Никого из нас дядя Альберт и близко не подпускал к пульту управления машиной времени. Но я давно уже заметил, что Славка с вниманием, какого у него прежде не было и в помине, следил за каждым его движением. Он буквально ходил за ним по пятам, как кот за теткой дяди Альберта. Прибегал к нему раньше всех нас и позже всех уходил.

Однажды, когда дядя Альберт ушел из сарая, Славка вскарабкался на корабль и сел к пульту. Я сначала не обратил на это внимания, пусть посидит, помечтает, но когда он что-то там принялся переключать, я бросился к нему.

Когда я забрался на корабль, на пульте горели все индикаторы, и Славка, как завороженный, глядел на шкалу времени и уже тянулся к стрелке.

Я схватил его за шиворот и так дернул, что отлетела и куда-то покатилась пуговица.

– Ты что, с ума сошел?

– Слушай, Валерка,– зашептал Славка, по-моему, даже не заметив, что я держу его за шиворот.– Я включил машину.

– Пошел отсюда, дурак!

Я стащил его с сиденья, дал коленом под зад.

Едва мы спрыгнули с корабля, вошел дядя Альберт. К счастью, он ничего не заметил.

Тонька в этот день почему-то не пришла. Я все поглядывал на калитку, и Махмут заметил это.

– Ты что это сегодня головой крутишь? – спросил он.

Не знаю, как мне удалось не покраснеть. Дядя Альберт оглядел корабль, погладил рукой обшивку.

– Я думаю,– сказал он,– рисковать больше не следует. Дважды нам повезло, но испытывать судьбу слишком часто не стоит. Ведь и в недалеком прошлом немало интересного, ребята.

Я мельком посмотрел на кислое лицо Славки. Он, как видно, уже нацелился отправиться куда-нибудь к самым истокам жизни. Откуда у него такой азарт? Сильнее всех он рвался к доисторическим людям в ледниковый период, а сам первый там раскис, посинел, закутался в одеяло, как огородное чучело. Трясся от страха и просился домой.

– Дядя Альберт,– вдруг заныл он, вытянув ладони,– неужели мы хоть одним глазком не посмотрим на юрских ящеров и каменноугольный лес?

Дядя Альберт, раскуривавший в это время трубку, даже поперхнулся дымом и закашлялся.

– Ты, по-видимому, просто не отдаешь себе отчета в том, что говоришь,– отгоняя рукой дым, сказал он.– Это прыжок в сто миллионов лет, это совсем другая карта планеты. Пытаться проникнуть туда – безумие. Мы провалимся в преисподнюю.

Обычно дядя Альберт охотно рассказывал нам о животном мире и геологии Земли, а тут не стал даже разговаривать: такой глупостью показалось ему то, что сказал Славка.

Я внезапно вспомнил свой недавний причудливый сон и спросил:

– Люди могут использовать время в военных целях?

Дядя Альберт вздрогнул. Я понял, что он сам думал об этом.

– Смотря какие люди,– ответил он.– Американцы сбросили атомную бомбу на Хиросиму, а мы ни на кого не бросали атомных бомб. Со времени Хиросимы прошло много лет, и что же? Атомная энергия служит миру. Люди ищут все новые и новые возможности использования ее в мирных целях. Рано или поздно человек овладеет более высокой энергией, чем атомная, это неизбежно, и полетит к отдаленным звездным мирам. Когда-нибудь он разгадает и вечную загадку времени.

– А как можно использовать время в военных целях? – спросил Славка.

– Подкинуть Александру Невскому пулемет,– подсказал Махмут.

– Александр Невский справился с немцами и без пулемета,– гордо ответил Славка.

Дядя Альберт грустно посмотрел на них и странно как-то улыбнулся.

Что он был за человек? Почему жил один? Я знал, что бывают такие чудаки, которые всю жизнь проводят среди книг. Просто у них такая страсть. Что ж, это неплохо – читать, потом сидеть на крыльце с трубкой и думать. Дядя Альберт иногда по вечерам, когда загорались звезды, сидел с нами в саду и говорил о туманностях, о сверхзвездах, о квазарах, о вселенной.

С ним так хорошо, так интересно, что я никогда не забуду этих дней, этих вечеров с густыми звездами на черном небе, лампу на столе в саду.

– Мы с вами,– сказал дядя Альберт,– отправимся всего на сто лет назад. Завтра последний день моего отпуске. Вот мы и отправимся утром. А к вечеру вернемся. Я захвачу фотоаппарат и представлю снимки в Академию наук. Ведь без доказательств нам не поверят, правда? – улыбнулся дядя Альберт.

А по-моему, нам и с доказательствами никто не поверит. Фотографии, я слышал, ловко монтируют. На фотографии можно даже человека посадить в бутылку.

– Дядя Альберт,– попросил Славка,– можно, завтра я буду управлять кораблем?

Дядя Альберт пожал плечами:

– Пожалуйста, если тебе так уж хочется.

