Садилось солнце, и тени сделались длинные-длинные. Иван и Герман Петрович сидели на скамейке под навесом у двери караулки. Между ними лежал дворянский щенок по имени Жилец, сонно щурился. Синее апрельское небо было чистым и прозрачным. Но с севера надвигалась плотная темная туча. Петрович посмотрел на тучу и сказал:

– Ага! Снеговая туча-то. Снегу, блин немазаный, подкинет неслабо.

– Да ну,– отозвался Иван,– с какого такого перепугу?

– А вот увидишь,– бросил Петрович. Он поправил наброшенный на плечи бушлат, тщательно затушил окурок. Потом швырнул его в «пепельницу» – старое смятое ведро без дужки – и ушел в караулку. Иван остался сидеть на улице. Он посмотрел на тучу и подумал, что она приближается.

Когда почти стемнело, действительно пошел снег. Иван включил прожектора, освещающие территорию и периметр. В ярком свете прожекторов снежинки – крупные, как тополиный пух,– опускались медленно и бесшумно. Сначала снежинки падали редко, потом снег пошел гуще. А потом повалил так, что ничего, кроме вертикально падающего снега, не было видно. Показалось, что вернулась зима.

– Вот,– сказал Петрович,– видишь?

– Вижу,– ответил Иван. Оба – Иван и Петрович – накинули бушлаты и вышли на улицу. За ними вышел и Жилец. Снег шел так густо, что свет прожекторов увязал в нем. Щенок тревожно повизгивал и жался к ногам Ивана.

Снегопад длился всего полчаса. Потом резко прекратился. В прозрачном воздухе стали видны огни города и свет автомобильных фар на кольцевой.

Ночь прошла. Без пятнадцати шесть пропел зуммер: пора на обход. Была очередь Петровича, но в последний обход всегда ходил Иван. Впрочем, сам Иван избегал слова «последний». Говорил: «крайний». Он надел бушлат, сунул в нагрудный карман рацию, натянул вязаную шапочку.

– Пойду,– сказал он напарнику,– прогуляюсь.

– Валяй,– буркнул Петрович. Он дремал за столом перед блоком мониторов видеоконтроля. В мертвенном отсвете мониторов его лицо выглядело серым, как будто припорошенным пылью, и старым. Да он и был уже немолод. Иван не знал, сколько лет напарнику, но предполагал, что уже изрядно за пятьдесят. И это казалось странным: на хрена, спрашивается, держать в охране старого мужика с проблемой, когда молодые и здоровые в очередь стоят? Может, у Петровича блат какой есть?.. В паре с Петровичем Иван работал уже два месяца, но почти ничего про напарника не знал. Да, в общем-то, и не хотел знать.

– Валяй,– буркнул Петрович,– прогуляйся. Иван взял из стойки карабин, повесил его на плечо и

вышел из караулки. За ним потянулся проснувшийся Жилец, но Иван его не взял, захлопнул дверь прямо перед носом щенка. Жилец тонко, обиженно тявкнул.

Иван остановился на крылечке, сделал глубокий вдох. Холодный и сырой ночной воздух наполнил легкие. Воздух пах весной, талым снегом и – слегка – пропаном. Иван сделал шаг с крыльца, ощутил под ногой мягкую податливость снега. Подумал: апрельский снег… Слепить снеговика, что ли? А что? Взять и слепить снеговика – как в детстве.

Он нагнулся, зачерпнул пригоршню снега – тяжелого, сырого. Иван стиснул снег в ладонях, слепил снежок и бросил вверх. Снежок сверкнул белым боком в луче прожектора и улетел в темное небо.

Иван дошел до ворот и повернул направо, двинулся вдоль колючки, по часовой стрелке. Он шагал по своим следам, оставленным в предыдущий обход. Слева от него тянулась натянутая на столбы колючка, за ней три метра пространства и бетонная стена высотой два с половиной метра. Между колючкой и стеной лежал нетронутый снег. Иван подумал: практически идеальная КСП.

Колючка блестела в свете прожекторов, гудели насосы. Иван шел ступая в следы, уже наполовину затопленные талой водой. Через три минуты он дошел до угла, повернул на восточную сторону периметра, поднялся на мостик, накрывающий трубу, и сразу увидел Башню. Города и кольцевой видно не было – их скрывал туман. А Башня была видна… казалось, что она растет из тумана, как магический кристалл в реторте алхимика,– недавно Иван видел по телевизору какую-то мистическую дребедень. Так там как раз такую фигню показывали – алхимик или, может быть, колдун, вырастил из магического тумана кристалл, носитель Зла…

Иван стоял и смотрел на Башню. Башня, ярко освещенная, уходила в черное небо, вздымалась, вздымалась. Она протыкала небо стеклянным пальцем, грозила ему. Сзади раздался вдруг резкий звук – громкий скользящий шорох. Иван стремительно обернулся – оказалось, с крыши насосной съехал огромный пласт подтаявшего снега.

Как только Иван вошел в караулку, щенок бросился ему в ноги, завилял хвостом.

– Что так долго?—спросил Петрович. Его голос прозвучал резко, энергично.

Иван снял карабин, поставил его в стойку и повернулся к напарнику. Сразу заметил: глаза у Петровича блестят.

– Что так долго? – повторил Петрович.

– Петрович! – произнес Иван.– Как же так, Герман Петрович?

– А что такое?

– Петрович, мы же договаривались.

– И что теперь? – спросил Петрович с вызовом в голосе.– Заложишь?

– Мудак ты,– сказал Иван, отвернулся и двинулся в угол караулки, к вешалке.

– Нет, постой,– произнес напарник.– Давай-ка поговорим.

Иван не ответил, начал расстегивать бушлат.

– Морду воротишь? – произнес Петрович. Иван снова промолчал, а Петрович подошел сзади, схватил за плечо, развернул к себе.

– Ты морду-то не отворачивай, напарник… нехорошо так, напарничек, некрасиво,– говорил Петрович, обдавая Ивана густым алкогольным запахом.– Ты хоть знаешь, почему я пью?

– Не знаю.– Иван стряхнул с плеча руку.– Не знаю и знать не хочу.

– Эх, Ваня! Тебе лет-то сколько?

– Неважно.

– Это, Ваня, важно… это-то как раз очень важно, напарник.

– Тридцать четыре,– сказал Иван нехотя.

– Э-э! Я думал, побольше тебе будет… А ты, оказывается, еще сынок. Я на пятнадцать годочков тебя постарше.

Вот, значит, как, подумал Иван, ему еще, оказывается, и полтинника нет.

– Сынок! – повторил Петрович.– Тебя, бля, еще жизнь не била.

– Это точно,– буркнул Иван. Подошел щенок, требовательно тявкнул. Петрович спросил:

– Вот скажи: ты под проституцию попал?

– Нет.

– Во! А я попал. понял?

– Да.

– Во! Приехала, понимаешь, соплюшка какая-то из Голландии, правнучка хозяина, и все – аллез капут! В два месяца чтоб с вещичками на выход. Понимаешь?

– Да,– произнес Иван.

– Да хер ты чего понимаешь. Сытый голодного не разумеет… Слушай, а дети-то есть у тебя?

– Нет.

– То-то! А у меня сыну, понимаешь, двадцать один год.

– Это повод, чтобы пить на службе?

– Мудак! – сказал Петрович. Он отошел в сторону, опустился на стул. Повторил негромко: – Мудак. Забрали моего Сашку неделю назад.

– Как забрали? – спросил Иван.

– Как-как? Обыкновенно. Пришли утречком и забрали,– глухо произнес Петрович и скривился, как от зубной боли. Ивану показалось, что Петрович весь как-то сморщился, усох.

– Что натворил-то? – спросил Иван.

– Что натворил? Ничего он не натворил. Ничего! С нищими он.

– Вот оно что,– сказал Иван.– Понятно… Нашел приключений на свою жопу.

Петрович вдруг вскочил, схватил Ивана за ворот. Лицо его оказалось перед лицом Ивана и глаза – красные от лопнувших сосудов, совсем рядом.

– Ты! – почти выкрикнул Петрович.– Ты что же говоришь такое, урод? Он – пацан совсем. И – в тюрьме… А ты? Ты же первый должен… Ты же офицер!

– Руки убери,– сказал Иван тихо.

– Ты же, блядь такая. – говорил, брызгая слюной, Петрович.

– Руки! – перебил Иван.– Руки убери!

– Да ты же! – Петрович не слушал Ивана и, кажется, не слышал и себя.– Да ты же, блядь такая, должен…

Иван ударил его в солнечное сплетение – несильно, но Петрович осекся на полуслове, вытаращил глаза и отпустил воротник Ивана. Иван легонько толкнул напарника, и Петрович осел на пол. Затявкал щенок. Он не понимал, что происходит, но интуитивно ощущал, что что-то нехорошее, неправильное.

– Я,– сказал Иван жестко,– никому ничего не должен.

– Сука,– просипел Петрович.

– Я не сука. И никому. Ничего. Не должен. Я все свои долги уже отдал… под Ачхой-Мартаном. Понял, напарник?

– Урод, бля,– просипел Петрович. Он сидел на полу, глотал ртом воздух, смотрел на Ивана снизу вверх – с ненавистью.

А Иван продолжил:

– А теперь этот Ачхой-Мартан, Чечен-аул, по Невскому – вон, посмотри! – рассекает на «мерсюках» и «бомбах». Хозяева! Вот тебе и весь хрен до копейки. А ты говоришь: должен! А я не должен! Никому! Ничего! Я свой долг отдал… Я, вообще, по жизни пиво пью. И не мешайте мне пить мое пиво. а больше я ни хера не знаю. И знать не хочу. И ни хера мне не надо. Ясно?

Иван вышел из караулки, Петрович с ненавистью смотрел ему вслед.

Иван вытащил из кармана пачку сигарет, закурил. Было уже почти светло. Над станцией целеустремленно пролетела куда-то воронья стая.

Иван ехал в сторону города, к кольцевой. Обычно он подбрасывал Петровича до «кольца», но сегодня Петрович в Иванову «Ниву» не сел – уехал на служебной развозке, которая привезла смену. Иван сказал:

– Зря ты, Герман Петрович. Унюхают запах – настучат в абвер. А абвер, сам знаешь, начнет копать…

Петрович отмолчался, Иван пожал плечами: мол, вольному воля. Иван попрощался с Жильцом. Щенок заскулил. Он уже понимал, что Иван уходит на двое суток.

Щенка на станцию принес Иван. Дело было так. Месяца три назад Иван вышел из дому, направился в магазин. В тот вечер он ждал Лизу и хотел купить бутылку приличного вина. Думая о своем, он шел через двор соседнего дома. Там, на останках спортплощадки, двое подростков играли в баскетбол. Вернее, они просто бросали мяч в кольцо. Иван еще удивился: чего это они играют в баскет мячом для регби?.. Мяч взлетел над площадкой, шмякнулся о щит, о кольцо с обрывком сетки и упал на снег. Он как-то странно упал, а подростки рассмеялись. Иван присмотрелся и вдруг увидел, что никакой это не мяч для регби – это щенок. Сначала Иван не поверил себе. Уроды смеялись. «Мяч» попытался ползти, за ним тянулся кровавый след.

Один из подростков сказал:

– Во живучий какой.

У Ивана зашумело в висках… Второй подросток отозвался:

– А ты говорил, что он и трех бросков не выдержит. Вот уже семь, а он живой.

– Не тренди. Не семь, а шесть!

– Нет, семь. Я считал…

Потом, позже, Иван думал: как хорошо, что они убежали. Иначе я мог бы их изувечить.

В тот вечер он так и не дошел до магазина – повез щенка к ветеринару. Ветеринар, сонного вида молодой мужик, сказал: дворняжка. Иван промолчал. Ветеринар сказал: вряд ли выживет. Иван сказал: лечи. Ветеринар пожал плечами и что-то сделал, но, похоже, для проформы. Иван оставил у ветеринара половину зарплаты и отвез щенка домой. Потом приехала Лиза. Она не спускала щенка с рук, баюкала как ребенка. Иван подумал тогда, что если щенок выживет, то, пожалуй, он оставит псинку себе. Но вышло по-другому: утром пришла соседка, Анастасия Михайловна. Пришла и закатила скандал: безобразие! Собака! У меня с детства аллергия на шерсть животных. Анастасия Михайловна действительно выглядела скверно – дышала тяжело, лицо опухло, слезились глаза. Иван отвез ее в больницу, и там приступ сняли. Стало понятно, что оставлять щенка нельзя… На следующий день Иван отвез щенка на станцию. Герман Петрович посмотрел и сказал: не, не жилец. Но щенок, вопреки всем прогнозам, выжил, его стали звать Жильцом. Лиза часто передавала ему «гостинцы» – сосиску или косточку. Среди прочего персонала станции Жилец выделял Ивана. Почему – непонятно. Навряд ли щенок понимал, кто его спас,– ведь когда Иван отобрал его у «детишек», щенок был полумертвым.

.Иван ехал к кольцевой – мимо покрытых остатками ночного снегопада полей, свалок, каких-то сооружений промышленного вида и перелесков в первой весенней зелени. Древняя катушечная магнитола пела голосом Цоя:

Следи за собой, будь осторожен! Следи за собой!

Чем ближе к городу, тем меньше было снега в поле и на обочинах. А внутри кольцевой снега не было вовсе. Колеса автомобилей поднимали с полотна грязную воду. Дворники размазывали ее по ветровому стеклу. День был серый, неуютный. Цой пел:

Ночью над нами пролетел самолет, Завтра он упадет в океан, Погибнут все пассажиры…

Иван сбросил скорость, повернул на развязку.

…Завтра где-то, кто знает где? Война, эпидемия, снежный буран, Космоса черные дыры. Следи за собой, будь осторожен! Следи за собой!

Иван прокрутился на развязке, миновал пост и выскочил на «кольцо». Он ехал и думал: нехорошо вышло с Петровичем, некрасиво. Но я-то в чем виноват? В том, что не попал под проституцию? Или в том, что его сынок решил поиграть в борьбу? Или, может, я виноват в том, что сам не участвую в этой их борьбе? Ну, извините. Я романтики наелся в Чечне. По уши. Хватит мне уже борьбы. Я, ребята, сам за себя. Я, братики, пиво пью. И не мешайте мне пить мое пиво. Вот так.

Следи за собой, будь осторожен!

Возле Желтого рынка была пробка. Мигали огни аварийки. Перекрывая половину дороги, лежала на боку фура. Видно, она везла картошку – все было усыпано картошкой. Колеса автомобилей уже превратили часть ее в пюре. Объезжая фуру по обочине, Иван разглядел и причину аварии – приличных размеров яму посреди дорожного полотна. Последнее время такие происшествия случались все чаще. Кольцевая, начатая губернатором Якушевым как подарок городу к 300-летию и достроенная во время губернаторства Большой Мамы, быстро разрушалась. То там, то здесь осыпались обочины, образовывались проседания и провалы. А неделю назад в районе Ржевки упал столб освещения. Накрыл легковуху, убил водителя. Конечно, дыры в полотне кое-как латали, но всерьез ремонтировать кольцевую никто не собирался.

Иванову «Ниву» обогнал «Хаммер» службы безопасности «Промгаза». За ним тянулся шлейф поднятой с асфальта мутной взвеси, рубиново горели огни габаритов. На заднице «хама» была эмблема «Промгаза» – голубой язык пламени.

Иван уже проехал мимо Желтого рынка, когда сообразил, что холодильник дома практически пустой. Подумал: надо бы затариться. Однако до ближайшего разворота было километров двенадцать. Да обратно столько же и, соответственно, еще раз столько. При нынешних ценах на топливо – накладно. Он решил: возвращаться не буду. Подъеду к рынку с другой стороны, прогуляюсь пешком через железку. Включил указатель поворота, снизил скорость и повернул на развязку.

На обочине стоял огромный щит со слоганом «Пром-газа»: «Промгаз: мечты сбудутся!»

Спустя десять минут Иван вновь оказался у Желтого рынка, но уже с другой стороны. От рынка его отделяла насыпь железной дороги. Иван выбрался из машины – под ногами была грязь. Он закинул на плечо свой рюкзачок, с которым ездил на дежурства, пошел пешком.

Рынок – огромный ангар грязно-желтого цвета с рядами круглых окон-иллюминаторов по периметру – уже работал. Точнее, он работал всегда, без выходных и праздников, не закрываясь ни на день, ни на час. Иван вошел под свод рынка и сразу оказался в ином мире. Рынок был огромен, гулок и погружен в сумерки. В этот час покупателей было мало – так для чего жечь электричество? Официально рынок назывался «Евразия», но все называли его Желтым рынком.

Рынок был похож на небольшой город с центральным проспектом и большой площадью, с улицами и переулками. Наверх террасами уходили две галереи, опоясывающие все пространство огромного помещения по периметру. На первом этаже торговали в основном продуктами, на галереях – всякой всячиной. Здесь можно было купить почти все – от иголки до мебели, от буханки хлеба до автомобиля. «Лицензионный» диск здесь продавали за полтора евро, а часы «от Картье» за три. Если циферблат с «бриллиантами», то аж за пять. Все товары представляли собой либо неприкрытый контрафакт, либо китайскую дешевку. В этом городе было все: лавки, магазины, кафе, бильярдные, парикмахерские, солярии, игровые салоны, бордели – нелегальные, но отнюдь не тайные,– аптеки, ломбарды, тотализаторы, гадалки и колдуны, стоматологи, тату-салоны, стрип-шоу, шоу трансвеститов, собачьи бои. Здесь можно было в любое время пощекотать нервы азартной игрой, купить проститутку любого пола или наркотики в широком ассортименте. В ночное время жизнь здесь кипела. Смерть тоже собирала урожай. Каждое утро отсюда увозили трупы – кто-то умер от передоза, кто-то от ножа или кастета грабителя, а кто-то сам повесился в туалете, проигравшись в казино.

В девять утра, когда Иван вошел под свод рынка, здесь было малолюдно и относительно тихо. Иван прошелся по центральному «проспекту». Подумал, что рынок, который открыли три года назад, стал желтым не только по наружному цвету, но и по внутреннему содержанию – продавцы почти сплошь китайцы. В жесточайшей борьбе, с резней, стрельбой и взрывами, китайцы вытеснили с рынка кавказцев, представителей Средней Азии и русских. Здесь, на Желтом рынке, открыто продавали свинину. Свиные головы лежали на виду!.. Только кому она по карману – настоящая свинина?

Иван затарился быстро. Он купил несколько «бомж-пакетов», хлеб, две упаковки сосисок, блок сигарет «Оккупация» и три бутылки «Балтики № 3 ОК». Он уже двинулся к выходу, когда вдруг распахнулись главные ворота и вкатился «Хаммер» с включенной мигалкой. Вслед за ним ехал черный полицейский автобус с решетками на стеклах. Ну вот – облава!

По рынку раскатился громкий голос с властными интонациями. В ангаре была очень скверная акустика, но Иван разобрал:

– Всем оставаться на местах. Комитет по борьбе с терроризмом проводит плановое мероприятие. Приготовить документы к проверке. Вынуть руки из карманов, держать на виду. В случае неповиновения офицеры сил антитеррора имеют право применять спецсредства и оружие.

В голосе явно прозвучал прибалтийский акцент, и Иван понял: «эсэсовцы» – эстонский легион… Вот непруха.

В принципе, ни полиции, ни борцов с терроризмом Иван не боялся. Документы в порядке, грехов за ним нет. Но на облавах гребут всех подряд. На месте разбираются редко, обычно набивают автобус и везут в участок. После проверок по учетам – полицейским, «гестаповским» и налоговым – отпускают. Или не отпускают. В любом случае, вся эта канитель займет как минимум часа полтора-два. Оно мне надо, это счастье? Особенно после дежурства, когда хочется одного – принять душ, попить пивка и спать, спать.

– Всем оставаться на местах! – звучал громовой голос. Вслед за первым автобусом в ворота въехал второй, за ним третий.

– Приготовить документы.

Люди останавливались. Иван тоже остановился.

– В случае неповиновения… Свет мигалок резал глаза.

– ...имеют право применять спецсредства и оружие. Торговцы выходили из-за прилавков, из павильонов,

останавливались в дверях. Они уже привыкли к облавам и знали, как надо себя вести.

Иван подумал: ну, что делать будешь?

Автобусы еще двигались, но из боковых дверей уже выпрыгивали люди в черной форме, в шлемах с прозрачным забралом, с дубинками, с оружием.

Непруха, подумал Иван, непруха. С кавказцами или с хохлами еще можно как-то договориться или откупиться, но с эстами это не катит – немчура, службисты. Непруха!

Рядом с Иваном стоял молодой небритый кавказец. Он тоже смотрел на «эсэсовцев» и бормотал что-то сквозь зубы, потом резко повернулся и быстро пошел прочь. Видимо, у него тоже были основания избегать встречи с «эсэсовцами».

Иван посмотрел ему вслед, увидел, как кавказский человек сунул руку в карман и выбросил что-то. «Что-то» металлически звякнуло о бетонный пол, и Иван догадался: нож. А кавказец юркнул в боковой проход.

«Хам» и автобусы остановились, но двигателей не выключили. Движки рокотали, наполняли воздух смрадом выхлопа.

– Всем оставаться на местах! – в который раз повторил громоподобный голос.

Иван подумал: да вот хрен вам. Рынок огромен. Даже сейчас, в неторговое время, в ангаре находятся многие сотни, возможно – тысячи, покупателей, а также сотни продавцов и обслуживающего персонала. «Отловить» всех невозможно – у «эсэс» не хватит ни людей, ни автобусов. Они похватают тех, кто подвернется под руку, набьют свои автобусы и свалят.. Вывод? Надо, как тот кавказец, уйти «в подполье», нырнуть куда-то и отсидеться.

Иван осмотрелся – слева-сзади был «переулок», который вел на соседнюю «улицу». Справа-сзади была лестница, ведущая на галерею. Иван выбрал галерею. Пятясь, он сделал несколько шагов назад и нырнул в щель между двумя торговыми павильонами, взбежал по стальным, отполированным тысячами ног ступеням. Вот так! Теперь можешь сколько угодно орать в свой матюгальник, горячий эстонский парень.

На галерее было темнее, чем внизу, и малолюдно. Покупателей почти не было, и только продавцы стояли вдоль перил, глазели на происходящее внизу. Удаляясь от места, где эстонские борцы с терроризмом уже «брали в плен» покупателей, Иван быстро прошел метров двадцать по галерее, встал у колонны, поддерживающей галерею второго яруса, и облокотился на перила. Спустя несколько секунд рядом с Иваном остановился человек.

– Опять хватают? – произнес он.

– Хватают, отец,– отозвался Иван, оглянувшись на него – рядом стоял высокий седой старик в берете, поношенном расстегнутом плаще и с сумкой на колесиках.

– Вот пришли эсэсманы на нашу голову, мать их в душу,– сказал старик. Несколько секунд он молчал, глядел вниз. Потом сказал: – Я ведь служил там, в Эстонии. На войну не успел – молод был. Призвался уже после Победы, в конце 45-го. Вот как раз в эту самую Ээсти вабарийк и попал. Хотя, конечно она тогда называлась советской и социалистической. Так вот, там война еще не кончилась, еще в лесах полно было всяких недобитков и банд. Аккурат и выпало чистить леса от этих «братьев».

Иван с интересом посмотрел на старика, сказал негромко:

– Ты бы, отец, поаккуратней, поосторожней. Не нужно об этом с первым встречным.

– А мне бояться нечего,– спокойно сказал старик.– Я правое дело делал.

Иван подумал: я тоже вроде правое дело делал, а теперь оказалось, что как раз наоборот – левое. Он подумал, но говорить этого не стал. А в помещение рынка продолжали въезжать автобусы. Старик произнес:

– Да откуда же их столько нагнали? Иван ответил:

– А с других городов пригнали, отец… Сегодня же официальное открытие небоскреба «Промгаз».

– Точно! – сказал старик.– Точно – презентация. Сегодня же сверло это стеклянное открывают. Я и забыл.

А из автобусов выходили все новые борцы с террором. Они гребли всех подряд внизу и, что хуже, кое-где уже начали подниматься на галереи.

– Плохо дело-то, отец,– сказал Иван, оглядываясь.– Надо сваливать.

– Э-э, сынок, мне уже поздно сваливать,– ответил старик.– Да и не к лицу мне от них бегать. Никогда я от них не бегал. А ты уйди от греха подальше. Может, пересидишь где.

Иван увидел двух эстонских бойцов, которые подошли к лестнице, и подумал, что старик прав – убегать уже поздно. От эстонцев его отделяло три метра по вертикали – двенадцать ступенек лестницы. Теперь уже нет смысла дергаться. Человек, который пытается скрыться, вызывает у охотников еще больший интерес. Спустя пару секунд Иван услышал стук высоких натовских ботинок. Шесть-семь, максимум десять секунд – и эстонцы будут здесь.

– Тьфу! – сказал Иван и плюнул под ноги. Потом он расстегнул левый нагрудный карман рубашки – в нем лежал паспорт. А эстонцы поднимались. Иван отлично видел подсвеченный снизу лестничный проем и тень первого из них на лестнице. Эстонец поднимался медленно, ноги ставил широко и уверенно. Он напоминал этакого киношного биоробота, киборга, «робоко-па» и Терминатора. Возможно, он сознательно копировал этот образ.

Вот над полом второго этажа показалась голова в круглом черном шлеме. Потом – мощные плечи и торс, упакованный в бронежилет. На униформе было полно карманов, всевозможных усиливающих щитков и накладок. И это делало его еще более похожим на киношного киборга. «Терминатор» поднимался. Рука, затянутая в кевларовую перчатку, сжимала резиновую дубинку-тонфу. Он весь – с ног до головы – был в черном, и только лицо белело за блестящим поликарбонатным стеклом забрала. Лицо было молодое, с рыжеватыми усишками и румянцем во все щеку. Про такие лица обычно говорят: кровь с молоком.

«Терминатор» поднялся на галерею, посмотрел направо – налево и подошел к старику.

– Таккументы,– произнес «Терминатор». Из-под забрала голос звучал глухо.

– Таккументы,– сказал старик.– Таккументы… Будут тебе таккументы.

Старик полез во внутренний карман, плащ на нем слегка распахнулся, и Иван увидел орденские планки на груди. И эстонец тоже увидел орденские планки. Он увидел и почти радостно произнес:

– А-а-а, оккупант советский!

Капрал эстонского батальона «Narwa» Антс Краут произнес эти слова с улыбкой. Было ли у него какое-либо предчувствие? Нет, не было у него никакого предчувствия.

Старший охранник управления охраны объектов службы безопасности национальной корпорации «Промгаз» Иван Сергеевич Петров смотрел на планки. И даже разглядел колодку медали «За отвагу»… Было ли у Ивана какое-то предчувствие в тот момент? Нет, в тот момент не было у него никакого предчувствия. Шаман еще молчал.

– А-а-а, оккупант советский! – произнес эстонский «Терминатор». Второй «Терминатор» тоже уже поднялся на галерею. Он повернул голову к своему товарищу и смотрел на старика. Забрало его шлема сильно бликовало, и Ивану не было видно его лица.

Старик очень спокойно и с достоинством ответил:

– Оккупант – это ты. А я – освободитель. Я твоего деда-эсэсовца по лесам гонял. Понял?

Эстонец оскалился: понял, понял. И направил дубинку на старика. На конце дубинки вспыхнула маленькая змеящаяся молния – электроразряд.

Иван почувствовал, как внутри черепа завибрировала какая-то струнка. Казалось даже, что он слышит звук, который издает эта струнка. Ее звук был похож на дребезжание, на горловое тувинское пение.

Старик отшатнулся, а потом вдруг улыбнулся и шире распахнул плащ, демонстрируя награды. И произнес что-то на эстонском. Эст переменился в лице, и Иван догадался, что старик сказал что-то вызывающее или оскорбительное. «Терминатор» что-то ответил – тоже по-эстонски. А потом ткнул старика дубинкой с молнией на конце. Старик упал. Мгновенно и молча. Иван грубо выругался, крикнул: «Ты что творишь, сука?»

Шаман в голове Ивана распевался, и голос его то поднимался вверх-вверх, то падал вниз.

Эстонец неторопливо повернулся к Ивану.

– Тафай сюта, ити, ити,– произнес эст, ухмыльнулся широко, обнажив крепкие белые зубы. Рядом с поверженным стариком этот оскал выглядел как-то особенно цинично.

Иван стиснул зубы и подошел. Остановился в метре. «Терминатор» был выше его на полголовы и значительно мощнее, а бронежилет зрительно усиливал эту мощь. Поверх жилета эстонца была надета разгрузка. Ее карманы были напичканы всякой полицейской дребеденью: рация, фонарь, газовый баллончик, целая гирлянда одноразовых пластиковых наручников, на правом боку – пистолет в открытой кобуре.

Голос шамана в голове вибрировал, гудел, опускался вдоль позвоночника, наполнял тело дремучим чувством опасности.

– Плише тафай, плише,– приказал эстонский «Терминатор». Он говорил почти добродушно, но его слова воспринимались именно как приказ. Иван посмотрел на старика. Старик лежал неподвижно, и его лицо было очень бледным.

– Плише патайти.

Иван стоял неподвижно. «Терминатор» оскалился и занес дубинку. Шаман в голове Ивана ударил в бубен. Иван бросился вперед, нырнул под дубинку эстонца и ударил рукой, метя в просвет под забралом, в горло – единственное место, не защищенное «доспехами». Эстонец резко мотнул головой, закрыл щель и хлестнул Ивана дубинкой по спине. Удар прошел вскользь и на первый взгляд показался пустяковым. А сзади уже приближался второй «Терминатор». У него тоже была дубинка с маленькой молнией на торце. Иван задохнулся матерным криком, прижал противника к перилам. «Терминатор» оказался очень сильным и неожиданно ловким. Он вывернулся, сумел ударить Ивана по плечу. Иван перехватил дубинку и сам сумел нанести несколько ударов кулаком в корпус, закрытый бронежилетом. Они не причинили эстонцу заметного вреда – по крайней мере внешне. Сзади раздался угрожающий крик, Иван понял: это второй. Сейчас они навалятся вдвоем и тогда уже быстро и сурово уработают его. Он вырвал дубинку, крутанулся, присел и выбросил ее навстречу второму, попал в забрало. Эстонский боец откинулся назад. Он явно не ожидал, что ему окажут активное сопротивление. Иван закричал, ударил еще раз. Наотмашь. Эст сделал шаг назад, споткнулся о сумку старика и упал. Иван стремительно развернулся к первому «робокопу». Лишившись дубинки, тот пытался выхватить пистолет. Он неловко лапал кобуру и не мог поймать рукоятку, но было очевидно, что через секунду-другую он все-таки выхватит свой «глок», и тогда расклад будет не в пользу Ивана. Иван бросился вперед, подхватил «Терминатора» под колено. Эст оказался очень тяжелым. Казалось, что его вырезали из дуба. С выдохом: х-хе! – Иван приподнял тело и опрокинул через перила. «Терминатор» беспомощно взмахнул руками и полетел вниз. «Приземлился» на голову. Высота была относительно небольшой, около трех с половиной метров. Добротный шлем с гидравлической амортизирующей системой выдержал.

