Божественная комедия (La divina commedia) - Поэма (1307-1321)

АД

На полдороге жизни я — Данте — заблудился в дремучем лесу. Страшно, кругом дикие звери — аллегории пороков; деться некуда. И тут является призрак, оказавшийся тенью любимого мною древне-римского поэта Вергилия. Прошу его о помощи. Он обещает увести меня отсюда в странствия по загробному миру, с тем чтобы я увидел Ад, Чистилище и Рай. Я готов следовать за ним.

Да, но по силам ли мне такое путешествие? Я оробел и заколе­бался. Вергилий укорил меня, рассказав, что сама Беатриче (моя по­койная возлюбленная) снизошла к нему из Рая в Ад и просила быть моим проводником в странствиях по загробью. Если так, то нельзя колебаться, нужна решимость. Веди меня, мой учитель и наставник!

Над входом в Ад надпись, отнимающая всякую надежду у входя­щих. Мы вошли. Здесь, прямо за входом, стонут жалкие души не творивших при жизни ни добра ни зла. Далее река Ахерон, Через нее свирепый Харон перевозит на лодке мертвецов. Нам — с ними. «Но ты же не мертвец!» — гневно кричит мне Харон. Вергилий усмирил его. Поплыли. Издали слышен грохот, дует ветер, сверкнуло пламя. Я лишился чувств…

Первый круг Ада — Лимб. Тут томятся души некрещеных мла­денцев и славных язычников — воителей, мудрецов, поэтов (в их числе и Вергилия). Они не мучаются, а лишь скорбят, что им как не­христианам нет места в Раю. Мы с Вергилием примкнули к великим поэтам древности, первый из которых Гомер. Степенно шли и гово­рили о неземном.

У спуска во второй круг подземного царства демон Минос опре­деляет, какого грешника в какое место Ада надлежит низвергнуть. На меня он отреагировал так же, как Харон, и Вергилий так же его усмирил. Мы увидели уносимые адским вихрем души сладострастни­ков (Клеопатра, Елена Прекрасная и др.). Среди них Франческа, и здесь неразлучная со своим любовником. Безмерная взаимная страсть привела их к трагической гибели. Глубоко сострадая им, я вновь ли­шился чувств.

В круге третьем свирепствует звероподобный пес Цербер. Залаял было на нас, но Вергилий усмирил и его. Здесь валяются в грязи, под тяжелым ливнем, души грешивших обжорством. Среди них мой зем­ляк, флорентиец Чакко. Мы разговорились о судьбах родного города. Чакко попросил меня напомнить о нем живым людям, когда вернусь на землю.

Демон, охраняющий четвертый круг, где казнят расточителей и скупцов (среди последних много духовных лиц — папы, кардина­лы), — Плутос. Вергилию тоже пришлось его осадить, чтобы отвязал­ся.

Из четвертого спустились в пятый круг, где мучаются гневные и ленивые, погрязшие в болотах Стигийской низины. Подошли к какой-то башне.

Это целая крепость, вокруг нее обширный водоем, в челне — гре­бец, демон Флегий. После очередной перебранки сели к нему, плы­вем. Какой-то грешник попытался уцепиться за борт, я его обругал, а Вергилий отпихнул. Перед нами адский город Дит. Всякая мертвая нечисть мешает нам в него войти. Вергилий, оставив меня (ох, страшно одному!), пошел узнать, в чем дело, вернулся озабоченный, но обнадеженный.

А тут еще и адские фурии перед нами предстали, угрожая. Выру­чил внезапно явившийся небесный посланник, обуздавший их злобу. Мы вошли в Дит. Всюду объятые пламенем гробницы, из которых доносятся стоны еретиков. По узкой дороге пробираемся между гробницами.

Из одной гробницы вдруг выросла могучая фигура. Это Фарината, мои предки были его политическими противниками. Во мне, услы­шав мою беседу с Вергилием, он угадал по говору земляка. Гордец, казалось, он презирает всю бездну Ада, Мы заспорили с ним, а тут из соседней гробницы высунулась еще одна голова: да это же отец моего друга Гвидо! Ему померещилось, что я мертвец и что сын его тоже умер, и он в отчаянии упал ниц. Фарината, успокой его; жив Гвидо!

Близ спуска из шестого круга в седьмой, над могилой паны-еретика Анастасия, Вергилий объяснил мне устройство оставшихся трех кругов Ада, сужающихся книзу (к центру земли), и какие грехи в каком поясе какого круга караются.

Седьмой круг сжат горами и охраняем демоном-полубыком Ми­нотавром, грозно заревевшим на нас. Вергилий прикрикнул на него, и мы поспешили отойти подальше. Увидели кипящий кровью поток, в котором варятся тираны и разбойники, а с берега в них кентавры стреляют из луков. Кентавр Несс стал нашим провожатым, рассказал о казнимых насильниках и помог перейти кипящую реку вброд.

Кругом колючие заросли без зелени. Я сломал какую-то ветку, а из нее заструилась черная кровь, и ствол застонал. Оказывается, эти кусты — души самоубийц (насильников над собственной плотью). Их клюют адские птицы Гарпии, топчут мимо бегущие мертвецы, причиняя им невыносимую боль. Один растоптанный куст попросил меня собрать сломанные сучья и вернуть их ему. Выяснилось, что не­счастный — мой земляк. Я выполнил его просьбу, и мы пошли даль­ше. Видим — песок, на него сверху слетают хлопья огня, опаляя грешников, которые кричат и стонут — все, кроме одного: тот лежит молча. Кто это? Царь Капаней, гордый и мрачный безбожник, сра­женный богами за свою строптивость. Он и сейчас верен себе: либо молчит, либо громогласно клянет богов. «Ты сам себе мучитель!» — перекричал его Вергилий…

А вот навстречу нам, мучимые огнем, движутся души новых греш­ников. Среди них я с трудом узнал моего высокочтимого учителя Брунетто Латини. Он среди тех, кто повинен в склонности к однопо­лой любви. Мы разговорились. Брунетто предсказал, что в мире живых ждет меня слава, но будут и многие тяготы, перед которыми нужно устоять. Учитель завещал мне беречь его главное сочинение, в котором он жив, — «Клад».

И еще трое грешников (грех — тот же) пляшут в огне. Все фло­рентийцы, бывшие уважаемые граждане. Я поговорил с ними о зло­счастиях нашего родного города. Они просили передать живым землякам, что я видел их. Затем Вергилий повел меня к глубокому провалу в восьмой круг. Нас спустит туда адский зверь. Он уже лезет к нам оттуда.

Это пестрый хвостатый Герион. Пока он готовится к спуску, есть еще время посмотреть на последних мучеников седьмого круга — ростовщиков, мающихся в вихре пылающей пыли. С их шей свисают разноцветные кошельки с разными гербами. Разговаривать я с ними не стал. В путь! Усаживаемся с Вергилием верхом на Гериона и — о ужас! — плавно летим в провал, к новым мукам. Спустились. Герион тотчас же улетел.

Восьмой круг разделен на десять рвов, называемых Злопазухами. В первом рву казнятся сводники и соблазнители женщин, во втором — льстецы. Сводников зверски бичуют рогатые бесы, льстецы сидят в жидкой массе смрадного кала — вонь нестерпимая. Кстати, одна шлюха наказана здесь не за то, что блудила, а за то, что льстила лю­бовнику, говоря, что ей хорошо с ним.

Следующий ров (третья пазуха) выложен камнем, пестреющим круглыми дырами, из которых торчат горящие ноги высокопостав­ленных духовных лиц, торговавших церковными должностями. Голо­вы же и туловища их зажаты скважинами каменной стены. Их преемники, когда умрут, будут так же на их месте дрыгать пылаю­щими ногами, полностью втеснив в камень своих предшественников. Так объяснил мне папа Орсини, поначалу приняв меня за своего пре­емника.

В четвертой пазухе мучаются прорицатели, звездочеты, колдуньи. У них скручены шеи так, что, рыдая, они орошают себе слезами не грудь, а зад. Я и сам зарыдал, увидев такое издевательство над людьми, а Вергилий пристыдил меня; грех жалеть грешников! Но и он с сочувствием рассказал мне о своей землячке, прорицательнице Манто, именем которой была названа Мантуя — родина моего слав­ного наставника.

Пятый ров залит кипящей смолой, в которую черти Злохваты, черные, крылатые, бросают взяточников и следят, чтобы те не высо­вывались, а не то подденут грешника крючьями и отделают самым жестоким образом. У чертей клички: Злохвост, Косокрылый и пр. Часть дальнейшего пути нам придется пройти в их жуткой компа­нии. Они кривляются, показывают языки, их шеф произвел задом ог­лушительный непристойный звук. Такого я еще не слыхивал! Мы идем с ними вдоль канавы, грешники ныряют в смолу — прячутся, а один замешкался, и его тут же вытащили крючьями, собираясь тер­зать, но позволили прежде нам побеседовать с ним. Бедняга хитрос­тью усыпил бдительность Злохватов и нырнул обратно — поймать его не успели. Раздраженные черти подрались между собой, двое свали­лись в смолу. В суматохе мы поспешили удалиться, но не тут-то было! Они летят за нами. Вергилий, подхватив меня, еле-еле успел перебе­жать в шестую пазуху, где они не хозяева. Здесь лицемеры изнывают под тяжестью свинцовых позолоченных одежд. А вот распятый (при­битый к земле колами) иудейский первосвященник, настаивавший на казни Христа. Его топчут ногами отяжеленные свинцом лицемеры.

Труден был переход: скалистым путем — в седьмую пазуху. Тут обитают воры, кусаемые чудовищными ядовитыми змеями. От этих укусов они рассыпаются в прах, но тут же восстанавливаются в своем обличье. Среди них Ванни Фуччи, обокравший ризницу и сваливший вину на другого. Человек грубый и богохульствующий: Бога послал «на фиг», воздев кверху два кукиша. Тут же на него набросились змеи (люблю их за это). Потом я наблюдал, как некий змей сливал­ся воедино с одним из воров, после чего принял его облик и встал на ноги, а вор уполз, став пресмыкающимся гадом. Чудеса! Таких мета­морфоз не отыщете и у Овидия,

Ликуй, Флоренция: эти воры — твое отродье! Стыдно… А в вось­мом рву обитают коварные советчики. Среди них улисс (Одиссей), его душа заточена в пламя, способное говорить! Так, мы услышали рассказ Улисса о его гибели: жаждущий познать неведомое, он уплыл с горсткой смельчаков на другой конец света, потерпел кораблекрушение и вместе с друзьями утонул вдали от обитаемого людьми мира,

Другой говорящий пламень, в котором скрыта душа не назвавше­го себя по имени лукавого советчика, рассказал мне о своем грехе: этот советчик помог римскому папе в одном неправедном деле — рассчитывая на то, что папа отпустит ему его прегрешение. К про­стодушному грешнику небеса терпимее, чем к тем, кто надеется спастись покаянием. Мы перешли в девятый ров, где казнят сеятелей смуты.

Вот они, зачинщики кровавых раздоров и религиозных смут. Дья­вол увечит их тяжелым мечом, отсекает носы и уши, дробит черепа. Тут и Магомет, и побуждавший Цезаря к гражданской войне Курион, и обезглавленный воин-трубадур Бертран де Борн (голову в руке несет, как фонарь, а та восклицает: «Горе!»).

Далее я встретил моего родича, сердитого на меня за то, что его насильственная смерть осталась неотомщенной. Затем мы перешли в десятый ров, где алхимики маятся вечным зудом. Один из них был сожжен за то, что шутя хвастался, будто умеет летать, — стал жер­твой доноса. В Ад же попал не за это, а как алхимик. Здесь же каз­нятся те, кто выдавал себя за других людей, фальшивомонетчики и вообще лгуны. Двое из них подрались между собой и потом долго бранились (мастер Адам, подмешивавший медь в золотые монеты, и древний грек Синон, обманувший троянцев). Вергилий упрекнул меня за любопытство, с которым я слушал их.

Наше путешествие по Злопазухам заканчивается. Мы подошли к колодцу, ведущему из восьмого круга Ада в девятый. Там стоят древ­ние гиганты, титаны. В их числе Немврод, злобно крикнувший нам что-то на непонятном языке, и Антей, который по просьбе Вергилия спустил на своей огромной ладони нас на дно колодца, а сам тут же распрямился.

Итак, мы на дне вселенной, близ центра земного шара. Перед нами ледяное озеро, в него вмерзли предавшие своих родных. Одного я случайно задел ногою по голове, тот заорал, а себя назвать отказал­ся. Тогда я вцепился ему в волосы, а тут кто-то окликнул его по имени. Негодяй, теперь я знаю, кто ты, и расскажу о тебе людям! А он: «Ври, что хочешь, про меня и про других!» А вот ледяная яма, в ней один мертвец грызет череп другому. Спрашиваю: за что? Оторвавшись от своей жертвы, он ответил мне. Он, граф Уголино, мстит предавшему его былому единомышленнику, архиепископу Руджьери, который уморил его и его детей голодом, заточив их в Пизанскую башню. Нестерпимы были их страдания, дети умирали на глазах отца, он умер последним. Позор Пизе! Идем далее. А это кто перед нами? Альбериго? Но он же, насколько я знаю, не умирал, так как же оказался в Аду? Бывает и такое: тело злодея еще живет, а душа уже в преисподней.

В центре земли вмерзший в лед властитель Ада Люцифер, низверженный с небес и продолбивший в падении бездну преисподней, обезображенный, трехликий. Из первой его пасти торчит Иуда, из второй Брут, из третьей Кассий, Он жует их и терзает когтями. Хуже всех приходится самому гнусному предателю — Иуде. От Люцифера тянется скважина, ведущая к поверхности противоположного земно­го полушария. Мы протиснулись в нее, поднялись на поверхность и увидели звезды.

ЧИСТИЛИЩЕ

Да помогут мне Музы воспеть второе царство! Его страж старец Катон встретил нас неприветливо: кто такие? как смели явиться сюда? Вергилий объяснил и, желая умилостивить Катона, тепло ото­звался о его жене Марции. При чем здесь Марция? Пройдите к бере­гу моря, умыться надо! Мы пошли. Вот она, морская даль. А в прибрежных травах — обильная роса. Ею Вергилий смыл с моего лица копоть покинутого Ада.

Из морской дали к нам плывет управляемый ангелом челн. В нем души усопших, которым посчастливилось не попасть в Ад. Причали­ли, сошли на берег, и ангел уплыл. Тени прибывших столпились вкруг нас, и в одной я узнал своего друга, певца Козеллу. Хотел обнять его, но ведь тень бесплотна — обнял самого себя. Козелла по моей про­сьбе запел про любовь, все заслушались, но тут появился Катон, на всех накричал (не делом занялись!), и мы заспешили к горе Чистили­ща.

Вергилий был недоволен собою: дал повод накричать на себя… Те­перь нам нужно разведать предстоящую дорогу. Посмотрим, куда двинутся прибывшие тени. А они сами только что заметили, что я-то не тень: не пропускаю сквозь себя свет. Удивились. Вергилий все им объяснил. «Идите с нами», — пригласили они.

Итак, спешим к подножию чистилищной горы. Но все ли спешат, всем ли так уж не терпится? Вон близ большого камня расположи­лась группа не очень торопящихся к восхождению наверх: мол, успеется; лезь тот, кому неймется. Среди этих ленивцев я узнал своего приятеля Белакву. Приятно видеть, что он, и при жизни враг всякой спешки, верен себе.

В предгорьях Чистилища мне довелось общаться с тенями жертв насильственной смерти. Многие из них были изрядными грешника­ми, но, прощаясь с жизнью, успели искренне покаяться и потому не попали в Ад. То-то досада для дьявола, лишившегося добычи! Он, впрочем, нашел как отыграться: не обретя власти над душою раскаяв­шегося погибшего грешника, надругался над его убитым телом.

Неподалеку от всего этого мы увидели царственно-величественную тень Сорделло. Он и Вергилий, узнав друг в друге поэтов-земляков (мантуанцев), братски обнялись. Вот пример тебе, Италия, грязный бордель, где напрочь порваны узы братства! Особенно ты, моя Фло­ренция, хороша, ничего не скажешь… Очнись, посмотри на себя…

Сорделло согласен быть нашим проводником к Чистилищу. Это для него большая честь — помочь высокочтимому Вергилию. Степен­но беседуя, мы подошли к цветущей ароматной долине, где, готовясь к ночлегу, расположились тени высокопоставленных особ — европей­ских государей. Мы издали наблюдали за ними, слушая их согласное пение.

Настал вечерний час, когда желанья влекут отплывших обратно, к любимым, и вспоминаешь горький миг прощанья; когда владеет пе­чаль пилигримом и слышит он, как перезвон далекий плачет навзрыд о дне невозвратимом… В долину отдыха земных властителей заполз было коварный змей соблазна, но прилетевшие ангелы изгнали его.

Я прилег на траву, заснул и во сне был перенесен к вратам Чисти­лища. Охранявший их ангел семь раз начертал на моем лбу одну и ту же букву — первую в слове «грех» (семь смертных грехов; эти буквы будут поочередно стерты с моего лба по мере восхождения на чисти­лищную гору). Мы вошли во второе царство загробья, ворота закры­лись за нами.

Началось восхождение. Мы в первом круге Чистилища, где искупают свой грех гордецы. В посрамление гордыни здесь воздвигнуты изваяния, воплощающие идею высокого подвига — смирения. А вот и тени очищающихся гордецов: при жизни несгибаемые, здесь они в наказание за свой грех гнутся под тяжестью наваленных на них ка­менных глыб.

«Отче наш…» — эту молитву пели согбенные гордецы. Среди них — художник-миниатюрист Одериз, при жизни кичившийся своей громкой славой. Теперь, говорит, осознал, что кичиться нечем: все равны перед лицом смерти — и ветхий старец, и пролепетавший «ням-ням» младенец, а слава приходит и уходит. Чем раньше это поймешь и найдешь в себе силы обуздать свою гордыню, смирить­ся, — тем лучше.

Под ногами у нас барельефы с запечатленными сюжетами нака­занной гордыни: низверженные с небес Люцифер и Бриарей, царь Саул, Олоферн и другие. Заканчивается наше пребывание в первом круге. Явившийся ангел стер с моего лба одну из семи букв — в знак того, что грех гордыни мною преодолен. Вергилий улыбнулся мне,

Поднялись во второй круг. Здесь завистники, они временно ослеп­лены, их бывшие «завидущими» глаза ничего не видят. Вот женщина, из зависти желавшая зла своим землякам и радовавшаяся их неуда­чам… В этом круге я после смерти буду очищаться недолго, ибо редко и мало кому завидовал. Зато в пройденном круге гордецов — навер­ное, долго.

Вот они, ослепленные грешники, чью кровь когда-то сжигала за­висть. В тишине громоподобно прозвучали слова первого завистни­ка — Каина: «Меня убьет тот, кто встретит!» В страхе я приник к Вергилию, и мудрый вождь сказал мне горькие слова о том, что выс­ший вечный свет недоступен завистникам, увлеченным земными при­манками.

Миновали второй круг. Снова нам явился ангел, и вот на моем лбу остались лишь пять букв, от которых предстоит избавиться в дальнейшем. Мы в третьем круге. Перед нашими взорами пронеслось жестокое видение человеческой ярости (толпа забила каменьями кроткого юношу). В этом круге очищаются одержимые гневом.

Даже в потемках Ада не было такой черной мглы, как в этом круге, где смиряется ярость гневных. Один из них, ломбардец Марко, разговорился со мной и высказал мысль о том, что нельзя все проис­ходящее на свете понимать как следствие деятельности высших небесных сил: это значило бы отрицать свободу человеческой воли и снимать с человека ответственность за содеянное им.

Читатель, тебе случалось бродить в горах туманным вечером, когда и солнца почти не видно? Вот так и мы… Я почувствовал прикосно­вение ангельского крыла к моему лбу — стерта еще одна буква. Мы поднялись в круг четвертый, освещаемые последним лучом заката. Здесь очищаются ленивые, чья любовь к благу была медлительной.

Ленивцы здесь должны стремительно бегать, не допуская никако­го потворства своему прижизненному греху. Пусть вдохновляются примерами пресвятой девы Марии, которой приходилось, как извест­но, спешить, или Цезаря с его поразительной расторопностью. Про­бежали мимо нас, скрылись. Спать хочется. Сплю и вижу сон…

Приснилась омерзительная баба, на моих глазах превратившаяся в красавицу, которая тут же была посрамлена и превращена в еще худ­шую уродину (вот она, мнимая привлекательность порока!). Исчезла еще одна буква с моего лба: я, значит, победил такой порок, как лень. Поднимаемся в круг пятый — к скупцам и расточителям.

Скупость, алчность, жадность к золоту — отвратительные пороки. Расплавленное золото когда-то влили в глотку одному одержимому жадностью: пей на здоровье! Мне неуютно в окружении скупцов, а тут еще случилось землетрясение. Отчего? По своему невежеству не знаю…

Оказалось, трясение горы вызвано ликованием по поводу того, что одна из душ очистилась и готова к восхождению: это римский поэт Стаций, поклонник Вергилия, обрадовавшийся тому, что отныне будет сопровождать нас в пути к чистилищной вершине.

С моего лба стерта еще одна буква, обозначавшая грех скупости. Кстати, разве Стаций, томившийся в пятом круге, был скуп? Напро­тив, расточителен, но эти две крайности караются совокупно. Теперь мы в круге шестом, где очищаются чревоугодники. Здесь нехудо бы помнить о том, что христианским подвижникам не было свойственно обжорство.

Бывшим чревоугодникам суждены муки голода: отощали, кожа да кости. Среди них я обнаружил своего покойного друга и земляка Форезе. Поговорили о своем, поругали Флоренцию, Форезе осуждающе отозвался о распутных дамах этого города. Я рассказал приятелю о Вергилии и о своих надеждах увидеть в загробном мире любимую мою Беатриче.

С одним из чревоугодников, бывшим поэтом старой школы, у меня произошел разговор о литературе. Он признал, что мои едино­мышленники, сторонники «нового сладостного стиля», достигли в лю­бовной поэзии гораздо большего, нежели сам он и близкие к нему мастера. Между тем стерта предпоследняя литера с моего лба, и мне открыт путь в высший, седьмой круг Чистилища.

А я все вспоминаю худых, голодных чревоугодников: как это они так отощали? Ведь это тени, а не тела, им и голодать-то не пристало бы. Вергилии пояснил: тени, хоть и бесплотны, точь-в-точь повторяют очертания подразумеваемых тел (которые исхудали бы без пищи). Здесь же, в седьмом круге, очищаются палимые огнем сладострастни­ки. Они горят, поют и восславляют примеры воздержания и цело­мудрия.

Охваченные пламенем сладострастники разделились на две груп­пы: предававшиеся однополой любви и не знавшие меры в двуполых соитиях. Среди последних — поэты Гвидо Гвиницелли и провансалец Арнальд, изысканно приветствовавший нас на своем наречии.

