Глава I

Абордажные крюки

У девочки были серые капризные глаза. И сама она была капризная и непоседливая – то накручивала на свой тонкий пальчик волосы кольцами, то принималась расхаживать вправо-влево и спрашивать: "В конце-то концов, когда же мы отсюда выберемся?"

Этот вопрос она, конечно, задавала мальчику. Ведь не могла же она задавать его тому, третьему, который молча стоял к ним обоим спиной и никогда не поворачивался.

Мальчик задумчиво смотрел на девочку и говорил: "Пока мы все трое лишь отражения, нам отсюда не выбраться".

Да, все трое – девочка, мальчик и тот, третий, были всего лишь отражениями на стенках глубокого трехгранного колодца. И все трое были тем, кого прежде называли одним словом "Ром". И никто из троих не помнил, кто он и как здесь оказался в виде отражения на бесцветной стене трехгранного колодца.

Они забыли, как Ром, вместо того чтобы пронзить ананас, который он так отчаянно искал, вдруг вонзил золотую иглу в свою руку и камнем полетел в розовую бездну. Впрочем, камнем он падал недолго. Возможно, дракон, поглотивший Рома, оказался не таким уж и огромным. Во всяком случае, после недолгого стремительного падения мальчик обо что-то ударился и полетел гораздо медленнее. Сначала он летел мимо окон какого-то небоскреба, в котором суетились, считали деньги и расхаживали люди, потом траектория полета изменилась, и Ром неспешно проплыл над цветущим садом. В саду гуляли розовые лани, а возле кустов роз деловито сновал и щелкал ножницами белобрысый радостный садовник.

Пролетев еще немного, Ром вновь увидел этот же сад. Только теперь он был осенним. Без листьев и ланей, но с тем же радостным садовником, который, выдыхая пар в морозный воздух, накрывал розовые кусты деревянными ящиками.

"Значит, скоро зима", – подумал Ром и… И тут его не стало. Вернее, он стал сразу троими. Но все эти трое были всего лишь отражениями на стенках колодца. И ни одно из отражений, как бы ни перемещалось, не могло даже коснуться другого, потому что грани колодца были разделены черной пустотой.

Впрочем, колодец лишь казался колодцем. На самом деле вверху грани его смыкались, подобно лепесткам заснувшего бутона. Непонятно, как вообще Ром мог упасть в него. Разве что каким-то невероятным образом снизу. Но и внизу грани колодца смыкались. Это отлично знал Ром-мальчик, вдоль и поперек обскользивший все, что только мог. Правильнее всего место, где Ром распался на отражения, следовало бы назвать трехгранной капсулой. Но если это так, то почему в ней светят звезды и месяц?

– Я хочу домой, – захныкала Ром-девочка и тут же потребовала: – Придумай же что-нибудь!

– Эй, приятель! – крикнул Ром-мальчик Рому-третьему, стоявшему к ним спиной. – Может, ты знаешь, где мы оказались и как отсюда выбраться?

Ром-третий ничего не ответил, но как-то странно приподнял плечи. Словно собрался пожать ими в недоумении, но вдруг передумал. И тут…

– Ты слышишь их?! – радостно воскликнул Ром-мальчик. – Так дерзко могут звенеть лишь абордажные крюки!

– Какие еще крюки? – нахмурила брови Ром-девочка.

– Абордажные крюки в спины будущих поколений! Теперь мы спасены!

– А я никакого дерзкого звона не слышу, – сказала Ром-девочка. – Зато я слышу колыбельную песню. И еще – тихий стук спиц. В крайнем случае – вязальных крючков. И уж никак – дерзких и ржавых абордажных крючьев.

– Смотри, вон их канаты! – Ром-мальчик с восторгом смотрел в пустое пространство колодца.

Да, колодец, превративший Рома в тройное отражение, по-прежнему был пуст. И все-таки в нем раскачивались канаты. Они были воображаемые, и потому обычный глаз не смог бы их заметить. Но ведь глаза Рома-мальчика были особенными. И он знал, что только воображаемые канаты могли помочь попавшему в трехгранный колодец. Настоящие, пусть даже самые крепкие канаты тут бы не пригодились, потому что за них никакое отражение не смогло бы ухватиться. Поймать и вцепиться в настоящий канат может лишь то, что есть, а в воображаемый – даже то, чего нет. Это, во-первых. А во-вторых, настоящий канат только сейчас настоящий. Он может сгнить и разорваться в любую минуту, он может лопнуть от чрезмерного напряжения. А воображаемый – никогда! Никакое напряжение, никакие тяжести ему не страшны.

– Эй, канаты, ко мне! – закричал Ром-мальчик, и канаты послушно поплыли к нему.

Едва они коснулись одной грани колодца, как тут же вместе с вцепившимся в них Ромом-мальчиком перекинулись к другой. Канаты заплясали и запрыгали по всему колодцу, и за них крепко держался Ром.

"А где же тот третий?" – сам себя спросил он, всматриваясь в третью грань колодца.

Третья грань с загадочным отражением была пустой. Возможно, канаты так прыгали по колодцу, что зацепили и третье отражение, хотя оно и стояло к ним спиной. А возможно, оно соединилось с мальчиком каким-то другим, только ему ведомым способом. Как бы то ни было, Ром снова стал самим собой. Теперь он почувствовал, что избежал смертельной опасности остаться здесь навсегда, и ему вовсе не хотелось утруждать голову размышлениями – кем же все-таки был тот третий. Ему вполне хватало впечатлений после того, как он побыл тремя отражениями, одно из которых оказалось к тому же девчонкой. Грудь Рома, хотя его сердце было по-прежнему потерянным, теперь жгла ненависть к ведьме. "Я с тобой еще посчитаюсь, Алина!" – думал Ром, и глаза его хищно блестели.

Нужно было выбираться из колодца.

– За дело, абордажные крюки! За дело! – закричал мальчик. – Спины будущих поколений заждались вас!

Канаты натянулись, и Ром, хлопнув, как пробка, вылетел из колодца.

Он очутился в тихой, благоухающей дремлющими травами долине. Солнце еще не взошло, но небо уже расцветало, радуясь его приближению. По всей долине – от горизонта до горизонта – бесшумно плыли странные фигуры. Они были бело-зеленого цвета, словно ягоды незрелой клубники, и прозрачные, как весенние сосульки. "Ах, вот как выглядят еще не рожденные поколения!" – подумал мальчик, с любопытством всматриваясь в них. Но любопытство его быстро пропало – каждый, еще не рожденный человек, был безлик и похож на другого. Нельзя было даже определить, кем он будет – мужчиной или женщиной. Когда фигуры прихотью ветерка соприкасались, раздавался негромкий жужжащий звук, и в травы, будто невидимая фреза прошлась по невидимому металлу, сыпались зеленоватые искры.

Про себя Ром отметил, что фигуры грядущих поколений плывут по долине как-то неподобающе грустно, словно не догадываясь о своем предстоящем рождении. Или же догадываясь, но отнюдь этому не восхищаясь. Так уныло бредет к доске не выучивший урок под пристальным взором строгой учительницы.

Следом за фигурами в направлении горизонта, из-за которого должно было взойти солнце, тянулись воображаемые канаты с воображаемыми абордажными крюками, спасшие мальчика. Теперь их пути лежали сквозь травы, но травы этого не замечали. Как не замечала птица, спящая с открытыми глазами и с зернышками утренней росы на хохолке и крыльях.

Вдруг один из канатов натянулся, что-то щелкнуло, и через голову Рома перелетел маленький предмет. Мальчик быстро обернулся и увидел перед собой странного незнакомца. Он был в строгом сером костюме, галстуке и обут в высокие сапоги. Но главная странность заключалась не в его одежде, а в том, что голова и туловище незнакомца были обращены в одну сторону, а ноги, вопреки анатомической логике, – в другую. Незнакомец смотрел на Рома выпученными, будто только что хлебнул кипятку, глазами и держал в руках костяную пуговицу с медным ободком.

– Кто ты? – спросил Ром.

Вместо ответа незнакомец изумленно посмотрел на пуговицу и сказал:

– Вот поймал. Пуговица. Летучая.

– Как же, поймал бы ты меня, если бы я сама того не захотела, – сказала пуговица.

Незнакомец небрежно сунул пуговицу в карман, провел рукой по волосам, желая привести их в порядок, но на самом деле еще более их взлохмачивая и откашлялся, как это обычно делают, когда хотят сказать нечто значительное:

– Моя фамилия Ой-ой-ой, – сказал он и снова откашлялся. – А имя мое Йо-йо-йо. Так меня зовут все мои многочисленные родители.

– Как это – многочисленные? – удивился Ром. – У каждого человека только двое родителей. Или ты, может быть, из грядущего, где все по-другому?

– Насчет грядущего ничего сказать не могу, бывать там никогда еще не доводилось, но родителей у меня действительно немало. Можно сказать, хоть пруд пруди. Подавляющее их большинство – дворники и нефтяные магнаты. Иной раз попадаются среди них инженеры, а также повара, торговцы недвижимостью и галантереей. Есть даже один доктор и кастелянша, которая, впрочем, раньше была известной дрессировщицей львов, – не без гордости сказал Йо-йо-йо.

Не давая Рому времени обдумать услышанное, Йо-йо-йо сообщил, что по профессии он бухгалтер, работает коммивояжером и заодно дирижером, а числится плотником, хотя все убеждены, что на самом деле он фотограф топ-моделей. Йо-йо-йо заявил также, что ему девяносто семь лет от роду, но никто не может дать ему на вид больше пятнадцати.

– Если ты не веришь, посмотри свидетельство о моем рождении! – с жаром воскликнул он и вытащил из рукава потрепанную бумажку, на которой был нарисован дом с колоннами, а внизу написано: "Дом, удостоившийся славного рождения".

– Теперь-то ты убедился, что мне семьсот лет? – спросил Йо-йо-йо и, словно ошеломленный таким своим почтенным возрастом, с изумлением оглядел себя.

Затем он тряхнул головой, как бы отгоняя нахлынувшие мысли, и стал сетовать, что все в его жизни происходит не так, как ему хочется, а наоборот.

– Посмотри на мои ноги! – воскликнул Йо-йо-йо. – Из-за их необычной направленности я вынужден ходить в сапогах, потому что не могу завязать шнурки на штиблетах, которыми, как назло, забиты все полки в моем доме. Да что сапоги! Все не так, все наоборот в моей жизни! Стоит мне захотеть спать, ноги против моей воли сами собой начинают плясать, когда же я захочу сплясать и спеть, то почему-то мгновенно валюсь с ног и засыпаю, а если вздумаю прогуляться, дороги встают на дыбы, и я падаю ничком на землю. С таким исключительным телосложением мне была бы самая стать поступить в учителя, – неожиданно закончил свою речь Йо-йо-йо.

– Это почему же? – с любопытством спросил Ром.

– Потому что я всегда вижу, куда сажусь, и ученики не смогут подложить мне на стул кнопку. А еще из меня вышел бы непобедимый боец, потому что я могу наносить удары во всех направлениях сразу.

– Может быть, желаешь еще что-нибудь добавить? – поинтересовался Ром.

– Разумеется. Желаю добавить перцу и соли в суп. Вот только жаль, что я его уже съел вчера. – Йо-йо-йо на мгновенье задумался, а затем, бодро встрепенувшись, попросил: – Стукни-ка сперва мне по загривку, а потом – по мордасам! И затем уж давай пинков! Главное – пинков не жалей!

– Зачем?

– Таким образом, ты, как говорится, задашь мне перцу. И от этого вчерашний суп покажется вкуснее.

– Положим, что это так, – сказал Ром. – Но как я смогу добавить соли в суп, который ты съел вчера?

– А ты, когда будешь задавать мне перцу, отпускай соленые шуточки, – предложил Йо-йо-йо.

– Это какие же?

– Ну, например, вот тебе, вот, толстозадый обормот! – Йо-йо-йо с энтузиазмом принялся изображать пинки. – Получай по толстому гузну, глупый баран!

– От таких шуточек в супе разве что баранины, а не соли прибавится, – предположил Ром.

– Баранины? Что ж, превосходно! Я как раз собирался позавтракать. Нет ничего приятнее, чем лакомиться бараниной при первых лучах восходящего солнца. – Йо-йо-йо в нетерпении посмотрел на показавшийся из-за горизонта краешек солнца. – Эй, ну что ты там канителишься, выходи быстрее! Я уже истосковался по баранине!

Едва он это произнес, солнце двинулось назад и в долине стало темнеть.

– Эй, хватит валять дурака! Я хочу завтракать! – закричал Йо-йо-йо и бросился догонять солнце, которое, не успев взойти, уходило назло ему. Бежал Йо-йо-йо оригинальным способом – задом наперед, осыпал солнце бранью вперемешку с требованиями продолжать восхождение и при этом со злостью смотрел на Рома.

Примечательно, что, чем быстрее бежал Йо-йо-йо, тем темнее становилось вокруг.

"Ему нужно было бы захотеть позднего ужина, – подумал Ром. – И тогда наверняка все было бы в порядке".

Мальчик побежал вслед за Йо-йо-йо, чтобы дать тому дельный совет, но вокруг сгустилась такая темнота, что отыскать в ней бедолагу было совершенно немыслимо.

