Мы вынесли детей из Башни под утренний яркий и незамутненный свет, освещавший безмолвные останки шести тысяч человек. Сюда уже слетались тучи жужжащих мух и стаи ворон. Когда мы появились, они поднялись в небо и расселись на стенах, дожидаясь, когда мы перестанем им мешать.

По пути в подвале мы встретили барона. Он сидел, прислонившись к очагу в луже крови, уставившись невидящими глазами. У лежавшего неподалеку солдата Кася нашла в руке целый флакон с сонным зельем. Еще внизу мы дали детям выпить по глоточку. Они итак видели больше, чем им следует.

Сташек безвольно свешивался с Касиного плеча, а Саркан нес свернувшуюся клубочком Маришу. Я ковыляла следом, слишком опустошенная, чтобы бояться тошноты, и высохшая, чтобы плакать. Дыхание по-прежнему давалось мне болезненно и через силу. Соля шел рядом со мной, периодически предлагая руку, чтобы перебраться через особо крупные завалы тел в доспехах. Мы не стали брать его в плен. Он просто плелся за нами следом с озадаченным взглядом, словно человек, который осознает, что он не спит, но хотел бы, чтобы то, что он видит ему приснилось. Еще в подвале он отдал остатки своего плаща Саркану, чтобы укутать принцессу.

Башня еще стояла, но едва-едва. Пол большого зала представлял собой лабиринт раскрошившихся плит, по которому были разбросаны мертвые корни и лианы, обугленные, как и оставшееся внизу тело королевы. Несколько колонн обрушились полностью. В потолке зияла дыра, из которого свисало кресло и в которую была видна библиотека наверху. Пробираясь через завалы обломков, Саркан бросил взгляд наверх.

Нам пришлось пробраться через все стены, которыми мы пытались сдержать Марека. Когда мы проходили под арками, древние камни что-то тихо печально бормотали. Пока мы не добрались до брошенного лагеря, мы не встретили ни единой живой души. Там по крайней мере мы обнаружили несколько выживших солдат, которые шарили в поисках провизии, а пара их низ бросились от нас наутек, выскочив из главного шатра с серебряными кубками в руках. Я бы не пожалела отдать еще с десятков серебряных кубков, лишь бы услышать живой голос, просто чтобы удостовериться, что остался еще кто-то в живых. Но все они либо сбежали, либо попрятались среди палаток и куч барахла. Мы стояли посреди безмолвного поля, и тут я вспомнила:

— Канониры.

Каменный отряд никуда не делся, валяясь брошенными в сторонке, взирая на башню каменными глазами. Большинство из них не сильно пострадало. Мы молча постояли над ними. Ни у кого из нас не осталось достаточно сил, чтобы разрушить заклинание. Наконец, я потянулась к Саркану. Он переложил Маришу на другую руку и позволил взять себя за вторую.

Нам удалось накопить достаточно силы, чтобы снять заклинание. Сбрасывая оцепенение, солдаты корчились и дрожали, сотрясаясь от внезапного возвращения к жизни и дыханию. Некоторые из них лишились пальцев, или получили новые шрамы там, где от их тела откололись кусочки, но все они были закаленными солдатами, стрелявшими заколдованными, ревевшими при каждом выстреле ядрами. Сперва они от нас попятились, но потом, наконец, они узнали Солю.

— Какие будут приказы, господин? — неуверенно спросил один из них.

Он мгновение недоуменно смотрел на него в ответ, потом с тем же видом перевел взгляд на нас.

Мы вместе пошли к Ольшанке по все еще пыльной после вчерашней нагрузки дороге. Вчера. Я пыталась не думать об этом. Всего лишь вчера по этой дороге прошли шесть тысяч человек, а сегодня их нет. Они лежат мертвыми во рву, в зале Башни, в подвале, на ведущей в гробницу длинной лестнице. Поднимаясь, я видела их покрытые пылью лица. Кто-то в Ольшанке увидел наше приближение, и навстречу выехал Борис. Остальную часть пути мы проехали в его фургоне, перекатываясь на кочках как мешки с зерном. Скрип колес стал аккомпанементом к каждой песне про сражения и войну, цокот копыт — барабанным боем. Каждый сюжет следовало бы заканчивать одинаково: кто-то уставший возвращается с поля, покрытого трупами, домой. Но что-то никто не поет ни о чем подобном.