А теперь нам самим надо пройти сквозь стену огня. Я испугался, но мой наставник сказал, что это путь к Беатриче (к Земному Раю, расположенному на вершине чистилищной горы). И вот мы втроем (Стаций с нами) идем, палимые пламенем. Прошли, идем дальше, вечереет, остановились на отдых, я поспал; а когда проснулся, Верги­лии обратился ко мне с последним словом напутствия и одобрения, Все, отныне он замолчит…

Мы в Земном Раю, в цветущей, оглашаемой щебетом птиц роще. Я увидел прекрасную донну, поющую и собирающую цветы. Она рас­сказала, что здесь был золотой век, блюлась невинность, но потом, среди этих цветов и плодов, было погублено в грехе счастье первых людей. Услышав такое, я посмотрел на Вергилия и Стация: оба бла­женно улыбались.

О Ева! Тут было так хорошо, ты ж все погубила своим дерзаньем! Мимо нас плывут живые огни, под ними шествуют праведные стар­цы в белоснежных одеждах, увенчанные розами и лилиями, танцуют чудесные красавицы. Я не мог наглядеться на эту изумительную кар­тину. И вдруг я увидел ее — ту, которую люблю. Потрясенный, я сделал невольное движение, как бы стремясь прижаться к Вергилию. Но он исчез, мой отец и спаситель! Я зарыдал. «Данте, Вергилий не вернется. Но плакать тебе придется не по нему. Вглядись в меня, это я, Беатриче! А ты как попал сюда?» — гневно спросила она. Тут некий голос спросил ее, почему она так строга ко мне. Ответила, что я, прельщенный приманкой наслаждений, был неверен ей послеее смерти. Признаю ли я свою вину? О да, меня душат слезы стыда и раскаяния, я опустил голову. «Подними бороду!» — резко сказала она, не веля отводить от нее глаза. Я лишился чувств, а очнулся погруженным в Лету — реку, дарующую забвение совершенных грехов. Беатриче, взгляни же теперь на того, кто так предан тебе и так стре­мился к тебе. После десятилетней разлуки я глядел ей в очи, и зрение мое на время померкло от их ослепительного блеска. Прозрев, я уви­дел много прекрасного в Земном Раю, но вдруг на смену всему этому пришли жестокие видения: чудовища, поругание святыни, распутство.

Беатриче глубоко скорбела, понимая, сколько дурного кроется в этих явленных нам видениях, но выразила уверенность в том, что силы добра в конечном счете победят зло. Мы подошли к реке Эвное, попив из которой укрепляешь память о совершенном тобою добре. Я и Стаций омылись в этой реке. Глоток ее сладчайшей воды влил в меня новые силы. Теперь я чист и достоин подняться на звезды.

РАЙ

Из Земного Рая мы с Беатриче вдвоем полетим в Небесный, в не­доступные уразумению смертных высоты. Я и не заметил, как взлете­ли, воззрившись на солнце. Неужели я, оставаясь живым, способен на это? Впрочем, Беатриче этому не удивилась: очистившийся человек духовен, а не отягощенный грехами дух легче эфира.

Друзья, давайте здесь расстанемся — не читайте дальше: пропаде­те в бескрайности непостижимого! Но если вы неутолимо алчете ду­ховной пищи — тогда вперед, за мной! Мы в первом небе Рая — в небе Луны, которую Беатриче назвала первою звездою; погрузились в ее недра, хотя и трудно представить себе силу, способную вместить одно замкнутое тело (каковым я являюсь) в другое замкнутое тело (в Луну).

В недрах Луны нам встретились души монахинь, похищенных из монастырей и насильно выданных замуж. Не по своей вине, но они не сдержали данного при пострижении обета девственности, и поэто­му им недоступны более высокие небеса. Жалеют ли об этом? О нет! Жалеть значило бы не соглашаться с высшей праведной волей.

А все-таки недоумеваю: чем же они виноваты, покорясь насилию? Почему им не подняться выше сферы Луны? Винить надо не жертву, а насильника! Но Беатриче пояснила, что и жертва несет известную ответственность за учиненное над нею насилие, если, сопротивляясь, не проявила героической стойкости.

Неисполнение обета, утверждает Беатриче, практически невозмес­тимо добрыми делами (слишком уж много надо их сделать, искупая вину). Мы полетели на второе небо Рая — к Меркурию. Здесь обита­ют души честолюбивых праведников. Это уже не тени в отличие от предшествующих обитателей загробного мира, а светы: сияют и лу­чатся. Один из них вспыхнул особенно ярко, радуясь общению со мною. Оказалось, это римский император, законодатель Юстиниан. Он сознает, что пребывание в сфере Меркурия (и не выше) — пре­дел для него, ибо честолюбцы, делая добрые дела ради собственной славы (то есть любя прежде всего себя), упускали луч истинной любви к божеству.

Свет Юстиниана слился с хороводом огней — других праведных душ, Я задумался, и ход моих мыслей привел меня к вопросу: зачем Богу-Отцу было жертвовать сыном? Можно же было просто так, вер­ховною волей, простить людям грех Адама! Беатриче пояснила: выс­шая справедливость требовала, чтобы человечество само искупило свою вину. Оно на это неспособно, и пришлось оплодотворить зем­ную женщину, чтобы сын (Христос), совместив в себе человеческое с божеским, смог это сделать.

Мы перелетели на третье небо — к Венере, где блаженствуют души любвеобильных, сияющие в огненных недрах этой звезды. Один из этих духов-светов — венгерский король Карл Мартелл, который, заговорив со мной, высказал мысль, что человек может реализовать свои способности, лишь действуя на поприще, отвечающем потреб­ностям его натуры: плохо, если прирожденный воин станет священ­ником…

Сладостно сияние других любвеобильных душ. Сколько здесь бла­женного света, небесного смеха! А внизу (в Аду) безотрадно и угрю­мо густели тени… Один из светов заговорил со мной (трубадур Фолько) — осудил церковные власти, своекорыстных пап и кардина­лов. Флоренция — город дьявола. Но ничего, верит он, скоро станет лучше.

Четвертая звезда — Солнце, обиталище мудрецов. Вот сияет дух великого богослова Фомы Аквинского. Он радостно приветствовал меня, показал мне других мудрецов. Их согласное пение напомнило мне церковный благовест.

Фома рассказал мне о Франциске Ассизском — втором (после Христа) супруге Нищеты. Это по его примеру монахи, в том числе его ближайшие ученики, стали ходить босыми. Он прожил святую жизнь и умер — голый человек на голой земле — в лоне Нищеты.

Не только я, но и светы — духи мудрецов — слушали речь Фомы, прекратив петь и кружиться в танце. Затем слово взял францисканец Бонавентура. В ответ на хвалу своему учителю, возданную домини­канцем Фомой, он восславил учителя Фомы — Доминика, земледель­ца и слугу Христова. Кто теперь продолжил его дело? Достойных нет.

И опять слово взял Фома. Он рассуждает о великих достоинствах царя Соломона: тот попросил себе у Бога ума, мудрости — не для решения богословских вопросов, а чтобы разумно править народом, то есть царской мудрости, каковая и была ему дарована. Люди, не су­дите друг о друге поспешно! Этот занят добрым делом, тот — злым, но вдруг первый падет, а второй восстанет?

Что будет с обитателями Солнца в судный день, когда духи обре­тут плоть? Они настолько ярки и духовны, что трудно представить их материализованными. Закончено наше пребывание здесь, мы приле­тели к пятому небу — на Марс, где сверкающие духи воителей за веру расположились в форме креста и звучит сладостный гимн.

Один из светочей, образующих этот дивный крест, не выходя за его пределы, подвигся книзу, ближе ко мне. Это дух моего доблест­ного прапрадеда, воина Каччагвиды. Приветствовал меня и восхвалил то славное время, в которое он жил на земле и которое — увы! — миновало, сменившись худшим временем.

Я горжусь своим предком, своим происхождением (оказывается, не только на суетной земле можно испытывать такое чувство, но и в Раю!). Каччагвида рассказал мне о себе и о своих предках, родивших­ся во Флоренции, чей герб — белая лилия — ныне окрашен кровью.

Я хочу узнать у него, ясновидца, о своей дальнейшей судьбе. Что меня ждет впереди? Он ответил, что я буду изгнан из Флоренции, в безотрадных скитаниях познаю горечь чужого хлеба и крутизну чужих лестниц. К моей чести, я не буду якшаться с нечистыми поли­тическими группировками, но сам себе стану партией. В конце же концов противники мои будут посрамлены, а меня ждет триумф.

Каччагвида и Беатриче ободрили меня. Закончено пребывание на Марсе. Теперь — с пятого неба на шестое, с красного Марса на белый Юпитер, где витают души справедливых. Их светы складыва­ются в буквы, в буквы — сначала в призыв к справедливости, а затем в фигуру орла, символ правосудной имперской власти, неведомой, грешной, исстрадавшейся земле, но утвержденной на небесах.

Этот величественный орел вступил со мной в разговор. Он называ­ет себя «я», а мне слышится «мы» (справедливая власть коллегиаль­на!). Ему понятно то, что сам я никак не могу понять: почему Рай открыт только для христиан? Чем же плох добродетельный индус, вовсе не знающий Христа? Так и не пойму. А и то правда, — при­знает орел, — что дурной христианин хуже славного перса или эфио­па,

Орел олицетворяет идею справедливости, и у него не когти и не клюв главное, а всезрящее око, составленное из самых достойных светов-духов. Зрачок — душа царя и псалмопевца Давида, в ресницах сияют души дохристианских праведников (а ведь я только что оп­лошно рассуждал о Рае «только для христиан»? Вот так-то давать волю сомнениям!).

Мы вознеслись к седьмому небу — на Сатурн. Это обитель созер­цателей. Беатриче стала еще красивее и ярче. Она не улыбалась мне — иначе бы вообще испепелила меня и ослепила. Блаженные духи созерцателей безмолвствовали, не пели — иначе бы оглушили меня. Об этом мне сказал священный светоч — богослов Пьетро Дамьяно.

Дух Бенедикта, по имени которого назван один из монашеских орденов, гневно осудил современных своекорыстных монахов. Выслу­шав его, мы устремились к восьмому небу, к созвездию Близнецов, под которым я родился, впервые увидел солнце и вдохнул воздух Тос­каны. С его высоты я взглянул вниз, и взор мой, пройдя сквозь семь посещенных нами райских сфер, упал на смехотворно маленький земной шарик, эту горстку праха со всеми ее реками и горными кру­чами.

В восьмом небе пылают тысячи огней — это торжествующие духи великих праведников. Упоенное ими, зрение мое усилилось, и теперь даже улыбка Беатриче не ослепит меня. Она дивно улыбнулась мне и вновь побудила меня обратить взоры к светозарным духам, запевшим гимн царице небес — святой деве Марии.

Беатриче попросила апостолов побеседовать со мной. Насколько я проник в таинства священных истин? Апостол Петр спросил меня о сущности веры. Мой ответ: вера — довод в пользу незримого; смерт­ные не могут своими глазами увидеть то, что открывается здесь, в Раю, — но да уверуют они в чудо, не имея наглядных доказательств его истинности. Петр остался доволен моим ответом.

Увижу ли я, автор священной поэмы, родину? Увенчаюсь ли лав­рами там, где меня крестили? Апостол Иаков задал мне вопрос о сущности надежды. Мой ответ: надежда — ожидание будущей заслу­женной и дарованной Богом славы. Обрадованный Иаков озарился.

На очереди вопрос о любви. Его мне задал апостол Иоанн. Отве­чая, я не забыл сказать и о том, что любовь обращает нас к Богу, к слову правды. Все возликовали. Экзамен (что такое Вера, Надежда, Любовь?) успешно завершился. Я увидел лучащуюся душу праотца нашего Адама, недолго жившего в Земном Раю, изгнанного оттуда на землю; после смерти долго томившегося в Лимбе; затем перемещен­ного сюда.

Четыре света пылают передо мной: три апостола и Адам. Вдруг Петр побагровел и воскликнул: «Земной захвачен трон мой, трон мой, трон мой!» Петру ненавистен его преемник — римский папа. А нам пора уже расставаться с восьмым небом и возноситься в девятое, верховное и кристальное. С неземной радостью, смеясь, Беатриче метнула меня в стремительно вращающуюся сферу и вознеслась сама.

Первое, что я увидел в сфере девятого неба, — это ослепительная точка, символ божества. Вокруг нее вращаются огни — девять кон­центрических ангельских кругов. Ближайшие к божеству и потому меньшие — серафимы и херувимы, наиболее отдаленные и обширные — архангелы и просто ангелы. На земле привыкли думать, что великое больше малого, но здесь, как видно, все наоборот.

Ангелы, рассказала мне Беатриче, ровесники мироздания. Их стремительное вращение — источник всего того движения, которое совершается во Вселенной. Поторопившиеся отпасть от их сонма были низвержены в Ад, а оставшиеся до сих пор упоенно кружатся в Раю, и не нужно им мыслить, хотеть, помнить: они вполне удовлетворены!

Вознесение в Эмпирей — высшую область Вселенной — послед­нее. Я опять воззрился на ту, чья возрастающая в Раю красота подни­мала меня от высей к высям. Нас окружает чистый свет. Повсюду искры и цветы — это ангелы и блаженные души. Они сливаются в некую сияющую реку, а потом обретают форму огромной райской розы.

Созерцая розу и постигая общий план Рая, я о чем-то хотел спро­сить Беатриче, но увидел не ее, а ясноокого старца в белом. Он ука­зал наверх. Гляжу — в недосягаемой вышине светится она, и я воззвал к ней: «О донна, оставившая след в Аду, даруя мне помощь! Во всем, что вижу, сознаю твое благо. За тобой я шел от рабства к свободе. Храни меня и впредь, чтобы дух мой достойным тебя осво­бодился от плоти!» Взглянула на меня с улыбкой и повернулась к веч­ной святыне. Всё.

Старец в белом — святой Бернард. Отныне он мой наставник. Мы продолжаем с ним созерцать розу Эмпирея. В ней сияют и души непорочных младенцев. Это понятно, но почему и в Аду были кое-где души младенцев — не могут же они быть порочными в отличие от этих? Богу виднее, какие потенции — добрые или дурные — в какой младенческой душе заложены. Так пояснил Бернард и начал молить­ся.

Бернард молился деве Марии за меня — чтобы помогла мне. Потом дал мне знак, чтобы я посмотрел наверх. Всмотревшись, вижу верховный и ярчайший свет. При этом не ослеп, но обрел высшую истину. Созерцаю божество в его светозарном триединстве. И влечет меня к нему Любовь, что движет и солнце и звезды.

А. А. Илюшин

 

Фьяметта (La fiammetta) - Повесть (1343, опубл. 1472)

Это история любви, рассказанная героиней по имени Фьяметта, об­ращенная в первую очередь к влюбленным женщинам, у которых молодая дама ищет сочувствия и понимания.

Прекрасная Фьяметта, красота которой пленяла всех, проводила в непрерывном празднике жизнь; любящий супруг, богатство, почет и уважение — все это даровала ей судьба. Однажды, накануне большо­го торжества, Фьяметте приснился страшный сон, будто она гуляет в погожий солнечный день по лугу, плетет венки, и вдруг ядовитая змея жалитее под левую грудь; тут же меркнет свет, раздается гром — и наступает пробуждение. В ужасе наша героиня хватается за укушенное место, но, найдя его невредимым, успокаивается. В этот день в храме во время праздничной службы Фьяметта впервые по-настоящему влюбляется, и ее избранник Панфило отвечает взаим­ностью наее внезапно вспыхнувшее чувство. Наступает пора блажен­ства и наслаждения. «Скоро весь мир стал мне нипочем, казалось, что головой я достигаю неба», — признается Фьяметта.

Идиллию нарушает неожиданное известие, полученное от отца Панфило. Вдовый старец просит сына приехать к нему во Флоренцию и стать опорой и утешением в конце жизни, так как все братья Панфило умерли и несчастный отец остался один. Фьяметта, безутешная в своем горе, пытается удержать возлюбленного, взывая к его жалости: «Неуже­ли, предпочтя жалость к старому отцу законной жалости ко мне, ты бу­дешь причиной моей смерти?» Но юноша не хочет навлечь на себя жестокие упреки и бесчестье, поэтому он отправляется в путь, обещая вернуться месяца через три-четыре. При прощании Фьяметта лишается чувств, и ее, полуживую от горя, пытается утешить служанка своим рас­сказом о том, как Панфило рыдал и со слезами целовал лицо госпожи и умолял помочь своей возлюбленной.

Фьяметта, самая верная из влюбленных женщин, ждет возвра­щения любимого с покорнейшей верой, но вместе с тем в ее сердце за­крадывается ревность. Известно, что Флоренция славится прелестными женщинами, умеющими завлекать в свои сети. Что, если Панфило уже попался в них? Фьяметта, страдая, гонит от себя эти мысли. Каждое утро она поднимается на вышку дома и оттуда наблюдает за солнцем, и чем оно выше, тем ближе кажется ей срок возвращения Панфило. Фьяметта постоянно мысленно беседует с возлюбленным, перечитывает его письма, перебирает принадлежащие ему вещи, а иногда зовет служанку и разговаривает с ней о нем. На смену днев­ным утешениям приходят ночные. Кто бы поверил, что любовь может научить астрологии? По изменению положения луны Фьямет­та определенно могла сказать, какая часть ночи прошла, и непонятно, что было отраднее: наблюдать, как течет время, или, будучи занятой другим делом, увидеть, что оно уже прошло. Когда приблизился срок обещанного Панфило возвращения, влюбленная решила, что ей стоит немного повеселиться, чтобы вернулась несколько стертая скорбью красота. Приготовлены роскошные наряды и драгоценные укра­шения — так рыцарь к будущей битве готовит нужные ему доспехи.

Но возлюбленного все нет. Фьяметта придумывает оправдания: может быть, отец упросил его остаться подольше. Или что-то случи­лось в пути. Но больше всего Фьяметту терзала ревность. «Ни одно мирское явление не вечно. Новое всегда больше нравится, нежели ви­денное, и всегда человек сильнее желает того, чего не имеет, чем того, чем обладает». Так в надежде и в отчаянии прошел месяц. Однажды, во время встречи с монахинями, Фьяметта познакомилась с флорен­тийским купцом. Одна из монахинь, молодая, красивая, благородного происхождения, спросила купца, не знает ли он Панфило. Получив утвердительный ответ, она стала расспрашивать подробнее, и тут Фьяметта узнала, что Панфило женился. Причем монахиня при этом известии покраснела, опустила глаза, и видно было, что она едва сдер­живает слезы. Потрясенная Фьяметта все же не теряет надежды, она хочет верить, что это отец заставил жениться Панфило, но он про­должает любить ее одну. Но смотреть на небо ей больше не хочется, так как она уже не уверена в возвращении любимого. В порыве гнева сожжены письма и испорчены многие его вещи. Некогда прекрасное лицо Фьяметты побледнело, дивная красота померкла, и это наводит уныние на весь дом, дает повод к различным толкам.

Муж, с тревогой наблюдавший за переменами, происходящими с Фьяметтой, предлагает ей поездку на воды, исцеляющие от всевоз­можных недугов. Кроме того, те места славятся веселым времяпровождением и изысканным обществом. Фьяметта готова исполнить волю супруга, и они отправляются в путь. Но спасения от любовной лихорадки не существует, тем более что именно в этих местах Фья­метта не раз бывала с Панфило, поэтому нахлынувшие воспоминания лишь бередят рану. Фьяметта принимает участие в различных увесе­лениях, с притворным умилением наблюдает за влюбленными пара­ми, но это служит лишь источником новых мук. Доктора и супруг, видя ее бледность, сочли недуг неисцелимым и рекомендовали ей вер­нуться в город, что она и сделала.

Нашей героине случается сидеть в кругу женщин, ведущих беседы о любви, и, жадно прислушиваясь к этим рассказам, она понимает, что не было и нет столь пламенной, столь скрытной, столь горестной любви, как у нее. Она обращается к Судьбе с мольбами и просьбами помочь ей, защитить от ударов: «Жестокая, сжалься надо мною; смотри, я до того дошла, что стала притчей во языцех там, где преж­де славили мою красу».

Прошел год с той поры, как Панфило покинул Фьяметту. Неожи­данно из Флоренции возвращается слуга Фьяметты, который расска­зывает, что женился вовсе не Панфило, а его отец, Панфиложе влюбился в одну из флорентийских красавиц. Фьяметта, будучи не в силах перенести измену, пытается покончить с собой. К счастью, ста­рая кормилица угадывает намерение своей питомицы и вовремя ос­танавливает ее при попытке броситься с башни. От безысходного горя Фьяметта тяжело заболевает. Мужу объясняют, что отчаяние жены вызвано смертью любимого брата.

В какой-то момент появляется проблеск надежды: кормилица со­общает, что встретила на набережной флорентийского юношу, кото­рый будто бы знает Панфило и уверяет, что тот должен вот-вот вернуться. Надежда воскрешает Фьяметту, но радость напрасна. Вско­ре выясняется, что сведения ложные, кормилица ошиблась. Фьяметта впадает в прежнюю тоску. Порою она пытается сыскать утешение в сопоставлении своих любовных мук с муками знаменитых ревнивиц древности, как Федра, Гекуба, Клеопатра, Иокаста и другие, но нахо­дит, что ее муки во сто крат горше.

Н. Б. Виноградова

 

Фьезоланские нимфы (Nimfale fiesolano) - Поэма (1343-1346, опубл. 1477)

В центре поэтического повествования находится трогательная любов­ная история пастуха и охотника Африко и нимфы Мензолы.

Мы узнаем, что в незапамятные времена во Фьезоле женщины особо чтили богиню Диану, которая покровительствовала целомуд­рию. Многие родители после рождения детей, кто по обету, а кто в благодарность, отдавали их Диане. Богиня охотно принимала всех в свои леса и рощи. У фьезоланских холмов образовалось девственное содружество,

Богиня часто собирает нимф у свет­лого ручья или в лесной тени и подолгу беседует с ними о священном девственном обете, об охоте, ловле — излюбленных их занятиях. Диана была мудрой опорой дев, но находиться рядом с ними всегда не могла, так как имела много разных забот —

Поэтому, уходя, она ос­тавляла с нимфами свою наместницу, которой те беспрекословно Подчинялись.

