ПЕРИОДИКА

 

“АПН”, “Власть”, “Время новостей”, “Город 812”, “Гудок”, “GZT.RU”, “Дирижабль”, “Дружба народов”, “Завтра”, “Зеркало недели”, “Искусство кино”, “Итоги”, “InLiberty.ru/Свободная среда”, “Коммерсантъ/Weekend”, “Лебедь”, “Лехаим”, “Литературная газета”, “Литературная Россия”, “Новая газета”, “Nazdem.info”, “OpenSpace”, “ПОЛИТ.РУ”, “Профиль”, “Pro et Contra”,

“Рабкор.ру”, “Российская газета”, “Русский Журнал”, “SvobodaNews.ru”, “Татьянин день”, “Топос”, “Чайка”, “Частный корреспондент”, “Читаем вместе”

 

Петр Авен. “Одно из важнейших условий личного успеха — трезвая самооценка”. Беседу ведет Александр Иличевский. — “Лехаим”, 2010, №  5, май < http://www.lechaim.ru >.

“Я абсолютный агностик. Хотя у меня очень много верующих друзей, в том числе раввинов. <…> Но я сам, конечно, от религиозности весьма далек”.

“Я считаю, что идея справедливо устроенного общества — это идея временнбая. Есть большая экономическая литература о том, что каждый технологический уклад имеет свою форму оптимального общественно-государственного устройства. Так как я агностик, мне кажется, что одна из полезных идей агностического сознания — это умение думать о том, о чем можно думать, и не думать о том, о чем думать бессмысленно. На сегодня я считаю, что западный, англосаксонский капитализм, который мы наблюдаем,  — это наиболее оптимальное устройство общества сейчас. Что будет, когда произойдет конец света и наступит всеобщее изобилие, как тогда будет устроена жизнь, я не знаю. Я противник коммунистической идеи, но не стал бы спорить с тем, что в ней есть некоторый смысл. Думаю, во многих идеях было что-то разумное. Другое дело, что людей, которые эти идеи пропагандировали и воплощали, преследовала отчетливая неувязка их с реальностью”.

 

Кирилл Анкудинов. “Ниоткуда с любовью...” — “Литературная газета”, 2010,

№  20, 19 — 25 мая < http://www.lgz.ru >.

“Бродский мог воспевать отдельного индивида или обобщенную „европейскую цивилизацию”, но само присутствие любого этнического уклада вызывало у него тоскливое недоумение. <…> Бродский ценил и хвалил только римлян и Рим. Однако римляне в понимании Бродского — не нация (я бы сказал, это антинация). Быть римлянином — значит быть свободным от варварства, от суеты. В том числе от этнической суеты. <…> Бродский очень хотел быть „человеком из мрамора”, гордым римлянином и, кстати, именно в этом пункте сильно нарывался. Бродскому повезло — он угодил в эпоху, когда Запад качнулся вправо, к Рейгану и Тэтчер. Проживи Бродский еще лет десять — как бы воспринимались сообществом западных интеллектуалов „римская поза” Бродского и сугубый европоцентризм Бродского?”

“„Теплые люди”, строящие из себя каррарских Аполлонов и Тибериев, выглядят омерзительно. Они сами это осознали и ныне предпочитают подражать Кушнеру, Алексею Цветкову-старшему или Сваровскому. Кстати, ни Евтушенко, ни Кушнер не  годятся в пару Бродскому — оба чересчур теплые, слишком человеческие, социальные поэты. Наше время выявило действительную пару Бродскому; это — Юрий Кузнецов, о котором Бродский не сказал ни слова. Между прочим, единое поколение (Бродский родился в 1940  году, Кузнецов — в 1941-м). Ведь они писали разными словами об одном и том же. <…> Другое дело, что Кузнецов и Бродский выбрали противоположные пути: Кузнецов — „растворился в родовом железе”, стал певцом мифов и обрядов; Бродский же — закаменел на ветру Вечности. Но они оба ушли от комфортной тепленькой шестидесятнической „человечности”…”

 

Юрий Арабов. “Долго ли мы будем заниматься не своим делом?” Беседу ведут Ксения Датнова, Наталья Сиривля. — “Искусство кино”, 2009, №  12 < http://www.kinoart.ru >.

“Вот то будущее, которое я не предрекаю — я не пророк, — но которое кажется мне наиболее вероятным. Каждое воскресенье канал „Домашний” демонстрирует коммерческое индийское кино. Очень поучительное зрелище. Эрзац-продукция, калька, срисованная с европейских и американских фильмов, но приправленная индийскими песнями. По-видимому, это и есть народность. Мне кажется, примерно к этому мы и идем. И для подобных задач драматургия будет очень прибыльным, комфортным и совершенно пустым занятием. Молодых, конечно, жалко, тех, в которых горит творческий дух. Они будут выталкиваться в маргинальные области, например в Интернет, пока его не превратят в нечто значительное с точки зрения искусства. Такая возможность есть. Я же, скорее всего, уйду в литературу. В конце концов, я могу делать любую литературную работу, включая переводы. Много денег этим не заработаешь, ну, значит, надо будет затянуть ремень”.

 

Олег Аронсон. Рассеянный фашизм. Фашизм — это способ превращения аффективных связей между людьми в связи политические. — “Частный корреспондент”, 2010, 12 мая < http://www.chaskor.ru >.

“Невозможно просто сказать „фашизм”, чтобы обозначить какую-то проблему. Приходится обязательно говорить, что ты понимаешь под “фашизмом””.

“Труднее говорить о фашизме не как о зле, но как о некотором естественном явлении в жизни европейского общества. Говорить так — значит предполагать, что искоренить его тотальным осуждением невозможно. Говорить так — значит видеть, что фашизм никуда не исчезает, хотя слово становится табуированным и покидает область политики. Что значит, что фашизм не случаен? Это значит, что он — не несчастье европейской культуры, а то, что встроено в логику ее развития, что он — необходимая часть пути Европы и даже ее судьба. Он не только в военных маршах и концентрационных лагерях, но и в тех образцах, которые нами обожествляются и по сей день, мыслятся как достижения европейской цивилизации. Он имеет свой исток в той самой культуре, которую сам поставил в ХХ  веке на грань катастрофы”.

 

Александр Архангельский. Я готов сколько угодно ругать власть. Беседу вела Ирина Логвинова. — “Литературная Россия”, 2010, №  18 — 19, 14 мая < http://www.litrossia.ru >.

“О чем писали наши лучшие писатели 70-х и 80-х  годов? Либо о своем деревенском детстве и исчезновении русской деревни, либо о городских интеллигентах, к которым сами принадлежали. То есть описывали свой круг, своих близких. И это работало. Потому что и через российских интеллигентов 70 — 80-х  годов, и через русскую деревню, послевоенную и предвоенную, осуществлялась история, Большое Время. А в 90-е  годы центром энергетики стали другие слои. Не всегда приятные. Но кто сказал, что интеллигенты или крестьяне российского происхождения были приятны во всех отношениях? А писатели продолжали писать о том, что знают. О таких, как они. Между тем у офисной интеллигенции, „офисного планктона”, как теперь говорят, у людей из бизнеса страданий и радостей ничуть не меньше. Но об их жизни писатели прежней формации просто ничего не знают”.

“Я готов сколько угодно ругать власть, но при этом надо понимать, что не только в ней дело. Мы сами не можем договориться между собой о правилах игры”.

 

Николай Болдырев-Северский. “Быть может, лучше было бы не рождаться...” Заметки на полях “Мартиролога” Андрея Тарковского. — “Искусство кино”, 2009, №  12.

“В начальных стадиях дневника видишь, как его автор пытается приписать участившиеся рецидивы тоски и апатии неблагополучию своих отношений с друзьями и коллегами, своей возрастающей проницательности, равно и своей требовательности, да и, в конце концов, жизненной усталости. Однако возраставшая помимо его воли отрешенность заставляла его догадываться об абсолютной реальности второго „я””.

“Ведь даже по отношению ко все той же „Ностальгии” Тарковский прекраснодушно заблуждался, делая вид даже перед бравшей у него интервью Ольгой Сурковой, что фильм этот о ностальгии русского в Италии: о невозможности жить вне русской земли. Конечно же, бессознательное режиссера не могло не знать, о чем этот фильм. Разумеется, в свои ночные часы Тарковский вполне понимал, о какой ностальгии его картина, герой которой испытывает влечение к той пульсирующей потенциями пустоте внутри себя, которую он ощущает не просто как тот берег, но как подлинное пристанище и дом”.

“Создается впечатление, что он подвигался к полноте одиночества словно бы некоей внеположной силой. Подвигался ею к блаженному ужасу этого „одиночества нерожденности”: взрослого младенца в утробе матери. Но ведь никто добровольно к ужасу полного одиночества не движется! Еще бы. Вот и Тарковский вновь и вновь цепляется за те или иные стропы, за „священные” камни на пути, за блаженные мифы и мифологемы: дом, любимая супруга, ребенок — духовный друг, красивые и намоленные временем (временем рода и мировой культуры, чаще всего средневековой) вещи, созерцание пейзажей, творческая молитвенность и т. д. Однако все эти стропы и „священные” камни лопаются или осыпаются. Мифы благополучия и укорененности во временном один за другим — осыпью под его руками. Ибо внутри него действует более мощная сила. И время от времени обыденный человек в Тарковском ужасается и стонет, словно бы делая вид, что не только не понимает природу этой мощной силы, но и не знает о ее существовании”.

 

Дмитрий Быков. О пользе злобы. — “Профиль”, 2010, №  20, 31 мая < http://profile.ru >.

О сериале “Школа”. Среди прочего: “Я выпустил в этом  году одиннадцатый класс, очень хороший, талантливый, хоть и совершенно раздолбайский, и удостоился от этих детей одного, но важного комплимента: им показалось, что я с ними говорил по-взрослому. <…> Да они никакие и не дети, в сущности, ибо им предстоит вступать в жизнь в условиях почти полного родительского банкротства — не финансового, конечно, а духовного. Мы профукали почти все великие возможности, которые у нас были, и теперь им предстоит заново формировать все, от идеологии до языка, от кодекса чести до отношения к классике. Их раздражение понятно. Я ненавижу высокомерие, оно почти всегда заслоняет реальность и не позволяет понять ее, — но уважаю злобу, горячую и честную: с нее начинается любая перемена. Каждое поколение начинает заново. Мне нравится, что нынешнее начинает так злобно. Это вселяет надежду на то, что из него выйдет толк. „Ты должен сделать добро из зла, потому что больше его сделать не из чего”, — сказал Роберт Пенн Уоррен”.

 

Наум Вайман, Матвей Рувин. Посох (фрагмент из книги “Шатры страха”). — “Топос”, 2010, 6 и 11 мая < http://topos.ru >.

“9.1.05. Матвей — Науму:

Нет, тему „Мандельштам и русский национализм” обойти невозможно. Раз уж мы на нее наткнулись…”

См. также: Наум Вайман, Матвей Рувин, “Мы живем под собою не чуя страны (фрагмент из книги „Шатры страха”)” — “Топос”, 2010, 21 и 25 мая.

 

Дмитрий Верхотуров. Познание как источник новой “революции спроса”. Кризис потребления. — “АПН”, 2010, 30 апреля < http://www.apn.ru >.