Супруга Бориса Наталья уложила меня спасть в старой комнате Марты. Это была крохотная светелка, полная света с сидящей на полке потрепанной тряпичной куклой и маленькой кроватью. Марта уже перебралась в собственный дом, но комната до сих пор напоминала о ней — теплое, приветливое место, готовое меня приютить, и рука Натальи, лежащая на моей голове, была материнской, уговаривающей уснуть и отгоняющей от моего сна чудовищ. Я закрыла глаза и притворилась, что поверила.

Я не просыпалась до вечера — теплого летнего с мягкими отливающими синевой тенями. В доме усиливалась знакомая и такая уютная суматоха — кто-то готовил ужин для идущих с дневной работы, кто-то возвращается с поля. Я села неподвижно у окна и просидела довольно долго. Они были куда зажиточнее моей семьи — верхнюю часть дома они оборудовали под спальни. Мариша играла в большом саду с собакой и четырьмя детишками в основном старшее нее. На ней было новое хлопковое платье со свежими следами травы, волосы выбились из тугих косичек. Но несмотря на то, что один из игравших был мальчиком одного возраста со Сташеком, он сидел у двери, наблюдая. Даже в простой одежде он не был похож на обычного мальчишку — слишком гордо были расправлены плечи и лицо своей сосредоточенностью напоминало храм.

— Нам придется отвести их обратно в Кралевию, — сказал Соля. За отведенное на отдых время он собрал остатки своей самоуверенности и уселся с нами, словно с самого начала был на нашей стороне.

Было темно. Детей уже уложили спать. Мы сидели в саду, потягивая холодную сливовую наливку из стаканов, и я чувствовала будто притворяюсь взрослой. Слишком это было похоже на посиделки, которые устраивали мои родители с гостями на стульях и тенистой расшатанной лавочке на краю леса, обсуждая урожай и семьи других соседей, пока мы — дети весело носимся неподалеку, собирая ягоды или каштаны, или просто играем в салки.

Помню, когда мой старший брат женился на Малгосе, они оба внезапно перестали носиться с нами и стали сидеть с родителями. Это была какая-то алхимия, напускающая серьезность, чего, я чувствовала, не должно со мной случится. Мне казалось невозможным даже сесть с ними рядом, не то что со всей серьезностью рассуждать о тронах и убийствах, словно это не сказочные сюжеты, а реальные вещи.

Еще более странно было слышать их спор:

— Принца Сташека нужно немедленно короновать, и назначить регента, — продолжал Соля. — Эрцгерцога Гиды и, по крайней мере, эрцгерцога Варши…

— Эти дети не поедут никуда, кроме своих деда с бабкой, — сказала Кася: — даже, если мне придется взвалить их себе на спину и тащить всю дорогу на себе.

— Деточка, ты просто не понимаешь… — ответил Соля.

— Никакая я вам не деточка, — отрезала Кася таким резким тоном, что он смолк. — Раз Сташек теперь король, тогда вот что. Король попросил меня доставить его с Маришей к семье их матери. Именно туда они и направятся.

— В любом случае, столица находится слишком близко, — Саркан нетерпеливо дернул пальцами, закрывая тему. — Понимаю, эрцгерцогу Варши не понравится, что король окажется в руках Гидны, — ворчливо добавил он, когда Соля набрал в грудь воздух, чтобы возразить, — но мне плевать. Кралевия и раньше не была особо безопасна. Теперь и подавно.

— Нигде не безопасно, — озадаченно ответила я, вмешиваясь в разговор, — и еще долго не будет. — На мой взгляд они походили на спорщиков, которые рассуждали, на каком берегу реки строить дом, не замечая, следы наводнения на ближайшем дереве, которые явно выше будущего порога.