Однажды в мае богиня приходит держать совет среди своего во­инского стана. Она уже в который раз напоминает нимфам, что рядом с ними не должно быть мужчин и каждая обязана себя блюс­ти,

Де­вушки потрясены угрозами Дианы, но еще больше потрясен юноша Африке, случайный свидетель этого совета. Его взор прикован к одной из нимф, он любуется ее красотой и чувствует в своем сердце огонь любви. Но Диане пора в путь, нимфы следуют за ней, и их вне­запное исчезновение обрекает влюбленного на страдания. Единствен­ное, что он успевает узнать, это имя своей возлюбленной — Мензола. Ночью во сне юноше является Венера и благословляет его на поиски прекрасной нимфы, обещая ему свою помощь и поддержку. Обод­ренный сновидением, влюбленный, едва рассветает, отправляется в горы. Но день проходит напрасно, Мензолы нет, и огорченный Африко возвращается домой. Отец, догадываясь о причине печали сына, рассказывает ему семейное предание. Оказывается, дед юноши погиб от руки Дианы. Богиня-девственница застала его на берегу реки с одной из своих нимф и, разъяренная, пронзила стрелой сердца обоих, а кровь их превратила в чудный источник, сливающийся с рекой. Отец пытается освободить Африко от чар прекрасной нимфы, но уже поздно: юноша страстно влюблен и не склонен к отступлению. Он проводит все свое время у фьезоланских холмов, надеясь на долго­жданную встречу, и вскоре мечте его суждено сбыться. Но Мензола сурова: едва завидев юношу, она мечет в него копье, которое, к счас­тью, вонзается в крепкий дуб. Нимфа же неожиданно скрывается в лесной чаще. Африко безуспешно пытается ее отыскать. Он в страда­ниях проводит свои дни, ничто не радует его, он отказывается от пищи, с красивого лица исчезает юношеский румянец. Однажды пе­чальный Африко пас свое стадо и, склонившись над ручьем, беседовал с собственным отражением. Он клял свою судьбу, и слезы рекою ли­лись у него из глаз:

Но вдруг юноша вспоминает о Венере, обещавшей помочь ему, и решает почтить богиню жертвоприноше­нием, веря в ее благосклонность. Одну овечку из стада он делит на две части (одну часть за себя, другую за Мензолу) и возлагает на кос­тер. Затем встает на колени и с мольбой обращается к богине любви — он просит, чтобы Мензола ответила взаимностью на его чувство. Слова его услышаны, ибо овца в огне поднялась «и часть одна с другой соединилась». Увиденное чудо вселяет в юношу надеж­ду, и он, повеселевший и успокоившийся, погружается в сон. Венера, вновь явившись ему во сне, советует Африко переодеться в женское платье и обманным путем проникнуть к нимфам.

Наутро, вспомнив, что у матери хранится красивый наряд, Афри­ко переодевается в него и отправляется в путь. Ему удается под видом девушки войти в доверие к нимфам, он ласково беседует с ними, а потом они все вместе направляются к ручью. Нимфы разде­ваются и заходят в воду, Африко же, после долгих колебаний, тоже следует их примеру. Раздается отчаянный визг, и девушки бросаются врассыпную. А Африко, торжествуя, сжимает в объятиях рыдающую от ужаса Мензолу. Девичество ее против воли похищено, и несчаст­ная призывает смерть, не желая принимать ее от руки Дианы. Афри­ко, не переставая утешать и ласкать возлюбленную, рассказывает ей о своей любви, обещает счастливую жизнь вдвоем и уговаривает ее не бояться Дианиного гнева. Тихо уплывает печаль из сердца Мензолы, и на смену ей приходит любовь. Влюбленные договариваются встречать­ся у этого же ручья каждый вечер, ибо уже не мыслят жизни друг без друга. Но нимфа, едва оставшись одна, вновь вспоминает о своем позоре и проводит всю ночь в слезах. Африко с нетерпением ждет ее вечером у ручья, но возлюбленная не приходит. Воображение рисует ему разные картины, он терзается, горюет и решает подождать до следующего вечера. Но проходят день, неделя, месяц, а Африко так и не видит дорогого лица любимой. Наступает второй месяц, влюблен­ный доведен до отчаяния и, придя на место обещанной встречи, об­ращается к реке с просьбой носить отныне его имя, и вонзает себе в грудь копье. С тех пор люди в память о юноше, погибшем от любви, стали называть реку Африко.

А что же Мензола? Она, умея лицемерить, смогла убедить подруг, что сразила юношу стрелой и спасла свою честь. И с каждым днем она становилась все спокойнее и тверже. Но от премудрой нимфы Синедеккьи Мензола узнает, что зачала, и решает поселиться отдель­но от всех в пещере, надеясь на поддержку Синедеккьи. Меж тем во Фьезоле прибывает Диана, она интересуется у нимф, где ее любимица Мензола, и слышит, что ее давно уже в горах не видно и, может быть, она больна. Богиня в сопровождении трех нимф спускается к пещере. У Мензолы уже родился сын, и она играет с ним у реки. Диана в гневе превращает Мензолу в реку, которую нарекают ее именем, а сына разрешает отдать родителям Африко. Они в нем души не чают, растят младенца с любовью и заботой.

Проходит восемнадцать лет. Прунео (так назвали внука младен­ца) становится прекрасным юношей. В те времена в Европе появился Атлант и основал город Фьезоле. Всех окрестных жителей он пригла­сил в свой новый город. Прунео за свои исключительные способности и ум избран правителем, народ его полюбил, и он

Атлант нашел ему не­весту, и род Африко продолжился в десяти сыновьях Прунео. Но в город приходит беда. Римляне разрушают фьезоле, его покидают все жители за исключением потомков Африко, которые там же постро­или себе дома и в них укрылись. Вскоре наступает мир и возникает новый город — Флоренция. Род Африко прибыл туда и был радушно принят местным населением. Его окружили любовью, почетом и ува­жением, члены рода породнились с известными флорентийцами и превратились в коренных жителей.

Заключительные строфы поэмы в форме традиционного обраще­ния к всесильному владыке Амуру звучали настоящим гимном любви, преображающей жизнь и человека,

Н. Б. Виноградова

 

Декамерон (II decameron) -

Книга новелл (1350—1353, опубл. 1471)

 

Первый день Декамерона

«в продолжение коего, после того как автор сообщит, по какому поводу собрались и о чем говорили между собою лица, которые будут действовать дальше, собравшиеся в день правления Пампинеи толкуют о том, что каждому больше по душе»

В 1348 г. Флоренцию «посетила губительная чума», погибло сто тысяч человек, хотя до этого никто и не предполагал, что в городе столько жителей. Распались родственные и дружеские связи, слуги отказывались служить господам, мертвых не хоронили, а сваливали в ямы, вы­рытые на церковных кладбищах.

И вот в самый разгар беды, когда город почти опустел, в храме Санта Мария Новелла после божественной литургии встретились семь молодых женщин от восемнадцати до двадцати восьми лет, «свя­занные между собой дружбой, соседством, родством», «рассудитель­ные, родовитые, красивые, благонравные, пленительные в своей скромности», все в приличествующих «мрачной године траурных одеждах». Не сообщая во избежание кривотолков их истинных имен, атвор называет их Пампинеей, Фьяметтой, Филоменой, Эмилией, Лауреттой, Нейфилой и Элиссой — в соответствии с их душевными ка­чествами.

Напомнив, сколь многих юношей и девушек унесла страшная чума, Пампинея предлагает «благопристойным образом удалиться в загородные имения и заполнить досуг всякого рода развлечениями». Покинув город, где люди в ожидании своего смертного часа преда­лись похоти и разврату, они оградят себя от неприятных пережива­ний, притом что сами будут вести себя нравственно и достойно. Во Флоренции их ничто не держит: все их близкие погибли.

Дамы одобряют мысль Пампинеи, и Филомена предлагает пригла­сить с собою мужчин, ибо женщине трудно жить своим умом и сове­ты мужчины ей крайне необходимы. Ей возражает Элисса: дескать, в это время трудно сыскать надежных спутников — близкие частью умерли, частью разъехались кто куда, а обращаться к чужим непри­лично. Она предлагает искать иной путь к спасению.

Во время этого разговора в церковь входят трое молодых лю­дей — Панфило, Филострато и Дионео, все миловидные и благовос­питанные, младшему из которых не менее двадцати пяти лет. В числе оказавшихся в церкви дам есть и их возлюбленные, остальные состо­ят с ними в родстве. Пампинея тут же предлагает пригласить именно их.

Нейфила, залившись краской смущения, высказывается в том смысле, что юноши хороши и умны, но влюблены в некоторых при­сутствующих дам, и это может бросить тень на их общество. Фило­мена же возражает, что главное — честно жить, а остальное приложится.

Молодые люди рады приглашению; условившись обо всем, девуш­ки и юноши в сопровождении служанок и слуг на следующее же утро оставляют город. Они прибывают в живописную местность, где стоит прекрасный дворец, и располагаются там. Слово берет Дионео, самый веселый и остроумный, предлагая развлекаться как кому угод­но. Его поддерживает Пампинея, которая предлагает, чтобы кто-то был у них за главного и думал об устройстве их жизни и увеселениях. А чтобы каждый познал и заботы, и радости, связанные с главенст­вом, и чтобы никому не было завидно, следует возлагать это почетное бремя по очереди на каждого. Первого «повелителя» они изберут все вместе, а последующих каждый раз перед вечерней будет назначать тот, кто в этот день был повелителем. Все единодушно избирают Пампинею, и Филомена возлагает ей на голову лавровый венок, кото­рый на протяжении последующих дней служит знаком «главенства и королевской власти».

Отдав слугам необходимые распоряжения и попросив всех воздер­живаться от сообщения неприятных новостей, Пампинея позволяет всем разойтись; после изысканно сервированного завтрака все прини­маются петь, танцевать и играть на музыкальных инструментах, а затем ложатся отдохнуть. В три часа, поднявшись ото сна, все соби­раются в тенистом уголке сада, и Пампинея предлагает посвятить время рассказам, «ибо один рассказчик способен занять всех слушате­лей», позволяя в первый день рассказывать «о том, что каждому боль­ше по душе». Дионео испрашивает для себя права каждый раз рассказывать историю по своему выбору, чтобы позабавить общество, уставшее от излишнего умствования, и это право получает.

Первая новелла Первого дня (рассказ Панфило)

Часто, не решаясь напрямую обратиться к Богу, люди обращаются к святым заступникам, которые при жизни соблюдали божественную волю и на небесах пребывают со Всевышним. Однако порой бывает, что люди, введенные в заблуждение молвою, избирают себе такого за­ступника перед лицом Всемогущего, который Им же осужден на веч­ную муку. О таком «заступнике» и рассказывается в новелле.

Главный герой — мессер Чеппарелло из Прато, нотариус. Богатый и именитый купец Мушьятто Францези, получив дворянство, переез­жает из Парижа в Тоскану вместе с братом французского короля Карлом Безземельным, которого вызывает туда пала Бонифаций. Ему требуется человек, чтобы взыскать долг с бургундцев, славящихся не­сговорчивостью, злонравием и нечестностью, который мог бы проти­вопоставить их коварству свое, и выбор его падает на мессера Чеппарелло, которого во Франции называют Шалелето. Тот промыш­ляет изготовлением фальшивых документов и лжесвидетельствует; он склочник, скандалист, убийца, богохульник, пьяница, содомит, вор, грабитель, шулер и злостный игрок в кости. «Худшего человека, чем он, может быть, и не родилось». В благодарность за службу Мушьятто обещает замолвить за Шапелето слово во дворце и выдать изрядную часть суммы, которую тот взыщет.

Поскольку дел у Шапелето нет, средства кончаются, а покрови­тель его покидает, он «в силу необходимости» соглашается — отправ­ляется в Бургундию, где его никто не знает, и поселяется у выходцев из Флоренции, братьев-ростовщиков.

Внезапно он заболевает, и братья, чувствуя, что конец его близок, обсуждают, как им быть. Выгнать на улицу больного старика нельзя, а между тем он может отказаться от исповеди, и тогда его нельзя будет похоронить по-христиански. Если же он исповедуется, то вскроются такие грехи, которые ни один священник не отпустит, и результат будет тот же. Это может сильно озлобить местных жите­лей, не одобряющих их промысел, и привести к погрому.

Мессер Шапелето слышит разговор братьев и обещает наилучшим образом устроить и их, и свои дела.

К умирающему приводят славящегося «святой жизнью» старца, и Шапелето приступает к исповеди. На вопрос, когда он в последний раз исповедовался, Шапелето, который не исповедовался никогда, со­общает, что делает это каждую неделю и каждый раз кается во всех грехах, совершенных с рождения. Он и на этот раз настаивает на ге­неральной исповеди. Старец спрашивает, не грешил ли он с женщи­нами, и Шапелето отвечает: «Я такой же точно девственник, каким вышел из чрева матери». По поводу чревоугодия нотариус признает­ся: его грех состоял в том, что во время поста пил воду с таким же наслаждением, как пьяница вино, и с аппетитом вкушал постную пищу. Говоря о грехе сребролюбия, Шапелето заявляет, что значи­тельную часть своего богатого наследства пожертвовал на бедных, а затем, занимаясь торговлей, постоянно делился с неимущими. Он признается, что часто гневался, глядя, как люди «ежедневно чинят непотребства, не соблюдая заповедей Господних, и суда Божьего не боятся». Он кается, что злословил, говоря о соседе, то и дело избивав­шем жену; однажды не пересчитал сразу денег, вырученных за товар, а оказалось, их больше, чем нужно; не сумев найти их владельца, он употребил излишек на богоугодные дела.

Еще два несущественных греха Шапелето использует как предлог прочесть наставление святому отцу, а затем принимается плакать и сообщает, что однажды обругал мать. Видя его искреннее раскаяние, монах верит ему, отпускает все грехи и признает его за святого, предлагая похоронить в своем монастыре.

Слушая из-за стены исповедь Шапелето, братья давятся смехом, заключая, что «ничто не в состоянии исправить порочный его нрав: «злодеем прожил всю свою жизнь, злодеем и умирает».

Гроб с телом покойного переносят в монастырскую церковь, где духовник расписывает прихожанам его святость, а когда его хоронят в склепе, туда со всех сторон спешат паломники. Называют его свя­той Шалелето и «утверждают, что Господь через него явил уже много чудес и продолжает ежедневно являть их всем, кто с верою прибегает к нему».

Вторая новелла Первого дня (рассказ Нейфилы)

В Париже проживает богатый купец Джаннотто ди Чивиньи, че­ловек добрый, честный и справедливый, который общается с купцом-иудеем по имени Абрам и весьма сокрушается, что душа столь достойного человека из-за неправой веры погибнет. Он начинает уго­варивать Абрама перейти в христианство, доказывая, что вера хрис­тианская в силу своей святости процветает и все шире распространяется, а его, Абрама, вера, оскудевает и сходит на нет. Вначале Абрам не соглашается, но затем, внемля увещеваниям друга, обещает стать христианином, но лишь после того, как посетит Рим и понаблюдает жизнь наместника Бога на земле и его кардиналов.

Такое решение ввергает Джаннотто, знакомого с нравами папско­го двора, в уныние, и он пытается отговорить Абрама от поездки, од­нако тот настаивает на своем. В Риме он убеждается, что при папском дворе процветают откровенное распутство, алчность, чревоу­годие, корыстолюбие, зависть, гордыня и еще худшие пороки. Воз­вратившись в Париж, он объявляет о своем намерении креститься, приводя следующий довод: папа, все кардиналы, прелаты и придвор­ные «стремятся стереть с лица земли веру христианскую, и делают это они необычайно старательно, <…> хитроумно и <…> искусно», а между тем вера эта все больше распространяется — значит, ее верно поддерживает Дух Святой. Джаннотто становится его крест­ным отцом и дает ему имя Джованни.

Третья новелла Первого дня (рассказ Филомены)

Рассказ должен послужить иллюстрацией той мысли, «что глу­пость часто выводит людей из блаженного состояния и низвергает в пучину зол, тогда как разум вызволяет мудрого из пучины бедствий и дарует ему совершенный и ненарушимый покой».

Действие происходит при дворе Саладина, султана вавилонского, славного своими победами над христианскими и сарацинскими коро­лями, какового казну истощили частые войны и чрезмерная роскошь. В попытке раздобыть денег он решает прибегнуть к помощи еврея Мельхиседека, ростовщика, и хитростью получить от него необходи­мую сумму.

Призвав еврея, он спрашивает, какой закон тот почитает за ис­тинный: иудейский, сарацинский или христианский. Мудрый еврей, дабы не попасть впросак, рассказывает притчу.

Один человек обладал дорогим перстнем и, желая сохранить его в семье, повелел, чтобы тот из сыновей, который получит перстень, считался его наследником, а остальные почитали бы его за старшего в роду. Так и повелось в той семье. Наконец перстень перешел к чело­веку, который всех трех своих сыновей любил одинаково и никому не мог отдать предпочтения. Чтобы никого не обижать, он заказал две копии перстня и перед смертью, втайне от остальных, каждому сыну вручил по перстню. После кончины отца все трое притязали на наследство и почет, в доказательство предъявляя перстень, но никто не мог определить, какой же перстень подлинный, и вопрос о насле­довании так и остался открытым. То же самое можно сказать и о трех законах, которые Бог-Отец дал трем народам: каждый из них почитает себя наследником, обладателем и исполнителем истинного закона, но кто на самом деле им владеет — этот вопрос открыт.

Поняв, что еврей с честью избежал западни, Саладин открыто просит его о помощи, а затем, сполна взятую сумму возвратив, при­ближает к себе и предоставляет высокий и почетный пост.

 

Второй день Декамерона

«В день правления Филомены предлагаются вниманию рассказы о том, как для людей, подвергавшихся многоразличным испытаниям, в конце концов, сверх всякого ожидания, все хорошо кончалось»

Первая новелла Второго дня (рассказ Нейфилы)

Мораль: «Нередко тот, кто пытается насмехаться над другими, особливо над предметами священными, смеется себе же во вред и сам же бывает осмеян».

После смерти немец из Тревизо по имени Арриго признан свя­тым, и к его мощам, перенесенным в собор, приводят за исцелением калек, слепцов и больных. В это время в Тревизо из Флоренции при­езжают три лицедея: Стекки, Мартеллино и Маркезе, и им хочется поглядеть на мощи святого.

Чтоб пробиться сквозь толпу, Мартеллино притворяется калекой, которого друзья ведут к мощам. В соборе его кладут на мощи, и он делает вид, будто исцелился — разгибает искривленные руки и ноги, — но внезапно его узнает некий флорентиец, который всем раскрывает его обман. Его начинают немилосердно избивать, и тогда Маркезе, чтобы спасти друга, объявляет стражникам, что тот будто бы срезал у него кошелек. Мартеллино хватают и ведут к градоправи­телю, где кое-кто из присутствовавших в соборе наговаривает на него, что он и у них срезал кошельки. За дело принимается суровый и жестокий судья. Под пыткой Мартеллино соглашается повиниться, но с тем условием, что каждый из жалобщиков укажет, где и когда у него срезали кошелек. Все называют разное время, между тем как Мартеллино только что приехал в этот город. Он пытается строить на этом свою защиту, но судья ничего и слышать не хочет и собирается вздернуть его на виселицу.

Тем временем друзья Мартеллино обращаются за заступничеством к человеку, который пользуется доверием градоправителя. Вызвав Мартеллино к себе и посмеявшись над этим приключением, градо­правитель отпускает всех троих восвояси.

 

Третий день Декамерона

«В день правления Нейфилы предлагаются вниманию рассказы о том, как люди благодаря хитроумию своему добивались того, о чем они страстно мечтали, или же вновь обретали утраченное»

Восьмая новелла Третьего дня (рассказ Лауретты)

Жену богатого крестьянина Ферондо любит некий аббат. Он обе­щает ей избавить ее мужа от ревности, а в награду просит разреше­ния обладать ею, уверяя ее, что «святость от того не умаляется, ибо она пребывает в душе», а он собирается совершить грех плотский. Женщина соглашается.

Аббат поит Ферондо сонным порошком, и он якобы умирает. Его хоронят в склепе, откуда аббат с одним доверенным монахом пере­носят его в подземелье. Ферондо, который считает, что попал в чис­тилище, ежедневно подвергается порке якобы за проявленную при жизни ревность, а аббат тем временем развлекается с его женой. Так проходит десять месяцев, и вдруг аббат узнает, что его любовница бе­ременна. Тогда он решает выпустить ее мужа. Монах сообщает Фе­рондо, что вскоре тот воскреснет и станет отцом ребенка. Вновь усыпив его, аббат с монахом возвращают его в склеп, где тот просы­пается и начинает звать на помощь. Все признают, что он воскрес, отчего вера в святость аббата увеличивается, а Ферондо излечивается от ревности.

 

Четвертый день Декамерона

«В день правления Филострато предлагаются вниманию рассказы о несчастной любви»

Первая новелла Четвертого дня (рассказ Фьяметты)

Гисмонда, дочь принца Салернского Танкреда, рано становится вдо­вой и, возвратившись в дом отца, не спешит выходить замуж, а при­сматривает себе достойного возлюбленного. Выбор ее падает на Гвискардо, юношу низкого происхождения, но благородного поведения, слугу в доме отца. Мечтая о тайном свидании, Гисмонда передает ему записку, в которой назначает встречу в заброшенной пещере и объясня­ет, как туда попасть. Сама она проходит туда по старинной потайной лестнице. Встретившись в пещере, любовники проходят к ней в спаль­ню, где и проводят время. Так они встречаются несколько раз.

Однажды Танкред заходит к дочери, когда та гуляет в саду, и, ожидая ее, случайно засыпает. Не заметив его, Гисмонда приводит в комнату Гвискардо, и Танкред становится свидетелем их любовных утех. Незаметно выбравшись из комнаты, он велит слугам схватить Гвискардо и заточить его в одной из комнат дворца.

На другой день он идет к дочери и, обвинив ее в том, что она от­далась молодчику «самого темного происхождения», предлагает ей сказать что-либо в свою защиту. Женщина гордая, она решает ни о чем отца не просить, а покончить счеты с жизнью, ибо уверена, что возлюбленного ее уже нет в живых. Она искренне признается в своей любви, объясняя ее достоинствами Гвискардо и требованиями плоти, и обвиняет отца в том, что, находясь во власти предрассудков, он уп­рекает ее не столько в грехопадении, сколько в связи с человеком не­благородным. Она утверждает, что истинное благородство не в происхождении, а в поступках, и даже бедность указывает лишь на отсутствие средств, но не благородства. Принимая всю вину на себя, она просит отца поступить с ней так же, как он поступил с Гвискар­до, в противном случае обещает наложить на себя руки.

Танкред не верит, что дочь способна осуществить угрозу, и, вынув сердце из груди убитого Гвискардо, посылает его Гисмонде в золотом кубке. Гисмонда обращается к сердцу возлюбленного со словами, что недруг подарил ему гробницу, достойную его доблести. Омыв сердце слезами и прижав его к груди, она наливает в кубок яд и до капли выпивает отраву. Раскаявшийся Танкред исполняет последнюю волю дочери и хоронит любовников в одной гробнице.

 

Пятый день Декамерона

«В день правления Фьяметты предлагаются вниманию рассказы о том, как влюбленным после мытарств и злоключений в конце концов улыбалось счастье»

Пятая новелла Пятого дня (рассказ Нейфилы)

Гвидотто из Кремоны воспитывает приемную дочь Агнесу; после смерти он поручает ее заботам своего друга, Джакомино из Павии, который переезжает с девочкой в Фаэнцу. Там к ней сватаются двое юношей; Джанноле ди Северино и Мингино ди Минголе. Им отка­зывают, и они решают похитить девушку силой, для чего вступают в сговор со слугами Джакомино. Однажды Джакомино отлучается ве­чером из дому. Юноши пробираются туда, и между ними завязыва­ется драка. На шум сбегаются стражники и отводят их в тюрьму.