Иван стоял и смотрел на тело «Терминатора» внизу. Эст лежал неподвижно. Шаман молотил в бубен, внутри Ивана что-то екало, а во рту стоял привкус крови. Потом на галерее кто-то закричал по-эстонски. Наверно, второй «Терминатор». А потом где-то внизу и справа раздался хлопок. Звук был похож на «выстрел» шампанского. Неужели стреляют? – подумал Иван.– Навряд ли. Не могут они стрелять здесь. Хоть народу и не много, все равно есть реальный шанс зацепить кого-нибудь. Нет, не будут они стрелять. Внизу снова хлопнуло, и слева от Ивана вдруг осыпалась витрина. Мама ты моя! В натуре стреляют. Иван сделал шаг назад, пригнулся. Снова бросил взгляд на эстонца… на старика. Оба лежали неподвижно. Иван выругался шепотом и побежал по галерее. Шарахались китайцы, кто-то кричал. По «проспекту» внизу бежали эстонские бойцы, тоже кричали. Что – не понять. Снова прозвучал выстрел. Показалось, что пуля прошла совсем рядом.

В распахнутую дверь ближайшего павильона Иван увидел «иллюминатор». Решил: сюда. В дверях павильона стоял китаец. Иван оттолкнул его, влетел внутрь. На стене висели бейсбольные биты – павильон торговал спорттоварами. Это хорошо, это как раз то, что надо. Он сорвал одну из бит, тяжелую, блестящую от лака, метнулся к иллюминатору.

Стекло – мутное, давно не мытое, рассыпалось с первого удара. Куски полетели вниз. Из дыры, окруженной хищными, острыми, как акульи зубы, осколками, в помещение хлынул холодный воздух. За спиной кричали по-китайски и по-русски. Иван не слушал. Ударами биты он срубил три наиболее опасных, длинных, как ножи, осколка и шагнул к окну. Под ногами хрустело. Внизу была разгрузочная площадка – поддоны, контейнеры. Иван отшвырнул биту прочь и прыгнул. Приземлился на поддон с коробками – захрустело, зазвенело, спрыгнул на бетон, сразу побежал. Сзади закричали. Иван выскочил на парковку для грузовиков. Сбоку раздался сигнал клаксона. Оглянулся, увидел накатывающуюся морду грузовика… отпрянул в сторону, а когда кабина водителя оказалась рядом, вскочил на подножку мусоровоза. Водила – круглолицый, похожий на татрина, вытаращил глаза, заорал:

– Чево? Чево?

– Гони! – крикнул в ответ Иван.

– Чево, сука?

Грохнул выстрел, вдребезги разлетелось наружное зеркало. Водила удивленно произнес: во, бля! – и утопил газ. Мусоровоз рванулся и запрыгал по колдобинам. Иван думал: только бы не сорваться.

* * *

Домой Иван пришел только через два с лишним часа – город был буквально наводнен полицией и «миротворцами», добираться пришлось сложным маршрутом. Он вошел в квартиру, задвинул засов и опустился на пол у двери. Мгновенно ощутил, как болит плечо, по которому ударил «Терминатор», сморщился. Пощупал ключицу – вроде цела. Достал из кармана пачку сигарет, губами прихватил фильтр, вытащил сигарету. Щелкнул зажигалкой и вдруг заметил, что держит во рту половинку сигареты с разлохмаченным концом. Несколько секунд Иван с недоумением рассматривал «огрызок», потом перевел взгляд на пачку. В боку пачки зияла дыра, из нее сыпался табак. Пуля! – сообразил Иван. Он сунул руку в карман, нашел дырку и просунул в нее мизинец. Подумал: да-а. Щелкнул зажигалкой, поднес огонек к лохматому концу располовиненной сигареты, прикурил. И вот тут пришел «отходняк» – задергалось веко.

Он докурил сигарету, обжег пальцы и выругался. Подумал: А я-то чего полез? Мое ли дело? Дед, конечно, молодец. Но ведь ему уже терять нечего. Ему уже годочков восемьдесят, поди. Да с гаком. В общем, столько не живут. Ему не сегодня, так завтра помирать… А я-то? Я-то чего полез? Дурак!

Иван посмотрел на свой палец, который торчал из дырки в кармане, подумал: если бы пуля прошла сантиметров на десять правее – конец! С пулей в ноге далеко не убежишь. Да вообще никуда не убежишь. Где поймал дуру, там и сядешь. Или ляжешь. И горячие эстонские парни тут же и добьют. Это в лучшем случае. В худшем. лучше и не думать, что будет в этом самом «худшем».

Он вытащил еще одну разорванную сигарету, закурил. Сказал себе: забудь, Ваня. Забудь к чертовой матери. Считай, что ничего не было. Ты не был на рынке. Ты спал. Дома. Прямо с дежурства поехал домой, выпил водки и лег спать. Все – больше ничего не знаю. Опознать меня некому. Старик, вероятно, умер. Но даже если и не умер, он не станет меня опознавать – не тот человек. Китайцы? Не, китайцы в такие дела не суются. Эстонец? Этот – да, этот вполне может опознать. Остается только надеяться, что он так головой трахнулся, что себя опознать не сможет. Камеры видеоконтроля? Мог я попасть под «глаз» камеры? Теоретически мог. Но в действительности их там негусто, да и темновато было на галерее. Да, есть еще водила мусоровоза. Но чтоб опознать, нужно сначала найти. Давай-ка прикинем, где я мог оставить след?.. Машина? Машину я «припарковал» за железкой. Там она может простоять и сутки, и двое, и трое. Никто не заинтересуется. Там такое место, что – сам по радио слышал – наркоман один умер в своей машине, так не меньше недели мертвый за рулем просидел, прежде чем на него обратили внимание. Где еще я мог засветиться? Да пожалуй что и нигде. Документы показать эсту я не успе. Стоп! Стоп, паспорт!

От мысли про паспорт Иван обомлел. Он действительно не успел показать капралу свои «таккументы». Но расстегнуть карман, в котором всегда носил паспорт и «права», успел. А после этого бегал, дрался с «Терминатором», прыгнул со второго этажа. И если при этом выронил паспорт или права, то. Иван быстро сунул руку под куртку, стиснул карман. Документы были на месте.

– Дуракам везет,– пробормотал Иван. На всякий случай он проверил содержимое всех карманов – убедился, что ничего не обронил во время «шоу» на рынке.

Иван поднялся, отворил дверь туалета и выбросил окурок в унитаз. Сказал себе: сейчас я выпью водки. Сниму мандраж. Я выпью и лягу спать. А когда проснусь, будет уже вечер и придет Лиза.

Иван подошел к старой мебельной стенке, открыл бар, достал початую бутылку водки, достал из серванта высокий бокал, налил граммов сто. С бокалом в руке он прошел в кухню, распахнул дверцу холодильника. На верхней полке лежал кусок сыра. Он взял этот сыр, поднес бокал к губам. С улицы раздался звук сирены. Иван замер, потом стремительно метнулся к окну, сквозь щель в шторах посмотрел на улицу. По противоположной стороне проспекта промчался, поднимая пыль, полицейский автомобиль с мигалкой, скрылся за поворотом. Иван перевел дух и выпил водку – залпом, до дна. Потом откусил кусок сыра и опустился на табурет. Он прислонился к холодному боку холодильника. Холодильник вздрогнул, как от испуга, и загудел. Иван сидел, механически жевал безвкусный сыр и думал: все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо. Я совершил ошибку. Глупую. Не сдержался и совершил ошибку. Но что случилось, то случилось, и изменить это невозможно. Главное, что удалось уйти. Впредь я буду сдержанней. А сейчас я пойду спать и просплю до самого вечера.

Иван поднялся и прошел в комнату. Только теперь сообразил, что все еще носит на спине рюкзак. Он снял рюкзак, поставил его около дивана. А потом не раздеваясь рухнул лицом в подушку. Спал нехорошо, беспокойно.

Он проснулся. За окном светило весеннее солнце, на березе, покрытой нежной зеленью, чирикали воробьи. Иван посмотрел на часы. Оказалось, что проспал чуть больше часа, но спать больше не хотелось. Он сел на диване, опустил ноги на пол и достал сигарету. Повертел ее в руках, сунул обратно.

Иван взял пульт, включил телевизор и попал на новости. Модный диктор-трансвестит рассказывал:

– Эпидемию в Конго, в результате которой погибли уже более ста человек, главным образом детей и подростков, удалось локализовать, говорится в сообщении ВОЗ. До сих пор ученые не знают, чем вызвана эпидемия. Симптомами неизвестной болезни, названной учеными «лихорадка Х», являются высокая температура, рвота, потеря ориентации в пространстве и времени, бред, галлюцинации и, в отдельных случаях, вспышки неконтролируемой агрессии. После двух—четырех суток болезни наступает, как правило, летальный исход. Немногие выздоровевшие ничего не помнят о своей болезни.

.В результате столкновения двух супертанкеров в Оманском заливе в море вылилось около восьми тысяч тонн сырой нефти.

.Албания. Весь день и всю ночь продолжались ожесточенные бои в пригородах Тираны. Наблюдатели отмечают массовый исход жителей из столицы.

.В этом сезоне стало модным отдыхать в заливе Новый Орлеан, образовавшемся на месте города Новый Орлеан, штат Луизиана. Отели, построенные на обломках зданий, разрушенных ураганом Меллвилл, всегда полны. Особой удачей считается оказаться здесь во время очередного урагана.

.Шоу-звезда Дита фон Тиз награждена высшей наградой американской гильдии искусств за вклад в развитие порноискусства. На церемонии награждения ей был вручен Золотой Фаллос. В свойственной ей оригинальной манере звезда заявила, что прямо в гримерной «опробует его в деле». Публика наградила Диту аплодисментами…

А теперь вернемся к местным новостям. Итак, сегодня в Петербурге пройдет торжественное открытие штаб-квартиры национальной корпорации «Промгаз». Сотни ВИП-персон уже прибыли в город.

Иван вышел в кухню, включил чайник. А когда вернулся, увидел на экране телевизора лицо эстонского «Терминатора». Иван остолбенел, а бесполый голос диктора за кадром говорил :

– .При проведении антитеррористической операции был убит капрал батальона «Нарва» Антс Краут. Это гнусное преступление совершил террорист, фотографию которого вы сейчас увидите на своих экранах.

Секундой позже Иван увидел свое лицо. В первый момент он не понял, что видит себя,– обычный человек редко видит себя со стороны. И уж тем более с экрана телевизора. Иван впился взглядом в экран маленькой «соньки». На экране был он! Несомненно, он! Причем снят так, как будто камера смотрела в упор.

– Преступника зафиксировала камера, вмонтированная в шлем погибшего капрала,– произнес диктор-ша.

Камера в шлеме! Ты даже не подумал о том, что там вмонтирована камера. А обязан был подумать об этом, обязан!

– За информацию о местонахождении преступника руководитель Северо-Западного управления антитеррористического комитета «Кобра» объявил вознаграждение в размере десяти тысяч евро.

Вот так – «гестапо» объявило вознаграждение. это значит, что теперь тебя непременно сдадут. Даже за одну тысячу сдадут. А за десять? За десять сдадут с потрохами.

– Запомните это лицо,– произнес диктор-ша.

Иван подумал: тварь! Вот ведь тварь какая: запомните это лицо. А фотография качественная. На удивление качественная. Даже не знал, что при таком дерьмовом освещении можно получить такое качественное изображение. Теперь ее будут показывать весь день. В каждом выпуске новостей по Северо-Западу. То есть каждые полчаса. И кто-нибудь – соседи по подъезду, «товарищи» по работе или еще кто-то – увидит. И, несомненно, узнает. И наберет номер, указанный на экране.

– Комитет по борьбе с терроризмом гарантирует позвонившему полную анонимность.

Вот суки! Полную анонимность они гарантируют, понимаешь. Конечно, если его опознает порядочный человек, то не сдаст. Вот только мало их осталось, порядочных. А десять тысяч евро – приличная сумма. Очень приличная сумма. Фактически, это его зарплата за четыре года. А его зарплате люди завидуют. Многие вообще любой работе были бы рады. Да где ж ее взять – работу? А тут тебе предлагают заработать одним телефонным звонком сумму, которую служащий «Промгаза» поднимает за четыре года. Сдадут. Сдадут обязательно. Без угрызений и сожалений. Может быть, чья-то рука уже набирает номер: алло, это «Кобра»? —Да, это «Кобра». Говорите.– Я знаю человека, который изображен на фото… Ну, того, который на рынке… Короче, я знаю этого террориста.

А «террорист» – это приговор. Пожизненный. Террорист – это рудники или обслуживание радиоактивных могильников. Или спецтюрьмы в Белом море. По-любому это смертный приговор. Только приведение в исполнение отсрочено, растянуто на годы.

В телевизоре начался рекламный блок. Ксения Собак рекламировала новинку – надувную куклу с ее лицом. Ксения подмигивала и говорила: у нее не только фэйс точная копия моего. Но и все остальное… Ты понимаешь?

Иван щелкнул пультом, экран погас. Закурил. Так, нужно уходить. Нужно быстро отсюда уходить. Прямо сейчас. Немедленно. Спокойно! Спокойно, не паникуй. Тот, кто поддается панике, совершает ошибки. И обязательно проигрывает. Лучше давай-ка проанализируем ситуацию. Итак, с того момента, когда случилось, прошло примерно три с половиной часа. Какое-то время потребовалось, чтобы разобраться что, кто и как. Может, полчаса. А может, пять минут. Ведь чего тут разбираться-то? Достаточно просмотреть запись, сделанную камерой этого капрала, и получить массу информации: фото, приблизительный рост, во что одет. Хорошо еще, что я оставил машину на той стороне железки. Ведь если бы я поставил ее на стоянке, то они смогли бы отследить номер машины. В этом случае меня бы уже допрашивали в «гестапо». Но пока ты на свободе, не все потеряно – думай!.. Итак, они «зацепились» за мое фото примерно три часа тому назад. Плюс-минус. Какое-то время ушло на доклады начальству, приблизительную оценку ситуации, и вообще в таких случаях неизбежна некоторая неразбериха. Потом, после докладов и согласований, они передали фото на телевидение. Там тоже провели какие-то свои согласования. И только после этого мою морду показали всему Северо-Западу. Сколько народу увидело этот сюжет? Десять тысяч человек? Сто тысяч? Триста? Ну и что? Ты не Петросян, не Галкин и не Ксюша Собак, чтобы тебя все знали. Но уходить все равно нужно.

Иван встал, подошел к окну и выглянул на улицу. Кажется, все как всегда.

Он запустил руку за батарею, пошарил там и выудил старую, потертую барсетку. Дунул на нее – вспорхнуло облачко пыли. Иван присел к журнальному столику, вжикнул молнией. Вытащил заклеенный скотчем конверт, маленькую открытую кобуру с торчащей наружу деревянной рукояткой и плоскую коробочку. Он достал из кармана складной нож, открыл короткий клинок и вскрыл конверт. Там лежала нетолстая пачечка денег – доллары, евро, рубли. Не глядя, он разделил пачку пополам, сунул в нагрудные карманы рубашки. Туда же, в нагрудный карман, положил плоскую коробочку. Он расстегнул ремешок кобуры, вытащил короткий двуствольный «дерринджер». Большим пальцем нажал на рычаг затвора. Блок стволов откинулся, обнажив донышки патронов. Иван подумал: в сущности – хлопушка. Годится разве что отбиться от шпаны. Но другого нет. Он захлопнул стволы, сунул пистолет в карман куртки. Кобуру сунул в другой карман.

Иван обвел взглядом комнату. В этой квартире он прожил семь лет – мать подарила, когда он ушел со службы. К тому времени мать уже давно выставила отца и жила со своим новым трахалем – брутальным красавцем моложе ее на двенадцать лет. А тут вернулся Иван. Жить ему было негде, и он, конечно, поселился у родной мамы. Вскоре стало понятно, что он мешает матери наслаждаться жизнью. Да и ему самому было противно слушать стоны матери каждую ночь – молодой трахаль честно отрабатывал свой кусок сытой жизни. В общем, мать расщедрилась и купила Ивану эту квартиру. Всем – Ивану, матери, трахалю – было понятно, что мать купила не квартиру для сына, а комфорт для себя. Иван быстро переехал в эту однокомнатную конуру на Гражданке. И ему здесь понравилось. С тех пор утекло много воды и район потихоньку превращался в гетто.

Иван поднялся – пора. Он повесил на плечо рюкзак, вышел в прихожую и прильнул к глазку. Несколько секунд рассматривал лестничную клетку, потом долго вслушивался. Кажется, все спокойно. Он вышел из квартиры, аккуратно прикрыл дверь и вытащил из кармана ключи. Потом подумал: зачем, собственно? Навряд ли он сможет когда-нибудь вернуться сюда… А если сможет, то это произойдет не очень скоро. Иван усмехнулся и пошел по лестнице вниз.

Он вышел из подъезда, остановился. Шаман в голове молчал. Был солнечный и ветреный день. Ветер гнал пыль, прошлогодние листья и мусор. Делая вид, что прикуривает, Иван осмотрелся. В помойке рылись бомжи, на них тявкали две собачонки. Собачонки эти крутятся здесь постоянно и считают бачки своими. У ларька сидели на корточках трое понятного типа мужиков, пили пиво, гоняли по кругу самокрутку. Ветер доносил запах конопли… В стороне, возле «Волги» без колес, стоял Боря-в-Авторитете, смотрел по сторонам. В-Авто-ритете увидел Ивана, подошел:

– Здорово, Иван. Я в авторитете.

– Я знаю, Боря,– ответил Иван.– Уважуха. Он пожал Боре руку и угостил его сигаретой. Боря расцвел:

– Будут какие наезды – ты только скажи, брат. Я всех завалю на глушняк. У меня, брат,– Боря значительно подмигнул,– тэтэха есть.

Иван понимающе кивнул, сказал:

– Спасибо, Боря. Тэтэха – это круто. Уважуха. Если будут проблемы – обращусь к тебе.

Когда-то Боря действительно был крутым пацаном. Потом загремел по вымогалову, получил пятерку. Отсидел, вернулся. Пока сидел, тут многое переменилось, а Боря этого не понял. Он опирался на старые понятия, а его избили подростки. Били бейсбольными битами. Били так, что у Бори раскололся череп. Вот после этого он и стал Бо-ря-в-Авторитете. Иван дал ему закурить и пошел прочь.

– Ты только скажи мне, брат! – кричал Боря вслед.– Ты слышишь, брат? Не забудь.

Иван уходил, сжимая в руке рукоятку пистолетика.

– Я в авторитете, брат… я в большом авторитете! – кричал Боря.

Иван прошел около километра, свернул во двор и присел на скамейку. Ну вот, уйти тебе, кажется, удалось. А что дальше? Куда теперь? К матери? Но к ней к первой придут. Как только меня установят – а теперь непременно установят, это всего лишь вопрос времени,– так к ней и нагрянут. К матери нельзя. К Лизе? Нет. Нет, ни в коем случае. А кто еще? К кому можно обратиться за помощью?.. Иван вытащил из кармана телефон, открыл «записную книжку», начал «листать». Саня Иванов? К черту. Саня – мужик неплохой, но трепло и бухает крепко. Колян? Колян тоже бухает. Мухин? Когда-то был надежным парнем. Абсолютно. Да ушел в бизнес. У него теперь разговоры только про бабло. А если человек все меряет баблом, то. В общем, нельзя к нему. Серега Слон? Слоняра – человек. Сло-няра всегда поможет. Да только он осел в своей Сорта-вале, до него еще доехать надо… А больше и нет никого. Ни дальних, ни ближних.

Иван положил телефон в карман. И вдруг пронзительно четко осознал, что ему действительно не к кому обратиться за помощью. Это было страшное открытие.

Он сидел на скамейке, курил. Был солнечный день. Ветер гнал легкие перышки облаков по небу, а по асфальту мусор, маршрутки и маленькие пылевые смерчи. Иван осмотрелся. Сушилось белье на веревках. Громко кричали смуглые дети в песочнице. За ними присматривала толстая усатая женщина в ярком хи-джабе. Она сидела на качелях, покачивалась. Качели скрипели.

Ивану стало тошно… тошно, тошно. Он прикрыл глаза, как делал это в детстве, когда хотел спрятаться, отгородиться от внешнего мира. Но, как и в детстве, отгородиться не удалось. Мир присутствовал в виде звуков. Сигналили маршрутки на проспекте Науки, кричали на своем языке дети в песочнице, скрипели качели под толстым задом тетки в хиджабе, звонил телефон… хлопнула дверь подъезда, залаяла собака, завизжали тормоза на проспекте. и звонил телефон. Иван понял, что телефон звонит у него. Он открыл глаза, несколько секунд размышлял: ответить или нет? – и вытащил аппарат из кармана. Он посмотрел на дисплей: конфликтный номер. Ну что – ответить? Телефон надрывался, Иван нажал кнопку и поднес аппарат к уху.

– Иван,– произнес голос Петровича в трубке,– Иван, тебя по телевизору показывают.

– Я знаю.

– ...твою мать! Иван промолчал.

– Ты где сейчас? – спросил Петрович.

Иван опять промолчал. Петрович кашлянул и сказал:

– Если ты дома – уходи. Слышишь меня, Ваня? Немедленно уходи, слышишь?

– Слышу. Спасибо за совет.

Петрович в трубке помолчал, потом спросил:

– У тебе есть место, где можно зарыться?

– А тебе-то что, Герман Петрович?

– Значит, нет… Могу помочь.

– Спасибо, сам справлюсь.

– Чудила! Я же помощь предлагаю… от чистого сердца. Иван молчал, прикидывая, что движет Петровичем:

желание заработать десять тысяч евро или он действительно хочет помочь?

– Ну? – напомнил о себе Петрович.

– Что предлагаешь? – отозвался Иван.

– Спрятаться. Есть у меня нора, где можно отсидеться.

Иван принял решение, спросил:

– Где и когда?

– Во-первых, если ты сейчас дома…

– Я не дома.

– Хорошо. Помнишь, куда ты меня подбросил однажды?

– Да, конечно.

– Давай там же через час. успеешь?

– Нет, не успею,– ответил Иван, прикинув, что ему хватит минут сорок.

– А сколько времени тебе надо?

– Часа два.

– Хорошо,– сказал Петрович,– через два часа жду.

Местом, «куда ты меня подбросил однажды», было кафе на Большом Сампсониевском проспекте недалеко от метро «Выборгская». Иван поехал туда на маршрутке. Доживающую последние дни, разваливающуюся «Газель» вел водитель-таджик. В салоне звучала тягучая восточная мелодия, таджик подпевал. По полу каталась пустая бутылка из-под пива. Когда водитель разгонялся, бутылка катилась назад, когда тормозил, устремлялась вперед, дребезжа, разматывая за собой мокрый след.

Иван сел в самом конце салона, натянул пониже кепку, сделал вид, что дремлет. Маршрутка ехала по Гражданке, за окном лежали грязные улицы. На углу Тихорецкого и Науки стоял наполовину разрушенный дом. В прошлом году «миротворцы» заблокировали здесь группу «террористов». «Террористы» сдаваться не захотели. Тогда к дому подогнали танк. Танк один раз саданул из пушки, и вся правая часть дома превратилась в руины. Убирать их, конечно, не стали.

На этой маршрутке можно было доехать прямо до места встречи, но Иван вышел за два квартала, пошел пешком. На месте был за час с лишним до назначенного времени.

Около метро стоял полицейский автобус. Иван купил таксофонную карту и подошел к таксофону. Ему предстояло сделать очень трудный звонок. Он закурил и несколько минут маялся у таксофона, думал, что сказать. Подошла девушка в длинном плаще, спросила сигарету. Он дал. Она прикурила, сказала: хочешь? Недорого. Он ответил: нет. Она распахнула плащ, сказала: посмотри. Под плащом ничего, кроме чулок, не было. Он шагнул в открытую кабинку таксофона, вставил карту и набрал номер. Женский голос произнес: добрый день, кредитный отдел. Менеджер Юлия. Чем я могу вам помочь?.. Этот голос Иван знал, всегда здоровался: привет, Юля. Это Иван. Очень поможешь, если позовешь Лизу… Сегодня Иван намеренно, насколько возможно, изменил голос, сухо произнес: с Морозовой соедините.– Минуту. В трубке зазвучала бравурная музычка, а через десять секунд он услышал голос Лизы. Быстро произнес: ничего не говори. Только слушай. У меня небольшие проблемы. Я их решу. Но для этого требуется время. Приходить ко мне нельзя, звонить тоже. Она попыталась перебить: Иван!.. Он приказал: молчи, Лиза, молчи. Сейчас мне придется уехать. Ненадолго. Не очень надолго. Если тебе будут задавать вопросы обо мне – ты ничего не знаешь. Как только смогу – позвоню. Он повесил трубку и вышел из кабинки. Обматерил себя. Подумал: урод – ведь ни одного ласкового слова не сказал ей.

Девица в плаще уже предлагала себя двум нетрезвым мужикам. Мужички вроде бы проявили интерес, но подошел полицейский, взял девицу за локоть и увел в полицейский автобус.

В кафе Иван не пошел, устроился в заброшенном ларьке метрах в восьмидесяти от заведения. В стенке ларька были пулевые отверстия. Иван подумал: интересно, кто же здесь смерть принял?.. Он закурил и достал из рюкзака бутылку пива. Открыл, сделал глоток. За грязным, разбитым стеклом был солнечный день. Холодный, неуютный, с ветром и с пылью. Там ходили люди, летали птицы и бродили собаки. Террористу не было места среди них.

Герман Петрович – всклокоченный, небритый – появился за три минуты до срока. Он заглянул в кафешку, не нашел там Ивана и вышел на улицу, стал ходить взад-вперед перед входом. Он явно нервничал, часто поглядывал на часы. Иван выжидал. Через четверть часа Петрович все-таки позвонил.

– Ты где? – спросил он Ивана, когда тот отозвался.

– Далеко.

– То есть как?

– Вот так. я решил уехать.

– Вот чего,– протянул Петрович.– Ну… ну, в общем, правильно. А сумеешь выскочить из города? Сейчас везде полно полиции.

– Уже выскочил. Спасибо тебе за все, Герман Петрович. Удачи.

– И тебе удачи, Иван Сергеич.

Иван выключил телефон. Петрович тоже сложил свою «раскладушку», развел руками. Несколько секунд он стоял посреди улицы, потом побрел в сторону Невы. Иван, наблюдавший за напарником из глубины ларька, вздохнул с облегчением. Если бы предложение Петровича было западней, то Петрович, конечно, стал бы названивать в полицию. Но он не стал никуда звонить.

Минут пять Иван шел следом за Петровичем. На набережной нагнал, взял под локоть.

– Иван! – обернулся Петрович.– Ты.

– Я, Герман Петрович, я.

– Так как же. Ты что – не доверяешь мне?

– Извини, Петрович, но береженого, как говорится.

– Понятно,– Петрович почесал всклокоченную голову. Потом спросил: – Ну что – идем?

– Веди в свою нору.

Они двинулись на Петроградскую сторону. Шли пешком и врозь – Петрович впереди, Иван сзади. На Гренадерском мосту тоже стояла машина полиции. У Петровича проверили документы, у Ивана – нет. Минут двадцать они шлепали в глубь острова. Наконец на Большой Монетной Герман Петрович остановился, подождал Ивана и сказал: пришли. Вон там наша с тобой нора. Он показал пальцем на торец высоченного старинного дома. Стена была совершенно глухой – сплошное кирпичное полотно. И только под самой крышей виднелось маленькое окошко. На него и показывал Петрович.

– Гнездо,– сказал Иван.

– Что? – спросил Петрович.

– Гнездо это, говорю, а не нора.

Пешком – старинный лифт, узкий, тесный, похожий на двуспальный гроб, конечно, не работал – поднялись на шестой этаж. А этажи здесь были такие, что в пересчете на «хрущевский стандарт» получалось никак не ниже одиннадцатого, но более реально – двенадцатого. Петрович дважды останавливался передохнуть. На четвертом этаже столкнулись с мужчиной. Он был в домашних тапочках и в синем с серебристыми вставками спортивном костюме, стоял у окна, курил, пепел стряхивал в консервную банку. Петрович поздоровался: добрый день.

«Спортивный костюм» кивнул:

– Добрый,– посмотрел мельком и отвернулся. Когда поднялись на пролет выше, Иван оглянулся —

«спортивный костюм» смотрел вслед. Иван насторожился: чего это он смотрит? И тут же оборвал сам себя: ну смотрит и смотрит. Что с того? Теперь все друг за другом смотрят. А как же? Квартиры нынче бомбят – только треск идет. Вот он и смотрит. А у тебя, если будешь таким мнительным, скоро крыша поедет.

Последний пролет лестницы был винтовым, как в замке. И упирался в одну-единственную дверь. Сюда уже и лифт не доходил.

– Наконец-то пришли,– сказал Петрович. Он отпер дверь большим ригельным ключом. Когда вошли в крошечную прихожую, Петрович сразу опустился на плюшевую банкетку, сказал: точно – гнездо. Иван, не разуваясь, заглянул в туалет, кухню без окна и в единственную комнату. Обстановка везде была более чем спартанской – скудная и старая мебель, старый телевизор, вытертый ковер на полу и в углу – засохшая пальма.

– Чья это хата? – спросил Иван.

– Сейчас – наша. Брат мой здесь прописан с сыном.

– А сами-то они где?

– Племяш в Швеции. Он программист, работает там уже четвертый год. А брат трубу тянет к китайцам. Тоже уже год дома не был. Но недели через три приедет в отпуск. Так что еще три недели никто тебе тут не помешает.

– Понятно,– Иван снял рюкзак, поставил на пол. Петрович прошел в кухоньку, открыл дверцу холодильника. Иван обратил внимание, что холодильник не включен. Петрович достал из темного нутра холодильника бутылку водки, спросил: выпьем, Иван Сергеич?

Иван ответил вопросом:

– А зачем, Петрович, ты водку в холодильнике держишь? Он же выключен.

Петрович растерянно пожал плечами, сказал:

– А хрен его знает. привычка. Ну, выпьем?

На этот раз плечами пожал Иван. Пить не хотелось, но и отказываться было неловко. Он неопределенно пожал плечами, а Петрович расценил это как согласие. Он взял с полки два граненых стакана. Иван подумал, что уже давно не видел граненых стаканов.

– А вот с закусью у меня напряженка,– произнес Петрович.

Иван отозвался:

– У меня есть кое-что,– вышел, вернулся с рюкзаком. Рассупонил его и вытащил хлеб. Петрович налил граммов по сто водки. Чокнулись.

Петрович сказал:

– Будь.

Иван ответил:

– И ты тоже.

Выпили, закусили, отламывая хлеб руками.

– Видишь, как оно получается,– произнес Петрович.

– Как?

– Да я про брата и племянничка. Брательник мой трубу тянет, чтобы качать газ туда.– Петрович махнул рукой.– Мы с тобой эту трубу обслуживаем. А племяш – это мозги. Кстати, он там работает в конторе, которая строит здесь хранилища для ядовитых отходов.

– И что? – спросил Иван. Он не особо слушал Петровича. Он был все еще очень напряжен.

– А ничего,– сердито ответил Петрович.– Наглядно все, как в учебнике: от нас качают нефть-газ-мозги. А к нам привозят ядовитые отходы. Сотрудничество!

– Ага,– невпопад произнес Иван. Он достал из рюкзака два «бомж-пакета» с картофельным пюре и пачку сосисок.

Петрович сказал:

– Живем,– и стал возиться с кастрюлями.

Иван вытащил из кармана сигареты, спросил: курить можно?

– Лучше у окна,– отозвался Петрович.– Здесь, сам видишь, с вентиляцией хреново.

Иван кивнул, вышел в комнату и распахнул створку маленького окна. Влетел ветерок, обдал прохладой горячее лицо. Иван закурил, подумал, что весь дым все равно в комнату. Он высунулся в окно.