 

Глава II

Бешеный ключ

Между тем на небо высыпали звезды, а вокруг Рома стали загораться электрические огни. Сначала едва видимые, они постепенно набирали силу и превращались в светящиеся вывески, растекались светом по окнам домов и двигались вместе с автомобилями. Долина, только что окружавшая мальчика, исчезла, словно ее и не бывало. Так исчезает платок или колода карт в руках ловкого фокусника. Ром стоял на тротуаре городской улицы у летнего кафе, сочившегося розовым светом и медленной музыкой. Под тентами за блестящими пластмассовыми столами сидели праздные молодые люди.

И вдруг почудилась среди них Рому ведьма. И вздрогнул он, подобно черному зеркалу ночного пруда, когда испуганной гурьбой осыплются в него лепестки цветущей вишни, сорванные неведомым ветром. И вздрогнуло бы беспечное кафе, со звоном посыпались бы чашки и бокалы, опрокинулись и затрещали бы стулья под ногами смятенных людей, если бы могли они видеть того, кто приближался к ним из темноты. Глаза его горели холодным волчьим огнем, а на руках распускались кривые железные когти. И не было в нем ни надежды, ни пощады. Бесшумный, как полет совы, нырнул он в кафе и скользнул к дальнему столику…

Но нет, то лицо, в котором почудились Рому черты Алины, вблизи оказалось лицом незнакомой ему девицы. У нее были слегка раскосые глаза и тонкие черные брови, чем-то напоминавшие стремительный полет ласточки в солнечный день. Девица сидела с задумчивым курчавым парнем и крутила красную соломинку в бокале с коктейлем. Ром опустился на стул и закрыл глаза. Пальцы мальчика ныли, но это были уже обычные пальцы, без страшных железных когтей.

– Какая прелестная музыка, правда? – сказала девица. – Жаль, что здесь не танцуют.

Голос девицы был беспечным и звонким, но Ром услышал и другой ее голос. "Какой же он тюфяк", – сказала она глухо и торжествующе захохотала.

"Я слышу ее мысли, – подумал Ром. – Это так просто. Странно, что люди не могут слышать мысли друг друга. И странно, что я их прежде не слышал".

– Да, жаль, – сказал парень и подумал: "Она такая красивая. Удивительно, как только я мог ей понравиться. Ну что такое я по сравнению с ней?! Хорошо, что она этого не знает".

– Ты любишь танцевать? – спросила девица и подумала: "А вон тот усатенький у входа очень даже ничего. И рубашка – в тон моему платью".

– Вообще-то я не слишком умелый танцор, – сказал парень, и Ром услышал, как в своих мыслях он с досадой обругал себя за излишнюю откровенность. "Непременно нужно выучиться как следует танцевать, – думал парень. – Если у меня и нет особых достоинств, то хотя бы в этом я не должен уступать другим".

"Ха, он в меня влюбился, – думала девица. – Теперь из него хоть веревки вей. Вообще-то, из него может получиться неплохой муж, но только с таким слишком скучно. Вот если бы я понравилась тому… И что он нашел в рыжей кикиморе?.. – девица быстро покосилась на коротко стриженного парня, сидевшего за соседним столиком в обнимку с рыжеволосой девицей. – Он так на меня посмотрел… У меня высокая красивая шея и тонкие пальцы. Пусть видит". С этой мыслью она томно наклонила вбок голову, с напускной задумчивостью провела по шее мизинцем и сказала:

– Для мужчины это не главное.

"По-моему, я ей все-таки нравлюсь, – подумал парень. – Она говорила, что до меня не имела серьезных увлечений. Просто не верится, как другие могли не замечать ее?! Предпочесть ей другую – это все равно, что не заметить алмаз среди стекляшек. Хорошо, что она не знает себе цену".

"Какая тоска сидеть с этим олухом. Кошмар. Похоже, что он вообще никуда не годен. Теленок, да и только", – подумала девица и с грустной нежностью в глазах посмотрела на своего робкого воздыхателя.

"Как она на меня посмотрела! Нет, все-таки я осмелюсь поцеловать ее, когда пойду провожать", – подумал тот.

Ром расхохотался. Никто не услышал его хохота, и только вздрогнули на столе бокалы с красными соломинками.

– Зе-мле-тря-се-ние, – кокетливо закатывая глаза, по слогам сказала раскосая лицемерка.

"О чем это она? Она шутит, а я сижу, как дурак, – быстро подумал парень и, не зная, что ему следует предпринять, через силу засмеялся.

– Ромуальдино, это ты вызвал землетрясение? – в кафе из темноты шагнул высокий молодчик в железном шлеме и с плоским, как лопата, лицом. Нос вошедшего весьма напоминал поросячий хвост, а над носом, там, где обычно располагаются глаза, сидела зеленая стрекоза. Та самая, которую Ром видел сначала в доме Маятника, а затем – у госпожи Виктории.

Чеканным шагом молодчик направился к Рому, говоря на ходу:

– Если здесь только что произошло землетрясение, как сказала эта юная тетенька, то где же разрушения?!

– А ты что, специалист по землетрясениям и разрушениям? – спросил Ром.

– Я Бешеный ключ. – Молодчик уселся прямо на стол напротив мальчика и сложил за спиной короткие пурпурные крылья. – Мне положено знать толк в разрушениях. Это моя специальность. Впрочем, отличить землетрясение от бури в стакане воды, пардон, в стакане с коктейлем, сможет даже неспециалист.

– Значит, ты разрушитель? – Ром прищурился и с любопытством посмотрел на молодчика.

– Только не думай, что я вызываю бури, землетрясения и тому подобное, – сказал Бешеный ключ. – Я открываю секреты, превращая тайное в явное. Но, понимаешь ли, порой бывают такие секреты и такие тайны, что, когда я открываю их, происходит нечто подобное землетрясению. Это не то, что стаканы попусту сотрясать.

"Он смеется надо мной, – подумал мальчик. – Схвачу-ка я его за нос, чтобы не слишком задавался".

– Не вздумай это делать, – сказал Бешеный ключ. – У меня может испортиться обоняние, и тогда жизнь многих людей пойдет наперекосяк. Ты спрашиваешь, каких людей? Разных. Но, ты знаешь, среди людей попадаются порой и не совсем никчемные.

– А вот этот курчавый, никчемный он, по-твоему, или не совсем?

– Скажу тебе по секрету, – Бешеный ключ хмыкнул, – этот курчавый – более сосуд, чем человек. Почему? Да потому, что сам по себе он ничего не представляет, кроме емкости, которую без особого труда можно наполнить чем угодно. Теперь он наполнен глупыми книгами, написанными еще более глупыми тетками ради славы и легких гонораров, да еще – рассказами бабушки о том времени, когда поцелуй под липою превращался в долгосрочное обязательство. А родись он в семье палача, не задумываясь, пошел бы по стопам отца, И, пожалуй, превзошел бы папашу по части аккуратности и расторопности. В семье художника? Сам непременно стал бы художником, отрастил бы бороду и часами рассуждал бы о красках и холстах.

Обрати внимание – у него отменные зубы. Он чистит их утром и вечером. Ты думаешь, он делает это, заботясь о своих зубах? Отнюдь. Он не знает, что такое зубная боль и чистит зубы только потому, что еще в детстве ему ВЕЛЕЛИ их чистить. И он исправно делает это, ведь так уж ПОЛАГАЕТСЯ, так ВСЕ делают. А если все перестанут чистить зубы, перестанет и он. Чтобы не выглядеть среди окружающих белой вороной. К твоему сведению, большинство людей – не люди, а всего лишь – сосуды.

– А эта, – Ром кивнул на раскосую спутницу курчавого, – тоже сосуд?

– Скорее скипидар, который, попадая в такой вот сосуд, в конце концов прожигает его насквозь и убивает. Рекомендую обратить внимание на парадокс: вот он сидит, – Бешеный ключ бесцеремонно похлопал по курчавой голове, – и с обожанием смотрит на своего убийцу. На убийц вообще чаще всего смотрят с обожанием и восторгом. Так уж меж людьми заведено. – Бешеный ключ любовно погладил головы сидящих.

Меж тем та, которую он сравнил со скипидаром, небрежным движением извлекла из сумочки початую пачку сигарет и закурила.

– Фу-фу! – фыркнул Бешеный ключ и отодвинулся. – Какой омерзительный запах!

– Ты не переносишь табачный дым? – спросил его Ром.

– Табачный дым тут ни при чем. Из сумки пахнет тухлятиной.

– Что же у нее в сумке? – округлил мальчик глаза.

Бешеный ключ покрутил своим хвостообразным носом, задвигал кругленькими ноздрями и сказал:

– У нее в сумке лежит косметичка с круглым зеркальцем в коричневой оправе, скомканный носовой платок, фальшивый студенческий билет, чтобы бесплатно ездить в общественном транспорте, очки, которые она не надевает в общественных местах, чтобы не показаться заумной и… и особенно дурно пахнущие фотографии. На них она расцветает рядом с очередным своим приятелем то у моря, то меж скал. Там она настоящая, а то, что сидит сейчас перед тобой, – лишь ее отражение.

Ром поглядел на сумочку и недоверчиво хмыкнул:

– Ты уверен, что оправа зеркальца именно коричневая, а не зеленая, например?

Вместо ответа Бешеный ключ дунул на стол, и сумочка упала. Но за мгновение до того, как она коснулась пола, Бешеный ключ успел чиркнуть пальцем по ее застежке. Все, только что перечисленные предметы высыпались наружу, а из косметички выползло зеркальце в коричневой оправе.

"Черт побери! Он сейчас увидит фотографии!" – с досадой подумала раскосая девица и с редкостным проворством кинулась под стол. К ее негодованию, курчавый кавалер оказался не только галантным, но, что было уж совсем некстати, не менее проворным, чем она сама. Пальцы его задрожали, когда он стал передавать фотографии. "Да как же это… Это ведь… Этого быть не может!" – крутилось и кувыркалось в голове бедняги.

– Это я с двоюродным братом отдыхаю у моря, – пряча зубы в невинной улыбке, сказала девица и при этом подумала: "Ничего, все равно выкручусь".

– Ну что, убедился, что оправа коричневая? – спросил Бешеный ключ.

– Как ты это узнал? С помощью стрекозы? – мальчик с любопытством посмотрел на зеленокрылое создание, сидевшее на лбу Бешеного ключа и служившее ему, видимо, глазами.

– Это не стрекоза, а мой летающий глаз, мой верный разведчик, – сказал Бешеный ключ. – Он облетает видимый и потаенный мир и рассказывает мне о том, что в них происходит. Но ты напрасно полагаешь, что он раскрыл мне секреты этой жалкой сумки. Такие мелочи не стоят трудов моего разведчика. О вещах я узнал по их дыханию. Люди называют это дыхание запахами.

– Но как по запаху отличить фальшивый студенческий билет от настоящего?

– Для меня это так же просто, как для человека отличить по запаху живой цветок от искусственного. Спроси любого, и он тебе скажет, что живой цветок дышит землей и небом, а искусственный – фабрикой. Неужели ты думаешь, что настоящий студенческий билет дышит так же, как поддельный? Если бы люди, как это было прежде, внимательно прислушивались к дыханию вещей, они бы знали о вещах и о себе гораздо больше. Они не путали бы руку дающую с рукой, готовой погубить и похитить. И знали бы, что, например, этот дом, – Бешеный ключ указал на темное строение, возвышавшееся над кафе, – скоро рухнет. Он дышит враждой к людям и полон коварных замыслов, но люди об этом не догадываются. У всего сущего есть свое особое дыхание. Внимательно прислушайся к нему, и оно поведает больше, чем самый красноречивый язык.

Пока Бешеный ключ рассказывал мальчику о дыхании вещей и том, как по его особенностям можно узнавать даже тщательно скрываемые секреты, девица собрала все высыпавшееся в сумку и принялась "выкручиваться".

– Если бы знал, какой у меня брат, – с придыханием в голосе сказала она. И, проведя по нахмурившемуся лбу рукой, стала "вспоминать" о том, как во время короткого отдыха на горном перевале туристическую группу, где она была с «братом», застиг жестокий ураган. Туристам грозила неминуемая гибель, и спастись от нее удалось лишь благодаря исключительной отваге и беспримерному мужеству «брата». Рассказ был настолько занимателен и правдоподобен, что вскоре им заслушались даже Бешеный ключ с Ромом.

Поначалу мальчик замечал некоторые несоответствия между тем, о чем находчивая девица говорила и о чем при этом думала, но затем эти несоответствия исчезли. Рассказчица сама поверила в свою ложь.

– Вот какой у меня брат, – наконец сказала она. – Жаль, что вы не знакомы.

– Но ты познакомишь меня с ним? – спросил парень, потрясенный рассказом.

– Конечно. Жаль только, что сейчас он в Африке. Работа есть работа, – молвила девица и мысленно расхохоталась.

– Ну и шельма! – Бешеный ключ в восхищении развел руками. – Все мое мастерство – коту под хвост. Ох, бедный сосуд, тебе не позавидуешь! Ой, не позавидуешь!