Наутро родные просят Джакомино не подавать на безрассудных юнцов жалобу. Тот соглашается, заявляя, что девушка — уроженка Фаэнцы, но он не знает, чья она дочь. Ему известно лишь, в каком доме во время разграбления города войсками императора Фридриха была обнаружена девочка. По шраму над левым ухом отец Джанноле Бернабуччо узнает в Агнесе дочь. Правитель города выпускает обоих юношей из тюрьмы, мирит их между собой и выдает Агнесу замуж за Мингино.

 

Шестой день Декамерона

«Вдень правления Элиссы предлагаются вниманию рассказы о том, как люди, уязвленные чьей-либо шуткой, платили тем же или быстрыми и находчивыми ответами предотвращали утрату, опасность и бесчестье»

Первая новелла Шестого дня (рассказ Филомены)

Однажды знатная флорентийка донна Оретта, жена Джери Спины, гуляла в своем имении с дамами и мужчинами, приглашен­ными к ней на обед, а поскольку до того места, куда они собирались идти пешком, было далеко, один изее спутников предложил: «По­звольте, донна Оретта, рассказать вам презанимательную повесть, и вы не заметите, как дойдете, будто почти все время ехали на коне». Однако рассказчик был настолько неумел и так безнадежно испортил историю, что донна Оретта испытала от этого физическое недомога­ние. «Мессер! Ваш конь очень уж спотыкается. Будьте любезны, спус­тите меня», — с очаровательною улыбкою молвила дама. Спутник «сразу уловил намек, обернул его в шутку, сам первый засмеялся и поспешил перейти на другие темы», так и не закончив начатой по­вести.

 

Седьмой день Декамерона

«Вдень правления Дионео предлагаются вниманию рассказы о тех штуках, какие во имя любви или же ради своего спасения вытворяли со своими догадливыми и недогадливыми мужьями жены»

Седьмая новелла Седьмого дня (рассказ Филомены)

Молодой житель Парижа Лодовико, сын разбогатевшего на тор­говле флорентийского дворянина, служит при дворе французского ко­роля и однажды от рыцарей, посетивших святые места, слышит о красоте донны Беатриче, жены Эгано де Галуцци из Болоньи. Заочно влюбившись в нее, он просит отца отпустить его в паломничество, а сам тайно приезжает в Болонью. Увидев донну Беатриче, он с перво­го взгляда влюбляется в нее и решает остаться в Болонье, пока не до­бьется взаимности, для чего под именем Аникино поступает на службу к Эгано и вскоре входит у того в доверие.

Как-то раз, когда Эгано уезжает на охоту, Аникино открывает Бе­атриче свои чувства. Беатриче отвечает ему взаимностью и приглаша­ет ночью проникнуть к ней в комнату. Поскольку он знает, с какой стороны кровати она спит, она предлагает дотронуться до нее, если она будет спать, и тогда сбудутся все его мечты.

Ночью, почувствовав прикосновение Аникино, Беатриче хватает его за руку и начинает так ворочаться в постели, что просыпается Эгано. Аникино, опасаясь ловушки, пытается вырваться, но Беатриче крепко его держит, между тем рассказывая мужу, что его якобы самый верный слуга Аникино назначил ей свидание в полночь в саду.

Предлагая мужу испытать верность слуги, она заставляет его наря­диться в ее платье и выйти в сад, что он и делает.

Сполна насладившись любовником, Беатриче отправляет его в сад с огромной дубиной, чтобы он как следует взгрел Эгано. Аникино об­рушивается на хозяина со словами: «Так ты сюда пришла, воображая, что я собирался и собираюсь обмануть моего господина?»

Насилу вырвавшись, Эгано прибегает к жене и рассказывает, что Аникино, оказывается, собирался ее испытать. «Он так тебе предан, что его нельзя не любить и не уважать», — говорит жена. Так Эгано убеждается, какие у него преданные слуга и жена, и благодаря этому случаю Беатриче и Аникино еще много раз предаются любовным уте­хам.

 

Восьмой день Декамерона.

«В день правления Лауретты предлагаются вниманию рассказы о том, какие штуки ежедневно вытворяют женщина с мужчиной, мужчина с женщиной и мужчина с мужчиной»

Десятая новелла Восьмого дня (рассказ Дионео)

В Палермо, как и в других портовых городах, существует порядок, по которому приезжающие в город купцы сдают товары на хранение в склад, именуемый таможней. Таможенники выделяют для товара особое помещение и вписывают товар с указанием ценности в тамо­женную книгу, благодаря чему женщины нечестного поведения легко узнают о средствах купца, чтобы затем заманить его в любовные сети и обчистить до нитки.

Как-то в Палермо по поручению хозяев с большим количеством тканей прибывает флорентиец по имени Никколо да Чиньяно по прозвищу Салабаэтто. Сдав товар на склад, он идет погулять по горо­ду, и на него обращает внимание осведомленная о его финансовом положении некая донна Янкофьоре. Через сводню она назначает юноше свидание и, когда тот приходит, всячески его ублажает. Они несколько раз встречаются, она дарит ему подарки, ничего не требуя взамен, и наконец узнает, что он продал товар. Тогда она еще ласко­вее принимает его, затем выходит из комнаты и возвращается в сле­зах, рассказывая, чтоее брат требует немедленно прислать ему тысячу флоринов, иначе ему отрубят голову. Веря, что перед ним бо­гатая и порядочная женщина, которая вернет долг, он отдает ей пятьсот флоринов, вырученных за ткани. Получив деньги, Янкофьоре тут же теряет к нему интерес, и Салабаэтто понимает, что его обма­нули.

Чтобы скрыться от преследования хозяев, требующих деньги, он уезжает в Неаполь, где все рассказывает казначею императрицы Кон­стантинопольской и другу своей семьи Пьетро делло Каниджано, ко­торый предлагает ему некий план действий.

Упаковав множество тюков и купив бочек двадцать из-под олив­кового масла, Салабаэтто возвращается в Палермо, где сдает товары на склад, объявляя таможенникам, что не будет трогать эту партию до прибытия следующей. Пронюхав, что прибывший товар стоит не меньше двух тысяч флоринов, а ожидаемый — больше трех, Янко­фьоре посылает за купцом.

Салабаэтто делает вид, что рад приглашению, и подтверждает слухи о ценности своих товаров. Чтобы завоевать доверие юно­ши, она возвращает ему долг, и он с удовольствием проводит с ней время.

Как-то раз он приходит к ней удрученный и говорит, что должен откупиться от корсаров, захвативших вторую партию товара, иначе товар увезут в Монако. Янкофьоре предлагает ему взять деньги у зна­комого ростовщика под большие проценты, и Салабаэтто понимает, что она собирается ссудить ему собственные деньги. Он соглашается, обещая обеспечить уплату долга товаром на складе, который немед­ленно переведет на имя заимодавца. На следующий день доверенный маклер Янкофьоре выдает Салабаэтто тысячу флоринов, и тот, рас­платившись с долгами, отбывает в Феррару.

Убедившись, что Салабаэтто в Палермо нет, Янкофьоре велит маклеру взломать склад — в бочках оказывается морская вода, а в тюках — пакля. Оставшись в дураках, она понимает, что «как аук­нется, так и откликнется».

 

Девятый день Декамерона

«Вдень правления Эмилии каждый рассказывает о чем угодно и о чем ему больше нравится»

Третья новелла Девятого дня (рассказ Филострато)

Тетка оставляет живописцу Каландрино в наследство двести лир, и он собирается купить имение, словно не понимает, что «купленной на эту сумму земли хватит только на то, чтобы шарики из нее ле­пить». Его же приятели Бруно и Буффальмакко хотят деньги эти со­вместно прокутить и подсылают к нему Нелло, который говорит Каландрино, что тот плохо выглядит. То же самое подтверждают ока­завшиеся тут же Буффальмакко и Бруно. По их совету Каландрино ложится в постель и посылает доктору мочу для анализа. Доктор Си­моне, которого приятели успели предупредить, сообщает Каландрино, что он забеременел. Не стесняясь доктора, Каландрино кричит на жену: «Это все из-за того, что ты непременно хочешь быть сверху!» Доктор обещает перепуганному Каландрино избавить его от беремен­ности за шесть упитанных каплунов и пять лир мелочью. Приятели от души пируют, а через три дня врач говорит Каландрино, что он здоров. Каландрино превозносит достоинства доктора Симоне, и лишь жена его догадывается, что все это было подстроено.

 

Десятый день Декамерона

«Вдень правления Панфило предлагаются вниманию рассказы о людях, которые проявили щедрость и великодушие как в сердечных, так равно и в иных делах»

Десятая новелла Десятого дня (рассказ Дионео)

Молодого Гвальтьери, старшего в роде маркизов Салуццких, под­данные уговаривают жениться, чтобы продолжить род, и даже пред­лагают подыскать ему невесту, но он соглашается жениться лишь по своему выбору. Он женится на бедной крестьянской девушке по имени Гризельда, предупреждая ее, что ей во всем придется ему угождать; она не должна на него ни за что гневаться и должна во всем слушаться его. Девушка оказывается обаятельной и учтивой, она послушна и предупредительна к мужу, ласкова с подданными, и все ее любят, признавая ее высокие добродетели.

Между тем Гвальтьери решает испытать терпение Гризельды и уп­рекает ее в том, что она родила не сына, а дочь, чем крайне возмути­ла придворных, и без того якобы недовольных ее низким происхождением. Несколько дней спустя он подсылает к ней слугу, который объявляет, что у него приказ умертвить ее дочь. Слуга при­носит девочку Гвальтьери, а тот отправляет ее на воспитание родст­веннице в Болонью, попросив никому не открывать, чья это дочь.

Через некоторое время Гризельда рождает сына, которого муж тоже забирает у нее, а потом заявляет ей, что по настоянию поддан­ных вынужден жениться на другой, а ее изгнать. Она безропотно от­дает сына, которого отправляют на воспитание туда же, куда и дочь.

Некоторое время спустя Гвальтьери показывает всем подложные письма, в которых папа якобы разрешает ему расстаться с Гризельдой и жениться на другой, и Гризельда покорно, в одной сорочке, возвращается в родительский дом. Гвальтьери же распускает слухи, будто женится на дочери графа Панаго, и посылает за Гризельдой, чтобы она, как прислуга, навела в доме порядок к приезду гостей. Когда прибывает «невеста» — а Гвальтьери решил выдать за невесту собственную дочь, — Гризельда радушно встречает ее,

Убедившись, что терпение Гризельды неистощимо, растроганный тем, что она говорит только хорошее о девушке, которая должна за­менить ее на супружеском ложе, он признается, что просто устроил Гризельде проверку, и объявляет, что его мнимая невеста и ее брат — их собственные дети. Он приближает к себе отца Гризельды, хлебопашца Джаннуколе, который с тех пор живет в его доме, как подобает тестю маркиза. Дочери Гвальтьери подыскивает завидную партию, а супругу свою Гризельду необычайно высоко чтит и живет с ней долго и счастливо. «Отсюда следствие, что и в убогих хижинах обитают небесные созданья, зато в царских чертогах встречаются су­щества, коим больше подошло бы пасти свиней, нежели повелевать людьми».

Е. Б. Туева

 

Ворон (Corbaccio ) -

Поэма (1Э54-1355?, опубл. 1487)

Название произведения символично: ворон — это птица, выклевы­вающая глаза и мозг, то есть ослепляющая и лишающая разума. О такой любви мы и узнаем из рассказа главного героя.

Итак, отвергнутому влюбленному снится сон. Он оказывается ночью один в мрачной долине и встречает там духа, который предупреждает его о том, что вход в сию долину открыт для каждого, кого влекут сюда сладострастие и безрассудство, но уйти отсюда нелегко, для этого потребуются и разум и мужество. Наш герой интересуется, как называется столь необычное место, в котором он очутился, и слышит в ответ: есть несколько вариантов названия этой долины — Лабиринт любви, Очарованный дол, Свинарник Венеры; а обитатели этих мест — несчастные, некогда состоявшие при Дворе Любви, но отринутые ею и сосланные сюда в изгнание. Дух обещает помочь влюбленному выбраться из лабиринта, если тот будет с ним открове­нен и расскажет историю своей любви. Мы узнаем следующее.

За несколько месяцев до описываемых событий наш герой, соро­калетний философ, тонкий знаток и ценитель поэзии, беседовал со своим приятелем. Речь зашла о выдающихся женщинах. Вначале были упомянуты героини древности, затем собеседники перешли к современницам. Приятель начал восхвалять одну знакомую даму, перечисляя ее достоинства, и пока он разглагольствовал, наш рассказ­чик думал про себя: «Счастливец тот, кому благосклонная Фортуна подарит любовь столь совершенной дамы». Втайне приняв решение попытать счастья на этом поприще, он стал расспрашивать, как ее имя, какого она звания, где живет, и на все вопросы получил исчер­пывающие ответы. Расставшись с приятелем, герой сразу же направ­ляется туда, где надеется ее встретить. Ослепленный красотой той, про которую раньше он только слышал, философ понимает, что попал в сети любви, и решается признаться в своем чувстве. Он пишет письмо и получает ответную записку, суть и форма которой не оставляют сомнений в том, что его приятель, столь горячо расхвали­вавший природный ум и изысканное красноречие незнакомки, либо сам обманывается в них, либо же хочет обмануть нашего героя. Од­нако пламя, бушевавшее в груди влюбленного, вовсе от этого не по­гасло, он понимает, что цель записки — подтолкнуть его на новые письма, которые он тут же и пишет. Но ответа — ни письменного, ни устного — так и не получает.

Удивленный дух перебивает рассказчика: «Если дело дальше не пошло, почему же ты вчера заливался слезами и с такой глубокой скорбью призывал смерть?» Несчастный отвечает, что на грань отчая­ния привели его две причины. Во-первых, он осознал, как глупо вел себя, с ходу поверив, будто женщина может обладать столь высокими достоинствами, и, запутавшись в сетях любви, подарил ей свободу и подчинил рассудок, а без этого душа его стала рабой. Во-вторых, об­манутый влюбленный разочаровался в своей возлюбленной, когда узнал, что она открыла другим его любовь, и за это он счел ее самой жестокой и коварной из женщин. Одному из своих многочисленных любовников она показала письма нашего героя, глумясь над ним как над рогоносцем. Любовник распустил сплетни по всей Флоренции, и вскоре несчастный философ стал в городе посмешищем. Дух внима­тельно выслушал и в ответ изложил свою точку зрения. «Я хорошо понял, — сказал он, — как и в кого ты влюбился и что привело тебя в такое отчаяние. А теперь назову два обстоятельства, которые можно привести тебе в укор: твой возраст и род твоих занятий. Они-то и должны были научить тебя осмотрительности и предостеречь от любовных соблазнов. Тебе следовало бы знать, что любовь иссушает душу, сбивает с пути рассудок, отнимает память, губит способности». Все это я испытал на себе, — продолжил он. — Моя вторая жена, хорошо усвоив искусство обмана, вошла в мой дом под видом крот­кой голубки, но вскоре превратилась в змею. Безжалостно притесняя родных, заправляя чуть ли не всеми моими делами и прибирая к рукам доходы, внесла она в дом не мир и покой, а раздор и беду. Од­нажды неожиданно я увидел в нашем доме ее любовника и понял, что он, увы, не единственный. С каждым днем все больше приходи­лось мне терпеть от этой распутницы, которой нипочем были мои укоры, и в сердце моем скопилось столько мук и терзаний, что оно не выдержало. Эта коварная женщина обрадовалась моей смерти; она поселилась рядом с церковью, чтобы скрыться подальше от чужих глаз, и дала волю своей ненасытной похоти. Вот портрет той, в которую ты был влюблен. Случилось так, что я посетил ваш мир как раз на следующую ночь после того, как ты написал своей даме первое письмо. Было уже за полночь, когда я зашел в спальню и увидел ее веселящейся с любовником. Она читала вслух письмо, издеваясь над каждым твоим словом. Вот как потешалась над тобой сия мудрая дама со своим недоумком любовником. Но ты должен понять, что женщина эта не исключение среди других. Все они исполнены ковар­ства, страстное желание властвовать переполняет их, никто не сравнится по злобности и подозрительности с женским полом. И теперь я хочу, чтобы ты отомстил этой недостойной женщине за обиду, что принесет пользу как тебе, так и ей».

Потрясенный герой пытается узнать, почему дух именно этого че­ловека, которого он никогда не знал при жизни, откликнулся на его страдания. На этот вопрос дух отвечает: «Вина, за которую мне велено осудить тебя ради твоего же блага, частично лежит и на мне, так как женщина эта некогда была моей, и никто не мог бы знать всей ее подноготной и поведать тебе об этом так, как я. Вот почему я пришел лечить тебя от болезни».

Герой проснулся, стал размышлять об увиденном и услышанном и принял решение навек расстаться с пагубной любовью.

Н. Б. Виноградова

 

Триста новелл (11 Trecentonovelle ) (1390-е)

В предисловии к своей книге автор признается, что написал ее, сле­дуя «примеру превосходного флорентийского поэта, мессера Джованни Боккаччо». «Я, флорентиец Франко Саккетги, человек невежественный и грубый, задался мыслью написать предлагаемую вам книгу, собрав в ней рассказы о всех тех необыкновенных случаях, которые, будь то в старину или ныне, имели место, а также о неко­торых таких, которые я сам наблюдал и коим был свидетелем, и даже о кое-каких, в которых участвовал сам». В новеллах действуют как реально существовавшие, так и вымышленные лица, часто это очередное воплощение какого-нибудь «бродячего сюжета» или нраво­учительная история.

В новелле четвертой мессер Барнабо, властитель миланский, чело­век жестокий, но не лишенный чувства справедливости, разгневался однажды на аббата, недостаточно хорошо содержавшего порученных его попечению двух легавых собак. Мессер Барнабо потребовал упла­ты четырех тысяч флоринов, но, когда аббат взмолился о пощаде, согласился простить ему долг при условии, что тот ответит на четыре следующих вопроса: далеко ли до неба; сколько воды в море; что де­лается в аду и сколько стоит он сам, мессер Барнабо. Аббат, чтобы выиграть время, попросил отсрочки, и мессер Барнабо, взяв с него обещание вернуться, отпустил его до следующего дня. По дороге аббат встречает мельника, который, видя, как тот огорчен, спрашива­ет, в чем дело. Выслушав рассказ аббата, мельник решает помочь ему, для чего меняется с ним одеждой, и, сбрив бороду, является к мессе­ру Барнабо. Переодетый мельник утверждает, что до неба 36 миллио­нов 854 тысячи 72,5 мили и 22 шага, а на вопрос, как он это докажет, рекомендует проверить, и если он ошибся, пусть его пове­сят. Воды в море 25 982 миллиона коний, 7 бочек, 12 кружек и 2 стакана, во всяком случае, по его расчетам. В аду же, по утвержде­нию мельника, «режут, четвертуют, хватают крюками и вешают», со­всем как на земле. При этом мельник ссылается на Данте и предлагает обратиться к нему для проверки. Цену мессера Барнабо мельник определяет в 29 динариев, а разгневанному мизерностью суммы Барнабо объясняет, что это на один сребреник меньше, чем оценен был Иисус Христос. Догадавшись, что перед ним не аббат, мессер Барнабо выясняет правду. Выслушав рассказ мельника, он велит ему и впредь оставаться аббатом, а аббата назначает мельни­ком.

Герой шестой новеллы, маркиз Альдобрандино, властитель Ферра­ры, хочет иметь какую-нибудь редкую птицу, чтобы держать ее в клетке. С этой просьбой он обращается к некоему флорентийцу Бассо де ла Пенна, содержавшему в Ферраре гостиницу. Бассо де ла Пенна стар, небольшого роста, пользуется репутацией человека неза­урядного и большого шутника. Бассо обещает маркизу выполнить его просьбу. Вернувшись в гостиницу, он зовет плотника и заказывает ему клетку, большую и крепкую, «чтобы она годилась для осла», если Бассо вдруг придет в голову посадить его туда. Как только клетка го­това, Бассо входит в нее и велит носильщику отнести себя к маркизу. Маркиз, увидя Бассо в клетке, спрашивает, что это должно значить. Бассо отвечает, что, раздумывая над просьбой маркиза, понял, насколько он сам редкий человек, и решил подарить маркизу себя в ка­честве самой необычной птицы в мире. Маркиз велит слугам поста­вить клетку на широкий подоконник и качнуть ее. Бассо восклицает: «Маркиз, я пришел сюда петь, а вы хотите, чтобы я плакал». Маркиз, продержав Бассо целый день на окне, вечером отпускает его, и тот возвращается в свою гостиницу. С той поры маркиз проникается симпатией к Бассо, часто приглашает его к своему столу, нередко приказывает ему петь в клетке и шутит с ним.

В восьмой новелле действует Данте Алигьери. Именно к нему об­ращается за советом некий весьма ученый, но очень тощий и мало­рослый генуэзец, который специально приехал для этого в Равенну, Просьба же его состоит в следующем: он влюблен в одну даму, кото­рая ни разу не удостоила его даже взглядом. Данте мог предложить ему только один выход: дождаться, пока возлюбленная им дама забе­ременеет, так как известно, что в таком состоянии у женщин бывают различные причуды, и возможно, у нее появится склонность к своему робкому и некрасивому поклоннику. Генуэзец был уязвлен, но понял, что его вопрос не заслуживает другого ответа. Данте и генуэзец ста­новятся друзьями. Генуэзец человек умный, но не философ, иначе, мысленно взглянув на себя, мог бы понять, «что красивая женщина, даже самая благопристойная, желает, чтобы тот, кого она любит, имел внешность человека, а не летучей мыши».

В восемьдесят четвертой новелле Саккетти изображает любовный треугольник: жена сьенского живописца Мино заводит себе любовни­ка и принимает его дома, воспользовавшись отсутствием мужа. Не­ожиданно возвращается Мино, так как один из родственников рассказал ему о позоре, которым покрывает его жена.

Услышав стук в дверь и видя мужа, жена прячет любовника в мастерской. Мино главным образом раскрашивал распятия, преиму­щественно резные, поэтому неверная жена советует любовнику лечь на одно из плоских распятий, раскинув руки, и накрывает его холс­том, чтобы он в потемках был неотличим от других резных распятий. Мино безуспешно ищет любовника. Рано утром он приходит в мас­терскую и, заметив высунувшиеся из-под холста два пальца ноги, до­гадывается, что именно там лежит человек. Мино выбирает из инструментов, которыми пользуется, вырезая распятия, топорик и приближается к любовнику, чтобы «отрубить у него то главное, что привело его в дом». Молодой человек, поняв намерения Мино, соска­кивает со своего места и убегает, крича: «Не шути топором!» Жен­щине без труда удается переправить любовнику одежду, а когда Мино хочет избить ее, она сама расправляется с ним так, что ему приходится рассказывать соседям, будто на него свалилось распятие. Мино мирится с женой, а про себя думает: «Если жена хочет быть дурной, то все люди на свете не смогут сделать ее хорошей».

