— Хватит, Иван, — сказал Ледовской. — Окочурится еще, нам же отвечать придется.
— Одним подонком станет меньше, — хмуро буркнул Иван, но поднятый кулак медленно опустил. — Так что, Мошка, не скажешь, кому вез дурь?
— Не знаю никакую дурь, — прохрипел Мошканцев, морщась от боли. Пудовые кулаки Ивана не раз прошлись по его ребрам и животу, не оставляя видимых следов, но внутри все горело. — Сам подбросил мне…
— Ты совсем дурак, Мошка? — усмехнулся Ледовской. — Там пара килограммов «пластилина», чтобы подбросить столько нам с Иваном нужно год работать, да и то не хватит денег. И кому подбрасывать? Тебе, никчемной «шестерке» Варвара? А зачем?
— Вам виднее, начальники…
— Признайся честно, Мошка, я тебе явку с повинной оформлю, — сказал Потапов. — Даже забуду о покушении на жизнь участкового. Ну, выполнял приказ, поручение… Кого? Варвара? Скоро приедут менты из района, тогда поздно будет. Отвезут в свои владения, будешь эту камеру вспоминать, как курорт. А меня — как доброго массажиста.
Иван врал насчет районных оперативников, но что поделаешь, если молчит, гад?! Мошканцев болезненно скривился, но ничего не сказал. Ледовской посмотрел на Ивана.
— Ладно, как скажешь, — пожал тот плечами. — Хотел тебе помочь, но ты и вправду тупой. Получишь все по полной программе. Лет десять, не меньше.
Иван махнул Ледовскому, и они пошли к железной двери.
— Тут холодно! — крикнул Мошканцев. — Вы обязаны предоставить мне одеяло!
— Все жалобы — к мэру и районному начальству, — развел руками Иван. — Что имеем, тем и пользуемся. Установят обогреватели, выдадут одеяла, чтобы согревать задержаных — я возражать не стану.
Ледовской захлопнул дверь, запер замок. В милицейском кабинете они остановились у стола.
— Может, все же звякнем в район? — спросил Ледовской. — Я так и думал, что он ни хрена не скажет.
— Подождем до завтра. Если не будет результата, позвоним. У нас есть свидетель обыска, есть видеозапись, тачка. Есть Мошка, куда он, на хрен, денется? Может, холод вернет ему способность нормально мыслить?
— Сомневаюсь…
— Володя, теперь уже поздно звать на помощь районных. До утра придется торчать тут с ними, а результат будет такой же. С одним лишь изменением — мы тупые деревенские менты, а они орлы, которые знают, что к чему.
— Это так. Плохо, что на его мобильнике никаких звонков Варвару или кому-то из ихней камарильи. Ни одной зацепки нету.
— Подождем, Володя, глядишь, да что-нибудь и придумаем… Значит, так, я хочу извиниться перед женой за то, что обещал, да не встретил ее. Остаешься пока что за главного. Смотри внимательно за машиной Мошки. Василию Ивановичу скажи, чтоб тоже глаз не спускал. Я его предупрежу, но и ты напоминай. Через часик вернусь, продолжим работать.
— Понял. Ты прав, Иван. Как говорится, утро вечера мудренее..
— Вернусь, будет уже почти утро. Ну, пока.
Иван пожал напарнику руку и вышел из кабинета. Прошагал по коридору, остановился у входной двери здания. Там сидел, кутаясь в армейскую пятнистую куртку, сторож Василий Иванович с ружьем между колен. Невысокий, худощавый пенсионер шестидесяти пяти лет от роду. Через ночь работал сторожем в здании местной администрации. Какая-никакая, а прибавка к пенсии.
— Василий Иванович, — строго сказал Иван. — Мы сегодня задержали опасного преступника…
— Это Мошка-то опасный? — бодро отозвался сторож. — Да он шпана глупая, всегда был таким.
— Ты меня совсем не слушаешь, Василий Иванович, — огорчился Иван. — Он — опасный преступник, а его машина — главная улика, поэтому смотри, дорогой, в оба. Если что с ней случится — пойдешь вместе с Мошкой в тюрьму. Я не шучу.