– А кто их, интересно, фотографировал? – спросил мальчик.

– Кто фотографировал? – теперь расхохотался Бешеный ключ. – Их фотографировал тот, кто вечером позвонит по телефону, чтобы пригласить на ужин при свечах! Вот какая многоходовая интрига намечается!

– Обо все этом ты узнал по запахам?

– Не только. Ведь я Бешеный ключ, и все, что ни есть во мне, способно открывать секреты и тайны.

– Любые?

– Не любые, но многие.

– А можешь ты сказать… – Ром на секунду задумался. – Сказать, что делается сейчас, ну, хотя бы в том доме? – и он показал на светящееся окошко в доме, полном коварных замыслов против людей.

Крутнув носом, Бешеный ключ широко открыл рот, и оттуда стремительно вылетел тонкий алый язык. Жужжа, подобно разматывающейся леске спиннинга, язык взвился над кафе и, пронзив закрытые шторы, канул в окошке. Несколько мгновений алая нить языка покачивалась в свете фонарей над улицей, а затем исчезла.

– Не сомневайся, язык на месте, – сказал Бешеный ключ. – Что ему задерживаться в логове торжествующих вещей?

– Торжествующих вещей?

– Да, в логове торжествующих и уже готовых праздновать победу над двумя людьми вещей. Черноногие шкафы, забитые всякой всячиной, стулья с обшарпанными лапками, семейство кресел с перекошенными и отваливающимися скулами, горбатые столы и полчища разномастной рухляди обступили и теснят со всех сторон пожилых супругов. Вещи уже давно стали истинными хозяевами в этом доме. Сами уже никуда негодные, они тяготятся присутствием людей, а люди… люди похожи на обросшую плесенью корку, которую в незапамятные времена случайно обронили за старую хлебницу. Супруга спит, ткнув седую голову в подушку, а тот, кто когда-то так нежно ухаживал за ней, добиваясь ее улыбки, теперь горбится под ночной лампой. Щуря бессильные, слезящиеся от напряжения глаза, он собирает из палочек и крючков макет фрегата. Будто на нем можно куда-нибудь уплыть.

– Ты злой, – сказал Ром.

– Злой? Но во всяком случае, это не я только что бегал по кафе, выпустив железные когти, – заметил Бешеный ключ.

– Я искал ведьму, укравшую мое сердце. Я должен его вернуть, чтобы стать свободным человеком!

– Чего же проще?! Ведь ты знаешь, что теперь твое сердце у Повелителя светлых вод!

– Там лед, а не мое сердце.

– Горький путь ты хочешь выбрать себе, мальчик, – промолвил Бешеный ключ. – Что упало, то пропало. Тебе остались разве что фокусы, вроде тех, с абордажными крюками. Вообрази, что у тебя снова есть сердце, да и дело с концом.

– Но мне нужно мое, а не воображаемое сердце без памяти! И я все равно найду его! Ты открываешь тайны, что тебе стоит помочь мне?! Скажи, где ведьма?

– Что ж, работа есть работа! – Бешеный ключ весело глянул на раскосую девицу, хлопнул крылышками и вдруг стал раздуваться, заполняя собою кафе.

Затем воздух забулькал, зазвенел, и вихрь прозрачных пузырьков окружил Бешеного ключа. То был его голос. Рассыпаясь и свиваясь в тысячи серебристых нитей, пузырьки устремились во тьму на поиски ведьмы.

 

Глава III

За стеклянной землей

Как ящерица укрывается под какой-нибудь перевернутой у реки лодкой, когда разверзается небо, и на землю обрушиваются град и молнии, так укрылся под своим железным шлемом Бешеный ключ, когда вернулся его голос. Невидимый и неслышимый людьми, голос ворвался в ночное кафе подобно многоцветной звонкой лавине. Подобно римскому легиону, ринувшемуся сквозь разбитые ворота в осажденный город. Какие пространства и глубины, исполненные тайн, пронизал голос, в каких неведомых закоулках мироздания оставил свои отметины и какой ценой заплатил за это, мог сказать лишь Бешеный ключ. Но он этого не сказал. Когда вернувшиеся к нему звуки голоса стихли, он выбрался из-под шлема и промолвил единственное:

– Мой голос не нашел Алину.

– Так где же она?! – вскричал Ром нетерпеливо.

Бешеный ключ недоуменно пожал плечами и нахлобучил на голову шлем, который снова стал ему в пору:

– Это и для меня загадка.

Зеленокрылый глаз вспорхнул с плоского лица Бешеного ключа и, беспечно кружась, словно вальсируя, подлетел к мальчику. При этом глаз смотрел на Рома с тем особенным добровато-дурковатым прищуром, с каким смотрят взрослые, обманывая ребенка.

"В доме госпожи Виктории он смотрел на меня совсем по-другому, – подумал мальчик. – Что-то тут не так".

– Просто он восхищается тобой, – сказал Бешеный ключ.

"Ничего нельзя незаметно подумать. Он читает каждую мою мысль. Я перед ним, как на ладони", – подумал Ром.

– На то я и Бешеный ключ, чтобы раскрывать чужие секреты.

– Что же ты не раскрыл, где мне искать Алину? Может, ты просто прикидывался, что отправил на ее поиски свой голос?

– А может, – тут Бешеный ключ криво усмехнулся, – ее следует искать не среди ныне живущих? Что тогда? Ты готов отправиться за ней, если она среди тех, кто уже покинул землю?

– Я должен найти свое сердце, чтобы снова стать свободным, – твердо сказал Ром.

Бешеный ключ с размаху ударился головой о землю, и все вокруг сразу переменилось. Бесследно улетучился розоватый свет кафе, хотя в витринах по-прежнему продолжали гореть неоновые лампы. Ночной город, только что полный электрического света, стал медленно тускнеть. Так же, только медленнее, тускнеет разменная монетка, кочуя по людским рукам.

Почернело небо, дома, минуту назад залитые веселым цветом изнутри и снаружи, будто осунулись. Все вокруг теперь напоминало песочный город, построенный руками досужих забавников. Но и этот город тоже менялся. Постепенно утрачивали форму окна, и на горбатые улицы бесшумно осыпались стены домов. Словно некто, долгое время снимавший этот песочный город на кинопленку, теперь ее быстро прокручивал. На глазах оседали многоэтажки, таяли башни и башенки, а чугунные решетки парков превращались в зыбкие тени и исчезали без следа.

– Смотри! – громко и властно воскликнул Бешеный ключ, и земля стала стеклянной.

Ром вздрогнул и почувствовал, что плывет над этой стеклянной, мерцавшей зеленым светом землей. Мальчик стал туманом, и под ним расстилались разверзнутые неведомые дали.

Сразу же под стеклянной коркой Ром увидел кружащийся рой бесплотных теней. Они были похожи на людей грядущих поколений. Но мальчик понял, что это тени тех, кто уже прошел свой земной путь. Бледные лица смотрели вверх из-под земли незрячими глазами. Ночная мгла, застилавшая поверхность планеты, была слишком ярка для их глаз, утративших зрачки. Как крутит головой в дупле ошеломленная сова, когда в ночной лес ударит молния и яркое пламя, разрастаясь, захрустит в сухом валежнике, так и они в бессильной надежде распахивали глаза, силясь разглядеть хоть что-нибудь и хоть что-нибудь понять. Они тянули вверх руки, но руки не достигали стеклянной корки, словно натыкаясь на невидимую преграду.

И за этим роем теней в глубине земли разворачивался и кружился один бесплотный рой за другим. Разверзшаяся бездна напоминала жерло невероятных размеров вулкана. И оно заканчивалось… Чтобы получше разглядеть, чем именно оно заканчивалось, Ром попытался приникнуть к стеклянной корке и не смог этого сделать. Но странное дело – мальчик все-таки видел, что таится на той недосягаемой и нескончаемой глубине, хотя при этом не мог дать себе отчета в увиденном. Взгляд его теперь существовал как бы сам по себе, он не порождал и не пробуждал мысли. Он был бесполезен, как был бы бесполезен для лугов ливень, если бы проливался из туч не на них, а в небо.

Черный водопад вдруг хлынул в глубине из-за расселины, и в низвергающемся потоке мелькнул белый лепесток лодочки. Тени ушедших людей разом прильнули к стенкам, обнаружив змеившуюся по ним дорогу.

"Где же ведьма?" – думал мальчик, впиваясь взорами в цепенеющие тени. Но ни в одной из них не угадывались черты Алины.

В далекой глубине сверкнула искра, и сияющая белая птица с глазами, сотканными из голубых огней, медленно поплыла вверх. Она махнула крылом, и тени, как пузырьки раскаленной смолы, задрожали на черных стенах подземелья. "Теперь они все одинаковые, – думал Ром, – и мне никогда не узнать среди них ведьму".

Мутный, как рыбий пузырь, шар плыл внизу. В нем находился еще один шар. И в этом втором шаре двигались две человеческие фигуры. Ром узнал в них раскосую девицу и курчавого парня. "Неужели они умерли?" – удивился мальчик. И откуда-то к идущим в шаре протянулась белая рука, бесконечная и бесплотная, как угасающий в конце дня край неба. Рука коснулась оболочки первого шара, и где-то, но не под землей (мальчик был почему-то в этом уверен), посыпались искры и занялся пожар. Ром услышал, как весело затрещал огонь и зашипел, закапал горящий пластик.

И исчезла рука, и пропали шары с раскосой девицей и курчавым парнем. А подземная ширь как бы разрослась в ширину и глубину. Со всех сторон на Рома, который расползался туманом, дохнуло холодом. Послышался гул, и где-то далеко-далеко внизу, но притом, как бы совсем рядом замелькали сонмы новых теней. Они перемещались по тусклым бесконечным лабиринтам, с косых стен которых, чавкая, стекала грязь. Синие вздувшиеся лица с клокотанием пронеслись мимо, волоча за собой длинные распоротые оболочки, служившие прежде телами. За ними с пронзительным охотничьим визгом пронеслось несколько крылатых существ. Существа сгинули в багрово-черном пространстве, и оттуда тотчас же с железным стуком посыпалось и покатилось что-то быстрое, округлое. Что это было, мальчик разглядеть не успел, потому что стены лабиринтов стали разваливаться на куски и крошиться. Причиной этого была шляпка – так поначалу показалось Рому – огромного подсолнуха, пробивавшегося вверх. Но то были не подсолнух, и не семечки, а ушедшие люди. Тесно прижавшись друг к другу, они наполняли эту "шляпку", сокрушавшую подземные лабиринты и заполнявшую багрово-черные пространства. Ром всматривался в лица ушедших людей. И, хотя все они были такие разные, он видел лишь одно лицо, имя которому Оцепеневшее Отчаяние. Зеленые листья огня окружали его, а красное тело змеи служило ему стеблем. Оно продолжало восхождение, а сверху на него уже нацеливала клюв птица с закрытыми глазами.

И когда она открыла глаза, стеклянная земля ослепла.

 

Глава IV

Превращения

– Как все-таки хорошо иметь сообразительную голову и при этом крылья, – вкрадчиво улыбаясь, говорил Бешеный ключ. – Если бы мне сказали: выбирай то или другое, я несомненно выбрал бы голову. А потом – крылья. Конечно, меня бы тут же упрекнули в непорядочности… Сказали бы: так нельзя выбирать… Но сообразительная голова быстро бы сообразила, как уладить это маленькое недоразумение. Нашла бы веские доводы в пользу того, что и такой выбор возможен, примеры разные привела бы… И все бы, в конце концов, уладилось к общему удовольствию. – Бешеный ключ ухмыльнулся. – Да, всегда нужно сначала выбирать голову. Ведь только она в силах догадаться, что самый обыкновенный и на вид безобидный туман иной раз может полыхнуть похлеще керосина. А без крыльев не улетишь вовремя в безопасное место. И пусть мои крылья не такие большие и могучие, как у некоторых моих сородичей, но что бы я без них делал?! Сгорел бы, как спичка! Кстати, Ромульдино, как ты себя чувствуешь? – куражась, продолжал Бешеный ключ. – Готов биться о заклад, тебе удалось разглядеть ведьму среди ушедших людей. Ведь не стал же бы ты полыхать просто так, забавы ради?! Что, отдала она твое сердце? Ну-ка, покажи, я хочу на него полюбоваться! Должно быть, оно совершенно необыкновенное, если ради него ты готов был лезть в пекло.

Ром сидел на тротуаре городской улицы, прислонившись спиной к каменной стене. Было светлое летнее утро, обещавшее теплый денек. Немногочисленные прохожие, не замечая Бешеного ключа и снежного мальчика, шли по своим делам, а некоторые просто прогуливались, занятые беззаботными – под стать утру – мыслями. Однако же внимание всех проходящих неизменно привлекали обуглившиеся балки, торчавшие на противоположной стороне улицы из загустевшей пожарной пены. Действительно, странно и как-то неожиданно смотрелись следы этого пожарища среди благополучных и, как на подбор, опрятных домов.

– Табачная лавка сгорела, – сказал Бешеный ключ, махнув носом в сторону сгоревшего строения. – Еще ночью. Неподалеку как раз проходила та парочка – скипидар и этот… ну, курчавый сосуд. Шли они, значит, шли в направлении ее дома, а лавка возьми да и загорись.

