO GRAPHIC DESIGN, 2000 [16 ненумерованных страниц формата А4 включая обложку].
Роскошное, исполненное с большим вкусом и чувством стиля издание, прекрасное подношение ко дню рождения, дню ангела, юбилею свадьбы с Юлией, поступлению Филиппа Модестовича в детский сад и просто так — от глубины переполняющих чувств. На обложке — звезды небесные и летит ракета, из которой дым идет. Я сначала ничего не понял, но один из друзей-участников, Л. Кацис, за шашлыком объяснил мне, что тут очевидная отсылка к известной синтагме “Жду привета, как Луна ракету” и к знаменитому стихотворению В. В. Маяковского. Ну вот понятно теперь, кому же это нужно. (Далее дискурс ушел во всеобщую интертекстуальность, замелькал И. Анненский с его “Среди миров, в созвездии светил...”, Мандельштам и непременный В. В. Розанов с “Обонятельным и осязательным...”, о чем мой собеседник, закусывая, пообещал написать подробнее в следующем выпуске). Звездный образ героя переосмысливается в лирической медитации Ольги Эдельман: “Каждый из нас имеет свою траекторию и орбиту, умеет отражать приходящие извне лучи. И только очень немногие, избранные и отмеченные свыше, способны испускать собственный свет, звездный <...> И мощью своего притяжения изменять чужие пути, создавать планетные системы, освещать свою часть пространства. Большая удача — залететь в поле твоего тяготения. Полюбоваться вблизи твоим сиянием и обнаружить, что дальше летишь уже по иной параболе”. Здесь любой мало-мальски стоящий интертекстуалист найдет прямую отсылку к известным строкам Вяч. Иванова “Мы — два в ночи летящих метеора...”, из чего несомненно следует, что М. Колеров проживает в некотором культурном аналоге знаменитойч “башни”, где раз в неделю устраивает с друзьями постмодернистские мистерии. На это косвенно намекает медитация Натальи Самовер: “Знаешь, вполне возможно, / что конкурс „Мистер Вселенная” / выиграешь не ты, но лично я / голосую за тебя!” (Курсив мой. — А. Н .)
Ну раз уж Наташа Владимировна так считает, то ставлю тебя, дорогой Модест, в плюс. Особенно меня тронуло это “лично я”!
...Почему-то вспомнилось: кажется, у Достоевского есть такой рассказ. Приходит купец в трактир: “Что стоит соловей?” — “Сто рублев”. — “Зажарить и подать!” — ...“Отрежь на гривенник!” Или музыка навеяла?
[Составитель] Модест Колеров. Индустрия идей. (Русские общественно-политические и религиозно-философские сборники 1887/1947). М., О.Г.И., 2000, 132 стр.
Очень полезный, напечатанный на изысканного цвета плотной желтоватой бумаге, со вкусом оформленный (роспись каждого сборника помещена в красивую рамочку — вроде как бы напечатана на библиографической карточке) указатель содержания 125 сборников, выпущенных в России и за ее пределами с 1852 (так!) по 1947 год.
В “Предисловии” составитель очень конкретно и точно определяет общественно-политическую роль “идейных” сборников и альманахов в истории русской мысли конца XIX — начала XX веков. Интересен и по-своему современен анализ конкурентной борьбы между традиционным толстым журналом и сборником, весьма остро протекавшей в начале нынешнего/прошлого века.
Ото всех, кто еще этим интересуется, искреннее спасибо “меценату” за пиар-акцию.
-3
Александр Каменский. Российская империя в XVIII веке: традиции и модернизация. М., “Новое литературное обозрение”, 1999, 328 стр. (“Historia Rossica”).