“Потому, думается, надо ставить вопрос в плоскость коренного изменения потребительского спроса, изменения самого смысла этого понятия, и поиска той самой потребности, которую нельзя удовлетворить. Но есть ли такая потребность? Как ни странно, есть. Это страсть к познанию”.

“Сейчас потребность познания не считается базовой потребностью человека. В этом отношении мы унаследовали отношение к науке из XVIII — XIX  веков, когда наука была уделом, по сути, богатых бездельников. Но если сломать этот стереотип и признать, что каждый человек имеет потребность познания, то тут перед нами открываются большие перспективы. Такой вид потребности предъявит такой колоссальный спрос, для которого возможности нынешней промышленности окажутся недостаточными, и она потребует инвестиций и развития”.

 

Сергей Гандлевский. “Мы свидетели грандиозного языкового катаклизма”. Лауреат премии “Поэт” считает, что сегодня утрачивается чувство стиля. Беседовала Вера Величко. — “Частный корреспондент”, 2010, 20 мая < http://www.chaskor.ru >.

“Я принадлежу к числу сторонников нынешней поэзии (если в нынешнюю поэзию включать лирику, созданную за последние 40 — 50 лет). Уверен, что когда-нибудь любители поэзии станут вспоминать наше время с признательностью. Навскидку можно назвать с десяток стоящих поэтов, а если сосредоточиться — и того больше”.

“Поэзия последних примерно двух с половиной столетий избавлена от необходимости поставлять читателю новые сведения и умозаключения. Она чаще говорит общие места, преломляя их личным авторским опытом. Этим преломлением она главным образом и ценна — именно здесь возникает самое интимное общение автора с читателем, который находится в том же положении, что и автор: в первый и последний раз осваивает прописи жизни”.

 

Сергей Гандлевский. “Слова отклеились от явлений”. Лауреат премии “Поэт”-2010  — об унижении поэзии, кислороде идеализма, противоестественном отборе и воинствующем гедонизме. Беседовала Ольга Тимофеева. — “Новая газета”, 2010, №  57, 31 мая <

http://www.novayagazeta.ru >.

“<…> люди, как и прежде, смертны, старятся, обречены на взаимонепонимание  — да мало ли хронических напастей!.. Так что драматичный взгляд на вещи все-таки уместен и прав, а „рота шагает не в ногу”. Подчеркиваю: именно взвешенный и драматичный, а не трагический, потому что вменяемое большинство не может просыпаться с мыслью memento mori и весь день размышлять об обреченности и тщете всего на свете  — „тогда  б не мог и мир существовать””.

“Жизнь — такое безумное хитросплетение разнонаправленных эгоистических воль, принадлежащих обреченным на смерть особям, что рай на земле просто-напросто невозможен. Искусственно лелеять страдания, чтобы не иссяк предмет искусства, — все равно что бояться обидеть силу трения, проектируя какой-либо движущийся аппарат. Она свое возьмет”.

“<…> незрелый поэт робок и мнителен, и для него оппозиция „свое / чужое” чрезвычайно существенна. А зрелый поэт уверен в своих силах, и соображения оригинальности для него менее важны, чем для новичка. Зрелый поэт уже не боится затеряться — ему необходимо просто высказаться. Так что в ход у него может пойти все, что  годится для наиболее исчерпывающего высказывания, в том числе и чужое”.

“Отрадные воспоминания можно отыскать в каждой поре жизни, но сплошь радостным сейчас представляется только первое детство (или это только теперь так кажется?)”.

 

Александр Генис. Бродский в Новом Свете. Выступление в Спасо-хаусе на вечере, посвященном 70-летию поэта. — “Новая газета”, 2010, №  56, 28 мая.

“Атеизм для поэта — бездарная позиция, потому что он имеет дело с неумирающей реальностью языка. Язык — прообраз вечности. Ежедневная литургия пиитического труда приучает поэта мыслить религиозно. То есть вставлять свою малую жизнь в большое, космическое существование. Это не значит, что поэт обязан верить в Бога, ибо он вообще никому ничего не должен. Другое дело, что поэт вынужден работать с той или иной концепцией загробной жизни, хотя бы потому, что стихи долговечнее их автора. Мысль о бессмертии есть прямое порождение поэтического ремесла. Всякое слово нуждается в рифме, даже если оно последнее. Смерть не может быть окончательной, если она не совпадает с концом строфы. Стихотворение не может окончиться, как тело, — где попало. Об этом рассказывал Бродский в своих стихах”.

 

Александр Генис. Бродский в Нью-Йорке. — “ SvobodaNews.ru ”, 2010, 17, 19 и 20  мая < http://www.svobodanews.ru >.

“Культивированная запущенность, окрашивающая лучшие кварталы Нью-Йорка ржавой патиной, созвучна Бродскому. Он писал на замедленном выдохе. Энергично начатое стихотворение теряет себя, как песок в воде. Оно преодолевает смерть, продлевая агонию. Любая строка кажется последней, но по пути к концу стихотворение, как неудачный самоубийца, цепляется за каждый балкон. Бродскому дороги руины, потому что они свидетельствуют не только об упадке, но и о расцвете. Лишь на выходе из апогея мы узнаем о том, что высшая точка пройдена”.

“Выступления, которыми Бродский очень скупо делился с соотечественниками, лучше всего назвать концертами. Но прежде надо вернуть этому слову его этимологию, отсылающую к музыкальному контрасту, к наигранному противоречию двух партий, к дружественному поединку, в процессе которого антагонизм оркестра и соло оборачиваются полюсами одной гармонии. В концерте Бродского такой парой были звуки и буквы. Вкупе с третьим — самим поэтом — они составляли треугольник ошеломляющей драмы, в которой разрешалось ключевое противоречие поэзии. Для слушателя озвучивание текста бывало мучительным, ибо речь Бродского заведомо обгоняла смысл. Бессильный помочь аудитории, Бродский оставался наедине со своими стихами, которые он читал как бы для них самих”.

“Поза читающего Бродского отличается той же скупостью, что и его дикция. Фотографии, компенсируя немоту, прекрасно передают статичность этого зрелища. Стоящий у микрофона поэт напоминает вросшую в землю и потому ставшую видимой колонну незримого собора звука. Похож он и на кариатиду, точнее — атланта, сгорбившегося под тяжестью той „вещи языка”, которой в стихах Бродского назван воздух”.

Эссе иллюстрировано фотографиями Марианны Волковой.

 

Федор Гиренок. Человек — это иллюзия. — “Завтра”, 2010, №  20, 19 мая < http://zavtra.ru >.

“Разум — это вычислительная машина, используя которую можно все сосчитать и измерить. Сознание — это греза, воображение. Можно быть разумным, но немыслящим, и можно быть мыслящим, но неразумным. Человека обычно относили к существам разумным и ошибались, потому что он является мыслящим, но неразумным существом. И эта последняя теза открывает горизонт аутографического исследования в философии человека. Что такое аутография? Это изображение человека, построенное так, что оно включает в свою онтологию феномен аутизма не как болезнь, не как исключение из нормы, а как первичный синтез жизни человека”.

“Вопреки Фуко, человек — это не тот, кто трудится, не тот, кто говорит.  Человек  — это тот, кто галлюцинирует, создавая из материи галлюцинаций реальность.

Человек — это и есть неуловимая иллюзия, обладающая свойством самоактуализации”.

Статья является введением в новую книгу автора “Аутография языка и сознания”.

 

Федор Гиренок. Момент “мы”. Беседовал Константин Аршин. — “Русский Журнал”, 2010, 6 мая < http://russ.ru >.

“<…> если Советскую Россию Бог замыслил, то он, видимо, ее замыслил для того, чтобы она победила немецкий фашизм. Это, я думаю, является ее самым главным достижением. И Иосифа Сталина нельзя отделить от этого достижения Советского Союза. Он был его руководителем, он был руководителем страны, которая совершила, возможно, главное дело всего XX  века. И в этом смысле не столь важно, был ли Сталин убийцей или сумасшедшим параноиком, важно, что именно под его руководством страна нанесла смертельную рану Третьему рейху”.

 

Владимир Губайловский. Оптика времени. — “Дружба народов”, 2010, №  5 < http://magazines.russ.ru/druzhba >.

“„Письма Римскому другу. (Из Марциала)” (март 1972), вероятно, одно из самых знаменитых стихотворений Бродского. Здесь я коснусь полемики, возникшей вокруг корректности подзаголовка: „Из Марциала””.

 

Михаил Делягин. Созидающий Хозяин. — “Русский Журнал”, 2010, 6 мая < http://russ.ru >.

“В нашей стране противоестественно требовать любви к Сталину — но необходимо требовать признания его фактом истории, понимания его как факта истории и уважения  — как закономерного феномена, являющегося определенным этапом развития.

Я пишу это, ненавидя Сталина как человека, ибо могу рассказать о 1930-х  годах много такого, о чем не писали у нас даже в самом яром угаре перестройки”.

“Осознание технологий общественного развития, стихийно нащупанных тогда, позволит применить их и сейчас, после оздоровления государства, — но уже без ненужных жертв и без разрушения инициативы, в первую очередь управленческой, являющегося главным преступлением Сталина, если смотреть из сегодняшнего времени, или неудачей, если смотреть из времен его жизни. Не будем забывать, что Сталин был неправ лишь потому, что созданная им система породила Горбачева”.

 

Кира Долинина. Оклад для Бродского. — “Власть”, 2010, №  20, 24 мая < http://www.kommersant.ru/vlast >.

“В написании автобиографии он [Бродский] шел по пути, проторенному Ахматовой. Но величественной старухе было дано не одно десятилетие на то, чтобы откорректировать память потомков по своим лекалам, а умерший в 56 лет Бродский почти ничего в этом направлении не успел. Его резкие, оскорбившие многих живых и память многих мертвых интервью (в первую очередь диалоги с Соломоном Волковым) показывают, какой хотел бы видеть основную канву своей биографии сам поэт — без героики и вне времени. За несколько месяцев до смерти Бродский закрыл на 50 лет свой личный архив в Российской национальной библиотеке, а после его смерти то же самое сделала с его американскими личными бумагами вдова. <…> Боюсь, что запертые архивы тут следствие не дурного характера поэта, а того, что он слишком хорошо знал русскую интеллигенцию, любящую присвоить себе все на свете”.

 

Михаил и Вячеслав Дурненковы, Юрий Клавдиев, Александр Родионов. Мотовилихинский рабочий. Материалы документальной пьесы. Фрагменты. — “Искусство кино”, 2009, №  12.

“Работа нашей группы началась с пробного сценического представления интервью, которые мы собрали у сотрудников Мотовилихинских заводов. Думая о том, что может стать темой семинара по документальному театру на пермском выпуске нашего фестиваля „Новая драма”, мы вспомнили книжный рассказ об огромном старинном заводе-районе, ровеснике города Пермь”.