Я удивился, что дядя Альберт легко согласился. Впрочем, управлять этим кораблем ничего не стоит. И отправлялись мы ведь в недалекое прошлое. Что могло с нами случиться, если бы даже у пульта сидел Славка?

Тоньки все не было, и я засобирался домой. Сказал, что мама велела прийти пораньше. Славка и Махмут остались у дяди Альберта.

Во дворе нашего дома меня остановила Славкина мать. Она шла с хозяйственной сумкой, наверно, из магазина.

Мать у Славки растрепанная, суетливая, будто никогда толком не знает, что ей надо делать и куда идти. Платок у нее вечно повязан как-то вроде бы задом наперед, на кофточке пуговицы или висят на одной нитке, или их нет совсем. Зато Славка всегда чистый, и пуговицы на его рубашке и штанах аккуратно пришиты.

– Валерик,– сказала она,– Славка что-то... не знаю, что... В общем, как придет, уткнется... И потом прячет портрет...

– Чей портрет? – спросил я.

– А пойдем вот.– Она потащила меня к себе домой.

«Неужели Славка прячет портрет какой-то девчонки? – подумал я.– Ишь тихоня».

Комната у них маленькая, очень чистая, всегда пахнет вымытым полом и выстиранным бельем. У них прохладно и хорошо.

Славкина мать достала из ящика стола картинку.

– Видишь...– она, как Славка, вытянула ладони. Не знаю, чего мне стоило не рассмеяться.

– Это утконосый динозавр,– сказал я.

– И я так подумала. Нос как у селезня.

– Они откладывали яйца,– стал растолковывать я.

– Неслись... Смотри ты. Вот никогда бы не подумала. А высиживали как?

– Не высиживали. Тогда было жарко, и детеныши сами выводились.

– Просто даже удивительно. Где они водятся? Должно быть, в Африке?

– Нигде не водятся. Они вымерли много миллионов лет назад.

– Как же его сняли?

– Это реконструкция по остаткам ископаемых костей. Славка вам разве не рассказывал?

– Это он прячет. И еще книги у него есть.– Она из-за старого дивана с зеркальцем в спинке достала несколько книг.– Читает тайком и уже одурел, слова какие-то говорит во сне. Даже ест с этими вот книгами.

Это были книги: В. И. Громова «Что было на Земле миллионы лет назад», Б. А. Трофимова «Жизнь в глубинах веков», И. А. Ефремова «Дорога ветров» о работе палеонтологической экспедиции в Гоби. Где Славка их достал? Вот ведь оказался какой скрытный. Никаких штампов на книгах не было. Значит, не из библиотеки.

– Может, Славка станет палеонтологом,– сказал я.

– Кем?

– Палеонтологом. Палеонтология – это наука, которая изучает ископаемые остатки древних животных и растений.

– Копать он должен, что ли? Я хочу, чтобы он стал инженером.

Я понял, что ее беспокоят эти книги. Родители никогда ничего не знают и волнуются совсем не из-за того, из-за чего надо бы. И что Славкиной матери далась эта картинка? Мало ли что Славка может притащить домой. Она, как видно, боится, что он, не дай бог, вздумает стать не инженером, а кем-то другим.

Славку и в школе мало интересовали физика и математика, но ботанику и зоологию он знал лучше всех. А его мать непременно хотела, чтобы он стал инженером. Что я мог ей сказать? Махмут, это я знаю точно, будет физик, вроде дяди Саши. Вот только не знаю, кем буду я.

Когда я вышел из подъезда, увидел Тоньку. Она возвращалась откуда-то вместе с Зельцем. Он вел за руль велосипед, а Тонька шла рядом и что-то ему говорила. Зельц уже отрастил прическу и ничем не отличался от остальных пижонов нашего двора. Как быстро он все это усвоил! Интересно, куда они ходили кататься? Считает его балбесом и ходит с ним, а может, уже не считает...

Увидев меня, Тонька помахала рукой и засмеялась. Я отвернулся от них и пошел к своему подъезду.

Тонька догнала меня на лестнице. Она немного запыхалась, глаза ее блестели, от нее пахло пылью, пыльные волосы прилипли ко лбу и к щекам.

– Здравствуй, Валерик. Да подожди, куда ты так летишь?

Я остановился.

– Ты был у дяди Альберта?

– Был.

– Ну и что?

– Ничего. Завтра в восемь утра отправляемся.

– Куда?

– Не знаю. Если хочешь, приходи.

– И ты еще спрашиваешь...

Не оглядываясь, я пошел вверх по лестнице, хотя мне нестерпимо хотелось посмотреть на Тоньку, на ее серые от пыли волосы. Я уже поднялся на площадку четвертого этажа, когда услышал, как Тонька медленно стала спускаться вниз.

* * *

Прежде чем сесть на корабль, дядя Альберт долго объяснял нам, как следовало себя вести в старом купеческом городе и что говорить.