Спустя мгновение Саркан произнес:

— Гидна на берегу океана. В северных замках можно подготовить хорошую оборону…

— Чаща все равно явится! — Я это точно знала. Я заглянула в лицо королеве, чувствовала опалявший мою кожу темный гнев. Все эти годы Саркан сдерживал Чащу словно наводнение каменной дамбой. Он разрушал ее поток на тысячи ручейков и колодцев силы, расплескав их по долине. Но дамба не могла стоять вечно. Сегодня, на следующей неделе, в следующем году — Чаща ее прорвет. Она отберет назад свои колодцы, ручейки и хлынет до самых подножий гор. Затем, подкрепленная всей этой новоприобретенной мощью, она перехлестнет за перевалы.

И не будет такой силы, что будет возможно ей противопоставить. Армия Польни разбита, армии Росии нанесено поражение… и все равно Чаща может себе позволить проиграть сражение-другое, даже десяток. Она сперва закрепится, затем рассеет семена, и даже если ее отбросят за один перевал или за другой, в конце это не будет играть роли. Она будет наступать. Будет. Мы можем сдержать ее до совершеннолетия Сташека и Мариши, или до их старости и даже смерти, но что станет с игравшими с ними в саду внуками Бориса и Натальи? Или с их детьми, вынужденными жить в растущей тени?

— Мы не сможем сдерживать Чащу, когда в тылу полыхает Польня, — сказал Саркан. — Едва росиянцы узнают о гибели Марека, они явятся к Ридве, чтобы отомстить…

— Мы вообще никак не можем сдержать Чашу! — сказала я. — Это то, что пытались сделать они… и что пытался делать ты. Нам следует ее полностью остановить. Мы должны ее остановить.

Он посмотрел на меня:

— Какая замечательная идея. Раз ее не сумел убить Алёшин меч, то ничто не сможет. И что ты предлагаешь предпринять?

Я уставилась в ответ и обнаружила отразившийся в его глазах страх, сковавший мой живот. Его лицо стало спокойным, и он перестал буравить меня взглядом. Саркан откинулся на стуле, не сводя с меня глаз. Соля обвел нас ничего не понимающим взглядом, а Кася смотрела на меня с беспокойством. Но ничего нельзя было поделать.

— Не знаю, — ответила я Саркану дрожащим голосом. — Но что-нибудь придумаю. А ты пойдешь со мной в Чащу?

* * *

Кася с неуверенным видом стояла рядом со мной на перекрестке за Ольшанкой. Небо еще только окрасилось нежно-розовыми утренними тонами.

— Нешка, если ты считаешь, что я сумею помочь… — тихо произнесла она, но я покачала головой, и поцеловала ее в ответ. Она аккуратно обняла меня руками и потихоньку начала сводить руки, пока не получились объятья. Я прикрыла глаза и крепко прижала ее к себе. На мгновение мы снова стали детьми, девчонками, хоть и растущими в тени далекой угрозы, но тем не менее счастливыми. Потом солнце выглянуло на дорогу и осветило нас. Мы опустили руки и отстранились. Она снова стала золотистой и твердой, невероятно красивой для живой, а в моих руках была сила.

Сташек с Маришей нервно наблюдали за Касей из фургона, Соля сидел рядом с ними. На козлах был один из солдат. В город вернулось еще больше людей, сбежавших из боя и из Башни ближе к его концу, так что эта мешанина из солдат Марека и барона Желтых болот превратилась теперь в эскорт. Они перестали быть врагами. Да и не были по настоящему. Даже сторонники Марека считали, что спасают королевских детей. Их просто поместила по разные стороны шахматной доски королева Чащи, чтобы она могла наблюдать со стороны, как они друг друга убивают.

Фургон загрузили припасами со всего города. Эти продукты шли в зачет ежегодного подношения Саркану. И он оплатил Борису стоимость фургона и лошадей.

— Они заплатят тебе за дорогу, — сказал волшебник, отдавая Борису кошелек. — И ты даже можешь забрать с собой семью. Вы сможете начать заново.

Борис посмотрел на Наталью. Та едва заметно покачала головой.

— Мы остаемся, — повернувшись, ответил он.

