Несмотря на накопившуюся усталость и даже несмотря на то, что мы снова промокли через двадцать минут, после того, как выехали из кемпинга, я все—таки залюбовалась дорогой, во всяком случае, той её частью, которую видела. Тянувшийся по сопкам лес то и дело проваливался куда—то вниз, и мы оказывались на тоненьком ажурном виадуке, и до верхушек деревьев, которые стояли с поникшими макушками где—то далеко внизу, было не менее сотни метров. Потом виадук заканчивался, сопки сходились, и шоссе проныривало между ними. По сторонам были желтые песчаные откосы, дорога поворачивала то в одну сторону, то в другую, а потом мы снова оказывались где—то наверху, а внизу, в тумане тонули реки и крутые берега, тополя и песчаные плесы… И хотя дорога ни разу за все долгие километры не поднялась ни на метр, было ощущение, что мы едем под самыми облаками…

Как только мы выехали в Эйкумену, и по сторонам стали появляться кафе и магазинчики, мы стали искать телефон. Через час я была готова разорвать от злости каждого, кто мне отказывал. Они смотрели на нас, грязных, промокших, с явным презрением, и сколько я ни старалась объяснить, почему мне так важно сделать этот звонок, меня никто не слушал.

— Да я заплачУ, сколько скажете! Вот! — убеждала я очередную продавщицу и трясла перед ее лицом деньгами. А она, чистенькая, причесанная, пахнущая конфетами и пряниками, надменно смотрела на меня, словно я была грязным, пьяным бомжом.

— Тьфу, чтоб тебя! — я в сердцах пинала дверь и вылетала на улицу, под моросящий дождь.

Под Кемерово мы снова попали под ливень. Прямое ровное шоссе было идеально гладким, но сверху вдруг полился такой мощный поток воды, что я была вынуждена включить аварийную сигнализацию и потихоньку съехать на обочину. Там меня уже ждал Андрей. Я отжала перчатки, снова надела их, а он задрал наверх «челюсть» шлема и обернулся ко мне. Он смеялся.

— Вот влипли, а? Это на…. — мимо нас пронесся автомобиль, и фонтан воды из—под колес залил Андрею лицо и рот. Мои перчатки снова были полны воды. Он захлебнулся, замолк, вытер катившуюся по лицу воду и вдруг громко захохотал.

Глядя на него, засмеялась и я. Мы стояли невесть где, в тысяче километров от родного города, промокшие до нитки, замерзшие и голодные, деньги у нас заканчивались, и путешествие, к которому мы готовились всю зиму, с треском провалилось. Разве не повод посмеяться? Каждый новый фонтан ледяной воды добавлял веселья.

— Ой, не могу! — Андрей хлопал себя по коленкам синими перчатками, приседал от смеха, вытирал воду с лица и начинал хохотать с новой силой, как только на него обрушивалась новая порция воды. — Вот это приключение! Это надо же! Ну, где и когда мы еще раз побываем в таком? Ой, не могу!

С перчаток лило, наконец, стала промокать и куртка дождевика, и каждая новая волна добавляла дрожи, и даже мотоботы уже не выдерживали, и, кажется, стали промокать по замку, но я стояла и хохотала, глядя, как белозубо смеется Андрея. Потом мы посерьезнели, осмотрелись.

— Ой, смотри, мы не одни!

Напротив нас, с другой стороны от трассы в траве стоял красный седан, и два мужика неприветливо глазели на нас. Автомобиль явно только что вылетел с дороги. Может, они думали, что мы смеялись над ними?

— Бедолаги!..

На самом деле бедолагами были мы, потому что для мужиков дом был совсем рядом, в Кемерово, километрах в сорока, нам еще предстояло ехать и ехать. Что сталось с гравийкой между Тулуном и Тайшетом, я не хотела даже думать… Мы безрезультатно подождали, когда дождь станет хоть немного слабее. Не дождались и потихоньку, сперва по обочине, а потом и по асфальту, тронулись дальше.