– И чтобы никакой самодеятельности.– Он посмотрел на Тоньку.

Тонька улыбнулась и наклонила голову.

Дядя Альберт сдержал слово. Впервые за пультом нашего корабля сидел Славка. Сзади я видел его побелевшие, видать от большого волнения, уши.

Из трюма доносился могучий низкий гул машины. Мы пристегнулись. Дядя Альберт неторопливо докурил трубку и выбил ее о борт, потом положил в карман.

И вдруг я, цепенея от ужаса, увидел, что Славка передвигает стрелку по шкале времени все дальше и дальше к красной черте – стрелка уже миновала четвертый нуль, пятый, шестой, седьмой, восьмой... Я рванулся к нему, но меня крепко держал брезентовый пояс, сшитый из пожарного рукава. Лихорадочно я стал нащупывать пряжку. И в этот миг щелкнул переключатель.

Привычного толчка не последовало. К горлу подступило тошнотворное ощущение невесомости. В глазах бешено завертелась зелено-голубая радуга. Потом раздался непонятный плеск, шум, ремень врезался мне в живот, нас ударило, и на корабль хлынула вода. Вода разбросала бы нас в разные стороны, если бы не крепкие брезентовые ремни. Мы упали не то в какую-то протоку, не то в болото. Волны, поднятые кораблем, покатились на отлогий песчаный берег. Мы все были мокры до нитки и опутаны обрывками водорослей. Я начал срывать их с себя и отбрасывать, и вдруг увидел, что вокруг шеи зажмурившейся от ужаса Тоньки обвилась плоская сколопендра. Я схватил ее и отшвырнул далеко в воду. Не знаю уж, сколопендра ли была неядовитой, или я как-то так ее схватил, что она не могла меня укусить, но все обошлось. Тонька открыла глаза и тоже принялась срывать с себя водоросли. Только Славка оцепенело сидел перед пультом корабля и с оттопыренных ушей его свисали тонкие зеленые нити, а с редких волос за шиворот стекала вода.

Корабль еще несколько раз качнулся из стороны в сторону и замер. Вода успокоилась, и мы начали озираться.

Дядя Альберт говорил, что мы провалимся в преисподнюю, но то, что мы увидели, мгновенно заворожило нас, как видение волшебной сказки. Прямо из воды поднимались красные и ярко-зеленые хвощи с оранжевыми головками. Выходившие со дна на поверхность растения напоминали мне узоры на замерзшем стекле, только были они не белыми, а зелеными, но такими же причудливыми.

Вода была прозрачной, голубовато-зеленой, на дне вились густые водоросли, среди них сновали рыбы, сверкая золотой и лиловой чешуей.

Вода перемежалась сушей, целыми островами из упавших деревьев, к воде подступали то песчаные отмели, то диковинные кустарники.

Справа метрах в тридцати от нас в воду уходила широкая песчаная коса, а слева из воды поднимались отвесные скалы изумрудного цвета. Я понял, что это какой-то яркий мох плотно облепил камень. Скалы с растущими на их вершинах не то папоротниками, не то пальмами с листьями, похожими на раскрытые веера, отражались в прозрачной воде.

Песчаная отмель от воды полого поднималась вверх к причудливому лесу. Там росли деревья, увитые лианами. Они походили на тисы, пихты, кипарисы и пальмы. А чуть правее отмели берег захватили низкорослые растения. Плотными ярусами громоздились цветы тончайших оттенков – бледно-розовые, желтые, ослепительно-синие, ярко-красные, с лепестками величиной в ладонь. Дальше на берегу росли деревья с ромбической корой разных цветов – глянцево-коричневой, зеленой, как чешуя, отливающей стальным блеском. Их стволы были похожи то на шары, усеянные цветами, то на бабочек. Многие деревья напоминали пальмы с цветной листвой. Здесь, казалось, ни одно растение не повторялось дважды. Никакое воображение не могло представить более яркой и ошеломляющей природы.

Над цветами порхали крупные разноцветные бабочки. Их крылья то сверкали, точно перламутровые, то вспыхивали оранжевым и бирюзовым блеском. Низко над нами пронеслась исполинская стрекоза, сухо прошелестели ее полуметровые крылья. Мы даже пригнулись, увидев ее челюсти и радужные глаза.

В прибрежных зарослях плели сети громадные пауки. В бинокль можно было ясно разглядеть сверкающие неподвижные нити. Над протокой носились неизвестные нам насекомые.

Воздух был душен и тяжел; над лесом, над бесконечными протоками медленно поднималось жгучее солнце, и повсюду навстречу ему разворачивались жирные листья растений, наплывал душный запах цветущих магнолий.

Дядя Альберт тронул за плечо Славку. Тот виновато съежился, отстегнул ремни и стал пятиться от пульта корабля. Дядя Альберт сел на его место, осмотрел приборы.

– Мезозойская эра,– медленно сказал он.– Ты рассчитал точно, мой друг...