Отворачиваясь, Саркан что-то недовольно пробурчал, считая это очевидной глупостью. Но я встретилась с Борисом взглядами. Под моими ногами долина неслышно пела: дом. Я намеренно вышла без обуви, чтобы можно было запустить пальцы ног в травку или в почву, и вобрать в себя их силу. Так что я знала, что Борис не согласится. И почему откажутся мои мать с отцом, если я приду в Дверник и предложу им уехать. Так что я сказала ему: «Спасибо».

Фургон поскрипел прочь. Солдаты двинулись следом. Обнимая детей, Кася смотрела на меня из конца фургона, пока поднятое двигавшимися пылевое облако не заслонило их, и я перестала видеть их лица. Я повернулась обратно к Саркану. Он смерил меня тяжелым, мрачным взглядом:

— Ну?

От большого дома Бориса мы спустились по дороге до хлюпающей деревянной водяной мельницы, без устали приводимой в движения речной водой. Под нашими ногами дорога постепенно превратилась в отдельные камни, затем исчезла под чистой водой. К берегу было привязано несколько лодок. Отвязав самую маленькую, мы столкнули ее в реку. Я подоткнула юбки, а волшебник забросил внутрь свои сапоги. Может у нас вышло не слишком изящно забраться внутрь, но мы справились, умудрившись не искупаться. Он подобрал весла.

Сев спиной к Чаще волшебник сказал:

— Задавай ритм, — он взялся за весла, а я тихо запела ускоряющее заклинания Яги. Берега реки понеслись мимо размытой полосой.

* * *

Веретянница текла спокойно и прямо под горячим солнцем. На воде сверкали солнечные зайчики. Мы быстро скользили вдоль берега, проплывая по полмили за один удар весел. В Понитсе я заметила на берегу женщину, стирающую целую кучу белья. Она заметила, как мы словно колибри пролетели мимо. В Вёсне мы на какое-то мгновение оказались под кронами только что сбросивших цветы вишень, чьи крохотные ягоды еще только образовывались, и плыли по спокойной воде среди опавших лепестков. Как мы проплыли Дверник я не заметила, но точно знала, когда это было. Я узнала изгиб берега, находившийся в полумиле к востоку от нашей деревни, и, оглянувшись, увидела яркий медный купол церковной колокольни. Ветер дул нам в спину.

Я продолжала напевать, пока впереди не поднялась темная стена деревьев. Саркан сложил весла в лодку. Он обернулся и оглядел берег перед деревьями. Его лицо помрачнело. Спустя мгновение я поняла, что полоски выжженной земли больше нет. Только широкий зеленый луг.

— Мы выжгли все шириной в милю по всей границе, — сказал волшебник. Он посмотрел на юг в сторону гор, словно пытаясь оценить расстояние, которое успела захватить Чаща. Мне это уже казалось не важным. Сколько бы это ни было, это было слишком много, и все же — еще не настолько много, как могло бы быть. Мы либо найдем способ это прекратить либо нет.

Течение Веретянницы само-собой несло нас вперед. Впереди стройные темные деревья протягивали в стороны свои длинные руки и ласкали берег своими пальцами. С каждого берега нас встречала стена. Саркан повернулся ко мне, и мы взялись за руки. Он произнес заклинание рассеивания внимания, невидимости, а я подхватила его и объяснила нашей лодочке, чтобы она притворилась пустой, плывущий по течению с оторвавшейся распушенной веревкой и мягко постукивая по прибрежным камням. Солнце взобралось в зенит, и на реке между тенями от деревьев пролегла яркая дорожка света. Я взяла одно из весел и начала править им, придерживаясь границ светлой дороги.

Берега стали выше и гуще заросли шиповником, у которого шипы были похожи на светло белые и смертельно острые драконьи зубы. Стволы деревьев стали толще, искривились и разрослись до невероятных размеров, склонившись к воде. Они выпростали в воздух тонкие прутики, которыми цеплялись за клочки неба. Глядя на них казалось, что они вот-вот зарычат. Наш светлый путь становился все меньше и уже, и течение реки под нами замедлилось, словно оно тоже притаилось. Мы скрючились посредине лодочки.