“<…> мы решили продолжать исследование уже без расколовшейся на два проекта „Новой драмы”. С шагом в квартал мы ездим на Мотовилихинские заводы за новыми интервью. <…> Каждый раз, обработав новые материалы, мы делаем их разовый сценический показ, не повторяя прежний сюжет и способ. После первого, пермского, летние материалы мы показывали на фестивале молодой драматургии „Любимовка” в Москве, осенние — на фестивале „Флаэртиана” в Перми и в „Театре.doc” в декабре 2009  года. Где-то впереди итог наблюдения: март 2010  года, и только после этого мы попробуем понять, какую пьесу мы можем составить из  годичных наблюдений, что и как можно закрепить в виде спектакля-представления, который стоило бы показывать повторно. Параллельно с нами кинодокументалисты — ученики Марины Разбежкиной — и драматурги „Театра.doc” объединились в проект „Я — рабочий”, чтобы исследовать документальными средствами театра и кино сегодняшние заводы России и людей, там работающих. Сейчас группы работают на заводах Тулы, Сургута, Челябинска, Магнитогорска, других городов. Осенью 2010  года предполагается провести особый фестиваль

„Я — рабочий”, на котором можно будет увидеть эти фильмы и спектакли”.

 

Михаил Золотоносов. Я прочитал “Метель” Сорокина и понял: мучиться нам еще долго. — “Город 812”, Санкт-Петербург, 2010, 5 мая < http://www.online812.ru >.

Среди прочего: “Не так давно, кстати, я разговаривал с Сорокиным, и меня удивил в разговоре его пессимизм, отрефлексированный и словесно тщательно оформленный, как бы готовый, ждавший повода для своего обнаружения”.

 

Александр Иличевский о травелоге, Хлебникове и Персии. Беседовала Алена Бондарева. — “Читаем вместе. Навигатор в мире книг”, 2010, №  5, май < http://www.chitaem-vmeste.ru >.

“И вообще само пространство мне представляется как книга, а не как лента. Я в дороге отыскиваю страницы, а не просто наматываю километраж. Поэтому и география очень важна. Например, недавно я проехал семь с половиной тысяч километров по европейской части России. Из этого путешествия не выйдет большого повествования, но останутся отдельные страницы. Например, гроза ночью в калмыцкой степи. Представьте, вы едете по мокрой дороге, обочина которой разбухает, потому что почва жирная, плодородная, и сама дорога превращается в скользкую змею. Остановиться практически невозможно, а вокруг черная степь. И молнии хлещут”.

“Когда человек наблюдает пейзаж или ландшафт, он его преображает. Придает ему какой-то человеческий образ. Возможно, это атавизм, который люди привнесли в современную урбанистическую жизнь. Но на самом деле никто толком не может сказать, чем именно нравится пейзаж. Почему одному человеку нравится созерцать тело другого — еще понятно, но отчего приятен тот или иной вид — загадка. По моему ощущению, тут есть некое соответствие между пейзажем и сознанием, своя тайна, в нее-то я и пытаюсь вглядеться”.

 

Кейс. Беседу вел Юрий Лепский. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2010, №  110, 24 мая < http://rg.ru >.

Говорит Кейс Верхейл: “Он [Бродский] очень быстро избавился от комплекса некой советской ущербности. <…> Он понял, что многие из западных писателей и поэтов, которыми он восхищался в Ленинграде, вполне сопоставимы с ним самим и по уровню образованности, и по качеству дарования. Он понял, что вполне независим от них, более того, скорее они зависят от его авторитетного мнения. Он понял, что вполне вписывается в контекст западной культуры, что в этом контексте у него есть достойное место. Более того, он понял, что на стеллаже западной литературы он стоит рядом с великими. Оттого очень скоро он стал вести себя как мэтр, который имеет право решать, что плохо, а что хорошо, что интересно, а что неинтересно. Раньше его мучил комплекс советского литератора, оторванного от контекста западной культуры. И вот он понял наконец, что сам достойно представляет западную культуру”.

 

Киевская литературная среда 60  —  70-х  годов  XX  века. Лекция Вадима Скуратовского. — “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 21 мая < http://www.polit.ru/lectures >.

Расшифровка лекции профессора, доктора искусствоведения, академика Академии искусств Украины Вадима Скуратовского, прочитанной 24 февраля 2010  года в Киеве, в Доме ученых в рамках проекта “Публичные лекции „Політ.UA””.

“Я буду говорить о вещах довольно печальных, и не истолковывайте это как литературные сплетни: такой была реальность того времени. Но пусть это не станет вашим методом в отношении тех людей, о которых мы будем говорить”.

“Следует понять, что в системе так называемой мировой литературы украинская литература, где-то начиная с 1931  года и по 1961  год, в каком-то понимании, была самым выдающимся явлением, но только в особенном понимании. История поставила в эти десятилетия весьма своеобразный и, возможно, просто-таки страшный эксперимент с этой литературой: она была абсолютно огосударствленной. Она, как говорят социологи, была институциализирована в направлении абсолютной зависимости от государственного аппарата того времени. Позднее я расскажу о некоторых анекдотах, связанных с эти огосударствлением. Но вы должны понять, что ни разу во всей мировой практике — от слепого Гомера и до нынешних литературных сюжетов  — литература нигде и никогда так не зависела от государства, как это было в период с 30-х до начала 60-х лет. Понятное дело, те или иные так называемые национальные литературы тоже вступали в какие-то связи с государством, и даже очень тесные. Можно вспомнить, например, французский классицизм, это почти с потолка, и это хрестоматийный пример. Но вот такой зависимости, как зависимость украинской литературы упомянутых десятилетий от государственного аппарата, конкретно от тех или иных персон этого аппарата, не наблюдалось во всей мировой литературе. Должен вам сказать, что теперь это производит не просто жутковатое, а достаточно страшное, даже чудовищное впечатление”.

“Я вообще считаю, что в центре литературного процесса 40-х — начала 80-х лет оказался украинский перевод, лучший в мире. Это, конечно, комплимент украинскому литературному процессу, но это и свидетельство катастрофы, которая происходила в Украине. Потому что, собственно, аутентичное слово было уже настолько не аутентичным, настолько не имело возможности какого-то своего осуществления, что огромные, колоссальные литературные ресурсы здесь пошли в сторону перевода”.

“Не дай бог, если это [нынешнее украинское] государство станет воевать с украинской литературой. Но если оно будет ее поддерживать, то это будет еще страшнее”.

А также: “Конечно, ситуация [Виктора] Некрасова в украинском контексте особенная. Это очень хорошо, что был такой персонаж, который весьма лояльно относился ко всему лучшему, что здесь видел. У него политическая ориентация была такая, у него спрашивали: „А ваши украинские симпатии в каком направлении?” Он задумывался и отвечал: „Я ОУНовец русского происхождения””.

 

Священник Сергий Круглов. “Поэт есть средство существования языка...” — “Татьянин день”, 2010, 24 мая < http://www.taday.ru >.

“В наше коммерческое времечко — не особо удивлюсь появлению туалетной воды для мужчин „Иосиф”, или шоколадному набору „Осенний крик ястреба”, или тому, если в его родном Питере на лотках для интуристов, рядом с матрешками и фигурками Медного Всадника, появится и маленькая бронзовая фигурка с характерным полетным профилем...”

“Кто-то из читающих эти строки может сказать: „Ну вот, эти попы готовы все заграбастать и пристегнуть к Церкви!.. Да ведь Бродский не был верующим!..” Нет, все-таки был. Конечно, речь не о его конфессиональной принадлежности, хотя и он называл себя христианином. Бродский — личность неоднозначная, а уж о его вере, о том, что было в его душе, и вовсе судить только Богу. Мы знаем — стоит перечесть его прямые высказывания, скажем в знаменитых беседах с Соломоном Волковым, пересмотреть с этой точки зрения некоторые стихи — что отношение к таким вещам, как искупление, суд Божий, рай и ад, жизнь вечная, Церковь земная, у него было очень непростым. И христианские идеи и реалии он воспринимал не по-церковному напрямую, а через культуру, отдавая себе при этом отчет, что европейская культура эта самая (в том числе и русская) взросла именно на христианской почве. В своих дневниках о. Александр Шмеман приводит такой эпизод: когда, по приезде в США, кто-то спросил Бродского: „Почему вы, еврей, называете себя христианином?”, тот ответил: „Потому что я не варвар...” Тем не менее служение Бродского своему поэтическому дару стало именно прославлением красоты словесного творения, а через это — величия Творца. Его стихи — и отнюдь не только „религиозные”, такие как „Авраам и Исаак”, „Сретение”, знаменитые ежегодные стихотворения на Рождество, ныне включаемые порой даже в православные хрестоматии — для многих стали ступенью к Небу”.

 

Константин Крылов. “Лучшие демократы получаются из бывших фашистов…” — “ Nazdem.info ” (“Национально-демократический альянс. Свобода, нация, прогресс”), 2010, 10 мая < http://nazdem.info >.

“Начнем с того, что русский национализм в собственном смысле слова — явление, по сути, новое. Я отсчитываю его историю примерно с середины двухтысячных”.

“На самом деле, национализм и демократия — это практически одно и то же. Сейчас важно избавить русские организации от последних оставшихся предрассудков по отношению к гражданскому обществу, демократии, свободному рынку. Авторитарные симпатии — это скорее болезнь движения, вроде ветрянки или кори, этим нужно переболеть. Но те, кто переболел, получили иммунитет на всю жизнь. Я вообще-то считаю, что самые лучшие демократы получаются из бывших фашистов. Сам я лично — классический европейский демократ. Хотя и не либерал в том смысле, в котором обычно данный термин используется в России. И как демократ, я не могу согласиться с тем, что защита меньшинств может быть приоритетной по отношению к волеизъявлению большинства, как считают либералы”.

“Наша цель — создать нацию. Русские сейчас, к сожалению, нацией не являются. <…> Сейчас вся мощь государственной машины основана на том, что русские не ощущают себя нацией и не отстаивают собственных интересов. Когда достаточно большое количество людей осознает себя нацией, ситуация изменится очень серьезно. То, что сейчас представляется неодолимой силой, больше не будет казаться таковой”.

“Да, необходимо написать историю русского народа, так как до этого нам рассказывали лишь об истории российского государства. <…> Написание истории русского народа — одна из важнейших задач русского национализма”.

 

Константин Крылов. Сталин как коньяк. — “Русский Журнал”, 2010, 7 мая < http://russ.ru >.

“В данном случае, вне зависимости от личного отношения к Сталину, кому-то, может быть, эстетически приятнее его ненавидеть, а кому-то он, наоборот, чем-то симпатичен, нужно отдать себе отчет: он — неактуальная фигура. Однако точку в дебатах можно было бы поставить, придумав коньяк „Сталин” и благополучно забыв о самом Сталине. <…> Тем не менее не думаю, что фигура Сталина в скором времени сотрется из исторической памяти, как стерлись имена российских императоров. Однако формулировка, с которой он будет подаваться в учебниках истории, может быть следующая: это был правитель России, при котором шла Великая Отечественная война. Что касается личного участия Сталина в войне, то обе популярные ныне формулировки (войну выиграл Сталин и войну выиграл советский народ, которому изо всех сил мешал Сталин) являются равно идиотскими”.

“При этом нужно не забывать, что у Сталина был личный конкретный интерес эту войну выиграть. В отличие, например, от Вильгельма Гогенцоллерна, которого после проигранной Первой мировой войны оставили в живых и дали возможность спокойно дожить свой  век в Голландии, у Сталина не было такого шанса. Сталин не мог рассчитывать на снисхождение кого бы то ни было — ни Гитлера, ни союзных держав. Это человек, который был вынужден, хотел он того или нет, либо победить, либо умереть.