Мужчину в синем спортивном костюме, который курил на лестнице, звали Николай Николаевич Про-ценко. Двадцать восемь лет из своих пятидесяти трех Проценко прослужил в милиции, последние годы был участковым инспектором. На участке его звали Коля-Коля или Коля-Сука. Проценко дослужился до майора, заработал несколько никудышных «цацек» и цирроз печени. По профессиональной привычке Николай Николаевич посмотрел, куда прошли два незнакомых мужика, аккуратно затушил сигарету и пошел к себе.

– Коля? – окликнула жена из глубины квартиры, когда Проценко вернулся с перекура.– Коля, это ты?

– А кто же еще? – буркнул Николай Николаевич.

– Я просто думала.

– Чтобы думать, мозги нужны, курица. думала, видишь, она!

Проценко прошел в комнату, сел в кресло и взял в руки телевизионный пульт.

Иван высунулся в окно. За окном было небо и птицы. И – Башня вдали, на мысу, у слияния Невы и Охты. Четырехсотметровая, закрученная в спираль пятигранная колонна небоскреба «Промгаз» вздымалась над городом. Тонированное в синий цвет стекло сияло под апрельским солнцем. В зависимости от того, под каким углом падали на Башню солнечные лучи, стекло меняло оттенок – от акварельно-небесного до густо-кобальтового. Иван прищурил глаза и даже разглядел лифт – серебристая «бусинка» скользила по наружной поверхности Башни, поднимаясь вверх по спирали. Внизу, у подножия Башни, на синей невской воде застыла «Аврора». Рядом с Башней крейсер казался детской игрушкой, моделью.

– Прошу к столу,– позвал Петрович. Иван вернулся в кухню. На столе стояли тарелки с дымящейся лапшой и сосисками. В кухне было жарко, и Петрович снял рубаху, остался в майке. Он сидел за столом и разливал водку.

– Я, пожалуй, не буду,– сказал Иван.

– Как хочешь. А я выпью.– Петрович выпил, вилкой отделил кусок сосиски, но есть не стал, а сказал Ивану: – Я в этих стенах вырос. В школу ходил на Кировском проспекте, в баню – на улице Братьев Васильевых.

– Ностальгируешь?

– Да как тебе сказать? По квартире этой, скорее, нет. Скорее, я ностальгирую по тем временам. В целом. Вот, например, скоро первое мая. Раньше был праздник. Демонстрация трудящихся и все такое. И вот ведь какой парадокс, Иван Сергеич: в советские времена я на эти демострации не ходил.

– Почему?

– Да как сказать? Показуха. Так вот, тогда не ходил, а теперь жалею. Понимаешь?

– Кажется, да.

– Вот то-то, что «кажется».

– Я ведь тоже помню эти демонстрации,– сказал Иван.– Меня отец с собой брал. Он на заводе работал. И меня брал. Помню, на плечах меня, маленького, носил. Я как-то раз шарик воздушный упустил. Он улетел. Я плакал.

– Во! – обрадовался Петрович.– Помнишь! – А потом помрачнел: – А я своего Сашку на демонстрации не носил. Он ведь в девяностом первом родился. А тут и Союза не стало. так-то.

Петрович взял бутылку и вопросительно посмотрел на Ивана: будешь? Иван отрицательно мотнул головой. Петрович налил себе, залпом выпил. Выдохнул и произнес:

– Вот так. Все шарики улетели.

Ивану показалось, что Петрович сейчас заплачет.

– Петрович! – произнес Иван.– Петрович, старые времена всегда кажутся лучше.

Некоторое время Герман Петрович молчал. Только играли желваки на скулах.

– Это верно. Но только отчасти. Мне ведь лет-то уже немало. Я, можно сказать, старый, битый и циничный. Так вот: я, старый и циничный, отдаю себе отчет, что они действительно были лучше. При всей показухе советской, при всей бестолковщине, ханжестве и нигилизме. Все-таки они были лучше.

– Чем же? – спросил Иван.

– Чем? Глобальный вопрос. Отвечать на него можно долго. Скажу коротко: не все тогда измерялось баб-лом… Ладно, Ваня, давай-ка выпьем.

Выпили. Петрович – полстакана, Иван – глоток.

– Ладно,– сказал Петрович,– хватит философии. Давай по существу.

– Давай.

– Да ты ешь, ешь. Ты на меня не смотри. Иван взялся за еду.

– Значит, так,– сказал Петрович.– Неделю посидишь здесь. За это время что-нибудь придумаем.

– А что?

– Будем делать тебе ксиву.

– Это реально?

– Да. есть у меня некоторые каналы.

– С чипом?

– С чипом трудно, но. я постараюсь,– произнес Петрович. По тому, как он это произнес, Иван понял, что особо рассчитывать на документ с электронным чипом не стоит.

Николай Николаевич Проценко сидел перед телевизором, щелкал пультом. Смотреть было нечего – ни тебе боев без правил, ни голых девок. Одна трепотня про открытие этого стеклянного члена, зарастай он говни-щем. Проценко щелкал пультом и после очередного щелчка попал на местные новости… Новости Проценко никогда не смотрел – хер ли там смотреть? – всегда щелкал дальше, но тут он увидел на экране знакомое лицо. Он добавил звук. Дикторша плела про террориста, который завалил чухонца на рынке у китаезов.

Проценко смотрел на фото и думал: а ведь где-то я этого мужика видел. За долгие годы работы в милиции у Николая Николаевича выработалась хорошая память на лица. Знакомая харя, думал Николай Николаевич Проценко, майор милицейский, сукой буду – знакомая харя. Где-то я его видел.

– За информацию о преступнике комитет «Кобра» объявил вознаграждение в размере десяти тысяч евро.

Ё-о-ож твою! Десять косарей евриков! Проценко вскочил, толкнул столик. Упала, покатилась пустая бутылка. Видел! Сукой буду – видел!.. Недавно. Где, бля, где? Думай, Никола. Думай, бля. Ты же не все мозги пропил. Думай, вспоминай. Видел. Совсем недавно. Где? Где? Где? Вспоминай, бля, вспоминай.

Петрович выпил еще и сказал:

– Вечером пойду договариваться про паспорт.

– А сколько это будет стоить? – спросил Иван.

– Нисколько.

– Это как? – удивился Иван. Петрович усмехнулся:

– Неважно. А сейчас, извини, но мне нужно поспать. Разбуди часа через три – лады?

– Лады,– кивнул Иван. Петрович вышел из кухни. Слышно было, как скрипнули пружины дивана. Спустя несколько минут из комнаты донесся храп. Иван подождал еще немного и тоже ушел из душной кухни. Он сел в кресло под окном и незаметно для себя тоже задремал.

– Вспомнил! Вспомнил, мать твою! А как же! Я знал, знал, что вспомню.

Жена спросила:

– Чего вспомнил-то, Коля?

Николай Николаевич понял, что произнес последние слова вслух. он так обрадовался, что даже не стал «воспитывать» жену. Он сказал:

– Ничего. Марш в ванную, зассыха. Включи там воду и сиди, пока я не позову.

Жена шустро прошастала в ванную. Вскоре оттуда донесся шум душа. Проценко хлебнул пива и взял трубку. Он быстро набрал три цифры – телефон дежурного антитеррористического комитета «Кобра». После двух длинных гудков мужской голос ответил:

– Оперативный дежурный северо-западного управления комитета «Кобра».

Николай Николаевич четко и грамотно – в ментуре служили, это вам не хрен собачий! – обрисовал ситуацию.

С того момента, как по ТВ сообщили об убийстве эстонского капрала на рынке, оперативному дежурному поступило четырнадцать сообщений. Так бывает всегда, когда объявляют о вознаграждении. Причем чем выше вознаграждение, тем больше звонков. Проверять эти сообщения было некому – все силы были брошены на обеспечение безопасности мероприятий, связанных с открытием Башни. Поэтому информацию дежурный передавал в штаб легиона «Estland». Это ведь ихнего капрала на рынке завалили? Ихнего, с батальона «Narwa». Вот пусть чухонцы сами и разбираются… Десять из четырнадцати поступивших сообщений эстонцы уже проверили. Девять оказались «пустыми», а в одном адресе группа напоролась на самодельный фугас. Был тяжело ранен капрал легиона. Еще двое получили легкие ранения.

Дежурный опросил заявителя по стандартной форме, но тот хитрил, юлил, остерегался, что его обманут с вознаграждением. Они все боятся, что их обманут. Кроме того ловкача, который заманил чухонскую группу на мину. Дежурный сказал заявителю: ждите, к вам приедет группа. По возможности организуйте наблюдение за адресом.

Николай Николаевич выругался: вот пидорасы! – потом достал из секретера лист бумаги, сел к столу и написал заявление на имя начальника северо-западного управления «Кобры». В заявлении он подробно изложил обстоятельства своей встречи с террористами и заодно обстоятельства своего обращения к оперативному дежурному. Заявление Проценко написал для страховки – чтобы не обманули с выплатой вознаграждения.

Он написал свой донос и сел в прихожей под дверью – чтобы не упустить террориста, если тот вздумает покинуть убежище. В ванной шумел душ, мешал «слушать» лестницу. Николай Николаевич вспомнил, что жена – тварь такая! – все еще сидит в ванной. Он матюгнулся и «освободил» жену из заточения. Потом снова сел под дверью. Беспокоила мысль: а вдруг они уже ушли?

Иван проснулся под вечер. Определил это не глядя на часы. Просто понял: уже вечер. И значит, проспал он никак не меньше пяти-шести часов. Это было вполне объяснимо – нервное напряжение, помноженное на алкоголь,– но не могло послужить оправданием. Иван бросил взгляд на диван и увидел, что Петровича там нет. Сделалось тревожно. Но уже через несколько секунд Петрович выглянул из кухни. В одной руке руке он держал тарелку, в другой – полотенце. Понятно: посуду моет. И это простое бытовое обстоятельство как-то мгновенно успокоило Ивана.

– Привет,– сказал Герман Петрович. Он выглядел хмуро, похмельно.

– Добрый вечер,– ответил Иван.

– Чай пить будешь? Чайник только что вскипел.

– Спасибо.

Чай пили молча. Потом Петрович сказал:

– Ну, пойду я.

– Куда? – спросил Иван.

– Куда же? Решать вопрос с документами.

– Спасибо, Герман Петрович.

– Рано благодаришь. Еще, может, ничего и не получится.

– По-любому спасибо, Петрович. Ты, видно, не понимаешь.

Петрович перебил:

– Дурак ты, напарник. Как в сказке: Иван-дурак… Считай, что я не тебе, я Сашке своему помогаю. Понятно?

Иван смутился. Он встал, вышел из кухни. Очень захотелось сказать Петровичу что-то теплое, но он не знал что. Иван распахнул створку окна, вытащил из кармана сигареты. Вечерело, и воздух за окном уже стал другим, вечерним. Это было еще почти незаметно глазу, но уже ощущалось. Иван прикурил, выдохнул облачко дыма. Ветер унес дым в сторону. Иван посмотрел вниз. Внизу лежало ломаное пространство цинковых крыш. Нагромождение крыш. Они были утыканы антеннами, какими-то будками, пробиты печными трубами. Большей частью крыши были серыми – цинковыми. Заплатками выделялись среди них покрытые охрой, суриком. Попалась одна, покрытая свежим оцинкованным листом. В последних лучах солнечного света горела, как новенькая монета. Разные по высоте, крутизне, насыщенности элементами, крыши являли собой пестрый пейзаж. Этот пейзаж был рассечен ущельями улиц и переулков. В нем темнели квадратные дыры дворов-колодцев. Там уже были сумерки и кое-где загорались окна.

Иван курил и смотрел вниз, когда во двор въехал автобус. Это был обычный «голден игл» – именно этот китайский «орел» заклевал русскую «Газель». Скорее всего, Иван не обратил бы на него внимания. Автобус как автобус. Тысячи этих «иглов» катаются сейчас по России. Иван, пожалуй, не обратил бы внимания на этот автобус, но в черепе кашлянул и подал голос шаман. Иван мгновенно напрягся и вдруг увидел внизу мужчину в синем с серебристыми вставками спортивном костюме. И даже не мужчину, а только его руку в синем с серебристой полосой – человек стоял под козырьком около подъезда и жестом показывал: ко мне, ко мне.

Автобус остановился в трех метрах от «спортивного костюма», открылась передняя дверь. Из проема двери показалась рука в черном и пальцем поманила «спортивный костюм»: а ну-ка, иди-ка сюда. «Спортивный костюм» почти бегом бросился к автобусу, нырнул в дверь. Дверь закрылась.

Все стало понятно. Скрежетал, распевался шаман в голове. За спиной бубнил что-то Петрович.

Иван прислонился горячим лбом к оконному стеклу. Стекло было холодным.

Петрович бубнил: и куда же это я очки засунул?

Иван стиснул зубы.

А Петрович бубнил:

– Вот вечно так. Сунешь куда-то – потом ходишь-ищешь.

– Петрович! – позвал Иван.

– Иван, ты не видел моих очков?

– Петрович, к нам гости.

– Что? Какие гости? – спросил Петрович рассеянно.

– С рогами и с хвостом,– произнес Иван и повернулся к Герману Петровичу. Петрович стоял посреди комнаты, смотрел на Ивана поверх очков.

– Уверен? – спросил Петрович.

– Да. Они уже внизу, у подъезда.

– Да вот же они,– сказал Петрович и снял очки с кончика носа.– Вот всегда так – ищешь-ищешь, а оно совсем рядом,– пробормотал Петрович.

Иван подумал: тормоз. Ничего не понял. Очки какие-то для него важнее. Без перехода, без паузы Петрович произнес:

—Уходить тебе надо, Ваня. Немедленно. Почти зло Иван спросил:

– Как? На помеле через окно?

– Нет.– Петрович дунул на стекло очков, сдувая какую-то невидимую взгляду пылинку.– Черным ходом. Через кухню можно пройти на черный ход… там дверь есть.

Иван действительно видел в кухне какую-то дверь. Правильнее сказать – дверцу. Она была низкой, узкой, находилась в самом углу. Тогда Иван подумал, что это какой-нибудь чулан или, как в его «хрущобе», за дверцей скрываются водопроводные трубы, так называемый «стояк»… А тут: черный ход.

– Ты что, серьезно? – спросил Иван.

– Нет, блин, шучу.– Петрович надел очки, посмотрел очень спокойно и сосредоточенно.

– Извини,– сказал Иван.– Извини, Герман Петрович.

– Хватай куртку, рюкзак – пойдем.

– А соседи знают про этот ход черный? – спросил Иван, надевая куртку.

– Нет. Из нашего подъезда больше ни у кого выхода туда нет. Да и вообще – им уже сто лет никто не пользуется. Он заколочен. Быстрей давай.

В кухне Иван подошел к дверце и отодвинул язычок засова. Распахнул дверцу. Открылся узкий – чуть больше ширины плеч – коридорчик длиной около полутора метров. На дощатом полу стояло ведро для мусора и швабра, вдоль стены – пыльные трехлитровые банки. Стены были оклеены газетами. Коридорчик заканчивался тупиком. Глухой стеной. Иван растерянно обернулся к Петровичу.

– Досками зашито,– сказал Петрович.– Ногой ударишь – рассыплется к чертовой матери.

Иван перешагнул через ведро, примерился и нанес удар ногой. «Обои» с треском лопнули, обнажив темную неструганную доску. Иван ударил еще раз. На этот раз – сильно. Доска вылетела и открылся проем. Из него потянуло затхлостью нежилого помещения. Иван ударил еще раз и еще. Одна за другой вылетали доски. С каждым ударом проем увеличивался все больше. Иван достал из кармана ключи от «Нивы». На кольце висел маленький, размером с указательный палец, фонарик. Иван направил луч в проем. Белый узкий луч выхватил из темноты лестничную площадку, покрытую пылью и осыпавшейся штукатуркой, деревянные балясины и ступени, уходящие вниз… Шаман в Ивановой голове подвывал уныло, монотонно.

– Давай, давай,– подтолкнул Ивана Петрович. Иван вылез в пролом. Петрович сказал: – Слушай внимательно: справа в углу – лестница. Над ней – люк.– Иван обернулся, посветил направо и действительно увидел скобы, замурованные в стену. Он посветил наверх, нашел люк.– Это ход на чердак. Залезешь – двигай в дальний конец. Там есть выход на крышу. С нее по пожарной лестнице спустишься на соседнюю крышу. мы там в детстве в пиратов играли. спустишься, короче.

– Погоди,– перебил Иван.– А ты сам?

– Сам. сам с усам! Короче, спустишься.

– Погоди, погоди. А как же ты сам?

– Никогда не перебивай старших, сынок. У меня еще дела тут есть.

– Э-э, нет! Так не пойдет. Мы, Петрович, должны уйти вместе.

– Дурак ты, Иван Сергеич. Я-то выкручусь. Я на том рынке не был и никого не. Спросят – скажу: да, заходил напарник. Ванька Петров. Приперся с бутылкой. Бухнули. А больше ничего не знаю. Отвалите от меня. И вообще – я, Ваня, стреляный воробей, их всех разведу на айн-цвай-драй. Давай, пошел, дурилка!

Иван нашел руку Петровича. Стиснул крепко, заглянул в глаза.

– Герман Петрович,– начал было Иван.

– Па-ашел, чертяка такой! – преувеличенно бодро воскликнул Герман Петрович.

Иван поставил ногу на нижнюю скобу. Покачался – крепко ли держит? – и быстро полез наверх. Уже под самым люком вдруг обожгла мысль: а что, если люк изнутри закрыт на замок или завален чем-то?.. Люк распахнулся легко. Сверху на лицо посыпалась какая-то труха. Иван вылез на чердак. Он выглянул в люк, чтобы сказать несколько слов Петровичу, но того уже не было.

Герман Петрович вернулся в кухню, аккуратно запер дверцу на шпингалет. Перед ней поставил швабру, мусорное ведро и несколько пустых бутылок. Конечно, эта примитивная маскировка будет раскрыта быстро, но все-таки даст Ивану дополнительные секунды, а может – минуты.

Герман Петрович прошел в комнату, распахнул створку старого двухстворчатого шкафа и отодвинул в сторону висевшие на плечиках вещи. В углу стоял длинный матерчатый сверток, перехваченный тонким ремешком. Герман Петрович взял сверток, расстегнул ремешок и размотал полосатую штору. Внутри оказалась охотничья двустволка ИЖ-58. После «Владимирской бойни» власти решили изъять имеющееся у населения оружие. Официально зарегистрированный «автомат» МЦ-21-12 пришлось сдать, а старое ижевское ружьишко – «левое», незарегистрированное – брат Анатолий сохранил. Правда, теперь за это можно было реально схватить «от пяти».

Герман Петрович взял ружье в руки. На правой стороне поцарапанного орехового приклада был по-промысловому прибит отрезок кожаного патронташа на четыре гнезда. Во всех сидели патроны – пулевые. Да в патронниках два. Эти – картечные. Герман Петрович подумал: куда мне столько? Перезарядиться все равно не дадут. Несколько секунд он размышлял, потом «переломил» стволы, вытащил патроны, снаряженные картечью, вставил пулевые. Вот и все, к встрече «гостей» готов.

Чердак был просторен и высок. Последние солнечные лучи проникали через маленькие окошки под самой крышей. Они освещали геометрическое нагромождение балок, стропил, печных труб. Несколько секунд Иван стоял, всматривался и вслушивался. На чердаке было тихо, лишь где-то ворковали голуби. Иван двинулся в дальний конец чердака.

Каждую секунду Герман Петрович ожидал стука в дверь. Или даже того, что дверь распахнется безо всякого стука от удара кувалды или под воздействием какого-нибудь хитрого приспособления. Но ничего не происходило. Он даже подумал: а вдруг Иван ошибся? Герман Петрович подошел к окну, осторожно выглянул. И сразу увидел человека на крыше дома напротив. И отблеск оптики. Нет, не ошибся Ванька. Непонятно, конечно, почему не начинают, но раньше или позже – и к бабке не ходи! – начнут. Эх, знать бы заранее, так хоть в чистое переоделся бы. А теперь уж поздно – «этот поезд в огне».

Сильно – очень сильно! – хотелось выпить. Несколько секунд Герман Петрович боролся с собой, потом выругался и прошел в кухню, не выпуская из рук ружья. Он достал из холодильника водку, с полки взял стакан. На обратном пути остановился в прихожей, у двери, прислушался – все было тихо. Герман Петрович бесшумно отодвинул засов и вернулся в комнату. Он развернул кресло «лицом» к входной двери и сел. С облегчением выдохнул.

– Ни в чем себе не отказывай, Гера,– сказал негромко. Налил водки в стакан. Получилось граммов сто пятьдесят. Герман Петрович сказал: – Ну, на дорожку.

Он выпил водку залпом, выдохнул, потом поставил пустой стакан на пол, закурил и стал ждать. Приклад ружья разместился под мышкой, стволы смотрели на входную дверь.

Внутри автобуса рыжий эстонец допрашивал заявителя:

– А ты уверен, что не ошибся?

На маленьком столике лежала фотография Ивана. Точно такая, какую показывали по ТВ. Эстонец постукивал по фото пальцем. Крепкий ноготь был аккуратно и коротко подстрижен. Этот вопрос: «А ты уверен?» – эстонец задавал уже в третий раз.

Николаю Николаевичу очень не нравился тон этого сопляка с непонятным званием – ну что это такое – нашивки на рукаве вместо нормальных погон? – но деваться было некуда. Проценко в третий раз терпеливо ответил, что уверен и что он, майор Проценко (майор – с нажимом, чтобы этот молокосос понимал, с кем, сука, разговаривает), тридцать лет прослужил в системе ГУВД… в полиции, значит… и что память на лица у него от природы хорошая, а служба развила эту способность, приучила запоминать приметы.

Внезапно запиликала, замигала зеленым огоньком рация, лежавшая на столе. Лейтенант Ланно взял рацию в руки, нажал тангенту и сказал что-то, чего Про-ценко, разумеется, не понял. Рация ответила – наблюдатель с крыши сообщил, что засек движение в квартире. Рыжий снова нажал тангенту, буркнул: о'кей…

Потом он сказал Проценко:

– Хорошо. очень хорошо. Сейчас поднимемся к ним.

– А как с премией? – спросил Проценко.

– Та будет тебе премия.

– Хотелось бы сейчас все оформить. во избежание, так сказать, недоразумений.

– У нас неторасумений не бывает. Ну,– эстонец встал,– пошли к соседу твоему.

Проценко тоже поднялся, спросил:

– А я-то зачем?

– Ты – сосет. Ты в тверь позвонишь, тебе откроют.

– Э, мы так не договаривались. Да и вообще, он меня не знает. Не откроет он мне.

– Пошли, пошли,– эстонец похлопал Николая Николаевича по плечу. Рука у него была тяжелой.– Иначе тенек не получишь.

Проценко вздохнул – из-за «тенек» он все и затеял.

...Долго они что-то. Чего тянут?

Приклад уютно пригрелся под мышкой, стволы смотрели на дверь. В патронниках сидели патроны с самодельными пулями – раньше их точил умелец один на заводе «Красный Октябрь». Помнится, в девяносто пятом Толян такой пулей насквозь прошил кабана. По лопаткам!.. А ведь эти эстонские уроды не сильно от кабанов отличаются. верно? Разве что в бронежилетах.

Муторно на душе… муторно. Выпить бы еще. Так нет больше. И хорошо, что нет. Не с руки сейчас пить. Конечно, до двери всего метра четыре – тут не промахнешься, но лучше все-таки не пить. А хочется. Но долго, долго… долго они не идут. Ничего, я мужик терпеливый. Подожду. А там как карта ляжет. Пробьет, интересно, пуля броник? По идее, должна. Мне хотя бы одного взять. Чтобы перед Богом не с пустыми руками-то.

Восемь бойцов легиона «Estland» и отставной майор МВД Проценко поодиночке проникли в подъезд, поднялись на пятый этаж. Среди вооруженных, «упакованных» в бронежилеты мужчин Проценко ощущал себя беззащитным и голым. Они собрались на площадке пятого этажа, рядом с лифтовой. Эстонцы сбились в тесный круг – голова к голове, что-то одновременно прошептали. Проценко понял, что это какой-то ритуал. В этот момент он окончательно понял, в какую скверную ситуацию попал, и стало ему сильно не по себе.

Эстонцы надели сферы и стали похожи на пришельцев.

Рыжий похлопал Проценко по плечу и сказал: ну, майор, пойдем. Трое остались на площадке пятого этажа, пятеро и Проценко поднялись наверх. На узкой винтовой лестнице было тесно от крупных мужских тел. Проценко стоял первым, сзади его подпирали двое.

– Давай, майор,– сказал рыжий в затылок. Про-ценко медлил. Его мгновенно пробило обильным потом.– Давай, давай,– эст слегка подтолкнул Николая Николаевича стволом пистолета-пулемета. Проценко положил палец на красную кнопку звонка.

Звонок прозвучал неожиданно… Хотя Герман Петрович и ждал его, звонок все равно прозвучал как-то неожиданно. Петрович уронил пепел с сигареты и произнес:

– Входите, открыто.

Дверь начала отворяться. Петровичу показалось, что она открывается медленно-медленно. Так, как это показывают в кино при замедленной съемке. Ну, например, так показывают животных на канале «Animal Planet». Петрович вспомнил даже, что как-то смотрел на этом канале фильм, где показывали охоту кобры. Бросок кобры показывали в реальном времени и замедленно. Потом Петрович вспомнил, что где-то читал, что никакая это не замедленная съемка, а как раз наоборот – ускоренная. А эффект «замедленной съемки» возникает при воспроизведении ускоренной записи с нормальной скоростью в двадцать четыре кадра. Петрович вспомнил это и удивился: о чем я думаю? Господи! О чем я думаю за несколько секунд до того, как меня убьют? Ведь глупо же думать об этом. Люди же нормальные перед смертью вспоминают свою жизнь. Сам про это читал. И успевают вспомнить все за две-три секунды. как бы прожить ее заново успевают. А я – про замедленную съемку и про какую-то коб. Дверь распахнулась!

Дверь распахнулась, и на пороге появился мужчина в спортивном костюме. Петрович ожидал, что в квартиру ворвутся плечистые амбалы в черном, но на пороге показался мужичок в синем спортивном костюме. У него было испуганное лицо и лысина. Герман Петрович все понял и усмехнулся. Предателей он ненавидел – именно из-за предательства был арестован Сашка.

Проценко увидел направленные в грудь стволы. Он в ужасе раскрыл рот.

Петрович нажал на спуск. Правый ствол полыхнул огнем. Пуля попала в грудь бывшему майору милиции. Она на куски разбила грудину, в клочья разорвала прокуренное легкое, пробила лопатку. Пуля проскользнула между двумя эстонскими бойцами, которые стояли за спиной Проценко, не причинив им вреда, ударилась в противоположную стену и обрушила целый пласт штукатурки. Проценко – уже фактически мертвый, произнес: ах! – и начал валиться назад. Рыжий выругался по-русски, оттолкнул тело в сторону и вскинул ствол пистолета-пулемета. Петрович оказался быстрее. Он нажал на спуск… Самодельная пуля – стальной сердечник, медная «юбка» – была в полтора раза легче штатной, свинцовой. За счет этого она набирала очень высокую скорость. Пуля вырвалась из левого ствола, пролетела три с половиной метра и ударила эстонского офицера в грудь, в металлокерамическую пластину, усиливающую бронежилет. Пуля не смогла пробить пластину, но удар ее был настолько силен, что сердце бравого лейтенанта остановилось. Второй эстонец дал короткую, в три выстрела, очередь в дверь квартиры. Две девятимиллиметровые пули попали в Германа Петровича. Одна в левый бок, вторая в левое плечо.

Дымились ружейные стволы, катился по лестнице грохот выстрелов, летели в пролет стреляные гильзы пистолета-пулемета.

Петрович попытался подняться с кресла, и это ему почти удалось. Но эстонский капрал дал вторую очередь. Еще две пули попали в грудь Германа Петровича, опрокинули назад в кресло.

Герман Петрович подумал: вот она, моя жизнь. И умер.

Иван в это время спускался на крышу соседнего дома по пожарной лестнице. От квартиры, где убили Петровича, его отделяло шестьдесят метров и толстые стены. Выстрелы, которые прогремели в квартире, здесь были не слышны. Иван благополучно перебрался на крышу, проник на чердак. Он спустился в чердачный «трюм» по кривенько сколоченной лесенке, присел у печной трубы. Несколько секунд он сидел, прислушиваясь, но было тихо. Даже шаман, сволочь, молчал. Тогда Иван включил фонарь, стал искать выход. Нашел быстро, но дверь оказалась заперта снаружи. Пришлось ломать.

Он спустился вниз по узкой, грязной лестнице, вышел на улицу. Здесь уже были сумерки, фонари, естественно, не горели. Иван быстро двинулся прочь. Метров через пятьдесят он повернул в переулок, а потом нырнул в подворотню.

Начало официальной церемонии задерживалось – ждали президента. Стада высокопоставленных гостей тусовались на трех специально отведенных этажах. Время шло. Первоначальный эффект от новизны впечатлений прошел, а президент опаздывал уже на полтора часа. В ресторанах на шестьдесят седьмом и шестьдесят восьмом этажах кучковалась публика попроще – политики, банкиры и бизнесмены из так называемого «Золотого списка», то есть те, которые не вошли в «Платиновый список».

Избранная публика – «платиновая» – томилась на шестьдесят девятом этаже небоскреба «Промгаз-сити».

На шестьдесят девятом была березовая роща – самая настоящая березовая роща. Этаж фактически занимал высоту и объем двух этажей. Здесь росли настоящие деревья и кустарники, порхали птицы, бегали ручные белки и протекал ручей – рукотворное чудо в небе, на высоте трехсот с лишним метров. По роще иногда пробегал ветерок, шевелил кроны. А за огромными блестящими стеклами парили чайки и нарезали круги «глазастые птички». В толпе скользили официанты с шампанским и сотрудники службы безопасности «Промгаза» в смокингах. Часто вспыхивали фотовспышки.

Некоторые из приглашенных уже испытывали раздражение – деловые люди не привыкли тратить время так бездарно. Особенно раздражало отсутствие связи – сотовые телефоны, равно как и другую электронику, пришлось оставить в камере хранения или передать секретарям, водителям, охранникам. Таково было требование службы безопасности корпорации «Промгаз». Предполагалось, что электронные приборы в руках террористов могут стать инструментом для диверсий. Прецеденты были. На авиазаводе в Тулузе самодельный приборчик, вмонтированный, кстати, в корпус телефона, почти месяц сбивал юстировку приборов. История попала в прессу, и один журналист сравнил этот приборчик с топором, который Негоро подложил под компас корабля. Другой случай был гораздо более серьезным – аналог «топора Негоро» вызвал перебои в работе системы охраны тюрьмы особого назначения, что привело к групповому побегу террористов. Об этом пресса не узнала. Были и другие случаи. Поэтому СБ «Промгаза» установила жесткое правило: вся электроника изымается на входе в комплекс. Исключение составляли кардиостимуляторы – не вырезать же их из-под кожи. Некоторые из высокопоставленных приглашенных пытались возмущаться. Офицеры СБ были вежливы, но непреклонны. Особой привилегией пользовался один-единственный человек – Анатолий Борисович Рубайтис. После второго покушения, в котором ему вновь повезло – остался жив, он мог передвигаться только в инвалидной коляске. Осколок гранаты попал в позвоночник, и вся нижняя часть тела была парализована. Разумеется, коляска Рубайтиса была оборудована компьютером и различными электронными датчиками. Но его пропустили без досмотра.