— Нет, погоди, как это? — старик суетливо вскочил со стула. — Я тута здание охраняю, у тебя не служу, потому за твои дела отвечать не обязан.
— А они не мои, Василь Иваныч. Эта машина теперь — государственная собственность, которая важнее для борьбы с преступностью, чем все здание. И если она здесь, на территории, вверенной тебе, отвечаешь за нее головой.
Когда Иван отворил дверь, сторож тяжело вздохнул и выбежал следом. Машина Мошканцева стояла сбоку, от двери ее было хорошо видно. Но, вернувшись в здание, старик передвинул стул так, чтобы через стеклянную дверь постоянно держать машину в поле зрения. Раз такое дело получилось, так что ж… Иван был серьезным человеком и никогда словами не бросался. Уж коли сказал такое, значит, надо смотреть в оба.
Верный «Урал» завелся сразу, несмотря на холодную погоду. Отъезжая, Иван тоже задержал взгляд на «девятке», одиноко стоявшей у здания мэрии. Теперь он уже не был полностью уверен в правоте своего решения, вернее, решение принял Манько, но он согласился с ним. Оно, конечно, машину получить нужно было, хотелось, но дело-то очень серьезное. И вот теперь, оставив все улики на одинокого напарника да старика сторожа, Иван чувствовал смутную тревогу. Справятся ли неопытный сержант и пенсионер с одноствольной «ижевкой», если возникнут какие-то проблемы? Хоть отлучался ненадолго, но все же…
Какие проблемы — он не мог знать, но ведь люди, которые ждали наркотик, наверное, не смирятся с потерей товара на огромную сумму денег. Хотя… что они могут сделать?
Дома его ждала горящая печка в кухне, сковородка с жареной картошкой на дальней конфорке и кусок вареной курицы. Ближе к первой конфорке стояла шестилитровая кастрюля, в которой лениво булькал кипяток, чтобы умыться, если надо, зубы почистить и посуду помыть. Катя сидела во второй комнате, смотрела телевизор. Диван расправила, постельное белье застелила, ночнушку надела, но халат не сняла.
— Прости, Катюша, — сказал Иван, целуя жену в губы. — Чего спать не ложишься? Поздно уже…
— Думаю, Ваня. Ты меня не встретил, я не в претензии, но чувствую, что причина слишком уважительная, хочется услышать ее. Пошли, Ваня, покормлю тебя.
О какой причине она говорила, Иван не стал уточнять, потому что и сам досадовал из-за этой причины.
— Нормально добралась? Я беспокоился.
— Первый раз, что ли? Ну, в смысле, когда не была замужем, всегда ходила от переезда сама. Да и кому я нужна?
— Я правда беспокоился, Катюша. И жутко злился на этих уродов! А насчет того, кому нужна… Красивая девушка не должна поздно ночью идти домой одна. Мало ли какие уроды тут могут шастать?
— Ты мне льстишь, Ваня.
— Ничуть. Кстати, я бы рюмку водки, пожалуй, выпил. Огурчики у нас есть?
— Думаешь, надо?
— Холодно там и… на душе паршиво. Кать, пожалуйста, прости меня. Я ждал тебя, но…
Когда такой здоровяк виновато улыбается и разводит руками, разве можно на него обижаться? Катя согласно кивнула и пошла в переднюю комнату. Наполнила тарелку картошкой, положила кусок курицы. Иван в это время достал из холодильника початую бутылку водки, плеснул в чайную чашку на две трети, посмотрел на жену, Катя отрицательно качнула головой. Иван выпил, куснул соленый корнишон, принялся за картошку с курицей. Говорить с полным ртом, конечно, некультурно, но за вторым, совсем уж поздним ужином Иван вкратце рассказал жене, что случилось.
— Два килограмма, — задумчиво сказала Катя. — Это же сколько порций может получиться? Нужно ведь несколько граммов, чтобы смешать с табаком папиросы…
— Ты настоящая жена мента, Катюша. Даже в наркоте разбираешься, сколько нужно на дозу…
— Ромка, было время, дурковал, покуривал, я обыскивала его одежду ночью, когда со смены возвращалась. Иногда находила, выбрасывала в помойное ведро. Ну-у… имею кое-какое представление.
