Но и дальше время тянется без Виты, а на исходе августа слышу в телефоне текст, мало вдохновляющий:

– Я сегодня вечером в Москву уезжаю. Дашкой надо заняться, у нее школа начинается, и простая, и музыкальная. Когда теперь встретимся?

Не знаю. Хотя бы взглянуть на меня? Тебе это так нужно?

Ну, начались меланхолические надрывы… Только не попасть мне на ту же безнадежную, нестойкую, ускользающую волну! Чтобы не стихла мелодия нашей страсти, нужно взять самую басовую и мужественную ноту:

– Да, девушка, мне это очень нужно! И я увижу сегодня тебя во что бы то ни стало!

Вита мгновенно меняет пластинку:

– Ладно. Тогда тебе придется прийти в театр.

– Какой театр?

– А какой у вас на Фонтанке? Фирма моего покровителя сегодня в культпоход отправляется. Какая-то английская пьеса – “Олимпия”, что ли. В антракте я сама тебя там найду. Как на свободу выбраться – это моя проблема, и, думаю, разрешимая. Мужики все, естественно, в буфет потащатся, а я пригласила с собой Таньку. Я ей доверяю, только чур на нее не пялиться, а то она полная оторва, без тормозов. Никаких там карточек визитных, телефонов ей не давай ни за что. Или – знаешь

– лучше встретимся у дамского туалета. Это уж точно самое безопасное место в нашем случае.

Через несколько минут я уже быстро шагаю в сторону БДТ: как там, кстати, с билетами? Называется пьеса не “Олимпия”, а “Аркадия”. Что, спектакль заменили? Нет, скорее Вита название перепутала. Около кассы небольшая безнадежная очередь из истинных театралов. Лучше, наверное, спекулянтов поискать: где здесь самые честные и внимательные глаза?

Но мне тут же везет: интеллигентная худощавая дама по номинальной цене уступает место рядом с нею в четырнадцатом ряду. Так что у меня есть и билет, и спутница – все чин чинарем! В гардеробе беру бинокль, уже примерно догадываясь зачем, а у дамы свой имеется, постоянный, в красном бархатном футляре, с ним ее бабушка еще в двадцатом году в этом самом здании смотрела “Дона Карлоса”.

Когда я здесь был в последний раз? Лет двадцать прошло, не меньше.

Живем в двух шагах, но этих двух шагов давно уже не проделываем.

Беатриса меня от театра отучила, отлучила. Она из всех искусств признает музыку, сложную поэзию и авангардную живопись: “А все, что игра, – это пошлость. И театр, и футбол”. И сама она ни в чем, нигде не играет. А я такой игруля оказался. До чего доиграюсь, например, сегодня?

За пять минут до начала спектакля на первые ряды надвигается мощный культпоход воротил бизнеса. Как разведчик или снайпер, уставляюсь в окуляры. Публика отборная: все отменно упитанны. Вот эта, в желтом платье, не иначе как вышеупомянутая подруга Танька, “полная оторва”.

Действительно, очень полная, с придурковато-чувственной мордочкой – уютный вариант для безответственной одноразовой релаксации. А это суровое, недоброе лицо – неужели Вита? Я даже убираю бинокль, чтобы доподлинно опознать ее по контурам тела, покрытого тканью пронзительно алого цвета. Лично на меня она так отчужденно не смотрела даже до начала нашего знакомства, во время случайной встречи у ресторанного столика. Да, Петя, не знаю, чем ты это заслужил, но жизнь почему-то склонна поворачиваться к тебе самой лучшей стороной.

Но пока она поворачивается к тебе спиной, и свет гаснет. Танька – справа от Виты, а о сидящем слева покровителе по его аккуратно постриженному седому затылку ничего сказать нельзя.

Да, так что на сцене? Пьеса действительно английская. Сюжет, прямо скажем, из пальца высосанный: что-то там про приятеля Байрона, домашнего учителя в аристократическом семействе. Каким-то образом эта старинная история позволяет уточнить биографию великого поэта: может получиться, что он из Англии уехал в свое странствие на месяц позже. По сей причине страшно суетятся персонажи из двадцатого века, куда время от времени переносится действие. Якобы предстоит сенсация. Неужели современные англичане и американцы так уж сильно просекают Байрона и его эпоху, чтобы заторчать от подобных филологических изысков?

Из “моего” состава, то есть труппы двадцатилетней давности, на сцене только Неведомский, остальные – новобранцы. Алиса Фрейндлих заступила сюда еще при Товстоногове, но уже не при мне. Для меня она осталась актрисой ленсоветовской, ну и, конечно, киношной. Играет она сегодня какую-то леди, а голосок этот неповторимый, чуть присюсюкивающий, сразу “Служебный роман” напоминает. И когда, согласно тексту пьесы, Алиса Бруновна начинает выступать против ношения панталон и свои юбки так кокетливо кверху подбрасывает, становится ясно, что зовут нашу леди – товарищ Калугина. И только секретарши-Ахеджаковой для компании недостает. Вот такое стариковское восприятие у меня теперь.