– Они погибли? – спросил Ром.

– С чего это ты взял, что они погибли?! – Бешеный ключ подпустил нотки удивления в голос. – Насколько мне известно, оба живы и здоровы. И век им здравствовать.

– Я видел их среди ушедших людей. К ним протянулась белая рука, и посыпались искры.

– Это короткое замыкание в лавке случилось. Вот она и сгорела. Так решили пожарные.

– А чья это была рука? – спросил мальчик.

– Да мало ли чья, – неопределенно хмыкнул Бешеный ключ, и с его лица вслед за проехавшим по улице голубым "Мерседесом" бесшумно соскользнул летучий глаз. – Может, бабушки сосуда, а может, его прабабушки или прадедушки. Захотели от родственничка опасность отвести, вот и устроили пожар в лавке. Эх, сколько первосортного табака погублено!

– Но для чего им нужно было пожар устраивать?

– Как для чего?! Чтобы ценой одного испорченного вечера обустроить потомку другие вечера. Ведь сосуд, провожая плутовку, весь уже сомлел от любви к ней, в глазах – звезды, идет, едва не спотыкается. Руку и сердце предлагать надумал. А тут на тебе – пожар! Такая незадача! Сирены, шланги, люди в касках вопросы разные задают. Их, видите ли, интересует, отчего это лавка вдруг загорелась. Возможного злоумышленника ищут. Тут уж сосуду, понятное дело, не до любви стало. Декорации сменились, и вечер благополучно расстроился. Заботятся ушедшие о живых. Особенно поначалу… – Бешеный ключ не договорил, потому что из-за поворота улицы красной стрелой вылетел спортивный автомобиль.

Едва касаясь полотна дороги, автомобиль пролетел мимо, и на его антенне… на его антенне плавно покачивался Бешеный ключ. Ему хватило доли мгновенья, чтобы уцепиться за нее, предварительно подхватив мальчика под мышку.

– Думаю, что тебе необходимо немного развеяться. Такие ночи редко выпадают смертным при жизни, – пояснил свой столь неожиданный поступок Бешеный ключ. – А что может быть приятнее, чем промчаться с ветерком по столь живописному городку!

Городок, по улицам которого летел автомобиль с двумя странными фигурами, развевавшимися на гибкой антенне, и вправду был чрезвычайно живописен. Бирюзовые, желтые, голубые домики, ласкаемые неярким утренним солнцем, диковинной лентой мелькали в зелени листвы. Воздух был так прозрачен, что чудилось – протяни руку и коснешься медленно-величавого изгиба горной гряды, возвышавшейся слева над городом. И ощутишь в ладони прохладу каждого ее камня, и – свободный и упрямый стук соков, бегущий по темно-зеленым стеблям трав, накрывших предгорья. Справа внизу, за потоками трепещущей листвы, рассеченными причудливыми крышами и белым фейерверком колоннад, лежало море, полное золотого огня.

Но все эти живописные окрестности уступали по занимательности тем видам, картинкам и звукам, что наполняли Бешеного ключа. Ухватившись за антенну, он превратился в своеобразное подобие экрана телевизора, на котором одновременно соседствовало множество разнообразных передач. Конные скачки и герои мелодрам, разноязыкие комментаторы новостей и аквалангисты в морских глубинах, военные хроники и антарктические экспедиции, канатоходцы и павлины – это и многое-многое другое заполнило Бешеного ключа внутри и "облепило" снаружи. Упитанный дядя с важным видом поучал из-под мышки, как следует правильно выращивать лук на приусадебном участке, а по колену Бешеного ключа, томно вздыхая, рассыпала восхитительные волосы дама, рекламирующая новый шампунь. По одной стороне голени скользила стая кровожадных акул, а на другой, отделенной комнатой с лобзающейся парочкой, – скакала и пела популярная рок-группа. И летели по щекам "телевизора" непромокаемые памперсы и шоколадки, "тающие во рту", и чернокудрый скрипач самозабвенно извлекал музыку, стоя посреди его лба.

Да, Бешеный ключ представлял подобие телевизора, но телевизора при том довольно необычного. Так девица, рекламировавшая шампунь, внезапно лишилась своих восхитительных волос и жалобно осклабилась, целующиеся вдруг запустили друг в друга когти, а несколько комментаторов новостей закашлялись, густо покраснели и куда-то побежали.

…Сбросив газ и круто вывернув руль, отчего картинки наплыли друг на друга и смешались, водитель въехал во двор двухэтажного особняка и остановил автомобиль в черной и густой, как мед, тени того, что люди называют кипарисами. Негромко щелкнула дверка, и Ром, уже успевший спрыгнуть на землю, увидел, как из автомобиля выходит Маятник.

Да, это был Маятник. Но только немного другой. С ясными глазами и без седой щетины на щеках. Подтянутый и одетый с иголочки. Такой, что даже странно было вспомнить, как он ходил без двух пуговиц на рубашке, посверкивая голым животом.

– Ба, Маятник! – невольно воскликнул мальчик и дружески дернул его за рукав. Тот, однако, не обратил ни малейшего внимания ни на приветствие, ни на то, что его дернули за рукав.

– Маятник! – снова воскликнул Ром. – Хватит прикидываться, что не видишь меня!

– А он тебя действительно не видит, – сказал Бешеный ключ. – Не видит, потому что он не Маятник, а благополучный Хозяин. Можешь ли ты представить, что у Маятника вдруг появился такой превосходный лимузин и роскошный особняк? Разве что он выменял их на бутыль вина? Но какой же он тогда Маятник без бутыли? А?

Да, бутыли вина у того, кого мальчик принял за Маятника, не было. Быстрыми и твердыми шагами он поднимался по ступенькам к дверям особняка. А навстречу к нему с притворно радушной улыбкой и с искательно протянутой рукой выходил… тот самый охранник, которого Ром видел в доме госпожи Виктории.

– Неужели…

– Разумеется. – Бешеный ключ плавно перепрыгнул с красного лимузина на голубой "Мерседес", стоявший у цветущей клумбы. – Это тот самый охранник, а это… Ну, как бы тебе сказать… Это муж госпожи Виктории, хозяин дома и… Ты сам должен решить, кто ЭТО.

– Странно, – пробормотал Ром, – какое необычное превращение…

– А еще бывают превращения забавные. Например, когда надменное и отважное превращается в испуганное, а затем – в недоуменное, – сказал Бешеный ключ и засмеялся.

– Как это?

– А вот так! – Бешеный ключ легонько стукнул пяткой по дверце "Мерседеса".

Дверца открылась, и окрестности огласились улюлюканьем заработавшей сигнализации.

– Они только что сидели с чрезвычайно надменными физиономиями! – с мальчишеским восторгом воскликнул Бешеный ключ и захлопал в ладоши. – Кофий кушали! А теперь стремглав бегут сюда! Смотри, как быстро надменное превратилось в испуганное!

Только он это сказал, как из дверей особняка выбежал пузатенький господин с седенькими бакенбардами и вытаращенными от испуга глазами. Следом за господином, отчаянно перебирая ножками, из дверей выскочила коварная гостья госпожи Виктории, некогда ополоснувшая свой палец в ее чашке.

– И эта здесь, – поморщившись, сказал Ром.

Пузатенький господин подбежал к "Мерседесу" и с недоумением уставился на приоткрытую дверцу.

– Испуг сменился недоумением, – заметил Бешеный ключ. – Не правда ли, весьма забавно? А ведь такой важный господин! И притом отважный до невероятности. Такое проделывает… Вот уж кому не позавидуешь, когда он окажется среди ушедших… Однако же проделывает и возмездия ничуть не боится! Храбрец редкостный. А теперь – смешно сказать – пустяка испугался. Подумал, машину угнали. Потеха, да и только!

– Виктор, что случилось?! – спускаясь по ступенькам, спросила коварная гостья.

– А черт его знает, – сказал пузатенький господин и захлопнул дверцу.

Улюлюканье закончилось, но тут же и возобновилось, потому что Бешеный ключ вновь легонько стукнул пяткой по замку, и дверца вновь открылась.

– Ничего не пойму, – сказал пузатенький господин, решительно захлопывая дверцу.

Секунду-другую было тихо, а потом "упрямая" дверца открылась, и окрестности вновь огласились улюлюканьем.

– Черт побери! – пузатенький господин надул щеки и в сердцах захлопнул дверцу "Мерседеса".

– Что у вас там происходит? – это спрашивала госпожа Виктория. Она стояла у раскрытого окна и смотрела во дворик.

За ее спиной в глубине зала темнела фигура. Это была фигура Маятника, ставшего Хозяином.

 

Глава V

Сила букв

Оставив Бешеного ключа за забавами, Ром направился в дом.

"Попрыгай, попрыгай, глядишь, жирок-то и растрясется!" – услышал мальчик мысли охранника, который стоял в дверях и, скрестив руки на груди, насмешливо наблюдал за суетившимся у "Мерседеса" пузатеньким господином.

Ром вошел в особняк и двинулся на голоса. Он уже бывал здесь: те же сияющие паркетом коридоры и просторные залы с разноцветными витражами, рыцарские доспехи и чучело африканского льва.

– Ликуй, надменный безумец, убивающий ради развлечения. Ликуй, пока не настала твоя очередь, – сиплым голосом сказало чучело льва, когда мальчик проходил рядом с ним.

– Ты ошибся, я Снежный мальчик, а не безумец, убивающий ради развлечения, – сказал Ром.

– Нет, я не ошибся. И хотя я давно уже слеп, всегда узнаю тебя.

– И все-таки ты меня с кем-то перепутал.

– Меня убила твоя пуля, – продолжало чучело, не обратив внимания на слова Рома. – Но память моя осталась жива. И днем, и ночью я тоскую по родине, куда уже никогда не вернусь. Когда-нибудь ты узнаешь, что значит помнить и тосковать по недостижимому! И тогда я буду отмщен!

Не желая пускаться в разговоры с явно безумным чучелом льва, Ром продолжил свой путь.

Миновав коридор со старинным зеркалом, в котором падал снег, и по белому полю скакали всадники, он вошел в комнату, где разворачивались весьма любопытные события.

Посреди комнаты стоял огромный стол, накрытый пледом. На нем ленивой дугой возлежал кот Лео. Вокруг кота стояли открытые баночки с чернилами и вазончики с вареньем, по всему столу были разбросаны листы белой бумаги, карандаши, ручки и кисти.

Возле стола в кресле сидел мужчина в белом халате. "Ты будешь писать! Ты обязан это сделать! – думал мужчина, не сводя с дремлющего кота глаз. – Ты обязан писать! Ты будешь это делать! Вот ты окунаешь лапу в варенье и пишешь слово "я"…"

Вдоль стола с серьезнейшим видом медленно прохаживалась журналистка с фотоаппаратом на плече. "Эх, вышли бы они все отсюда хотя бы на минутку! – с досадой думала журналистка. – Я бы такой репортаж, такую сенсацию закобянила! Уж я бы такое написала и нарисовала за этого паршивца, что все просто ахнули бы".

У окна, внешне спокойная, стояла госпожа Виктория. "Он приехал, мне нужно что-то делать, что-то делать, – думала она. – Хорошо ли я выгляжу? Сейчас это особенно важно". Все ее мысли занимал Маятник-Хозяин. Госпожа Виктория была полна им, как спелая груша соками. Она забыла обо всем, даже о сыне, мальчике лет пяти, который стоял рядом с Маятником-Хозяином, возложившим на его голову ладонь.

– Папа, хочешь я прокачу тебя на машине? – спросил мальчик и поднял голову.

– Что ж, – Маятник-Хозяин неопределенно повел плечами.

Мальчик в восторге выбежал из комнаты, его шаги зазвенели в залах и коридорах особняка.

– Если папа не хочет катать сына, то пусть хоть сын покатает папу, – с насмешкой сказала госпожа Виктория.

– А тебе бы только поязвить, – усмехнулся Маятник-Хозяин.

Странно – Ром слышал только его голос, но не слышал его мыслей. Маятник-Хозяин был словно окружен стеной, их скрывавшей. Неспешно подойдя к столу, на котором возлежал кот Лео, Маятник-Хозяин ухмыльнулся:

– Говорят, у нас удивительные коты объявились?

И он подхватил Лео за шиворот.

– Ну, началось то, чего я больше всего опасался, – вздохнул кот и с укоризной посмотрел на Рома. – А ведь прежде хозяин никогда так со мной не обращался. Он даже не замечал меня.

– Что вы делаете, что вы делаете?! – с изумлением и испугом воскликнул заклинатель кота.

– А что я делаю? – Маятник-Хозяин выгнул бровь. – Держу кота за шиворот. Что ж тут такого особенного?

Журналистка встрепенулась и защелкала фотоаппаратом. "Это пахнет скандалом. На первую полосу в номер, – крутилось в ее голове. – Разоблачение мистификации с котом. Повышенный гонорар. Повышенный гонорар".

В коридорах послышался шелест колес, и в комнату на крошечном автомобиле въехал мальчик. Он стал делать разворот, и на пути его оказался Ром.

Зажмурившись, точно от вспышки света, мальчик резко повернул руль и врезался в стену. Выбравшись из автомобиля, он со слезами на глазах бросился к матери.