Исторические познания нынешнего российского студенчества настолько бесконечно малы, что ими можно легко пренебречь — сужу по собственному многолетнему преподавательскому опыту. Думаю, что познания американского студенчества в том же предмете не сильно отличаются в выдающуюся сторону. Поэтому автор не зря посвятил две страницы “Предисловия к русскому изданию” подробному рассказу о том, как один американский профессор сделал ему “заманчивое и пугающее” предложение написать учебное пособие для американских студентов, как накануне поездки к профессору он “стал задумываться о том, что могло бы стать стержнем будущей книги”, и благодаря столь счастливому стечению личных и творческих обстоятельств “постепенно... пришел к выводу, что важнейшим для русского Века Просвещения был процесс модернизации, преобразований, постепенно превращавший старую, традиционную Русь в „Россию молодую”, новую”. Эти “ключевые моменты” авторского видения России XVIII века автор “осмелился” изложить в публичной лекции в американском университете, где присутствовал другой американский профессор, который, к радости автора, согласился перевести его книгу на английский язык и сделал “немало полезных замечаний по содержанию”. Третий американский профессор очень помог своими беседами в написании первой главы, поскольку автор “никогда не занимался специальными исследованиями допетровского периода русской истории”.
В “Предисловии к американскому изданию” автор, процитировав мнение еще одного американского профессора по поводу истории России, в соответствии с принятым в тех местах политкорректным плюрализмом признается, что, наряду с его концепцией русской истории, могут существовать еще множество, и все они имеют равные права на существование, а также делится со слушателями и читателями собственными выводами, к которым он пришел в результате долгих раздумий об исторической судьбе России, к каковым путешествия по Североамериканским Штатам особенно располагают: “По моему убеждению, русская революция начала ХХ века действительно была закономерным итогом развития страны в течение нескольких столетий, хотя это вовсе не значит, что она была неизбежна”.
Если автор вдруг решился сообщить русскоязычному читателю, пусть даже не читавшему известного сочинения и не видевшему известного фильма, а также пропустившему телесериал под названием “Россия молодая”, но все же не безнадежно прогулявшему все уроки истории в средней школе, что вот он думал-думал и наконец придумал то, до чего уже давно и так все додумались, — то в этом можно увидеть неосторожное публичное оглашение факта своей личной творческой биографии. Однако признание равных прав на существование в рамках науки многих возможных (а по сути — любых) теоретических концепций равносильно самоубийству истории как науки и превращению ее предмета в материал интеллектуальных игр и прочих деконструкций, то есть в то, во что почти уже превратила себя филология, еще недавно стремившаяся к статусу точной науки. Исторический факт, однако, — не художественный образ, а история — не бесконечный литературный текст. Какая-никакая логика в истории все же присутствует, и по этой логике любое историческое событие (хоть насморк Наполеона, хоть что еще) является “закономерным” и в то же время “не неизбежным” итогом исторического развития. Русская революция “начала ХХ века” оказывалась исключением из этого правила лишь в трудах историков-марксистов (шутка тех лет: “Коммунизм неизбежен!”) — да что ж их нынче поминать?
Что касается самой книги, то ограничусь одной цитатой: “Летом 1693 года царь отправляется в Архангельск — единственный морской порт тогдашней России. Впервые он видит море и настоящие морские суда, впервые совершает прогулку по морю на яхте, закладывает новый корабль. При этом сам работает топором, проводя досуг в компании простых корабелов”... Словом, то мореплаватель, то плотник.
Впрочем, в одном из предисловий автор сам дает оценку собственной работе: “...То, что получилось, не может, конечно, претендовать ни на полноту, ни на сколько-нибудь основательную концептуальность”. Умри, Денис, как говаривал один персонаж русской истории эпохи “традиций и модернизаций”.
Сочинение может быть рекомендовано в качестве пособия для подготовки к поступлению на исторические факультеты университетов и педагогических институтов, а также в качестве учебного пособия для студентов неисторических факультетов гуманитарных вузов. Но при чем тут “Historia Rossica”? Не понял...
Д. Мережковский, З. Гиппиус, Д. Философов. Царь и революция. [Париж, 1907]. Первое русское издание. Под редакцией М. А. Колерова. Вступительная статья М. М. Павловой. Перевод с французского О. В. Эдельман. Подготовка текста Н. В. Самовер. М., О.Г.И., 1999, 224 стр. (Исследования по истории русской мысли. Под общей редакцией М. А. Колерова. Том четвертый).
Вот уж пришлось помучиться с решением: плюс книжке или минус.