На опушке рощи стоял огромный – четыре на семь метров – экран. На нем уже второй раз крутили документальный фильм, посвященный истории «Промгаз-сити». Закадровый голос известного (народного) артиста торжественно и проникновенно вещал:

– «Промгаз-сити» – уникальный, амбициозный, пафосный проект, воплощенный в жизнь энергией национальной корпорации «Промгаз». «Промгаз-сити» – это не только торжество современной архитектурной мысли, взметнувшейся в заоблачные – во всех смыслах! – высоты, но и неоспоримое свидетельство правильности того курса, которым движется наша национальная корпорация и наша страна. Осуществление таких грандиозных проектов – признак здоровой, бы-строразвивающейся экономики. Напомним, что всего пять лет назад на месте «Промгаз-сити» стоял полуразвалившийся судостроительный заводишко.– На экране возникла черно-серая картинка: заводские корпуса с пустыми проемами окон. болтающаяся на одной створке половинка ворот, тощая собачонка у проходной. пустая водочная бутылка на столе под выцветшим вымпелом «Победитель соцсоревнования».– Так было всего пять лет назад! – продолжил диктор.– Вспомните: пять лет назад в обществе кипели жаркие споры: быть или не быть на берегах Невы и Охты комплексу «Промгаза»? Совковые ретрограды утверждали, что высотное здание испортит облик города. Экстремисты пытались сорвать строительство центра. Кликуши предрекали неуспех строительства… И вот он, наш «неуспех»! – Под музыку Глиэра камера показала Санкт-Петербург сверху, с большой высоты. Потом она стремительно спикировала вниз, скользнув мимо золоченого ангела на шпиле Петропавловского собора. Ангел изумленно вытаращил глаза. Бухнула пушка с Нарышкина бастиона. Камера зависла над невской водой. Вода искрилась под лучами яркого солнца. Ветер уносил прочь белое облачко порохового дыма. Камера быстро заскользила над водой, над руслом широкой и мощной реки в гранитных берегах. Панорамный экран позволял показать это очень эффектно. Башня уже присутствовала в кадре, но пока в виде нечеткого, не в фокусе, сверкающего силуэта где-то вдали. Камера скользнула под Троицким мостом, справа мелькнула решетка Летнего сада. Камера нырнула под Литейный мост, слева показались краснокирпич-ные стены модного отеля «Кресты». Движение камеры убыстрилось. Она стремительно проскочила пространство до того места, где Нева круто изгибается к югу, обогнала идущий вверх по течению крейсер «Аврора» и. во всем великолепии встала на экране Башня. Ослепительным голубым пламенем горели ее зеркальные стекла. Ее грани, выверенные компьютером, были совершенны. Из скрытых в зелени рощи динамиков неслась ликующая музыка. И голос диктора тоже ликовал: – Вот она, Башня «Промгаз-сити»! Башня с большой буквы, господа! Новая визитная карточка нашей национальной корпорации, нашего города, нашей страны! – Камера крупно показала одинокую чайку, парящую на фоне Башни. Диктор продолжил чуть менее пафосно: – Высота центральной Башни составляет триста девяносто шесть метров. На сегодняшний день она является самым высоким зданием в Европе. Основанием Башни служит бетонная плита объемом четырнадцать с половиной тысяч кубометров – самая большая в мире. Она занесена в книгу рекордов Гиннесса.

Люди, собравшиеся на шестьдесят девятом этаже, слушали информацию невнимательно или не слушали вовсе. Они относились к высшим слоям общества – политики, стальные, нефтяные и газовые магнаты, банкиры. Среди них терлись несколько модных в этом сезоне звезд шоу-бизнеса. Всем им было категорически наплевать на метры вертикали и кубометры объема. Их – избранных – было не так уж много, всего около шестисот человек. Все были знакомы если не лично, то заочно. Их лица практически не сходили с экранов ТВ, мелькали на страницах деловых и глянцевых журналов. А «Форбс» ежегодно считал их миллиарды… Им было плевать на метры и кубометры, но они не могли пропустить открытие Башни – главное светское-экономическое-политическое событие сезона. На котором должен присутствовать Сам!

«Платиновая» публика скучала. Скуку немного развеяли два события. Первое было плановым – на открытие Башни прибыл на своей новой яхте Абрамович. Огромная, длиной сто шестьдесят метров, «Eclipse» пришвартовалась у подножия Башни рядом с «Авророй». Ради прохода яхты специально развели мосты. Сверху было хорошо видно, что крейсер со всеми своими орудиями, трубами и мачтами по всем параметрам уступает яхте. Да и само название яхты давало повод покаламбурить. БАБ подошел к Ходору и сказал: ну что, Миша? Затмил тебя Рома-то. Миша ответил на это: а вот хрена лысого! Конечно, у Ромки на яхте и вертолеты, и даже подводная лодка. Но – новодел! А у меня, блядь, настоящая «Аврора»! Она же, блядь, по Зимнему долбила! – Так она же не твоя, Мишенька, сказал БАБ, похахатывая. Ты же ее в аренду у флотских взял.– Сегодня – верно – не моя, а завтра я ее у адмиралов с потрохами выкуплю. Продадут – куда денутся?.. БАБ перевел разговор Шрёдеру. Друг Герхард долго хохотал и хлопал Ходора по спине.

Вторым событием, немного повеселившим «платиновую» публику, стала драка между двумя соперничающими музыкальными группами – девушки из группы «Силикон» сцепились с девушками из группы «Суки». «Суки» порвали «силиконовых», и снова стало скучно.

– Полная стоимость комплекса «Промгаз-сити» составила один миллиард семьсот пятьдесят миллионов долларов! – с ликованием в голосе рассказывал диктор… Вдруг экран погас… Стихла музыка… У лифтового ствола произошло какое-то движение. Директор-распорядитель торжественно объявил:

– Господа!.. Президент Российской Федерации. Выпятив грудь, почти по-строевому печатая шаг, из лифта вышел президент РФ. На лацкане пиджака президент нес значок с изображением березовой веточки – символом Великой Березовой революции. «Платиновая» публика зааплодировала.

* * *

Конечно, эстонские легионеры довольно скоро обнаружили «потайной ход», которым ушел террорист. Молодые и азартные хотели немедленно ринуться в погоню, но капрал, заместитель погибшего лейтенанта, запретил. Он решил, что нужно дождаться, пока приедет «К-9» . Спорить с ним не стали – два свежих трупа были наглядным примером того, какова цена риска. Да и о тех ребятах, что подорвались на фугасе, все отлично помнили. Позже спецы из аналитического отдела признают решение капрала ошибочным. Они, спецы, обратили внимание на то обстоятельство, что «отход скрывшегося террориста остался прикрывать террорист-смертник». И это обстоятельство навело аналитиков на мысль, что «скрывшийся террорист может быть важной фигурой в руководстве одной из террористических организаций. Предположительно, группы „Гёзы"». Капралу вкатили выговор. Среди своих он возмущался: задницы штабные. Видели бы они этого «террориста-смертника» – обычный русский пьяница со старой охотничьей двустволкой.. Тем не менее на карьере капрала был поставлен крест.

Кинологи с собаками приехали только через сорок минут. За это время «террорист» успел перебраться на Выборгскую сторону.

«Боинг-767» компании «British Airwais» накренился и пошел на снижение. Он вошел в плотный слой облачности, накрывший почти всю Скандинавию и Балтийское море, вспорол его острым крылом и пронзил насквозь. Уолтер Флойд приник к иллюминатору. Внизу раскинулось серое море, а вдали уже показался огромный город и широкая, рассекающая город река. В заливе были рассыпаны рукотворные каменные острова – форты. Мистер Флойд, преуспевающий адвокат из Лондона, прилетал в Санкт-Петербург уже в четвертый раз. Последний раз был в октябре прошлого года. Флойд подумал, что непременно надо будет побывать здесь летом, в белые ночи. Он прочитал в Сети, что белые ночи в Санкт-Петербурге – это фантастика.

Через одиннадцать минут «Боинг» приземлился в аэропорту «Пулково-2». Мистер Флойд без проблем прошел таможенный и паспортный контроль – для граждан Евросоюза контроль проходил по упрощенной процедуре.

В Санкт-Петербург Уолтер Флойд прилетел по личным делам, но формальным предлогом была встреча с клиентом, предпринимателем из карельского города Сортавала. Поэтому завтра адвокату предстояла поездка на север, в Карелию. Ну а нынешнюю ночь Флойду предстояло провести в гостинице. Номер в пятизвезд-ном отеле «Rasputin» был заказан заранее. Уолтер Флойд, холостяк тридцати трех лет, вспомнил, как в прошлый свой прилет провел ночь с двумя девицами. Он улыбнулся и подумал: нет, не сегодня. Вот когда полечу обратно, можно будет задержаться на денек-другой, покувыркаться с местными девками. Девки тут, что и говорить, лучшие в Европе. А прайс у них более чем приемлемый. Ночь с шестнадцатилетней русской красавицей стоит столько же, сколько полчаса со старой шлюхой с Репербана. В Сети Флойд видел предложения, в которых фигурировали десяти-, восьми– и даже пятилетние дети, но у Уолтера Флойда были – во-первых – определенные моральные запреты. А во-вторых, он не понимал, в чем же здесь кайф – его не возбуждало неоформившееся детское тело… (Флойд иногда думал: не ошибся ли он с очередностью? Может быть, «во-вторых» важнее, чем «во-первых»?) Так или иначе, но здесь, в России, можно все. Законы здесь не действуют. Поэтому сюда ездят оттягиваться извращенцы всех мастей со всей Европы и из Штатов тоже.

В зале прибытия Флойда встретил водитель – отель, разумеется, прислал за клиентом автомобиль. Спустя пять минут «Шевроле» уже мчался по шоссе в сторону города. Флойд сидел на заднем сиденье, смотрел в окно. Вдоль дороги стояли посты миротворческих сил, мелькали рекламные щиты. Водитель попытался завязать разговор на английском. Флойд ответил, что предпочитает общение на русском. Он начал изучать русский язык совсем недавно, его словарный запас очень невелик, и есть проблемы с произношением. Тем более для него важно иметь практику.

Водитель обрадованно закивал и сказал, что готов помочь. За деньги, подумал Флойд, за настоящие английские фунты, они тут все готовы «помочь». Водитель говорил: русский язык, мистер Флойд, очень трудный. Да, кивнул Флойд, очень трудный. Он вспомнил, как кричал раненый на осеннем болоте под Сортава-лой. Кочка, на которой его нашел Флойд, была красной от клюквы и от крови. Раненый лежал на боку и кричал на Флойда… На тот момент Флойд изучал русский всего полтора месяца и, конечно, ничего не понял. Он только предположил, что этот русский проклинает его. Позже выяснилось, что так оно и было.

Проехали мимо строящейся мечети. Флойд подумал, что полгода назад строительство только начиналось, а теперь вон – уже и минареты поднимаются. В «Таймс» Флойд прочитал, что эта мечеть могла бы стать самой большой в Европе, но в Москве приступили к строительству еще более грандиозного сооружения. И все-таки здешний комплекс – с парком, фонтанами и зданием исламского культурного центра, займет площадь в сорок с лишним акров . Для того чтобы приступить к строительству, пришлось снести православную часовню (Флойд попробовал выговорить это чудовищное слово и, разумеется, не смог) и два жилых дома. Это вызвало экстремистские выступления со стороны русских националистов, и власти вынуждены были применить силу. Бойцы батальона «Степан Бандера» разогнали митинг. Говорили, что митингующих попросту расстреляли и передавили бульдозерами.

Флойд подумал: а мне-то какое до этого дело? Он вытащил из кармана телефон, вызвал Андрея. Андрей отозвался сразу: хай, Уолтер.

– Здравствуй, Андрей,– ответил Уолтер по-русски.– Я есть уже в Петербург.

– Отлично. Давно прилетел?

Флойд не знал значения слова «давно», но предположил, что это синоним вопроса «как?» или «когда?». Он подумал и ответил:

– Хорошо. Сегодня прилетел самолет.

– Отлично. Когда ты хочешь приступить?

Флойд не понял, что такое «приступить», и сказал об этом. Андрей спросил по-другому:

– Когда ты хочешь начать?

На этот раз Флойд понял, сказал: завтра.

– О'кей,– сказал Андрей,– завтра я приеду за тобой. Ты все там же – в отеле «Распутин»?

– Я жить в «Распутин»,– подтвердил Флойд.

– Хорошо. В полдень тебя устроит?

– Я не понял.

– В двенадцать часов я приеду… хорошо?

– Хорошо, очень хорошо.

– Тогда до завтра.

– До завтра.

Флойд сложил и убрал телефон. Через сорок минут он был уже в номере отеля. Флойд дал на чай портье, запер за ним дверь и подошел к высокому окну. В его номере было три окна. Одно выходило на Неву, на старинную крепость, с которой, как прочитал Флойд в путеводителе, и начался три века назад этот город.

Уолтеру Д. Флойду было тридцать три года. Он был из тех, про кого говорят: человек, который сам себя сделал. И это действительно было так. В двадцать восемь у Уолтера уже была своя собственная адвокатская контора в Лондоне. А еще у него была хорошая репутация – а это, поверьте, дорогого стоит – и, соответственно, хорошая клиентура. Что в свою очередь приносит хороший доход. Покойный отец Уолтера считал, что главное в жизни мужчины – работа. Если ты будешь много и честно трудиться, то станешь достойным и уважаемым членом общества, говорил он сыну. Уолтер тоже считал, что нужно хорошо работать. Вот только «хорошо» он понимал иначе, чем его папаша. «Хорошо» по Уолтеру Флойду было синонимом слова «эффективно», что означало «прибыльно». Уолтер был твердо убежден, что работа – это всего лишь средство, возможность заработать, а заработанные деньги инвестировать в самый интересный и значительный проект из всех, что существуют во Вселенной. Он называется «Мистер Уолтер Д. Флойд». В этот проект стоит вкладывать, стоит. Тем более что жизнь предлагает такой широкий выбор удовольствий, что ради этого не грех приложить усилия. И если для этого нужно прогнуться перед какими-то козлами, то я готов прогнуться перед козлами. Если для этого нужно лгать и клеветать, выгораживать преступника и топить невиновного, я буду лгать, выгораживать и топить. Если понадобится предать друга, мать или брата – я предам друга, мать и брата. Потому что проект «Мистер Уолтер Д. Флойд» – уникальный проект, а эгоизм – единственно разумное поведение человека. Все прочее – от лукавого. И когда кто-то (очередной козел!) начинает гнать про нравственность, долг, любовь к ближнему или прочую такую же хренотень, я уже все про него знаю. Он либо зомбированный официальной пропагандой дурак, либо сам оболванивает дураков. Свободный, сильный и умный человек в эту лажу не верит. Он верит в себя. И точно знает, что он имеет право брать от жизни все. Но!.. Для этого нужны деньги и определенные личные качества. Уолтер Флойд научился зарабатывать деньги. И развил в себе незаурядные личные качества. Он практически не употреблял спиртного и наркотиков, не курил, дважды в неделю посещал спортзал, один раз – бассейн и тир. Ежедневно пробегал не менее трех миль, а в выходной шесть. Он любил свое тело и именно поэтому не только холил его в сауне и на массажном столе, но и нагружал, нагружал, нагружал. В свои тридцать три года Уолтер был вынослив, подвижен и ловок, как матерый коммандос из знаменитой САС.

Уолтер Флойд любил себя, секс, путешествия и охоту. Он побывал во многих странах, охотился на всех континентах, за исключением Антарктиды. Совсем недавно его мечтой была охота на мамонта. Он уже решил, что непременно осуществит мечту, сколько бы это ни стоило. Однако обещанный японцами клон реликта (узкоглазые специально купили у русских найденного на Ямале мамонтенка по имени Люба) оказался нежизнеспособным уродом, похожим на гигантскую свинью. Это было серьезным разочарованием. Однако вскоре Уолтер открыл для себя Россию и теперь стал ездить только сюда. И черт с ним, с мамонтом. Вот когда клонируют – посмотрим.

Вечером пятого апреля 2013 года Уолтер Флойд стоял у окна дорогого петербургского отеля и смотрел на Неву. Река мощно катила свои серые воды, а на противоположном берегу стояла старинная крепость. В прошлый приезд Уолтер побывал в крепости. Он любил такие места, любил мрачноватую ауру замков, монастырей, тюрем. Однако поход в Петропавловскую крепость его разочаровал – в ее равелинах разместились казино да кабаки со стриптизом. Там крутилась обычная международная сволота, сильно разбавленная сволотой кавказского происхождения. Какая тут, к черту, аура?

Уолтер перешел к другому окну. Номер был угловым, и это окно смотрело на восток. Уолтер Флойд отодвинул в сторону белоснежную шелковую маркизу. И увидел Башню. Башня была сильно похожа на лондонский «огурец», только втрое выше. Флойд подумал, что гигантомания есть следствие комплекса неполноценности и напоминает стремление коротышки обуться в обувь на высоком каблуке. Впрочем, дело, видимо, как всегда, в деньгах. Кто-то – скорее всего местные власти (такие же козлы, как и у нас), были круто заинтересованы в том, чтобы этот член стоял здесь. Вот он и стоит. Бог с ними, Уолтер, не забивай себе голову. Твое ли это дело, Уолтер?

В дверь номера постучали:

– Ваш ужин, сэр.

Репортажи о презентации новой штаб-квартиры корпорации «Промгаз» в Санкт-Петербурге дали все российские и почти все зарубежные телеканалы. Апринадлежащий корпорации телеканал «Промгаз медиа» организовал многочасовой телемарафон с прямой трансляцией. Шоу наблюдали несколько миллионов телезрителей.

.В ста шестидесяти километрах от Петербурга, на острове в северной части Ладожского озера, в старом доме сидели двое мужчин. На подоконнике стоял раскрытый автомобильный телевизор, светился десятидюймовый экран. Один из мужчин смотрел телевизор, второй чистил пистолет на столе, застеленном клеенкой. Шторы в неуютной комнате были плотно задернуты, потрескивали дрова в железной печурке.

Мужчина, который смотрел телевизор, произнес: – Смотри-ка, Алексей,– твой брак показывают. Тот, что чистил пистолет, поднял голову. На экране «соньки» был Рубайтис. Он сидел в своей коляске и отвечал на вопрос шоумена, одного из трех ведущих шоу. Несколько секунд тот, кого назвали Алексеем, рассматривал Рубайтиса, потом сказал:

– Верно, оплошали. Но я тебе так скажу, Игорь Дмит-рич: везучий он сильно. Фантастически везучий. Ведь гранату я положил аккурат в окно. В салоне в тот момент четверо было. Трое – насмерть, а этот вурдалак опять уцелел… Заговоренный он, что ли?

– Не бери в голову, Алексей,– отозвался первый.

– Да я и не беру,– ответил Алексей. Он быстро собрал АПС, вставил в рукоятку магазин и передернул затвор. Потом сунул пистолет в кожаную кобуру, поднялся с табурета и буркнул: – Выйду, покурю.

Ворон вышел на улицу. Он сел на ступеньку крыльца, вставил в тонкие губы сигарету, чиркнул колесиком «зиппо». Закурил и выдохнул дым. Уже смеркалось, вода и небо смыкались вдали и было невозможно определить, где кончается вода и начинаются небеса. Ворон подумал: рано Ладога стала вскрываться. Еще лет пять назад озеро в это время было во льду. А нынче вон – только отдельные льдины кое-где плавают. Тогда господа ученые спорили: есть потепление или нет его? Теперь вся эта наука говорит, что никто не мог предположить, что климат начнет меняться так быстро.

Из сумерек вышла крупная серая овчарка, вильнула хвостом и остановилась рядом. Ворон положил руку на загривок пса, потрепал.

Спустя минуту раздался звук открываемой двери, и на крыльцо вышел Седой. В правой руке Седого был коммуникатор. Ворон поднял голову.

– Через полчаса нужно быть на «точке»,– сказал Седой. Ворон поднялся. Посмотрел вопросительно. Седой произнес: – Нужно принять Полковника.

Ворон бросил взгляд на часы и недовольно произнес:

– Не успеть. Любит Полковник сюрпризы.

– Давай не будем обсуждать действия Полковника, Алексей.

– Так точно. Не будем. Я возьму Братишку?

– Бери. Но посвящать его в подробности не надо. А теперь слушай инструкцию.

Через пять минут из бухты вышел катер, ходко пошел на север. Огней на катере не было, и вскоре он растворился в сумерках. Только звук двигателя разносился над водой.

Катер вернулся через полтора часа. Седой ждал его прибытия на причале в бухте. Катер обошел вокруг острова, посигналил фонариком. Седой – тоже фонариком – ответил. Только после этого катер вошел в бухту.

На малом ходу он подошел к причалу, заскрипели кранцы – старые автомобильные покрышки. На причал один за другим перебрались трое. Первым был Зо-ран – телохранитель Полковника. Было уже совсем темно, но Седой узнал его по манере косалапить. Зоран приблизился, спросил негромко:

– Как дела, друже Седой?

– Отлично, друже Зоран,– так же негромко ответил Седой. Мужчины обменялись рукопожатием. Левую руку Зоран держал в кармане куртки. Седой знал, что рука серба сжимает рукоятку пистолета.

Следом на доски причала выбрался Полковник. Он был в широком брезентовом дождевике с огромным капюшоном, в руке держал небольшой кейс. Полковник подошел, стиснул руку Седого, спросил:

– Как?

– Нормально. Хозяйство, я полагаю, посмотрим завтра, при свете дня?

– Завтра так завтра. А я вам человека привез,– Полковник кивнул на катер.– Распорядись, чтобы его накормили и устроили на отдых.

– Сделаем,– кивнул в ответ Седой. И спросил: – Слышал, Саша?

С катера мужской голос ответил:

– Организуем. Седой произнес:

– Прошу вас,– и сделал приглашающий жест рукой.

Четверо мужчин двинулись по причалу к берегу. Первым шагал Зоран. Скрипели доски причала, плескалась мелкая волнишка.

Поднялись к домику, Ворон распахнул дверь. Разумеется, первым в помещение вошел Зоран.

Когда Полковник скинул свой капюшон, Седой ахнул:

– Павел Петрович! Да ты ли это?

– Я, Игорь Дмитрич, я… сильно изменился?

– Не то слово! Другое лицо. как же это?

– Обыкновенно, Игорь Дмитрич – пластическая хирургия… Есть основания полагать, что у «гестапо» появилось мое фото.

– Понятно,– произнес Седой. Он несколько раз кивнул. Потом добавил: – А глаза-то все те же.

Трое сели к столу, Зоран присел на кровать напротив двери. Ворон потянулся выключить телевизор, но Полковник остановил: пусть работает. Полюбуемся на национальную элиту.

На канале как раз было время новостей и показывали прибытие президента.

Седой спросил: чайку с дороги? Полковник ответил: с удовольствием.

Глядя на экран телевизора, Ворон произнес:

– Все суки собрались. Эх, накрыть бы весь гадючник одним ударом.

Полковник внимательно посмотрел на него:

– Заманчиво, товарищ Ворон. Вот только как это сделать?

Ворон ответил:

– А как одиннадцатого сентября в Нью-Йорке.

– Э-э! Теперь этот номер не пройдет – не дадут. Теперь все стали ученые.– На экране тем временем показалась «Eclipse». Полковник кивнул на экран и добавил: – Вон, у начальника Чукотки даже на яхте противоракетная система стоит.

– Да я так, мечтаю,– отозвался Ворон. Он поставил на стол кружки, сахар. Потом подошел к одноконфо-рочной газовой плитке и включил ее. Вспыхнуло пламя.

Полковник покосился на синие язычки пламени, усмехнулся и произнес:

– Промгаз: мечты сбудутся!

Ворон поставил на огонь старый эмалированный чайник.

– Ладно,– сказал Полковник,– про мечты потом, а сейчас расскажите, какие у вас новости.

Седой ответил:

– Да какие у нас новости? Сидим тут на камнях посреди озера без дела, как нерпа. Но – черт! – я все никак не могу привыкнуть к вашему новому лицу, Пал Петрович.

– Ничего. Зоран тоже сначала не мог. Потом привык.

Зоран покосился на Полковника, но ничего не сказал. Серб вообще был на редкость молчалив. Полковник рассказал Седому, что все родные Зорана мртви – погибли в Косово.

– Как нерпа, говоришь, на камнях? Без дела?.. Будет вам дело. Я ведь за этим и приехал.

Седой и Ворон переглянулись. На экране телевизора в очередной раз показывали, как девица из группы «Суки» зубами рвала бюстгальтер на «силиконовой» девушке. «Платиновая» публика подбадривала ее криками и аплодировала.

Вскипел чайник. Ворон налил всем чай. Размешивая в кружке сахарный песок, Полковник говорил:

– Будет вам дело. серьезное дело. Когда месяц назад я поставил вам задачу найти подходящий остров, я ведь имел в виду совершенно конкретную цель. Этот остров интересен нам не только как партизанская база, где можно прятать людей и долечивать раненых – таких мест по Северо-Западу немало. Остров интересен мне именно потому, что он расположен на большом водоеме. Фактически в море.– Полковник сделал глоток чаю и продолжил: – Нам нужно подготовить группу «морских» «Гёзов». Ворон спросил:

– Задачи, которые будет решать группа? Полковник внимательно посмотрел на Ворона и сказал:

– Диверсии в портах, военно-морских базах. Захват судов и сооружений в море. Пример – крупный танкер.

Полковник посмотрел на Седого… на Ворона. Он определенно ждал вопросов, но Седой и Ворон молчали.

– Для этого необходимо создать группу из десяти– двенадцати хорошо подготовленных бойцов. Очень хорошо подготовленных бойцов. Способных решать задачи высокого уровня сложности. Думаю, что командиром группы должен стать товарищ Ворон.

Ворон быстро вскинул глаза:

– Товарищ полковник, такие задачи, как правило, решают боевые пловцы. Конечно, погружаться с аквалангом приходилось, но. у меня нет опыта проведения подобных операций.

– Это не главное,– перебил Полковник.– Вы, Алексей Василич,– профессиональный диверсант. Опыт у вас огромный. Что касается специфики подводной работы, то такой специалист есть. Вот он как раз из настоящих «дельфинов» . В самые ближайшие дни прибудет сюда. В ближайшие же дни прибудут еще четверо, которые войдут в группу. Таким образом, пять человек уже есть. Это полгруппы. Кстати, можем назвать ее «Нерпа». Возражения есть? – Возражений не последовало. Полковник отхлебнул чаю, сказал: – Все люди должны быть не старше тридцати пяти, надежные, проверенные в деле… Есть у вас кандидаты в «нерпы»? Седой ответил:

– Четверо есть. Как раз сейчас двое отправились в тренировочный рейд. Третий – Братишка – встречал вас вместе с Вороном. Плюс Плохиш.

– Плохиш? – с сомнением произнес Полковник.– Насчет Плохиша не уверен. Ладно, подумаем. Так или иначе мы набрали уже восемь человек. Вместе с товарищем Вороном – девять.

Седой сказал:

– Я могу стать десятым.

– Извини, Игорь Дмитрич. Извини, но мы с тобой не проходим по возрасту. Для работы, которой будут заниматься «нерпы», нужны молодые и здоровые.

Седой развел руками. Полковник сказал:

– Ты, Игорь Дмитрич, будешь натаскивать их по спецдисциплинам.

Седой кивнул, а Полковник спросил:

– Когда должны вернуться ваши двое?

– Теоретически завтра утром. Но думаю, что придут только к вечеру.

– Ничего, дождусь. С каждым из кандидатов в группу я буду общаться лично.

Седой тоже задал вопрос:

– А сроки, Пал Петрович? В какой срок нужно подготовить группу?

– Максимум три месяца. Ворон сказал:

– Это нереально. При подготовке американских «тюленей» только базовый курс продолжается шестнадцать недель. А потом начинается основной – еще девятнадцать. В сумме это составит тридцать пять недель, около восьми месяцев. Три месяца – нереально.

– Нереально,– согласился Полковник.– Нереально. Но вам придется управиться за три месяца.

На экране телевизора президент РФ заверял европейское сообщество в том, что с политикой энергетического эгоизма покончено раз и навсегда. Ему аплодировали. Но пожиже, чем «сукам», которые порвали «силиконовых».

Над Северо-Западом России висела глухая ночь.

Полковник открыл ноутбук, приложил указательный палец к окошку на панели. На черном мониторе вспыхнул красная строка: «Введите код доступа». Полковник набрал пароль. Монитор осветил новое лицо Полковника.

Павлу Петровичу Сухову шел пятьдесят шестой год. Пять лет назад он вышел в отставку. В звании полковника Главного разведывательного управления ГШ ВС РФ. Всю жизнь он планировал и осуществлял специальные операции за границей. И даже во сне не мог представить себе, что настанет время, когда придется делать то же самое дома. Но оно настало. И вот уже два с лишним года Полковник жил на нелегальном положении. И даже с «чужим» лицом.

Как и почему это произошло, полковник Сухов – аналитик, разведчик и просто умный русский мужик – понимал очень хорошо. Давно уже хотел написать несколько статей, чтобы помочь разобраться другим – оболваненным массированной пропагандой, но все не хватало времени.

В ночь с пятого на шестое апреля 2013 года Полковник включил ноутбук и начал набрасывать черновик статьи:

Оккупация. Как это случилось?

…Многим кажется, что это началось с трогательной березовой веточки, зажатой в волосатой лапе Бориса Б., но это не так. Ибо вначале было слово. И это слово было – ВТО. А точнее, Всемирная торговая организация. Понятно? Всемирная и Торговая.

До веточки в руке Бори Б. было еще далеко.

Россия вступила в ВТО 1 февраля 2009 года.

Меньше чем за год тарифы на газ и электричество выросли на четверть. На восемнадцать—двадцать процентов выросли цены на продукты.

В феврале 2010-го произошло публичное самосожжение учителя в Пензе.

В том же феврале – марш безработных в Санкт-Петербурге. Его разогнали с помощью ОМОНа.

Один за другим останавливались заводы. К лету уровень безработицы в стране вырос до восемнадцати процентов в городах и до пятидесяти в деревне.

Первого апреля цена литра 92-го впервые перевалила отметку 1 евро.

За год в полтора раза увеличилось количество самоубийств. Критическим стал уровень уличной преступности.

В мае вспыхнули «массовые беспорядки» в Тольятти. Часть сотрудников милиции отказалась принимать участие в «наведении порядка» – среди «экстремистов» были их соседи, вчерашние одноклассники, отцы, матери и бабушки. Эти сотрудники были немедленно уволены, а в Тольятти перекинули карательный легион «Кавказ». Легион численностью в 1300 штыков приступил к наведению порядка.

Теперь уже до веточки в руке Бори Б. осталось не так долго.

Безработица. Инфляция. Преступность. Наркомания.

Но если в крупных городах ситуация более-менее поддавалась контролю, то в провинции властвовали

«работники ножа и топора»… Как в Гражданскую войну, грабили поезда. Отделы милиции превратились в банды. Провинция пустела на глазах.

Все отлично понимали, что в ближайшее время никакой «Кавказ» не сможет справиться с массовыми протестами. И тогда в Россию пришел «Ужас».. Думаю, что стоит сделать нелирическое отступление и рассказать про «Ужас».