В новелле сто тридцать шестой между несколькими флорентий­скими художниками во время трапезы разгорается спор, кто лучший живописец после Джотто. Каждый из художников называет какое-нибудь имя, но все вместе сходятся на том, что мастерство это «упало и падает с каждым днем». Им возражает маэстро Альберто, мастерски высекавший из мрамора. Никогда еще, говорит Альберто, «человеческое искусство не было на такой высоте, как сегодня, в осо­бенности же в живописи, а еще более в изготовлении изображений из живого человеческого тела». Собеседники встречают речь Альберто смехом, а он подробно объясняет, что имеет в виду: «Я считаю, что лучшим мастером, который когда-либо писал и создавал, был наш Господь Бог, но мне кажется, что многие разглядели в созданных им фигурах большие недостатки и в настоящее время исправляют их. Кто же эти современные художники, занимающиеся исправлением? Это флорентийские женщины», И далее Альберто поясняет, что толь­ко женщины (никакому художнику это не под силу) могут смуглую девицу, подштукатурив там и здесь, сделать «белее лебедя». А если женщина бледна и желта, с помощью краски превратить ее в розу. («Ни один живописец, не исключая Джотто, не мог бы наложить краски лучше их».) Женщины могут привести в порядок «ослиные челюсти», приподнять с помощью ваты покатые плечи, «флорентий­ские женщины — лучшие мастера кисти и резца из всех когда-либо существовавших на свете, ибо совершенно ясно видно, что они доде­лывают то, чего недоделала природа». Когда Альберто обращается к собравшимся, желая узнать их мнение, все в один голос восклицают: «Да здравствует мессер, который так хорошо рассудил!»

В новелле двести шестнадцатой действует другой маэстро Альбер­то, «родом из Германии». Однажды этот достойнейший и святой че­ловек, проходя через Ломбардские области, останавливается в поселке на реке По, у некоего бедного человека, державшего гостиницу.

Войдя в дом, чтобы поужинать и переночевать, маэстро Альберто видит множество сетей для ловли рыбы и множество девочек. Распросив хозяина, Альберто узнает, что это его дочери, а рыбной лов­лей он добывает себе пропитание.

На следующий день, перед тем как покинуть гостиницу, маэстро Альберто мастерит из дерева рыбу и отдает ее хозяину. Маэстро Аль­берто велит привязывать ее к сетям на время ловли, чтобы улов был большим. И действительно, благодарный хозяин вскоре убеждается, что подарок маэстро Альберто приводит к нему в сети огромное ко­личество рыбы. Он скоро становится богатым человеком. Но однаж­ды веревочка обрывается, и вода уносит рыбу вниз по реке. Хозяин безуспешно ищет деревянную рыбу, потом пытается ловить без нее, но улов оказывается ничтожным. Он решает добраться до Германии, найти маэстро Альберто и попросить его снова сделать такую же рыбу. Оказавшись у него, хозяин гостиницы становится перед ним на колени и умоляет из жалости к нему и к его дочерям сделать другую рыбу, «дабы к нему вернулась та милость, которую он даровал ему раньше».

Но маэстро Альберто, глядя на него с печалью, отвечает: «Сын мой, я охотно сделал бы то, о чем ты меня просишь, но я не могу этого сделать, ибо должен разъяснить тебе, что, когда я делал данную тебе мною затем рыбу, небо и все планеты были расположены в тот час так, чтобы сообщить ей эту силу…» А такая минута, по словам маэстро Альберто, может теперь случиться не раньше чем через трид­цать шесть тысяч лет.

Хозяин гостиницы заливается слезами и жалеет, что не привязы­вал рыбу железной проволокой — тогда бы она не потерялась. Маэ­стро Альберто утешает его: «Дорогой мой сын, успокойся, потому что ты не первый не сумел удержать счастье, которое Бог послал тебе; таких людей было много, и они не только не сумели распоря­диться и воспользоваться тем коротким временем, которым восполь­зовался ты, но не сумели даже поймать минуту, когда она им представилась».

После долгих разговоров и утешений хозяин гостиницы возвраща­ется к своей трудной жизни, но часто поглядывает вниз по течению реки По в надежде увидеть потерянную рыбу.

«Так поступает судьба: она часто кажется веселой взору того, кто умеет ее поймать, и часто тот, кто ловко умеет ее схватить, остается в одной рубашке». Иные хватают ее, но могут удержать лишь недол­го, как наш хозяин гостиницы. И вряд ли кому удается вновь обрес­ти счастье, если только он не может подождать тридцать шесть тысяч лет, как сказал маэстро Альберто. И это вполне согласуется с тем, что уже отмечено некоторыми философами, а именно: «что через трид­цать шесть тысяч лет свет вернется в то положение, в котором он на­ходится в настоящее время».

В. С. Кулагина-Ярцева

 

Мандрагора (Mandragora ) -

Комедия (1518, опубл. 1524)

Действие происходит во Флоренции. Завязкой служит беседа Калли­мако со своим слугой Сиро, обращенная, по сути, к зрителям. Юноша объясняет, почему вернулся в родной город из Парижа, куда его увезли в десятилетнем возрасте. В дружеской компании французы и итальянцы затеяли спор, чьи женщины красивее. И один флорен­тиец заявил, что мадонна Лукреция, жена мессера Нича Кальфуччи, прелестью своей затмевает всех дам. Желая проверить это, Каллимако отправился во Флоренцию и обнаружил, что земляк ничуть не покри­вил душой — Лукреция оказалась даже прекраснее, чем он ожидал. Но теперь Каллимако испытывает неслыханные муки: влюбившись до безумия, он обречен томиться неутоленной страстью, поскольку со­вратить добродетельную Лукрецию невозможно. Остается только одна надежда: за дело взялся хитрец Лигурио —тот самый, что всег­да является к обеду и постоянно клянчит деньги.

Лигурио жаждет угодить Каллимако. Поговорив с мужем Лукре­ции, он убеждается в двух вещах: во-первых, мессер Нича необыкновенно глуп, во-вторых, очень хочет иметь детишек, которых Бог все никак не дает. Нича уже советовался со многими докторами — все в один голос рекомендуют съездить с женой на воды, что совсем не по душе домоседу Нича. Сама же Лукреция дала обет отстоять сорок ранних обеден, но выдержала только двадцать — какой-то жирный священник стал приставать к ней, и с тех пор у нее сильно испортил­ся характер. Лигурио обещает познакомить Нича со знаменитейшим врачом, недавно прибывшим во Флоренцию из Парижа, — по про­текции Лигурио тот, быть может, и согласится помочь.

Каллимако в роли доктора производит на мессера Нича неизгла­димое впечатление: он великолепно изъясняется по-латыни и в отли­чие от прочих врачей демонстрирует профессиональный подход к делу: требует принести мочу женщины, дабы выяснить, в состоянии ли она иметь детей. К великой радости Нича, вердикт выносится бла­гоприятный: его супруга непременно понесет, если выпьет настойку мандрагоры. Это вернейшее средство, к которому прибегали фран­цузские короли и герцоги, но есть у него один недостаток — первая ночь смертельно опасна для мужчины. Лигурио предлагает выход: нужно схватить на улице какого-нибудь бродягу и подложить в по­стель к Лукреции — тогда вредное действие мандрагоры скажется на нем. Нича горестно вздыхает: нет, жена никогда не согласится, ведь эту набожную дуру пришлось уламывать даже для того, чтобы полу­чить мочу. Однако Лигурио уверен в успехе: в этом святом деле про­сто обязаны помочь мать Лукреции Сострата и ее духовник фра Тимотео. Сострата с энтузиазмом уговаривает дочь — ради ребенка можно потерпеть, да и речь-то идет о сущем пустяке. Лукреция при­ходит в ужас: провести ночь с незнакомым мужчиной, которому при­дется заплатить за это жизнью, — как можно решиться на такое? В любом случае она не пойдет на это без согласия святого отца.

Тогда Нича и Лигурио отправляются к фра Тимотео. Для начала Лигурио запускает пробный шар: одна монашка, родственница мессе­ра Кальфуччи, по случайности забеременела — нельзя ли дать бед­няжке такого отвара, чтобы она выкинула? Фра Тимотео охотно соглашается помочь богатому человеку — по его словам, Господь одобряет все, что приносит пользу людям. Отлучившись на минутку, Лигурио возвращается с известием, что надобность в отваре отпала, ибо девица выкинула сама — однако есть возможность совершить другое доброе дело, осчастливив мессера Нича и его жену. Фра Тимотео быстро прикидывает, что сулит ему затея, благодаря которой можно ждать щедрой награды и от любовника, и от мужа — причем оба будут ему благодарны по гроб жизни. Остается только уговорить Лукрецию. И фра Тимотео без особого труда справляется со своей за­дачей. Лукреция добра и простодушна: монах уверяет ее, что бродяга, возможно, не умрет, но раз опасность такая существует, нужно побе­речь мужа. А прелюбодеянием это «таинство» никак нельзя назвать, ибо совершится оно во благо семьи и по приказу супруга, которому должно повиноваться. Грешит не плоть, а воля — во имя продолже­ния рода дочери Лота некогда совокупились с собственным отцом, и никто их за это не осудил. Лукреция не слишком охотно соглашается с доводами духовника, а Сострата обещает зятю, что сама уложит дочь в постель.

Лигурио спешит с радостной вестью к Каллимако, и тот велит Сиро отнести мессеру Нича пресловутую настойку мандрагоры — сладкое вино с пряностями. Но тут возникает затруднение: Каллима­ко обязан схватить первого попавшегося оборванца на глазах тупицы мужа — уклониться никак нельзя, ибо Нича может заподозрить не­ладное. Хитроумный паразит мгновенно находит выход: в роли Кал­лимако выступит фра Тимотео, а сам юноша, нацепив накладной нос и скривив на сторону рот, станет прогуливаться возле дома Лукре­ции. Все происходит в полном соответствии с планом: увидев пере­одетого монаха, Нича восторгается умением Каллимако менять внешность и голос — Лигурио советует положить в рот восковой шарик, но для начала дает навозный. Пока Нича отплевывается, на улицу выходит Каллимако в драном плаще и с лютней в руках — за­говорщики, вооруженные паролем «Святой рогач», набрасываются на него и волокут в дом под радостные восклицания мужа.

На следующий день фра Тимотео, которому не терпится узнать, чем завершилось дело, узнает, что все счастливы. Нича с гордостью повествует о своей предусмотрительности: он самолично раздел и ос­мотрел уродливого бродягу, который оказался совершенно здоров и на удивление хорошо сложен. Убедившись, что жена и «заместитель» не отлынивают от своих обязанностей, он всю ночь беседовал с Состратой о будущем ребеночке — конечно, это будет мальчик. А обо­рванца пришлось чуть не пинками поднимать с постели; но, в общем-то, обреченного юношу отчасти даже жаль. Со своей стороны Каллимако рассказывает Лигурио, что Лукреция прекрасно поняла разницу между старым мужем и молодым любовником. Он ей во всем признался, и она увидела в этом Божье знамение — подобное могло произойти только по соизволению небес, поэтому начатое сле­дует непременно продолжить. Беседу прерывает появление мессера Нича: он рассыпается в благодарностях великому доктору, а затем оба они вместе с Лукрецией и Состратой отправляются к фра Тимотео — благодетелю семьи. Супруг «знакомит» свою половину с Каллимако и приказывает окружить этого человека всяческим вниманием как лучшего друга дома. Покорная воле мужа Лукреция заявляет, что Каллимако будет их кумом, ибо без его помощи она никогда бы не понесла ребенка. А довольный монах предлагает всей честной компании вознести молитву за удачное завершение доброго дела.

Е. Д. Мурашкинцева

 

Приятные ночи (Le piacevoli notti) - Собрание новелл (1550—1553)

Епископ небольшого города Аоди после смерти родственника, милан­ского герцога Франческо Сфорца, становится одним из претендентов на герцогский престол. Однако превратности бурного времени и не­нависть врагов вынуждают его покинуть Милан и обосноваться в своей епископской резиденции в Лоди; но и там, поблизости от Ми­лана, родственники-соперники не оставляют епископа в покое. Тогда он вместе с дочерью, молодой прекрасной вдовой Лукрецией Гонзага, отбывает в Венецию. Здесь, на острове Мурано, отец с дочерью арен­дуют великолепное палаццо; в этом палаццо вокруг синьоры Лукре­ции вскоре собирается самое изысканное общество: красивые, образованные, приятные в обхождении девицы и ни в чем не усту­пающие им кавалеры.

В разгаре грандиозный венецианский карнавал. Дабы сделать вре­мяпрепровождение еще более приятным, прекрасная Лукреция пред­лагает следующее: пусть каждый вечер после танцев пять девиц, определенных жребием, рассказывают гостям занимательные новеллы и сказки, сопровождая их хитроумными загадками.

Девицы, окружавшие Лукрецию, оказались на редкость бойкими и способными рассказчицами, и потому смогли доставить слушателям превеликое удовольствие своими историями, в равной мере увлека­тельными и поучительными. Вот только некоторые из них.

Жил некогда в Генуе дворянин по имени Райнальдо Скалья. Видя, что жизнь его клонится к закату, Райнальдо призвал единственного своего сына Салардо и велел ему навсегда сохранить в памяти три на­ставления и никогда ни за что не отклоняться от них. Наставления же были таковы: сколь бы сильную любовь ни питал Салардо к жене, он никоим образом не должен открывать ей ни одной своей тайны; ни под каким видом не воспитывать как своего сына и делать наслед­ником состояния ребенка, рожденного не от него; ни в коем случае не отдавать себя во власть государя, единодержавно правящего стра­ной.

Не прошло и года после смерти отца, как Салардо взял в жены Теодору, дочь одного из первейших генуэзских дворян. Как ни люби­ли супруги друг друга, Бог не благословил их потомством, и поэтому они решили воспитать как собственного ребенка сына бедной вдовы, прозывавшегося Постумьо. По прошествии известного времени Са­лардо покинул Геную и поселился в Монферрато, где очень быстро преуспел и стал ближайшим другом здешнего маркиза. Среди радос­тей и роскоши придворной жизни Салардо пришел к выводу, что его отец на старости лет просто выжил из ума: ведь, нарушив отцовские наставления, он не только нечего не потерял, но, напротив, многое приобрел. Насмехаясь над памятью отца, нечестивый сын задумал на­рушить и третье наставление, а заодно и увериться в преданности Теодоры.

Салардо выкрал любимого охотничьего сокола маркиза, отнес его своему другу Франсоэ и попросил спрятать до поры. Возвратясь домой, он убил одного из собственных соколов и велел жене пригото­вить его на ужин; ей он сказал, что это убитый им сокол маркиза. Покорная Теодора исполнила приказание мужа, однако за столом от­казалась притронуться к птице, за что Салардо наградил ее хорошей затрещиной. Наутро, встав спозаранку вся в слезах от понесенной обиды, Теодора поспешила во дворец и рассказала маркизу о злодеянии мужа. Маркиз воспылал гневом и повелел немедленно повесить Салардо, а имущество его поделить на три части: одну — вдове, вто­рую — сыну, а третью — палачу. Находчивый Постумьо вызвался собственноручно повесить отца, дабы все имущество осталось в семье;

Теодоре его сообразительность пришлась по душе. Салардо, который горько и искренне раскаялся в своей сыновней непочтительности, уже стоял на эшафоте с петлей на шее, когда Франсоэ доставил мар­кизу неопровержимое доказательство невиновности друга. Маркиз простил Салардо и велел было вместо него повесить Постумьо, одна­ко Салардо уговорил господина отпустить негодяя на все четыре сто­роны, а в возмещение за имущество, коим тот хотел завладеть, вручил едва не стянувшуюся на его шее петлю. О Постумьо никто больше ничего не слыхал, Теодора укрылась в монастыре и в скором времени умерла там, а Салардо возвратился в Геную, где безмятежно прожил еще многие годы, раздав большую часть своего состояния на угодные Богу дела.

Другая история произошла в Венеции. Жил в этом славном горо­де торговец по имени Димитрио. Свою молодую жену Полисену он содержал в невиданной для их сословия роскоши, а все потому, что очень любил ее. Димитрио часто надолго отлучался из дому по торго­вым делам, смазливая же и балованная бабенка в его отсутствие стала путаться с одним священником. Кто знает, как долго продолжались бы их шашни, если бы не Мануссо, кум и друг Димитрио. Дом Мануссо стоял прямо напротив дома незадачливого торговца, и в один прекрасный вечер он увидел, как священник украдкой прошмыгнул в дверь и как они с хозяйкой занялись тем, что и словами-то называть неудобно.

Когда Димитрио возвратился в Венецию, Мануссо рассказал ему о том, что знал. Димитрио усомнился в правдивости слов друга, однако тот подсказал ему способ, как самому во всем убедиться. И вот как-то раз Димитрио сказал Полисене, что отбывает на Кипр, а сам тай­ком пробрался из гавани в дом Мануссо. Попозже вечером он вырядился нищим, вымазал лицо грязью и постучался в дверь собст­венного дома, моля не дать ему замерзнуть в ненастную ночь. Сердо­больная служанка пустила нищего и отвела ему для ночлега комнату, соседнюю со спальней Полисены. От сомнений Димитрио не осталось и следа, и рано утром он выскользнул из дома, никем не заме­ченный.

Умывшись и переодевшись, он снова постучался в дверь собствен­ного дома, в ответ на недоумение жены объяснив, что, мол, плохая погода вынудила его вернуться с дороги. Полисена едва успела спря­тать священника в сундук с платьями, где тот и притаился, дрожа от страха. Димитрио послал служанку позвать к обеду братьев Полисены, сам же никуда из дому не отлучался. Шурины с радостью от­кликнулись на приглашение Димитрио. После обеда хозяин стал расписывать, в какой роскоши и довольстве он содержит их сестру, а в доказательство велел Полисене показать братьям все свои бесчис­ленные драгоценности и наряды. Та, сама не своя, один за другим от­крывала сундуки, пока наконец вместе с платьями на свет божий не был извлечен священник. Братья Полисены хотели было заколоть его, но Димитрио убедил их в том, что убивать духовную особу, да к тому же когда она в одном белье, нехорошо. Жену он велел шуринам увес­ти прочь. По дороге домой они не сдержали праведного гнева. При­били бедняжку насмерть.

Узнав о кончине супруги, Димитрио подумал о служанке — она была красавица, добрая и пухленькая. Она стала его обожаемой женой и обладательницей нарядов и драгоценностей покойной Поли­сены.

Окончив историю о Димитрио и Полисене, Ариадна, как было договорено, загадала загадку:

Как такое могло быть? Это еще не самая хитроумная из тех зага­док, что рассказчицы предлагали собравшимся, но и она поставила их в тупик. А разгадка такова: просто одного из приятелей звали Всяк.

А вот что приключилось как-то на острове Капрая. На этом ост­рове неподалеку от королевского дворца жила бедная вдова с сыном по имени Пьетро, а по прозвищу Дурак. Пьетро был рыбаком, но рыбаком никудышным, и поэтому они с матерью вечно голодали. Как-то раз Дураку повезло и он вытащил из воды большого тунца, который вдруг взмолился человеческим голосом, дескать, отпусти меня, Пьетро, от живого меня тебе больше проку будет, чем от жареного. Сжалился Пьетро и тут же был вознагражден — наловил столько рыбы, сколько никогда в жизни не видывал. Когда он возвра­щался домой с добычей, королевская дочка, Лучана, по своему обык­новению, стала зло потешаться над ним. Не стерпел Дурак, побежал на берег, позвал тунца и велел сделать так, чтобы Лучана заберемене­ла. Прошел положенный срок, и девочка, которой едва исполнилось двенадцать лет, родила очаровательного младенца. Затеяли следствие: во дворец под страхом смерти собрали всех островитян мужского пола старше тринадцати лет. Ко всеобщему удивлению, младенец признал отцом именно Пьетро Дурака.

Король не в силах был перенести такого позора. Он велел поса­дить Лучану, Пьетро и младенца в просмоленную бочку и бросить в море. Дурак ничуть не испугался и, сидя в бочке, рассказал Лучане о волшебном тунце и о том, откуда взялся младенец. Потом он позвал тунца и приказал слушаться Лучану как его самого. Она же первым делом повелела тунцу выкинуть бочку на берег. Выйдя из бочки и ог­лядевшись по сторонам, Лучана пожелала, чтобы на берегу был возве­ден роскошнейший в мире дворец, а Пьетро из грязнули и дурачка превратился в самого красивого и самого мудрого человека на свете. Все ее желания исполнились в мгновение ока.

Король и королева тем временем не могли себе простить, что так жестоко обошлись с дочерью и внуком, и, дабы облегчить душевные муки, отправились в Иерусалим. По пути они завидели прекрасный дворец на острове и велели корабельщикам пристать к берегу. Велика же была их радость, когда они нашли живыми-невредимыми внука и дочь, которая рассказала им всю приключившуюся с ней и Пьетро чудесную историю. Все они потом жили долго и счастливо, а когда король умер, Пьетро стал править его королевством.

В Богемии, начала свою историю следующая рассказчица, жила бедная вдова. Умирая, она оставила в наследство троим сыновьям лишь квашню, доску для разделки хлеба и кошку. Кошка досталась самому младшему — Константино Счастливчику. Пригорюнился Константино: что проку от кошки, когда живот к спине от голода липнет? Но тут кошка сказала, что о пропитании она сама позабо­тится. Кошка побежала в поле, поймала зайца и с добычей отправи­лась в королевский дворец. Во дворце ее провели к королю, которому она преподнесла зайца от имени своего господина Константино, добрейшего, красивейшего и могущественнейшего человека на свете. Из уважения к славному господину Константине король пригласил гостью к столу, а та, насытившись сама, ловко тайком набила полную суму яствами для хозяина.

Потом кошка еще не раз ходила во дворец с разными подношеними, но вскоре ей это наскучило, и она попросила хозяина полнос­тью довериться ей, пообещав, что в короткое время сделает его богачом. И вот в один прекрасный день она привела Константино на берег реки к самому королевскому дворцу, раздела донага, столкнула в воду и закричала, что мессер Константино тонет. На крик прибе­жали придворные, вытащили Константино из воды, дали красивую одежду и отвели к королю. Ему кошка поведала историю о том, как ее господин направлялся во дворец с богатыми дарами, но разбойни­ки, прознав об этом, ограбили и чуть не убили его. Король всячески обласкал гостя и даже выдал за него свою дочь Элизетту. После свадь­бы снарядили богатый караван с приданым и под надежной охраной отправили в дом новобрачного. Дома конечно же никакого не было, но кошка все устроила и обо всем позаботилась. Она побежала впе­ред и кого ни встречала по дороге, всем под страхом смерти прика­зывала отвечать, что все вокруг принадлежит мессеру Константине Счастливому. Достигнув великолепного замка и обнаружив там мало­численный гарнизон, кошка сказала солдатам, что с минуты на мину­ту на них должно напасть несметное войско, и что жизнь они могут сохранить единственным способом — назвать своим господином мес­сера Константине. Так они и сделали. Молодые с удобством располо­жились в замке, настоящий владелец которого, как вскоре стало известно, скончался на чужбине, не оставив потомства. Когда же умер отец Элизетты, Константино, как зять покойного, по праву занял богемский престол.

Много еще сказок и историй было рассказано во дворце прекрас­ной Лукреции на острове Мурано за тринадцать карнавальных ночей. На исходе же тринадцатой ночи над Венецией разнесся колокольный звон, который возвещал конец карнавала и начало Великого поста, призывая благочестивых христиан оставить увеселения ради молитвы и покаяния.