А вот у народа выбор был либо скинуть большевиков и, что называется, посадить на свою шею немцев, либо все-таки воевать с немцами. Немцы же умудрились доказать русскому народу, что они хуже большевиков”.

 

Михаил Лемхин (Сан-Франциско). Советский Пушкин и антисоветчик Бродский. — “Чайка”, 2010, №  1 (156), 1 января < http://www.chayka.org >.

О фильме Андрея Хржановского: “Когда нам раз за разом демонстрируют кагэбэшников, снимающих Бродского то в Москве, то в Ленинграде, а потом в кинозале каких-то начальственных лиц, просматривающих эти пленки, — нам, несомненно, пытаются предложить портрет Бродского, нарисованный по тому же трафарету, по которому в былые  годы изображали Пушкина. С той только разницей, что Пушкин должен был прятать на груди партийный билет революционера, а Бродский из фильма „Полторы комнаты” — контрреволюционера. Если рассказывать о Пушкине таким образом, то героем рассказа вместо Александра Сергеевича окажется Кондратий Федорович, в смысле Кондратий Федорович Рылеев, да и Рылеев-то однобокий. То же самое случается и с Бродским в фильме „Полторы комнаты”. Комментировать тут нечего, и даже смеяться над этим — не смешно”.

“Прибавьте сюда наивное представление о том, что поэт „слышит на улице” словечки и фразы, из которых складываются его стихи, и вы получите нечто невообразимое. Не раз и не два в фильме „Полторы комнаты” люди произносят цитаты из стихов Бродского (в частности, из „Представления”), будто бы это слова обыденной речи, которые Бродский слышит и запоминает, чтобы потом записать в стихи. Таким образом, наверное, можно пытаться объяснить творчество Евтушенко — да и то на очень примитивном уровне, — но уж никак не Бродского”.

“Похоже, что Хржановский не столько пытается показать атмосферу, в которой родился поэт Бродский (такой, наверное, должна была бы быть его задача), сколько иллюстрирует тексты поэта. Но вот какого поэта? Когда под рыдания скрипочки (а она рыдает практически на идише) по небу принимаются летать рояли, фаготы и контрабасы и, полетав немного, удаляются наподобие птичьей стаи в перспективу улицы Зодчего Росси, в голову приходит, что перед нами не мир поэзии Иосифа Бродского, а мир, например, Иосифа Уткина”.

 

Алексей Макаркин. Памятники современной России. — “

Pro et Contra ”, том 14, №  1 — 2, январь — апрель 2010 < http://carnegieendowment.org/files/ProEtContra_48_all.pdf >.

Среди прочего: “В Петербурге на Малой Садовой установлены небольшие скульптуры кота Елисея и кошки Василисы”.

Аркадий Малер. 70 лет Иосифа Бродского. — “Русский Журнал”, 2010,

24 мая < http://russ.ru >.

“Действительно, то, что с первых же строк выделяет Бродского из ставшей привычной романтической парадигмы русской поэзии, так это совершенно непоэтическое трезвомыслие, так что сам факт изложения своих наблюдений в стихотворных размерах выглядит несколько иронично”.

“Если же мы перелистаем пэ-эс-эс его стихов к самому началу, то увидим, что юный Иосиф вполне мог стать самым настоящим романтиком, в лучших, то есть самых светлых и наивных традициях этой культурной мифологии, и только внешние причины  — цинизм недалеких людей и садизм тоталитарного Левиафана, — если называть вещи своими именами, не позволили ему пойти этой, давно проторенной и, прямо скажем, вымощенной тропой. „Рождественский романс”, „Ни страны, ни погоста”,

„В тот вечер возле нашего огня / увидели мы черного коня”, „Вместе они любили / сидеть на склоне холма”, „Ты поскачешь во мраке” и др. — именно эти стихи Ахматова могла назвать „волшебными”, ведь не назовешь же „волшебным” то космическое одиночество, которое он начал культивировать в 1970-е  годы”.

 

Игорь Манцов. Почему я не пошел смотреть Михалкова. Объяснительные записки. — “Частный корреспондент”, 2010, 18 мая < http://www.chaskor.ru >.

“Операции „Сердечная забота” и „Священная память” — мистический проект. Осуществляя их, все время повторяют, что ветеранов осталось мало и они вот-вот уйдут. Куда же они уйдут? Да в царство мертвых, где воссоединятся с подавляющим большинством советского народа. Нужно сегодня задобрить ветеранов квартирами и добрыми словами, чтобы уже завтра они похлопотали там за антисоветскую власть, которая усиленно использует советского происхождения символику, советские жизни и смерти, советскую кровь и советскую же боль. Даже если идеологи с политтехнологами не осознабют ситуацию подобным образом, именно так она выглядит с точки зрения вечности, как ни глупо эта формула звучит”.

“Пожалуй, я не согласен со своими многочисленными — мертвыми и живыми — родичами ни в чем. Вот и они никогда не поддерживали меня в моих устремлениях и занятиях. И все-таки, и все-таки, мгновенно считывая презрение с брезгливостью, адресованные моему незадачливому сословию, я внутренне бросаюсь на их защиту. У меня темнеет в глазах от ярости. Не трогайте моих родных. Победа все равно будет за нами. Пепел Клааса стучит в моем сердце. Наши мертвые нас не оставят в беде, наши павшие, как часовые. Вероятно, я продолжаю писать и печататься только потому, что загадочным образом улавливаю их потусторонние голоса, их просьбы о помощи, о защите и о реабилитации”.

 

Микробное дело. Беседу вела Наталия Лескова. — “Итоги”, 2010, №  18, 3 мая < http://www.itogi.ru >.

Говорит директор Палеонтологического института РАН академик Алексей Розанов: “Мы по-прежнему доподлинно не знаем, каким образом все получилось из „первичного бульона”, могли ли биохимические процессы во Вселенной дать такой результат, какой мы сегодня имеем счастье наблюдать, и каким образом. Это вопрос, тоже не имеющий точного ответа: как возникла жизнь во всем ее разнообразии? „Мельчайшая бактерия гораздо больше похожа на человека, чем смеси химикатов, — писала по этому поводу профессор биологии американка Линн Маргулис. — Ведь у бактерии уже есть свойства биологической системы. Поэтому проще бактерии превратиться в человека, чем смеси аминокислот превратиться в эту бактерию””.

“Пока что вопросов больше, чем ответов: ведь наука, изучающая историю давностью в миллиарды лет, сама родилась всего 15 лет назад! Но важные открытия уже есть. Например, до недавнего времени считалось, что нефть образовалась только в палеозойскую эру, и раньше ее не было. Оказывается, это не так. Нефть была практически всегда, что в корне меняет уже привычную картину формирования биосферы нашей планеты. Другой важный вывод: жизнь, по всей видимости, зародилась не на нашей планете”.

“Доставку бактерий осуществляют кометы. И метеориты тоже, но в этом случае микробы попадают на Землю уже мертвыми. Видите кусочек камня — это обломок метеорита, возраст которого исчисляется миллиардами лет. Он значительно старше Земли. А бактерии в нем по форме ничем не отличаются от современных. Только они  — окаменевшие. С кометами — совсем другое дело. Ледяное „тело” кометы — водная среда, в которой бактерии прекрасно могут сохраняться и становиться „кирпичиками” для построения основ будущей жизни и биосферы на нашей планете. Именно на бактериальных космических данных строятся современные представления о том, что многое из того, что есть на Голубой планете, прилетело из космоса и намного старше ее. Есть гипотеза, что некоторые из ледяных „пришельцев” — комет — дали толчок земным эпидемиям”.

Юрий Милославский. Поцелуй смерти. Из отрывков о Бродском. — “Частный корреспондент”, 2010, 24 мая < http://www.chaskor.ru >.

“Почти единственной характеристикой, прилагаемой поэтом ко всему сословию русистов-славистов, мною когда-либо от него слышанной, было: полное говно . Я пытался возражать, приводил примеры, называя если не блистательных ученых, то по крайней мере благодатно отравленных Русской цивилизацией знатоков. Бродский иногда уступал. По снисхождению идя мне навстречу, он разделил русистов на две категории: понимающих, что они являются полным говном , и тех, кто по естественным причинам понять этого не желают или не могут. Исключения из правила если и признавались, то только в индивидуальном плане”.

“Сеансы брутального надмения, которые время от времени устраивал Бродский своим коллегам (а ведь и он за пределами сочинительства и получения премий был и оставался до конца своих дней не более чем американским профессором-славистом!), до добра не довели. На исходе 80-х — к началу 90-х  годов в этой своей, условно говоря, профессиональной среде он стал не то чтобы фигурой одиозной (это чересчур сильно для славистики и оттого неверно), но фактором раздражающим и отталкивающим. Иногда забывают, что И. А. Бродский диссертаций не защищал, правом на аббревиатуру Ph.D. не обладал и, строго говоря, не мог занимать профессорскую кафедру какой бы то ни было литературы”.

 

Монологи реалиста. Беседу вел Евгений Белжеларский. — “Итоги”, 2010, №  20, 17 мая.

Говорит Евгений Гришковец: “Я понял, что кино снимать не умею. Мучился месяц, спать не мог. И понял, что я несамостоятельный. Увы. Я могу ориентироваться только на другие фильмы и давать задание оператору примерно так: „Сделайте мне, как у Акиры Куросавы”, „Сделайте мне, как у Ким Ки Дука” или „Сделайте мне, как у Никиты Михалкова”. Я понял, что абсолютно не обладаю тем нужным видением, какое у меня есть в литературе или в театре, где я просто знаю, как организовать художественное пространство, время, язык, и могу быть ответственным за каждую деталь. В кино мне такого не дано. Это было мучительное признание”.

“Сейчас время не поэтическое. Поэтическое слово не имеет ровно никакого значения, оно несовременно. В 20 — 30-е  годы поэты были тем же самым, чем сейчас является рок-н-ролл. На них даже ходили, как на рок-н-ролл. В 70-е поэтическое слово и поэзия имели еще очень большое значение. Сейчас — какого бы уровня ни был поэт, хоть та же Вера Павлова, — это невозможно”.

“Просто сейчас нужно внятное и прямое высказывание, реалистическое”.

 

Анатолий Найман. Поэт между календарей. — “Коммерсантъ/ Weekend ”, 2010, №  19, 21 мая < http://www.kommersant.ru/weekend >.

“Для таких фигур после смерти открывается другой счет календаря: следующей датой назначается 100, потом 150, 200. При условии, что до этих сроков сохранится русский язык, и сама поэзия, и интерес к стихам, и вкус к таким фигурам”.

“В кодексе средневековых добродетелей наряду с благородством, отвагой, щедростью, верностью была юность. Вот такой юностью был он [Бродский] молод и в 30, и в 50. Что не противоречило трезвому взгляду, которым он смотрел на жизнь и людей. От него можно было услышать неприятные вещи. Это создает репутацию неприятного человека — абсолютно несправедливо: худа вещь, а не тот, кто ее называет худой. Интеллектуальная ясность в нем переплеталась с органически присущей чистотой наивности, напоминавшей детскую. Все это одних притягивало, других отталкивало”.

 

Неигровое кино: имитация реальности. Ведет “круглый стол” Даниил Дондурей.  — “Искусство кино”, 2010, №  1.