...Первое применение «Ужаса» прошло в лагере общего режима под Смоленском. Но об этом знали немногие. Поэтому считается, что премьера состоялась в октябре 2010 в Санкт-Петербурге. Во время демонстрации против строительства Башни. Вернее, за ограничение высотности, потому что Башня уже строилась и уже достигла высоты восьмидесяти метров. Колонна демонстрантов двигалась к Башне со стороны Суворовского проспекта. В голове несли флаг Санкт-Петербурга. Организаторов демонстрации сильно удивляло, что их никто не задерживает. По колонне прокатился слух, что с целью воспрепятствования демонстрации власти решили развести мост Петра Великого, он же Большеохтинский… Это даже добавило демонстрантам бодрости: если готовы мост развести, значит, боятся. Однако, когда колонна вышла к мосту, он не был разведен. У моста стояли автомобили ГИБДД. Инспектора направляли все движение в объезд, но колонну пропустили. Колонна, в которой было четыре тысячи человек. четыре тысячи мужчин, женщин, детей и стариков… четыре тысячи ленинградцев-петербуржцев – интеллигенты, пенсионеры, студенты. Колонна вступила на мост. Мост был совершенно пуст. Только на противоположном его конце, на правом берегу Невы, стояли три автомобиля. Два черных полицейских «скотогона» с водометами, третий – обыкновенный серый «Форд» без каких-либо опознавательных знаков. Только на крыше у него стоял похожий на прожектор предмет. Его и приняли за прожектор. Никто не знал, что это и есть «Ужас».. Был холодный и пасмурный октябрьский день. Над мостом парила «глазастая птичка» – тогда они были в новинку, а мост тогда был еще одноярусным, и «птичке» сверху все было видно. Колонна двигалась по мосту. Когда демонстранты преодолели три четверти моста, из полицейского автомобиля вышел мужчина в черной форме, в маске и с мегафоном в руках. Он выдвинулся метров на пять вперед, поднял мегафон и предложил прекратить несанкционированную демонстрацию. Иначе против нарушителей общественного порядка будет применено спецсредство. Двое организаторов демонстрации тоже вышли вперед и попытались вступить в переговоры с человеком в маске. Но человек в маске не стал вступать в переговоры. У него была иная задача. Он вновь поднял мегафон к закрытому маской лицу, сказал, что он предупредил участников несанкционированного шествия о возможности применения спецсредства. Если через десять секунд участники не начнут расходиться, спецсредство будет применено. Ответственность за последствия несут организаторы. Первые ряды колонны остановились, задние продолжали двигаться. Каркас Башни возвышался над мостом, упирался в низкие облака. Ветер трепал флаг Санкт-Петербурга.

Человек в маске повернулся и пошел к машине… А через несколько секунд начался Ужас. Нет, сначала это было чувство некоторого беспокойства, которое начали испытывать некоторые – немногие – в первых рядах колонны. Большинство же не испытывало ничего. Кроме недоумения.

Никто еще ничего не понимал. Прошло три секунды, и вдруг вскрикнула женщина. Еще одна всхлипнула. Пожилой мужчина судорожно вцепился в рукав соседки слева. Женщина посмотрела на него удивленно… Колонна, казавшаяся со стороны единым телом, таковым в действительности не являлась. Она состояла из четырехтысяч индивидуумов. Каждый со своимхарактером, темпераментом, психическим складом. Со своей волей, степенью внушаемости и тревожности. В хвосте колонны, который только еще втягивался на мост, тоже начали ощущать беспокойство, а в голове люди испытывали настоящую тревогу. Никто не понимал, да и не мог понять, что происходит. Тревога перерастала в желание покинуть это место, уйти отсюда. Истерично закричала женщина. Бледный мужчина закатил глаза, упал, забился.

– Мы погибнем! – закричал кто-то.– Мы все погибнем.

Теперь уже все в колонне испытывали страх. С каждой секундой он становился сильнее, перерастал в панику, в ужас. Голова колонны начала распадаться, рассыпаться. Кричали все. Несколько человек бились в эпилептическом припадке. Люди бросились бежать. Они сбивали друг друга, давили упавших. Обезумевшие люди прыгали в Неву, тонули.

Происходящее фиксировали три камеры. Одна была в полицейской машине, вторая стояла на шестнадцатом этаже Башни, а третья висела в подбрюшье у «птички».

Через несколько минут мост был почти пуст. Асфальт моста был усеян сумками, зонтами, транспарантами. Среди брошенных вещей продолжали биться в припадке эпилептики.

В течение двух ближайших суток трое участников демонстрации покончили с собой, двенадцать попали в психбольницы. Власти даже не пытались скрыть факт применения загадочного «спецсредства». Напротив – благодаря грамотно организованной информационной кампании об этом узнала вся страна. История мгновенно начала обрастать слухами. Говорили, что с ума сошли все участники демонстрации. Говорили, что почти все покончили с собой и так далее. В желтой прессе «спецсредству» дали название «Ужас». В действительности прибор имел другое, куда более скромное и прозаическое название – «Генератор биоволны». Однако название «Ужас» прижилось – вероятно, потому, что весьма точно передавало эффект от его применения. И даже разработчики «спецсредства» стали называть свое детище именно так.

До конца две тысячи десятого «Ужас» применяли еще трижды. Всякий раз пресса смаковала подробности, запугивала, запугивала, и вскоре несанкционированные митинги и демонстрации в стране пошли на убыль.

В ноябре 10-го был опубликован специальный доклад Госдепа США о правах человека в мире. Обычно ежегодный доклад представляют публике весной. Поэтому специальный, внеплановый доклад стал сенсацией. Общественности его представили госсекретарь Кондолиза Прайс и ее помощники Каролина Хамилтон и Барри Лоукрон. Сто сорок страниц доклада были посвящены ситуации в России. Из них следовало, что хуже, чем в России, не бывает. Это была отмашка. С нее началась кампания, которая завершилась той самой веточкой в руке Бори Б.

Ежедневно в СМИ «свободного мира» стали появляться десятки статей и передач о России. Об угрозе гуманитарной катастрофы в этой стране.

А в ноябре-декабре 2010 года в стране одна за другой произошли три крупные техногенные катастрофы. Первой стало столкновение двух поездов под Нижним Новгородом. Грузовой состав, перевозивший химические удобрения, врезался в пассажирский поезд. Погибли около двухсот человек. Спустя два дня случилась авария на Балаковской АЭС. И хотя обошлось без жертв, шума было много. В самом начале марта произошел пожар на нефтеперерабатывающем комбинате в городе Кириши. Пожар было видно из космоса. Комбинат еще пылал, когда в «Таймс» появилась статья о непредсказуемости развития ситуации в России. В те рождественские дни в связи с положением в России было созвано экстренное заседание Совета Большой Европы. Европейская общественность била в набат, требовала принять экстренные меры в отношении России и обеспечить безопасность Европы и мира. Истерия нагнеталась. Американцы в это время бомбили Венесуэлу. Истерия достигла пика, когда в новогоднюю ночь произошел взрыв на артскладах ВМФ под Мурманском. Взрыв нескольких тысяч тонн снарядов, ракет, торпед зафиксировали все сейсмические станции. После этого ООН выступила с заявлением «О положении в России». Один из пунктов этого документа рекомендовал ввести на территорию России ограниченный контингент миротворческих сил ООН для контроля за особо важными потенциально опасными объектами. Государственная Дума РФ отмалчивалась более двух суток. А потом разразилась многословным документом, который при большом количестве замечаний. фактически одобрил вторжение.

Четвертого января 2011 года началась Оккупация.

«Миротворческие» силы вторглись в Россию с нескольких направлений. Все соседи России любезно предоставили территорию своих стран для интервенции. Исключение составили Белоруссия, Финляндия, Китай. Зато через страны Прибалтики, через Грузию и Украину «миротворцы» хлынули потоком.

Однако отнюдь не везде вторжение проходило гладко. В Калининградской области батальон морской пехоты вступил в боестолкновение с «миротворцами» из Польши и Литвы. Министр обороны Литвы закатила истерику, когда «элитный» литовский спецназ был отрезан от своих и позорно сдался русским ванькам. В ЛВО два экипажа вертолетного полка вышли из повиновения и атаковали колонну эстонских «<миротворцев». Прежде чем натовские «фантомы» растерзали оба вертолета, они успели сжечь всю колонну. Министр обороны РФ Сундуков рассылал грозные приказы, предписывающие не вступать в столкновения с «миротворцами». При этом министр подчеркивал, что задача вооруженных сил – «обеспечивать нерушимость границ государства, его территориальную целостность и суверенитет». На третий день оккупации прямо на службе застрелился заместитель министра. В народе, однако, ходили слухи, что он не застрелился, а был убит, когда шел убивать министра-предателя. В войсках пили. Дисциплина, и так не ахти какая, стремилась к нулю. Дезертирство среди солдат срочной службы стало повальным. Уходили с оружием, сбивались в банды, беспредел творили страшный.

Народ – отнюдь не по классику– не безмолвствовал. Возмущался народ. В очередях за гуманитаркой. Ее в те дни раздавали щедро. Возмущался народ, а гума-нитарку брал. В реальный протест возмущение почти никогда не выплескивалось. В крупных городах властвовали «Кавказы» и «Ужасы» – не забалуешь. А провинция уже давно жила своей собственной жизнью, в которой царили полная безнадега, нищета, скотство и пьяное отупение.

В основном Оккупацию провели за месяц. Случалось, что где-то вспыхивали стихийные очаги сопротивления, но эстонские культуртрегеры, щирые украинские хлопци и суровые воины ислама сопротивление безжалостно давили. Их лютый энтузиазм приводил в смятение ценителей общечеловеческих ценностей. Но он же освобождал их от грязной работы. Да и откуда старой дряблой Европе набраться этой самой лютости?

Все произошло быстро. Ошеломляюще быстро. Неправдоподобно быстро. Этакий блицкриг.

Во всех субъектах федерации вдруг объявились комиссары Совета Европы… Сопротивления как такового еще не было, но уже пошли аресты «террористов» и «лиц, подозреваемых в террористической деятельности или в пособничестве таковой».

Вот тогда-то в руку Борису Б. сунули зеленую веточку и сказали: помаши, Боренька, веточкой. А мы поддержим. Авторитетом мирового сообщества. Танками. Ужасом.

За стенкой вскрикнул во сне Зоран, быстро заговорил по-сербски. Полковник устало откинулся на спинку стула, помассировал глаза и посмотрел на часы. Была половина пятого… Полковник поставил точку, выключил комп.

Глухая ночь висела над Северо-Западом, глухая.

* * *

Уйти ему удалось… но вот идти было некуда. Он зашел в какой-то дом на набережной. Поднялся на последний этаж, на чердак. Потревожил голубей. Подсвечивая себе подсевшим фонариком, осмотрелся. В углу увидел чье-то лежбище – матрац, кресло, пара ящиков, грязная куртка, кастрюля, консервные банки, свечной огарок. Вторгаться на чужую территорию не хотелось, но, судя по пыли и помету, покрывавшему «мебель», здесь давно никто не жил. Иван решил: пересижу тут до утра и уйду… И тут вдруг загрохотало, загремело, озарились слуховые окошки. Иван замер. Уже через секунду понял: фейерверк! Фейерверк в честь официального открытия небоскреба «Промгаз-сити». Он подошел к слуховому окошку. Оно было как раз на высоте глаз. Небо над Башней сверкало, вспыхивало всеми цветами спектра, переливалось.

Буйство огненных цветов продолжалось около получаса и завершилось весьма эффектно – над башней вспыхнул огромный голубоватый язык пламени – символ компании «Промгаз». Он держался в небе невероятно долго и казался почти настоящим. Он светился неживым газовым светом, заливал все вокруг. Все стихло, стало темно.

Иван присел на ящик в углу. Вытащил сигарету. Собрался прикурить, и – обожгла мысль: как там Петрович? Иван вспомнил слова Петровича: я – стреляный воробей, разведу их на раз-два… Нет! Нет, не так он сказал. Он сказал: разведу их на айн-цвай-драй. Иван представил себе лицо Германа Петровича – лицо немолодого, пьющего мужчины. Представил его взгляд с прищуром – взгляд повидавшего человека. Вспомнил слова: а вот увидишь!.. Слова эти были про тучу, про снег, но теперь в них был какой-то иной смысл… А вот увидишь!.. И он увидел… И вдруг ощутил горечь. Оттого, что относился к Петровичу. неправильно. Не то чтобы плохо или надменно, а. неправильно. А Петрович его фактически спас. И сейчас Петровича допрашивают «гестаповцы». А он уже и так неблагонадежен. Потому что сынок у него в «Гёзах». И если ему пришьют укрывательство, то пятерочку он огребет. Остается только надеяться, что Петрович разведет их «на айн-цвай-драй».

Ай, Петрович, Петрович.

На чердаке Иван просидел до пяти часов. А потом спустился вниз и двинулся на север, к кольцевой. Он решил, что рванет в Карелию, к Слону. Больше было просто не к кому.

Когда Иван дошел до Кольцевой, небо посветлело, край его сделался синим, потом голубым. Со всех сторон лежал скучный, серый, однообразный пейзаж, но разглядеть детали было невозможно. В полумраке высились градирни, похожие на средневековые крепостные башни или увеличенные в тысячи раз шахматные ладьи.

В том месте, где он вышел к кольцевой, дорога пересекалась с небольшой речушкой. Иван не знал, как она называется. Он поднялся на мост. Мимо проехал автопоезд – полотно моста загудело, завибрировало под весом стального монстра. Иван ощущал вибрацию через подошвы ботинок.

Над горизонтом показался край солнца. Первые лучи упали на равнину. Пейзаж мгновенно преобразился. Иван осмотрелся и понял, что это не пейзаж. Это – пространство… Хаотично организованное индустриальное пространство. На нем стояли вразброс какие-то ангары, заборы, склады, лежали подъездные пути, канавы. Дымили трубы. Кое-где протекали ручьи и речушки, росли отдельные деревья или небольшие перелески. А вдали виднелся настоящий лес. За горизонт уходила высоковольтная линия. На земле параллельно ей блестели рельсы железной дороги. По ней катил состав – длинная цепочка ярких цистерн. Две или три минуты Иван стоял, рассматривал пространство. Потом решил: надо идти. Пока еще есть хоть какой-то запас времени, надо идти. Он прикинул: разумнее всего пойти к железной дороге. Если повезет, удастся сесть на какой-нибудь проходящий товарняк. А не повезет – придется идти пешком. Иван прикинул: наиболее короткий путь – напрямик, но он же и наиболее опасный – в любой момент могут появиться «глазастые птички». Сами по себе эти «пернатые» не представляют опасности, но вслед за ними может появиться «Джедай»… Иван решил, что пойдет буквой «Г». Сначала к лесу, а потом лесом к железке. Так будет длиннее, но и безопаснее. Он наметил ориентир – высокую полосатую трубу – спустился с дорожной насыпи, нырнул под мост. Теперь грузовики неслись над его головой. Он пошел вдоль берега речки. Вода в ней казалась маслянистой, мертвой, распространяла неприятный «химический» запах. А над водой плыл то ли туман, то ли испарения. Рыбы в этой речке не могло быть. Впрочем, в ней не могло быть ничего, кроме каких-нибудь пиявок и бактерий. На берегу речки лежала дохлая крыса. Иван подумал: опухоль. Раковая опухоль на теле земли.

Иван обернулся и посмотрел назад. За спиной остался город. Солнце освещало его дома и, конечно, Башню. Башня сверкала, слепила и подавляла. Иван плюнул под ноги и зашагал к лесу. Он был уверен, что видит родной и чужой уже город в последний раз, что никогда больше он не вернется сюда.

По пространству Иван шел около двух часов. Скорость передвижения ограничивала невероятная зага-женность – тут и там путь преграждали совершенно невообразимые свалки, остатки каких-то сооружений непонятного назначения, канавы, груды ржавого железа, битого кирпича и бетонных обломков. Откуда здесь все это? Иван не знал, но так или иначе это нужно было преодолевать или огибать.

Спустя два часа Иван достиг края леса. Он углубился в лес, сел на пенек под березой и снял рюкзак. После долгой ходьбы стало жарко, хотелось пить, но у него не было ни капли воды. Он выкурил сигарету, посидел минут пять, прислонившись к стволу, отдыхая, потом двинулся дальше. Вскоре нашел яму, наполненную водой. На поверхности плавал мелкий лесной сор. Иван нагнулся, руками расчистил «окно». Вода казалась черной. Он зачерпнул пригоршню, умыл лицо. Вода пахла лесом – прошлогодней опавшей листвой, хвоей и еще чем-то, что невозможно передать, а можно только почувствовать. Вода пахла так, что захватывало дух.

– Не пей, Иванушка,– сказал Иван сам себе,– козленочком станешь.

Он зачерпнул еще пригоршню воды и выпил ее.

Через час он вышел к железной дороге. На черных жирных шпалах лежали белые рельсы, блестели, убегали вдаль по линии «север—юг». Иван подумал: если мне повезет, то состав пойдет на север. в Карелию. к Слону.

Ему повезло – грузовой состав действительно шел на север, вез лес и щебенку в Финляндию. Ушлые финны уже давно сообразили, что нет никакой нужды увечить собственную природу – взрывать на щебенку финские скалы или пилить финский лес. Все это можно привозить из России.

Помощник машиниста издалека заметил шест с грязно-желтой тряпкой наверху. Он торчал посреди полотна как перст, тряпка слегка колыхалась на ветру.

– Что за черт? – произнес помощник, обращаясь к машинисту.

– Тормози,– процедил машинист сквозь зубы. Он водил поезда уже больше двадцати лет, насмотрелся всякого. Не задавая никаких вопросов, помощник кивнул.

Зашипел сжатый воздух, залязгали сцепки. Тяжелогруженый состав начал снижать ход. Локомотив остановился, не доехав полторы сотни метров до шеста с тряпкой.

Помощник сказал:

– Ну, я пойду… посмотрю, че это там за фигня такая.

– Сиди, дура,– отозвался машинист.– А если там заминировано?

– А? – произнес помощник растерянно.

– Хрен на! Сейчас доложим диспетчеру. Пусть вызывают саперов. А наше дело телячье – привязали и стой.

Помощник снова кивнул.

Саперов ждали почти два часа. Еще час они «колдовали» на дороге, но ничего не нашли. Составу дали зеленый свет. Локомотив прогудел, тронулся, увлекая за собой цепочку вагонов. Происшествие списали на обычное хулиганство.

На задней полуплатформе ехал «террорист». Он устроился вполне комфортно – руками выгреб яму в мелкой, как горох, щебенке и теперь лежал в ней, смотрел в небо. Над ним проплывали облака.

* * *

Андрей приехал, как и обещал, к полудню. Он был на русском армейском джипе с рекламой своей фирмы на борту. Флойд поморщился, проворчал: зачем реклама?

– А что? – спросил Андрей.

– Ни к чему мне твоя реклама,– поморщился адвокат. Он говорил по-английски.

– Ерунда,– ответил Андрей тоже по-английски.– У меня легальный бизнес – никаких проблем.

Флойд ничего на это не ответил, промолчал. С одной стороны, Андрей безусловно прав. но с другой.

А Андрей покосился на адвоката с иронией и сказал:

– Какие проблемы, Уолтер? Россия, кажется, колония Евросоюза. так? А в колониях законы не действуют. Или я не прав?

Флойд улыбнулся. Андрей был ему симпатичен – свободный, раскованный, без комплексов и с чувством юмора. Отлично говорит по-английски. Флойду казалось, что они похожи.

– Отчасти ты, пожалуй, прав,– отозвался Флойд. Потом спросил: – Ты мое снаряжение привез?

– Конечно.– Андрей кивнул в сторону багажного отсека:– Все там.

Флойд не поленился – проверил. Андрей со скептической улыбкой смотрел, как он перебирает содержимое баула.

– Ну что? – спросил он, когда англичанин закончил проверку и вжикнул молнией сумки.– Все в порядке?

– Да,– ответил Флойд.– И знаешь что?

– Что?

– Давай говорить по-русски.

– А давай.

– Как называется этот джип?

– Этот джип, мистер Флойд, называется «козел».

– Что такое «козел»?

Андрей перевел, Флойд рассмеялся.

Когда выехали за город, Флойд сам сел за руль. Конечно, управлять «козлом» после «Лендровера» было тяжеловато, но он быстро приноровился. И даже получал удовольствие от управления этим рычащим чудищем. Андрей расположился на пассажирском сиденье, достал плоскую фляжку. По машине разошелся запах водки. Флойд покосился на Андрея с неудовольствием. А Андрей подмигнул, налил водки в металлический колпачок-стаканчик и спросил адвоката: хочешь? Флойд ответил: нет.

– А зря,– весело произнес Андрей. Он опрокинул содержимое стаканчика в рот, выдохнул и добавил: – Эх, хороша.

– Как ты ее пьешь? – недовольно спросил Флойд.

– С высоким патриотическим чувством, мистер,– ответил Андрей. Он достал пластмассовую коробку, открыл ее и показал Флойду содержимое – бутерброды с икрой: – Будешь?

Флойд ответил:

– Нет.

Андрей сказал:

– А я буду.

Он взял бутерброд с красной икрой, обильно намазанной поверх желтого масла, откусил кусок.

– Как ты это ешь? – поморщился Флойд.– Это же сплошной холестерин.

– А холестерин я выплевываю,– беспечно отозвался Андрей. Флойд не понял, но покачал головой. Андрей съел бутерброд, потер руки и сказал: – Размялись, однако. И, как у нас говорят, между первой и второй пе-рерывчик небольшой.

Флойд только головой покачал. «Козел» ехал на север, в Карелию, в Сортавалу.

* * *

Мерно стучали колеса, изрядно пригревало солнце. Над головой плыли легкие, похожие на перышки облака. Иван лежал в каменной яме, подложив под голову рюкзак. Незаметно для себя он задремал. А когда проснулся, состав стоял. Откуда-то доносилась музыка, слышались нетрезвые голоса. Некоторое время Иван прислушивался. Хотел получить какую-нибудь информацию о своем местонахождении. Но ничего не получил. Три нетрезвых голоса крыли какого-то Дауда Максудовича, который – «сука, чурка гребаная» – опять нагрел при расчете. Да еще пел Витас.

Иван выбрался из своей «берлоги». Все тело болело. Иван подумал: да, не перина. Он глянул в щель в борту платформы. Оказалось, что состав стоит на запасных путях маленькой – всего несколько строений – станции, с обеих сторон лес, а на шпалах, сложенных в штабель у стрелки, сидят три нетрезвых мужичка. Перед ними расстелена газета, а на газете – пластиковая бутылка и пластиковые же стаканчики, котелок, да какая-то закуска. В стороне стоит «Урал» с коляской. Дешевый китайский приемник поет голосом Витаса шлягер «Девушка из Шанхая».

Идиллия, однако, подумал Иван. Он посмотрел на часы – восемь вечера. Значит, ехали около пяти часов. За это время поезд мог проехать и сорок километров, и двести. Некоторое время Иван размышлял: что делать? Потом решил пойти на разведку. Он слез с противоположной стороны состава, критически осмотрел себя: мятый, грязный. Провел рукой по лицу – щетина.

В общем, все «на уровне». Не хватает только перегара, но трое на штабеле этого не заметят.

Иван пролез под вагоном, направился к мужикам. Его увидели, замолчали. реалии последних лет приучили настороженно относиться к чужим.

– Здорово, мужики,– сказал Иван. Вразнобой ответили: здорово. Иван потер щетину.– Подскажите, мужики, куда попал-то я?

– А ты что? Ты откуда?

– Да я это. по пьяни чего-то не пойму, куда забурился. Слова «по пьяни» были мужикам близки и понятны.

Послужили паролем: свой.

– Эва! – сказал один.– Сам-то откуда приехал?

– А поп его маму знает. Бухали с корешами три дня. А может, больше. Не помню сейчас. А где это я?

– Кузнечное в пяти верстах. Догоняешь?

– Кузнечное?

– Ну.

– А где это?

– Да-а! Это ты, братан, сильно, видать, поквасил с корешами. Кузнечное, говорю, рядом. В пяти верстах. До Приозерска – двадцать. Ну, догнал?

Вот оно что, сообразил Иван, я недалеко от Приозер-ска. Все очень удачно получается. Пока.

Самый разговорчивый из мужиков спросил:

– Башка-то трещит?

– Ага,– ответил Иван,– трещит.

– Ну присядь. Плеснем пару капель.

– Спасибо, мужики.

– Рыжий, налей человеку.

Рыжий налил граммов пятьдесят. Подвинул котелок и сказал:

– Спирт у нас… чистый. Но если разводить, то получается говно. Так что лучше запей холодным чаем.

Иван кивнул, взял стаканчик, выпил махом. Сразу запил остывшим чаем из котелка.

– Закуси,– рыжий протянул кусок хлеба с луком.

Руки у Рыжего были грязные, с обломанными ногтями и черной каемкой под ними – руки человека, который зарабатывает на жизнь тяжелым трудом. Скорее всего, вкалывает на железной дороге. Иван благодарно кивнул, взял хлеб. Под внимательным взглядом трех пар глаз начал жевать.

– Сам-то откуда? – спросил разговорчивый. Иван ответил с набитым ртом:

– Из Питкяранты.

– Э-э, куда тебя занесло! Это ж, считай, сто пятьдесят верст будет.

– Ага,– кивнул Иван. Про себя прикинул: значит, до Сортавалы километров сто плюс-минус.– Ага, занесли, понимаешь, черти.

Он прожевал бутерброд, вытащил из кармана сигареты, протянул пачку мужикам. Задымили.

– А как же домой добираться думаешь? – спросил Рыжий.

– Не знаю,– ответил Иван.– Может, вы чего подскажете?

– Э-э, брат. Что ж тут подскажешь? Тут трамвай, понимаешь, не ходит.

– Понимаю. а ежели поезд? – Иван кивнул на состав, на котором приехал.

– Не, не угадал. этот товарняк к чухонцам идет.

– Вот я попал,– произнес Иван, присаживаясь на корточки.– А может, подбросите? – Теперь Иван кивнул на мотоцикл.

Рыжий посмотрел на Ивана скептически.

– Я заплачу,– произнес Иван.– Деньги есть.

Он похлопал себя по карману. Рыжий почесал в затылке. Иван вытащил бумажник, раскрыл его, демонстрируя наличность. Рыжий улыбнулся и сказал:

– До Сортавалы подброшу. А дальше не могу – извини.

– Идет,– сказал Иван. Все складывалось на удивление хорошо.

Через полчаса он сидел в коляске мотоцикла. «Урал» катил по грунтовке.

* * *

До Сортавалы осталось километров двадцать, когда Флойд остановил машину и толкнул локтем задремавшего Андрея.

– Андрей,– сказал Флойд,– просыпайся. Тот сразу открыл глаза: что случилось?

– Ничего. Я пойду в лес.

– Погоди. А как же культурная программа? – удивился Андрей.

– Какая, к черту, культурная программа?

– Какая-какая? Традиционная: финская сауна, русская водка, русские девки. У меня все на мази… в смысле, все готово.

– Это потом,– поморщился Флойд.– Сейчас – на охоту.

Андрей помассировал ладонями лицо, потом внимательно посмотрел на англичанина. Сказал:

– Вот уж действительно: охота пуще неволи.

Флойд вытащил из внутреннего кармана куртки бумажник. Подумал: весь мир давно перешел на электронные деньги и только в России по старинке предпочитают наличные. Он отсчитал аванс, протянул Андрею. Андрей пересчитал, сказал: о'кей.

Флойд залез в багажный отсек, вжикнул молнией баула и достал из него камуфлированный рюкзак.

– Ни пуха ни пера,– сказал Андрей. Флойд уже знал, что на это пожелание положено отвечать: к черту. Флойд ответил: к черту! – пожал Андрею руку и двинулся в сторону леса.

Андрей посмотрел ему вслед, сплюнул и пробормотал:

– Вот ведь сволочь какая.

Движок «Урала» фыркнул раз, другой и замолчал. Мотоцикл по инерции скатился с горки, остановился в ложбинке под скалой. Сразу сделалось очень тихо.

– Что случилось? – спросил Иван. Рыжий бодро ответил:

– Ща, командир. Ты не ссы. Ща все будет… я свою технику знаю, враз все налажу.

Рыжий слез с мотоцикла, Иван выбрался из коляски. Ноги затекли, да и вообще тело отзывалось болью. Особенно болела спина и плечо – по ним «прогулялась» дубинка эстонского «терминатора». Иван сделал несколько шагов в сторону – отлить. Когда вернулся, увидел, что Рыжий достает из кармана пластиковую бутылку.

– Э-э, Валера! Ты чего это?

– Давай-ка, Игореха, по каплюхе для сугрева.

– Куда тебе? Ты же и так кривой.

– Да не ссы. Я свою технику.

Рыжий достал складной стаканчик, налил спирту – эх, разбавить нечем! – выпил. задохнулся, на глазах выступили слезы.

– У-ух, вражина,– произнес он, когда к нему вернулась способность говорить.– Я, блин, свою технику, как два пальца.– Он протянул Ивану бутылку: – Будешь?

Иван взял бутылку, завернул пробку и сунул ее в карман.

– Ты чего? – оскорбился рыжий.

– А ничего. Нам же ехать надо. Доедем до Сортава-лы – верну. Давай заводи свою шарманку.

Рыжий «заводил шарманку» минут двадцать. Потом сказал:

– Во блин! В бога, в душу, в мать! Непруха, брат.

– Что случилось?

– Да у нас же бензин кончился. Иван выругался. Потом спросил:

– И что теперь?

– А ничего. теперь, брат, только пехом.

– А может, перехватим у кого пару литров?

– У кого? Здесь, брат, и днем-то почти не ездят. Сам видел – дорога почти пустая. А уж ночью и подавно. И уж никто не остановится. Кому же хочется головы лишиться?

Иван присел на борт коляски, достал сигареты и протянул пачку Рыжему. Закурили. С той стороны, откуда они приехали, донесся звук мотора.

– О! – сказал Иван, прислушиваясь.– Кажись, едет кто-то.

Звук приближался. Иван сказал:

– Сейчас попробуем раздобыть бензин.

– Да хрен там! – вяло отозвался Рыжий.– Никто здесь не остановится – проверено.

– А я попробую.

Навороченный УАЗ обдал светом фар, проехал мимо. На борту была размещена реклама. Иван успел прочитать только слово «Hunting».

– А я говорил,– буркнул Рыжий. Иван выплюнул сигарету, спросил:

– Сколько еще осталось до Сортавалы?

– Километров шесть-семь.

Уолтер Флойд шел по карельскому лесу. Если бы сейчас его увидели его клиенты или сотрудники, то навряд ли они узнали бы адвоката. На нем был камуфляж от фирмы «Deerhunter» с бесшумным внешним слоем из микрофлиса, высокие шнурованные ботинки фирмы «Ва1в8». На поясе висела кожаная кобура с пистолетом «парабеллум» и эсэсовский кинжал в ножнах. За спиной Флойда был экспедиционный ранец, а в правой руке – охотничий арбалет. Уолтер Флойд шел легко и бесшумно. Он направлялся на юго-восток, к берегу Ладожского озера. Согласно показаниям навигатора джи-пиэс, до берега было около двух километров.

Мистер Флойд чувствовал себя очень хорошо. На охоте он всегда чувствовал себя хорошо. На русской охоте особенно хорошо.

Иван шагал вдоль дороги. Дорога петляла между скал, ныряла вверх-вниз. Идти было трудно, но он шел. Шесть-семь километров – не расстояние. За полтора-два. ну пусть за два с половиной часа он все-таки доберется до Сортавалы, а там – Слон. Слоняра там. А уж Слон-то поможет, Слон обязательно поможет. Иван миновал еще один поворот, за деревьями справа мелькнула водная гладь – Ладога. Он прошел еще метров сто и увидел упавший на землю указатель. Подошел ближе и прочитал: «Сортавала 17 км». Он остановился и смачно выругался.

Было очевидно, что семнадцать километров ему не осилить. По крайней мере одним броском. Значит, необходим отдых. Иван двинулся прочь от дороги, в сторону озера. Вскоре нашел место для привала.

