Как бы ни было мне противно волшебство, я была рада перестать вечно бояться. Но я не стала примерной ученицей. Если я не забывала сразу же каждое заклинание, которому он меня учил, то нещадно коверкала слова. Я шепелявила, глотала буквы и слепляла их вместе, так что вместо заклинания, которое помогало аккуратно внести с десяток ингредиентов в пирог… превратились в плотную массу чего-то, что невозможно было даже спасти мне на ужин.

— Уверен, что не учил тебя делать растворы, — едко сказал по этому поводу Дракон. Другое, которое должно было всего лишь поправить направление света в библиотеке, где мы работали, казалось вовсе не сработало… пока мы не услышали отдаленное странное потрескивание. Когда мы вбежали наверх, из очага в гостевых покоях прямо над нами рвалось наружу зеленое пламя, которое уже успело перебраться на полог над кроватью.

Когда ему наконец удалось справиться с упрямым ярким пламенем, он кричал на меня десять минут подряд, называя безмозглым овцеголовым отродьем свинопаса.

— Мой отец дровосек, — поправила его я.

— Тогда, отродье дубины стоеросовой! — рявкнул он.

И все равно, я больше не боялась. Он всего лишь накричался до изнеможения и выгнал меня прочь. Я поняла, что он лает, но не кусается.

Мне было почти жаль, что я не могу учиться лучше. Теперь я хорошо понимала, что его разочарование исходило от любви к красоте и совершенству. Ему не нужны были ученики, но, тем не менее, когда ему на голову свалилась я, он взялся обучить меня своему искусству, и сделать из меня умелую и могущественную ведьму. Я видела, что он любит свое дело: по тому какие он показывал мне примеры высокого мастерства, как изящно переплетал жесты рук и тянул слова, словно напевал песню. Его глаза горели и поблескивали в отсветах заклинаний, лицо становилось почти красивым от внутреннего света. Он любил свое волшебство, и хотел разделить свою любовь со мной.

Я же была счастлива отбубнить свой урок, состоящий из пары легких заклятий, выслушать неизбежную лекцию, и радостно сбежать в подвал, чтобы вручную нарезать лук. Это бесило его до крайности, и не без основания. Я знала, что поступаю глупо. Просто я не привыкла думать о себе, как о ком-то важном. Мне всегда удавалось собрать больше всех ягод, орехов и грибов, даже если клочок леса до того уже был обшарен с полдюжины раз. Я умела отыскивать поздние растения осенью и самые ранние всходы весной. Как любила повторять моя матушка: все, что позволит мне испачкаться как можно сильнее. Копать ли для этого землю, карабкаться на деревья или продираться сквозь дебри — я неизменно возвращалась с полной корзиной, которой искупала свои грехи, меняя вопли об уничтоженном платье на терпеливые вздохи.

Но на этом, на мой взгляд, мои таланты и заканчивались. Я всегда считала, что никого, кроме моей семьи это не касалось. Даже сейчас до меня не дошло, как еще можно было бы использовать волшебство, кроме дурацких нарядов и отлынивания от легкой домашней работы, которую и так можно быстро закончить самостоятельно. Мне не было дело ни до своего слабого продвижения, ни до того, как это его изводило. Я можно даже сказать, начала жить в удовольствие, пока не прошло некоторое время, и не наступила середина зимы.

В окно мне было видно, как на каждой деревенской площади засветились новогодние елки. На всем протяжении к Чаще сквозь темную долину словно расселись крохотные яркие светлячки. У нас дома матушка запекает огромный окорок с салом, которое капает на подставленный внизу противень с картошкой. Отец с братьями разносят огромные, рассчитанные на все праздники, вязанки дров по домам, покрытые сверху для свежести свежесрубленным сосновым лапником. Для нашей деревни они наверняка выбрали высокую, стройную и самую пышную ель.

По соседству с нами Венса печет каштаны, и запекает для праздничного стола шмат нежной говядины с сушеными сливами и морковкой. А Кася… и Кася, конечно же, здесь. Наверняка готовит на деревянном вертеле шакотис, поливая слой за слоем тестом, чтобы образовались похожие на сосновую шишку рожки. Она научилась его печь, когда нам было по двенадцать лет. Венсе пришлось отдать женщине из Смольника свою кружевную подвенечную фату, длина которой была в два раза выше ее роста, в обмен научив Касю его готовить. Чтобы та могла готовить шакотис для лорда.