Д. А. Карельский

 

Комедия о сундуке (La cassaria; другой перевод — «Шкатулка») (1508)

Действие первой в Италии «ученой» комедии происходит на острове Метеллино, в неопределенные «античные» времена, В стихотворном прологе декларируется, что современные авторы вполне могут потя­гаться с древними в мастерстве, хотя итальянский язык пока уступает в благозвучии греческому и латыни.

Пьеса начинается с того, что юноша Эрофило приказывает своим рабам отправляться к Филострато и негодует на упрямство Неббья, которому явно не хочется покидать дом. Причины этой коллизии раскрываются в диалоге слуг. Неббья рассказывает Джанде, что у жи­вущего по соседству сводника Лукрано есть две прелестные девицы: в одну из них по уши влюбился Эрофило, а в другую — сын местного бассама (правителя) Каридоро. Торговец заломил цену в надежде со­рвать большой куш с богатых молодых людей, однако те целиком за­висят от своих отцов. Но вот старик Крисоболо уехал на несколько дней, поручив охрану имущества верному домоправителю, и Эрофило воспользовался случаем: спровадил на время всех рабов, кроме мо­шенника Вольпино, своего подручного, ключиже отобрал, пустив в ход палку. Теперь влюбленный юнец запустит руку в отцовское добро, а потом свалит вину на злосчастного Неббья. В ответ на эти сетования Джанда советует не перечить хозяйскому сынку, законно­му наследнику богатства и рабов.

В следующей сцене происходит встреча Эулалии и Кориски с Эрофило и Каридоро. Девушки осыпают юношей упреками — на клятвы и вздохи они щедры, но ничего не делают, чтобы вызволить из нево­ли своих возлюбленных. Молодые люди жалуются на скупость отцов, но обещают действовать решительно. Каридоро подзадоривает Эрофило: если бы его отец отлучился хоть на день, он бы давно обчистил кладовые. Эрофило заявляет, что ради Эулалии готов на все и сегодня же освободит ее при помощи Вольпино. Влюбленные расходятся, за­видев Аукрано. Торговец живым товаром прикидывает, как вытянуть побольше денег за девиц. Очень кстати подвернулся корабль, который завтра или послезавтра отплывает в Сирию. Лукрано при свидетелях договорился с капитаном, чтобы тот взял его на борт со всеми домо­чадцами и добром, — узнав об этом, Эрофило раскошелится.

Далее главная роль принадлежит Вольпино и Фульчо — слугам молодых влюбленных. Вольпино излагает свой план: Эрофило должен похитить из отцовской комнаты сундучок, изукрашенный золотом, и тут же заявить о пропаже бассаму. Тем временем приятель Вольпино, переодетый купцом, вручит эту дорогую вещицу своднику в качестве залога за Эулалию. Когда нагрянет стража, Лукрано станет отпирать­ся, но кто же ему поверит? Любой девице красная цена — пятьдесят дукатов, сундук же стоит не меньше тысячи. Сводника наверняка по­садят в тюрьму, а затем повесят или даже четвертуют — ко всеобще­му удовольствию. После некоторых колебаний Эрофило соглашается, и на сцену выходит еще один слуга — Траппола. Его наряжают в одежду Крисоболо, вручают сундучок и отправляют к Лукрано. Дого­вор совершается быстро, и Тралпола уводит из дома сводника Эула­лию.

В это время по улице шествует подвыпившая компания: рабам Эрофило очень понравилось в доме Филострато, где сытно кормят и щедро поят. Только Неббья продолжает ворчать, предчувствуя, что дело добром не кончится и все неприятности посыплются на его голову. Увидев Эулалию с Траппола и смекнув, что сводник продал ее, все дружно решают услужить молодому хозяину и без труда отбива­ют девушку, наставив Траппола синяков. Вольпино приходит в отчая­ние: залог остался у сводника, а Эулалия похищена неизвестными разбойниками. Вольпино просит Эрофило прежде всего вызволить сундук, но все напрасно — безутешный юноша, забыв обо всем, бро­сается на поиски возлюбленной. Лукрано же торжествует: за ничтож­ную девку ему отдали сундук филигранной работы, да к тому же набитый золотой парчой! Раньше сводник готовился к отъезду только для вида, но теперь эта уловка ему пригодится — на рассвете он по­кинет Метеллино навсегда, оставив с носом глупого купца.

Вольпино попадает в ловушку. Хитроумный замысел обернулся против него самого, и в довершение всех несчастий домой возвраща­ется Крисоболо. Старик пребывает в тревоге, справедливо полагая, что от расточительного сына и продувных слуг ничего хорошего ждать нельзя. Вольпино подтверждает худшие его подозрения: осел Неббья недоглядел за хозяйской комнатой, и оттуда вынесли сундук с парчой. Но дело еще можно поправить, поскольку кражу, судя по всему, совершил сосед-сводник. Крисоболо тут же посылает слугу к бассаму Критоне, своему лучшему Другу. Обыск приносит блистатель­ные результаты: сундук обнаружен в доме Лукрано. Вольпино уже готов перевести дух, но/его подстерегает новая беда: он совсем забыл, что в доме по-прежнему сидит Траппола в хозяйском кафтане. Ста­рик с первого взгляда узнает свое платье. Траппола хватают как вора. Вольпино опознает его — это всем известный немой, который может объясняться только знаками. Сметливый Траппола начинает размахи­вать руками, а Вольпино переводит: одежду Крисоболо подарил не­счастному один из слуг — высокий, поджарый, с большим носом и седой головой. Под это описание идеально подходит Неббья, но тут Крисоболо вспоминает, как пойманный с поличным сводник кричал, будто бы сундук вручил ему некий купец в богатой одежде. Под угро­зой виселицы Траппола обретает дар речи и признается, что отдал сундук в залог за девушку по приказу Эрофило и наущению Вольпи­но. Разъяренный Крисоболо приказывает заковать Вольпино в канда­лы, а сыну грозит отцовским проклятием.

Теперь за дело берется Фульчо, которому не терпится доказать, что в хитрости он не уступит никому — даже Вольпино. Для начала слуга Каридоро спешит к Лукрано с дружеским советом уносить как можно скорее ноги — украденный сундук найден при свидетелях, и бассам уже распорядился вздернуть вора. Нагнав на сводника страху, Фульчо отправляется к Эрофило с рассказом о том, что произошло дальше. Лукрано стал умолять о спасении, и Фульчо, поломавшись не­которое время, отвел беднягу к Каридоро, Тот не сразу поддался на уговоры, и Фульчо шепнул своднику, что следует послать за Кориской — в ее присутствии сын бассама станет сговорчивее. Все слади­лось отлично: остается выручить из беды Вольпино и раздобыть денег для Лукрано, который хочет бежать, но не может, ибо остался без гроша. Фульчо идет к Крисоболо с известием, что Эрофило впутался в крайне неприятную историю, однако бассам Критоне готов по друж­бе закрыть глаза на это дело, если Лукрано не станет подавать жало­бу. умилостливить сводника просто — надо лишь заплатить ему за девицу Эулалию, из-за которой разгорелся сыр-бор. Старый скупец, скрепя сердце, расстается с кругленькой суммой и соглашается, чтобы в переговорах со сводником участвовал Вольпино — увы, нет в доме второго такого хитреца, а недотепу сынка любой обведет вокруг пальца!

В конце пьесы Фульчо с полным основанием именует себя полко­водцем-триумфатором: враги повержены и посрамлены без всякого кровопролития. Избавленный от наказания Вольпино горячо благода­рит соратника. Эрофило ликует: благодаря Фульчо он получил не только Эулалию, но и деньги наее содержание. А герой дня предла­гает зрителям разойтись по домам — Лукрано собирается улепеты­вать, и свидетели ему совершенно не нужны.

Е. Д. Мурашкинцева

 

Неистовый Роланд (Orlando furioso) - Поэма (1516-1532)

Это необычная поэма — поэма-продолжение. Она начинается почти с полуслова, подхватывая чужой сюжет. Начало ее написал поэт Маттео Боярдо — ни много ни мало шестьдесят девять песен под загла­вием «Влюбленный Роланд». Ариосто добавил к ним еще сорок семь своих, а под конец подумывал о том, чтобы продолжать и дальше. Ге­роев в ней не счесть, у каждого свои приключения, сюжетные нити сплетаются в настоящую паутину, и Ариосто с особенным удовольст­вием обрывает каждое повествование в самый напряженный момент, чтобы сказать: а теперь посмотрим, что делает такой-то…

Главный герой поэмы, Роланд, знаком европейскому читателю уже четыреста или пятьсот лет. За это время сказания о нем сильно переменились.

Во-первых, иным стал фон. В «Песне о Роланде» событием была небольшая война в Пиренеях между Карлом Великим и его испан­ским соседом — у Боярдо и Ариосто это всесветная война между христианским и мусульманским миром, где на Карла Великого идет император Африки Аграмант, а с ним короли и испанский, и татар­ский, и черкесский, и несчетные другие, а в миллионном их войс­ке — два героя, каких свет не видел: огромный и дикий Родомонт и благородный рыцарственный Руджьер, о котором еще будет речь. К моменту начала поэмы Ариосто басурманы одолевают, и полчище их стоит уже под самым Парижем.

Во-вторых, иным стал герой. В «Песне о Роланде» он — рыцарь как рыцарь, только самый сильный, честный и доблестный. У Боярдо и Ариосто он вдобавок к этому, с одной стороны, исполин неслыхан­ной силы, способный голыми руками быка разорвать пополам, а с другой стороны, страстный влюбленный, способный от любви поте­рять рассудок в буквальном смысле слова, — оттого поэма и называ­ется «Неистовый Роланд», Предмет его любви — Анджелика, принцесса из Катая (Китая), прекрасная и легкомысленная, вскру­жившая голову всему рыцарству на белом свете; у Боярдо из-за нее пылала война по всей Азии, у Ариосто она только что бежала из плена Карла Великого, и Роланд от этого пришел в такое отчаяние, что бросил государя и друзей в осажденном Париже и поехал по миру искать Анджелику.

В-третьих, иными стали спутники героя. Главные среди них — два его двоюродных брата: удалой Астольф, добрый и легкомысленный авантюрист, и благородный Ринальд, верный паладин Карла, вопло­щение всех рыцарских доблестей. Ринальд тоже влюблен и тоже в Анджелику, но любовь его — злополучная. Есть в Арденнском лесу на севере Франции два волшебных источника — ключ Любви и ключ Безлюбовья; кто попьет из первого, почувствует любовь, кто из второ­го — отвращение. И Ринальд и Анджелика испили из того и из дру­гого, только не в лад: сперва Анджелика преследовала своей любовью Ринальда, а он от нее убегал, потом Ринальд стал гоняться за Анджеликой, а она спасалась от него. Но Карлу Великому он служит верно, и Карл из Парижа посылает его за помощью в соседнюю Англию.

У этого Ринальда есть сестра Брадаманта — тоже красавица, тоже воительница, и такая, что когда она в латах, то никто не подумает, будто это женщина, а не мужчина. Влюблена, конечно, и она, и эта любовь в поэме — главная. Влюблена она в супостата, в того самого Руджьера, который лучший из сарацинских рыцарей. Брак их предре­шен судьбою, потому что от потомков Руджьера и Брадаманты пой­дет знатный род князей Эсте, которые будут править в Ферраре, на родине Ариосто, и которым он посвятит свою поэму. Руджьер и Бра­даманта встретились когда-то в бою, долго рубились, дивясь силе и отваге друг друга, а когда устали, остановились и сняли шлемы, то по­любили друг друга с первого взгляда. Но на пути к их соединению много препятствий.

Руджьер — сын от тайного брака христианского рыцаря с сара­цинской принцессой. Его воспитывает в Африке волшебник и черно­книжник Атлант. Атлант знает, что его питомец примет крещение, родит славных потомков, но потом погибнет, и поэтому старается нипочем не пускать своего любимца к христианам. У него в горах замок, полный призраков: когда к замку подъезжает рыцарь, Атлант показывает ему призрак его возлюбленной, тот бросается в ворота ей навстречу и надолго остается в плену, тщетно отыскивая свою даму в пустых горницах и переходах. Но у Брадаманты есть волшебный перстень, и эти чары на нее не действуют. Тогда Атлант сажает Руд­жьера на своего крылатого коня — гиппогрифа, и тот уносит его на другой край света, к другой волшебнице-чернокнижнице — Альцине. Та встречает его в облике юной красавицы, и Руджьер впадает в со­блазн: долгие месяцы он живет на ее чудо-острове в роскоши и неге, наслаждаясь ее любовью, и только вмешательство мудрой феи, пеку­щейся о будущем роде Эсте, возвращает его на путь добродетели. Чары распадаются, красавица Альцина предстает в подлинном образе порока, гнусном и безобразном, и раскаявшийся Руджьер на том же гиппогрифе летит обратно на запад. Тщетно, здесь опять его подстерегает любящий Атлант и залучает в свой призрачный замок. И плен­ный Руджьер мечется по его залам в поисках Брадаманты, а рядом пленная Брадаманта мечется по тем же залам в поисках Руджьера, но друг друга они не видят.

Пока Брадаманта и Атлант борются за судьбу Руджьера; пока Ринальд плывет за помощью в Англию и из Англии, а по дороге спасает даму Гиневру, лживо обвиненную в бесчестии; пока Роланд рыщет в поисках Анджелики, а по дороге спасает даму Изабеллу, схваченную разбойниками, и даму Олимпию, брошенную вероломным любовни­ком на необитаемом острове, а потом распятую на скале в жертву морскому чудовищу, — тем временем король Аграмант со своими полчищами окружает Париж и готовится к приступу, а благочести­вый император Карл взывает о помощи к Господу. И Господь прика­зывает архангелу Михаилу: «Лети вниз, найди Безмолвие и найди Распрю: пусть Безмолвие даст Ринальду с англичанами внезапно гря­нуть с тылу на сарацин и пусть Распря нападет на сарацинский стан и посеет там рознь и смуту, и враги правой веры обессилеют!» Летит архистратиг, ищет, но не там их находит, где искал: Распрю с Ленью, Алчностью и Завистью — средь монахов в монастырях, а Безмол­вие — меж разбойников, предателей и тайных убийц. А уж грянул приступ, уж клокочет брань вкруг всех стен, полыхает пламя, уж во­рвался в город Родомонт и один крушит всех, прорубаясь от ворот до ворот, льется кровь, летят в воздух руки, плечи, головы. Но Безмолвие ведет к Парижу Ринальда с подмогою — и приступ отбит, и лишь ночь спасает сарацин от поражения. А Распря, чуть пробился Родо­монт из города к своим, шепчет ему слух, что любезная его дама Доралиса изменила ему со вторым по силе сарацинским богатырем Мандрикардом — и Родомонт вмиг бросает своих и мчится искать обидчика, кляня женский род, гнусный, коварный и вероломный.

Был в сарацинском стане юный воин по имени Медор. Царь его пал в битве; и когда ночь опустилась на поле боя, вышел Медор с то­варищем, чтобы под луною найти его тело среди трупов и похоро­нить с честью. Их заметили, бросились в погоню, Медор ранен, товарищ его убит, и истечь бы Медору кровью в чаще леса, не явись нежданная спасительница. Это та, с которой началась война, — Анджелика, тайными тропами пробиравшаяся в свой дальний Катай. Случилось чудо: тщеславная, легкомысленная, гнушавшаяся королями и лучшими рыцарями, она пожалела Медора, полюбила его, унесла его в сельскую хижину, и, пока не исцелилась его рана, они жили там, любя друг друга, как пастух с пастушкою. И Медор, не веря своему счастью, вырезывал ножом на коре деревьев их имена и слова благодарности небу за их любовь. Когда Медор окреп, они продолжа­ют свой путь в Катай, исчезая за горизонтом поэмы, — а надписи, вырезанные на деревьях, остаются. Они-то и стали роковыми: мы в самой середине поэмы — начинается неистовство Роланда.

Роланд, в поисках Анджелики объехав пол-Европы, попадает в эту самую рощу, читает на деревьях эти самые письмена и видит, что Анджелика полюбила другого. Сперва он не верит своим глазам, потом мыслям, потом немеет, потом рыдает, потом хватается за меч, рубит деревья с письменами, рубит скалы по сторонам, — «и настало то самое неистовство, что не видано, и не взвидеть страшней». Он отшвыривает оружие, срывает панцирь, рвет на себе платье; голый, косматый, бежит он по лесам, голыми руками вырывая дубы, утоляя голод сырой медвежатиной, встречных за ноги раздирая пополам, в одиночку сокрушая целые полки. Так — по Франции, так — по Ис­пании, так — через пролив, так — по Африке; и ужасный слух о его судьбе долетает уже и до Карпова двора. А Карлу нелегко, хоть Рас­пря и посеяла рознь в сарацинском стане, хоть Родомонт и перессо­рился с Мандрикардом, и с другим, и с третьим богатырем, но басурманская рать по-прежнему под Парижем, а у нехристей новые непобедимые воины. Во-первых, это подоспевший неведомо откуда Руджьер — хоть он и любит Брадаманту, но сеньор его — африкан­ский Аграмант, и он должен служить свою вассальную службу. Во-вторых же, это богатырша Марфиза, гроза всего Востока, никогда не снимающая панциря и давшая клятву побить трех сильнейших в мире царей. Без Роланда христианам с ними не справиться; как найти его, как вернуть ему рассудок?

Тут-то и является веселый искатель приключений Астольф, кото­рому все нипочем. Ему везет: у него волшебное копье, само всех сши­бающее с седла, у него волшебный рог, обращающий в паническое бегство всякого встречного; у него даже толстая книга с азбучным указателем, как бороться с какими силами и чарами. Когда-то его за­несло на край света к соблазнительнице Альцине, и тогда его вызво­лил Руджьер. Оттуда он поскакал на родину через всю Азию. По дороге он победил чудо-великана, которого как ни разрубишь, он вновь срастется: Астольф отсек ему голову и поскакал прочь, выщи­пывая на ней волосок за волоском, а безголовое тело бежало, разма­хивая кулаками, следом; когда выщипнул он тот волос, в котором была великанова жизнь, тело рухнуло и злодей погиб. По дороге он подружился с лихой Марфизою; побывал на берегу амазонок, где каждый пришлый должен за один день и одну ночь десятерых побить на турнире, а десятерых удоволить в постели; вызволил из их плена славных христианских рыцарей. По дороге он попал даже в Атлантов замок, но и тот не выстоял против его чудного рога: стены развея­лись, Атлант погиб, пленники спаслись, а Руджьер и Брадаманта (по­мните?) увидели наконец друг друга, бросились в объятия, поклялись в верности и разъехались: она — в замок к брату своему Ринальду, а он — в сарацинский стан, дослужить свою службу Аграманту, а потом принять крещение и жениться на милой. Гиппогрифа же, крылатого Атлантова коня, Астольф взял себе и полетел над миром, поглядывая вниз.

Этому беспечному чудаку и довелось спасти Роланда, а для этого сперва попасть в ад и в рай. Из-под облаков он видит эфиопское царство, а в нем царя, которого морят голодом, расхватывая пищу, хищные гарпии — точь-в-точь как в древнем мифе об аргонавтах. Со своим волшебным рогом он прогоняет гарпий прочь, загоняет их в темный ад, а по случаю выслушивает там рассказ одной красавицы, которая была немилосердна к своим поклонникам и вот теперь муча­ется в аду. Благодарный эфиопский царь показывает Астольфу высо­кую гору над своим царством: там земной рай, а в нем сидит апостол Иоанн и, по слову Божию, ждет второго пришествия. Астольф взле­тает туда, апостол радостно его привечает, рассказывает ему и о буду­щих судьбах, и о князьях Эсте, и о поэтах, которые их прославят, и о том, как иные обижают поэтов своей скупостью, — «а. мне это не­безразлично, я ведь сам писатель, написал Евангелие и Откровение». Что же до Роландова рассудка, то он находится на Луне: там, как на Земле, есть горы и долы, и в одном из долов — всё, что потеряно на свете людьми, «от беды ли, от давности ли, от глупости ли». Там тщетная слава монархов, там бесплодные моления влюбленных, лесть льстецов, недолгая милость князей, красота красавиц и ум узников. ум — вещь легкая, будто пар, и поэтому он замкнут в сосудиках, а на них написано, в котором чей. Там они и находят сосуд с надпи­сью «ум Роланда», и другой, поменьше, — «ум Астольфа»; удивился Астольф, вдохнул свой ум и почувствовал, что стал умен, а был не очень. И, восславив благодетельного апостола, не забыв взять с собою ум Роланда, рыцарь верхом на гиппогрифе устремляется обратно на Землю.

А на Земле уже многое переменилось.

Во-первых, рыцари, освобожденные Астольфом на его восточных путях, доскакали уже до Парижа, присоединились к Ринальду, он с их помощью ударил по сарацинам (гром до неба, кровь потоками, головы — с плеч, руки-ноги, отрубленные, — россыпью), отразил их от Парижа, и победа стала вновь клониться на христианскую сторо­ну. Правда, бьется Ринальд вполсилы, потому что душой его владеет прежняя безответная страсть по Анджелике. Он уже пускается ис­кать ее — но тут начинается аллегория. В Арденнском лесу на него набрасывается чудище Ревность: тысяча очей, тысяча ушей, змеиная пасть, тело кольцами. А на помощь ему встает рыцарь Презрение: светлый шлем, огненная палица, а за спиною — ключ Безлюбовья, исцеляющий от неразумных страстей. Ринальд пьет, забывает любов­ное безумие и вновь готов на праведный бой.

Во-вторых, Брадаманта, прослышав, чтоее Руджьер бьется среди сарацин рядом с некой воительницей по имени Марфиза, загорается ревностью и скачет сразиться и с ним и с ней. В темном лесу у неве­домой могилы начинают рубиться Брадаманта и Марфиза, одна дру­гой отважнее, а Руджьер тщетно их разнимает. И тут вдруг из могилы раздается голос — голос мертвого волшебника Атланта: «Прочь ревность! Руджьер и Марфиза, вы — брат и сестра, ваш отец — христианский рыцарь; пока жив был, я хранил вас от Хрис­товой веры, но теперь, верно, конец моим трудам». Все проясняется, Руджьерова сестра и Руджьерова подруга заключают друг друга в объ­ятия, Марфиза принимает святое крещение и призывает к тому же Руджьера, но тот медлит — за ним еще последний долг царю Аргаманту. Тот, отчаявшись победить в сражении, хочет решить исход войны поединком: сильнейший против сильнейшего, Руджьер против Ринальда. Расчищено место, принесены клятвы, начинается бой, серд­це Брадаманты разрывается между братом и возлюбленным, но тут, как когда-то в «Илиаде» и «Энеиде», чей-то удар нарушает перемирие, начинается общее побоище, христиане одолевают, и Аграмант с немногими своими приспешниками спасается на корабли, чтобы плыть в свою заморскую столицу — Бизерту, что возле Туниса. Он не знает, что под Бизертою ждет его самый страшный враг.