Добычу Флойд нашел довольно быстро. Оленей было двое. Они сидели у костра на берегу небольшого лесного озера, что-то варили в котелке. Надо полагать, рыбаки. Флойд… вернее, уже не Флойд, а Hunter – под этим неоригинальным ником Флойд был известен в Сети, на сайте свободных охотников,– достал бинокль и внимательно рассмотрел оленей.

Олени ему понравились – молодые и трезвые. Второе обстоятельство здесь, в России, имеет особую ценность – здесь в любой день нетрезв каждый третий. А пьяный олень – не очень интересный олень. Хотя, конечно, и трезвые иногда ни на что не годятся.

...Охотник вспомнил свою первую охоту в России. Началось все с того, что он наткнулся на страничку Андрея в Сети. И подумал: а что, если?.. Он написал Андрею, тот ответил. Довольно прозрачно намекнул на «экзотическую» охоту. А Флойд уже кое-что слышал об «экзотических» охотах в России. На некоторых сайтах мелькала такая информация. Разумеется, анонимно. В большинстве случаев речь шла не об охоте как таковой, а об элементарном убийстве. Сопляки с прозвищами типа «Мясник Билл», «Людоед Пью», «Большой Нож» или «Свирепый Кастет» рассказывали, как они развлекались в России. Как правило, они ехали туда в качестве туристов. А уж там покупали нож или топорик и отправлялись на «подвиги». Редко в одиночку, чаще – стаей нападали на бомжей, на случайных прохожих, резали, рубили или просто забивали ногами и кастетами до смерти. «Подвиги» фиксировали на камеру, выкладывали в Сети… Флойд такую «охоту» не признавал, «мясников» презирал. В известном смысле это напоминало ему школьную забаву – «happy slapping». А были еще и так называемые «факельщики». Они обливали жертву бензином и поджигали. В августе прошлого года Флойд прилетел в Санкт-Петербург, встретился с Андреем. Потолковали, Андрей объяснил условия, и уже на другой день Флойд вышел на свою первую охоту. В тот раз все началось так же – он выследил двух оленей. Это были молодые, крепкие, да еще и вооруженные охотничьими ружьями мужчины. С ними была собака. Флойд «сделал» всех, включая собаку. И сам чуть не погиб – один из оленей, которого Флойд посчитал убитым, оказался живым и выстрелил во Флойда. Промазал, хотя бил картечью с пяти метров. Флойд вкатил в него три пули из «парабеллума». Впечатление та, первая охота оставила сильнейшее. Такого крутого драйва Флойд не испытывал даже когда охотился на тигра.

Через восьмикратный цейссовский бинокль с фтористыми стеклами Охотник рассмотрел оленей очень подробно. Он видел даже щетину на небритых лицах оленей. Один из них был курносый и совсем молодой – лет двадцать на вид. Второй – постарше, лет тридцати, с раскосыми восточными глазами. Охотник видел, как ходит вверх-вниз кадык старшего, когда, закидывая назад голову, он пьет пиво из бутылки. Жаль, что они без оружия, подумал Охотник. Было бы интересней, если бы как в тот, первый раз. Тем не менее Охотник решил взять этих оленей. Он убрал бинокль в наружный карман и двинулся в сторону костра. Вскоре подошел на расстояние около шестидесяти ярдов – вполне подходящая дистанция для выстрела из профессионального блочного арбалета.

Олени сидели у костра и ни о чем не подозревали. Одним движением рычага Охотник взвел тетиву арбалета и положил тридцатипятиграммовый фибергласовый болт на направляющую. Закаленный наконечник болта хищно ощерился тремя стальными лезвиями. Извлечь такую стрелу из тела невозможно – можно только вырезать. А проникает она глубоко – острый наконечник легко раздвигает ребра, входит в тело более чем на полфута. Флойд вспомнил кабана, которого он добыл, когда еще только начинал охотиться с арбалетом. Болт вошел кабану в подбрюшье по самое оперение. Зверь сел на задние ноги и закричал… Тогда Флойд еще не знал, что такое охота на двуногого зверя.

Охотник не пользовался новомодными «интеллектуальными» прицелами – что это за стрельба, когда за тебя почти все делает компьютер? Он предпочитал обычный электронно-коллиматорный прицел с лазерным дальномером. С ним без всяких тебе «интеллектов» можно весьма качественно стрелять в сумерках и по быстро движущейся цели. Охотник включил прицел, поднял арбалет к плечу. Он физически ощущал напряжение высокомодульного композитного лука. Несколько секунд Охотник решал, кто из оленей станет первым. Решил: курносый. Красная точка прицельной марки легла на плечо курносого парня. Повернув голову к своему товарищу, он, улыбаясь, что-то говорил. Охотник не собирался убивать сразу. С первой охоты утекло много воды. Тогда он очень быстро перебил людей и собаку. это слишком просто. С первой охоты утекло много крови, Охотник стал опытным, у него выработался свой стиль. Он понял, что гораздо интереснее поиграть с оленем. А для этого нужно поднять его. Когда оленей двое, это очень просто.

Охотник прикинул: ветра практически нет. Это значит, что стрела гарантированно попадет туда, куда нужно – в тире на дистанции пятьдесят ярдов он вгонял болт в кружок размером с золотой соверен. Охотник затаил дыхание, указательный палец плавно нажал на спуск. С еле слышным упругим шорохом распрямились плечи лука. Со скоростью триста десять футов в секунду болт начал свой короткий полет. Он бесшумно преодолел шестьдесят ярдов сумерек, пробил стеганый ватник под ключицей, пронзил человеческую плоть и глубоко вошел в сосну за спиной оленя. Олень вскрикнул, а Охотник удовлетворенно усмехнулся – прекрасный выстрел. Олень инстинктивно попытался вскочить, но, разумеется, не смог – болт пригвоздил его к сосне. Второй олень, вытаращив глаза, пялился на оперение болта.

Охотник стремительно взвел тетиву и положил новый болт. Ему требовалось не больше шести секунд, чтобы перезарядить арбалет,– результат длительных тренировок.

Место для привала Иван выбрал под скалой – она образовывала естественный козырек и создавала укрытие на случай дождя. В углублении под скалой еще сохранялись остатки снега. Видно, что здесь уже останавливались и до Ивана,– чернело кострище, вокруг него стояли несколько чурбаков. Небо затянуло низкими плотными облаками, как-то очень быстро опустились сумерки. Иван прикинул: с дороги это место не видно, можно развести костерок. Он собрал дровишки, чиркнул зажигалкой – вспыхнула береста, язычки огня побежали по сложенным в шалашик тонким сосновым веткам. Иван снял рюкзак и присел на чурбак. Пламя набирало силу, разрасталось, поднималось вверх, захватывало все больше пищи. Через две минуты костер уже давал тепло. И сразу стало как-то веселее. Иван закурил, спросил сам себя: что, Ваня, весело тебе? – Ага.– А вот веселиться-то у тебя нет никаких оснований. Положение у тебя, в сущности, говенное, дорогой товарищ. До сих пор тебе везло. Как нынче говорят, тупо везло. В данном случае абсолютно правильное определение: тупо. Тебе повезло на рынке. Повезло?! Как раз на рынке-то и начались все проблемы! Из-за этого деда-ветерана я вляпался по уши в говно. Не надо! Не надо валить на деда. Дед не заставлял тебя вписываться в схватку с «Терминатором». Сам влез, и не надо теперь искать виноватых. Ладно, давай думать, как жить дальше.

Итак, задача номер один: добраться до Сортавалы, до Слона. А это семнадцать километров. Как минимум, три с половиной часа пешего хода. Реально никак не меньше четырех, а учитывая необходимость привалов, нужно рассчитывать на все пять. А чтобы хорошо идти, нужны силы. Иван расстегнул клапан своего «рабочего» рюкзака. После одного случая, когда дежурство растянулось почти на двое суток, он стал носить с собой НЗ – пачку печенья, плитку шоколада, пару пакетиков чая, сигареты и спички. Он вытащил жестяную банку, в которой хранил НЗ, снял крышку, достал печенье.

Раненый закричал от боли, и второй олень наконец-то понял, что находится в опасности. Охотник ждал, какие шаги он предпримет. Олени ведут себя по-разному. Кто-то пытается убежать, кто-то – спрятаться, а бывают такие, кого просто парализует от страха. Это очень скучно. Идеальным вариантом была бы дуэль. То есть ситуация, когда олень достанет припрятанный ствол (Андрей говорил, что тут у многих есть оружие,– браконьерят потихонечку) и вступит в перестрелку… Однако в реальной жизни такого пока не происходило.

Охотник терпеливо ждал. Второй олень повел себя неразумно – он встал на колени рядом с раненым и попытался вырвать стрелу. Идиот! Охотник прицелился в раненого. На этот раз в сердце. Негромко хлопнула тетива, болт сорвался с направляющей. Через секунду он пробил грудину раненого, разорвал аорту, пробил лопатку и вонзился в сосну. Первый олень судорожно дернулся и замолчал. Второй не сразу понял, что произошло. А когда увидел оперение болта рядом со своей рукой, замер. Потом стремительно метнулся в темноту. Начал что-то понимать, подумал Охотник.

Он вновь зарядил арбалет и двинулся в сторону костра. Он шел легко и почти бесшумно. Взведенный арбалет нес вертикально, упирая приклад в согнутую в локте правую руку. Охотник шагал к костру, немного забирая в сторону. Спустя полторы минуты он был в семи метрах от костра. Он хорошо видел обоих оленей – курносого, насмерть прибитого к сосне, и второго – еще живого, но уже фактически мертвого. Он стоял в нескольких метрах от костра, прячась в тени, сжимал в руке маленький топорик и, кажется, готовился к схватке. Охотник одобрительно подумал: молодец. Молодец, но глупо. Твой топорик тебе не поможет. Смерть уже пришла за тобой. Несколько секунд Охотник наблюдал, как озирается мужественный, но глупый олень. Если бы он попытался убежать, то шанс – пусть и небольшой – у него был бы. А теперь. Охотник негромко окликнул: «Эй!.. »

Олень замер, а Охотник повторил:

– Эй, ты, мужик!

Олень медленно повернул голову и наконец-то увидел убийцу.

– Беги! – приказал ему Охотник по-русски.– Беги. Это есть твой шанс.

Эту фразу он выучил одной из первых. Произнес ее относительно чисто. И по-английски добавил: хотя шансов у тебя нет.

Олень оскалил зубы, зло произнес:

– Ах ты, сука!

Слово «сука» Охотник понял.

– Беги! – уверенно повторил Охотник. Олень сделал шаг навстречу. сказал что-то. Охотник не понял, но догадался, что это никак не просьба о пощаде. Нетрудно догадаться. Олень сделал еще пару шагов. Теперь он был в свете костра, в азиатских глазах его читалась такая отчаянная решимость, что Охотник невольно остановился.

– Беги,– в третий раз произнес он, указывая арбалетом в сторону озера. Олень снова что-то произнес и замахнулся топориком. Охотник выругался по-русски и нажал на спуск. Стрела попала в горло, олень мгновенно уронил голову – наконечник перебил позвонки. Топорик вывалился из руки, упал на гранит, высек искру. Олень упал.

Охотник перешагнул через мертвеца, присел рядом с молодым, прибитым болтами к сосне, некоторое время сидел, смотрел на языки огня. Думал: ну вот и открыл сезон. Он улыбнулся и потрепал мертвеца по щеке.

Иван сидел у костра, жевал безвкусное печенье. Показалось, что кто-то кричит. Иван насторожился, прислушался, но ничего не услышал. Он подумал: кричали или показалось? А черт его знает. Может, кричали. А может, нет. Он сжевал все печенье, сунул руку в карман за сигаретами и вытащил бутылку со спиртом, которую реквизировал у Рыжего и забыл отдать. Подумал: Валера сейчас меня «ласковым матерным словом», поди, вспоминает. Он бросил бутылку в рюкзак, подумал: чайку бы сейчас. Чай есть, вода, то есть снег, есть, чайника нет. Взгляд упал на банку, в которой хранился НЗ. Вот и «чайник». Иван достал складной нож «Сталкер», прорезал два отверстия в боковинах банки и пропустил через них прутик. Потом зачерпнул в расщелине серого ноздреватого снега с хвоинками и пристроил «чайник» над костром.

Глядя, как языки огня лижут дно импровизированного котелка, со злой иронией подумал: ну что, Ваня,– жизнь, кажется, налаживается?

Охотник достал из кармана камуфляжа плоскую флягу, отвинтил колпачок и сделал маленький глоток виски: поздравляю с открытием нового сезона. Надеюсь, он будет удачным.

Он завернул колпачок фляги, убрал ее в карман. Теперь настало время подумать о ночлеге. Охотник поднялся с бревна и двинулся в сторону озера. Он шел неторопливо, наслаждался красотой этого замечательного края. Он ощущал себя сильным и свободным, молодым хищником, от одного присутствия которого трепещет все живое в лесу. Он вспомнил, как Андрей спросил: а как же культурная программа?.. Извини, дружище, у меня своя программа. Моралистам она покажется дикой, но именно она дает мне ощущение полноты жизни.

Охотник поднялся на вершину скалы. Отсюда открылся великолепный вид на Ладогу. Несколько минут Охотник любовался широким водным пространством и островами. Потом перевел взгляд на север. и увидел костер. Он достал бинокль, навел его на огонек вдали. Разглядел одинокого оленя у костра. Кажется, он тоже что-то варил на костре. Вполне возможно, что, как и те двое, он варит рыбный суп. Андрей называет такой суп «уха».

Охотник засек направление, убрал бинокль и спустился со скалы. До костра было около семисот ярдов.

Иван снял котелок с огня, поставил его на чурбан и бросил в кипящую воду два пакетика с чаем. Подумал: может, замастрячить пунш по рецепту Слона? А пунш Слон делал так: прогревал кружку и наливал полкружки очень крепкого чаю. Желательно с лимоном. И доливал доверху водкой. Пить это атомное пойло было почти невозможно. Сначала. А потом – ничего, многим даже нравилось. Иван достал из рюкзака бутылку со спиртом. и услышал тихий голос шамана в голове.

Охотник подошел на расстояние выстрела и рассматривал оленя. Собственно, он рассматривал не столько самого оленя, сколько его «бивак» – высматривал оружие. Но оружия и у этого оленя не было… Охотник снял с плеча арбалет. Пошел мелкий дождь.

Иван замер, а голос шамана сделался громче.

Охотник взвел арбалет.

Голос шамана быстро набирал силу, вибрировал, вибрировал. Иван бросил бутылку в рюкзак и застегнул его.

Охотник положил стрелу на направляющую, упер приклад арбалета в плечо. Он хорошо видел затылок оленя в прицеле… Жаль, что у этого оленя нет оружия. Но ничего, может, он не все инстинкты пропил, может, он хотя бы бегать умеет. Сейчас я его «пошевелю» и погоню в сторону озера. Охотник перенес прицел на рюкзак оленя.

Склонившись над рюкзаком, Иван незаметно осматривался, прислушивался. В лесу было очень тихо, не шевелился ни один лист. Еле слышно шуршал мелкий дождик. Надо уходить, думал Иван. Немедленно надо уходить отсюда. Он не понимал, что происходит и откуда исходит угроза. Иван взялся за лямки рюкзака. в это момент рюкзак сильно рвануло из рук. Иван ничего не понял, он инстинктивно прижал рюкзак к себе и только после этого разглядел пробившую рюкзак стрелу – с одной стороны наконечник, с другой наполовину ушедшее внутрь рюкзака оперение. Иван метнулся прочь от костра – в полумрак, в котором он не так виден. Он все делал автоматически, на уровне инстинкта… Шаман булькал горлом, скрежетал.

Охотник довольно усмехнулся: проворный малый и соображает быстро. Как будто почувствовал что. Охотник быстро перезарядил арбалет, двинулся вперед.

Иван скатился по склону, вскочил и побежал в сторону озера. Беги, олень, беги – ты бежишь туда, куда гонит тебя хищник.

Охотник нес взведенный арбалет «стволом» вверх, упирая приклад в локтевой сгиб. Композитный углеродный лук позволял часами держать арбалет взведенным без «усталости». Охотник отлично слышал оленя – тот хрустел ветками так, что нельзя не услышать. По звуку было понятно, что олень движется в сторону озера. Так все и было задумано: олень инстинктивно убегал в направлении, противоположном тому, откуда прилетела стрела. Беги, олень, беги. На берегу тебе деться некуда.

Иван остановился, укрылся за стволом раздвоенной сосны. Он тяжело дышал – так, как будто пробежал не триста метров, а километр. Колотилось сердце. И. было не по себе.

Только спустя секунд двадцать Иван заставил себя выглянуть в развилку между стволов. Лес казался пустым, безжизненным. Иван вглядывался и вслушивался в сумерки, но все было тихо. Если бы не стрела, торчащая из рюкзака, то можно было бы подумать, что это – бред, игра расшалившихся нервов. Иван посмотрел на рюкзак и потрогал пальцем наконечник. И больно уколол палец. Нет, это не бред. Не сон. И не галлюцинация. Это – реальность. Странная, сюрреалистическая, но все же реальность. Иван подумал: нужно уходить. Немедленно. Неважно куда. Просто – уходить отсюда. Он надел рюкзак на плечи. И тут подал голос шаман. А через несколько секунд в дерево ударила стрела. Она вонзилась рядом с головой Ивана, завибрировала.

Охотник шел за оленем. Он мог бы снять оленя чисто, одним выстрелом, но не стал этого делать. Пока поиграем, решил Охотник. Я выгоню его на берег. И там возьму.

Стрела камертонно – в унисон с голосом шамана – вибрировала. Иван снова побежал. Он прорвался сквозь густой ельник, выскочил на берег. Здесь, на каменистом, почти лишенном растительности берегу, он был как на ладони. И бежать некуда – дальше только вода. Иван присел за камнем, с тоской посмотрел назад, на лес… Шаман в голове бушевал, заходился… Сейчас выстрелит, подумал Иван. Спустя секунду стрела ударила в камень, высекла искры.

Иван уже не контролировал себя. Он вскочил, бросился бежать вдоль берега. Ему доводилось бывать под огнем. И это тоже было страшно. Страшно, но не так, как сейчас. Там все было понятно: война. Враги. И эти враги хотят тебя убить. Страшно, но понятно. А здесь творилось что-то невообразимое, что-то на грани чертовщины. И все происходило в полной тишине. если не считать стенаний шамана в голове. Все это было похоже на кошмарный сон. Но самое страшное заключалось в том, что это не было сном.

Иван пробежал около двухсот метров и уперся в скальную гряду. Шестиметровой отвесной стеной она перегородила путь к отступлению. Одно «крыло» уходило, насколько видит глаз, на берег, другое – в озеро. Бежать к лесу? Нельзя. Там – смерть. К озеру?

Иван бросил взгляд на озеро, на синюю воду с белыми пятнами льдин. Отделенный от берега широким проливом, лежал на воде небольшой островок – груда камней и низкая сосенка. До него было около двухсот метров ледяной ладожской воды. Иван принял решение и вошел в воду. Она обожгла ноги. Он вошел по грудь, вода перехватила дыхание. Иван стиснул зубы и поплыл.

Охотник с интересом смотрел на плывущего оленя. Думал: на сколько же тебя хватит? Температура воды около нуля. По Цельсию, разумеется… В ней еще льдины плавают! В такой воде человек может находиться три-четыре минуты. Максимум. Потом наступает переохлаждение. И – неизбежно – смерть. Охотник присел на камень и стал наблюдать за оленем. Было очевидно, что олень плывет к островку. Охотник заключил сам с собой пари, что не доплывет.

Тысячи ледяных игл впивались в тело. Доставали до костей. Иван плыл. Спустя минуту он уже почти ничего не чувствовал и даже не слышал шамана. Плыл. Намокшая одежда сковывала движения и тянула вниз. Спустя две минуты он не понимал, работает еще сердце или уже остановилось. Он плыл, он отталкивал мелкие льдины, стремился к островку – нагромождению каменных глыб, выступающих из воды. Он рвался изо всех сил, но спасительный островок почти не приближался. Мокрая одежда тянула вниз. Он понял, что не доплывет. Осознал это вдруг – четко и даже как-то равнодушно. Подумал о себе как о постороннем: не доплыть. Ему не доплыть… Осталось каких-то пятьдесят метров, но ему не доплыть. Вдруг стало тепло. Захотелось лечь на спину и закрыть глаза. И лежать в этой ласковой воде… под этим ласковым дождем. Он приказал себе: плыви. Плыви, сволочь. Плыви, слабак. И он плыл дальше.

.Он уже глотал воду, когда уткнулся лицом в камень. Он ухватился за мокрый и скользкий гранит и вытащил, выбросил себя из воды, лег на камни.

Охотник на берегу удивленно покачал головой: доплыл… Ай да олень! Но все равно долго не проживет – без теплой сухой одежды он обречен. Охотник представил себя на месте оленя, и его аж передернуло. Охотник покачал головой, поднялся и пошел прочь. Прощай, олень.

Иван лег на камни. В первый момент они показались теплыми. Сил не было вовсе. И мыслей. Сил не было даже на то, чтобы оглянуться, бросить взгляд на берег.

Он не знал, сколько пролежал без движения. Может быть, три минуты, может – тридцать. Он приказал себе: вставай.

– Зачем?

– Вставай, иначе погибнешь.

С каким-то равнодушием он подумал: вставай не вставай, все равно погибнешь.

Превозмогая себя, Иван поднялся, снял рюкзак. Вдруг вспомнил, что в рюкзаке есть спирт. Негнущимися пальцами расстегнул клапан, вытащил бутылку. Сделал глоток, и его сразу вырвало смесью ладожской воды, печенья и спирта. Он приказал себе: пей! – и стал

глотать спирт. Его колотило. Он стискивал зубами пластиковое горлышко, заталкивал в себя спирт, не ощущая ни крепости, ни отвратительного вкуса. Через пару минут (показалось, через час) он почувствовал идущее изнутри тепло. Через пять появилась способность соображать. Он хорошо понимал, что это тепло обманчиво. Нужен огонь. Непременно нужен огонь. Нужно снять с себя мокрое и развести огонь.

Он стащил с себя мокрую одежду, стал собирать плавник. Его было мало, но все же Иван собрал кучу разнокалиберных дровишек.

Сырой плавник не хотел загораться. Иван плеснул на него спиртом и все-таки запалил костерок. Огонь охватил дрова синеватыми щупальцами. Иван вытянул над огнем руки. Подумал: смешно, наверно, выглядит со стороны: голый мужик у костра на груде камней посреди Ладожского озера… Р-р-робинзон, бля!

Подумал – и пьяновато рассмеялся.

Катер шел в километре от берега, слегка покачивался на длинной волне. Черный, без ходовых огней, он был практически невидим. На штурвале стоял Ворон.

– Костер на берегу! – сказал вдруг Братишка.

– Где? – спросил Ворон.

– Думаю, что как раз там, где нам и надо,– аккурат, где сельга 1 в залив выходит,– ответил Братишка.

Ворон стал всматриваться, но ничего не увидел:

– Да где? Нет там ни хрена.

– Чуть левее смотрите – там остров.

– Верно,– отозвался Ворон,– теперь вижу – костер.– И одобрительно добавил: – Глазастый… А принеси-ка, Саша, бинокль.

Сельга – каменная гряда по-карельски.

Братишка нырнул в рубку и вернулся с биноклем, поднес его к глазам, покрутил колесико настройки. Спустя полминуты удивленно произнес:

– Да он там у костра. голый.

– Кто голый? – спросил Ворон.

– А черт тут разберешь. Похоже, Сайгон это.

– А Носик?

– А Носика не видать.

– Во дают,– буркнул Ворон.– Чего их на остров занесло? И где, интересно, курносый?

Ворон переложил штурвал вправо, катер послушно изменил курс, двинулся к острову. Ситуация Ворону не нравилась.

Костер разгорелся, начал давать реальное тепло. Иван впитывал его каждой клеточкой тела. Он пребывал в эйфории от выпитого спирта, своего спасения и – главное – от костра. Он наслаждался теплом и не отдавал себе отчет, что положение у него дрянь,– ров на этом острове практически нет. Их не хватит даже на то, чтобы высушить одежду. Еды у него тоже нет – не считать же едой одну-единственную шоколадку. Да и спирту осталось всего на несколько глотков.

Шли на запасном двигателе, на самых малых. Пятисильный «меркюри» работал почти бесшумно, шепотом. Когда подошли метров на триста, Ворон и вовсе заглушил двигатель. В полной тишине катер продолжал двигаться по инерции.

– Это не Сайгон,– произнес Братишка, опуская бинокль.

– Носик, что ли?

– Нет. Не Носик это.

– А кто?

– Не знаю. Мужик голый.

– Дай-ка бинокль,– Ворон протянул руку, Братишка вложил в нее бинокль. Ворон покрутил барабанчик настройки, всмотрелся и тихо чертыхнулся.

– Что будем делать? – спросил Братишка.

– Думать.

Иван не догадывался, что из сгустившихся сумерек за ним наблюдают две пары глаз. Он сидел, привалившись спиной к камню, и смотрел на огонь. Это было очень приятно – смотреть на огонь. Иван был уверен, что нет на свете ничего приятнее, чем смотреть на огонь и впитывать его тепло. Особенно если спина твоя надежно защищена каменной глыбой. А потом он услышал звук лодочного мотора и механически отметил: звук мотора. Лодка плывет. Он просто отметил этот факт и тут же забыл про него – плывет лодка и пусть себе плывет. Но спустя минуту звук приблизился, и он осознал, что лодка плывет к острову.

Обитый стальной полосой форштевень катера стукнулся о камень, с бака спрыгнул крепкий молодой мужчина в штормовке. Второй – постарше, остался стоять у штурвала.

– Господину Робинзону привет,– довольно развязно произнес пришелец.

– Здравствуйте,– ответил Иван. Он стоял у костра. Из одежды на нем была рубаха, повязанная вокруг пояса. В левой руке за спиной Иван сжимал свой пистолет. Впрочем, он не был уверен, что «дерринджер» сможет стрелять после того как побывал в воде.

Человек, который стоял за штурвалом, кивнул головой.

Иван прислушивался к себе, но шаман молчал.

– Проблемы? – спросил молодой.

– Есть маленько,– отозвался Иван.

– Маленько? – скептически спросил молодой.– Ну, если это называется «маленько», то я, в натуре, папа римский.

На это нужно было что-то отвечать. Иван улыбнулся через силу, сказал:

– Да я того… рыбачил. Приплыл сюда, на островок. А лодку не привязал… унесло ветром. Пытался догнать. вплавь. но не смог. Ветер был сильный,– Иван говорил и сам понимал, что звучит все это как-то неубедительно. Молодой, однако, внимательно слушал и даже кивал. Иван закончил свой рассказ вопросом:– На берег перевезете?

– На берег-то? – Молодой обернулся к тому, что стоял на штурвале.– Перевезем Робинзона на берег, Василь Иваныч?

В действительности Ворона звали Алексеем Васильевичем, но, во-первых, использовать настоящее имя при посторонних было нежелательно, а во-вторых, настоящего имени-отчества Ворона Братишка не знал.

– Чего ж не перевезти? – отозвался Ворон.– Перевезем.– И – Ивану: – А вы что же – один здесь?

– Один.

– Одного-то без проблем перевезем.

– Вот спасибо… Я сейчас соберусь.

Иван быстро собрал одежду, подхватил рюкзак. Возбужденный, нетрезвый, он не замечал, что на него смотрят тяжело, с недоверием. Он залез на борт катера, прошел по палубе вдоль рубки, спрыгнул в кокпит и поставил рюкзак на банку.

– Спасибо,– сказал Иван. Он протянул руку, представился: – Меня зовут Иван.

Молодой оттолкнул катер, запрыгнул на нос. Катер закачался.

– Очень приятно,– ответил Ворон.– Василий Иваныч.– Он пожал протянутую руку и добавил: – Вы в рубку забирайтесь. Будем вас горячим чаем поить.

Молодой распахнул низенькую дверь, Иван, пригнувшись, скользнул внутрь рубки. Неярко светил аккумуляторный фонарь, освещал более чем скромный интерьер: два узких дивана буквой «Г», откидной столик, полка. Иван сел на диван. За дверью рубки негромко затарахтел мотор, катер начал разворачиваться. Вслед за Иваном вошел «Василий Иваныч» – Ворон. Сказал:

– Сейчас напоим вас горячим чаем. А то захвораете.

– Спасибо. мне бы какую одежонку.

– Вот с этим проблема. Тут, знаете ли, не бутик,– доброжелательно улыбнувшись, сказал Ворон.– Но кое-что найдем.

Он поднял крышку дивана-рундука, подал Ивану серое байковое одеяло. Иван завернулся в него. Одеяло кололось, но это было даже приятно. Откуда-то появился термос и металлическая кружка. Ворон налил в кружку темный горячий чай, по рубке распространился ароматный запах.

Иван посмотрел в маленький, размером с тарелку, иллюминатор, спросил:

– Куда мы сейчас плывем?

– А вам куда надо?

– Мне? Мне бы в Сортавалу. Можно в Сортавалу? Я заплачу.

– В Сортавалу-то? Можно. Чего ж нельзя? Вы пейте чай, пейте.

– Спасибо,– Иван взял кружку в руки. В рубку вошел и присел на краешек дивана молодой. Ворон спросил: – Так что с вами случилось?

Иван сделал глоток. Чай был крепкий и почти несладкий.

– Я рыбачил. Приплыл с берега на этот островок. А лодку унесло ветром. Ветер сильный был.

– Понятно,– кивнул головой Ворон.– Когда это было?

– Час назад. Или два.

– Ага, понятно,– Ворон снова кивнул головой. Потом сказал: – Давай, Петруха.

Братишка белозубо улыбнулся Ивану и ударил его в солнечное сплетение. Иван поперхнулся горячим чаем, потемнело в глазах. Братишка ударил ребром ладони по шее, и Иван потерял сознание.

– Свяжи его, Саша,– сказал Ворон.– И давай-ка тщательно посмотрим его шмотки – нет ли там какого сюрприза?

Иван открыл глаза. Тарахтел двигатель, катер слегка покачивался на волне. Иван лежал на полу рубки, а на диване сидел тот мужчина, что постарше. Молодого не было. Видимо, стоял на штурвале.

Иван попытался сесть и понял, что руки связаны за спиной.

– Ну как самочувствие, господин Робинзон? Самочувствие было хуже некуда – Ивана мутило.

Болело, кажется, все тело.

– Вы что же делаете? – буркнул Иван.

Ворон не ответил. А напротив, задал встречный вопрос:

– Откуда ты взялся, герой?

– Я говорил: на рыбалку приехал… Лодку унесло ветром.

– Не было! – сказал, глядя в глаза Ивану, Ворон.– Не было сегодня сильного ветра. Но даже если был, то был юго-восточный. Знаешь, что это значит?

– Что?

– А то, что унесенную ветром лодку непременно прибило бы к берегу. Мы осмотрели залив – нет там никакой лодки.

Несколько секунд Иван молчал. Потом спросил:

– И что?

– А то, что ты темнишь. А мы не очень любим тех, кто нам врет. И уж тем более не верим им.

– Да кто вы такие? Кто дал вам право людей вязать?

– Что касается права: право нам никто не давал – мы сами взяли. А кто мы такие, ты, я думаю, знаешь. Потому что кажется мне, что ты, дружок, не случайно здесь нарисовался.

Иван все-таки сел, прислонился к стене. Сразу увидел: на диване разложены его вещи. Отдельно на столике – документы, деньги, «дерринджер».