Я старалась радоваться за нее, и в основном жалела себя. Тяжело быть запертой одной в неприветливой и холодной высокой светелке. Дракон не отмечал этот праздник. Насколько я могла судить, он вообще не имел представления, что сегодня за день. Я сходила в библиотеку как обычно, пробубнила очередное заклинание, он немного на меня покричал и отпустил.

Пытаясь скрасить свое одиночество, я спустилась в кухню и приготовила для себя небольшой праздничный ужин: кашу с ветчиной и тушеными яблоками. Но когда я выложила все на тарелку, это все равно показалось обыденным и простым, так что я впервые использовала для себя заклинание «lirintalem», слегка пострадав ради чувства праздника. Воздух дрогнул и внезапно передо мной появилось блюдо жареной свинины: горячей, розовой, истекающей соком; моя любимая пшенная каша, густо приправленная маслом, присыпанная по центру поджаренными хрустящими хлебными крошками; горсть свежего горошка, которого никто из моих знакомых не отведает до следующего года, и тейглах, который мне довелось попробовать всего лишь раз в жизни за столом нашей старшей женщины. В тот год нашей семье выпал жребий быть ее гостями на празднике урожая. Засахаренные фрукты с комочками обжаренного до золотисто-коричневого цвета сладкого теста, мелкий и светлый фундук, и все это пропитано блестящим и прозрачным медовым сиропом.

Но новогодний пир не получался. Не было нетерпеливого посасывания в животе от целого дня безостановочной готовки впроголодь и общей уборки. Не было радостного шума семейного застолья, смеха и обмена тарелками с угощением. Вид моего скромного праздничного ужина только усилил чувство одиночества. Я размышляла о матушке, которой пришлось готовить одной, без помощи даже моих неловких рук, и я, бросив нетронутый ужин на столе, спрятала защипавшие глаза в подушку.

Даже два дня спустя мои глаза были опухшими и заплаканными, и у меня все валилось из рук сильнее обычного. В этот самый момент под перестук копыт в Башню прибыл гонец, заколотивший в огромные двери. Дракон отложил книгу, по которой пытался меня учить, и спустился вниз. Двери сами-собой распахнулись, и посланец едва не ввалился внутрь. На нем было темно-желтое сюрко барона Желтых болот. Лицо гонца было в потеках от пота. Он приклонил колено, отдуваясь и бледнея, но не стал дожидаться разрешения, чтобы заговорить:

— Мой повелитель барон умоляет вас немедленно прибыть, — произнес он. — У нас появилась химера. Пришла с горного перевала…

— Что? — резко спросил Дракон. — Для них не сезон. Поточнее, что это за чудовище? Не мог какой-нибудь идиот назвать виверну химерой, а остальные начал повторять…

Гонец принялся качать головой словно маятником на веревочке:

— Змеиный хвост, крылья летучей мыши, козлиная голова… Я сам ее видел, лорд Дракон. Именно поэтому мой повелитель и отправил меня к вам…

Дракон раздраженно вполголоса зашипел: как какая-то химера посмела отвлечь его, явившись не в свое время. Мне, например, было непонятно, почему у химер должно быть определенное время. Разве они не волшебные создания, и они не могут делать все, что им вздумается?

— Постарайся не быть полной дурой, — сказал волшебник, пока я трусила за ним по пятам обратно в лабораторию. Он открыл ящичек и приказал мне собрать для него разные флаконы. Я выполнила это поручение без энтузиазма и очень осторожно.

— Химеры — порождение извращенного волшебства, но это не означает, что они перестают быть живыми существами, со своими природными особенностями. В основном они порождаются змеями, поскольку вылупляются из яиц. Они хладнокровные, и проводят всю зиму в спячке, или как можно больше отлеживаясь на солнце. Они вылетают только летом.

— Так почему же эта объявилась сейчас? — стараясь следовать его рассуждениям, спросила я.

— Скорее всего, это нечто иное, а тот запыхавшийся деревенщина внизу просто испугался собственной тени, — ответил Дракон, но на мой взгляд «запыхавшийся деревенщина» вовсе не показался дураком или трусом, и кажется сам волшебник не слишком верил собственному объяснению. — Нет, не этот красный, идиотка! Это пекло. Химера, если представится, может пить его галлонами и ее следующий выводок превратится в настоящих драконов. Красно-фиолетовый, тот, что на два дальше. — Оба этих флакона на мой взгляд были красно-фиолетовыми, но я быстро поменяла пузырьки местами и подала тот, что он хотел. — Ладно, — сказал он, закрывая ящичек. — Ничего не читай, и, если можешь, ни к чему не прикасайся в моей комнате, а также постарайся до моего возвращения не превратить это место в груду камней.