Наверное, толчея и суматоха на дорогах Кемерово свели меня с ума, потому что на выезде я брякнулась. Брякнулась бездарно и по глупому. В этом месте дорожные рабочие вели ремонт — клали еще один слой асфальта, половина дороги была отгорожена цветными фишками, разноцветные автомобили топились за спиной, нахально сигналили, прижимали, и я, в конце концов, поддавшись общему состоянию толпы — куда—то срочно ехать, торопиться, бежать, расталкивая всех локтями, свернула на огороженную территорию, за что немедленно и поплатилась. Хорошо, что скорость моя в тот момент, когда я соскакивала на более низкую полосу асфальта, была равна почти нулю, иначе мне пришлось бы плохо. А так я только растянула связки и заработала громадный синяк на ноге. Какая—то девица на маленьком «Функарго» презрительно посигналила мне и объехала. Это было уже слишком! Дорожные рабочие с асфальтоукладчика удивленно смотрели, как визжит тонким, женским голосом и катается по асфальту от злости толстый, затянутый в черное мотоциклист.

— Это абзац! — кричала я. — Это просто сумасшествие какое—то! Да сколько же можно! Да неужели же все так и будет продолжаться?

Когда крики иссякли, Андрей молча поднял мотоцикл, мы завелись и поехали дальше, я — немного пристыженная своей вспышкой, хотя, собственно говоря, кто был виноват в падении больше, чем я сама? А Андрей и так нечасто высказывался…

Он остановился через несколько километров возле белоснежной новенькой часовни Николая Чудотворца.

— Пошли! — приказал он мне, указывая на распахнутые двери, но я посмотрела на себя и уперлась.

— Не могу, смотри, я в брюках, а они грязные! А мотоботы? Иди лучше ты, ты же мужчина, тебе можно…

Его не было довольно долго.

— Свечу поставил, — сообщил он, вернувшись, потом подумал и добавил, — Большую! Мне сказали, часа три гореть будет. Так что поехали!

Наверное, Николай—Угодник все же заступился за нас, и остаток дня мы ехали без приключений, а когда только—только стало смеркаться, в какой—то придорожной деревеньке обнаружили дешевенькую гостиницу. Гостиница находилась в старой, переделанной котельной, крыльцо сползло в сторону, потолки были низкими, одна стена номера на втором этаже вот—вот норовила отойти от полтолка и пола, и образовала угрожающую черную щель, в стене была залепленная раствором дыра от трубы, проваленные кровати почти лежали на полу, а белье снова не было свежим… Туалета здесь не было, то есть он был, но очень далеко. Нам посоветовали… идти за угол. Телефона не было.

На этом везение закончилось. Узнав, что мы до костей промерзли и промокли, женщина предложила нам баню, которая была на первом этаже. Мы согласились и угорели в парной, потому что Андрей решил прикрыть небольшое окошко под самым потолком. Хорошо, что мы пробыли там совсем недолго. Минут через десять после того, как мы вернулись в номер, мне стало плохо, Андрея тоже начало подташнивать, и мы долго еще не могли заснуть, потому что в номере было душно, окна со старыми перекошенными рамами не открывались, а в маленькую форточку все тянуло и тянуло дымом из бани, и от этого начинало тошнить еще сильнее… Стоило ли удивляться, что всю ночь напролет мне снились омерзительные кошмары, от которых я просыпалась в холодном поту, и с ужасом думала, что в этом номере наверняка с кем—то произошло что—то уж совершенно ужасное, не иначе.

Промозглым серым утром мы выкатили наших коников из темного сырого гаража, навьючили и поехали дальше. И по заведенной уже традиции мы были насквозь мокрыми через полчаса. А вечером, где—то под Тайшетом я поняла, что больше не могу ехать…