– Ты не ушибся, милый? – спрашивала его госпожа Виктория, поглядывая при этом на супруга.

– Это я из-за папы, – размазывая слезы, хныкал мальчик. – Он встал у меня на дороге. Только он был маленький…

Маятник-Хозяин с неподдельным удивлением посмотрел на сына:

– Ты хочешь сказать, что это я тебе помешал?

– Да, только ты был маленький! – всхлипывал мальчик, обхватив ногу матери и блуждая глазами по комнате.

Ром подошел поближе, чтобы услышать мысли ребенка, но ничего не услышал. Как и отец, тот был словно окружен невидимой стеной.

– Да, чудес тут у вас хоть отбавляй, – усмехнулся Маятник-Хозяин. – Сначала кот взялся писать на стенах вареньем, а потом я стал маленьким. – Он отпустил Лео, и тот мягко шлепнулся на стол. – Бред какой-то! Все газеты так и пестрят сообщениями об этом коте. Лео и чудеса эволюции… Потусторонний мир вещает посредством животного… Ну ладно кот решил показать свою доселе тщательно скрываемую ученость… Но когда собственный сын утверждает, что я стал маленьким и мешаю ему кататься по дому, это уж слишком! Отвечай – я тебе помешал?! – Маятник-Хозяин пристально посмотрел на мальчика.

– Да, – не поднимая глаз, ответил тот.

– Ну, если так… если так, то, конечно, нет ничего удивительного в том, что у вас тут все шиворот-навыворот! Кот, разумеется, пишет… Я стал маленьким, и этот факт, пожалуй, тоже стоит обнародовать… Скажите, а стулья в этом доме еще не лают? Столы все еще на месте? Или, может, они теперь выступают с докладами на парламентских заседаниях?

– Если не веришь, что Лео писал на стене, сходи на кухню – его надписи еще остались! – сказала госпожа Виктория.

– Ах, что вы говорите?! Еще остались надписи?! Тогда, конечно, как не поверить! Ну, как не поверить, если надписи остались на стене! А знаешь, какую надпись я видел на одном заборе, когда ехал сюда?! Сказать?! – Маятник-Хозяин начинал закипать, щеки его порозовели.

В это время в коридоре послышались шаркающие шажки, производимые пузатеньким господином, и – цоканье каблучков коварной гостьи, столь похожей на Слух.

Парочка вошла в комнату.

– Что-то непонятное происходит, – сказал пузатенький господин, переводя дух и разводя руками. – Сигнализация сама по себе срабатывает, а дверка автомобиля сама по себе открывается. Ничего не пойму, хоть тресни!

– Ну, как прошло путешествие в Норвегию? – ехидно спросила коварная гостья и при этом подумала: "Погоди, дружок, я еще уведу тебя от Викуши, а потом… ножки о вас обоих вытру".

Вообще голова коварной гостьи весьма напомнила Рому банку, полную ядовитых пауков, скорпионов и скорпиончиков, в то время как голова пузатенького господина была похожа на тоскливую яму, в которую по ошибке кто-то ссыпал кучу цифр и крючков, похожих на цифры.

Маятник-Хозяин не ответил на вопрос коварной гостьи, будто его не слышал, и повернулся к супруге:

– Думаю, ты переборщила с котом.

– Но я сама тому свидетельница! – госпожа Виктория тоже начала горячиться. – Лео действительно разумное существо и умеет писать!

В ответ на это, Маятник-Хозяин расхохотался и снова ухватил Лео за шиворот.

– А может, это он испортил сигнализацию и сломал дверцу его автомобиля? А? – Маятник-Хозяин с веселостью посмотрел на пузатенького господина и заговорщицки подмигнул коту.

Внезапно перейдя на шепот, он прибавил:

– Ну, скажи мне по секрету, – и с напускной осторожностью поднес кота к своему уху. – Это ты сломал дверцу?

– Мяу! – сказал кот.

В комнате раздались смешки журналистки, и Лео вновь очутился на столе.

Рому весьма не понравилось поведение Маятника-Хозяина. Конечно, тот мог не поверить рассказам, которые считал неправдоподобными, но в чем виноваты госпожа Виктория и сын? И зачем кота хватать за шиворот?!

Снежный мальчик, поджав губы, приблизился к Лео и спросил:

– Скажи, любезный Лео, я виноват перед тобой?

– Нет, не виноват, – ответствовал кот. – Еду мне теперь стали готовить отдельно и подавать на особой тарелочке. Раньше, бывало, бросят рыбину или куриную ножку на пол – и вся недолга. Теперь же совсем другой коленкор. Вот вчера хозяйка забылась и по старой привычке бросила мне сырую рыбину на пол. Бросила, но тут же опомнилась. Извинилась, как подобает воспитанному человеку, рыбу сварила, а затем с церемониями поднесла мне ее на тарелочке.

– С церемониями? – переспросил Ром.

– Да еще с какими! Подавала и кланялась. Только что не приседала от почтения.

Вообще-то прежде кот был довольно немногословен, но теперь, получив всеобщее внимание и известность, стал куда словоохотливее.

– Госпожа Виктория сильно изменилась после того случая, – говорил кот, прищуриваясь на хозяйку. – Я даже замечаю, что она стала меня стесняться. Лишь только завидит, рукой по волосам проводит, а то и щеки румянит, будто я кавалер ей какой…

Тут Лео замолчал, потому что из стены вышел Бешеный ключ. Перед ним, словно поводырь, летел его зеленый глаз. Как и в прошлый раз, присутствующие на какое-то мгновенье странно преобразились. Бешеный ключ быстро прошел через комнату и с озабоченным видом скрылся вслед за глазом в противоположной стене.

– Это кто же такой будет? – Лео вопросительно посмотрел на мальчика.

– Один мой знакомый.

– Ясно, что один, а не десять. Я другое спрашиваю – из здешних?

– Пожалуй, что не совсем.

– Оно и видно. Эва как вышагивает. Весьма занятное создание. На досуге я, пожалуй…

– Лео, ты здорово изменился и, сдается мне, не в лучшую сторону, – заметил Ром.

– Ну что ты, что ты! – кот так замахал лапами, что люди, присутствовавшие в комнате, недоуменно переглянулись. – Ты думаешь, что меня поразила звездная болезнь? Отнюдь! Конечно, меня показывают по телевизору, в газетах обо мне пишут. Но это не значит, что я стал другим. Просто я понял, что жизнь стоит того, чтобы обращать на нее внимание. С тех пор, как люди стали ко мне по-другому относиться, я на многое взглянул другими глазами и о многом задумался. Прежде все мои мысли были заняты едой, снами и тем, как уберечь свой хвост и усы от этого мальчишки, – Лео кивнул в сторону мальчика, вновь забиравшегося в свой автомобиль. – А теперь, когда он не смеет ко мне прикасаться, я… я… – Лео в возбуждении вскочил, но, заметив устремленный на себя взгляд Маятника-Хозяина, присел и прижал уши.

– Какой глупый кот, – сказала коварная гостья, крутя в пальцах золотую виноградинку. – Мало того, что всю стену вареньем перемазал, так еще и на голову мне прыгнул. Ужас, ужас! Я была просто в шоке!

– Попробовал бы он сделать это сейчас! – грозно сказал пузатенький господин.

– По-моему, мы выглядим круглыми идиотами, – сказал Маятник-Хозяин. – Какому трезвомыслящему человеку придет в голову бредовая мысль, что этот вот кот – на самом деле не кот, да еще и писать умеет?!

– Но позвольте… – попытался возразить заклинатель кота.

– Нет, не позволю! Я никому не позволю морочить мне голову! – решительно перебил его Маятник-Хозяин. – Если кому-нибудь угодно, чтобы его водили за нос и дурачили, как ребенка… Что ж, это его дело. Но я… – Маятник-Хозяин замер с открытым ртом: Лео поднялся на задние лапы и развел в стороны передние, как это делает физкультурник, намеревающийся приступить к гимнастическим упражнениям.

В комнате наступила тишина, Маятник-Хозяин стоял с поднятой рукой и открытым ртом, Лео – напротив него – с разведенными в стороны лапами.

Вдруг кот решительно окунул лапу в склянку с чернилами, быстро вывел на листе бумаги "ПРОЧ", мгновенье подумал и, дописав мягкий знак и восклицательный, торжественно поднял бумагу на всеобщее обозрение.

– Прочь! Прочь! Прочь! – испуганно прошептали люди и медленно попятились.

Маятник-Хозяин протер глаза, тряхнул головой и, впившись взором в бумагу, покачивавшуюся на когтях котиной лапы, невольно произнес шепотом вслед за другими "Прочь".

– Это он что… нам? – Маятник-Хозяин вновь тряхнул головой. – Он что… это он нам пишет?

Кот тем временем окунул лапу в чернила и написал на другом листе бумаги то, что он уже писал на стене вареньем. А именно: "Я не кот".

Теперь оба листка бумаги покачивались на лапах кота, стоящего посреди стола и исподлобья оглядывающего присутствующих.

– Ура! – закричал сын Маятника-Хозяина. – Я всегда знал, что Лео не кот!

Словно в подтверждение этих слов, Лео гневно топнул ногой, распушил хвост и выше поднял бумаги.

Все в комнате смешалось, как смешалось бы в аквариуме, если бы кто-нибудь вздумал затащить его на крышу небоскреба, а затем кувырнуть вниз. Журналистка отшвырнула фотоаппарат и прыгнула на спину пузатенького господина, кометой полетевшего к окну, коварная гостья и заклинатель кота, в глубине души не ожидавший такого поворота событий, дружною четой устремились под оттоманку. Госпожа Виктория, присев, укрылась за супругом, который дико вращал глазами и судорожно перебирал пальцами ворот своей рубашки. Вбежавший охранник с обнаженным пистолетом сновал по углам, и повсюду вихрились тысячи разнообразных мыслей.

Ром отпустил кота и с довольной ухмылкой наблюдал за происходящим.

Тут его внимание привлекла дверь, невесть как появившаяся в комнате. Дверь не была прикреплена ни к косяку, ни вообще к чему бы то ни было но, тем не менее, стояла неподалеку от окна твердо, можно даже сказать, заносчиво. Ни мечущиеся люди, ни опрокидываемые ими предметы не могли поколебать ее. Снежный мальчик подошел к двери и оглядел ее со всех сторон. Это была совершенно обычная, но совершенно необычно стоящая дверь с почтовым ящиком, выкрашенным зеленой краской.

Заглянув в него, Ром заметил приличных размеров паука, сидевшего на дне.

– Не мешай мне работать с почтой! – недовольно сказал паук.

– Хм, если ты сидишь в почтовом ящике непонятно каким образом стоящей двери, то это еще не значит, что ты работаешь с почтой, – сказал Ром. – В твоем ящике нет ни одного письма и ни одной, даже самой захудалой газеты.

– С захудалыми не работаю.

– Я не вижу, что ты вообще работаешь. По-моему, ты просто сидишь в ящике.

– Ты многого не видишь, – паук быстро взбежал по стенке ящика и уселся на его крышке. – Ну-ка, раскрой ладонь!

Ром раскрыл ладонь и с недоумением обнаружил в ней монету с изображением всадника.

– А что на другой стороне монеты? Не видишь? Значит, я выиграл спор, и монета моя! – паук схватил монету с ладони мальчика и скрылся в ящике – только хлопнула крышка.

"Какой странный паук и какая странная дверь. Откуда она здесь взялась?" – размышлял Ром, обходя дверь и разглядывая ее со всех сторон.

Он тронул большую медную ручку, дверь приоткрылась, и мальчик увидел за ней темные тени Веев. Невдалеке, за колышущимися ветвями мелькнул огонек костра, ветер донес чей-то голос и плеск волн.

Ром прикрыл дверь, и все исчезло. Все, кроме суеты и гомона в комнате. Тогда он еще раз обошел дверь и вновь открыл ее.

На этот раз перед ним был салон трамвая. Судя по тому, как мелькало в его окнах, трамвай мчался с невероятной скоростью.

Помедлив секунду, Ром решительно вошел в вагон.

 

Глава VI

"Лови!"

На север или на юг, на запад или на восток, вверх или вниз мчался этот трамвай, Рома совершенно не занимало. Ведь он не знал, где искать похитительницу его сердца, Алину. Во всяком случае, в особняке ведьмы не было – так не все ли равно откуда взялся этот трамвай и в какую сторону он летит!

Пройдя по пустому вагону, мальчик заглянул в кабину водителя. Никого, только мигают красные и зеленые кнопки на пульте управления. А в окнах – мгла, терзаемая вспышками молний и – проносящиеся клочья туч.

"Да это не трамвай, а какая-то ракета", – подумал Ром и услышал, как за спиной щелкнул курок и тут же громыхнул выстрел.

Мальчик быстро обернулся. Прямо ему в лицо смотрело дымящееся дуло ружья. Ружье держала приземистая кондукторша в каракулевой шапке. О том, что это была именно кондукторша, а не кто-нибудь другой, говорила надпись на ее шапке "Кондукторша".