Говорит Александр Расторгуев: “Фактически документальное производство — это десять режиссеров, имеющих какое-то отношение к профессии, и десять тысяч неудачников, которые не имеют другой возможности заработать. Неудачники размывают значение, и качество, и уровень разговора, которые предлагают эти десять режиссеров. Таким образом, складывается некий процесс, в котором нет смысла. Непрофессиональные люди, которые хотят зафиксировать реальность и свое отношение к ней, все равно подсознательно опираются на существующие образцы. У них нет контекстов, от которых можно либо отказаться, либо вступить во взаимодействие”.

Говорит Виктор Матизен: “Я сидел в зале, где показывали картину, снятую на мобильный телефон. Часть аудитории просто никак это не воспринимала. Считала ужасным, чудовищным, а я понимал, что это просто совершенно другая эстетика. Мы сейчас находимся в процессе смены рецепторов. И то, что воспринималось раньше как хорошее кино, теперь может восприниматься как плохое. Поставлено хорошо, снято грамотно, аккуратно подсвечены фигуры, четкая артикулированная речь, ясная авторская позиция  — все это сметается непосредственной реальностью, которую фиксирует мобильник”.

 

Андрей Немзер. Черновик “Главной книги”. Издан двухтомник дневниковых записей Твардовского. — “Время новостей”, 2010, №  83, 18 мая < http://www.vremya.ru >.

“Если „творческая” составляющая тетрадей интересна в первую очередь филологам и тем немногим искушенным ценителям поэзии, для которых процесс „вырастания” стихотворения важен почти так же, как „конечный результат”, то часть „хроникальную” не минует ни один историк (включая, конечно, и историков литературы) 60-х. Ибо, во-первых, Твардовский пишет далеко не только о „Новом мире”, а во-вторых, летопись величия, противоречий и гибели журнала зримо выражает болезненный и печальный исторический период, серьезное изучение и осмысление которого (как и всего русского ХХ  века) — дело сколь насущное, столь и далекое от завершения”.

Cм. также: Владимир Березин, “Крестьянская работа. Случай Александра Твардовского” — “Новый мир”, 2010, №  6.

 

Андрей Немзер. Безадресная искренность. Семьдесят лет назад родился Иосиф Бродский. — “Время новостей”, 2010, №  87, 24 мая.

“Выросший из давно и закономерно сложившегося мифа о „последнем великом русском поэте” его громоздкий и навязчивый культ подменяет реальность судьбы и творческого дела Бродского, болезненно деформирует картину российской словесности конца ХХ  века (все больше читателей склонны либо вовсе не замечать современников Бродского, либо видеть в них лишь статистов из массовки, оттеняющих великолепие словно бы единственного солиста) и печально сказывается на состоянии современной поэзии, провоцируя изрядную часть новых стихотворцев на сознательное или бессознательное подражание Бродскому. <…> Между тем Бродский никогда не мыслил себя ни „образцом для подражания”, ни „последним”, ни „единственным””.

 

О детской литературе: коммерческой и демократической. Интервью с Мироном Петровским. Беседу вела Ника Дубровская. — “Рабкор.ру”, 2010, 29 мая < http://www.rabkor.ru >.

Говорит Мирон Петровский: “Действительно, тексты детской литературы — это городское создание, но внутри этого массива текстов нет сельской и городской тематики. Литература адресована и крестьянскому, и городскому ребенку, и тому маргиналу, который еще не стал горожанином. Ребенок еще не социализирован настолько, его детские интересы перекрывают будущие социальные различия. Интересы ребенка скорее антропологические, чем социальные. Это придает им общенародный характер, потому что дети любого социального слоя апеллируют к одной и той же литературе. Более того, сама эта литература — один из факторов социализации. <…> Интересно, что это свойство — быть носителем общенародного сознания — делает детскую литературу не только специфически детской”.

 

Игорь Померанцев. Вкус и свобода. Беседу вела Екатерина Паньо. — “Зеркало недели”, Киев, 2010, №  18, 15 — 21 мая < http://www.zn.ua >.

“С моей точки зрения, нынешнее стремление держаться за рифму, втискиваться в четко определенные рамки — это литературная незрелость. А литературная незрелость связана с незрелостью личности. Это одна из основных проблем — как в России, так и в Украине — нехватка зрелых личностей, индивидуальностей, способных полагаться на самих себя и отвечать за собственные поступки. Когда читаешь стихи, написанные свободным стихом, сразу видишь — талантливо это или нет, интересно или неинтересно. А когда читаешь рифмованные стихи... Какие-то сомнения постоянно возникают. Вроде бы красиво. Мило! Ты только посмотри — не хуже, чем у Ахматовой! А здесь  — ну чистый Мандельштам!.. Вообще-то, это антикомплимент для поэта. Я предпочитаю открытую, мужественную и рискованную позицию, с которой напрямую связан свободный стих”.

 

Евгений Рейн. Живи добрей, страдай неприхотливей. — “Литературная газета”, 2010, №  20, 19 — 25 мая.

“Когда я с ним [Бродским] познакомился, а это был сентябрь 59-го  года, он писал такие стихи, которые потом сам же терпеть не мог и, я думаю, никогда бы не напечатал. Он был тогда совсем молодым человеком, ну, может быть, и не молодым для поэзии, потому что поэзия — удел молодых, но ему было уже восемнадцать-девятнадцать лет, и он больше всего увлекался модернистской западной поэзией — околореволюционной, потому что никакую другую у нас в те времена не переводили. Это были Назым Хикмет, Пабло Неруда, Яннис Рицос. <…> Приблизительно полгод —  год спустя в его поле зрения, видимо, попали советские поэты 20-х  годов: Тихонов, Багрицкий, Сельвинский, и его поэтика сильно изменилась, он не стал стопроцентным подражателем, но он резко отошел от этого своего переводного модернизма и стал писать иначе. „Воротишься на Родину, ну что ж…” или „Не забывай никогда, как плещет в пристань вода”. Однако, по всей видимости, его это тоже мало устраивало. Он искал что-то другое, искал и нашел. Я прекрасно помню момент, когда это случилось. Это было 7 ноября 61-го  года...”

 

“Родись Бродский на десять лет раньше, мы бы вряд ли его узнали”. Беседу вела Наталья Пыхова. — “

GZT.RU ”, 2010, 24 мая < http://www.gzt.ru >.

Говорит Тимур Кибиров: “Чтение Бродского для меня было потрясением не только потому, что это великие стихи, а потому, что разрушало дурацкую картину, которая сложилась в моем сознании. Я понял, что совершенно безусловно современные стихи вполне выдерживают сравнение с классическими образцами, и современная поэзия может существовать. Это было чрезвычайно отрадно. Но потом несколько лет я провел в неустанных и довольно сложных борениях с желанием подражать Бродскому”.

“Его манера чтения — сознательно выбранная, условно говоря, анти-евтушенковская, антиактерская, антиэстрадная. В этом сказывается большой, хороший вкус. Но все-таки тут есть некоторое романтическое отстранение от читателя: хочешь понимай, хочешь нет. А чтобы понять, придется как следует подумать. Это вполне достойный и красивый художественный жест, но мне он не близок. Мне кажется, что читателю нужно минимально помогать: что-то подчеркнуть, что-то разъяснить, потому что не читатель приходит к поэту, а поэт к читателю. Но это моя позиция, в некотором смысле антиромантическая”.

 

Столичный провинциал. — “Гудок”, 2010, 4 февраля <

http://www.gudok.ru >.

Говорит Евгений Попов: “Между Шукшиным и Аксеновым гораздо больше общего, чем может показаться. Они оба, в сущности, из народа, у обоих были репрессированы родители. Аксенов прекрасно знал русскую жизнь, а Шукшин вовсе не был чужд западной культуре. Он учился во ВГИКе, в юности смотрел и Феллини, и Антониони, и других классиков кино. В его последних рассказах можно видеть такие формалистические виражи, каких не найдешь и у иного модерниста. Представление о Шукшине как о человеке от сохи — очень сомнительное. Несколько лет назад одно издательство заказало мне предисловие и комментарий к тому прозы Шукшина, и я очень увлеченно занимался этим делом. Комментарий получился объемный. Теперь я могу уверенно сказать, что Шукшин, кроме всего прочего, писатель большой культуры. Главное в его творчестве, по-моему, рассказы. Они и оказывают наибольшее влияние на сегодняшнюю литературу”.

 

Людмила Улицкая. Я ощущаю себя путешественником. Беседу вела Зоя Мастер.  — “Лебедь”, Бостон, 2010, №  614, 16 мая < http://www.lebed.com >.

“Сегодня та часть человечества, которую принято называть цивилизованной, переживает колоссальное „переформатирование” — сама культура меняет свои характеристики, свои качества, свои границы. Процесс интереснейший, мы его участники, причем лично я принадлежу как раз к „уходящей” культуре, и по возрасту, и по воспитанию, и по пристрастиям. Только намечаются черты будущей культуры, и многого о ней мы просто не знаем, но совершенно очевидно, что основной формой освоения мира будет не чтение, а другие способы получения и передачи информации. Меняется и сам человек…”

“„Туристическая” позиция и есть та самая, которую мне и хотелось бы занимать (хотя я ее нигде так не называю), — позиция беспристрастия, невовлеченного взгляда, возможной объективности. Признаюсь, я действительно ощущаю себя путешественником, причем с каждым  годом и даже днем ясно осознаю, что путешествие скоро закончится. Я очень бы хотела быть по возможности свободной от идеологических схем, от навязываемых культурой, воспитанием и происхождением шаблонов и клише. Я бы не хотела, чтобы моя, как это теперь называется, „идентичность” на сто процентов от всего этого зависела. Мне не обязательно кому-то нравиться”.

 

Константин Фрумкин. Фильм жизни и его раскадровка. Проект новой философской науки. — “Топос”, 2010, 19 мая < http://topos.ru >.

“Ни наука, ни философия сегодня не занимаются тем, что можно было бы назвать драматургией индивидуальной человеческой жизни. <…> Вообще, для социальных наук должен бы быть важнейшим вопрос: из каких частей складывается человеческая судьба? Какие эпизоды в биографии являются стереотипными („годы учебы”), а какие — сугубо индивидуальными? Как структура биографии влияет на ощущение счастья? Хотя социологи, разумеется, так или иначе сталкиваются с этими проблемами и исследуют их аспекты, но в качестве отдельного предмета исследования, автономной темы в рамках социальных наук этот вопрос еще не сформировался, и неизвестно, сформируется ли”.

“Между тем именно в рамках „Теории биографии” могла бы появиться наука или учение о „внутренней стороне” человеческой жизни, о том, что человек видит и ощущает, пока живет. Разумеется, человеческая жизнь не сводится к тому, что человек видит: в ней есть еще и деяния, и отношения с другими людьми, и часто неощутимые события, происходящие в глубинах подсознания или в пучинах физиологии, — и тем не менее в человеческой жизни можно выделить аспект пассивного созерцания — его можно было бы назвать „фильмом жизни”. <…> Этот фильм человек смотрит — и предстоит еще выяснить, из каких эпизодов он складывается и что занимает большее количество „экранного времени”. Критерий „экранного времени” чрезвычайно важен, чтобы понять, каково же на самом деле содержание человеческой жизни — вопреки тому, что принято о ней рассказывать”.