Зубы к этому времени выбивали лезгинку, руки я не чувствовала, и навалилось вдруг на меня такое отупение и отчаяние, что смотреть на жидкую глину под колесами мотоцикла я уже не могла. А она, эта глина, никуда не собиралась деваться, они длилась уже пару часов, и еще не менее сотни километров нужно было ехать до самого Тайшета… Я готова была выть от поступившей безнадеги, потому что каждому терпению есть предел, и, видать, мой предел только что наступил. Все это, наверное, было написано на моем лице, потому что остановившийся рядом Андрей вдруг что—то понял и пошел искать ночлег, благо мы стояли посереди невесть какой деревни. Придорожной гостиницы здесь не было, их вообще не было в таких деревеньках, нищета и безработица — были, но вот сообразить, что можно зарабатывать, пуская на ночлег проезжих, никто не мог. Или мог, но не хотел. Или были еще неизвестно какие причины у нежелания работать. После небольшой разведки Андрей быстро выяснил, что заночевать можно в сторожке при лесозаготовительной конторе, куда мы и поехали из последних сил.

Дед, который дежурил и сторожил всю лесозаготовочную технику, нам, впрочем, особо не обрадовался. Не обрадовалась и я, потому что переночевать там, конечно же, можно было бы, если бы… если бы наши дождевики не промокали. Ну, а если бы они не промокали, то нам и ночевка бы не понадобилась. Переодеться было негде — в сторожке была только одна комната, лавки по стенам, да телевизор где—то под потолком. Мы даже зайти туда не могли — с нас сразу же натекала лужа. Мы стояли на веранде и тупо смотрели на льющийся дождь. В громадных грязных лужах вскипали большие пузыри, мокли под дождем грузовики и трактора, дождь шумел по траве, по крыше, по металлу машин умиротворяюще и успокоительно. Дед зорко посматривал за нами — как бы чего не сперли, и мне стало совсем невмоготу от его взглядов. А может, я просто немного отдохнула.

— Слушай, — неуверенно сказала я Андрею, и тот насторожился, — а может… Махнем до Тайшета?

— А там?

— А там, может, гостиница, баня.

— Дотянешь?

— Постараюсь…

Тут надо уточнить. Дело в том, что я, конечно, очень боюсь ездить по грязи. Очень—очень. Но только до того момента, пока не устану. И тогда мне плевать на страх. Тогда любой страх отступает перед каким—то странным, всеохватывающим азартом. Вроде нашего слабо. А слабо? А не слабо! А не слабо не разу! А вот так! Андрей отлично знал эту мою черту. Он покосился в сторону деда, подумал.

— Айда?

— Айда!

Хитренький дедуля, который уже жалел, что пустил нас, удерживать не стал, наоборот, усиленно закивал, выгоняя нас, промокших до нитки, под дождь.

— О—о! Конечно, в Тайшете лучше, а то че здесь… И до Тайшета недалеко, да всего километров двести будет, а то и все сто восемьдесят…

Да уж, дедуля был гостеприимный, в лучших сибирских традициях. Я зыркнула на него из—под шлема и открутила ручку газа. Колесо мотоцикла выбросило в сторону дедовой сторожки струйку воды и грязи…

Что было дальше, я помню нечетко. Был холод и глина под колесами моего эндуро, и равнодушный продрогший лес, и злобные фуры, обливающие нас грязью от колес и до шлемов, а еще был нескончаемый поток ледяной воды, падающий и падающий на нас с небес, словно Где—то Там, Наверху от чьих—то слез взяли да и растаяли великие горние ледники. И не было этой воде ни конца, ни краю, не скончания…

Очень быстро мой запал прошел, и я, да, наверное, и Андрей впали в состояние, близкое к катотонии. Не было даже мыслей. Настороже осталась лишь несколько рефлексов, отвечающих за поворот руля, да еще живой была левая ступня — как—то все же надо было переключать передачи. И было уже все равно, куда ехать, да и ехать ли вообще? И не было никакой разницы между вот этим поворотом и следующим, а покуда хватало глаз, на глиняной дороге были только лужи, лужи и лужи… И такая тоска вдруг наваливалась на меня, что спасала от этой тоски только эта страшная, уже накопившаяся за дни путешествия усталость. Какой сегодня день поездки? Шестой? Или пятый? Или, может быть, седьмой. И куда мы едем? А, кажется до Тайшета. Я останавливалась прямо посреди лужи, чтобы протереть очки, и уже с трудом съезжала с места. Руки не держали руль…

Зато на одной из остановок вдруг оказалось, что снова работает наш телефон, и я, стоя на обочине, дозвонилась до мамы. Оказалось, что дома все в порядке, а братишка мой так и не прилетел из Москвы ни этим злополучным рейсом и никаким другим, он все так же только собирался. Так что беспокоилась я зря.