А Славка уже не слышал его, он озирался и что-то беззвучно шептал.

Со стороны леса с отвратительными криками вылетело несколько перепончатокрылых. Один спустился совсем близко, и мы увидели его почти голый череп и длинную пасть, усаженную кривыми, торчащими вперед зубами. Он резко взмахнул длинным, как хлыст, тонким хвостом с кожистой лопаткой на конце и улетел.

– Птеродактиль? – спросил я у Славки, Он отрицательно покачал головой:

– У птеродактилей не было хвостов.

– Боже, какая мерзость,– сказала Тонька.

По воде недалеко от корабля пронеслась тень, как от самолета. Мы снова разом подняли головы. Над нами летел ящер таких размеров, что мы замерли затаив дыхание. Он плыл в воздухе неторопливо, едва шевеля черными перепончатыми крыльями.

– Что это такое? – каким-то сдавленным голосом прошептала Тонька.

– Птеранодон? – неуверенно спросил Славка.

Но дядя Альберт лишь отрицательно покачал головой. Он сам был ошеломлен размерами летевшего черного чудовища.

Увидев нас, ящер резко изменил направление полета и стал снижаться.

В эти минуты я не думал об опасности. Я только смотрел и смотрел, не веря своим глазам. Я знал по книгам, что самый крупный из найденных в юрских отложениях птеранодон имел размах крыльев всего семь метров. А этот... Этот совсем не походил на птеранодона.

Вот он пронесся над самой мачтой нашего корабля и стал плавно набирать высоту. Размах его черных перепончатых крыльев был не менее двадцати метров.

– Уф! – выдохнула Тонька и вытерла рукой взмокший лоб.– Думала, сцапает. Видели, какие когти?

– А пасть...– заплетающимся языком пролепетал Славка.

Мы только теперь по-настоящему испугались.

– Мог ведь броситься...– заметил я. Кажется, мой голос дрожал.

– Нет,– ответил дядя Альберт, протиравший очки полой куртки.– Мачта ему мешала снизиться. А хватает он, видно, лишь с лета... Интересно, как такой гигант поднимается в воздух? Наверно, только с поверхности моря, да и то при благоприятном ветре. Затем парит на восходящих потоках...

– Дядя Альберт, сойдем на берег,– еще более тоненьким, чем всегда, голоском запищал Славка.– Мы бронтозавра должны увидеть!

– А ты посмотри внимательнее на берег и тогда иди,– усмехнулся дядя Альберт, протягивая ему бинокль.

На золотистом песке отмели резвились крупные серые скорпионы, во всех направлениях бегали черные пауки на длинных ногах, ползали сколопендры. Я видел, как съежились Славкины лопатки.

– Бронтозавры...– в раздумье сказал дядя Альберт.– Должны быть и они.

Мы не сводили глаз с леса, ожидая, что оттуда появится одно из тех загадочных гигантских существ, какие дразнили наше воображение со страниц многих журналов, и не заметили, как из воды поднялась голова, похожая на змеиную, с неподвижными глазами и усаженной мелкими зубами пастью.

Первой ее увидела Тонька и сдавленно вскрикнула. Дядя Альберт одним движением включил двигатель, но тотчас выключил его и стал рассматривать существо, приближавшееся к нам. Это была, по-видимому, какая-то крупная рептилия с рогатой и бугорчатой головой. Мы видели, как под водой волнообразными движениями извивалось ее туловище.

За первой рептилией всплыла на поверхность вторая, за ней – третья. Они ныряли под днище, пытались вскарабкаться на борт, но лапы их скользили по гладкой обшивке корабля. Вода вокруг нас кипела и бурлила.

– По-моему, это саламандры...– оправившись от испуга, принялся рассуждать Славка.– Они...

– Да замолчи ты! – прикрикнул на него Махмут. Он, прищурив свои острые черные глаза, пристально всматривался в прибрежные заросли.

Что он мог там увидеть? Лес, подступавший к болотам, совсем не был похож на наш. Сомкнутые стволы со свисающими с них лианами подавляли высотой и массой.

Вдруг один из древесных стволов двинулся, странно изогнулся и снова выпрямился, затем пошел прямо на нас. Мы, забыв уговор «во всем уступать друг другу», тянули каждый к себе бинокль. Но скоро и без бинокля разглядели, что это вовсе не дерево, а шея ящера, двигавшегося среди плотных зарослей к воде.

– Бронтозавр! – громко зашептал Славка.– Это же бронтозавр, ребята! Это он!

Но теперь и без Славкиных пояснений я видел, что к отмели движется бронтозавр, живая гора в сотню тонн весом. Дух захватывало от этого зрелища. Однако не столько размеры гиганта нас поразили, сколько его сила. Неторопливые движения исполинского ящера буквально завораживали первозданной мощью.

