За окном плавали в сыром, холодном воздухе голые ветви старого каштана. На одной из них вот уже много дней трепыхался потемневший, скрюченный лист. Сколько ветер ни дергал его, не мог сорвать, висел как пришитый!
— Несгибаемый, — пробормотал Андрей Истомин. — Умер, но не сдался.
Он сидел за своим рабочим столом, задумчиво помешивая ложечкой горячий чай.
— Что ты сказал? — встрепенулась Маша Лобанкина, секретарша главного редактора.
Она сидела напротив за другим столом, хозяин которого был на задании, и влюбленно смотрела на Истомина, прижав ладони к своей чашке с чаем — в кабинете редактора отдела новостей было прохладно.
— Да так, просто… — пожал плечами Андрей.
— Ну, это самая настоящая умора, — затараторила Маша. — Звонят и требуют прислать съемочную бригаду! Не желают больше жить на улице Шверника, решили переименовать во 2-ю Подгорную. Очухались во мраке! Мы так и не поняли, почему во 2-ю Подгорную, а не в 1-ю Брежневскую или 3-ю Горбачевскую?
Андрей уставился на стройную девушку в голубых джинсах и длинном свитере. Двадцать два года, папа председатель горсовета, учится заочно в Ростовском университете, работает секретаршей. Получит диплом, станет корреспонденткой, а чуть позже и редактором отдела. Вполне благополучная девчонка. Добрая, ласковая, как котенок… Глупенькая, правда. Но какие ее годы? Наберется ума…
— Ты слишком юная дама. Поэтому и не знаешь, что эта улица раньше называлась 2-й Подгорной, потому что — под горой.
— Да ты что?! — Маша с удивлением посмотрела на него, всплеснула руками. — Ой, какой ужас! А твои подчиненные, Демченко и Смирнов, думали сенсацию привезут. Помчались как угорелые… Прежде возвращали улицам старые названия, а теперь наоборот? Оказывается — ничего подобного, никакой сенсации.
— Они тоже молодые ребята, — мрачно сказал Андрей.
— Ты чего такой хмурый, Андрюша? — Маша подошла к нему, нежно поцеловала в щеку, присела на край стола.
— Биоритмы пошаливают.
— У тебя всегда проблемы с биоритмами. Ты говорил, что из-за них от тебя ушла жена…
— Не ушла, а выгнала меня, — поправил Андрей. — Убеждать журналиста заняться коммерцией — гиблое дело. А если он еще и кандидат в мастера спорта по боксу — и опасное. Проще выгнать его, что она и сделала. Это самый надежный способ решения семейных проблем — выгнать. Учти на будущее.
— Обязательно учту. А сейчас я просто рада, что она тебя выгнала и ты, после десяти лет жизни в большом городе, вернулся в наш Прикубанск. Я отлично помню, как ты в мае первый раз появился на студии. По-моему, Богаченко первый понял, что руководить тобой невозможно, и сбежал.
— Не сбежал, а открыл свое фотоателье. Кстати, очень популярное теперь в Прикубанске.
— Все равно, я рада, что ты стал редактором, это правильно и справедливо. И вот что я тебе еще скажу, Андрюша: мне жутко нравятся твои биоритмы. Если бы они не пошаливали, жил бы ты себе в Краснодаре, и мы бы никогда не встретились!
— Маша, ты бы вернулась к себе, а то шеф разозлится, объявит выговор. К тому же мне интересно, что он скажет о тексте моего завтрашнего репортажа.
— Так уж и интересно?
— Да нет, честно говоря, не очень. Осточертела вся эта суета, какие-то выборы… Ну, какое мне дело до того, что некая дама станет скоро депутатом Государственной Думы? Что-то изменится в моей жизни от этого? Нет. Тогда почему я должен сочинять идиотские тексты и ждать, когда шеф созреет, чтобы высказать свои замечания? Надоело… — Андрей махнул рукой.
— Это погода, — заговорщически подмигнула Маша. — Ужасная, дрянная погода. И еще то, что я уже неделю не была у тебя. Мне так нравится там… И твоя мама такая симпатичная женщина, и, по-моему, я ей тоже нравлюсь. А тебе? А ну-ка, живо признавайся, любишь меня или уже нет?
— Ну, Маша, пожалуйста… — досадливо поморщился Андрей.
— Нет, признавайся! — Маша наклонилась к нему, обняла, прижалась щекой к его плечу. — А не то я открою окно, и…
— Выбросишься со второго этажа?
— …и ты замерзнешь тут, вот! И не проси потом, чтобы я отогрела тебя! Ну, правда, Андрюша, давай сегодня завалимся к тебе и устроим вечеринку на двоих, а?