— Вы где? — кричала мама где—то далеко. Она почему—то всегда кричала по телефону, наверное, думала, что иначе её не услышат.

— Мы под Тайшетом. Завтра будем дома.

Перед Тайшетом, пока еще не совсем стемнело, мы увидели, что вокруг дороги стоит вода. Все вокруг затопило — и дорогу на турбазу «Дом рыбака», куда Андрей так хотел заехать переночевать, и луга, и берега речки Бирюсы. Вокруг был потоп, а мы об этом даже не догадывались!

На окраине Тайшета мы оказались в первом часу ночи. Дорога была пустынной, и не у кого было даже спросить, где гостиница. Шел ливень, шоссе то и дело освещало молниями. Что—то страшное рвалось у нас над головами, но мы не обращали на это внимания… Мы остановились, но даже не сошли с мотоциклов, чтобы не упасть.

— Надо бы спросить у кого… — таким тоном сказал Андрей, что я поняла — еще немного, и он просто рухнет от усталости.

Но он не упал, и даже умудрился поймать какую—то машину, и водитель, молодой парень, объяснил, как проехать к вокзалу, где была единственная на весь город гостиница, и Андрей даже запомнил это объяснение. Возле гостиницы Андрей ухнул в какую—то яму, которую не было видно из—за воды, и выбрался из неё только благодаря своему «Тенери».

— Да что же это такое? — крикнул он.

На крик обернулись прохожие, кто—то засмеялся.

У крыльца Андрей оставил меня с мотоциклами, сам, пошатываясь, пошел узнавать. Вернулся он быстро.

— Это конец! — сказал он. — Мест нет. Совсем. Нигде. Есть, правда, вероятность, что можно переночевать на вокзале, там есть какой—то зал длительного ожидания.

А потом я стояла у вокзала, и мне очень хотелось сесть прямо на асфальт, в лужу, и будь что будет. На меня недоуменно смотрели какие—то люди, и оборачивались автомобилисты. Мимо шныряли наркоманы и карманники. Я смотрела на все это с удивлением одичавшего человека, человека, успевшего напрочь отвыкнуть от города. За те двадцать минут, которые я провела, стоя под ливнем у центрального входа на вокзал, я успела пропитаться самой жгучей ненавистью к городу. И пусть меня простят все жители Тайшета, которые мирно спали в своих теплых постелях и понятия не имели о том, что я готова умереть от холода, потому что понимала я, что шныряют и с жадностью поглядывают на наши сумки совсем не самые лучшие представители Тайшета, но поделать с собой ничего не могла.

— Ненавижу этот город! — сказал, лязгая зубами, вернувшийся Андрей. — Одни наркоманы. Не успел в двери войти, как ко мне уже подбежал отморозок. Морда — дебил дебилом. Купи, говорит парень, сотовый! Я что, похож на человека, которому нужен телефон? — он ярился, но положение наше было аховым — ночевать было негде.

Над головами раскалывалось небо, словно грозя смыть с земли весь этот Содом и Гоморру. Какие—то темные личности, зыркая на мотоциклы, остановились напротив нас, о чем—то посоветовались и ушли дальше. Андрей проводил их внимательным взглядом. Мимо нас прошмыгнуло несколько цыган, видать, на вокзале был табор.

— Надо бы валить отсюда, — процедил он сквозь стекавшую по лицу воду.

Я с ним согласилась. К нам еще не подошли только по одной причине — меня принимали за парня. А то бы они быстро распотрошили наши сумки. Охраны видно не было.

На стоянке Андрей нашел таксиста.

— Выведи из города! Может, покажешь кафе где—нибудь на выезде?

— Не проблема! Три сотни!

Это был грабеж, но выбирать не приходилось. Ругая жадного таксиста, погоду, забитые гостиницы, карманников и наркоманов, мы ехали за машиной с шашечками. Выезд находился в двух кварталах от вокзала. Андрей не стал спорить с таксистом, молча расплатился, махнул рукой.