Бронтозавр был уже у самой воды, и голова его на длинной гибкой шее уже тянулась к воде, когда из прибрежных зарослей на него бросился затаившийся там хищник, которого мы приняли вначале за упавшее дерево. Это был исполинский зеленый крокодил. На высоких мощных ногах он двигался с молниеносной быстротой. На спине его возле головы рдел короткий красный гребень.

Я думал, что бронтозавр должен быть малоподвижен и, несмотря на свои размеры, беззащитен. Однако то, что произошло дальше, перевернуло все мои представления об этом мире. Бронтозавр уже почти дотянулся до воды, и вдруг его длинная гибкая шея молниеносным, почти неуловимым движением взметнулась высоко вверх. Челюсти тридцатиметрового хищника с треском сомкнулись, фонтаном взметнулся песок. Зазевайся травоядный гигант на какой-то миг, и голова его оказалась бы в чудовищной пасти хищника. Крокодил снова открыл пасть, гребень его раздулся, он вновь приготовился к нападению. Бронтозавр резко повернулся, и его хвост, словно десятитонный хлыст, обрушился на хищника. Мы были далеко, но и до нас докатилась волна горячего воздуха, словно от взрыва. Хищник рухнул на песок.

А бронтозавр, поводя гибкой шеей, медленно двинулся вдоль берега, пожирая плотный кустарник, как будто и не было хищника, оставшегося на песке.

На отмель отовсюду стали выползать плотоядные. Они двигались из леса, выползали из воды, из окружающего кустарника. Это были сравнительно мелкие ящеры – одни, точно кенгуру, прыгали на задних ногах, другие бегали, припадая к земле,– серые, ярко-зеленые, красные, фиолетовые, короткохвостые и длиннохвостые, они, казалось, несли каждый свою нигде более не повторяющуюся форму и окраску.

Крокодил не двигался, но по его вздымающимся бокам и вздрагивающему красному гребню можно было заключить, что он жив. Масса мелких плотоядных нетерпеливо шевелилась, но держалась от него на значительном расстоянии.

– Смотрите! – закричал Славка.– Тиранозавр!

Мы посмотрели, куда он показывал, и замерли. По отмели шел на двух ногах зелено-красный ящер таких размеров, что голова его могла бы достать крышу четырехэтажного дома. Какие-то отвратительные" дергающиеся движения его исполинского туловища, его чудовищная пасть с полуметровыми зубами и мощный хвост – все наводило ужас. Под складками его кожи вздымались и перекатывались могучие мышцы.

Отмеривая четырехметровые шаги, он приблизился к отмели и остановился.

Щелкнул затвор фотоаппарата – это дядя Альберт сфотографировал хищника.

И вдруг тиранозавр бросился вперед. Схватка его с гигантским крокодилом показалась мне жутким сном. Крокодил яростно защищался. Хищники кромсали друг друга зубами, сшибались их извивающиеся хвосты. Они дрались, не издавая ни звука, только трещала и рвалась кожа под их страшными зубами. Этот безмолвный бой закончился победой тиранозавра. Однако победа далась ему нелегко, он весь с головы до хвоста был залит кровью, кровь стекала по его шкуре красными разводами. Крокодил еще дергался, загребая песок широким хвостом, а тиранозавр уже начал его пожирать. Меня едва не стошнило от этого омерзительного зрелища. Челюсти его чавкали и хлюпали, рвали шкуру и мясо, с треском ломали кости. Он глотал и глотал кровавые куски, целые тонны мяса исчезали в его бездонном брюхе. Оно на глазах раздувалось и тяжелело.

Откуда-то с противным кваканьем налетели птеродактили. Некоторые были размером с ворону, а иные меньше воробья.

Со всех сторон из зарослей выползали и выползали на запах крови бесчисленные плотоядные. Ими уже кишел весь берег. Они ждали своей очереди, чтобы наброситься на мясо, когда насытится плотоядный гигант.

На горизонте стали собираться тучи. Они быстро разрастались и шли на нас, широко полыхая молниями, дыша раскатами грома. Ожесточеннее заметались птеродактили, опускаясь все ниже и ниже, и вот уже облепили тушу крокодила, принялись рвать и заглатывать мясо.

А тиранозавтр поднял страшную, кровавую пасть. Брюхо его раздулось, он тяжело, с хрипом дышал, но не оставлял добычи.

Дядя Альберт оказался прав. Это действительно была преисподняя, совсем другая планета, с мутным небом и незнакомым жгучим солнцем.

А тучи надвигались, темные и плотные, как горы. Я никогда не видел таких туч. Они сияли от блеска молний, они двигались бронированной массой, и там, где они шли, гудел сокрушающий деревья ливень.

– Пора домой,– с сожалением сказал дядя Альберт, последний раз щелкнув фотоаппаратом.

Глухо загудел двигатель. А ливень уже мчался на нас по протокам сплошной непроницаемой массой; одно за другим с шумом и треском валились в воду деревья. Это была не стена дождя, а стена кромешного мрака. От нее пахло не свежестью, а душным водяным паром, насыщенным электричеством. Все ближе, ближе...