В это время задребезжал внутренний телефон. Маша притворно ойкнула, спрыгнула со стола и побежала к двери. Но там остановилась, глядя на Андрея.
— А я тебя предупреждал, — усмехнулся он и взял трубку. — Да, Павел Иванович. Нет, она заходила на минутку, но я отправил ее в монтажную. Да, хорошо.
Маша послала ему воздушный поцелуй и скрылась за дверью. Андрей встал и направился следом за ней.
Когда он вошел в секретарскую, Маша уже сидела за своим столом и, лукаво улыбаясь, показывала большим пальцем на тяжелую дверь.
Павел Иванович Осетров, высокий, худой мужчина лет пятидесяти, с длинным носом и жидкими, тщательно прилизанными волосами на затылке, мельком взглянул на вошедшего, нервно взмахнул рукой и приказал: — Садись, Истомин.
— Не понравилось, Павел Иванович? — спокойно спросил Андрей.
— Текст ужасный, — скривился Осетров. — Какого черта тебе вздумалось ехидничать по поводу того, какую радость для народа представляет эта встреча, как он ждет и надеется, что она закончится благополучно?! Для кого?
— Для народа, — смиренно пояснил Андрей.
— Не валяй дурака, Истомин! — заорал Осетров. — Ты что, не понимаешь разницу между сюжетом о неисправной канализации и последней предвыборной встречей кандидатов с общественностью города?!
— Ну, хорошо, — разозлился Андрей. — Не нравится вам вступление, переделаю. Давайте конкретно по тексту, а то и ваше вступление не блещет оригинальностью.
Получилось грубовато, сам не ожидал такого. Действительно, биоритмы не в порядке.
— Конкретно позже, — главный пропустил мимо ушей очевидную колкость подчиненного. — Сейчас важно другое. Только что мэр звонила… Ей срочно нужна кассета, репортаж о том, как она книги сжигала три года назад. Ты должен знать об этой кассете. Богаченко, когда уходил, наверняка предупредил обо всем.
— Гениальная акция! — усмехнулся Андрей. — Видел я этот репортаж, Агеева там бесподобна. Символ революции. Хочет, чтобы мы прогнали сюжет в качестве предвыборной агитации?
— Хочет, чтобы кассета лежала у нее на столе. И не дай Бог, если она потерялась! Головы тебе не сносить, Истомин.
— Куда она денется из сейфа, — пожал плечами Андрей. — Принести?
— Бегом! Ты копии делал?
— А как же! И копии, и плакаты с призывом: голосуйте за нашу Пассионарию! Она в Думе еще не то сожжет! Пассионария — значит пламенная, Павел Иванович.
— Перестань ерничать, Истомин! — Павел Иванович грохнул кулаком по столу. — Дело очень серьезное. Немедленно принеси мне кассету!
— Слушаюсь!
Через полчаса Андрей в задумчивости сидел на полу перед грудой видеокассет, Маша со скорбно-испуганным видом стояла рядом.
— Влипли, — прошептала она. — Теперь жди этот сюжетик из Краснодара или даже из Москвы. Покажут перед каким-нибудь сериалом, смотрите, мол, кого в Думу выбирать собираетесь… И начнут искать виноватых. И найдут…
— Смотри-ка, соображаешь.
— Ну, чего ты сидишь, Андрюша? — в голосе Маши послышались слезы. — Не представляешь, какой кошмар теперь начнется? Валерия ни за что не простит нам такое…
— Да пошла она, эта Валерия!.. Тоже мне, начальница великая выискалась! Только и слышно: Валерия, Валерия! Черт возьми, так не хотелось на службу тащиться. Как чувствовал, что день будет отвратительный.
— Ты всегда недолюбливал ее, Андрюша. Но почему?
— А за что мне ее любить?
— Ну как же… Она замечательный руководитель, умница! Да просто красивая женщина.
— Красивая — это ты, Машуня, — оттаял Андрей. — А она — монстр! Женщина и власть — вещи несовместимые.
— Ты прямо женоненавистник какой-то, — обиделась Маша.
— Нет, не так. Я ненавистник женовласти. Ну, представь себе, вот я пошел в лес. Навстречу мне волк или медведь. Что я делаю? Убегаю или хватаю дрючок и пробую отбиться. Все ясно. А вот навстречу выходит грациозная лань и направляется ко мне. Я — рот до ушей, любуюсь. А она копытом — бац! И нет у меня зубов. Потом еще раз — бац! И нос в лепешку. Кто бы мог подумать? Вылечился, опять пошел в лес вместе с тобой. Навстречу грациозная лань. Мне бы надо прятать тебя от этой бандитки или палку схватить, чтобы отбиться, но ты же засмеешься или обидишься: мол, женоненавистник! Такие дела.