— Не думаю, что это для наших оболтусов. Своя дурь имеется, как ни уничтожай коноплю. Да и хранить такую партию опасно. Мошка — курьер, кому-то должен был передать наркоту. А тот намеревался переправить ее в Краснодар или Ростов…
— Надо было людей из района вызвать. Он не сказал и ничего не скажет, убьют же за это.
— Понимаю, потому и черви гложут… изнутри.
— Доедай и пошли спать. Если что, Володя позвонит. Ну а пока что… попробую успокоить твоих червей.
Иван тяжело вздохнул, посмотрел на жену.
— Катюш, я на часик, не больше. Потом должен вернуться, сегодня оставлять Вовку одного…
— Ладно, хоть час или полчаса побуду рядом с любимым мужем. Вань, мне больше и не надо, — кокетливо улыбнулась Катя.
Ну что тут можно было сказать? Иван быстро доел картошку и курицу, отодвинул тарелку. Пока Катя мыла ее, он почистил зубы над помойным ведром, наскоро умылся, вытерся махровым полотенцем и взглянул на жену.
— А мне надо больше, Катюша, я хочу быть с тобой всегда, днем и ночью, но работа…
— Вань, заткнись, ладно? Я все понимаю, поэтому… У нас мало времени, пошли в постель.
Ледовской сидел на потертом велюровом диванчике в кабинете, вытянув ноги. Поначалу жутко злился на Мошку. Придурок, весь вечер испортил! Мила Терещенко уже собиралась к нему, она приходила после полуночи, чтобы меньше посторонних глаз видели ее, но тут позвонил Иван, сказал, что его нужно ждать у входа в здание мэрии. Пришлось сказать Милке, что позвонит ей позже, случилось происшествие. Как только разберется с ним, так сразу… Он так и не перезвонил ей, а теперь уже поздно, да и не следует сейчас заниматься на службе посторонними делами. Иван был прав, смотреть надо в оба. Полчаса прошло, как Иван уехал, в сон клонило. Поспал бы, раз нету никаких заявлений от граждан, но… Ледовской встал с дивана, энергично махнул руками, несколько раз присел, прогоняя сон, а потом пошел в подвал, стукнул ботинком в железную дверь камеры.
— Слышь, Мошка, я знаю, не спишь. Ты ж не совсем дебил, — сказал он. — Те, кому ты вез наркоту, — и пальцем не шевельнут ради тебя. Загремишь по полной программе. Оно тебе надо?
— Айсман, ты просто щенок, который ни хрена не ботает, — сказал из-за двери Мошканцев. — Не было ни хрена у меня, вы ж все подстроили.
— Иван уехал, мы тут одни, Мошка. Ты за кого меня принимаешь, козел? Я младше на пять лет, но бил тебе морду до армии, могу и еще начистить по полной программе. Нормально хочу потолковать. Попытка сбить участкового — это покушение. А дури столько, что получишь в совокупности — мама не горюй.
— Нормально хочешь потолковать, мент? А че тут нормального? Холодрыга, зуб на зуб не попадает. И ребра болят, вы ж прямо… фашисты! Подсунул твой Потап наркоту мне!
— Ты это знал заранее и хотел сбить его на переезде?
— Придумал Потап… Я ехал спокойно, его не видел.
— Он же тебе и магнитолу сломал, переделал нишу за ней для перевозки наркоты? И два кило «плана» припас, чтобы подбросить именно тебе? Да я, если захочу, пятьдесят граммов у шпаны конфискую, тебе в карман суну, задержу в этой камере на трое суток, а потом в район отправлю. Под суд, дело-то плевое. А два кило… Ты хоть соображаешь, чего мелешь? Короче, так, притащу тебе одеяло, согреешься малость. Если хоть намекнешь, кому вез наркоту.
— Да пош-шел ты! Подбросили, а теперь дело клеите, менты поганые! — злобно крикнул Мошканцев.
— Ну ладно, — пожал плечами Ледовской. — Через пару дней потепление обещали на пару градусов. Жди.