Астольф, слетев с райской горы, собирает войско и спешит по суше и морю ударить с тыла на Аграмантову Бизерту; с ним другие паладины, спасшиеся из Аграмантова плена, — а навстречу им безум­ный Роланд, дикий, голый — не подойдешь, не схватишь. Навалились впятером, накинули аркан, растянули, связали, снесли к морю, вымы­ли, и поднес Астольф к его носу сосуд с Роландовым умом. Лишь вдохнул он, прояснились его глаза и речи, и уже он прежний Роланд, и уже свободен от зловредной любви. Подплывают Карловы корабли, христиане идут приступом на Бизерту, город взят — горы трупов и пламя до небес. Аграмант с двумя друзьями спасаются по морю, Ро­ланд с двумя друзьями их преследуют; на маленьком средиземном острове происходит последний тройной поединок, Аграмант гибнет, Роланд — победитель, войне конец.

Но поэме еще не конец. Руджьер принял святое крещение, он приходит к Карлову двору, он просит руки Брадаманты. Но старый отец Брадаманты против: у Руджьера славное имя, но ни кола ни двора, и он лучше выдаст Брадаманту за принца Леона, наследника Греческой империи. В смертном горе Руджьер едет прочь — поме­риться силами с соперником. На Дунае принц Леон воюет с булгара­ми; Руджьер приходит на помощь булгарам, совершает чудеса ратных подвигов, сам Леон любуется неведомым героем на поле боя. Греки хитростью залучают Руджьера в плен, выдают императору, бросают в подземную темницу, — благородный Леон спасает его от верной ги­бели, воздает ему честь и тайно держит при себе. «Я обязан тебе жизнью, — говорит потрясенный Руджьер, — и отдам ее за тебя в любой миг».

Это не пустые слова. Брадаманта объявляет, что она выйдет лишь за того, кто осилит ее в поединке. Леон грустен: против Брадаманты он не выстоит. И тогда он обращается к Руджьеру: «Поезжай со мной, выйди в поле в моих латах, победи для меня Брадаманту». И Руджьер не выдает себя, он говорит: «Да». На большом поле, пред лицом Карла и всех паладинов, долгий день длится брачный бой: Бра­даманта рвется поразить ненавистного жениха, осыпает его тысячей ударов. Руджьер метко отбивает все до единого, но ни одного не на­носит сам, чтобы даже нечаянно не поранить возлюбленную. Зрители дивятся, Карл объявляет гостя победителем, Леон в тайном шатре об­нимает Руджьера. «Я обязан тебе счастьем, — говорит он, — и отдам тебе все что хочешь в любой миг».

А Руджьеру жизнь не мила: он отдает и коня и латы, а сам уходит в чашу леса умирать от горя. Он и умер бы, не вмешайся добрая фея, пекущаяся о будущем доме Эсте. Аеон находит Руджьера, Руджьер открывается Аеону, благородство соперничает с благородством, Леон отрекается от Брадаманты, правда и любовь торжествуют, Карл и его рыцари рукоплещут. От булгар приходят послы: они просят своего спасителя себе на царство; теперь даже отец Брадаманты не скажет, будто у Руджьера ни кола ни двора. Справляется свадьба, праздник, пиры, турниры, брачный шатер расшит картинами во славу будущих Эсте, но и это еще не развязка.

В последний день является тот, о ком мы почти забыли: Родомонт. По обету он год и день не брал оружия в руки, а теперь при­скакал бросить вызов бывшему соратнику своему Руджьеру: «Ты изменник своему королю, ты христианин, ты недостоин зваться ры­царем». Начинается последний поединок. Конный бой — древки в щепья, щепья до облаков. Пеший бой — кровь сквозь латы, мечи вдребезги, бойцы стиснулись железными руками, оба замерли, и вот Родомонт падает наземь, и кинжал Руджьера — в его забрале. И, как в «Энеиде», к адским берегам «отлетает с хулою его душа, столь когда-то гордая и надменная».

М. Л. Гаспаров

 

Комедия о придворных нравах (La cortigiana) (1554)

В прологе Иностранец допытывается у Дворянина, кто сочинил коме­дию, которую вот-вот будут разыгрывать: называется несколько имен (в числе других Аламанни, Ариосто, Бембо, Тассо), а затем Дворя­нин объявляет, что пьесу написал Пьетро Аретино. В ней рассказыва­ется о двух проделках, совершенных в Риме, — а этот город живет на иной манер, нежели Афины, — поэтому комический стиль древ­них авторов не вполне соблюден.

На сцену тут же выходят мессер Мако и его слуга. С первых слов становится ясно: сиенский юноша настолько глуп, что его только ле­нивый не обманет. Он с ходу сообщает художнику Андреа о своей заветной цели сделаться кардиналом и договориться с королем Фран­ции (с папой, уточняет более практичный слуга). Андреа советует для начала превратиться в придворного, ведь мессер Мако явно дела­ет честь своему отечеству (уроженцы Сиены считались туповатыми). Воодушевленный Мако приказывает купить книжку о придворных у уличного разносчика (слуга приносит сочинение о турках) и загляды­вается на красотку в окне: не иначе это герцогиня Римская — надо ею заняться, когда будут освоены придворные манеры.

Появляются слуги Параболано — этот знатный синьор томится от любви, и именно ему суждено стать жертвой второй проделки. Стремянный Россо от души честит своего господина за скупость, самодовольство и лицемерие. Валерио с фламминио порицают хозяи­на за доверие к проходимцу Россо. Свои качества Россо сразу же и демонстрирует: сговорившись о продаже миног, он сообщает причет­чику собора Святого Петра, что в рыбака вселились бесы, — не успев порадоваться тому, как ловко обжулил покупателя, бедняга попадает в лапы церковников.

Мастер Андреа приступает к обучению Мако. усвоить придвор­ные манеры нелегко: нужно уметь сквернословить, быть завистливым и развратным, злоязычным и неблагодарным. Первое действие завер­шается воплями рыбака, которого едва не убили, изгоняя бесов: не­счастный проклинает Рим, а также всех, кто в нем живет, кто его любит и кто в него верит.

В следующих трех действиях интрига развивается в чередовании сценок из римской жизни. Мастер Андреа объясняет Мако, что Рим — подлинный бардак, фламминио делится наболевшим со ста­риком Семпронио: в прежние времена служить было одно удовольст­вие, ибо за это полагалась достойная награда, а теперь все готовы сожрать друг друга. В ответ Семпронио замечает, что сейчас лучше находиться в аду, чем при дворе.

Подслушав, как Параболано повторяет во сне имя Ливии, Россо спешит к Альвидже — своднице, готовой совратить само целомудрие. Альвиджа пребывает в горести: приговорили к сожжениюее настав­ницу, безобидную старушку, которая виновата только в том, что от­равила кума, утопила в реке младенца и свернула шею рогачу, зато в канун Рождества она всегда вела себя безупречно, а в Великий пост ничего себе не позволяла. Выразив сочувствие в этой тяжкой утрате, Россо предлагает заняться делом: Альвиджа вполне может выдать себя за кормилицу Ливии и уверить хозяина, будто красотка сохнет по нему. Валерио также хочет помочь Параболано и советует отпра­вить нежное послание предмету страсти: нынешние женщины впус­кают любовников прямо в дверь, чуть ли не с ведома мужа — нравы в Италии пали настолько, что даже родные братья и сестры спарива­ются друг с другом без зазрения совести.

У мастера Андреа свои радости: мессер Мако влюбился в знатную даму — Камиллу и строчит уморительные стихи. Сиенского дурачка наверняка ждет неслыханный успех при дворе, ибо он не просто бол­ван, а болван на двадцать четыре карата. Сговорившись с приятелем Дзоппино, художник уверяет Мако, будто Камилла изнемогает от страсти к нему, но соглашается принять его только в одежде носиль­щика. Мако охотно меняется платьем со слугой, а нарядившийся ис­панцем Дзоппино кричит, что по городу объявлено о розыске шпиона Мако, который прибыл из Сиены без паспорта, — губерна­тор приказал оскопить этого негодяя. Под хохот шутников Мако уди­рает во все лопатки.

Россо приводит к хозяину Альвиджу. Сводня без труда вымогает у влюбленного ожерелье и расписывает, как томится по нему Ливия — бедняжка с нетерпением ждет ночи, ибо твердо решила либо пере­стать мучиться, либо умереть. Разговор прерывает появление Мако в одежде носильщика: узнав о его злоключениях, Параболано клянется отомстить бездельнику Андреа. Альвиджа поражается легковерию знатного синьора, -а Россо объясняет, что этот самовлюбленный осел искренне верит, будто любая женщина должна за ним бегать. Аль­виджа решает подсунуть ему вместо Ливии жену булочника Арколано — лакомый кусочек, пальчики оближешь! Россо уверяет, что у господ вкуса меньше, чем у покойников, — все с радостью глотают!

Честные слуги Валерио и Фламминио ведут горестную беседу о со­временных нравах. Фламминио заявляет, что решил оставить Рим — притон бесчестия и разврата. Жить нужно в Венеции — это святой город, настоящий земной рай, убежище разума, благородства и та­ланта. Недаром лишь там по заслугам оценили божественного Пьетро Аретино и кудесника Тициана.

Россо сообщает Параболано, что для свидания все готово, однако стыдливая Ливия умоляет поработать с ней в темноте — известное дело, все женщины поначалу ломаются, а потом готовы отдаться хоть на площади Святого Петра. Альвиджа в преддверии бурной ночи спе­шит повидаться с исповедником и узнает, к великой своей радости, что наставница также успела спасти душу: если старушку и впрямь сожгут, она будет Альвидже хорошей заступницей на том свете, как была на этом.

Мастер Андреа объясняет, что Мако сглупил, удрав в самый не­подходящий момент, — ведь прелестная Камилла с нетерпением ждала его! Утомленный слишком долгим обучением, Мако просит переплавить его в придворного поскорее, и Андреа с готовностью ведет подопечного к магистру Меркурио. Мошенники скармливают сиенцу слабительные пилюли и сажают в котел.

Россо просит Альвиджу о маленькой услуге — напакостить ябед­нику Валерио. Сводня жалуется Параболано, что негодяй Валерио предупредил брата Ливии — отчаянного головореза, который уже успел укокошить четыре десятка стражников и пятерых приставов. Но ради такого знатного синьора она готова на все — пусть братец Ливии прикончит ее, по крайней мере, можно будет забыть о ни­щете! Параболано тут же вручает Альвидже алмаз, а изумленного Ва­лерио прогоняет из дома пинками. Альвиджа тем временем сговаривается с Тоньей. Булочница радуется возможности насолить мужу-пьянчужке, а Арколано, почуяв неладное, решает проследить за ретивой женой.

В ожидании вестей от сводни Россо не теряет времени даром: столкнувшись с жидом-старьевщиком, приценивается к атласному жилету и тут же сплавляет незадачливого торговца в руки стражни­ков. Затем расторопный слуга извещает Параболано, что в семь с чет­вертью его ждут в доме добродетельной мадонны Альвиджи — дело сладилось ко всеобщему удовольствию.

Мессера Мако едва не выворачивает наизнанку от пилюль, но он так доволен операцией, что желает разбить котел — из опасения, как бы другие не воспользовались. Когда же ему подносят вогнутое зерка­ло, он приходит в ужас — и успокаивается, только взглянув в обык­новенное зеркало. Заявив, что хочет стать не только кардиналом, но и папой, мессер Мако начинает ломиться в дом приглянувшейся ему красотки, которая, разумеется, не посмеет отказать придворному ка­валеру.

В пятом действии все сюжетные линии сходятся. Безутешный Ва­лерио клянет столичные нравы: стоило хозяину проявить немилость, как челядь показала свое истинное лицо — каждый наперебой стара­ется оскорбить и унизить. Тонья, облачаясь в одежду мужа, предается горьким размышлениям о женской доле: сколько приходится терпеть от никудышных и ревнивых мужей! Мастер Андреа и Дзоппино, желая слегка проучить Мако, врываются в дом красотки под видом испанских солдат — бедный сиенец выскакивает из окна в нижнем белье и в очередной раз спасается бегством. Арколано, лишившись штанов, с проклятиями напяливает платье жены и встает в засаду у моста.

Альвиджа приглашает Параболано .к своей голубке — бедняжка так боится брата, что явилась в мужской одежде. Параболано устрем­ляется к возлюбленной, а Россо с Альвиджей с наслаждением пере­мывают ему кости. Затем Россо начинает жаловаться на скудную жизнь в Риме — жаль, что испанцы не стерли этот мерзкий город с лица земли! Услышав вопли Параболано, разглядевшего наконец свою ненаглядную, сводня и мошенник бросаются наутек. Первой хватают Альвиджу, та валит все на Россо, а Тонья твердит, что ее затащили сюда силком. Верный Валерио предлагает хозяину самому рассказать об этой ловкой проделке — тогда над ним будут меньше смеяться. Излечившийся от любви Параболано следует здравому совету и для начала утихомиривает взбешенного Арколано, который жаждет рас­правиться с неверной женой. Следом за обманутым булочником на сцену врывается мессер Мако в одном белье, а за ним бежит мастер Андреа с одеждой в руках. Художник клянется, что он вовсе не испа­нец — напротив, ему удалось убить грабителей и отобрать похищен­ное. Тут же появляется Россо, за которым гонятся рыбак и жид. Слуга молит прощения у Параболано, а тот заявляет, что у прекрас­ной комедии не должно быть трагического конца: поэтому мессер Мако должен помириться с Андреа, а булочник — признать Тонью верной и добродетельной супругой. Россо заслуживает милости за не­обыкновенную хитрость, но ему следует расплатиться с рыбаком и жидом. Неугомонная Альвиджа обещает раздобыть для доброго си­ньора такую милашку, которой Ливия и в подметки не годится. Параболано со смехом отвергает услуги сводни и приглашает всю компанию на ужин, чтобы вместе насладиться этим беспримерным фарсом.

Е. Д. Мурашкинцева

 

Философ (II filosofo) - Комедия (1546)

В прологе автор сообщает, что увидел во сне и побасенку о перуджинце Андреуччо (персонаже пятой новеллы второго дня в «Декаме­роне» Боккаччо — его именем Аретино в шутку наградил своего героя), и историю лжефилософа, вздумавшего хвастаться рогами, но наказанного за пренебрежение к женскому полу, Вот уже вышли на сцену две кумушки — настало время проверить, обратился ли сон в явь.

Обе сюжетные линии развиваются в пьесе параллельно и никак не связаны друг с другом. Первая начинается женской болтовней: Бетта рассказывает, что сдала комнату скупщику драгоценных камней из Перуджи, зовут его Бокаччо, и денег у него куры не клюют. В ответ Меа восклицает, что этоее бывший хозяин, очень славный чело­век, — она выросла в его доме!

Вторая сюжетная линия открывается спором Полидоро с Радиккьо: господин толкует о небесном лике своей желанной, тогда как лакей превозносит здоровых, румяных служанок — будь его воля, он бы всех их произвел в графини. Завидев философа, Полидоро спешит удалиться. Платаристотель делится с Сальвадальо мыслями о женской природе: эти скудоумные создания источают мерзость и злобу — во­истину мудрецу не следовало бы жениться. Хихикающий в кулак слуга возражает, что его господину стыдиться нечего, поскольку суп­руга служит ему всего лишь грелкой. Теща философа мона Папа бесе­дует с товаркой о бесчинствах мужчин: нет на земле более паскудного племени — покрыться бы им моровой язвой, сгнить от свища, попасть в руки палачу, угодить в адское пекло!

Меа простодушно выкладывает блуднице Туллии все, что знает о своем земляке: о его жене Санте, сынишке Ренцо и отце, у которого в Риме незаконный ребенок от красавицы Берты — отец Бокаччо вручил ей половинку монеты папской чеканки, а вторую отдал сыну. Туллия, решив поживиться деньгами богатого перуджинца, немедлен­но отправляет служанку Лизу к Бетте с наказом заманить Бокаччо в гости.

Жена философа Тесса поручает горничной Непителле пригласить на вечер Полидоро, своего любовника. Непителла охотно исполняет поручение, ибо с нерадивыми мужьями церемониться нечего. Радиккьо, пользуясь случаем, заигрывает со служанкой: пока господа тешат­ся, они могли бы сотворить славный салатик, ведь ее имя означает «мята», а его — «цикорий».

Лиза расхваливает Бокаччо прелести своей хозяйки. Туллия, едва увидев «братца», заливается горючими слезами, проявляет живой ин­терес к невестке Санте и племяннику Ренцо, а затем обещает предъ­явить половинку монеты — жаль, что добрый палаша уже покинул этот мир!

Платаристотель обсуждает с Сальвалальо проблему первосущности, первоинтеллекта и первоидеи, но ученый спор прерывается с по­явлением взбешенной Тессы.

Размякший Бокаччо остается ночевать у «сестры». Нанятые Туллией стражники пытаются схватить его по ложному обвинению в убийстве. Перуджинец в одной сорочке прыгает в окно и провалива­ется в нужник. На мольбы отворить дверь Туллия отвечает презри­тельным отказом, а сутенер Каччадьяволи грозится оторвать Бокаччо голову. Только двое воров проявляют сострадание к несчастному и зовут с собой на дело — хорошо бы ограбить одного покойничка, но для начала следует смыть дерьмо. Бокаччо опускают на веревке в ко­лодец, и в этот момент появляются запыхавшиеся стражники. По­явление испарившегося беглеца путает их, и они с воплями разбегаются.

Платаристотель отрывается от размышлений об эрогенности пла­нет. Подслушав, о чем шушукаются служанка с женой, он узнал, что Тесса спуталась с Полидоро. Философ хочет устроить любовникам ло­вушку, дабы вразумить тешу, которая всегда и во всем защищает свою ненаглядную дочурку, а зятя клеймит.

Притаившиеся воры помогают Бокаччо выбраться из колодца. Затем дружная компания отправляется в церковь Святой Анфисы, где покоится епископ в драгоценном одеянии. Приподняв плиту, воры требуют, чтобы в могилу лез новичок, — когда же тот передает им ризу с посохом, вышибают подпорку. Бокаччо вопит диким голо­сом, и сообщники уже предвкушают, как бравого перуджинца вздер­нут, когда на крики сбежится стража, Радиккьо, подстерегающий Непителлу, слышит радостное бормо­тание Платаристотеля, который сумел-таки заманить Полидоро в свой кабинет и торопится обрадовать этим известием мону Палу. Слуга тут же предупреждает Тессу. У предусмотрительной супруги имеется второй ключ: она приказывает Непителле выпустить любов­ника, а вместо него привести осла. Освобожденный Полидоро кля­нется не пропускать отныне ни единой утрени, а на свидания ходить только со светильником. Тем временем торжествующий Платаристотель, подняв с постели тещу, ведет ее к своему дому. Сальвалальо угодливо поддакивает каждому слову хозяина, именуя его светочем премудрости, но мона Папа за словом в карман не лезет, величая зятя ослом. Тесса бестрепетно выходит на зов мужа, а в переулке как бы случайно показывается Полидоро, мурлыча песенку о любви. Тесса решительно отпирает дверь кабинета: при виде осла Платаристотель бледнеет, а мона Папа проклинает злую судьбу — с каким негодяем пришлось породниться! Тесса же объявляет, что ни секунды не задер­жится в доме, где ей пришлось пережить столько унижений: из стыд­ливости она таила беду свою от родни, но теперь может во всем признаться — этот душегуб, возомнивший себя философом, не жела­ет должным образом исполнять супружеские обязанности! Мать и дочь гордо удаляются, а Платаристотелю остается лишь проклинать свое невезение. Провожая домой Полидоро, который едва держится на ногах, Радиккьо наставительно говорит, что от знатных дамочек беды не оберешься — любовь служанок куда лучше и надежнее.

К гробнице епископа направляется очередная троица грабите­лей — на сей раз в рясах. Судьба им благоприятствует: церковные врата открыты, а возле могилы валяется подпорка. Подбадривая друг друга, взломщики приступают к делу, но тут из-под плиты вырастает призрак, и они бросаются врассыпную. Бокаччо возносит хвалу небе­сам и клянется немедленно дать тягу из этого города. На его счастье, мимо проходят Бетта и Меа; он рассказывает им, как по милости Туллии едва не умер тремя смертями — сначала среди навозных жуков, потом среди рыб, а напоследок среди червей. Кумушки уводят Бокаччо мыться, и на этом история злополучного перуджинца завер­шается.

Платаристотель приходит к здравому выводу, что смиренномудрие достойно мыслителя: в конце концов, желание порождается приро­дой женщин, а не похотливостью их мыслей — пусть же Сальвалальо уговорит Тессу вернуться домой. Мать с дочерью смягчаются, услы­шав, что Платаристотель раскаивается и признает свою вину. фило­соф сравнивает Тессу с Платоновым «Пиром» и Аристотелевой «Политикой», а затем объявляет, что сегодня ночью приступит к за­чатию наследника. Мона Папа плачет от умиления, Тесса рыдает от радости, члены семьи получают приглашение на новую свадьбу. При­рода торжествует во всем: оставшись наедине со служанкой моны Папы, Сальвалальо идет на штурм девичьей добродетели.

Е. Д.Мурашкинцева

 

Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции (La vita di benvenuto, di maestro giovanni cellini, florentine, scritta par lui medesimo in firenze) -

Мемуары (1558—1565, опубл. 1728)

Мемуары Бенвенуто Челлини написаны от первого лица. По мнению прославленного ювелира и ваятеля, каждый человек, совершивший нечто доблестное, обязан поведать о себе миру, — но приступать к этому благому делу следует только после сорока лет. Бенвенуто взялся за перо на пятьдесят девятом году жизни, причем твердо решил по­вествовать лишь о том, что имеет отношение к нему самому. (Чита­телю записок нужно помнить, что Бенвенуто обладал редкой способностью коверкать как имена собственные, так и географичес­кие названия.)

Первая книга посвящена периоду с 1500 по 1539 г. Бенвенуто со­общает, что родился в простой, но знатной семье. В стародавние вре­мена под началом Юлия Цезаря служил храбрейший военачальник по имени Фиорино из Челлино. Когда на реке Арно был заложен город,

Цезарь решил назвать его Флоренцией, желая воздать честь соратни­ку, которого выделял среди всех прочих. Род Челлини имел множест­во владений, а в Равенне даже замок. Предки самого Бенвенуто жили в Валь д'Амбра, словно вельможи. Однажды им пришлось отправить во Флоренцию юношу Кристофано, поскольку тот затеял распрю с соседями. Его сын Андреа стал весьма сведущ в зодческом деле и обу­чил этому ремеслу детей. Особенно преуспел в нем Джованни — отец Бенвенуто. Джованни мог бы выбрать себе девушку с богатым приданым, но женился по любви — на мадонне Элизабетте Граначчи. Восемнадцать лет у них не было детей, а затем родилась девочка. Добрый Джованни сына уже не ждал, и, когда мадонна Элизабетта разрешилась от бремени младенцем мужского пола, счастливый отец нарек его «Желанным» (Бенвенуто). Знамения предрекали, что маль­чика ждет великое будущее. Ему было всего три года, когда он пой­мал огромного скорпиона и чудом остался жив. В пять лет он разглядел в пламени очага зверька, похожего на ящерицу, и отец объ­яснил, что это саламандра, которая на его памяти еще никому вживе не являлась. А к пятнадцатилетнему возрасту он свершил столько изумительных деяний, что за недостатком места о них лучше умол­чать.