“<…> одна из важнейших задач кадрографии — критика тех аспектов в рассказах о жизни, которые не вытекают из реального человеческого опыта, а представляют собой лишь дань стереотипным общественным формам фиксации и описания человеческой жизни”.

 

Ревекка Фрумкина. Памяти Льва Лосева. — “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 20 мая < http://www.polit.ru >.

“Признаюсь, что в свое время масштаб Лосева мне открылся как-то неожиданно и „неправильно”, ибо во многом случайно — благодаря последней строфе его стихотворения 1987  года, написанного Бродскому в связи с вручением Нобелевской премии”.

“Эссеистика Лосева глубже многих научных трудов почтенных авторов, потому что убран разве что аппарат, текст же безупречно логичен. Притом логика эта сразу воспринимается как надводная часть айсберга, а не как плод изящных фантазий, которые трудно поставить под вопрос именно потому, что в эссе разрешено полагаться не только на доводы рассудка. Примером может послужить эссе „Бедствие среднего вкуса”, заглавие которого является частью следующей фразы из романа Пастернака „Доктор Живаго”: „Они не знали, что бедствие среднего вкуса хуже бедствия безвкусицы”. Как бы мимоходом автор дает в этом эссе лучшее из известных мне определений понятия китч и обращается к актуальной для конца 1980-х  годов полемике о художественном статусе романа „Доктор Живаго””.

 

Алексей Цветков. Слишком короткая вечность. — “ InLiberty.ru /Свободная

среда”, 2010, 8 апреля < http://www.inliberty.ru >.

“Что же касается искусства, то в нем декларация разрыва с прошлым стала чуть ли не цеховой присягой. <…> Гуманитарная эрудиция и склонность к отсылкам в прошлое воспринимается как маска, мы уже редко в состоянии поверить, что человека, если он не ботаник в плохом смысле, может реально волновать поэзия Данте, музыка Генделя, живопись Пуссена — сами по себе, а не в пику современности и не ради позы ретрограда”.

“Я пишу все это вовсе не из соображений луддизма и не с кислой миной воинствующего консерватора. Но иногда прогресс представляется мне радостным взмыванием в небеса аэростата, из которого в предвкушении этой встречи с небесами выбросили не только весь балласт, но также и снаряжение с продовольствием. Или радостным рывком вперед земляного червя после того, как у него отсекли лопатой полкорпуса”.

 

Ирина Чайковская (Бостон). Журналу “Нева” 55 лет. Интервью с главным редактором Натальей Гранцевой. — “Чайка”, 2010, №  8 (163), 16 апреля < http://www.chayka.org >.

“— В Питере мирно сосуществуют два толстых журнала — „ Звезда ” и „ Нева ” . „ Звезда ” , насколько я знаю, основана в 1924  году, вы в сравнении с ней еще очень молодой журнал. Есть ли у вас какое-то размежевание с „ коллегой-соперником ” ? В

XIX  веке два журнала прогрессивного направления, „ Современник ” и „ Отечественные записки ”, переманивали друг у друга авторов, старались перещеголять один другого едкостью критических статей. А как обстоит дело у вас?

—<…> В вашем вопросе содержится верное утверждение о „мирном сосуществовании” двух питерских журналов. Я не вижу, чтобы между „Невой” и „Звездой” существовали какие-то идейные разногласия. Мы не переманиваем авторов, но внимательный наблюдатель заметит, что некоторые литературные имена встречаются в обоих журналах. Кроме того, лично я трепетно отношусь не только к людям, работающим в „Звезде”, с которыми давно знакома, но и к понятию „корпоративная этика”. Конечно, между нами существует некоторое „размежевание”, но оно скорее — содержательное, сложившееся исторически. Оно — не результат чьего-то умысла. Например, наши коллеги из „Звезды” уже много лет исследуют историю кавказских войн, и я не вижу смысла придумывать какую-то конкуренцию на этом поле”.

 

Черногорские беседы. — “Дирижабль”, Нижний Новгород, №  15 < http://www.dirizhabl.sandy.ru/almanac >.

“ Иван Лимбах: Ну, начали с такой концептуальной, на мой взгляд, реплики... Что в природе никаких оснований для... вот этой счетности марксисткой... нет. Мы на самом деле со слова „справедливость” начали... В природе у справедливости корней нет, а куча социальных теорий об этом... И христианство, мне кажется, оно тоже там где-то, вокруг слова „справедливость”... И в принципе любое использование слова „справедливость” — это уход от природных корней. А по идее все процессы природны... Мы же все-таки по базе из природы — никуда не деться...

Евгений Стрелков: Тогда такой вопрос: а мы можем построить социум на других отношениях, кроме вот этой декларации справедливости? Справедливости либо сейчас, либо в будущем, либо в посмертном будущем... Можно ли построить нормальную социальную, как сейчас говорят, оптимистическую концепцию, не привлекая вот этого понятия?..”

А также: “ Евгений Стрелков: Ученые выяснили, что мужчина, когда хочет понравиться женщине, употребляет гораздо большее количество редких слов — слов из словаря. Можно сказать: луна, он говорит: светило. То есть редкие слова у мужчины — как длинные перья у самца фазана”.

 

Андрей Шарый. Обозреватель РС Иван Толстой — о Нобелевской премии Пастернака. — “ SvobodaNews.ru ”, 2010, 23 апреля < http://www.svobodanews.ru >.

Автор книги “Отмытый роман Пастернака” Иван Толстой рассказывает о своей новой работе “Доктор Живаго: новые факты и находки в Нобелевском архиве”. Среди прочего: “Было очень интересно проследить, как Пастернак продвигался и на каких основаниях его кандидатура отклонялась членами Нобелевского комитета. <…> Шведы сразу же заказали одному из экспертов, знаменитому шведскому филологу и специалисту по европейской литературе Антону Карлгрену, большой серьезный доклад о Пастернаке, из которого должно было следовать, заслуживает пастернаковская кандидатура премии или нет. Антон Карлгрен работал полтора  года. И к лету 1947  года представил огромный доклад, почти на 50 страниц большого формата, убористо написанный от руки. И копия этого доклада там, в нобелевских папках, и лежит. Этот доклад Карлгрена выносил следующее суждение: Пастернак — великолепный поэт, очень сложный и изощренный, но масштаб его таланта таков, что пока что стоит отложить эту кандидатуру и посмотреть, как будет дальше развиваться этот поэт. Карлгрен не давал рекомендации на присуждение премии. И Нобелевский комитет так и прочел этот доклад, сделал свои выводы, и Пастернак был отложен на следующий  год. На следующий, 1947  год Пастернак снова выдвигался на Нобелевскую премию, и из  года в  год — в 1947, 1948, 1949, 1950 и в 1957  годах — вывод шведских академиков был один и тот же: масштаб Пастернака недостаточен”.

 

Эволюция искусственного интеллекта. Лекция Михаила Бурцева. — “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 30 апреля < http://www.polit.ru/lectures >.

Расшифровка лекции, прочитанной 7 апреля 2009  года в Политехническом музее. Среди прочего: “Можно говорить, что у человека — расширенный фенотип, в который включены все инструменты, которыми он может пользоваться. И более того, сегодня мы подходим к тому моменту, когда человек становится способен управлять дальнейшей эволюцией как своего расширенного фенотипа (т. е. создавая новые инструменты), так и напрямую — биологической эволюцией, внося какие-то генетические модификации в свой геном, своего потомства. Таким образом, как я говорил, у нас есть две задачи — задача понять естественный интеллект через его моделирование и задача создать искусственный — системы, которые нам будут помогать. И очевидно, что в этом процессе эволюции наши системы искусственного интеллекта будут включаться в расширенный фенотип человека. Тут встает очень интересный вопрос: эта эволюция — как ее понимать? Это человек расширяет свой фенотип, включая в него искусственный интеллект, или искусственный интеллект — это новый вид, расширением которого будет являться человек?”

 

Составитель Андрей Василевский

 

“Арион”, “Вопросы истории”, “Вопросы литературы”, “Дальний Восток”,

“День и ночь”, “Звезда”, “Знамя”, “Континент”, “Литературная учеба”,

“Наше наследие”, “Октябрь”

 

Максим Амелин, Вероника Зусева. “Тридцатилетние” семь лет спустя. — “Арион”, 2010, №  1 .

Самое интересное и острое, на мой взгляд, в этой — местами кажущейся даже и провокативной (со стороны отвечающего, разумеется) — беседе отнюдь не разговор  о поколении, заявленном в заголовке. И не о собственных пристрастиях М. Амелина в современном искусстве (он принципиально относит поэзию не к литературе, но к искусству) . А — жестко ревизионистское отношение к поэзии серебряного и золотого  веков.

 

Александр Беззубцев-Кондаков. Сталинский андроид. — “Дальний Восток”, Хабаровск, 2010, №  3 <

http://www.journaldalniyvostok.ru>.

О почти мистической идее “инженерии человеческих душ”, теме схожести советского человека с заведенным механизмом и о “большом конвейере” (образ подсказан писателем Яковом Ильиным) как метафоре общественно-политических процессов. В прозе тех 1920-х предсказывалось и клонирование (“Машина Эмери” М. Слонимского), а писатель П. Вигдорович, описывая своего героя, экскаваторщика Сергея Егорова, вложил в его уста полушутку о том, что машина с ковшом не только что родственное ему существо, а возможно даже и… жена. Разговоры о выведении “гомо советикуса” шли полным ходом. “Генетик А. Серебровский в 1929  году выступил с предложением внедрить „социалистическую евгенику” или антропотехнику, суть которой состояла в том, чтобы искусственно осеменять женщин спермой талантливых мужчин. Предпринимались попытки изобрести технику сотворения нового человека — конструирования модернизированной модели биологической машины”.

 

Дмитрий Быков. Сергею Юрскому. — “Континент”, 2010, №  1 (143) <

http://magazines.russ.ru/continent>.

Поздравительная ода к юбилею мастера. По-моему, отличная.

Полторы страницы стихотворного текста выложены “прозой”. На грани сами знаете чего. Всего.

 

Дмитрий Веденяпин. Описанья бессмысленны. Стихи. — “Знамя”, 2010, №  6 .

 

Автобус уехал, мы остались у входа в лес.

Было тихо, пахло цветами.

По шоссе процокал всадник — неужто без ?

Так и есть! — улыбаясь плечами,

И пропал… И опять закружилось: чьик-чьик, фьють-фьють,

Зазвенело, ожило.

Мимо поля и луга идти было сорок минут,

Через лес — двадцать, тридцать от силы.

Мы пошли по шоссе мимо луга с далекой козой.

Описанья бессмысленны — это понятно,

Как, допустим, Шаламов в Монтрё, а Набоков в СИЗО.

Завтра едем обратно.

 

Владимир Губайловский. О профессиональной поэзии. — “Арион”, 2010, №  1.

“Можно ли сказать, что всем трем критериям (они скрупулезно перечислены в финале статьи, в последней главке “Неутешительный итог”. — П. К. ) соответствует работа шестисот современных русских поэтов? Сегодня нельзя. Но шанс есть у всех.