Нас выдала бабочка, крохотный трепещущий клочок черно-желтого цвета, заблудившийся, пролетая над Чащей. Она устало присела отдохнуть на носу лодки, и из чащи деревьев словно черный клинок вынырнула птица и склевала ее. Она села на носу лодки с торчащими из клюва смятыми крылышками бабочки, проглотила их за три быстрых щелчка, и уставилась на нас крохотными глазками похожими на черные бусинки. Саркан попытался ее поймать, но она скрылась в деревьях, и нам в спину подул холодный ветер.

С берегов послышался стон. Одно из старых массивных деревьев сильно наклонилось к воде, сильно обнажив корни, и рухнуло в реку сразу за кормой. Вода позади нас вздыбилась. Весло вырвало у меня из рук. Мы ухватились за борта лодки, и держались, пока нас несло, вращая, по поверхности. Лодка раскачивалась, и внутрь начала заливаться ледяная вода прямо на мои ноги. Нас продолжало беспомощно вращать. Я заметила, как мы проплыли мимо ходока, который трещал, стоя на упавшем на берегу дереве. Он повернул следом свою деревянную голову.

«Rendkan selkhoz!» — выкрикнул Саркан, и лодочка выправилась. Я указала рукой на ходока, но знала, что уже поздно.

«Polzhyt», — сказала я, и его сучковатую спину внезапно охватило ярко-оранжевое пламя. Но он развернулся и на своих деревянных четырех лапах сбежал в лес, сопровождаемый дымом и оранжевым заревом. Нас заметили.

На нас словно удар молота обрушилось внимание Чащи. Я отпрянула, упав на дно лодки, и моя одежда пропиталась ледяной водой. Деревья попытались нас достать, протягивая над водой свои колючие ветки, листья посыпались дождем, собираясь на пути лодки. Мы заплыли за поворот и впереди нас поджидали полдюжины ходоков во главе с темно-зеленым богомолом, перекрывших реку словно живая дамба.

Течение ускорилось, словно Веретянница сама решила пронести нас мимо них, но их было слишком много и дальше в реку спускалось еще больше. Саркан встал в лодке, набрал в грудь воздух, чтобы обрушить на них заклинание огня и молнии. Я приподнялась, схватила его за руку и повалила его за борт лодки, чувствуя сквозь руку взрыв его возмущения. Мы погрузились на глубину в самой стремнине и вынырнули уже светло-зеленым листом, цепляющимся за веточку, движущимся вместе с соседями. Это была иллюзия, и вместе с тем не была ею. Я желала стать листом от всего сердца, крохотным маленьким листиком. Река увлекла нас в узкий быстрый рукав и быстро понесла, словно только этого шанса и дожидалась.

Ходоки выловили нашу лодочку, а богомол разломал ее на части передними клешнями в щепки, сунув в нее голову, словно пытаясь нас отыскать. Потом он снова поднял свои поблескивающие фасеточные глаза и начал оглядываться по сторонам. Но к тому времени мы уже прошмыгнули мимо них. Река быстро пронесла нас сквозь извилистый ручей в темно-зеленой глуши мимо взгляда Чащи и выплюнула снова далеко позади на квадратный клочок света вместе с дюжиной других листьев. Далеко вверх по течению ходоки с богомолом обшаривали воду. Мы в тишине плыли по течению. Вода несла нас дальше.

* * *

На долгое время в сумраке мы оставались листочком на веточке. Вокруг нас журчала речная вода, а деревья выросли настолько чудовищными и высокими, что их ветви переплелись наверху в сплошной навес, сквозь который не мог проникнуть солнечный свет, только зеленоватая дымка. Без солнечного света весь подлесок вымер. На берегу с притопленными серыми водорослями появлялись лишь тонкие перья папоротника и семейки мухоморов в красных шляпках, да гнезда обнаженных бледных корней в черной почве, пьющих речную воду. Между темными стволами было больше простора. На берег выбирались ищущие нас ходоки и богомолы, а так же прочие твари. Одной из них был огромный клыкастый кабан размером с деревенскую лошадь с очень лохматой спиной и похожими на горящие угли глазками. Над его верхней челюстью торчали загнутые острые клыки. Он подобрался к нам ближе всех остальных, обнюхивая речной берег, разрывая почву и слой опавшей листвы совсем рядом от того места, где мы осторожно-осторожно проплывали. «Мы листочек и веточка, — беззвучно пела я: — листочек и веточка, и больше ничего». И когда мы проплывали мимо, я заметила, как кабан тряхнул головой и разочарованно фыркнул, убираясь обратно в лес.