Только сейчас я поняла, что он оставляет меня совсем одну. Я в отчаянии уставилась на него:

— Что мне тут одной делать? А не могу я… отправиться с вами? На долго это?

— На неделю, месяц или навсегда, если меня будут отвлекать всякими особенно неловкими поступками, и позволю химере порвать себя на кусочки, — рявкнул он в ответ: — что подразумевает «нет, нельзя». А ты, насколько это возможно, не делай абсолютно ничего.

Он выбежал прочь, а я помчалась в библиотеку и уставилась в окно. Двери закрылись за волшебником, едва он сошел по ступеням. Гонец уже был на ногах.

— Я заберу твою лошадь, — услышала я Дракона. — Ступай в Ольшанку, я оставлю ее там и возьму свежую. — Тут он запрыгнул в седло и властно двинув рукой, прошептал какие-то слова. Перед ним в сугробе возникло небольшое пламя, которое покатилось, словно шар, впереди, растапливая до земли снег по середине дороги. Он тут же поскакал рысью следом, несмотря на то, что лошадь от страха прижала уши. Я решила, что заклинание, которое перенесло его в Дверник и назад не работает на таком большом расстоянии, или он может пользоваться им только на своей территории.

Я простояла в библиотеке, пока он не исчез из вида. Его общество никогда не казалось мне приятным, и все же с его отъездом башня резко опустела. Я хотела было отпраздновать его отбытие как настоящий праздник, но не была для этого по-настоящему уставшей. Я немного повышивала свое одеяло, а потом просто села у окна, таращась на долину: на поля, деревни и любимый мною лес. Следила, как стада коров и овец ведут на водопой, как по дороге проезжают одинокие сани или случайный всадник, а в прочее время, как снег гонит поземку. Наконец я задремала, прислонившись к раме. Проснулась я внезапно в темноте и увидела цепочку горящих почти во всей долине огней.

Я сонно уставилась на них. Какое-то мгновение я думала, что это вновь зажгли новогодние огни. До того я всего лишь три раза в жизни видела, как загорается сигнальный огонь: Зеленым летом, один раз из-за снежных кобылиц, которые появились из Чащи, когда мне было девять, и еще один раз, когда плетущаяся лиана за одну ночь оплела четыре дома на окраине. Это было летом, когда мне исполнилось четырнадцать. Каждый раз Дракон приходил на зов, отбивал нападение Чащи и уходил.

В нарастающей панике я отсчитала огоньки, чтобы понять, откуда исходит тревога, и застыла от страха: их было ровно девять в ряд вдоль Веретянницы. Девятым по счету был Дверник. Помощь требовалась именно моей деревне. Я стояла, пялясь на огни, и тут до меня дошло, что Дракон уехал. Сейчас он должен был уже успеть добраться до перевала, направляясь в Желтые болота. Он не увидит огней, и даже, когда кто-нибудь передаст ему известие, прежде всего ему придется расправиться с химерой… на что, по его словам, уйдет неделя… и нет никого, кто мог бы помочь…

Именно в это мгновение я поняла, какой была дурой. Я не думала о волшебстве, о своем волшебстве, как о чем-то полезном до этого-самого момента, когда осознала, что кроме меня никого нет. Все, что во мне есть, как бы мало этого ни было, худого и нескладного, недоученного, было куда больше, чем есть у всех в нашей деревне. Им нужна помощь, и я единственная могу им помочь.

Пережив это цепенящее мгновение, я повернулась и бросилась в лабораторию. Превративший меня в камень серый флакончик я взяла с замиранием сердца. К нему я прихватила пекло, и еще эликсир, который Дракон использовал для спасения жизни принца. А так же один зеленый, про который он упомянул, что он для выращивания растений. Я не имела ни малейшего понятия, какую они могут принести пользу, но, по крайней мере, я знала, как они работают. Про другие я ничего не знала, даже как их звать, так что постаралась до них не дотрагиваться.

Я притащила флаконы к себе в комнату и лихорадочно принялась рвать остатки платьев на ленты, связывая их узлами в веревку. Когда на мой взгляд она получилась достаточной длины, я выбросила ее за окно и перегнулась. Было темно, внизу не было света, чтобы понять, хватило ли веревки до земли или нет, а у меня не было иного выхода, кроме как проверить на себе.

Еще раньше, среди других своих вышивальных проектов, я сшила пару сумок из платьев, поэтому я сложила флаконы в одну из них. Хорошенько присыпала их обрезками ткани, и перекинула сумку через плечо. Я старалась не думать о том, чем я занимаюсь. В горле засел комок, но я схватилась за веревку обеими руками и перегнулась через подоконник.

