Рецептер Владимир Эммануилович родился в 1935 году. Поэт, прозаик, актер. С 1992 года художественный руководитель Пушкинского театрального центра в Санкт-Петербурге. Автор многих книг стихов и прозы.
Летчик
Он исполнил приказ и присягу
и нажал на гашетки — огонь! —
и воздушную сбил колымагу,
угодив ей под хвост, а не в бронь.
Да какая броня в толстобрюхом,
залетевшем за нашу черту?
Может, штурман чесался за ухом
и в маршрутку уперся не ту?
Ну а может, “правдисты” и правы,
был на “боинге” хитрый шпион,
делал фотки счастливой державы,
посягнув на чужой небосклон?..
Офицер породнился с приказом,
офицера присяга вела,
ну а Рейган нас грязью обмазал,
мол, Россия — “империя зла”.
...Он связался с полком. Командиры,
так и так, позвонили в штабарм,
а штабисты, обдернув мундиры,
сняли трубку кремлевских казарм.
Вон откуда приказ, понимаешь!
Лишь потом до пилота дошло,
что живешь и полжизни не знаешь,
до чего доведет ремесло.
Вот и все.
Не участвуем в споре
с затонувшей советской страной.
Он отправил в Охотское море
двести семьдесят душ без одной.
Ну и что, если куклы и дети?
Он не знал!..
А приказ есть приказ.
Но с тех пор все искал на буфете,
Чем залить стекленеющий глаз.
...Не клянем. Не зовем срамотищей.
Не летим на всемирный разбор.
Ну а летчик на пенсии нищей
крестит лоб на Всехсвятский собор.
* *
*
Все — в лес и грибы собирают,
и сушат, и жарят, и — в суп,
а те нашу жадность прощают:
“Кормись, человек-душегуб;
живи нашей ласковой плотью,
лови этот запах, как зверь!”
И вдруг оглянись на болоте:
“Число-то какое теперь?
Да это же — Преображенье!..”
Нетвердая память жива.
И в лес проникает свеченье —
нетварная суть торжества.
И жизни волшебная форма
музбыку подскажет уму.
И вновь от подножного корма
вернешься к себе самому.
Цапля на озере Маленец
Дожди нестойкие, грибные.
Деньки двусмысленно сквозные.
Пойдешь за строчкой — гриб мелькнет,
а по грибы — поднимешь строчку...
Раскрутишь эту заморочку,
и отпуск потишку пройдет,
жара забудется... И только
одна по лету неустойка,
что цапли нет и негде быть
той, хворой, что ни влет, ни пехом
от Маленца... Последним вздохом
тебя хотела приструнить,
а ты не понял... То лягушку,
то гусеничку, то, как кружку,
ладонь с водицей подносил.
А та косила красным оком,
блуждая в дальнем и высоком,
а есть и пить — уже без сил...
О чем скучала на исходе?..
И нашей матери-природе
зачем никак ее не жаль?..
Над Маленцом летают братья,
а этой — приговор изъятья,
вон из гнезда, и вся печаль!
За что зверье жалеем круче,
чем человека?.. Низко тучи
над местом гибели и дождь.
Но не скорбит по ней округа.
...И ты, московская подруга,
печали не ждала...
Плывешь
балетной лебедью...
А силы
сложить крыла на край могилы
нашла, проведав приговор.
Ты мне велела здесь остаться,
своим горбом не поступаться,
но помнить дождевой простор...
Уйду на озеро Кучане;
на мокрое его молчанье,
на свежую его тоску.
А там и радуга повиснет,
и вновь меня любовь притиснет
к той цапле, к красному глазку.