Джованни Челлини был прославлен многими искусствами, но более всего любил играть на флейте и старался приохотить к этому старшего сына. Бенвенуто же ненавидел проклятую музыку и брался за инструмент, только чтобы не огорчать доброго отца. Поступив в обучение к золотых дел мастеру Антонио ди Сандро, он превзошел всех прочих юношей в цехе и стал хорошо зарабатывать трудами сво­ими. Случилось так, что сестры обидели его, тайком отдав новые камзол и плащ младшему братишке, — и Бенвенуто с досады ушел из Флоренции в Пизу, но и там продолжал усердно работать. Потом перебрался в Рим, дабы изучать древности, и сделал несколько очень красивых вещиц, стараясь во всем следовать канонам божественного Микеланджело Буонарроти, от которых никогда не отступал. Вернув­шись по настоятельной просьбе отца во Флоренцию, он поразил всех своим искусством, но нашлись завистники, которые стали всячески его оговаривать. Бенвенуто не сдержался: ударил одного из них кула­ком в висок, а поскольку тот все не унимался и лез в драку, отмах­нулся от него кинжалом, не причинив особого вреда. Родичи этого Герардо тут же побежали жаловаться в Совет восьми — Бенвенуто безвинно приговорили к изгнанию, и пришлось снова отправляться в Рим. Одна знатная дама заказала ему оправу для алмазной лилии. А его товарищ Луканьоло — способный ювелир, но рода низкого и подлого — вырезал в это время вазу и хвастался, что получит много золотых монет. Однако Бенвенуто во всем опередил спесивого дере­венщину: за безделку ему заплатили куда щедрее, чем за большую вещь, а когда он сам взялся делать вазу для одного епископа, то пре­взошел Луканьоло и в этом искусстве. Пала Климент, едва увидев вазу, воспылал к Бенвенуто большой любовью. Еще большую славу принесли ему серебряные кувшинчики, которые он выковал для зна­менитого хирурга Якомо да Карпи: показывая их, тот рассказывал байки, будто они работы древних мастеров. Это маленькое дельце принесло Бенвенуто большую славу, хотя в деньгах он не слишком много выгадал.

После страшной моровой язвы оставшиеся в живых начали лю­бить Друг друга — так образовалось в Риме содружество ваятелей, живописцев, ювелиров. И великий Микеланджело из Сиены во всеус­лышание хвалил Бенвенуто за даровитость — особенно понравилась ему медаль, где был изображен Геркулес, разрывающий пасть льву. Но тут началась война, и содружество распалось. Испанцы под води­тельством Бурбона подступили к Риму. Пала Климент в страхе бежал в замок Святого Ангела, и Бенвенуто последовал за ним. Во время осады он был приставлен к пушкам и свершил много подвигов: одним метким выстрелом убил Бурбона, а вторым ранил принца Оранского. Случилось так, что при отдаче свалилась вниз бочка с кам­нями и едва не зашибла кардинала Фарнезе, Бенвенуто с трудом уда­лось доказать свою невиновность, хотя было бы много лучше, если бы он тогда же избавился от этого кардинала. Пала Климент так доверял своему ювелиру, что поручил переплавить золотые тиары, дабы спас­ти их от алчности испанцев. Когда Бенвенуто приехал наконец во Флоренцию, там тоже была чума, и отец велел ему спасаться в Мантуе. По возвращении он узнал, что все родные его умерли — оста­лись только младший брат и одна из сестер. Брат, ставший великим воином, служил у флорентийского герцога Лессандро. В случайной стычке его ранили пулей из аркебузы, и он скончался на руках у Бен­венуто, который выследил убийцу и должным образом отомстил.

Папа тем временем двинулся на Флоренцию войной, и друзья уго­ворили Бенвенуто покинуть город, дабы не ссориться с его святейше­ством. Поначалу все шло прекрасно, и Бенвенуто была дарована должность булавоносца, приносившая двести скудо в год. Но когда он попросил должность в семьсот скудо, вмешались завистники, особен­но же усердствовал миланец Помпео, пытавшийся перебить у Бенве­нуто заказанную папой чашу. Враги подсунули папе никудышного ювелира Тоббию, и тому было поручено готовить подарок для фран­цузского короля. Однажды Бенвенуто ненароком зашиб своего при­ятеля, а Помпео тут же побежал к папе с известием, будто убит Тоббия. Разгневанный пала распорядился схватить и повесить Бенве­нуто, так что пришлось скрываться в Неаполе, пока все не разъясни­лось. Климент раскаялся в своей несправедливости, но все равно занемог и вскоре умер, а папой избрали кардинала Фарнезе. Бенвену­то совершенно случайно встретился с Помпео, которого вовсе не хотел убивать, но так уж получилось. Клеветники пытались натравить на него нового папу, но тот сказал, что подобные художники, единст­венные в своем роде, суду законов не подлежат. Впрочем, Бенвенуто счел за лучшее на время удалиться во Флоренцию, где герцог Лессандро его никак не хотел отпускать, угрожая даже смертью, — однако сам пал жертвой убийцы, а новым герцогом стал Козимо, сын вели­кого Джованни де Медичи. Вернувшись в Рим, Бенвенуто обнаружил, что завистники добились своего — папа, хоть и даровал ему помило­вание за убийство Помпео, сердцем от него отвратился. Между тем Бенвенуто был уже так прославлен, что его позвал к себе на службу французский король.

Вместе с верными учениками Бенвенуто отправился в Париж, где получил аудиенцию у монарха. Тем, однако, дело и кончилось: зло­козненность врагов и военные действия сделали пребывание во Фран­ции невозможным. Бенвенуто вернулся в Рим и получил множество заказов. Ему пришлось прогнать за безделье одного работника родом из Перуджи, и тот задумал отомстить: нашептал папе, будто бы Бен­венуто похитил драгоценные камни во время осады замка Святого Ангела и имеет теперь состояние в восемьдесят тысяч дукатов. Жад­ность Паголо да Фарнезе и его сына Пьера Луиджи не знала границ: они приказали заточить Бенвенуто в темницу, а когда обвинение рас­сыпалось, задумали его непременно уморить. Король Франциск, узнав об этой несправедливости, стал хлопотать через кардинала феррарского, чтобы Бенвенуто отпустили к нему на службу. Кастеллан замка, человек благородный и добрый, отнесся к узнику с величайшим участи­ем: дал возможность свободно гулять по замку и заниматься любимым искусством. В каземате содержался один монах. Воспользовавшись оп­лошностью Бенвенуто, он выкрал у него воск, чтобы изготовить ключи и сбежать. Бенвенуто клялся всеми святыми, что не повинен в злокозненности монаха, но кастеллан так озлился, что почти потерял рассудок. Бенвенуто стал готовиться к побегу и, устроив все наилуч­шим образом, спустился вниз на сплетенной из простыней веревке. К несчастью, стена вокруг замка оказалась слишком высокой, и он, со­рвавшись, сломал себе ногу. Вдова герцога Лессандро, помня его вели­кие труды, согласилась дать ему приют, но коварные враги не отступились и вновь препроводили Бенвенуто в узилище, невзирая на обещание папы пощадить его. Кастеллан, совершенно свихнувшись, подверг его таким неслыханным мукам, что он уже прощался с жиз­нью, но тут кардинал феррарский добился от папы согласия освобо­дить безвинно осужденного. В темнице Бенвенуто написал поэму о своих страданиях — этим «капитоло» и завершается первая книга мемуаров.

Во второй книге Бенвенуто рассказывает о своем пребывании при дворе Франциска I и флорентийского герцога Козимо. Отдохнув не­много после тягостей заключения, Бенвенуто поехал к кардиналу феррарскому, взяв с собой любимых учеников — Асканио, Паголо-римлянина и Паголо-флорентийца. По дороге один почтовый смотри­тель вздумал затеять ссору, и Бенвенуто лишь для острастки наставил на него пищаль, но отскочившая рикошетом пуля убила наглеца на месте, а его сыновья, пытаясь отомстить, слегка ранили Паголо-римлянина. Узнав об этом, кардинал феррарский возблагодарил небеса, :ибо обещал французскому королю непременно привезти Бенвенуто. В Париж они добрались без приключений.

Король принял Бенвенуто чрезвычайно милостиво, и это возбудило зависть у кардинала, который стал исподтишка строить козни. Он сказал Бенвенуто, будто король хочет положить ему жалованье в триста скудо, хотя за такие деньги не стоило и выезжать из Рима. Обманутый в своих ожиданиях, Бенвенуто простился с учениками, а те плакали и просили его не оставлять их, но он твердо решил вернуться на родину. Однако вслед за ним послали гонца, и кардинал объявил, что платить ему будут семьсот скудо в год — столько же, сколько получал живописец Леонардо да Винчи. Повидавшись с коро­лем, Бенвенуто выговорил по сто скудо каждому из учеников, а также попросил отдать ему замок Маленький Нель для мастерской. Король охотно согласился, поскольку обитавшие в замке люди даром ели свой хлеб. Бенвенуто пришлось прогнать этих бездельников, зато мастерская получилась на славу, и можно было сразу же взяться за королевский заказ — статую серебряного Юпитера.

В скором времени король со своим двором явился смотреть рабо­ту, и все дивились чудесному искусству Бенвенуто. А еще задумал Бенвенуто сделать для короля солонку изумительной красоты и вели­колепную резную дверь, краше которой эти французы не видывали. К несчастью, ему не пришло в голову добиться расположения госпо­жи де Тамп, имевшей большое влияние на монарха, и та затаила на него злобу. А людишки, которых он изгнал из замка, возбудили про­тив него тяжбу и так ему досадили, что он подстерег их с кинжалом и научил уму-разуму, однако никого не убил. В довершение всех бед Паголо Миччери, флорентийский ученик, вступил в блуд с натурщи­цей Катериной, пришлось избить потаскушку до синяков, хотя она еще нужна была для работы. Изменника Паголо Бенвенуто заставил жениться на этой французской шлюхе, а потом каждый день вызывал ее к себе, чтобы рисовать и лепить, а заодно предавался с ней плот­ской утехе в отместку рогоносцу-мужу. Между тем кардинал феррарский подговорил короля не платить денег Бенвенуто; добрый король не устоял перед искушением, потому что император двигался с вой­ском на Париж и казна опустела. Госпожа де Тамп также продолжа­ла строить козни, и Бенвенуто с болью в сердце решил временно отлучиться в Италию, оставив мастерскую на Асканио и Паголо-римлянина. Королю нашептали, будто он увез с собой три драгоценные вазы, что и сделать-то было невозможно, поскольку закон это воспре­щает, поэтому Бенвенуто по первому же требованию отдал эти вазы предателю Асканио.

В 1545 г. Бенвенуто приехал во Флоренцию — единственно для того, чтобы помочь родной сестре и ее шести дочуркам. Герцог при­нялся расточать ласки, упрашивая его остаться и обещая неслыхан­ные милости. Бенвенуто согласился и горько об этом пожалел. Для мастерской выделили ему жалкий домишко, который пришлось ла­тать на ходу. Придворный ваятель Бандинелло всячески восхвалял свои достоинства, хотя скверные его поделки могли вызвать только усмешку, — зато Бенвенуто превзошел самого себя, отлив из бронзы статую Персея. Это было творение столь прекрасное, что люди не ус­тавали ему дивиться, и Бенвенуто попросил у герцога за работу десять тысяч скудо, а тот с большим скрипом дал всего лишь три. Много раз вспоминал Бенвенуто великодушного и щедрого короля, с которым так легкомысленно расстался, но поправить уже ничего было нельзя, ибо коварные ученики сделали все, чтобы он не смог вернуться. Гер­цогиня, поначалу защищавшая Бенвенуто перед мужем, страшно рас­сердилась, когда герцог по его совету отказался дать денег на приглянувшийся ей жемчуг, — Бенвенуто пострадал исключительно за свою честность, ибо не смог утаить от герцога, что камни эти по­купать не стоит. В результате новый большой заказ получил бездар­ный Бандинелло, которому отдали мрамор для статуи Нептуна. Со всех сторон посыпались на Бенвенуто беды: человек по прозвищу Збиетта обманул его в договоре по продаже мызы, а жена этого Збиетты подсыпала, ему в подливку сулемы, так что он едва остался жив, хотя и не сумел изобличить злодеев. Королева французская, навестив­шая свою родную Флоренцию, хотела было пригласить его в Париж, чтобы он изваял надгробие для ее покойного мужа, — но герцог этому воспрепятствовал. Началась моровая язва, от которой умер принц — лучший из всех Медичи. Лишь когда слезы высохли, Бенве­нуто поехал в Пизу. (На этой фразе обрывается вторая книга мемуа­ров.)

Е. Д. Мурашкинцева

 

Освобожденный Иерусалим (La gerusalemme liberata) - Поэма (1575)

Господь Вседержитель со своего небесного престола обратил всевидя­щий взор на Сирию, где станом стояло крестоносное воинство. Уже шестой год воины Христовы ратоборствовали на Востоке, многие го­рода и царства покорились им, но Святой Град Иерусалим все еще пребывал оплотом неверных. Читая в человеческих сердцах как в рас­крытой книге, Он узрел, что из множества славных вождей лишь ве­ликий Готфрид Бульонский в полной мере достоин повести крестоносцев на священный подвиг освобождения Гроба Господня. Архангел Гавриил понес Готфриду эту весть, и тот благоговейно при­нял Божию волю.

Когда Готфрид созвал вождей франков и поведал, что Бог избрал его начальником над ними всеми, в собрании поднялся ропот, ибо многие вожди не уступали Готфриду ни в знатности рода, ни в под­вигах на поле брани. Но тут ему в поддержку возвысил голос Петр Пустынник, и все до последнего вняли словам вдохновителя и чтимо­го советчика воинов, а наутро следующего дня могучая рать, в коей под знаменем Готфрида Бульонского сплотился цвет рыцарства всей Европы, выступила в поход. Восток затрепетал.

И вот уже крестоносцы разбили лагерь в Эммаусе, в виду иеруса­лимских стен. Здесь к ним в шатры явились послы царя Египта и предложили за богатый выкуп отступиться от Святого Града. Выслу­шав от Готфрида решительный отказ, один из них отправился восвоя­си, второй же, черкесский витязь Аргант, горя желанием поскорее обнажить меч против врагов Пророка, поскакал в Иерусалим.

Иерусалимом в ту пору правил царь Аладин, вассал египетского царя и злобный притеснитель христиан. Когда крестоносцы пошли на приступ, войско Аладина встретило их у городских стен, и завязалась жестокая битва, в которой без числа пало нехристей, но и отважных рыцарей полегло немало. Особенно тяжкий урон понесли крестонос­цы от могучего Арганта и великой девы-воительницы Клоринды, при­бывшей из Персии на подмогу Аладину. С Клориндою в бою сошелся несравненный Танкред и ударом копья разнес ей шлем, но, узрев прекрасный лик и золотые косы, сраженный любовью, опустил свой меч.

Храбрейший и прекраснейший из рыцарей Европы, сын Италии Ринальд был уже на городской стене, когда Готфрид отдал войску приказ возвращаться в лагерь, ибо не настало еще время пасть Святому Граду.

Видя, что оплот врагов Господних едва не пал, царь преисподней созвал своих бесчисленных слуг — бесов, фурий, химер, языческих богов — и приказал всей темной силой обрушиться на крестоносцев. Слугой дьявола средь прочих был маг Идраот, царь Дамаска. Он по­велел дочери своей Армиде, затмившей красотою всех дев Востока, идти в стан Готфрида и, употребив все женское искусство, внести разлад в ряды воинов Христовых.

Армида явилась во стан франков, и ни один из них, кроме Готф­рида и Танкреда, не в силах был устоять перед чарами ее красы. На­звавшись принцессой Дамасской, силою и обманом лишенной престола, Армида умоляла вождя крестоносцев дать ей малый отряд отборных рыцарей, дабы с ними свергнуть узурпатора; в обмен она сулила Готфриду союз Дамаска и всяческую помощь. В конце концов Готфрид велел по жребию избрать десятерых храбрецов, но едва зашла речь о том, кто возглавит отряд, предводитель норвежцев Гернанд по наущению беса затеял ссору с Ринальдом и пал от его меча; несравненный Ринальд принужден был отправиться в изгнание.

Обезоруженных любовью рыцарей Армида повела не на Дамаск, а в мрачный замок, стоявший на берегу Мертвого моря, в водах кото­рого не тонут ни железо, ни камень. В стенах замка, Армида раскры­ла подлинное свое лицо, предложив пленникам либо отречься от Христа и выступить против франков, либо погибнуть; лишь один из рыцарей, презренный Рамбальд, избрал жизнь. Остальных она в кан­далах и под надежной охраной отправила царю Египта.

Крестоносцы тем временем вели регулярную осаду, обносили Ие­русалим валом, строили машины для штурма, а жители города укреп­ляли стены. Наскучив бездельем, гордый сын Кавказа Аргант выехал в поле, готовый биться со всяким, кто примет его вызов. Первым на Арганта ринулся отважный Отгон, но скоро был повержен невер­ным,

Тогда настал черед Танкреда. Два героя сошлись, как некогда Аякс и Гектор у стен Илиона. Жестокий бой длился до самой ночи, так и не выявив победителя, и, когда герольды прервали поединок, изра­ненные бойцы сговорились на рассвете продолжить его.

За поединком с городских стен с замиранием сердца следила Эрминия, дочь Антиохийского царя. Некогда она была пленницей Тан­креда, но благородный Танкред дал принцессе свободу, Эрминии нежеланную, ибо она пылала неодолимой любовью к пленившему ее. Искусная в лекарстве Эрминия вознамерилась проникнуть в стан крестоносцев, дабы излечить раны рыцаря. Для этого она обрезала свои дивные волосы и облачилась в доспех Клоринды, но на подсту­пах к стану ее обнаружили сторожевые и бросились за ней в погоню. Танкред же, возомнив, что то была любезная его сердцу воительница, из-за него подвергшая жизнь опасности, и желая спасти ее от пресле­дователей, тоже пустился вслед за Эрминией. Ее он не догнал и, сбившись с пути, обманом был завлечен в заколдованный замок Армиды, где сделался ее пленником.

Меж тем настало утро и никто не вышел навстречу Арганту. Чер­кесский витязь принялся поносить трусость франков, но ни один из них не отваживался принять вызов, пока наконец вперед не выехал Раймонд, тулузский граф. Когда победа была уже почти в руках Рай­монда, царь тьмы соблазнил лучшего сарацинского лучника выпустить в рыцаря стрелу и сам направил ее полет. Стрела вонзилась в сочлененье лат, но ангел-хранитель спас Раймонда от верной гибели.

Видя, как коварно нарушены законы поединка, крестоносцы ри­нулись на неверных. Ярость их была столь велика, что они едва было не смяли врага и не ворвались в Иерусалим. Но не этот день был оп­ределен Господом для взятия Святого Града, поэтому Он попустил адскому воинству прийти на подмогу неверным и сдержать напор христиан.

Темные силы не оставили замысла сокрушить крестоносцев. Вдох­новленный фурией Алекто, султан Солиман с войском кочевников-арабов ночью внезапно напал на лагерь франков. И он бы одержал победу, когда б Господь не послал архангела Михаила, дабы тот лишил неверных помощи ада. Крестоносцы воспряли духом, сомкну­ли ряды, а тут еще весьма ко времени подоспели рыцари, освобож­денные Ринальдом из Армидиного плена. Арабы бежали, бежал и могучий солиман, в битве лишивший жизни многих христианских воинов.

Настал день, и Петр Пустынник благословил Готфрида идти на приступ. Отслужив молебен, крестоносцы под прикрытием осадных машин обступили стены Иерусалима, Неверные яростно сопротивля­лись, Клоринда сеяла смерть в рядах христиан своими стрелами, одной из которых был ранен в ногу сам Готфрид. Ангел Божий исце­лил вождя, и тот снова вышел на поле боя, но опустившаяся ночная тьма вынудил ч его дать приказ к отступлению.

Ночью Аргант с Клориндою сделали вылазку к стану франков и подожгли осадные машины смесью, изготовленной магом Исменом. Когда они отступали, преследуемые крестоносцами, защитники горо­да захлопнули ворота, в темноте не заметив, что Клоринда осталась снаружи. Тут с нею в бой вступил Танкред, но воительница была в незнакомых ему доспехах, и рыцарь признал возлюбленную, только нанеся ей смертельный удар. Воспитанная в мусульманской вере, Клоринда знала, однако, что родителиее — христианские властители Эфиопии и что по воле матери ей надлежало бы принять крещение еще в младенчестве. Смертельно раненная, она попросила своего убийцу свершить над ней это таинство и дух испустила уже христи­анкою.

Дабы кресточосцы не смогли построить новые машины, Исмен впустил сонм бесов в единственный в округе лес. Ни один из рыца­рей не дерзнул войти в заколдованную чащу, за исключением Танкреда, но и тому не под силу было развеять зловещие чары мага.

Уныние царило в стане крестоносного воинства, когда Готфриду во сне открылось, что только Ринальд одолеет колдовство и что лишь перед ним дрогнут наконец защитники Иерусалима. В свое время Армида поклялась жестоко отомстить Ринальду, отбившему у нее пленных рыцарей, но едва увидела его, как воспылала неодолимой любовью. Юношу ее красота тоже поразила в самое сердце, и Арми­да перенеслась с возлюбленным на далекие зачарованные Счастливые острова. К этим-то островам и направились за Ринальдом двое рыца­рей: датчанин Карл и Убальд. С помощью доброго волшебника им удалось попасть за океан, воды которого прежде бороздил только улисс. Преодолев множество опасностей и соблазнов, послы Готфрида нашли Ринальда забывшим обо всем средь радостей любви. Но стоило Ринальду увидеть боевой доспех, как он вспомнил о священ­ном долге и без колебаний последовал за Карлом с Убальдом. Взбе­шенная же Армида помчалась в стан царя египетского, который с набранной по всему Востоку ратью шел на помощь Аладину. Вдох­новляя восточных витязей, Армида посулила стать женой тому, кто в бою сразит Ринальда.

И вот Готфрид дает приказ к последнему приступу. В кровавой схватке христиане смяли неверных, из коих самый страшный — не­победимый Аргант — пал от руки Танкреда. Крестоносцы вошли в Святой Град, а Аладин с остатками войска укрылся в Давидовой башне, когда на горизонте поднялись тучи пыли — то шло к Иеруса­лиму египетское войско.

И снова началась битва, жестокая, ибо рать неверных была силь­на. В один из самых тяжелых для христиан моментов к ней на под­могу вывел воинов из Давидовой башни Аладин, но все было тщетно. С Божией помощью крестоносцы взяли верх, нехристи бежали. Царь египетский стал пленником Готфрида, но тот отпустил его, не желая слышать о богатом выкупе, ибо не торговать он пришел с Востоком, но воевать.

Рассеяв рать неверных, Готфрид со сподвижниками вошел в осво­божденный город и, даже не сняв залитых кровью лат, преклонил ко­лена пред Гробом Господним.

Д. А. Карельский