– Предупреждаю, я в тебя выстрелила, – сказала кондукторша гнусавым голосом и повесила ружье на плечо. – За проезд в этом вагоне положено расплачиваться жизнью. Такова уж такса.

– Вообще-то предупреждают обычно заранее…

– А я заранее и предупреждаю – твоя песенка спета. Я стреляю без промаха.

– Хорошо, что на этот раз ты промахнулась.

– Я промахнулась?! – кондукторша рассмеялась. – Просто пуля еще не долетела до тебя. Знай, у всякой пули свой путь. Иногда она настигает сразу же, а бывает, что пройдут многие годы, пока она долетит. Но долетит непременно, можешь не беспокоиться. Впрочем, бывало и такое, что моя пуля убивала еще до того, как я нажимала на спусковой крючок. Правда, такое случалось нечасто. Обычно, все идет своим чередом. И я считаю, что это правильно. Все должно идти своим чередом, чтобы не нарушать сообразного порядка.

– И ты никогда не промахивалась?

– В этом вагоне – нет. Здесь у меня каждый уголок пристрелян, так что не сомневайся. Ну а теперь, когда ты знаешь, что твоя песенка спета, можно и побеседовать спокойно. Признаться, я люблю поговорить с теми, кто знает, что в них летит моя пуля. Люди становятся простодушнее, искреннее и добрее. Не то, что те, кто думают, что будут ехать в этом вагоне вечно. Кто плачется мне в жилетку, узнав, что его участь решена, кто начинает волосы на голове рвать, а потом разные любопытные мысли высказывать. А некоторые пытаются локти себе кусать. Кстати, ты не хочешь покусать свои локти? Эдак, понимаешь ли, от отчаянья? Говорят, это здорово успокаивает.

Ром с изумлением посмотрел на кондукторшу, но вместо нее почему-то увидел свои собственные локти, как если бы встал перед зеркалом и выставил их вперед.

– Неужто ты и вправду хочешь искусать меня? – с обидой в голосе сказал левый локоть. – Конечно, что не сделаешь от отчаянья, но я-то ведь ни в чем не виноват. Не я ли тебе служил верой и правдой?! По первой твоей прихоти сгибал и разгибал руку, и что же – в благодарность за мою безупречную службу ты теперь хочешь искусать меня! Эх, вот она несправедливость!

– А я полагаю, что, если он и будет кого кусать, то, конечно, меня, – обращаясь к левому локтю, угрюмо сказал правый. – Именно ко мне он всегда был особенно несправедлив. Сколько раз он разбивал меня, когда учился ходить! А теперь совсем, пожалуй, озвереет. Малодушен и несправедлив человек, что и говорить.

Ром почувствовал, что руки его онемели и стали, как палки.

– Да с чего вы взяли, что я собираюсь кусать вас?! – рассердился мальчик. – Наслушались всякого вздора! Мало ли чего может наболтать какая-то кондукторша! И вообще, может, она никакая и не кондукторша, а самозванка!

– Глупец. – Перед мальчиком вместо локтей сначала возникли два безумных глаза, похожих на льдистые шарики, а затем и вся остальная кондукторша. – Глупец, но не настолько, чтобы торопиться стать умным. – Кондукторша засмеялась.

Ром согнул и разогнул руки, ставшие вновь послушными и сказал:

– Вместо того чтобы угощать меня моими же локтями, сказала бы лучше, куда мы едем. Если ты и в самом деле кондукторша.

– Туда же, куда и все, – продолжая посмеиваться, сказала кондукторша.

– Кто это все? По-моему, нас только двое в этом вагоне.

– Двое, если смотреть моими глазами. А если – твоими, немало любопытного откроется.

Едва она это произнесла, в пустом вагоне начались перемены. Вагон менялся подобно чистому листу фотобумаги, когда его, ослепив лучом света, погрузят в проявитель. Сначала на листе появляются неясные контуры и невнятные пятна. Но проходит секунда-другая, и то, что было неясным и невнятным, преображается и получает смысл. Так и трамвайный вагон, только что казавшийся пустым, наполнялся разнообразными картинами.

Сперва они были плоскими и неподвижными, но постепенно начинали двигаться и разрастаться вглубь и вширь. Города и поселки, горы и реки наполняли этот странный вагон, и мальчик смотрел на них, как бы с высоты птичьего полета.

Некоторые города были полны солнечного света, и над ними плыли облака, другие же скрывала мгла, и они мигали из нее мириадами огней. По лентам дорог ползли тысячи и тысячи автомобилей, похожих на неповоротливых жуков, а прямо под своими ногами Ром заметил четырехгранный стержень: это электричка медленно выползала из распоротого чехла перелесков.

Чуть дальше крошечный буксир тащил большую баржу по реке, а на ее песчаных берегах копошились люди. И куда ни кинь взгляд, дымили трубы заводов и фабрик.

Но, пожалуй, более всего мальчика поразило северное сияние в полумрачном конце вагона. Оно было такое же яркое, как и огни, вспыхивавшие за окнами вагона, только не резало глаза.

– Да это же целый мир! – восхитился Ром. – Весь мир людей уместился в одном вагоне! Значит, где-то там, под моими ногами, есть город, в котором я жил. Там мои родители. И до этого города, как знать, возможно, всего лишь шаг. Или даже полшага. Как бы не раздавить кого случайно, – и он с беспокойством посмотрел себе под ноги.

– Как это случайно? – кондукторша поддела ногой толстую серебристую нитку, пересекавшую долину. – Случайно вообще ничего и никогда не происходит.

В месте разрыва вспыхнул голубой огонь и стал растекаться по долине.

– Это газопровод загорелся, – спокойно пояснила кондукторша. – А это вертолет… – тут она пальнула из ружья, и кружившийся над полем вертолет рухнул на землю, – потерпел катастрофу. Погибли все члены экипажа, а также…

Не договорив, она осеклась, потому что на поле, неподалеку от того места, где горел вертолет, внезапно возникли два огромных зайца.

Один заяц был очень толстый, другой – очень худой. Толстый, с важностью попыхивая трубкой, листал журнал по кролиководству, худой же трясся и обеими лапами прижимал к груди морковину. Размеры морковины были таковы, что, метнув ее, заяц несомненно, разрушил бы любой окрестный город вместе с пригородами.

– А вы кто такие?! – удивилась кондукторша. – Что-то я не припомню, когда застрелила вас. Придется мне, пожалуй, подстраховаться и сделать это еще раз. Хотя, вообще-то, это не по правилам.

– Правила нужно чтить неукоснительно, – молвил толстый заяц, продолжая листать журнал и попыхивать трубкой. – Страшно даже представить, что начнется, если они нарушатся. Один не по правилам выстрелит, второй – расплачиваться за проезд не станет, третий из вагона выпрыгнет. А уж про всех остальных даже и подумать боюсь. От остальных тогда можно будет ждать вообще чего угодно. На то они и остальные, в отличие от нас.

– Мой товарищ говорит, что мы зайцы, – сказал худой и перестал дрожать. – Будучи слишком многоумным, он часто выражается слишком туманно. Не все могут понять его мысли. Поэтому я вынужден быть при нем переводчиком.

– Предупреждаю, – сказала кондукторша, прицеливаясь. – За проезд вы заплатите жизнью. Такова уж такса.

– Спроси, она действительно такая злобная? – сказал толстый заяц.

– Мы хотим приобрести вашу собаку, – сказал переводчик.

– Какую еще собаку? – кондукторша так удивилась, что даже перестала прицеливаться.

– Ну, таксу-то. Мы с товарищем надеемся, что, если она такая уж злобная, то сможет защитить нас от волков.

– Не знаю я никакую таксу!

– Как? – воскликнул переводчик. – Ведь только что мы слышали, что именно такса распорядилась расстреливать всех пассажиров без разбора.

– Я говорила про совсем другую таксу, – буркнула кондукторша и стала вновь прицеливаться.

– Что ж, если есть другая такса, еще более злобная, то она нам, пожалуй, еще больше подойдет. Верно я излагаю?

– Вполне, – подтвердил толстый заяц.

– Я имела в виду не собаку, а тариф.

– Да у нее семь пятниц на неделе! Все путает! Собак с тарифом в одну кучу смешала. Скажи ей, что она дурочка, – сказал толстый заяц.

– Так прямо и сказать? – спросил худой.

– Да, так прямо и скажи.

– Мой товарищ убежден, что вы натура незаурядная.

Ром рассмеялся – он узнал в зайцах Прибамбу и Прибамбасса. Только они были горазды на такие штучки.

– Чего бы вы там ни болтали, а расплачиваться все равно придется! – выстрелив в зайцев, сказала кондукторша. – Учтите – смертоносные пули уже летят к вам.

– Переведи ей, что она напрасно изводит патроны, – сказал толстый, разгоняя лапой дым выстрелов. – Мы из другого вагона, а в этом едем зайцами.

– Мой товарищ… Э… э… Просил передать… Он просил передать… – переводчик выронил морковину и зажмурился. – Нет, никак не могу сказать ей такое. – Тут он опустил на глаза уши и задрожал. – Б-боюсь, если она узнает, что н-напрасно извела два казенных п-патрона… это просто убьет ее! Просто наповал! У меня язык не поворачивается сказать ей такое. Я буду молчать! Чего бы мне это ни стоило! Чего бы мне это ни стоило!

Заяц задрожал еще сильнее и прикрыл рот лапой.

– Два? Почему ты сказал "два патрона"? Ты что, считать разучился? – воскликнул толстый заяц.

– А сколько же? – переводчик мгновенно прекратил дрожать, вскинул уши и широко раскрыл глаза.

– Три, конечно. Или ты хочешь, чтобы Пекмата оторвала нам уши?

– Три! Три! Три! – истошно завопил переводчик. – Ты напрасно извела три казенных патрона! Этот мальчишка тоже заяц. Он тоже из другого вагона!

– Ну, это уж дудки! – сказала кондукторша, и в лицо Рому дохнуло холодным ветром.

– Лови! – крикнул заяц-переводчик и бросил мальчику морковину. – С ней ты тоже из другого вагона.

Ром поймал морковину, и…

 

Глава VII

Река с русалками

Вагон исчез. И исчезло все, что в нем было: города, населенные существами, зовущимися людьми, реки и горы, только что лежавшие под ногами, Прибамба и Прибамбасс, прикидывавшиеся зайцами, кондукторша с ружьем и северное сияние. Неизвестно, куда подевалась и морковина, с которой, если, конечно, верить ее дарителю, Ром должен был оказаться в другом вагоне.

Мальчик стоял в темноте среди теней Веев, и за ними блестел огонек костра. Того самого костра, который он уже видел, когда первый раз открыл загадочную дверь в доме госпожи Виктории.

Возле костра мелькнула высокая фигура.

"Интересно, кто это? – думал мальчик, приближаясь. – Человек или обитатель потаенного мира? А, впрочем, какая разница, лишь бы он знал, где искать ведьму".

То, что издали было просто фигурой, вблизи оказалось молодым господином, весьма странно одетым. Вернее, странность заключалась не в самой одежде – что странного в отглаженном костюме, белоснежной манишке, изящной бабочке и лаковых ботинках —, а в том, что пришел он в таком виде не на какую-нибудь торжественную церемонию, а на пустынный берег реки. Незнакомец быстрыми шагами расхаживал возле костра и то заламывал руки, как бы от отчаянья, то прижимал их к сердцу, то принимался теребить на голове волосы. При этом он восклицал:

– О, как же я терзаюсь без тебя! Явись скорее! Учти – в последний раз раскрываю я руки для объятий, а после, если ты опять не явишься, непременно разорву себя в клочья. Можешь не сомневаться в этом – разорву! Явись, явись! Иначе пусть гром разразит меня! Пусть вал морской разобьет о скалы! О, я этого не стерплю! Мне этого никак не вынести! И даже половины этого никак не вынести!

"Уж не сумасшедший ли он?" – подумал мальчик и подошел поближе к господину, чтобы послушать, о чем тот думает.

"Пора! Нет сил медлить! Сколько же можно ждать!" – подумал господин и поспешно наклонился к большой сумке, лежавшей на траве. Выхватив из сумки бутылку шампанского, он хлопнул пробкой и разлил в два бокала пенную струю. Выпив из одного бокала, господин поднял высоко над головой другой и воскликнул:

Дрыгая ногами, он вошел в реку и продолжил:

Господин принялся кружиться в заводи так, что в разные стороны полетели брызги:

Тут он остановился, поводил головой в разные стороны, видимо, надеясь увидеть русалку. Не увидев же в реке ничего, кроме темных волн, им самим поднятых, господин осушил и второй бокал, после чего поспешно выбрался на берег.

– Опять безрезультатно, – с досадой сказал он, стягивая мокрый пиджак у костра. – Напрасно только вымок. Это совершенно невыносимо! Нет больше сил терпеть такое безразличие к моей персоне. Придется, пожалуй, когда-нибудь и в самом деле разорвать себя в клочья – пусть ее совесть замучит!

В омуте, за тростниковыми зарослями зазвенел, точно серебро, смех.

Несколько легких прыжков, и Ром уже стоит над омутом. Но не зеленые глаза Алины, а фиолетовые огни сияют в глубине. И так тихо внизу, что слышно, как дышат подводные мхи и травы.