Я лазила по старым деревьям. Особенно я любила могучие дубы — на них можно было забраться всего лишь с куском веревки, перекинув ее через сук. Это был не наш случай. Камни, из которой была сложена башня, были очень гладкими, и даже щели между ними были узкими и залеплены раствором до самых краев, так что он не потрескался, и не осыпался со временем. Я сбросила обувь на землю, но даже босые ноги скользили по поверхности. Весь мой вес приходился на шелковую веревку, плечи стонали от напряжения, а мои ладони намокли от пота. Я скользила и сползала вниз, а время от времени просто висела мешком. Сумка на моем плече раскачивалась из стороны в сторону и тянула вниз, пузырьки позвякивали внутри. Я продолжала спускаться, потому что ничего другого мне не оставалось. Подняться наверх будет труднее. Я уже начала размышлять, не отпустить ли руки, что подсказало мне, что силы на исходе. Я уже наполовину уговорила себя, что в падении нет ничего дурного, как больно ушибла ногу о замерзшую землю, спрятавшуюся под шапкой неглубокого снега у самой стены башни. Я вытащила свою обувь из сугроба и помчалась по расчищенной Драконом дороге в Ольшанку.

Когда я возникла у них на пороге, они сперва не знали, как со мной поступить. Я ввалилась, пошатываясь, в таверну одновременно промокшая от пота и продрогшая до костей. Волосы сползли с головы и застыли клочками у лица, там, где их касался пар от моего дыхания. Я не знала никого из присутствующих, но все же узнала мэра, хотя ни разу с ним не разговаривала. Они бы приняли меня за сумасшедшую, но тут же оказался Борис — отец моей одногодки Марты — который присутствовал на смотринах.

— Это драконова девица. Дочь Андрея.

Никто из избранниц еще ни разу не покидал Башню раньше десятилетнего срока. В отчаянии от сигнальных костров, я было решила, что они скорее кинуться бороться с тем, что подкинула Чаща, чем с тем, что на их голову навлекла я: одновременном очевидная проблема в моем лице и весьма сомнительная помощница.

Я объяснила, что Дракон отбыл в Желтые болота, и что мне нужен кто-то доставить меня в Дверник. Они без всякого удовольствия поверили в первое, и я быстро поняла, что они не горят ни малейшим желанием выполнять второе, сколько бы я не твердила о своих уроках волшебства.

— Ты отправишься ко мне и там заночуешь под присмотром моей супруги, — отворачиваясь, объявил мэр. — Данушек, отправляйся в Дверник. Нужно дать знать, что им придется продержаться, пока мы не соберем необходимую подмогу. А пока отправим гонца в горы…

— Не стану я отсиживаться в вашем доме! — ответила я. — Если не хотите меня везти, я уйду пешком. И уж точно окажусь там раньше вашей помощи!

— Довольно! — рыкнул на меня мэр. — Послушай-ка, глупая девчонка…

Разумеется, они боялись. Они считали, что я сбежала и попытаюсь спрятаться дома. Поэтому они не хотели слышать мои мольбы о помощи. Полагаю, больше оттого, что чувствовали стыд за то, что отдали меня Дракону. Они знали, что это неправильно, но все равно поступили так, потому что у них не было выбора, но все же ситуация была не настолько ужасна, чтобы бунтовать по этому поводу.

Я глубоко вздохнула и снова использовала свое тайное оружие «vanastalem». Думаю, Дракон бы мною остался доволен: я выговорила все звуки до единого с остротой только что отточенного лезвия. Когда вокруг меня закружился поток волшебства такой яркий, что померк огонь в камине, они прыснули от меня в стороны. Когда он рассеялся я стояла, став на дюйм выше ростом и обретя величественный вид как королева в трауре: на каблуках придворных туфель и в летнике из черного бархата, отороченного черными кружевами, и расшитом мелким черным жемчугом, оттенявшим мою кожу, не видевшую полгода солнечного света. Длинные рукава были перехвачены золотыми лентами. И в завершение всего, еще более впечатляющая деталь: поверх была накинута яркая шубка с черным мехом, подбитая красно-золотым щелком, перехваченная на груди золоченным пояском. Мои волосы были убраны под золотую сеточку с крохотными драгоценными камнями.

— Я не глупая, и не лгунья, — сказала я. — И даже если я не могу сделать ничего толкового, то по крайней мере, сделаю что-то. Дайте мне коней!