Виктор Шкловский говорил, что в удачах гениев человечество оплачивает неудачи многих. Это правда. Питательный гумус поэзии вовсе не бесчисленные графоманы (они почти никакой роли в реальной поэзии не играют, поскольку своих стихов писать не умеют, а чужих не понимают, да и не читают почти). Этот гумус — настоящие профессионалы, люди с уникальным голосом и „хищным глазомером”, положившие жизнь на то, чтобы доказать себе и другим, что нет ничего выше и важнее служения слову, но не сумевшие по каким-то горьким причинам утвердить свое право на будущее.

Потому-то так дороги стихи, удостоившиеся подлинного успеха, золотой полновесной славы: за них заплачена очень дорогая цена, и заплачена не только их автором”.

Игорь Зимин. Генерал П. А. Черевин. — “Вопросы истории”, 2010, №  6.

Увлекательное биографическое исследование о человеке, пользовавшемся безусловным доверием трех российских императоров (Александра II, Александра III и Николая  II). Этот самый Петр Александрович Черевин (1837 — 1896) мог бы стать героем художественного романа — фигура была более чем колоритная: он был и генерал-губернатором мятежной Вильны (в 25 лет!), служил под Муравьевым-“вешателем”, храбро воевал в Русско-турецкой войне… Презирая III Отделение, Черевин стал шефом жандармов после возникновения “Народной воли” и создал царскую службу безопасности (после событий 1881 г.). Террористы, разумеется, покушались и на него. Несмотря на развивающийся алкоголизм (который собственное руководство П. Ч. скрепя сердце терпело), был он, по признанию объективных мемуаристов, отличным, умным администратором, “человеком чести и долга”. Скупой на эмоции Николай II характеризовал его как “верного и честного друга” и после смерти Черевина пешком проводил гроб своего начальника охраны (умершего от воспаления легких) до Николаевского вокзала.

 

Екатерина Иванова. Кризис языка и язык кризиса в новейшей русской поэзии.  — “Литературная учеба”, 2010, №  3 (май — июнь) .

“Язык разделяет судьбу падшего человека, вслед за ним он наследует способность быть носителем зла, природа которого, если можно так сказать, не материальна. Речь идет не об очевидной порче языка (в частности, ненормативная лексика и т. д.), а о неуловимом состоянии смертности, которое так же незаметно, так же скрыто за роскошью мимолетных языковых явлений, как скрыта смертность в природе. Язык в поэтическом мире Кековой во многом, если не во всем, подобен природе. Это отождествление происходит и через качество тварности, и через качество органичности. В этом ее принципиальное расхождение с Бродским, который наделяет язык сакральной и в то же время бесчеловечной природой”.

Оговорюсь, что статья Е. Ивановой — совсем не о поэзии Кековой. Здесь идет разговор о многих поэтах (внутри разговора о метафизике языка).

 

Георгий Листвин. Хроника Сибирского Ледяного похода. — “День и ночь”, Красноярск, 2010, №  1 <

http://www.krasdin.ru>.

Подробный (с привлечением воспоминаний непосредственных свидетелей и участников событий) очерк об отступлении сибирских белых армий в декабре 1919 г. — январе 1920  г. по территории Красноярского и Каннского уездов “и его центральном событии  — проходе войсковой колонны генерала Каппеля по Кану”. Душераздирающее чтение.

Полковник фон Лампе: “…получалось совершенно нелепое, но одинаково типичное для всех белых фронтов положение: когда уходили красные — население с удовлетворением подсчитывало, что у него осталось… Когда уходили белые — население со злобой высчитывало, что у него взяли… Красные грозили, и грозили весьма недвусмысленно, взять все и брали часть — население было обмануто и… удовлетворено. Белые обещали законность, брали немногое — и население было озлоблено”. Добавим, что впереди отступающих армий сноровисто бежали большевистские агитаторы, “готовили почву”… А Владимиру Каппелю тем временем понемногу ампутировали (кусочками) отмороженные стопы. Ходить и стоять он не мог, но в седло еще требовал его усаживать, ехал сидя. Иногда приостанавливал лошадь и как-то “привставал” в седле, подбадривая солдат. Потом белые отступали уже с его гробом.

Во вступлении к своему исследованию Г.  Листвин точно и просто пишет: “Проиграли все: победители через семьдесят лет оказались в стане побежденных, а бывшие побежденные не испытывают радости от торжества суда Истории. И ни одна из сторон не принесла покаяния. В последнее время гражданское противостояние проявляется в войне памятников…”

 

Литературный музей. Чеховиана. — “Вопросы литературы”, 2010, №  2 (март — апрель) .

Открытие новой рубрики в журнале.

“Литературные музеи стали возникать в конце XIX  века. Первым открылся в Германии музей Шиллера. В России появились музеи Пушкина, Лермонтова, Толстого, Чехова… После революционного разгула, когда сожжены и разграблены были многие дворянские усадьбы, возникающие литературные музеи (квартиры, дома, усадьбы, заповедники) в новых идеологических рамках исподволь оберегали культуру русского прошлого. <…> Разбросанные по всей литературной карте страны — от Мурманской области (музей Венедикта Ерофеева) до Сахалина (музеи А. П. Чехова) — сотни больших и малых, федеральных и муниципальных литературных музеев остаются островками культуры, к которым тянутся местные жители, знающие наизусть биографии своих знаменитых земляков. <…> Редакция намерена не только рассказывать об истории, судьбах, современной жизни литературных музеев, но и публиковать бесценные архивные материалы из музейных коллекций — российских и иностранных”.

Далее после обстоятельного предисловия замдиректора ГЛМ Елены Михайловой (“Государственный литературный музей, Москва”) идет ею же подготовленная публикация архивного текста, написанного когда-то сотрудницей отдела классической литературы Е. Н. Дунаевой (1918 — 1996), — о начале создания Чеховского фонда в Москве (1912) и организации Чеховского мемориального музея. Научный сотрудник южносахалинского Музея книги “Остров Сахалин” (С. Воложанинова), созданного пять лет назад, пишет здесь о своем музейном образовании. А литературовед Павел Фокин рассказывает о полузабытой и малоизвестной коллекции чеховских материалов, о собрании Александра Жукова, который в 1912 — 1930  годах (тогда и создавалась его коллекция, хранящаяся в ГЛМ) был студентом Юрьевского (Тартуского) университета. Публикуются и некоторые интереснейшие материалы из этой коллекции.

 

Самуил Лурье. Листки перекидного. — “Континент”, 2010, №  1 (143).

“Дополнительно сообщаем, что публикуемый цикл эссе сложился из колонок ныне почившего петербургского аналитического еженедельника „Дело” (где С.  Лурье вел постоянную рубрику „Взгляд из угла”) и публиковался в газете в соответствии с теми датами, которые и указаны в начале каждой главки”.

Из сюжета “26 января 2006. Остров РЛ: эпилог”, о Лидии Чуковской.

“Что бы ни случилось со страной, с человечеством, с литературой, со всеми остальными сочинениями Лидии Чуковской, — повесть под названием „Софья Петровна” навсегда останется необходимой вещью для каждого и любого, кому хотелось бы понять, как устроена жизнь. <…> Жила практически в подполье, невидимкой — „как стакан, закатившийся в щель”. На самом деле — как интернированный посол — чрезвычайный и полномочный — республики (затонувшей, островной) Русская Литература. В государстве с идеологией противоположной. Отменившем презумпцию человеческого достоинства.

Каждый день Лидия Чуковская составляла отчеты — и отсылала на свою несуществующую родину. Сообщала Герцену и Салтыкову (и чтобы дали знать Пушкину с Некрасовым), как обстоят тут дела. Каких успехов добились террор, цензура и пропаганда в деле развращения широких народных масс.

Занималась, по соц. законности говоря, шпионажем. В пользу мертвых гениев.

Сообщила — да! — всю правду, только правду, ничего, кроме правды.

И поэтому нынешние добродушные полагают, что Лидия Чуковская по своей роли была — всего лишь свидетель (допускают, что — добросовестный).

И над гробом не было сказано, — во всяком случае, не сказал тот человек, от которого я ждал, что он это скажет (не Солженицын ли? — П. К. ), — что она придумала новый способ действий, единственно возможный для искусства в эпоху абсолютного торжества лжи: придать наблюдаемым лично фактам — самым обыкновенным фактам времени, то есть постыдным и ужасным — силу художественных образов. Равную причиняемой ими боли.

Попросту — написала последние страницы русской классики. С блеском и благородством. И закрыла ее”.

 

Мы и Чехов. 150 лет со дня рождения А. П. Чехова. — “День и ночь”, Красноярск, 2010, №  1, январь — февраль.

Сквозная, юбилейная рубрика, равномерно распределенная по пространству журнала. Вот — из местного филолога Артема Кишкурина (видно, вынуто из Сети, или же он прислал свои соображения в редакцию по “электронке”): “…это писатель, около не слишком выразительного памятника которому собираются остро нуждающиеся в субкультурном самоопределении юные красноярцы. Собираются и ведут себя неподобающе (смайлик). А если вспомнить о том, что он еще и доктор, то, безусловно, — диагност, может быть, даже где-то доктор Хаус своего времени”.

 

Татьяна Михайловская. Уроки Некрасова. — “Арион”, 2010, №  2.

Одна из самых необходимых сегодня, как мне кажется — для разговора о поэтах и поэзии, — публикаций.

“Реформатор русского стиха, наметивший путь развития русской поэзии на многие десятилетия, он был непримиримый — по отношению ко всему, что считал несправедливым, равно, касалось это литературных или человеческих отношений. У него была на все своя точка зрения, общих мнений он не признавал. В стране поголовного конформизма нелегко оказывать сопротивление окружающей среде. Таким людям трудно жить и сложно добиваться успеха. Для многих он был примером отрицательным — смотрите, вот так характер мешает таланту делать карьеру (печататься, издавать книги, получать премии, входить в жюри, получать гонорары и т. д.). Порой он совершал такие явно в ущерб себе поступки, что только руками разведешь: зачем? Впрочем, ответ он сам подсказывал: „Не путать факт публикации и факт литературы”. Всеволод Николаевич учил не проповедями, а именно поступками. Сегодня мало кем эти уроки востребованы, но ведь будет и завтра.

И среди этих уроков первый — урок свободы ”.

Александр Михайловский. Провинциальные церковные приходы во второй половине 1940-х  годов. — “Вопросы истории”, 2010, №  6.

О беспрецедентной поддержке церкви и верующих со стороны сельсоветов и правлений колхозов в указанный период. Читаешь — глазам не веришь: плакать и смеяться. Продлилось недолго.

 

Настоящий Чехов. Кама Гинкас, Максим Осипов, Елена Степанян. Вступление Натальи Ивановой. — “Знамя”, 2010, №  6.