– Ну,– произнес Ворон. Его голос и интонации изменились. В них появилась скрытая угроза.– Сам расскажешь, или тебе помочь?

– Что рассказывать-то?

– Кто ты такой и как оказался здесь. Лысый прислал?

– Я не знаю никакого лысого.

– А мне говорили, что полковник Лысенко лично встречается с агентами, которые идут на внедрение.

Иван молчал.

– Молчишь, дружок? – голос Ворона вновь изменился. Теперь он просто источал угрозу.– Ты же отлично понимаешь, что мы запросто тебя разговорим. А может, просто выбросить тебя за борт? Ночь, до берега три километра. Никто не увидит, никто ничего не узнает. И даже труп твой никто никогда не найдет. Родные есть?

– Нет,– выдавил Иван.

– Это мы легко проверим. Ну, будешь отвечать?

– Я вам все сказал.

Не вставая с места, Ворон выбросил вперед ногу, ударил Ивана в живот. Ни закрыться, ни увернуться Иван не мог. Он скорчился от боли. Ворон распахнул дверцу и позвал:

– Саша.

В каюту заглянул молодой.

– Молчит,– сказал Ворон.– Не хочу я с ним возиться, время тратить. Давай-ка зафиксируй штурвал и помоги мне. Выбросим его за борт.

Братишка все понял. Он оскалился, произнес:

– От це дило!

Иван уже плохо соображал, понимал только, что его спасители обернулись врагами и сейчас его выбросят за борт. Он зарычал, бросился вперед, целя головой в живот Ворону. Ворон выставил колено. Иван налетел на колено, как на бревно. Толчком ладони Ворон отправил его назад. Братишка покачал головой, произнес: вот чума! – и пролез внутрь. Он протянул руку, чтобы схватить Ивана за плечо – Иван впился в руку зубами. Братишка вскрикнул, матерно выругался и ударил Ивана под ребра. С другой стороны добавил Ворон.

Подхватив под мышки, матерясь, Братишка вытащил Ивана в кокпит. Следом из каюты выбрался Ворон. Было темно, над водой стелился туман, катер заметно покачивался с борта на борт.

– Руку мне прокусил! – громко пожаловался Братишка.

– Ничего, до свадьбы заживет,– ответил Ворон.

Вдвоем Братишка и Ворон подняли слабо сопротивляющегося Ивана на ноги, подтащили к борту. Положили животом на планшир, схватили за связанные руки, за ноги, приподняли и перекинули через борт. Прямо перед глазами Ивана оказалась черная вода. Она быстро бежала вдоль борта, пенилась.

– Даю, сука, последний шанс! – прокричал Ворон над головой.– Колись, тварь: кто послал? Кто дал задание? Какое? Ну!

Иван молчал. Его окунули в воду. Непроизвольно он закричал. Рот мгновенно наполнился водой, а душа – ужасом.

Через три секунды его выдернули из-под воды. Братишка закричал прямо в ухо:

– Сука! Тварь! Быстро колись: какое задание тебе дали?

– Ни… ка… кого,– с трудом выдавил Иван.– Я из города сбежа.

Его снова окунули в воду. На этот раз держали дольше. а может быть, ему так показалось. Его вынимали из воды, выкрикивали в ухо вопросы и снова окунали. Он почти потерял сознание, когда Ворон сказал:

– Ну, ладно, хватит. Придем на базу, будем решать, что с ним делать.– После паузы добавил: – С характером мужик-то.

Братишка отозвался:

– Он мне руку чуть не отгрыз, падла!

– Возьми в каюте аптечку.

Ивана вновь поместили в каюту и даже помогли закутаться в одеяло. Ворон собственноручно напоил его чаем. Руки, однако, не освободил.

Голый, избитый и обессилевший, Иван сидел на полу в углу крошечной каюты и плыл в неизвестность.

* * *

Спустя час катер подошел к острову. Обогнул его против часовой стрелки и встал напротив входа в бухту. Ворон посигналил фонариком. Из глубины бухты посигналили в ответ. В полной темноте, «на ощупь», катер осторожно вошел в бухту. Она имела форму подковы. Поросшие лесом концы подковы были высокими, скалистыми, а середина – низкой, галечной. К деревянному причалу, стоявшему на мощных бревнах, приткнулся гидроцикл. Наверху светилось окно.

Как только катер пришвартовался, мужской голос с берега окликнул:

– Кого черт принес? Братишка ответил:

– Последний романтик Братишка и сопровождающие его лица. Принес не черт, а как раз наоборот – ангел трепетный.

Из темноты появился человек. Он был одет в камуфляж, под рукой стволом вниз нес короткий автомат с диском.

Братишка выпрыгнул на доски причала, закрепил на столбе носовой конец, потом кормовой. Тем временем из катера выбрался Ворон. Он подхватил рюкзак и связанную в узел одежду Ивана. Бросил Братишке: присмотри тут,– поскрипывая досками, пошел на берег, а Братишка остался. К нему подошел человек с автоматом – это был ППШ с обрезанным прикладом, присел на борт и спросил сигарету. Закурили.

– Не встретили?

– Нет,– скупо ответил Братишка.

– Понятно. А с рукой чего?

Вспыхивали огоньки сигарет, дым растворялся в воздухе бестелесными фантомами. Братишка отбросил щелчком сигарету. Он упала в воду и погасла. Братишка покосился на свою перевязанную руку и повернул голову к собеседнику:

– Ты, Плохиш, не много ли вопросов задаешь?

– Да я.

– А мне кажется – много… Был у нас тут один такой любознательный. Тоже все вопросы задавал. Ему раз объяснили, другой, а он не унимается. А потом знаешь, что с ним случилось?

– Ну?

– Хомут гну… Старшой приказал поставить его на якорь.

– На якорь? А это как?

– А это просто. К ноге привязали железяку и столкнули со скалы. Таков обычай нашего племени.

Плохиш выплюнул сигарету под ноги, поднялся и растер ее подошвой.

– Да ладно,– сказал он.– Я же просто спросил.

– Все, что тебе нужно знать, тебе скажут. Понял?

– Понял,– буркнул Плохиш и пошел к берегу. Братишка проводил его взглядом. Потом перевел глаза на строения на берегу, на освещенное окно.

Полковник и Седой сидели за столом, разглядывали документы Ивана и слушали Ворона:

– В общем, в точку встречи Сайгон и Носик не пришли. Это не есть здорово, но еще не караул. Крайний срок для них – завтра, шесть ноль-ноль. Настораживает вот что: этого деятеля,– Ворон кивнул на документы,– мы нашли на островке в двухстах метрах от точки рандеву. Он был голый. Одежда – мокрая. Переправлялся, похоже, вплавь. Врет, что рыбак, что приплыл на лодке. А лодку, дескать, унесло ветром.

– А могло унести? – спросил Полковник.

– Маловероятно,– сказал Ворон.– Весь день дул юго-восточный ветер. Мы наблюдали за ним почти час. Он нас не видел. Одновременно мы контролировали берег, но никого не засекли. Мы подошли, сняли его. Он был нетрезв и возбужден. К этому антуражу следует добавить рюкзачок, стрелой пробитый. Как говорится, картина маслом. Сначала просил доставить его на берег, потом попросил отвезти в Сортавалу. Предлагал деньги. Я принял решение провести экспресс-допрос.

– И? – спросил Седой.

– Результат не получен.

– Как он держался? – спросил Седой.

– Хорошо держался… Братишке руку прокусил едва не до кости.

– Он понял, к кому попал? – спросил Полковник.

– Похоже, нет,– ответил Ворон.– У меня сложилось впечатление, что нет.

Полковник задумчиво повертел в руках стрелу, извлеченную из рюкзака.

– А по поводу вот этой штуки что говорит?

– Не спрашивали,– сказал Ворон.– Но можно предположить, что в наших краях снова объявился Охотник… Если же он агент «гестапо», то это, скорее всего, маскировка.

– Странная маскировка,– сказал Седой.– Не находите?

Ворон пожал плечами. А Полковник спросил:

– Маяков на нем, разумеется, не обнаружили? Ворон сказал:

– Нет. Проверили качественно, прощупали швы на одежде и рюкзаке, распотрошили обувь, вскрыли часы и фонарик. нет ничего.

Полковник произнес:

– Странно все это. А вы сами что думаете?

– Думаю, что к нам он попал случайно.

– Обоснуйте.

– Не похож он на агента. Седой хмыкнул и сказал:

– А Училка? Училка – скромная учительница литературы – была похожа на внедренного агента?

– Нет, не была похожа.

– А она сдала три группы – восемь человек. Ворон ответил:

– И все равно: на операцию по внедрению это не похоже.

Полковник спросил:

– Почему?

– Потому, что в обстоятельствах, при которых объявился наш робинзон, действительно слишком много странного. Если бы это была разработка «гестапо», то, полагаю, они сумели бы предложить иную, более правдоподобную легенду.

Полковник сказал:

– По-всякому бывает. Меня учили, что иной раз нелепость ситуации может оказаться весьма убедительной. Потому что любой здравомыслящий человек именно так и будет рассуждать: это слишком непохоже на операцию противника – профессионалы, дескать, так не работают.

Ворон пожал плечами:

– Совершенно точно я могу сказать только одно: он не рыбак.

– Почему?

– Потому что его одежда, обувь и прочая «экипировка» совершенно не соответствуют рыбалке.

– Но если не рыбак, то кто он? – спросил Полковник. Ни Седой, ни Ворон не ответили. Полковник сказал: – Ладно, сам хочу на него посмотреть.

Ивану было жарко, очень жарко. Сердце колотилось о грудную клетку, рвалось вон. От внутреннего жара запеклись губы, кожа сделалась шершавой.

Скрипнула дверь каюты. Внутрь, пригнувшись, скользнул мужчина, направил в лицо фонарь. У Ивана не было сил заслониться от света. Он просто прикрыл веки. Мужчина сел напротив, несколько секунд рассматривал Ивана, потом показал медаль и спросил:

– Это ваша?

Иван не мог рассмотреть, что же такое ему показывают. Ответил:

– Нет. не мое.

– Откуда у вас медаль? – повторил вопрос незнакомец.

– Оттуда.

– Не хотите отвечать?

Иван промолчал. Полковник вышел из каюты, бросил Седому:

– Доктор ваш когда будет?

– Он здесь.

– Это хорошо. Организуйте «химию».

– Понял,– ответил Седой.– Сделаем.

В каюту вошел мужчина с дипломатом в руках. Глядя на Ивана, спросил:

– Это и есть наш пациент? Седой кивнул.

– Это он Братишке руку прокусил? Ворон буркнул:

– Да.

Мужчина присел рядом с Иваном, посмотрел внимательно и спросил:

– Как вы себя чувствуете?

Иван не ответил. Мужчина положил на стол свой дипломат, присел рядом с Иваном, пощупал пульс, потом дотронулся до лба Ивана. Сказал:

– Э-э, дорогие мои. нельзя сейчас с ним работать.

– Это почему? – недовольно произнес Ворон.

– Он болен. Температура у него не ниже тридцати восьми, пульс сумасшедший. От нашего зелья он запросто может того. окочуриться.

– Еще бы,– произнес Ворон.– Он «купался» в Ладоге. А вода-то ледяная.

– Понятно,– сказал Доктор.– По идее, его надо в больницу.

Седой ответил:

– Док, вы же понимаете.

– Понимаю. Ворон спросил:

– Сколько времени вам нужно, чтобы поставить его на ноги?

– Неделя. Как минимум три-четыре дня. Иначе мы его убьем. Риск, во всяком случае, велик… А у вас срочно?

Седой задумчиво произнес:

– Черт его знает… Знать бы, кто он такой! Доктор еще раз внимательно посмотрел на Ивана,

потом на Седого и Ворона. Сказал:

– Можно вас на минутку?

Втроем Доктор, Седой и Ворон вышли из каюты. Ворон плотно прикрыл дверь.

– Что вы хотели сказать, док? – спросил Седой.

– Тут вот какое дело. если я правильно понял, вам нужно выяснить, кто этот человек. Так?

– Ну, в общем, так.

Доктор потер щетину на щеке и сказал:

– Я не знаю, кто этот человек, но лицо его мне знакомо. Я его где-то видел.

Седой и Ворон быстро переглянулись:

– А где вы его видели, Док?

– Не знаю. не могу сообразить.

– Твою мать! – сказал Ворон.

– Постарайтесь вспомнить,– сказал Седой. Доктор сел на борт. Было очень тихо. Седой и Ворон

молчали. Доктор сосредоточенно тер щетину.

– Нет,– признес он после долгой паузы,– нет, не могу сообразить.

– Хорошо. Попытайтесь вспомнить, когда вы его видели.

– У меня такое впечатление, что недавно. Ворон снова выругался, а Седой сказал:

– Плохо. Доктор спросил:

– Что, так серьезно?

– Хотел бы я сам это знать… Поскольку вам все равно придется присутствовать на допросе, объясню: ситуация такая: три дня назад двое наших отправились в учебный рейд по тылам. Вы их обоих знаете – Сайгон и Носик.– Доктор кивнул.– По плану мы должны были подобрать их сегодня утром, но утром они на «точку» не вышли. Ну ничего, обычное дело – не успели или сбились с маршрута. Бывает. Не вышли они и вечером. Зато на точке оказался вот этот господин. Что само по себе вызывает вопросы.

– Понимаю,– кивнул Доктор.

Ворон сказал:

– Это можно было бы списать на случайность, на совпадение. Но теперь выясняется, что вы его где-то видели. Недавно. Тоже совпадение? – Доктор пожал плечами, а Ворон сказал: – Я очень не люблю, когда совпадения нанизываются одно на другое.

Ворон замолчал. Он мог бы добавить, что два этих совпадения произошли в тот самый момент, когда на базе находится Полковник. но, разумеется, не сказал – о том, что на базе Полковник, знали четверо. Доктору знать об этом необязательно. «Кобра» охотилась за Полковником давно, за его голову обещали сто тысяч евро.

Седой сказал Ворону:

– Иди, займись подготовкой к эвакуации. Доктор спросил:

– Мы что же – эвакуируемся?

– Мы – нет,– отрезал Седой. Он говорил об эвакуации Полковника. Ворон хорошо его понял, кивнул и ушел. Доктору Седой сказал: – А вы, Доктор, приготовьтесь к «химии».

– Вы все-таки хотите допросить его?

– Теперь у меня нет выбора,– ответил Седой.

– Мы его убьем.

– Повторяю: теперь, после того как масса всякого рода «совпадений» стала критической, у нас не осталось выбора, Доктор. Главное, чтобы он успел ответить на наши вопросы. Получится?

– Скорее всего, да.

– Тогда готовьтесь.

– Поднять его наверх?

– Да. Организуйте, пожалуйста, Доктор, но без меня не начинайте. Я подойду минут через десять—пят-надцать.

В пустом помещении без окон – старом финском каземате – Доктор повесил на крюк аккумуляторную «летучую мышь», принес три стула и свой дипломат.

Потом Доктор с Братишкой перенесли Ивана на берег. Несли на старом панцирном матрасе. Иван дышал тяжело, никакого интереса к своей участи не проявлял.

Его посадили на стул, притянули ремнем к спинке. Ремень, стягивающий руки, сняли, но надели наручники. На ногу тоже надели наручник с цепью. На другом конце цепи был полуметровый кусок рельса. Братишка спросил, нужен ли он еще. Доктор ответил: нет,– и Братишка ушел, а Доктор достал из дипломата шприц и ампулу десятипроцентного раствора тиопенталнатрия, зарядил шприц. Осталось дождаться Седого и приступать. Доктор вытащил из кармана пачку сигарет и закурил. Мертвенным, неживым светом заливала помещение «летучая мышь», освещала бетонные стены со следами опалубки. Шумно дышал пленный. Доктор сидел, курил, думал: вот ведь хрень какая! Мог ли когда-нибудь – десять, пять, да хотя бы два года назад. мог ли я представить себе, что буду сидеть в старом финском форте на острове в Ладожском озере и хладнокровно готовиться к умерщвлению человека? Не мог. Потому что – бред. Потому что так не бывает. Потому что невозможно. Но оказалось – бывает. Оказалось – возможно. Доктор, бывший хирург из районной больницы, сидел и курил, стряхивал пепел под ноги и смотрел на человека, которого он скоро должен будет умертвить.

Седой подошел к двери и постучал. Открыл Зоран. Он был бос, в джинсах и легком бронежилете, надетом на голое тело. Под мышками Зорана висели два пистолета. Седой подумал вдруг, что никогда не видел, чтобы Зоран улыбался.

Зоран ничего не спросил, заглянул к Полковнику, сказал: Седой,– и пропустил Седого. Седой вошел в каморку, которую занимал Полковник. Полковник сложил в стопку какие-то бумаги, предложил:

– Присаживайся, Игорь Дмитриевич.

– Благодарю,– Седой присел на табурет.

– Что – уже допросили Робинзона?

– Нет,– ответил Седой.– Но ситуация складывается не очень хорошая.

– Слушаю.

Седой быстро и точно обрисовал ситуацию. Завершил словами:

– Думаю, вам следует немедля покинуть остров. После недолгого размышления Полковник согласился:

– Да, надо уходить. Катер готов?

– Через пару минут будут готовы оба катера и гидроцикл.

– Это еще зачем?

– Выпустим в качестве ложных целей.

– Толково,– одобрил Полковник и повернулся к Зорану: – Собираемся.

Седой проводил Полковника и поднялся в каземат. Внутри было темно, и только в дальнем конце из-под стальной двери пробивалась полоска света. Подсвечивая себе фонариком, Седой шагал, и его шаги отдавались гулким эхом. Он подошел к двери, стукнул в нее кулаком. Дверь распахнулась. На пороге стоял Доктор.

– Вспомнил! – произнес Доктор возбужденно.– Я вспомнил.

– Что? – спросил Седой.

– Я вспомнил, где я его видел.

– И где же?

– В телевизоре… Вчера в телевизоре.

– Ну-ка, ну-ка,– произнес Седой.– Расскажите по порядку, Доктор.

– Вчера я ездил в Сортавалу. Ну, вы знаете зачем.– Седой кивнул.– Там зашел пообедать в кафешку. А в кафешке телевизор. Так вот – этого героя показывали в новостях. Сказали: террорист, убил эстонского эсэсмана на рынке. За него объявлено вознаграждение в размере десяти тысяч евро. Седой выругался.

– В чем дело? – спросил Доктор.

– Извините,– ответил Седой.

В каземат вошел Ворон. Седой взял его под руку, отвел в сторону, пересказал слова Доктора. Ворон тоже выругался и сказал:

– Да, пожалуй, прав Полковник – это операция внедрения.

– А может, как раз наоборот? – возразил Седой. Доктор за спиной спросил:

– Ну что – начинаем? Седой резко обернулся:

– Отбой, док.Теперь этот камрад нужен нам живым.

Доктор посмотрел на «камрада» – в свете китайской лампы лицо Ивана выглядело совершенно безжизненным. Впрочем, подумал Доктор, мы тоже выглядим не лучше.

На исходе ночи Ворон и Братишка вновь отправились на встречу с исчезнувшей двойкой. На точку вышли в заданное время. Около получаса дрейфовали неподалеку от берега. А потом глазастый Братишка обратил внимание на ворон, которые кружатся над лесом. Подошли. На разведку пошел Ворон. Спустя час вернулся, принес страшную весть: оба – Сайгон и Носик – убиты.

Иван бредил. В бреду разговаривал с отцом, с Лизой, Германом Петровичем… Он видел Жильца. И Терминатора. И Борю-в-Авторитете. Видел трехлепестковый наконечник стрелы, пробивший рюкзак. И черную, с пеной, воду, бегущую вдоль борта катера – воду, в которой его топили… Много чего видел он в горячечном своем бреду.

Рядом с Иваном почти постоянно кто-то находился – Братишка либо Плохиш, часто заходил Доктор. Двое суток Иван балансировал между жизнью и смертью, на третьи произошел перелом. Иван открыл глаза и увидел над собой серый бетонный потолок. Он смотрел на потолок и узнавал все пятна и трещинки на нем. Он не понимал, откуда это узнавание. Такое, подумал он, бывает во сне. Когда, например, тебе снится, что ты идешь по незнакомому городу, но все узнаёшь и всегда точно знаешь, что увидишь за следующим поворотом. Иван повернул голову налево. На ржавеньком крюке, торчавшем из стены, висел аккумуляторный фонарь с матовой лампой. Больше не было ничего. Он повернул голову направо и встретился взглядом с мужчиной. И этот мужчина тоже был знаком Ивану, но почему-то Иван не мог вспомнить, как его зовут.

Мужчина улыбнулся и произнес:

– Как вы себя чувствуете, Иван Сергеевич?

– Спасибо.

– А морсу хотите клюквенного?

– Хочу.

Доктор напоил Ивана морсом. Спустя пять минут Иван снова спал.

Он проснулся под вечер. В глухом помещении без окон определить время суток невозможно, но он понял, что вечер. В боксе никого не было. Светила лампа. Под лампой стояли два стула, на одном из них лежала раскрытая книга. Негромко гудела походная печка, с самодельной стойки свисала капельница. Иван сел на старой железной кровати. Кровать заскрипела. Он осторожно опустил ноги на бетонный пол. Пол был холодный. Иван взял в руки книгу. Шарль де Костер. «Легенда об Уленшпигеле». Иван встал на ноги и пошел к двери. Почему-то он был уверен, что дверь заперта. Так и оказалось. Иван вернулся на кровать.

Прозвучали шаги, лязгнул засов, в бокс к Ивану вошли двое мужчин, сели на стулья у кровати. Он не сразу их узнал. Сначала только вспомнил, что видел обоих и что с одним связаны какие-то неприятные – крайне неприятные – воспоминания.

– Здравствуйте, Иван Сергеевич,– сказал первый, седой и в очках.

И второй сказал: здравствуйте.

Иван услышал его голос и вспомнил, что это он топил его за бортом катера. Иван буркнул:

– Здорово.

Второй – Иван вспомнил, что его зовут Василий Иванович, усмехнулся:

– Да ты не бычься, старший лейтенант. Так уж вышло.

– Как?

– А так. Ты оказался не в том месте не в то время.

– Времена не выбирают,– сказал Иван. Седой сверкнул очками и произнес:

– В них живут… и умирают Помолчали. Потом Седой сказал:

– Вы, как я понимаю, на нас некоторым образом сердиты… Это понятно. Но не совсем справедливо.

– Несправедливо?

– Не совсем. Ведь если бы вы сразу сказали, что на вас охотится «Кобра».

– А с чего вы взяли, что на меня охотится «Кобра»?

– Ну-у. Вы, Иван Сергеич, за дураков нас держите?

– Нет.

– Тогда тем более странно,– сказал Седой. Он не стал говорить, что Ивана «раскрыли» практически случайно.

А Ворон произнес:

– Мы знаем, кто ты такой.

Последние слова можно было трактовать как угодно. Ворон пристально смотрел в глаза Ивана – хотел увидеть реакцию. Иван криво ухмыльнулся. Седой сказал:

– Сейчас мы проводим проверку.

– Проверку? – спросил Иван.

– Проверку обстоятельств, которые привели вас сюда. Не стану утверждать, что наши оперативные возможности очень велики, но… В общем, скажу так: на Северо-Западе есть немало людей, которые нам помогают.

Седой говорил правду. После обнаружения трупов Сайгона и Носика, по инициативе Седого, Полковник принял решение о глубокой оперативной проверке Ивана. Проверка проходила по нескольким направлениям, но положительный результат был получен только в одном месте – на Желтом рынке в Санкт-Петербурге.

Седой сказал:

– Мы провели проверку. Пока – предварительную. С положительным для вас, Иван Сергеевич, результатом.

Ворон вытащил из кармана сигареты, предложил Ивану. Ивану очень хотелось курить, но он отказался. Ворон пожал плечами, щелкнул зажигалкой и закурил. Иван спросил:

– А если бы результат был отрицательный?

– Это было бы очень плохо,– очень серьезно произнес Седой. После паузы добавил:– Поймите, Иван Сергеич, мы вынуждены быть жесткими.

– А «мы» – это кто? – спросил Иван.

– А ты до сих пор не понял? – вопросом ответил Ворон. Иван, разумеется, уже догадался.

– «Александр Невский»? – спросил он.– Или «Гёзы»?

Седой сказал:

– Я отвечу на ваш вопрос так: сопротивление. Точка. Ру. Еще вопросы есть?

– Нет,– сказал Иван.

Под формальным предлогом (Доктор сказал: строгий постельный режим) Ивана по-прежнему держали в изоляции, в каземате. И, разумеется, допрашивали. Хотя, конечно, это называлось не допросом, а беседой.

Почти по-товарищески, под чаек с лимоном, Седой и Ворон работали с Иваном:

– Расскажите о себе, Иван Сергеич.

– Так что ж рассказать? Вы и так обо мне все уже знаете.

– Всего не знаем. Да и вообще – интересно, что человек сам о себе расскажет.

Иван попросил сигарету, закурил:

– Значит, так: родился в Ленинграде, в семьдесят восьмом. Мать – актриса, отец – инженер на Кировском. Окончил школу, поступил в Рязанское воздушно-десантное. Закончил в двухтысячном. Попросился в Чечню. ДШБ. 1 Старлей, командир взвода. Был ранен… награжден. Тогда же чуть не загремел под трибунал. Уволился. А на гражданке… В общем, на гражданке чем только не занимался. Пробовал податься в бизнес – не мое. Полгода пахал телохранителем. Потом разбил «телу» рыло и ушел на вольные хлеба. Болтался, как в проруби говно. Женился. Развелся. Потом – Великая Березовая. Беспредел. Последний год пахал охранником в «Промгазе». Все.

Иван сделал глоток чаю, спросил:

– Еще вопросы будут?

Вопросы, разумеется, были. Столько, что их задавали до вечера с перерывом на обед и ужин.

Номер части в Чечне? Кто был командиром батальона? А замом?

В каком подразделении «Промгаза» пахал? Кто рекомендовал?

Соседей своих по лестничной клетке знаешь? Назови поименно и опиши.

Десантно-штурмовой батальон.

Что делал на рынке?

Почему ты убил эстонца? Почему вмешался?

А как же ты ушел с рынка, Иван Сергеич? Это же умудриться надо.

Что за человек Герман Петрович? Сын, говоришь, арестован? Проверим.

Адрес на Петроградской?

Иван назвал адрес. И сказал:

– У меня тоже есть вопрос. Седой ответил:

– Слушаю.

– Я про Петровича. про Германа Петровича. Мне бы хотелось узнать: как он? Что он?.. Не арестован ли?

Седой и Ворон переглянулись. Седой сказал:

– Мы проверим. Допрос продолжился.

А сосед, говоришь, стуканул в «гестапо»?

А где, говоришь, оставил «Ниву»? А набросай-ка, старший лейтенант, схемку. Наши люди посмотрят.

Где ты остановил поезд? А покажи-ка на карте.

Опиши этих мужиков, с которыми познакомился около Кузнечного. Как их звали, не помнишь?

В каком месте ты расстался с рыжим Валерой? Номер мотоцикла запомнил?

Как получилось, что ты остался жив после встречи с Охотником?

– Повезло,– пожал плечами Иван.– Он промазал.

– Три раза?

Иван пожал плечами.

– Странно. Странно это, Иван Сергеич.

– Что тут странного? Промазал. С каждым может случиться. Что он – не человек?

Седой потер подбородок, потом сказал:

– Он – не человек. Покажи, Василь Иваныч. Ворон кивнул, достал из кармана телефон. Раскрыл

и включил. На дисплее появилось фото – мужчина, сидящий у дерева. Из груди мужчины торчали оперения двух стрел. Можно сказать, что он был просто прибит стрелами к стволу.

– Что это? – спросил Иван. По телу пробежал нехороший холодок.

– Ты смотри, смотри.

Ворон щелкал кнопочкой, менялись кадры. Когда он прощелкал всю «пленку», Седой сказал:

– Это наши товарищи. Сайгон и Носик. Они совершали пеший рейд по побережью. Их тела нашли неподалеку от того места, где мы сняли с острова тебя. Наши люди сначала увидели стайку орущих над деревьями ворон. Решили посмотреть. подошли. А там стая одичавших собак уже нацелилась позавтракать телами наших товарищей, отбитых, надо полагать, у этих самых ворон. Псов отогнали выстрелом из ракетницы, подошли – сидит Носик. Носик, блин, курносик. В нескольких метрах от него нашелся и Сайгон. Лицо уже успели поклевать.

Ворон сказал:

– Как видишь, они оба убиты из арбалета. Стрелы совершенно идентичны той, что ты принес в рюкзаке. Отсюда вывод – их убил Охотник.

Иван спросил:

– Да кто же он такой?

– Убийца,– сказал Седой.– В этих краях объявился в прошлом году. В конце августа. В тот раз убил двоих охотничков из Петрозаводска. Собака с ними была. Так он и собаку. Второй раз он заявил о себе через месяц. Сразу пять трупов после себя оставил. В октябре опять труп. Потом – тихо. И уже решили, что – всё, ушел он из наших мест. А он опять появился.

Ворон сказал:

– Видно, зиму пережидал. Перезимовал – и на охоту. И стрелять, как видишь, не разучился.– Кивком головы Ворон указал на дисплей телефона. Там сидел прибитый болтами к дереву человек.– А в тебя, Иван Сергеич, он, как ты говоришь, стрелял трижды. но ты живой. Как же это получилось?

– Я не знаю… повезло.– Иван подумал: рассказать про шамана? Нельзя, не поверят или примут за сумасшедшего.– Повезло. просто повезло.

Проверка Ивана, которому Седой присвоил рабочий псевдоним Робинзон, продолжалась.

Братишка съездил в Петербург, нашел Иванову «Ниву». С машины был снят аккумулятор и, похоже, слит бензин, но стояла она точно там, где и обозначил ее Иван. Через своего человека в полиции Седой установил по номеру мотоцикла рыжего Валеру – того, что подвозил Ивана. С Валерой грамотно – под водочку и хорошую легенду – потолковали. Он полностью подтвердил рассказ Ивана. Так шаг за шагом подтверждалась легенда Робинзона.

А сам Иван быстро шел на поправку. Доктор удивлялся и докладывал Седому: железный организм. «Постельный режим» Ивану отменили, поселили в одной комнате с Доктором. В этой комнате было окно – узкое, похожее на амбразуру, чем она в действительности когда-то и являлась. Была полка с книгами и приемник. Иван справедливо предполагал, что Доктор приставлен к нему для контроля. Доктор держался нейтрально, называл Ивана «Робинзон» или «Робин», Иван Доктора – «Доктор».

Задумывался ли Иван о своем будущем? Конечно. Как всякий человек, он задумывался о своем будущем. Оно представлялось неопределенным. Иван отлично понимал, что находится на тайной базе Сопротивления, и никаких вопросов ни Доктору, ни Седому не задавал. Понимал: захотят что-то сказать – скажут. Он совершенно верно предположил, что его все еще проверяют. И какие выводы будут сделаны по результатам проверки – неизвестно. Он понимал, что по всем фактам своей биографии как нельзя лучше подходит для Сопротивления, и, возможно, в ближайшее время ему сделают предложение – «предложение, от которого нельзя отказаться». А возможно, они решат, что «казачок засланный», и придушат ночью без лишнего пафоса. Впрочем, могут расстрелять вполне пафосно и при свете дня: на острове они хозяева, бояться им некого.