Он оказался последним чудовищем. которое мы видели. Когда мы пропали из виду, ужасный гнев Чащи стал ослабевать. Она искала нас, но больше не знала, куда смотреть. И чем дальше нас уносило, тем больше спадало давление. Все птичьи крики и свист, звуки насекомых стихли позади. Осталось только громкое журчание одной Веретянницы. Она снова слегка разлилась, ее течение по неглубокому руслу, наполненному полированной гальки ускорилось. Внезапно Саркан шевельнулся, вздохнул воздух человеческими легкими и вытащил трепыхающуюся меня на воздух. Не далее чем в ста футах от нас река с ревом срывалась вниз с обрыва. Мы не были настоящими листьями, даже если я тщательно об этом забыла.

Река настойчиво пыталась нас увлечь за собой. Камни были скользкими как мокрый лед. Они ободрали мне лодыжки, локти и колени. Мы падали три раза. Промокшим и дрожащим от холода, нам удалось выбраться на берег едва ли не в футе от обрыва водопада. Окружавшие нас деревья были тихи и темны. Они не обращали на нас внимания. Они были настолько высокими, что отсюда с земли казались высокими гладкими башнями. Они выросли много столетий назад. Для них мы были кем-то вроде белок, снующих среди корней. От подножия водопада поднималось огромное облако тумана, скрывая края обрыва и все, что находилось внизу. Саркан посмотрел на меня: «Что дальше?»

Я осторожно, ощупывая каждый шаг, вошла в туман. Почва под моими ногами дышала влагой и плодородием, речная дымка оседала на моей коже. Саркан придерживал меня за плечо. Я нащупала опору для ног и рук, и мы начали спускаться по неровному кочковатому обрыву, пока моя нога внезапно не соскользнула и я сорвалась, сев на задницу. Он сорвался со мной, и мы скользили по холму, едва в состоянии удержаться в одном положении и не полететь кубарем вниз, пока склон не привел нас к подножию дерева, об которое мы сильно приложились. Оно осторожно склонилось над кипящим основанием водопада. Его корни обнимали огромный камень, который не давал дереву опрокинуться.

Некоторое время мы лежали на спине, уставившись вверх, не в силах вздохнуть от удара. Серый камень хмуро смотрел на нас сверху, словно старик с громадным носом и лохматыми бровями. Даже избитая и исцарапанная я инстинктивно почувствовала огромное облегчение, словно на мгновение я очутилась в безопасности. Гнев Чащи сюда не проникал. Туман подпитывался постоянным потоком воды и сновал туда-обратно, и сквозь него я, невероятно обрадованная выпавшим отдыхом, наблюдала, как мягко вверх-вниз колышется светло-желтая листва на серебристых ветвях. Внезапно Саркан вполголоса выругался и встал, потянув меня за собой. Он почти тащил меня почти против моей воли куда-то вверх и прочь по колено в воде. Он остановился там под самыми ветками и оглянулся на туман. Мы лежали под растущем на самом берегу очень древним сучковатым очаговым деревом.

Мы бросились наутек от него вдоль узкой тропинке, образованной рекой. Веретянница превратилась здесь в узкий ручей, ширины которого едва хватало, чтобы нам в всплесках бежать рядом по серо-янтарному песку. Туман истончился, последняя завеса рассеялась порывом ветра, а с новым дуновением совсем пропала. Мы встали как вкопанные. Мы очутились на широкой поляне, густо заросшей очаговыми деревьями, окружившими нас со всех сторон.