Дядя Альберт повернул переключатель.

Я не помню, что было потом... Мне показалось, что наш корабль попал под поезд. От удара неимоверной силы я потерял сознание и, как видно, не скоро пришел в себя. Сначала в уши проник непонятный гул, потом я почувствовал, что задыхаюсь, мне почему-то не хватало воздуха. Я попытался пошевелиться и не смог. С трудом открыл глаза. Передо мной качались красные, синие, желтые и белые нити, задевая меня по носу, по лбу и щекам. Я едва не закричал от ужаса и омерзения, как внезапно понял, что это оборванные провода. Корабль! Что случилось? Я что было сил рванулся из-под навалившихся на меня исковерканных приборов, но не смог даже пошевелить рукой. И тут я услышал над собой мерный стук. Навалившаяся на меня тяжесть медленно поползла вверх. Я поспешно выкарабкался из-под нее и увидел тетку дяди Альберта. Она стояла на коленях и торопливо крутила рукоятку домкрата, поднимая искореженный корпус корабля. По ее лицу струями катился пот.

– Подсоби-ка,– хрипло попросила она.

Я лихорадочно принялся крутить рукоятку, попутно соображая, что корабль потерпел катастрофу. Но где? Мы были не в сарае, в спину мне пекло солнце. И откуда здесь эта старуха? Я увидел прямо под рукояткой домкрата ботву моркови. Огород. Но чей? Где? Осматриваться мне было некогда. Каждая секунда могла стоить жизни. И тут из-под обломков корабля вдруг выполз Махмут в изорванной одежде, с окровавленной головой. Он принялся лихорадочно разбрасывать во все стороны металлические и деревянные остатки корабля, поднимал их, извиваясь от натуги, обдирая в кровь руки. И вот появилась голова Славки, взъерошенная, с оттопыренными сверх обыкновения ушами. Глаза его от страха были круглыми, как пуговицы. Он выкарабкался наверх и, как заяц, ошалело побежал по огороду. Вслед за ним из-под обломков выбрались Тонька и дядя Альберт.

Дядя Альберт быстро осмотрел нас, все ли тут, и сел на обломки корабля.

За деревьями был наш сарай. Как видно, вода отнесла нас немного в сторону, и мы грохнулись на огород.

Дядя Альберт сидел, обхватив руками голову, и покачивался из стороны в сторону. Его тетка поспешно, как только могла, сбегала в дом и принесла стакан какой-то лекарственной настойки, мутной и с таким резким запахом, что мы отвернули носы. Дядя Альберт машинально выпил зелье и сразу вскочил:

– Сколько раз я просил, чтобы вы не давали мне ваших снадобий!

– Ничего,– ответила его тетка,– вот уже и полегчало.

Старуха собирала травы, ездила за ними куда-то на пригородном поезде и сушила в своей полутемной комнате.

– Может, и вы попробуете? – спросила она у нас. Мы, скорее из сочувствия к дяде Альберту, чем из любопытства, согласились.

Первым выпил Махмут как самый пострадавший и, урча, принялся трясти головой, как котенок, на которого натянули чулок.

Потом выпил я и почувствовал, что сейчас куда-нибудь очень далеко побегу. Не знаю, какое у меня было лицо, но сквозь шум в ушах слышал смех Славки и Тоньки.

Славка, выпив зелья, полез под обломки корабля, а Тонька пить отказалась. Лекарство на каждого действовало по-разному.

– Ваш единственный недостаток в том,– сказал своей тетке дядя Альберт,– что вы все время пытаетесь лечить совершенно здоровых людей.

– Они тебе только кажутся здоровыми,– ответила его тетя.

И вот мы, оборванные и грязные, стояли у останков нашего корабля. Он превратился в груду обломков. Дядя Альберт осмотрел то, что осталось от приемника энергии, и опустил голову.

– На этом наша одиссея закончена,– сказал он и разжал руку. Сквозь пальцы посыпались осколки радиоламп, кусочки металла.– Восстановить здесь ничего нельзя. Даже фотоаппарат не уцелел. Нам никто и не поверит, что мы побывали так далеко.

* * *

Так закончилась эта история. Корабль разбился вдребезги, и мы, оторвав на память от остатков паруса по небольшому куску ткани, разбрелись в разные стороны. Мы столько видели и столько пережили, что первые дни даже не говорили друг с другом. Каждый занимался своими делами, и каждый молчал, хотя скрывать уже было нечего.

Я рассказал о нашем путешествии Светке, а она – своему отцу.

Дядя Саша пригласил меня к себе домой и стал расспрашивать. Слушал, не сводя с меня глаз, улыбался.

Мы пили чай. Светкина мама смотрела на меня с любопытством и недоумением. Я подробно рассказал и о первом, и о втором, и о третьем путешествии, не пропуская никакой мелочи. Рассказал и про свой сон.