— Не будет счастья ему, такому жадному! — и велел мне ехать на заправку, которая была напротив кафе. Никакого навеса над колонками не было, и до сих пор я могу только гадать, сколько же в мой бак налилось вместе с бензином воды. Наверное, не так уж и много, раз моя «Артесия» нигде не разу не заглохла.

Кафе оказалось дорогим, с претензией на элитность. Наши извазюканные в глине дождевики вызвали удивление у официантки, которая все же решила их не заметить, и косые взгляды у местной «золотой молодежи». Меня начало трясти от злости, стоило мне заметить их пристальное внимание, но деваться было совсем некуда, пришлось стерпеть.

— Вы, наверное, сильно промокли? — вежливо спросила официантка, принимая заказ, на что я довольно грубо ответила:

— До трусов!

Больше она с нами не говорила. Да и вид наш тоже не располагал к разговорам. К сожалению, похлебка, которую мы заказали, оказалась едва теплой. Не очень горячим был и кофе. Но все же здесь было довольно таки тепло, и после еды мне удалось унять дрожь, сотрясающую тело вот уже несколько часов кряду. Мы поели под косыми взглядами постоянных клиентов, еще какое—то время посидели, собираясь с силами. Хочешь не хочешь, а надо было ехать, потому что надежда у нас была только одна — на маленькую, но очень уютную гостиницу «У Петра», которая стояла где—то у Алзамая. До неё было то ли сорок, то ли шестьдесят километров по глине. Ночью по глине ехать нельзя. Аксиома. Но ехать надо — тоже аксиома.

Мы снова вышли под ливень. Андрей помог развернуть мотоцикл мне, подождал, пока я заведу «Артесию» и отъеду, потом стал разворачивать «Тенере» и от усталости уронил его. Четыре здоровенных амбала стояли на крыльце, курили, и равнодушно смотрели, как Андрей, который каждому из них едва доставал до плеча, пытался поднять мотоцикл и не мог… Меня словно бичом обожгло. Я буквально слетела с мотоцикла, кинулась к нему.

— Помоги… — прошептал он, и я помогла. Вместе мы кое—как подняли «Ямаху» на колеса.

— Держишь? — спросила я Андрея, и он кивнул. — Ты держи, не роняй, ладно?..

Кто—то презрительно бросил мне под ноги окурок. Я свирепо посмотрела вверх и затоптала еще тлеющий бычок в грязи. Я бы ударила сейчас любого, если бы они спустились с крыльца. Но они не спустились. С их стороны это было благоразумным.

А потом был ливень, и была глина, и была дорога. Когда мы останавливались, чтобы передохнуть, меня начинало трясти, и крупную эту дрожь унять было невозможно. Когда мы глушили мотоциклы, на нас вдруг обрушивалась тишина, потому что не было на дороге ни единой машины и ни одной фуры, и не было перегонщиков или «дачников», не было путешественников и спешащих по своим делам деревенских жителей. Не было никого, потому что в эту страшную грозовую ночь все забились по теплым норам. И слышали мы только шорох дождя… И странное ощущение появлялось у нас, и казалось нам, что нет и никогда не было всего остального мира, не было суетливых городов с суматошным движением машин, не было широких автобанов, гостиниц, кафе и ресторанов, не было «дачников» с их презрительными ухмылками и пухлыми бумажниками, не было и нет заправок, магазинов и водителей фур, и уложенных «пирожком» машин перегонщиков, нет Красноярска, Кемерово, Новосибирска. Нет Иркутска, Ангарска. И даже Тайшета тоже уже нет. Мир сузился до пределов видимости: только глина, вздыхающая под дождем стена леса, два мотоцикла и мы. И низвергающийся, бесконечный, как время, ледяной и стремящийся смыть все, что только можно и наяву, и из памяти, ливень… Все остальное пало во мрак и боле не существовало.