– Фу ты! Какой прыткий! – из глубины снова зазвенел серебряный смех, и не то чей-то гибкий стан, не то лунный свет закружился в водовороте. – А я-то уж подумала…

– Мельник, а мельник, дай мучицы на пирожки! – со смехом сказали из другого внезапно возникшего водоворота.

Вода, как карусель, закружилась под ногами мальчика и засияла фиолетовыми огнями в водоворотах.

– Прокати нас на своей повозке, мельник!

– Угости веселеньким из своей бутыли!

– Покажи нам свою кибитку!

– Скажи, сколько пудов меди пошло на твою нимфу!

– А я хочу покататься с ним на его автомобиле! – зазвучало и засмеялось из омута.

– Да за кого вы меня принимаете?! – рассердился Ром. – Я Снежный мальчик.

– Мы лучше тебя знаем, кто ты!

– Чего ты надулся?

– Уж и повеселиться нельзя! До чего же ты серьезный, тебе только муку и молоть.

Вода закипела, вспенилась, и на поверхности показались русалки. И тогда вздрогнула река, как ветвь, обронившая плод. Неспешно, точно причудливые сосуды матового стекла, через которые перекатываются прозрачные быстрые волны, плыли русалки по реке. Тугими темно-зелеными кольцами рассыпались их волосы по воде, а глаза, фиолетово светившиеся в глуби омута, теперь сияли нежно-синим.

– Вот вы какие, – сказал Снежный мальчик, разглядывая создания, о которых столько читал в сказках.

– Вот ты какой, – рассмеялись русалки. Над водой их голоса звучали мягче и тише, чем из речной глубины. – Вылитый твой прапрадедушка.

– А вы, что, его знали?

– Как такого не знать. Знатный был мельник. Вон там стояла его мельница…

– А вы не знаете…

– Ну что за мальчишка! Какой нетерпеливый! – с притворным возмущением воскликнули русалки. – Послушал бы, хотя бы ради приличия, наш рассказ про своего прадедушку, а уж потом бы спрашивал про свою ведьму. И тогда бы мы сказали, где тебе искать твое сердце.

– Вы знаете, где мое сердце?! – воскликнул Ром.

– Разумеется, знаем, – прозвучало над рекой. – Невелика тайна.

– Так, где же оно? Скажите мне скорее!

В это время с берега донеслась веселая песенка. Ее пел господин, только что читавший в реке любовный стих и грозившийся разорвать себя в клочья, если ему не ответят взаимностью. К этому времени господин уже успел переодеться в теплую одежду и теперь сидел на берегу с удочкой. Не докончив одной песни, он отхлебнул из фляжки и затянул новую.

– Вот и вся любовь. И так – всякий раз.

– А еще стихи имел наглость читать! Воду ногами мутил!

– Лаковыми ботинками причем!

– Поклонник называется! Обидно даже.

– А ведь как терзался! Как терзался! Костюм для этого даже пошил. В самом Доме мод. Костюм с отливом, прошу заметить!

– Интересно, от которой из нас он только что сходил с ума?

– Так уж у людей водится: их пламенная любовь неизменно заканчивается питьем из фляжки. А затем начинается ловля рыб. Хотя бы уж из приличия повременил с рыбалкой.

– Сейчас наловит язей, а утром на базар снесет. Продаст с выгодою.

– Любовь – любовью, а денежки – денежками. У людей так уж заведено.

– Глядите-ка, а какой он свитер на этот раз красивый надел – с птицами да узорами! С узорами да птицами!

Русалки засмеялись.

– В конце-то концов! – вскричал Ром нетерпеливо. – Я просил вас сказать, где мое сердце, а вы про птиц и узоры болтаете.

– И вовсе это не болтовня. Просто ты ничего не понимаешь в птицах и узорах.

– Да причем тут какие-то птицы и узоры! Где мое сердце?

– Вот нетерпеливый. Не может подождать. Послушал бы нас сперва, ума бы понабрался.

– Так где оно?

– Да уж известное дело – где.

– Место, конечно, не самое лучшее, но, что поделаешь, выбирать ведь не приходится. Где ему положено быть, там оно и есть. Хотя…

– Да не томите же! – Ром топнул ногой. – Где мое сердце?

– На базаре, – вдруг разнеслось над рекой.

– На базаре? – переспросил мальчик. – Что значит – на базаре?

– А то и значит, что на базаре.

– Там, где все продается и покупается.

– Там, куда несут ворованное.

– Там, куда несут последнее.

– Там, где сердце рыбака, только что объяснявшегося в пламенной любви…

– …Но тут же забывшего о ней и занявшегося своим делом – рыбалкой.

– Таковы люди. Ни к чему им торжественные наряды.

– Но он же… Он же обычный человек, – в растерянности сказал Ром. – А я…

– И ты тоже человек! – воскликнули русалки, обращая светящиеся глаза свои к мальчику. – Знай – твое сердце, как и сердца всех прочих людей, на базаре.

– Я не человек, я Снежный мальчик! – гордо заявил Ром.

– Ты Снежный мальчик? – засмеялись русалки. – Если так, иди за нами. Мы тебе много еще чего расскажем. – И они скрылись в омуте.

Ром кинулся за русалками, но вода оттолкнула его. Тогда он подпрыгнул, чтобы рассечь поверхность реки, но она спружинила и подбросила его вверх, как батут подбрасывает гимнаста. А на третий раз река и вовсе не стала церемониться – швырнула с такой силой, что Ром полетел, как камень из пращи.

 

Глава VIII

Издевательство

Поначалу Ром летел в полном одиночестве, но вскоре в воздухе раздался свист, и мальчик увидел, что к нему приближается птица. Какой она породы, не определил бы и самый опытный натуралист. У птицы был длинный, как пика, нос, маленькая головка с хохолком, пухленькое тельце, покрытое розовым пухом, и фиолетовая бахрома вместо хвоста.

Некоторое время Ром и птица летели рядом, молча поглядывая друг на друга. Так смотрят друг на друга гости, которых радушный хозяин, не познакомив, оставит в гостиной наедине, а сам уйдет на кухню готовить угощение.

– Честь имею представиться, Орел Гневливое Око, – наконец сказала птица и по-военному щелкнула каблуками. Щелчок, впрочем, не очень-то получился, потому что на ногах птицы были не сапоги и даже не ботинки, а домашние тапочки с помпонами.

– Лев Могучая Лапа, – сказал мальчик и сделал рукой движение, каким обычно приподнимают шляпу для приветствия.

Некоторое время они опять летели молча.

– Кха, кха. Светает, однако, – нарушив молчание, сказала птица.

– Да, – согласился Ром и, сделав паузу, добавил: – Скоро, пожалуй, совсем рассветет.

– А ведь ты не веришь, что я Орел Гневливое Око, – вдруг сказала птица вкрадчивым голосом.

– Конечно, не верю, – сказал Ром.

– А почему не веришь?

– Потому, что ты врешь.

– Вру?! – крайне изумилась птица. – Я вру?!

Она задумалась, а потом спокойно сказала:

– Конечно, вру. Меня зовут не Орел Гневливое Око, а просто Вестунья. Это потому, что я приношу всем вести. Предположим, надо кого-либо известить, меня берут за клюв и… бросают. Клюв-то у меня, что копье, быстро летит, а я за ним с известием. Это намного удобнее, быстрее и дешевле, чем посылать письма по почте. Если тебе потребуется послать кому-нибудь весть, советую воспользоваться моими услугами. Недорого возьму. Кстати, куда ты летишь?

– На базар.

– Можешь послать туда сначала меня, чтобы предупредить торговцев о своем прибытии. А заодно я бы обговорила с ними цены, товары для тебя подобрала. В чем ты нуждаешься?

– В том, чтобы ты не болтала вздор.

– А вон и улитки, – сказала птица.

– Я же тебя просил… – начал было Ром, но тут его нога зацепилась за что-то невидимое и гибкое.

Весь воздух сделался вязким и тягучим, как кисель, полет замедлился, и вдобавок к этому со всех сторон появились черные точки.

– Я же говорю – улитки! – воскликнула птица. – Теперь мы настрадаемся. Небесные улитки – сущие бестии.

Да, черными точками были небесные улитки. Дело в том, что небесные улитки любят отдыхать среди Веев. Не тех Веев, которые исправно несут свою нелегкую службу, а тех, кто, пользуясь своей невидимостью, отлынивают от нее. В отличие от неторопливых земных улиток, небесные чрезвычайно проворны и к тому же злобны. Они не терпят, когда кто-нибудь тревожит их. Стоит какому-нибудь незадачливому летуну или беспечной птице приблизиться к ленивым Веям, как небесные улитки разом поднимаются и бросаются на непрошеного гостя. Достается от улиток и самолетам, но, на свое счастье, самолеты весьма быстро летают, а улитки не склонны к долгому преследованию.

Атакуют небесные улитки так: намечают место, куда хотят ударить, затем разгоняются и перед самым ударом быстро прячут под свой крепкий панцирь головы, оставляя снаружи лишь рожки. Всякий, кому довелось испытать на себе удар небесной улитки, скажет, что удовольствия в этом нет никакого. Особенно, если улитка матерая.

Именно такая и ударила Рома первой. Не успел мальчик опомниться, как удары улиток посыпались на него со всех сторон: в спину, в грудь, по затылку и в лоб.

– Если хочешь прибавить ходу, нет проблем, – сказала Вестунья, которую улитки почему-то не атаковали. – Хватай меня за клюв и бросай вперед что есть силы!

Упрашивать мальчика не пришлось. Едва улитки взмыли вверх и стали разворачиваться для нанесения нового удара, он схватил клюв птицы и метнул его, как метают копье. Клюв стремительно полетел вперед, за ним сама Вестунья, а следом – Ром, ухватившийся за ее лапу, обутую в домашний тапок.

Большая часть улиток сразу прекратила преследование, но самые непримиримые и азартные все-таки кинулись в погоню. Ром пытался отбиваться от них руками, но это только еще больше разозлило улиток.

– У тебя осталось лишь одно средство! – крикнула Вестунья.

– Какое?!

– Распаленных сражением улиток теперь может остановить только стальной взгляд!

– Что?!

– А ну-ка грозно насупь брови и сверкни глазами! Ужасным стальным блеском! Я бы и сама на них сверкнула, да глаза у меня больно уж добрые.

Мальчик, хотя и не поверил, что такой совет принесет пользу, но – другого выхода не оставалось, – грозно насупил брови и гневно посмотрел на преследователей.

– Так, так! Свирепей! Еще свирепей! – наставляла Вестунья.

Улиток этим взглядом, словно громом, поразило. Куда только девалась их прежняя удаль и дерзостность. Потупившись, а затем и испуганно вобрав головы, под панцири, недавние преследователи теперь сами пустились наутек.

– Ну, что я говорила! – торжествуя, воскликнула Вестунья. – А ты мне не верил! Утверждал, что я болтаю вздор!

Ром потирал ушибленные места и при этом с некоторым беспокойством поглядывал вниз. "Наверное, я слишком сильно метнул клюв, – думал мальчик. – Очень уж быстро земля приближается".

Да, земля летела им навстречу неистово, как бешеный пес на прохожего. Вот замелькало синее, зеленое, желтое.

– Й-й-й-й-й-й-й-й-й-й-й-й-й-й-й-й-й-й-й-й! – тоненько засвистело в ушах Рома.

– А знаешь, к кому я спешила с вестью? – сквозь свист услышал Ром голос Вестуньи. – К тебе. И знаешь, с какой? С такой: ты сейчас шлепнешься!

– Й-й-й-й-й-й-й-й-й-йо-йо-йо-йо-йо-йо-йо-йо-йо-йо-йо-йо! – запело в ушах.

– От! – довольно крякнула земля, приветствуя мальчика.

Ром лежал в пыли, и рядом с ним – тапочки, слетевшие при падении с ног Вестуньи. Сама же она, надуваясь от натуги, пыталась выдернуть свой вонзившийся в землю клюв. И чем больше она надувалась, тем больше становилась похожей на Прибамбу, а ее клюв – на Прибамбасса. Еще одно усилие – и нет ни Вестуньи, ни клюва, есть Прибамба и Прибамбасс, и они уже спорят, кто будет носить тапочки с помпонами.

Ром поднялся с земли. Он был среди огромной площади, полной людей. У полотняных навесов медленно, словно жернова, вращались толпы. А под навесами среди тюков и баулов сновали руки торговцев. Они разворачивали, считали, раскладывали, подманивали проходящих. Тысячи голосов, мелькающие одежды, рев ослов, розовые лица, шарканье ног в пыли, все это вдруг показалось мальчику похожим на мохнатый пук травы, который путник вырвал с обочины дороги, чтобы вытереть им утомленные долгой дорогой башмаки.

Невысоко, над самой площадью, стояло солнце, и тени людей были чрезвычайно короткими.

– Он подтвердит! – вдруг услышал Ром пронзительное восклицание Прибамбы и увидел устремленный на себя палец. – Это мои тапки! Я их носил!

– Зато я их купил! – с жаром возразил Прибамбасс.

– Да, купил ты. Но на мои деньги! Заметь – на мои!