– Из тебя бы мог получиться неплохой фантаст,– сказал дядя Саша.– Соединить воедино столько в общем-то достоверных подробностей, достоверных с точки зрения истории, палеонтологии, даже антропологии,– это, батенька, говорит о твоих весьма серьезных познаниях...

Отцу я ничего не рассказал, но он откуда-то узнал о нашем путешествии и спросил:

– Что за чепуху ты всюду распространяешь?

– О путешествии в прошлое? – спросил я.

– Ну да.

– Это не чепуха. Мы действительно были в прошлом.

– Но мне-то ты для чего это говоришь? Друзьям – другое дело. Пофантазировать иногда можно. Однако во всем надо соблюдать меру.

– Почему ты не веришь в возможность путешествия в прошлое?

– По-моему, ты читаешь слишком много фантастики,– покачал головой отец.– Надо брать в библиотеке книги, которые ближе к жизни. А теперь пойдем к тому человеку, с которым ты якобы путешествовал в прошлое. Я должен с ним поговорить.

Еще этого не хватало. Такого оборота я, по правде сказать, не ожидал.

* * *

Дядя Альберт, когда мы пришли, ставил рогульки под нижние ветви двух своих яблонь. Яблок в этом году уродилось удивительно много, они вполне могли обломать сучья.

Дядя Альберт пригласил нас к столу, стоявшему тут же, в саду, и, раскуривая трубку, внимательно поглядывал на отца. Наконец сказал:

– Слушаю вас.

– Это мой сын...– начал отец.

Над нами шелестели листья вишен, кругом летали бабочки и пчелы. Как я любил этот сад, этот потемневший от дождей деревянный стол с врытыми в землю ножками, сарай, где прежде стоял наш чудесный корабль, старый уютный дом, дядю Альберта...

– Меня стали серьезно беспокоить кое-какие его высказывания,– продолжал отец,– в частности, касающиеся вас. Он отличник, активист в школе и вдруг начал уверять всех, будто с вами путешествовал в прошлое. Меня это серьезно встревожило.

– Я вас понимаю,– ответил дядя Альберт.– Но тревожиться вам не о чем. Ведь уроки истории – это тоже своего рода путешествие в прошлое. Не правда ли?

– Вы правы,– подхватил отец.– Значит, вы организовали у себя что-то вроде исторического кружка?

– Да, вернее, краеведческого. Теперь ребята многое могут рассказать о прошлом своего города.

– А вы, извиняюсь, кто по профессии? – спросил отец.

– Электротехник.

– Тогда вы, скорее, должны были бы вести электротехнический кружок.

– Можно и электротехнический.– Дядя Альберт прямо и спокойно смотрел на моего отца.

– Но вы-то сами,– неловко сказал отец,– не станете утверждать, что путешествовали в прошлое на каком-то корабле с полотняным парусом.

– Не стану, разумеется,– улыбнулся дядя Альберт.

– Значит, это результат чтения фантастической литературы,– вздохнул отец.– Ох уж эта фантастика! Детвора прямо-таки помешалась на ней. Некоторые, кроме фантастики, и книг-то других не признают. Вы, наверно, тоже рекомендуете ребятам читать фантастику?

– Кое-что да. Но я, как и вы, против одностороннего увлечения фантастикой.

– Я рад, что мы с вами сходимся во взглядах,– сказал отец.

Ни в каких взглядах они не сходились, и, объясняйся они еще тысячу лет, никакого толку бы не вышло. Надо и мне научиться разговаривать так же, как дядя Альберт. А то я, как дурак, кричу, доказываю то, что нельзя доказать, уверяю всех в том, во что никто не может поверить. Я похож на болтливую сороку, которую никто не принимает всерьез.

Когда мы возвращались домой, отец ласково поворошил мои волосы и сказал:

– Серьезный человек Альберт Анатольевич. Я-то, по правде сказать, подумал, не связались ли вы с каким-нибудь проходимцем. Я ничего не имею против вашей дружбы с ним. У него, я понял, нет семьи, вот он и тянется к детворе.

Мама иначе бы разговаривала с дядей Альбертом, и он с ней говорил бы совсем по-другому. Она бы могла поверить в машину времени.

* * *

Утром меня разбудил грохот пустых бидонов во дворе и крик молочницы. Эти молочницы кричат каждая на свой манер. У нашей голос пронзительный и такой громкий, что может разбудить мертвого. Когда она принимается вопить свое: «Молоко, хозяюшки, молоко!»– можно подумать, что где-то пожар. В соседнем дворе молочница выкрикивает только одно слово: «Моо-лоо-ко!» – но разделяет его на слоги и каждый слог поет, словно в опере. Это настоящий утренний концерт.

Я вскочил с постели, кое-как оделся, схватил бидончик и побежал за молоком.

Возле молочницы уже стояла Тонька с пол-литровой банкой и в калошах на босу ногу.

