Зорин Александр Иванович родился в 1941 году в Москве. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Автор семи лирических сборников, статей о русской литературе XIX — XX веков, мемуарной книги “Ангел-чернорабочий” (1993) об о. Александре Мене. Живет в Москве.
* *
*
Складывать дрова в поленницу — занятие для душевнобольных.
Действует успокоительно. Свидетельствую невольно.
Земные поклоны отваживают от побуждений шальных,
в замкнутом организме блуждающих бесконтрольно.
Березовые неподъемные комли под колуном кованым
С хрустом разваливаются, как арбузы.
Свежеспиленная осина терпким пахнёт вином,
настоем лесных урочищ — подарок от праздной Музы.
Труд мой простой размером задан — от сих и до сих.
В границах его достаточных прикидываю, сочиняю…
Складываю поленницу честнее, чем акростих.
Осиновые согласные с березовыми сочетаю.
* *
*
В стерильной тишине,
где каждый звук извне
вязнет в глухих сугробах;
где с потолка — молчок —
проворный паучок
спускается на стропах;
где, слышимы едва,
потрескивают дрова
березовые в печке;
среди тепла и книг
вдруг ощутить на миг
себя в тугой уздечке.
На столике часы
стучат… Цепные псы,
ишь, стрелками оскалясь…
И что вы расстучались!
Как будто я без вас
не знал, скорбями мечен,
что золотой запас
трудов и дней — конечен.
Что он от сих до сих…
У всякой стражи бзик
стращать и брать на мушку.
Но я еще не псих
вас прятать под подушку.
Родовое
Узловатый толстый обрубок корня.
Вторую топку закладываю, а он не поддается.
Не хочет гореть.
Вокруг него взахлеб веселятся,
отплясывают и выкидывают коленца
сухие полешки,
а он лежит как булыжник.
Не буду встревать, не буду ворошить железом
его стойкой неприкосновенности.
Чуть позже, чуть раньше
все равно ведь истлеет,
раскрошится на коралловое ожерелье,
провалится в поддувало…
* *
*
Рядом с мамой умирающей
меркнет все… Орган рыдающий
неуместен в этот миг.
Безучастен Божий лик —
образок над холодильником.
Вдруг царапнут, как напильником,
покаянного псалма
непонятные слова.
Тлеет плоть — скорлупка выеденная.
В миг, когда вокруг темно,
чувствуется лишь одно —
несказанное, невидимое.
* *
*
Вот уж мамины вещи
уплывают зловеще.
Исчезают как дым
по углам по чужим.
Не к тому, так к другому,
канделябром звеня,
пианино из дому
пошагало… Такому
дару рада родня.
Обнажились скелеты
стен, торчат костыли,
где висели портреты
композиторов… и
что-то вроде осколка
злополучной судьбы
память папина — полка
ворносковской резьбы.
То, что было опорой,
доброй школой, средой,
стало емкостью полой,
как скворечник пустой.
Скатерть, вазочка, бисер…
Это все не мое.
Но останется писем
горстка и голос ее.
А еще будто пленный,
болью сдавленный взгляд,
что ни вещи, ни стены,
ни слова — не вместят.
* *
*
Кладбище Востряковское.
Летом или зимой
потребность, видать, стариковская —
прихожу, как к себе домой.
Слева родители; справа разветвленная родня маминого корня:
Моисей, Роза, Фира, Абрам, Лева, Роман…
все они когда-то приезжали к нам в гости на Малую Остроумовскую,
все сидели за большим столом,
в полутемной комнатке с одним окошком,
выходящим в подворотню…
Сейчас в том доме разместился магазин “Продукты”,
а в комнате — склад стеклотары.
Не страшно на кладбище.
Подровняю землю, подмету опавшие листья,
задержусь до поздних сумерек…
Не страшно… Представить себя здесь, за оградой, и там, где
они сейчас снова вместе.
* *
*
Старость — узилище зла.
Несть бедолагам числа
и на кромешных дорогах,
и в лучезарных чертогах.
За мириадами дел,
препровожденных на ветер,
близость твою проглядел.
Явных следов не заметил.
Я ли с тобой не дружил?
Ты ли со мною не зналась?..
Маму похоронил —
вот ты когда постучалась
из потайного угла.
Самый старательный недруг…
Что-то ты мне припасла
в недрах своих — напоследок.
Голос отца Александра
С кем это я, раздирающе душу, азартно
спорил во сне? И с полночи заснуть уж не мог…
Клавишу рядом нажал — светлый голос отца Александра
смыл нанесенную смуту, как горный поток.
Цивилизация наша, конечно, порочна.
Входит в нее техногенное детище прочно.
Нету покоя нигде, даже не снится покой…
Все же хвала ей за то, что и денно и нощно
есть очистительный голос его под рукой.
Ствол ясеня
Там, где давно их величество Случай шкодит и правит,
непостижимо в чудо поверить, что Бог не оставит.
Где под ногами пучина пузырится и шевелится,
самое трудное, как на скалу, на Него положиться.
Ствол искривленный, придавлен не лучшею долей,
жив изначально подспудною верой и волей.
Волею к вере, к живительной влаге, к небесному свету.
Вера и воля — надежней помощников нету.
Ну так и что, что у ясеня ствол искривленный!
Малое гнездышко птица свела и под этою кроной.