До гостиницы было шестьдесят километров, но последние двадцать — лежал новенький ровный асфальт. Дождь к этому времени прекратился. Быстрее, правда, я уже не поехала, потому что ничего не видела впереди, да и ехать быстрее означало замерзнуть еще сильнее, хотя, вроде бы, и замерзать было уже некуда… И когда я увидела желтый, теплый свет на стоянке перед «Петром», я не поверила. Не поверила и тогда, когда под колесами захрустел черный колотый камень площадки, которая была до отказа забита фурами и машинами, и даже когда мы приткнули свои мотоциклы на каким—то чудом свободный пятачок прямо пред крыльцом гостеприимного ресторанчика. Поверить в то, что мы все—таки добрались, меня заставили слова, прозвучавшие совсем рядом.

— О, гляди, полуфабрикаты приехали! — рядом раздался гогот.

Я сползла на хрустнувший под отяжелевшими от воды мотоботами гравий, медленно стащила с себя шлем, поудобнее перехватила его, и только тогда подняла глаза. Андрей уже распахивал двери ресторанчика.

Перед крыльцом, на кованой скамейке сидел, расслабленно раздвинув ляжки, обтянутые легкими светлыми брюками, темноволосый детина лет двадцати девяти. Он еще раз хохотнул, глядя на меня, и отхлебнул пива из бутылки. Я вдруг отчетливо услышала, как катится ему в горло пенное пойло. Ему, сытому и холеному, было хорошо!

А я вдруг расслабилась, поняв наконец, что передо мной просто один из тех самых типов, которые опасны только тогда, когда их много или когда ты — на их территории. Вообще, для меня мужчины делятся на две категории — на мотоциклистов и им сочувствующих и на всех остальных. Нет, я не максималист, и наверняка и те, и другие имеют право на существование. Беда лишь в том, что в число последних входят вот такие типы, которых полным—полно везде. И дело тут даже не в понтах, а, наверное, даже наоборот. Они не могли делать то, что делали мы — они боялись. И поэтому каждый раз, встречая нас, они хотели во что бы то ни стало унизить. С ними можно было драться, но не стоило. Потому что сами они не стоили даже тех слов, которые с такой легкостью произносили.

Я на мгновение остановилась перед ним.

— Какая умная мысль! — рявкнула я. — И, главное, оригинальная! Может, подумаешь, да и еще что—нибудь скажешь?

Начнет возникать, двину ему шлемом. Шлем выдержит. А там посмотрим! Он почему—то молчал. Я сплюнула ему под ноги и тяжело протопала внутрь.

Ресторанчик был полон. Я даже и не думала, что здесь в три часа ночи может быть столько народу! Мы с трудом отыскали место за столиком, заказали кофе. Как, оказывается, мерзко сидеть в мокрых холодных штанах! Я пила горячий кофе, но дрожь не проходила, чашка ходила в руках ходуном. Андрей пошел узнать насчет номера, хотя и так было понятно, что и здесь все забито.

— Я не знаю, что делать… — упавшим голосом сказал он, вернувшись и вопросительно глядя на меня. — Может, посидим до утра здесь? В шесть тридцать там должна освободиться комната отдыха. Все остальное занято до восьми.

— Я не могу, — честно сказала я, — я не выдержу, я замерзла. Может, рванем дальше, до Тулуна?

— А если не проедем?

— Почему не проедем? Сюда ведь проехали?

Андрей немного подумал.

— Ты это брось! Нам еще убиться не хватало в темноте!

— Тогда не знаю… Здесь, кажется, душ есть. Мы могли хотя бы отогреться.

Андрей снова ушел. Глаза слипались, но я из последних сил старалась держать их открытыми.

— Вставай, пошли, там сауна есть, я договорился, до утра перекантуемся, и не бухти, я уже оплатил.

Я кое—как встала.

Сауна была за гостиницей. Я вошла и остановилась прямо у дверей. Здесь были белые ковры, и в моих облепленных грязью «чунях» не было никакой возможности ходить по такой красоте.

— Да вы не стойте там, девушка! — услышала я вдруг женский голос. Я подняла глаза и увидела банщицу, женщину лет сорока пяти. — Идите, вон, на диван, раздевайтесь!