Поначалу непонятно, с чего “трижды герой нашего времени” (см. выше) “промеценатствовал” перевод и издание текстов, проповедующих идеи, многократно высказанные их авторами на русском языке в русской периодике и многочисленных переизданиях. Тем более что в неподписанной заметке, невнятно озаглавленной “О тексте”, сообщается, что в силу “не вполне совершенного знания французского языка” неким переводчиком текстов сборника с русского на французский (откуда ж уверенность, что перевод — не авторский?) “переводчик и редакторы [то есть указанный ОДИН редактор в обеих своих ипостасях: общей и частной] книги склонны скорее сохранить невнятность французского варианта, чем подменить авторское выражение своей трактовкой”. Предложить “невнятный перевод”, мотивируя это недостаточным пониманием исходного текста, — новое, однако, слово в практике перевода. К тому же подлые французы в очередной раз подгадили, создали “специфическую русско-французскую лексическую проблему”: в их подлом языке, видите ли, “общественно-политический лексикон в русском языке [невнятица уже не переводная, а самобытная] особенно — начала ХХ века (курсив мой . — А. Н. ) зачастую „раздвоен”... Речь идет о словах... social... populaire... revolulition...” А со словом r к ve переводчики и вовсе не знают, как поступить: то ли сон, то ли мечта...
Перепечатанные в сборнике тексты, имеющиеся в авторском переводе, хотя и “подготовлены”, но на самом деле просто перегнаны. Здесь явно не место полемизировать на тему, воспроизводить ли оригинальную дореволюционную пунктуацию как авторскую или же приводить к современным нормам; очевидно, однако, что часто встречающийся в “религиозной философии” оборот: “Христос, как Бог” — создает определенные догматические двусмысленности...
Некоторые колебания в оценке сборника вызывает предпосланная основным текстам обстоятельная и содержательная статья Маргариты Павловой, в которой, в частности, затрагиваются такие малоизвестные, но доселе актуальные проблемы, как отношение предреволюционной “религиозной” интеллигенции к террору (вполне благожелательное) и Православной Церкви (резко отрицательное), попытки создать собственную мистико-анархическую церковь “третьего завета” как революционную политическую организацию. Однако на стр. 49 сноска 61 читается так: “Цитируется по изд.: М. А. Колеров. Не мир, но меч. С. 240”. Однако и “трижды герои” иногда прибегают к косвенному цитированию, а потому сноска должна была выглядеть так: “В. С<венцицкий>. Со святыми упокой! // Стойте в свободе! 1905. 9 июля. Цитируется по: Носов А. А . К цензурной истории религиозно-общественной печати в России. — „Вопросы философии”, 1996, № 3. С. 40 — 41”.
Истина дороже.
А. Ястребов. Богатство и бедность: поэзия и проза денег. М., “Аграф”, 1999, 528 стр. (“Литературный атлас страстей”).
“Богатство оказывается лучшим лекарством от страха, смуты чувств, голода, морали, оно логизирует действительность, придает ей очертания обозреваемой целостности, которую можно упростить, сделать удобной в пользовании, функциональной.
История общения человека с деньгами равно трагична, как и располагает к оптимистическим заключениям. Деньги — это и высокоэффективное средство индивидуальной и социальной регуляции, и показатель успешной деятельности, и один из элементов и семантический вариант идеи долженствования, и механизм идентификации качественных характеристик человека, и технологическая единица измерения целесообразности и бессмысленности жизненных актов. Это и способ биологического и социального выживания. Пограничные ситуации человеческой жизни особенно интересуют культуру, игнорирующую безличные виды деятельности, не отмеченные конфликтом устойчивого с априорно подверженным трансформации.
Сюжет купли товаров, услуг, людей переводит систему традиционных понятий в семантические объемы, оперирующие не фиксированными с точки зрения истинности-ложности знаками. Деньги инициируют катастрофические моменты самореализации, изменяют пределы осуществления конкретного/абстрактного замысла, то удаляя, то приближая цель, провоцируют нормативные принципы вступать в игровые отношения с привычной сеткой моральных координат...”
“Черт знает, что такое. Экой вздор! Как будто не было предмета получше, о чем писать. Посмотрим на другой странице. Не будет ли чего подельнее... Тьфу, к черту!.. Экая дрянь!.. Как можно наполнять письма эдакими глупостями... Черт возьми! я не могу более читать... А знаете ли, что у алжирского дея под самым носом шишка?”