Мы купили молока и пошли. Тонька с банкой, а я с бидоном.

Из окна нижнего этажа выглянул Зельц. Увидел нас и тотчас отступил в глубину комнаты.

– Всегда за всеми наблюдает незаметно,– сказал я.– Как будто чего-то выжидает...

– Ничего он не выжидает. Просто не хочет, чтобы мы его видели.

– А почему?

– Не знаю. Меня это не интересует.

– А сама ездила с ним кататься на велосипеде...

Тонька вдруг улыбнулась. Вообще-то она редко улыбается. И сейчас от ее улыбки мне стало не по себе.

Мы замолчали. Молча прошли мимо гаражей. Мимо сваленных в кучу пустых ящиков из-под яблок. Только шаркали Тонькины калоши. Я глядел вниз и вдруг почувствовал, что Тонька смотрит на меня. Я почувствовал, что начинаю медленно краснеть, что все больше и больше горят мои щеки и уши.

Ничего больше не сказав друг другу, мы пошли каждый к себе домой. Уже входя в дом, я посмотрел на соседний подъезд. Тонька стояла с банкой и глядела на меня.

За завтраком я сказал отцу:

– Купи мне дамский велосипед.

Мама, державшая кофейник, пролила кофе мимо чашки. Отец перестал есть и с беспокойством уставился на меня:

– Почему дамский?

– Так.

– Гм...

Мама отставила кофейник и потрогала мой лоб. Рука у нее была горячая от нагретой ручки кофейника.

– Я бы купил тебе велосипед с моторчиком,– сказал отец,– если бы не боялся, что ты угодишь под машину. Ты ведь будешь носиться, я знаю тебя.

– И думать не смей о велосипеде,– сказала мама.– Мы тебе купим электрическую гитару.

– У меня нет слуха! – закричал я.

– Во-первых, не кричи. Что это за тон? Во-вторых, откуда ты взял, что у тебя нет слуха?

– Оттуда, что я все песни пою на один мотив. Светка за живот держится, когда я пою. У меня вообще нет никаких талантов.

– У каждого человека есть какой-нибудь талант. Но его надо выявить.

– Мне нужен дамский велосипед!

– Вообще-то причуда в его духе,– сказал маме отец.

Из всего этого разговора я понял, что велосипеда мне не видать как своих ушей. Значит, Зельц и дальше будет учить кататься Тоньку, будет помогать ей садиться на велосипед, подталкивать... Я не доел завтрак и ушел в другую комнату. Мама с отцом, конечно, обсуждали мое странное поведение. А странного ничего не было...

* * *

Уже был на исходе август. До занятий в школе осталось совсем немного времени.

В последнее воскресенье мы с Тонькой утром отправились в кино.

Тонька еще больше вытянулась за лето и еще сильнее похудела. Она переросла меня на целых полголовы. На ней были туфли ее матери – белые, с черными застежками. Я украдкой поглядывал на Тонькины туфли. Шла она не спеша. Это тоже было непривычно. Обычно она летела куда-нибудь сломя голову.

День был теплый и ясный. В небе, как паутинки, сверкали редкие волокна облаков, и где-то там распадался на белые грядки след самолета.

– Ты о чем думаешь? – спросила Тонька.

– Знаешь, раньше мне казалось, что путешествие это просто так, что побываешь в прошлом – да и только. Вроде как на экскурсии. Но вдруг оборвалось время... И мы какие-то ненужные пришельцы, а кругом – все чужое и страшное.

– Правда,– кивнула Тонька.– Даже удивительно, какие мы там стали ненужные. Это страшнее, чем... не знаю даже, что.

Мы с Тонькой уже не могли думать о своей собственной жизни, не связывая ее с путешествием.

– И знаешь, я решила стать врачом,– вдруг сказала Тонька.– Мне все снится та девочка... во сне я ее перевязываю...– Она нахмурилась, замолчала. Потом спросила: – А ты?

– Я?

А правда, кем же я намереваюсь стать? Как и прежде, до путешествия, я не знал, кем буду, куда пойду после школы – работать или учиться, однако теперь я не знал это совсем иначе. Не знал потому, что боялся ошибиться в выборе.

– Что же ты молчишь? Я лишь пожал плечами. Но Тонька не отставала:

– Махмут собирается в физико-технический, Славка думает стать палеонтологом... А ты? Интересно... Ты... и вдруг не знаешь.

Тонька как-то легко и радостно рассмеялась.

– Это хорошо, что не знаешь,– с улыбкой заглянув мне в лицо, сказала она.

Ее каблуки стучали непривычным четким звуком, как живые часы, отсчитывающие секунды настоящей жизни в настоящем времени.

Какой теплый день... И как жаль, что уже ничего нельзя исправить в прошлом. Но если мы не можем вмешиваться в прошлое, то в будущее ведь можем!

Я хотел сказать об этом Тоньке, но не сказал, потому что она, по-моему, думала о том же самом.