“…А между тем не такое уж он наше зеркало, он показывает нам нередко и то, чем мы никак не располагаем; не наше, а свое добро. Например, Чехов не пропустит даже намека на доброе чувство, малейшего поползновения к хорошему, простого проявления деликатности, скромности, житейской порядочности, тонкости, красоты. (Недаром же в облике человека, скажем, занимающегося лесопосадками или скупающего земельные участки, он отмечает детали, совсем не идущие к делу, — „ты изящен, у тебя музыкальный голос”, например.) Разве это мы отражаемся в чеховском зеркале? В его мире возможно возрождение человека, в которое мы, как правило, не верим, о котором мы не помышляем, когда общаемся с личностью вроде Лаевского, так сказать, „в реале”, в рамках нашей действительной повседневной жизни. Вспомним „Дуэль”, „Скрипку Ротшильда” или „Жену”, где герои воскресают (в „Скрипке Ротшильда” уже почти за пределами земной жизни). Для „агностика” Чехова, который был готов удивляться интеллигентской вере Д. С. Мережковского („бойкого богоносца”, по выражению Чуковского), — так вот для „неверующего” Чехова актуальны были слова пророка о Христе, что Тот „льна курящегося не угасит”. То есть опять-таки не так уж в отношении нас Чехов и „зеркален”: мы-то готовы угашать курящийся лен и не видеть в человеке ни грана доброго и хорошего. <…> Чехов адогматичен, то есть, как говорят многие, пишущие о нем, безыдеен. Нет, он идеен. Его идея — это деталь , занимающая у него ключевое место и нередко говорящая о несравненной красоте мира и о счастье жить и быть”.

Это — из заметок Елены Степанян. И как интересно пишет она еще и о самом, казалось бы, безнадежном у Чехова, о “Скучной истории”!

 

Александр Нилин. Линия Модильяни. Мой ордынский роман. — “Знамя”,

2010, №  6.

Мне показалось, что этот искусно прописанный ( как бы мемуарный ) текст и есть роман о судьбе — весьма, как я почувствовал, драматичной (при всем внешнем благополучии). Эту драму (в старом, классическом смысле) и не увидишь сразу. А уже потом  — и Ахматова, и Бродский, и Ардовы… Читая, вспоминал излюбленное стихотворение — пера одного из героев произведения: “Это — влияние статуй. Вернее, их полых ниш. / То есть, если не святость, то хоть ее синоним. / Представь, что все это — правда. Представь, что ты говоришь / о себе, говоря о них, о лишнем, о постороннем”. И — там, где еще ближе: “Представь, что чем искренней голос, тем меньше в нем слезы” (“Новая жизнь”). Так показалось.

Думаю, что остроумно-нежное “собачье” сочинение Тимура Кибирова (“Лада, или Радость. Хроника верной и счастливо любви”) тоже не про то . Попервоначалу я его совсем не распробовал, а потом пригляделся: и в нем много чего понапрятано; и никакого тебе Живого Журнала не надо, а — пойди догадайся, может, это замаскированное такое послание другу-читателю , в окололицейском смысле? Почему нет?

 

“Он был искренним, а это великое достоинство…” Отклики современников на кончину А. П. Чехова. Из июльских газет 1904 г. Вступительная статья и публикация Б. В. Егорова. — “Наше наследие”, 2010, №  93-94 <

http://www.nasledie-rus.ru>.

Чеховская подборка номера проиллюстрирована материалами, предоставленными Домом-музеем А. П. Чехова в Москве. Коллекцию газет музею передал Председатель Совета Федерации С. М. Миронов.

Из вступления: “Когда-то старейшая тогда московская актриса С. С. Пилявская рассказывала в редакции „Нашего наследия”, как ее позвала к себе домой О. Л. Книппер-Чехова, бывшая уже в весьма преклонных  годах, попросила снять с антресолей кожаный чемодан и достала оттуда белоснежную шелковую мужскую рубашку. „Это рубашка Антона Павловича, — сказала Ольга Леонардовна, — я отдаю ее в музей, а перед этим ее надо постирать. Помоги мне, пожалуйста”. „Я стирала в мыльной пене рубашку Чехова, и у меня тряслись руки”, — говорила Пилявская. Именно эту снежно-белую рубашку увидел я в одной из витрин музея. Вот такие реликвии придают мемориальному музею аромат подлинности и жизни”.

 

Памяти Елены Шварц. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2010, №  5 .

Самый последний текст номера, в сущности некролог, подписанный сорока пятью литераторами. Жаль, что не знаю, кто написал все эти пронзительные слова.

“Перестала жить Елена Андреевна Шварц, Лена Шварц, поэт. Встретила смерть бесстрашно и тихо, как последнюю из неизбежных для каждого настоящего поэта обид. Веря, что справедливость, когда наступит, будет на ее стороне:

Но когда я пылинкою стану —

Вот тогда моя явится суть.

Она писала стихи, не похожие ни на чьи, стихи для одного-единственного — ее собственного — голоса, и с первых же шагов, еще в ранней юности, была высоко оценена — осыпана похвалами и лестными предсказаниями — в кругу людей, понимавших литературу. В узком кругу: несколько почтенных интеллигентов, несколько начинающих пишущих, страдавших аллергией на пошлость и ложь. С практикой литературного официоза интонации Елены Шварц были несовместимы абсолютно. На протяжении четверти  века лишь три-четыре ее стихотворения были пропущены в печать. Слава все равно пришла, и почти сразу, — но подпольная, опасная: самиздат, тамиздат. А жизнь Елены Шварц превратилась в мучительный подвиг. В подвиг раскаленного угля, не дающего себя растоптать. Без метафор — в подвиг автора, верного своему предназначению. Свой дар она осуществляла, как исполняют долг, — вопреки соблазнам и презирая невзгоды.

Талант Елены Шварц и ее характер оказались так сильны, что войну с бездарной эпохой она выиграла. Ее стихи завоевали всемирное признание, опубликованы теперь и в России. Нет сомнения, что ее имя останется в истории поэзии, окруженное магическим, трагическим ореолом, и необыкновенный голос ее никогда не умолкнет”.

 

Андрей Пермяков. Рецензия на книгу Игоря Меламеда “Воздаяние” (М., 2010).  — “Арион”, 2010, №  2.

“Традиция философской и бытийной лирики в русской поэзии насчитывает не одно столетие, и попытка добавить к существующему корпусу текстов еще некоторое их количество, безусловно, требует смелости, а главное — осознания высот духа и веры, куда надо подняться, дабы дерзание это оказалось удачным. <…> Вообще, возможность такой книги в наше время почти невероятна: все-таки площадка, ограниченная классической просодией, библейской тематикой и обращениями к счастливому прошлому, застроена весьма плотно. Интересно и плодотворно работать в этой области удается не более чем двум-трем авторам. Игорь Меламед принадлежит к их числу…”

 

Елена Погорелая. Паломничество в Аид (о поэзии Марии Галиной). — “Арион”, 2010, №  2.

“Мертвые, которые не могут успокоиться, и живые, которые не в силах отпустить своих мертвых, — вот, пожалуй, сквозная тема, сквозной сюжет галинской лирики. Впрочем, если это и страшная сказка, то, во всяком случае, — страшная сказка о бессмертной любви” .

 

Ирина Роднянская. В погоне за флогистоном (“Лирическая дерзость” позавчера, вчера и сегодня). — “Арион”, 2010, №  1.

С помощью своего читательского опыта И. Р. ищет “огненную субстанцию”, “дерзость сердечной безоглядности ”, “не гипноз, а короткое замыкание” стихотворения в сердце читателя. И разбирает свои примеры.

Ближе к финалу, говоря о “непроизвольности, доведенной до искусства, обращается и к книге Андрея Василевского “Все равно” (2009): “Стихи — мрачнее не бывает

(см. заглавие сборничка), но в дерзости проникания им не откажешь”.

 

Владимир Салимон. Пока не приключится чудо. — “Арион”, 2010, №  2.

 

На себе испытывал влияние

я поэтов всех поочередно,

каждым проходил я испытание,

прежде чем заговорить свободно.

Как же мне не петь с чужого голоса,

слыша пенье Ангелов небесных,

что поют во тьме ночной так горестно,

как лесные птицы в клетках тесных!

 

Ольга Серебряная. Ясный Гаспаров. — “Октябрь”, 2010, №  5 <

http://magazines.russ.ru/october>.

“Но вот общественные потребности сменились. И мы благополучно забыли об Аверинцеве. А филология продолжает выполнять присвоенную ей Аверинцевым расширительную функцию общей герменевтики, „службы понимания”. Только у нас теперь не культ Аверинцева, а культ Гаспарова.

На какую же общественную потребность отвечают сегодня его сочинения? Очевидно, на потребность в обретении ориентации в окружающем нас мире, на потребность в примере сортировки явлений на важные и неважные, на потребность в обоснованной и лишенной пафоса этической оценке того или иного. И отвечают на эту потребность как раз „Записи и выписки”, а не стиховедческие труды Гаспарова о русском или европейском стихе.

Как классический филолог Гаспаров, конечно, знал, что, прежде чем обсуждать нечто, требуется сначала показать, что это нечто достойно обсуждения. „Записки и выписки” — это подбор удостоенных понимающего внимания вещей. В разделах „От А до Я” интерпретация всегда возникает из связи, установленной автором между записью и данным ей заголовком. О чем цитата из письма старого Оксмана к Чуковскому: „Нас мало, да и тех нет”? Гаспаров дает ей заголовок „Мы”. Нам понятно: это о нашем вечном желании „теплой тесноты”. Грустная для нас констатация, зато как кристально ясно выражена и насколько лишена дидактизма!”

 

Синяя тетрадь. Красноярский литературный лицей. Мастерская И. А. Москвиной.  — “День и ночь”, Красноярск, 2010, №  2, март — апрель.

Творчество школьников. Среди “песенок-закличек” вослед Кириллу Шитикову и Соне Черкашиной идет Эмили Уитман:

 

Дождик, дождь,

Великий вождь!

Не лей ты ливнем,

А сиди себе сиднем

На небе синем!

…Вот и гадай, псевдоним это, сооруженный из имен двух американских поэтов, или ее и взаправду так зовут. Не удивлюсь, если и взаправду.

 

Андрей Шарый. Мы как герои, герои как мы. Опыт возвращения в несоветское детство. — “Иностранная литература”, 2010, №  6 .

Фантомас, Виннету, Зорро, Дракула и Джеймс Бонд. Квинтэссенция исследования, которому автор (хорошо известный слушателям радио “Свобода”) посвятил не один  год жизни. Интересно, в частности, о “ключевых показателях”, “оказывающих влияние на формирование высокой массовой культуры ” (выделено мной. — П. К. ). То есть понимай так, что в России (и при царе, и при красных, и после них) ничего подобного быть не могло и не может, — стало быть, Штирлицу не угнаться за Бондом, а Фандорину никогда не одолеть Жюва. Замечательны наблюдения автора над категориями-образами Добра и Зла в этой “высокой культуре” (не в пользу, разумеется, первого): “Зло было и будет притягательнее Добра, потому что Зло есть воплощение свободы”, — и еще страница подобных сентенций, очень “убедительных”. Только мы-то с вами помним, что это и не Зло и не Добро (в масскульте-то), это такие… ну, роли-типажи. И. о. Добра и Зла. Потому и ловим кайф от всей этой беспримесной массы, которую нам действительно самим не слепить. У нас были и есть свои Чарская и Маринина, свой, прости Господи, Юлиан Семенов. И свои показатели, и тогда и сейчас. Так что с Зорро им лучше бы и не тягаться.

 

Составитель Павел Крючков

 

 

ИЗ ЛЕТОПИСИ “НОВОГО МИРА”

Сентябрь

35 лет назад — в №  9 за 1975  год напечатана повесть Чингиза Айтматова “Ранние журавли”.

75 лет назад — в №  9, 10, 11, 12 за 1935  год напечатан роман Леонида Леонова

“Дорога на Океан”.