Иван призадумался: а не покинуть ли это место скромно, по-английски? Понятно, что это не так-то просто. Но если включить соображалку, то, глядишь, что-нибудь и придумается. Иван стал прикидывать, что можно сделать. Это казалось тем более реально, что Доктор начал его «выгуливать». На прогулку он выводил Ивана с наступлением темноты. Иван полагал, что это делается для того, чтобы он поменьше видел и не пересекался с «коллегами». При этом один из «коллег» все время держался неподалеку. Демонстративно не выпускал автомат из рук. Постоянно крутилась рядом овчарка.

И все-таки Иван начал планировать побег. однако сложилось все по-другому.

Однажды вечером, когда Доктор с Иваном дышали воздухом, подошел Седой. Поздоровался, остановился. Дежурно поговорили о погоде, о потеплении. Потом Седой сказал Доктору:

– Мне бы, Доктор, перекинуться с товарищем Робинзоном парой слов.

Доктор отошел. Седой, глядя вслед Доктору, сказал:

– Может, присядем? – Он указал на грубую скамейку под кривой сосенкой. Присели.

– Иван Сергеич,– сказал Седой,– вы давеча спрашивали про Германа Петровича.

– Да. Вы с ним общались?

– Нет. Мы навели справки.

– Как он? – спросил Иван.– Он арестован?

– Нет,– сказал Седой.

– Ну слава богу.

– Он убит.

Несколько секунд Иван ошеломленно молчал, потом произнес:

– Как? Когда?

– В тот самый вечер. При штурме квартиры эстонскими эсэсманами. Он встретил их с оружием в руках. Убил офицера и одного из жильцов. Видимо, того, о котором вы говорили. Потом сам был застрелен… Вот так, Иван Сергеич.

Ивану хотелось закричать. На Седого. На Доктора. На овчарку. И на бойца с обрезом ППШ, что «гулял» поодаль. Вскочить и закричать зло, матерно. Он не вскочил. И не закричал. Он сжал кулак и стиснул зубы.

В этот момент в нем что-то переменилось.

На пятый день пребывания Ивана на острове Доктор куда-то уехал. Он сказал: меня не будет день-другой. Вы уж, Иван Сергеевич, воздержитесь от самостоятельных прогулок. Это означало: сиди в своей норе и носа не высовывай. Иван пожал плечами: воздержусь. И весь день пролежал на кровати, читал «Легенду об Уленшпигеле». Если Ивану нужно было в туалет, он стучал в стену. Тогда приходил Братишка. Он же приносил поесть. Бубнил при этом: вот ты мне чуть руку не отгрыз, а я тебя кормлю! Вот какой я человек золотой!

У Братишки были приблатненные манеры, но Иван заметил, что это манера поведения, а не внутренняя сущность.

Доктор вернулся в тот же день вечером. Был очень мрачный.

– Что-то случилось, Доктор? – спросил Иван.

– А?.. Ничего не случилось.

– А мне показалось. Доктор перебил:

– Не обращайте внимания.

– Ну, извините.

– Не извиняйтесь. Я, собственно… Впрочем, не стоит. И вообще, время прогулки.

Доктор и Иван вышли из каземата. Был поздний весенний вечер, солнце уже село, но еще догорал закат на западе, а на северо-востоке взошла луна. Нереально крупная, она висела над скалами, над вершинами сосен, заливала все бледным светом. Вода в озере лежала неподвижно. Иван и Доктор остановились на скале.

– Противно,– произнес вдруг Доктор.– Противно, когда видишь – вот негодяй, мразь, насильник. А сделать ничего не можешь.

– А почему не можешь-то?– спросил Иван.

– Мы. – Доктор осекся. Потом попросил: – Дайте и мне сигарету.

Иван дал. Щелкнул зажигалкой. Пламя осветило впалые щеки Доктора. Доктор прикурил, выдохнул дым. Сказал:

– Я вам сейчас скажу то, что, вообще-то, говорить не должен: мы не имеем права проводить операции в радиусе сорока километров от базы. понятно?

– Понятно,– кивнул Иван.– А он, негодяй этот, кто таков?

– Чеченец. Местный, так сказать, феодал. Он уже не первую девушку тут изнасиловал.

– Понятно,– сказал Иван.– Ваша знакомая?

– В каком-то смысле… Бывшая пациентка. Иван потушил сигарету.

– А что,– спросил он,– наказать этого феодала никак нельзя?

– А как?

– Я не знаю. Но – вы-то! Вы – тайная вооруженная сила. И не можете казнить одного насильника?

Доктор сильно затянулся, произнес с болью:

– Чтоб он шею себе свернул на этом мотоцикле.

– Байкер? – спросил Иван.

– Гоняет на своем «Харлее», как черт. Джигит, блядь! – Доктор выщелкнул недокуренную сигарету.– И ведь не разобьется никак!.. Вся надежда, что ингуши ему голову отрежут.

– А при чем здесь ингуши?

– Да у него был конфликт с местными ингушами. Они ему обещали голову отрезать.

– Очень интересно,– сказал Иван.– А расскажите-ка, Доктор, поподробнее.

– А чего рассказывать? Чеченец – феодал. Да он не один – целый клан. У них угодья, ферма, лесопилка. Как водится – торговля левой водкой, наркотой… Рабы.

– Рабы? – переспросил Иван.

– Рабы,– подтвердил Доктор.– У них это непременно. Поместье что твоя крепость, с властями все схвачено.

– А что ингуши?

– У ингушей тоже клан – шесть братьев их здесь обосновались. Бизнес большой: кафе, магазины, лесопилка, левая водка и, конечно, наркота.

Иван затянулся, спросил:

– У ингушей тоже рабы?

– А как же? У них у всех – рабы.

– Это точно,– процедил Иван. И замолчал. Стиснул зубы и замолчал.

..Палило горячее вайнахское солнце. Рота ДШБ вошла в аул. Аул был родиной одного из полевых командиров. Как докладывала разведка, этот полевой командир довольно часто здесь появлялся… Последние радиоперехваты позволяли предположить, что он и сейчас может находиться дома. Впрочем, это могло быть дезой. Такое уже не раз бывало. Так или иначе, но было принято решение провести зачистку… Палило солнце. Лейтенант Петров шел по главной улице богатого, почти не тронутого войной села. Аул казался вымершим – не видно ни людей, ни животных. Только псы рычали из-за заборов… И в любой момент могла начаться стрельба.

Для Ивана это была первая реальная боевая операция. Он запомнил ее в мельчайших подробностях – запомнил пот, стекающий по ложбинке позвоночника, пыль и запах нагретого на солнце автомата… и разлитое в воздухе напряжение запомнил.

Ни полевого командира, ни его бойцов в ауле не обнаружили. Командир роты, капитан Кравцов, сказал тогда:

– Похоже, предупредили их. Иван спросил:

– Почему вы так думаете, товарищ капитан? Покусывая сухими губами травинку, ротный ответил:

– А потому, Ваня, я так думаю, что рабов не вижу.. Считай, в каждом доме есть зиндан для рабов, а людей нету. Увели они рабов-то, спрятали.

Действительно, почти в каждом доме были каморки с крепкими дверями, запираемые снаружи на замок. Кое-где – цепи. Были и другие признаки пребывания человека. Вот только самих людей не было.

И все-таки в одном из домов нашли русского старика. Иван навсегда запомнил затравленные глаза этого человека. Хозяин-чеченец, крепкий бородатый дядька лет шестидесяти, сказал про него: работник мой. Пришел ко мне год назад – голодный, больной, без документов. Попросил: возьми, хозяин, на работу меня. Я пожалел, взял. Ему тут хорошо. Он живет вместе с моими собаками, кушает с ними. Ему хорошо. Так, Полкан?

«Полкан» ответил: так, хозяин,– и отвел взгляд.

«Полкана» они забрали с собой. Сперва он молчал, замкнувшись. Ему налили водки. Он выпил и заговорил:

– ..Череповецкий я сам-то, мужики. Черепан, по-нашему. Николай меня зовут. Строитель я. Сорок восемь лет. У чечена уже лет семь . или восемь. Сюда сдуру меня занесло. А здесь сперва вроде как наняли на работу, а потом паспорт отобрали, на цепь посадили. Мои уж меня и не ждут, наверно. Да я ведь не один тут такой. Тут и солдатиков наших держат. продают, обменивают. кто сам в плен попал, кого, случается, свои чеченцам продали.

Иван слушал и каменел внутри. У раба спросили:

– Официальное заявление напишешь? Он мотнул головой: нет.

– Почему?

– Бесполезное это дело. Чечен всегда со своими договорится, а от наших откупится. Нет, мужики, ничего я писать не стану. Да и разучился уже писать-то…

Он закурил беломорину, и две слезинки выкатились из бесцветных глаз. В этот момент он сделался так похож на Иванова отца, что сжало у Ивана сердце. И захотелось как-то пожалеть этого совершенно постороннего и, видимо, непутевого мужика – похлопать по спине или пожать руку. Ничего этого Иван не сделал. Он только сказал:

– Ну что ты, батя? Что ты? Ты теперь у своих. Ты теперь, понимаешь, того..

Что стало с этим мужиком, Иван не знал. Но запомнил его на всю жизнь.

– Значит, говоришь, рабы у них? – спросил Иван у Доктора.

– Рабы,– кивнул Доктор.

– Понятно… А что за конфликт у кавказцев между собой вышел?

– Толком и не знаю. Но конфликт был – точно. И абсолютно точно, что ингуши обещали отрезать голову чеченцу.

– А операцию, говоришь, нельзя?

– Не имеем права.

Седой сидел у себя, колдовал над картой – планировал учебную операцию. Когда раздался стук в дверь, он сложил карту. Сказал:

– Входите, не заперто,– обернулся к двери. Вошел Доктор, вслед за ним Робинзон. Седой удивился, но виду не показал, а сказал:

– Прошу. Проходите, присаживайтесь. Прошли, присели.

– Слушаю вас внимательнейше. Доктор, определенно смущаясь, произнес:

– Тут вот какое дело, Игорь Дмитрич… Тут, понимаете, у Робинзона есть идея по поводу этого чеченского джигита.

– Идея? – прищурился Седой.– Плодотворная дебютная?

– Э-э.

– А откуда, дорогой мой Доктор, наш друг Робинзон вообще знает про этого джигита?

– Это я рассказал.

– Вы рассказали? Понятно. А что еще, Доктор, вы рассказали Робинзону?

Доктор порозовел. Он произнес:

– Дело в том, Игорь Дмитрич, что я, видите ли. Седой перебил:

– Оправдываться будете потом. Сейчас рассказывайте, что за идея.

Иван рассказал. Седой сказал:

– Идея интересная. Но надо посоветоваться с Вороном. Ворона на базе не было – уехал на встречу с членом

организации в Петрозаводске. Этот человек уже довольно давно обхаживал одного полицейского. И, кажется, нашел возможность вербануть его. Седой дождался возвращения Ворона, рассказал про «идею» Ивана. Ворон сказал:

– А что? Мысль неплохая. Считаю, что стоит сделать.

– А кто будет делать? – спросил Седой.

Ворон понял, что имеет в виду Седой. Он подумал и сказал:

– Считаю, что он и должен.

– А если.?

– Риск, конечно, есть, но.

– Ладно, давай оставим до утра.

Всю ночь Доктор не спал, ворочался, а утром собрался идти к Седому. Но, опередив его, Седой пришел сам. Доктор аккурат брился. Когда вошел Седой, он так и замер с намыленной щекой.

– Да вы уж добрейтесь, Доктор,– произнес Седой. Он присел к столу и подмигнул Ивану. Для Ивана это было полной неожиданностью.

Доктор быстро добрился, присел к столу.

– Ну что, орлы? – сказал Седой.– Мы тут потолковали с Вороном. Идея кажется разумной. И осуществимой. Давайте поговорим о деталях. Как, Иван, вы себе это представляете? И что необходимо для реализации?

Иван ответил:

– У меня вопрос.

– Да, слушаю.

– А я буду участвовать в операции?

– А как вы сами считаете?

– Я должен участвовать – моя идея.

– Однако!—сказал Седой.– Ишь ты как: «должен». Решения здесь принимаю я. Вы участвуете.

Что-то вдруг шевельнулось в душе Ивана Петрова. Он как будто вновь ощутил себя старшим лейтенантом, командиром взвода ДШБ… И скоро идти на задание.

Седой спросил:

– Так что вам нужно для проведения операции?

– Напарник из местных и два-три дня для подготовки.

– Напарником с вами пойдет Братишка – он местный, все и всех тут знает. На подготовку дам вам неделю.

На следующий день, а точней – ночь, Ворон повез Братишку и Ивана в Сортавалу. Из бухты вышли около пяти часов. Ивану предложили подремать в каюте. Он понял: не хотят, чтобы видел лишнего. Это было нормально, это было правильно. Хотя, с другой стороны, чего тут увидишь? Темень, туман, кругом вода, ориентиров нет. Ну да и хрен с ним – Иван лег на диван в каюте и задремал. Сколько времени спал – неизвестно, но когда разбудили, уже светало, а катер шел узким проливом со скалистыми берегами. Тоже, кстати, не ориентир. Весь северный берег Ладоги – сплошные шхеры и лабиринт проливов между сотнями островов.

Ворон высадил их в полусотне метров от берега, пожелал удачи и сразу ушел. В заколенниках добрели до голого каменного мыса. Здесь их ожидал мужчина на «Урале» с коляской и густо заляпанным номером. Братишка поздоровался с ним за руку, о чем-то пошептался. Потом сказал Ивану: поехали. Сели, поехали. Дорога – узкая грунтовка – петляла между скал и валунов. Минут десять катили лесом, потом мотоцикл остановился. Братишка слез, вновь о чем-то пошептался с водителем. Мотоциклист уехал, а Братишка и Иван пошли пешком. Шли тропинкой через сосновый лес. Через четверть часа вышли к узкой дороге.

Братишка сказал:

– Считай, пришли. Эта дорога ведет на фазенду Ма-гомедова. До нее отсюда меньше километра.

Они двинулись вдоль дороги. Вскоре лес кончился, открылось усыпанное камнями поле. Посреди поля стоял довольно большой дом.

– Вот он, замок людоеда,– сказал Братишка.

Дом – двухэтажное краснокирпичное строение под нарядной зеленой крышей, с башенками, балконами и спутниковыми тарелками – был мало похож на замок людоеда. Он выглядел весело и нарядно. Но вокруг дома стояла мощная стена из серых бетонных блоков. В ней были стальные, покрашенные в черный цвет ворота.

До дома было около двухсот метров. Иван вытащил из кармана монокуляр шестикратного увеличения, поднес к глазам. Стали видны детали, недоступные глазу. Над стеной кольцами вилась колючая проволока, створки ворот скалились поверху шипами. Серая бетонная стена – грубая, утилитарная – сильно контрастировала с нарядным домом и делала его похожим на маленькую крепость. Впечатление усиливали разбросанные по полю камни. Это было похоже то ли на надолбы, то ли на зубы дракона. Действительно – замок людоеда!

Иван рассматривал «замок» несколько минут. Ничего представляющего интерес не высмотрел, собрался лезть на сосну и убрал монокуляр в карман. В этот момент со стороны «замка» раздался гул мотоцикла. Иван и Братишка переглянулись. Иван сказал: подождем. Братишка согласно кивнул.

Звук двигателя мотоцикла раздавался ровно и мощно, и даже дилетанту было бы понятно, что это вам не какой-нибудь «Восход», а настоящий зверь, мотомонстр – пожиратель дорог.

Спустя минуту разошлись в стороны половинки ворот, показался большой черный мотоцикл. Блестели на солнце хромированные детали, ярко горела фара. Верхом на монстре сидел широкоплечий мужчина в черной коже и черных очках. «Харлей» выкатился из ворот, замер на секунду, а потом рванулся вперед, как будто выброшенный катапультой. Стремительно набирая скорость, рыча двигателем, черный мотоцикл с черным мотоциклистом мчался по серому полю, усеянному «зубами дракона». Мотоциклист сидел в седле, как влитой. За ним вился серый прах.

Из ворот «фазенды» выехал черный «Гелендваген», покатил по полю вслед за мотоциклом. Ворота закрылись.

– Как, бляха-муха, Терминатор,– сказал Братишка, когда звук мотоцикла стих.

– Терминатор, говоришь? – переспросил Иван.– Ну-ну.

Лесом Братишка вывел Ивана к окраине Сортавалы. Здесь были огороды, стояли какие-то строения – сараи, гаражи. Братишка попросил Ивана подождать в лесу, а сам куда-то ушел. Сказал: пять минут. Его не было минут двадцать. Иван сидел среди камней и свечек можжевельника, ждал. Он уже начал тревожиться, когда Братишка вернулся. Сказал:

– Порядок, пойдем.

Братишка отпер дверь гаража. Бросил:

– Заходи, горемычный.

Иван вошел. Гараж был большой, просторный, сложенный из камней. Посередине стоял тот самый «Урал» с коляской, на котором они ездили утром.

– Добротная постройка,– похвалил Иван.

– Финская,– сказал Братишка, похлопав ладонью по стене.– Финики добротно строили. Когда наши Карелию заняли, или, если вам больше нравится, освободили, финны уходя сжигали что могли. Дерево – стропила, полы – сгорело, а камень не горит. Так вот: финны ушли – стены, или, как минимум, фундаменты – остались. А наши начали освободившиеся земли заселять. Понавезли народу со средней полосы, приказали: стройтесь. А фундаменты уже есть. Стали на них строиться. И стали эти дома гореть. А почему?

– Почему? – спросил Иван, осматриваясь. Свет в гараж проникал через маленькие окошки под крышей, тускло освещал верстак, полки с инструментом, диван в углу.

– А потому – поджигали финны.

– Это как?—удивился Иван.– Финнов, ты говоришь, не осталось.

– Верно. Днем. А ночью финн встал на лыжи, перешел границу, пришел на родное пепелище посмотреть. А там уже дом ненавистного русского коммуниста растет. Финн – хрясь об стену специально принесенную бутылку с керосином и спичкой – чирк. Гори, гори ясно, чтобы не погасло.

– Сильно,– сказал Иван.

– Ну а теперь по закону о реституции-проституции многие дома в Сортавале уже вернулись к прежним владельцам. В смысле, к наследникам прежних владельцев.

– Понятно,– Иван присел на грубо сколоченную табуретку. Братишка лег на диван. Иван спросил: – Гараж чей?

– Мой. И мотоцикл мой.

– Это хорошо. Значит, действуем так: я остаюсь здесь, ты идешь в город. Задача тебе понятна?

– Ага. Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.

– Не можешь – откажись.

– Это почему же не смогу?

– Тогда не выпендривайся. Повторяю: нам нужны документы, бумажник или что-то в этом роде. В общем, узнаваемый «сувенир». Или ты его достанешь – или… В общем, без «сувенира» операция не имеет смысла.

– Достать-то я достану. Весь вопрос, сколько времени понадобится. Не боишься, что придется здесь дня три просидеть?

– Не боюсь. Иди.

– Я тебя, Робинзон, уж не обессудь, замкну снаружи. Братишка открыл ворота, выкатил мотоцикл. Потом

побряцал замками и уехал, а Иван остался – человеку, объявленному в розыск, в городе лучше не появляться. Тем более если город маленький, провинциальный.

Иван запер ворота изнутри, лег на диван и стал смотреть на лучик света, в котором плясали пылинки. Терминатор, говоришь? Ну-ну. видали мы уже Терминаторов.

Часов через десять за воротами раздался звук мотора. Иван вскочил, бесшумно подошел к воротам, выглянул в щель, увидел Братишку. Братишка заглушил двигатель, слез с мотоцикла. Потом отпер замок, распахнул дверь. От Братишки за два метра разило пивом.

– Достал? – спросил Иван.

Братишка привалился плечом к косяку, ответил весело:

– Заяц трепаться не любит!

– Заходи, не маячь в дверях.

Братишка вошел, запустил руку в карман, вытащил черный полиэтиленовый пакет. Он все делал нарочито медленно – понимал, что Ивану не терпится увидеть «сувенир», и сознательно нагнетал. Иван молчал.

– Держи,– смилостивился Братишка.

Иван заглянул внутрь пакета – там лежал сотовый телефон.

– Ай, молодец,– сказал Иван.– Ай, какой же ты, Братишка, молодец.

Телефон неожиданно ожил, начал наигрывать восточную мелодию. Несколько секунд Братишка и Иван смотрели на него. Иван улыбнулся, а Братишка усмехнулся, бросил:

– Ну ты, блин, сияешь, как будто трахнул Синди Кроу-

форд.

– На хрен мне Синди Кроуфорд? А ты там не засветился?

– Шутишь, начальник? Чисто взял.

– Это хорошо. А трос привез?

– Пятимиллиметровый. В коляске. Там же баллон с краской.

– Тогда поехали. Нечего кота за хвост тянуть. Мотоцикл они оставили в лесу, в километре от поля,

усеянного «зубами дракона», пошли пешком. Еще утром Иван присмотрел подходящее для операции место. Участок дороги на длине около двухсот метров был почти прямой, на нем можно хорошо разогнаться, и мотоциклист – любитель быстрой езды – обязательно это сделает. Иван выбрал две сосны напротив друг друга, сказал:

– То, что доктор прописал. Натягиваем. Братишка спросил:

– А на какой высоте?

– Детский сад,– сказал Иван почти весело.– Откуда вас таких Седой набрал?

– Образование, ваше благородие, я получал в университете «Кресты». Диплом ношу с собой – на плече. Показать?

– Не надо. От земли метр.

Вдвоем быстро натянули трос.

– А если он уже проехал? – спросил Братишка.

– Значит, будем ждать утра.

– А если утром первым поедет джип? Иван подергал трос, сказал:

– А если? А если?.. Можешь предложить что-то дельное?

– Да мне, вообще-то, по хуссейну. Просто хотелось бы, чтобы первым ехал байкер. Мне кажется, что так будет справедливо.

Иван опрыскал блестящий трос коричневой краской из баллончика. Отошел метров на двадцать, немного присел и осмотрел свою работу. Остался доволен. Вернувшись к Братишке, произнес:

– Даже если первым будет джип, то джигиты все равно догадаются, с какой целью этот трос здесь повесили. Последствия понятны?

– Чего ж не понять? Начнутся разборки. согласно, тэкскзть, закону гор.

– Точно.– Иван еще раз бросил взгляд на трос, потом подошел к сосне справа от дороги и положил «трофейный» телефон между корнями, рядом со свободным концом троса. Удовлетворенно сказал:

– Вот так.

Расположились в старом окопе – метрах в сорока от дороги. Редколесье позволяло довольно хорошо видеть дорогу. Оставалось только ждать. Прошел час. Потом другой. К вечеру изрядно похолодало, от дыхания шел пар. Время тянулось медленно. Единственным развлечением служил «трофейный» телефон – сначала он звонил довольно часто, потом звонки стали реже, а паузы между ними длиннее.

Звук мотора раздался когда уже решили: сегодня «джигит-терминатор» уже не приедет.

– Едет! – громко прошептал Братишка.

– Слышу,– отозвался Иван.

Рокот мотора стал ближе, громче, а через двадцать секунд за деревьями замелькал свет мотоциклетной фары, потом из-за поворота выскочил мотоцикл. На прямой джигит добавил газу. «Харлей» бросился вперед, как волк, атакующий жертву.

Иван и Братишка напряженно ждали, смотрели, как мелькает между стволами свет фары. Спустя несколько секунд раздался звук. Он был похож на удар огромного медиатора по басовой струне.

.Идрис Магомедов увидел трос в последний момент. На скорости восемьдесят километров в час разглядеть над дорогой «струну» толщиной пять миллиметров невозможно, но он все-таки увидел. Однако было уже поздно. «Струна» перерезала горло, рассекла позвонки. Обезглавленное тело по-прежнему сидело в седле, руки сжимали руль. Из перерубленной шеи били фонтаны крови. Мотоцикл ехал вперед, нес своего мертвого наездника. Голова болталась сзади.

На повороте мотоцикл ударился в камень, тело выбросило вперед. А мотоцикл развернуло боком, он упал. Силой инерции его потащило по земле. Летел в стороны сорванный с каменной подкладки мох, скрежетал металл, сыпались искры. Топливный шланг «Харлея» сорвало со штуцера, на мох хлынул бензин. Спустя секунду на мох упала искра.

Иван и Братишка не могли видеть того, что происходило на дороге – по крайней мере в подробностях. Они только услышали «струну» и последовавший за ним скрежет металла по камню… А потом увидели, как полыхнуло над дорогой. Это горящий бензин попал на свечку можжевельника. Пламя мгновенно охватило сухое дерево.

– Амбец джигиту,– пробормотал Братишка.– Уходим?

– Подождем,– ответил Иван. Он сидел, жевал прошлогоднюю былинку, смотрел на дорогу. Он ждал джип – хотелось убедиться, что все рассчитал правильно.

Иван ждал, но джипа все не было. Иван не мог знать, что на джипе, который обычно сопровождал Идриса, прокололи колесо и сейчас меняют его всего в двух километрах от места событий.

Прошло две минуты, а джипа все не было. Прошло еще три.

– Ладно,– сказал Иван,– пойдем посмотрим. Они осторожно подошли, остановились, не выходя на дорогу.

Свеча можжевельника пылала, потрескивала, тлел мох. «Харлей-Дэвидсон» лежал на левом боку. Его наездник сидел, привалившись спиной к камню.

Братишка вытаращил глаза, произнес:

– Е-о-ож твою! Он же без головы. Вот это нумер! Иван бросил беглый взгляд на безголовый труп, потом

обернулся назад – не появился ли джип? Джипа не было. Да где же они? – раздраженно подумал Иван. Джип сопровождения в обязательном порядке входил в его план.

– А где голова-то? – спросил Братишка, озираясь. И увидел голову. Окровавленная, побитая, она стояла на верхушке муравейника. Братишка судорожно сглотнул.

Через несколько секунд из-за поворота показался свет фар «Гелендвагена». Иван удовлетворенно сказал:

– Ну наконец-то. Давай-ка, Саша, отойдем в сторонку.

Братишка кивнул.

За рулем «Гелендвагена» сидел Адам – старший из семьи Магомедовых. Когда он увидел горящий можжевельник у дороги, нехорошим предчувствием сжало сердце. Адам до упора вдавил педаль газа в пол – джип взревел табуном своих лошадей, рванулся вперед. За несколько секунд он преодолел двести метров и как вкопанный встал напротив пылающего можжевельника. Адам и Мовлади, племянник Адама, распахнули дверцы, выскочили наружу. Мовлади при этом прихватил АКМ.

Адам сразу увидел тело брата. И закричал. Ах, как он закричал!

Мовлади тоже увидел труп, испуганно вздрогнул. Он был молод – восемнадцать всего.

Еще не стемнело, но из-за яркого пламени «свечи» казалось, что уже темно в лесу. Лес зловеще молчал.

Трещал горящий можжевельник, ветер шевелил кроны, сидел, прислонившись к граниту, безголовый труп… По-звериному кричал чеченец.

А всего в трех десятках метров в лесу притаился тот, кто это сделал. Он смотрел на происходящее равнодушно. В нем не было ни злобы, ни злорадства. Он просто сделал то, что должен был сделать. То, что он считал справедливым.

Мовлади передернул затвор «калашникова», и Адам мгновенно отреагировал на этот звук. Еще бы – этот металлический лязг он слышал много лет почти что ежедневно. Правда, последние годы это случалось реже, но характерный этот звук нельзя забыть и ни с чем нельзя перепутать. Адам вырвал автомат из рук племянника, закричал гортанно и дал длинную очередь в сторону леса.

Срезанная пулей ветка упала на голову Ивану.

Адам стрелял пока не кончились патроны. Потом он бросил автомат на землю и двинулся к телу брата. И тогда зазвонил телефон. Оглушенные стрельбой чеченцы не услышали звонка. Но зато увидели мерцание дисплея между корнями сосны. Адам замер. Потом как зачарованный подошел к телефону.

– Все,– шепотом произнес Иван,– теперь можем уходить.

Адам поднял дорогой, в позолоченном корпусе телефон, несколько секунд смотрел на него. Потом нажал на кнопку. и услышал голос Исы Магомедова.

Под утро из ворот поместья чеченских Магомедовых выкатили четыре автомобиля. В них находились одиннадцать мужчин из клана Магомедовых. Первым катил пикап «Ниссан-Наваро». В кузове пикапа стоял на треноге «браунинг» калибром 12,7.

Глава клана ингушских Магомедовых – Иса Магомедов, жил в просторном новом доме на окраине Сор-тавалы. Четыре автомобиля с выключенными фарами проехали по темным улицам спящего городка. Три из них остановились довольно далеко от дома Магомедо-ва, и только пикап «Наваро» подъехал ближе и встал в пятидесяти метрах от входа. Адам Магомедов залез в кузов пикапа, заправил в лентоприемник конец ленты на сто патронов. Была темная ночь. На небе сверкали тысячи звезд. Девять мужчин с оружием в руках двинулись в сторону дома, охватили его с трех сторон.

Магомедов навел ствол пулемета на белого мраморного льва, который стоял на постаменте у входа в дом. Где-то на улице завыла собака. Адам Магомедов стиснул зубы и нажал на гашетку. Ствол «браунинга» полыхнул огнем, голова льва разлетелась на куски. Адам прошелся по фасаду дома и сосредоточил огонь на двери. Чуть позже с трех сторон заговорили автоматы, ахнул ручной гранатомет. Стрельба продолжалась около минуты. Потом чеченцы вошли в дом и убили всех, кто там находился, включая детей, женщин и двух собак. Старший Магомедов был уже мертв. Его тело нашли в холле первого этажа. Иса Магомедов сжимал в руках «калашников». Ему отрубили голову и поехали к следующему брату.

Когда раздалась пулеметная стрельба, Робинзон и Братишка были уже на борту катера. Катер двигался к выходу из шхеры. Иван сидел на корме и слушал звук перестрелки.

Утром он проспал долго. Когда проснулся, солнце было уже высоко. Навскидку прикинул: около десяти часов, одиннадцатый. Иван сел, сразу увидел записку на столе: «Тов. Р., как проснетесь, загляните, пожалуйста, ко мне. С.». Иван оделся, умылся, побрился, постучал в стенку. Через полминуты пришел Братишка: чего стучишь?

– Мне нужно к Седому. Вызывает.

– Так иди.

– А как же.. ?

Братишка ощерил стальные зубы, произнес:

– А тебя, брателло, перевели на бесконвойный режим.

– Поздравляю,– сказал Седой, когда Иван вошел в его «кабинет».– Операцию вы провели блестяще. Можно сказать, по учебнику.

Иван не знал, как ответить, поэтому просто пожал плечами.

– Присядьте,– сказал Седой. Иван сел на табуретку.– Иван Сергеич, нам нужно поговорить.

– Я готов.

– Иван Сергеич, я хочу сделать вам серьезное предложение. Вы, наверно, догадываетесь, какое?

– Догадываюсь.

– Очень хорошо. И что же вы мне скажете?

– Прежде я хочу задать вопрос.

– Слушаю вас.

– А почему «Гёзы»? Седой улыбнулся.

– Да, в общем-то, случайно получилось. Дело было так: когда организация еще только-только формировалась, в одной передачке Березовский высказался о нас следующим образом: шпана, деклассированные элементы, голодранцы. А Полковник в тот момент как раз перечитывал «Легенду об Уленшпигеле». Это одна из его любимых книг. А там, если вы помните, фламандские борцы с испанским владычеством называют себя «гёзы», что означает нищие. Полковник услышал Березовского и сказал: «Прекрасно! Значит – „Гёзы"»!

Иван подумал: каким, однако, причудливым образом пересеклись Шарль де Костер и БАБ. Седой сказал:

– А ведь вы мне не ответили.

– Извините. Разумеется, да.