– А не я ли дал эти деньги тебе в долг?! А долг-то платежом, вестимо, красен!

– Вот именно платежом, а не тапками. Тем более, что они совершенно не красные.

Сделав вид, что его занимают торгующиеся люди, Ром не спеша и как бы невзначай двинулся в направлении Прибамбы и Прибамбасса. Мальчик не сомневался, что они специально подстроили встречу с небесными улитками, чтобы позабавиться над ним. "Сейчас вы попомните своих улиточек", – думал он, примериваясь, как бы посноровистее ухватить проказников.

– Как ты думаешь, друг, что следует делать, когда над тобой нависает опасность? – вдруг спросил Прибамбасс.

– Над тобой или надо мной? – уточнил Прибамба.

– Ну, предположим, что опасность нависла надо мной. Что в этом случае мне следует делать?

– Ликовать, – коротко молвил Прибамба.

– Ликовать? Чему же?

– Тому, что все пока хорошо.

– А если опасность нависнет над тобой? – поинтересовался Прибамбасс. – Что ты будешь делать?

– Тосковать, печалиться, горевать, сетовать и, конечно же, негодовать. Ведь не кому-нибудь, а мне надо будет изворачиваться, чтобы избежать ее, – сказал Прибамба и сурово глянул на Рома.

Не теряя более ни секунды, мальчик кинулся к проказникам, но тут произошло что-то непонятное с расстоянием, отделявшим их от него. Как ни стремителен был бросок Рома, как ни скор был его бег, оно едва-едва уменьшалось. Каких-то два-три метра на поверку оказались длиннее, пожалуй, километра.

– Вся его ошибка в том, что он передвигается с помощью ног, – задумчиво наблюдая за мальчиком, заметил Прибамба и, надев на голову правый тапок, медленно скользнул вверх.

– Да, с помощью головы путешествовать куда сподручнее, – согласился Прибамбасс и, надев на голову левый, неспешно поплыл с закрытыми глазами.

На том месте, где только что стояли Прибамба и Прибамбасс, запоздало хлопнули ладони их преследователя. И во всех сторонах площади раздалось многократное эхо этого хлопка:

– Й-от-от-ОТ-ОТ! Й-от-от-ОТ-ОТ! Й-от-от-ОТ-ОТ!

И, словно вторя эхо, толпы людей выдохнули:

– Йот! Йот! Йот!

 

Глава IX

Возвращение золотой иглы

– Йот! Йот! Йот! – летело над всколыхнувшейся и двинувшейся в одном направлении толпой – туда, где громче и чаще раздавалось это слово, похожее на клич или на призыв. Невидимый, Ром шел среди людей. Он помнил, что говорил о Йоте в ухе госпожи Виктории бородатый и заплесневевший, как старинный бочонок, слух. "Если этот Йот из пасти волка исторгал похищенное и назначал пути людям, то, может быть, он поможет и мне найти сердце? – думал мальчик. Но помнил он и слова другого слуха, утверждавшего, что Йот стал всеобщим посмешищем, а его глаза помутились от стыда и горести. – Ладно, сейчас мы посмотрим, каков же на самом деле этот Йот", – думал мальчик, скользя среди людей.

– Вот он! Вот он! – все чаще раздавалось в толпе.

Впереди над головами замелькали белые страусиные перья, зазвенело железо. Людские потоки густели, замедляя движение. Легкий, как сквозняк, мальчик без труда оказался в первых рядах приостановившейся толпы.

Странная процессия, состоящая из существ, которых неискушенные зрители, вероятно, принимали за обычных людей, двигалась по живому коридору. Собравшиеся бурно приветствовали процессию и не замечали, что лица идущих прозрачны, как мыльные пузыри, и в них отражается все происходящее на площади, что высокие шлемы с белыми перьями как бы сами по себе плывут над их головами, что под развевающимися плащами идущих блестит не железо доспехов, а нечто живое, похожее на рыбью чешую или змеиную кожу. И странный шум, будто в мокрую траву сыплются гвозди, доносился из-под ног идущих.

– Йот! Йот! Йот! – кричали собравшиеся и указывали пальцами на высокого седобородого старца в белых одеждах, который шел с полузакрытыми глазами посреди этой процессии.

Два тощих бледно-зеленых создания, вынырнув из клубов пыли, подскочили к нему, замахали лапками, и под ноги людям веселыми стайками побежали золотые монеты. Нечто летучее, шелестя тысячью прозрачных крылышек, прильнуло к нему, и одежды старца потемнели и затрещали.

Но старец, как и все люди, бывшие на площади, похоже, не замечал, что сделался добычей странных существ, которые увлекали его все дальше и дальше. Он только морщился, когда в плечи его с хрустом вонзались клыки рыжего зверя с длинными белыми усами, лежавшими на горбатых спинах карликов, и с огненным хвостом, струившимся из людской толпы. Тщетно воздевал он руки к небу и даже не пытался стряхнуть жуткую маску, соткавшуюся из синих мошек и прилепившуюся к его лицу. Как не пытался он стряхнуть песьеголовую птицу, впившуюся тремя лапами в его бедро.

"Неужели это тот самый Йот? – с изумлением думал Ром. – И если он мудрее других, то почему же он слеп, почему не видит тех, чьей стал он добычей?"

Из глаз Йота струились слезы и падали ему под ноги.

– Ну, как он? Что он? – с любопытством кричали те, кто были далеко сзади и не могли видеть происходящего.

– Поделом ему! – восторженно восклицали стоящие в первых рядах и исступленно, словно безумные или пьяные, мотали головами в разные стороны.

– Так ему! Так! – бормотали ползающие и собирающие золото, высыпавшееся из обветшавших одежд старца.

"Нет, этот человек ничем не сможет помочь мне", – с неожиданной горечью подумал Ром.

Воздух наполнился свистом и вдруг задрожал, будто был не в силах выдержать этот свист. Процессия остановилась, и Йот упал на колени. Толпы людей с глухим ропотом попятились назад, образуя круг. И все, что было в этом круге, все, кроме Йота, стало как-то истончаться. Нелепые и страшные создания, только что терзавшие старца, таяли и, превращаясь в зыбкую муть, исчезали.

Йот стоял на коленях перед обступившими его со всех сторон людьми в полном одиночестве. Он был сер и жалок, как высохший ком земли на ухоженной лужайке.

– Йот, где же твоя сила, Йот? – со смехом крикнул усатый и дородный торговец, скалой возвышавшийся среди толпы.

Люди с презрением посмотрели на Йота, и под ним просела земля. Теперь даже самые маленькие из людей были неизмеримо выше того, кто стоял перед ними на коленях и под кем продолжала проседать земля. Толпы росли ввысь и, смеясь, указывали вниз пальцами:

– Если ты лучший среди нас, то почему ниже нас?

– Теперь коснулось тебя, и ты не можешь ничего поделать, как бы ни старался!

– Что посеешь, то и пожнешь!

– Не грусти, приятель! Кто знает, может быть, настанет еще время, когда печали твои пройдут и рот твой наполнится смехом! Но если и будет так, не вздумай учить нас снова!

– Лжец, ты получил по своим заслугам! И тебе не разжалобить нас!

Вниз полетели камни и палки. Да, камни и палки летели вниз, в старца, но мальчику вдруг почудилось, что они летят в него. Невольно Ром зажмурился и сквозь закрытые веки увидел, что толпы людей обрастают мхами, землей и рассыпаются пеплом. Он открыл глаза – люди были прежними. В восторге, улюлюкая, продолжали они швырять вниз все, что попадалось им под руки.

Желтая дыня угодила в плечо Йота, и оно – Ром даже открыл рот от изумления – вдруг просияло из-под обрызгавшей его мякоти. Причем мальчика изумило не то, что оно просияло, а как оно просияло. Ни в мире людей, ни в Потаенной стране, ни за Стеклянной землей Ром еще не видел такого света.

– Йот, – растерянно прошептал Ром.

И тут же откуда-то сбоку другой свет блеснул ему в глаза. Быстрый, колючий, отвлекающий от света, исходящего из глубины, которую забрасывали люди. Ром повернул голову и увидел Алину. Она стояла рядом среди ликующей толпы и в одной руке держала ледяное сердце мальчика, а в другой – чайную ложечку. Наблюдая за происходящим, ведьма неторопливо опускала эту ложечку в сердце, подносила ее ко рту и слизывала языком что-то вкусное. Жалящий блеск этой ложки и угодил мальчику в глаза.

– Мое сердце! – воскликнул Ром.

– Твое наказание, – сказала ведьма и, не удостоив мальчика даже взглядом, пошла прочь.

– Твоя надежда, – сказал неведомый голос.

Но Ром уже ничего не слышал – наконец-то сердце, которое он столько искал, было рядом. Пусть ледяное и пусть – в руке беспощадной ведьмы, но все-таки его и совсем рядом.

Забыв обо всем, Ром кинулся вслед за ведьмой. Она шла неторопливо, и поначалу казалось, что догнать ее не составит никакого труда. Но погоня, вопреки всякому разумению, не давала никаких результатов. Расстояние до Алины не сокращалось, хотя Ром и бежал изо всех сил. Как и в случае с Прибамбой и Прибамбассом то, что представлялось на первый взгляд каким-то метром, который можно легко преодолеть одним прыжком, на самом деле оборачивалось долгой и притом утомительной дорогой.

Ром так увлекся погоней, что даже не заметил, что бежит уже не по площади, полной людей, а среди мрачных валунов и по заляпанным ярко-желтыми цветами одуванчиков земляным отвалам. Или это так изменились люди, ликовавшие над поверженным Йотом?

С ловкостью кошки ведьма взбежала на высокий уступ и метнулась вниз. Мальчик, не задумываясь, последовал за ней. Оба повисли на паутинках и полетели. Паутинки были так тонки, что, казалось, им не выдержать даже веса пылинки, но они легко несли Алину и Рома над землей среди диковинных цветов и плодов какого-то сказочного сада. Пели птицы, а плоды срывались и падали в прозрачно-золотистые ладони. У мальчика кружилась голова. "Куда мы летим?" – задавался он вопросом, но, не находя ответа, пробирался вперед по паутинке, надеясь догнать ускользавшую ведьму.

Полет неожиданно кончился, и мальчик увидел, что стоит теперь перед горой, и притом горой весьма необычной. Она состояла не из камней или земли, как полагается настоящей горе, а из каких-то футляров, ламп, рамок, елочных игрушек и всякой всячины, которой и названия-то трудно подыскать.

– Ай! Ай! Помогите! – пропищал из-под горы чей-то голос.

– Ах, вот ты где! – Ром схватил железную коробку, торчавшую из горы, и коробка исчезла, словно растворилась в воздухе.

– Ай-й! – снова пропищали из-под горы. – Нет больше сил терпеть такую тяжесть!

Не тратя время на раздумья, Ром принялся за работу. Впрочем, работой это можно назвать лишь с натяжкой – стоило ему коснуться любого предмета, и тот бесследно исчезал. Гора таяла прямо на глазах.

В ее основании лежало огромное зеркало, в котором ничего не отражалось. Приготовившись к решающему прыжку, мальчик тронул зеркало. Зеркало исчезло, но не ведьма, а зеленая стрекоза – глаз Бешеного ключа выпорхнула из-под него.

– Ну, наконец-то! – воскликнула стрекоза. – Эти дурацкие вещи едва меня не раздавили! Так они хотели отомстить мне за то, что я раскрываю их секреты. У-у! Я им еще покажу! Я им такое теперь устрою! Все их секреты и тайны…

Стрекоза стала рассказывать, как она поступит с секретами и тайнами всех знакомых и еще незнакомых ей вещей, но мальчик ее не слушал. С радостным удивлением он вдруг почувствовал, как заныло его сердце. Сердце, которого по-прежнему не было в его груди…

– …Осторожно! – вдруг закричала стрекоза.

Ром обернулся и увидел, что земля треснула и из нее выползает огромная рука. Длинные пальцы с острыми когтями, извиваясь подобно щупальцам спрута, приближались к мальчику. Встреча с рукой-монстром, конечно, не сулила ничего хорошего, но Ром только рассмеялся.

– Твое время прошло, ведьма! – воскликнул он, с восторгом прислушиваясь к доносившимся откуда-то издалека ударам своего сердца. – Мое сердце больше не принадлежит тебе! Оно принадлежит миру, и этот мир – я сам!

Воздух зазвенел, как если бы раскалывался надвое, и сверкнул золотой иглой. Той самой золотой иглой, которую Ром когда-то вонзил себе в руку.

…Последнее, что Снежный мальчик увидел в Потаенной стране, было зеленой стрекозой, стремительно взмывавшей к игольему ушку, в котором вместо черного камня трепетало птичье крылышко цвета голубого атласа.

* * *

Поодаль, меж тощих деревьев сумеречно тускнели крыши знакомого городка, а рядом на поляне догорал костер. Кто-то разжег его и ушел, забыв потушить. Мерцающие угли, тоненько потрескивая, покрывались пеплом, и нужно было иметь странную фантазию, чтобы сказать "это возвратилась золотая игла и поразила руку ведьмы".

Ром шел к своему дому, а за спиной мальчика лежала река. Ослепленная заходящим солнцем и с черным камнем на берегу.