За спиной появился Андрей.

— Мы сейчас вещи принесем! — сказал он. — А то мало ли… Сопрут!

Мы сваливали залепленные глиной мокрые сумки прямо в углу, с сумок натекала лужа. Лужа натекла и с нас, а там, где мы ходили, появились грязные разводы. Я извинялась, но женщина только махнула рукой.

— Все равно убирать перед сменой! Не дергайтесь зря. Раздевайтесь!

— Да…. — я затопталась на месте. — Мы мокрые все, дождевики промокают!..

— Тем более снимайте с себя свою амуницию! Идите, грейтесь. Я вам все женское отделение до утра отдам. Там все равно никого нет.

Мы стянули с себя дождевики, у дверей над тряпкой отжали полы курток, повытаскивали из сумок полотенце, бельишко и пошли в сауну. Быстренько скинули с себя все мокрое, раскинули вещи в жаркой парной, а сами нырнули под горячий душ. Наверное, это было блаженство. Я настолько устала, что даже не могла оценить все то наслаждение, которое давала горячая вода. Больше всего на свете, больше тепла и еды, я хотела лечь и заснуть. Но лечь было негде. После душа мы немного посидели в парной, а потом я насухо вытерлась, надела сухое трико и вышла в раздевалку — в сауне, даже в душевой было слишком жарко. Потом я и вовсе вышла в вестибюль, раз негде спать, надо было хоть как—то убить оставшееся время. Соображала я уже плоховато, но все же умудрялась поддерживать разговор с банщицей. Оказалось, что она, как и весь обслуживающий персонал гостиницы, так же как и сам хозяин, которого, конечно же, звали Петр, была жительницей Алзамая. Работы в поселке не было, лесозаготовительную контору обанкротили и растащили, жители спивались, молодежь сидела на игле.

— А как хозяин? — спросила я, потому что гостиница эта была для всех нас одним сплошным удивлением.

Она значилась даже в путеводителях иностранцев. Да что там говорить, представьте себе: грязь, глина, тайга — и вдруг километров сорок отличного, словно в центре Европы, асфальта, и посередине — нормальный европейского же качества отель: гостиница, ресторан — именно ресторан, хоть и маленький, не какое—нибудь там кафе или, упаси Боже! — забегаловка, а нормальный ресторан, в котором вкусно, хотя и довольно дорого, готовили. А какие там были блины с медом! С пальцами проглотишь! А еще здесь был настоящий евротуалет! И душевая! И магазинчик, в котором можно было купить продукты и запчасти, и даже лекарство здесь можно было найти, если уж станет совсем плохо. В номерах были — душ, туалет и кондиционер. А вот что такое комната отдыха, я не знала.

— Нормальный мужик! — одобрительно сказала банщица. — Такое дело поднял! Он ведь еще корпус строит под гостиницу, народу много стало ездить, номера битком. И нам работа. Не любит только пьющих да гулящих. И проституток не привечает! С этим здесь строго. В других—то местах, может, видали что твориться? А у нас — ни—ни! Порядок! Я с ним говорила как—то, а он мне — это, говорит, Михайловна, шальные деньги, а шальные деньги счастья не приносят.

Было видно, что она гордится земляком. Что ж, тут было чем гордиться. Я взяла морсу — попить, и тут же разбила высокий стеклянный стакан. Я хотела заплатить, и полезла было за деньгами, но Михайловна снова махнула рукой.

— Должен же когда—то этим стаканам конец придти! Чем быстрее расколотят, тем быстрее заменят. Вон, в ресторане уже небьющуюся посуду купили, ну, пусть и нам купят!

Нам повезло — комната отдыха освободилась уже в шесть утра, на полчаса раньше, чем обещали. На рассвете мы еще раз перенесли сумки в маленький номер с разложенным диваном, постелили чистые простыни и упали. Мы были благодарны банщице зато, что не дала нам пропасть окончательно.

— Я там из сауны вещи забирал, — уже сквозь сон пробормотал Андрей, — так чуть со стыда не провалился. Там такой духан! А ведь ей убирать…

Дальше — темнота.