В кабинете он первым делом посмотрел в окно — «девятка» стояла на своем месте, потом плюхнулся на диван, наморщил лоб, размышляя, каким же образом можно «расколоть» Мошку, долго размышлял и пришел к выводу, что время — лучший помощник. Днем в камере не станет теплее, рано или поздно Мошка сам захочет поговорить. Жалости к подсобному рабочему в магазине Варвара он не испытывал, тот всегда был гниловатым парнем, прислуживал тому, кто сильнее. Когда-то Краснухе, тот был «крутым», пока Варвар сидел в «зоне», потом переметнулся к Леве… «Шестерка» натуральная.
Спать все же хотелось, но как тут уснешь, даже минут на десять, если под окном раздаются истошные женские вопли? Ледовской машинально расстегнул кобуру, даже снял пистолет с предохранителя, вышел из здания. Хмуро посмотрел на пожилую, явно пьяную бабу. Не такой уж пожилой она была, сорок с небольшим, но выглядела на все шестьдесят, потому что пила много. Валька-канючка, кто ж ее не знает. Вечно жалуется на жизнь, ищет виноватых в своем бедственном положении, потому и получила такое прозвище.
— Чего тебе, Валентина? — с досадой спросил Ледовской.
— А того! — крикнула Канючка. — Защиты! Муженек мой, Вадим хренов, грозится топором зарубить! Еле ноги унесла, не то б лежала возле хаты, вся изрубленная, в кровушке собственной плавала бы!
— Ты бы пила меньше, он бы и не грозился.
— А это не твое собачье дело, понял, Вова?! Ты тут власть или хто такой?
— Слушай, Валентина, иди, скажи ему, что больше не будешь. А если станет угрожать, скажи, что приду и морду набью. У меня тут дела поважнее имеются.
— Такие вы теперь, менты, да? Как я пойду, если он с топором сидит там, ждет меня? На кусочки изрубит же, гад! Злой как собака! Куды я пойду, а?! Буду тут ночевать, а завтра мэру вашему все скажу! В район пожалуюсь! Пусть замерзну, но под топор не пойду!
— Вот дура, а! — с досадой сказал Ледовской. — Ладно, пойдем посмотрим, что там творит твой дорогой муженек. Василь Иваныч, смотри тут в оба, я отлучусь… по требованию народа.
Ледовской крепко взял Канючку под руку, быстро повел ее к дому. Сторож Василий Иванович вышел на ступеньки, держа ружье наизготовку, огляделся. Никаких злоумышленников поблизости не наблюдалось, машина, государственная особо важная собственность, стояла на своем месте. Минут пять он прохаживался вдоль здания, зорко глядя по сторонам, а потом поднялся по ступенькам, встал у двери. Раз остался тут за главного, так надо смотреть в оба.
Визит Канючки его не насторожил, эта дура раз в неделю прибегала на мужа своего жаловаться, не живет баба, а мучается прямо. Через несколько минут Василий Иванович сообразил, что стоять на ярко освещенных ступеньках не обязательно, его ж самого отлично видно всем, кому не лень. Он вошел в вестибюль, стал наблюдать за криминальной машиной сквозь стекло двери.
И вдруг, даже сквозь закрытую дверь, пахнуло дымом. В каждом доме топилась печь, ну, в это позднее время огонь в печах затухал уже, но дымом не пахло ни вечером, ни сейчас. Он же из печных труб вверх улетал. А тут вроде как неподалеку что-то полыхнуло прямо снаружи.
Василий Иванович снова вышел на ступеньки, внимательно огляделся и увидел столб огня в двух кварталах от мэрии. За крышами домов трудно было понять, где же это, но тревожный холодок пробежал по спине старика. Примерно там же стояла и его хата.
— У деда Макеева хата горит! — послышался в стороне тонкий крик, не поймешь, мужик или баба. — Надо пожарников вызывать с району!
Сердце бешено заколотилось в груди сторожа. Макеев — это ж он и есть! И получается… Его собственная хата горит! А в хате бабка спит, сгореть же может, к чертям собачьим!
Закинув ружье за спину, Василий Иванович со всех ног побежал по темной улице к своей хате. Какая уж там служба, если такое творится! Собственная хата горит!