— Тебе бы романы писать, — вздохнула Маша и упрямо повторила: — А все-таки на нее приятно смотреть.
— Ну, вот и посмотрим, как эта умница книги перед мэрией сжигает, — усмехнулся Андрей. — Кто-нибудь покажет.
— Как ты можешь шутить, Андрюша? Если кассета не найдется, Осетров тебя выгонит.
— Придется жить без осетрины. А кассета не найдется, Машуня. Я недавно рылся в сейфе, видел ее. А теперь не вижу. Ее украли.
— Может, кто-то взял посмотреть? — робко предположила девушка. — Надо поспрашивать…
— Ключи-то у меня.
— Ты частенько бросаешь их на столе, когда уезжаешь на съемку. Кто-то мог открыть сейф…
— Тогда тем более бесполезно спрашивать, — Андрей невесело улыбнулся. — Кассета исчезла, и Осетров знает об этом.
— Да ты что?
— Он дрожал от страха, когда я вошел. Почему? Опасался, что кассета потеряется? У нас что, часто теряются кассеты? Ты здесь уже два года работаешь, было такое?
— Теряются?.. На съемках запарывали, в монтажной… А чтобы потерялась — нет, не помню, — замотала головой.
— Вот видишь. Скорее всего, он сам отдал ее тому, кто попросил… За деньги, конечно.
— Нет, Андрюша, Павел Иванович не такой!
— Успокойся, это всего лишь предположение. Между прочим, учти: выборы на носу, и тут все средства хороши. В печенках они у меня сидят, эти выборы! Ладно, пошли, доложим шефу, что кассета тю-тю.
— Я боюсь… Ну, почему ты такой балбес, Андрей? Почему не сделал копию на всякий случай?
— Потому, что не играю в их игры. И вообще, если эта кассета представляет такую ценность, нужно было Агеевой раньше думать: самой хранить такие материалы.
— Но она же не могла предположить, что кассета исчезнет из запертого сейфа…
— Я — тем более! Не хочу больше слушать о всяких там Агеевых! Что она простит, что не простит!..
Когда Андрей снова появился в кабинете, Осетров даже привстал, впился в него глазами. Похоже, надеялся, что, если кассеты нет в руках, она может быть в кармане куртки. Но Андрей вдребезги разбил робкие надежды главного. Если они, конечно, были.
— Исчезла кассета, Павел Иванович! Я ее видел дня два-три назад, тогда была. А теперь нет.
Осетров медленно опустился в кресло, вытер ладонью взопревший лоб.
— Ты хоть понимаешь, что это значит?
— Пока этот материал не прошел в эфире — ничего. Наши кассеты, хотим — храним, хотим — списываем.
— Это мне решать, Истомин! Ты проявил преступную халатность, потерял кассету с особо важным материалом! Что, если он попал в руки к нечистоплотным людям?!
— Все они там нечистоплотные. Вы-то чего разволновались, Павел Иванович?
— Не наглей, Истомин, не наглей! Что я скажу Валерии Петровне?!
— Скажите, пусть занимается теплотрассой в пятом микрорайоне да общественным транспортом, — посоветовал Андрей. — А с телевидением мы как-нибудь сами разберемся.
Полнейшая апатия вдруг овладела им. Обрыдли все эти шпионские страсти, пошлые интрижки. Кто-то спер кассету, а он должен вертеть головой, ничего не понимая, да еще чувствовать себя виноватым? Да пошли они все куда подальше!
— Ты напрасно хорохоришься, Истомин! Валерия Петровна всегда помогала нам, поддерживала… зарплату вовремя платила! А мы ей такую свинью подсунули! И все это благодаря тебе, разгильдяю!
— Надо же, и зарплату платила! — усмехнулся Андрей. — А я-то думал, что сам зарабатываю.
— Ты уже ничего не зарабатываешь здесь, Истомин! С этой минуты ты уволен! Можешь быть свободен. Все! Нам не нужны такие сотрудники! — брызгая слюной, заорал Осетров.
— А нам — такие начальники, — Андрей сунул руки в карманы куртки и хмуро посмотрел на главного.
Что Осетров уволит его, не сомневался. Как еще начальник мог оправдаться перед всемогущей Агеевой. Можно было бухнуться на колени, рыдать, рвать на себе волосы, биться головой о стену — ничего не помогло бы. Стрелочник найден, и его следует примерно покарать. Простить — значит самому стать стрелочником. Какой дурак на это согласится?
Сказать напоследок Осетрову пару «ласковых», от которых он придет в бешенство? Зачем? Он и так скоро будет бледным и жалким, оправдываясь в кабинете Агеевой.
— Уходи! — простонал Осетров. — Я всегда опасался, что из-за тебя у нас рано или поздно случится ЧП!