А кто мне по настроению пришелся – так это Толубеев. Я даже не вник, кого он там конкретно играет в сценах из двадцатого века. Заводной мужичок, носится по сцене, нервничает и очень напоминает одного зрителя, который едва сдерживает свои страсти, сидя в четырнадцатом ряду.

Но публика реагирует хорошо, с пониманием. Это я как бывший, но опытный театрал спиной чувствую. Да, Петя, приотстал ты от мирового искусства. Скучно тебе становится от того, от чего культурным людям весело. Вот ведь и уступившая тебе лишний билетик пожилая дама интеллигентно сияет: замысловатый сюжет ей явно по сердцу.

Антракт. Вместе с соседкой движемся в сторону дамского туалета, она

– понятно зачем, а зачем я – пока не ясно.

Красная Вита и желтая Танька бросаются в глаза мгновенно. У Виты все то же сердитое выражение на лице. С подругой меня не знакомит, негромко ей командуя:

– Ну, Тань, ты иди пописай, а мне с человеком поговорить надо.

И тут же золотистые искорки возвращаются в карюю темноту, губы растягиваются в такую мне знакомую улыбку.

– Ну как ты?

– А как ты?

Сидим и радостно молчим – втроем. Есть Вита, есть я, и есть любовь между нами.

– Ну и где же мы с тобой будем целоваться?

Мне ничего в голову не приходит. Молчу. Звонки разгоняют публику.

Вдруг Вита так раздумчиво вопрошает:

– А не слабо тебе в дамский туалет пройти?

Мне? Слабо? Мгновенно сосредоточиваюсь, и мы с Витой, как два агента

ФБР в американском боевике, врываемся в опустевшее помещение.

Прячемся в кабинке, Вита закрывает дверь на задвижку и начинает освобождать меня от джинсов.

– Они на пуговицах, – словно извиняюсь я.

– Пуговки такие сексапильные, – мурлычет она.

Сильные руки меня властно усаживают – и вдруг мгновенная вспышка прорезает мою память. Не в первый раз в жизни очутился я в дамской комнате – во второй! Года три, не больше, мне было, когда мама с подругой отправились вечером в наш главный новосибирский кинотеатр, и меня им пришлось прихватить. Отец в отъезде, наверное, был – в

Москве или в Ленинграде. Картина была “переживательная”, о любви, неинтересная настолько, что я все время ерзал и в конце концов зашептал, что хочу по-большому. Мама с досадой оторвалась от экранных страстей, схватила меня за руку и не просто повела – стремительно поволокла по коридору к двери с буквой “Ж”. Очень она напряжена была. Оголила мне зад, устроила на стульчак, а я в непривычной обстановке ничего сделать не мог. Дальше не помню.

Очевидно, мы в зал вернулись, а в подвале сознания сохранилось только ощущение собственной растерянности в присутствии торопящейся и возбужденной женщины. Маме, думаю, тогда было примерно столько же лет, сколько одной красавице, меня сегодня в эту кабинку пригласившей.

Улыбаюсь…

– Ты что, надо мной смеешься?

– Нет, чудо мое, над самим собой.

А женщина внизу уже перешла от слов к делу, пустилась в свой смелый и страстный путь. Можно ли будет потом ее на колени к себе пристроить? Вита раньше меня соображает, что ее большому телу в этой тесноте не разместиться, и не отпускает меня уже до конца.

Догадываюсь, что и ей вполне… Целую жизнь прожил, а не знал, что женщина может таким путем не только начинать любовную забаву, но и…

Выскакиваем из укрытия, на нас изумленно взирают две девицы, курящие у стеночки. Черт с ними, важнее, кто нас встретит за дверью. Там, к счастью, нет никого: суровая тетка в униформе не устроит скандала.

Соображаю, что нам с Витой стоит расстаться именно сейчас.

– Я, пожалуй, на второе действие не пойду. Ты мне расскажешь, чем все кончилось? И пьеса, и…

– Конечно, конечно… Лицо у меня не слишком красное?..

…Холодящий, тревожно-затхлый ветерок с Фонтанки. Нет, не хватило мне

Виты, несмотря на всю экстравагантность нашей встречи. Еще в школьные годы услышал я стишок такой народный: “Нет повести печальнее на свете, чем повесть о минете в туалете”. Не очень даже понимал тогда, о чем здесь речь идет, но принял как некую истину. А сейчас думаю: нет, ребята, это у кого как. И таким непристойным способом может любовь в нашу жизнь входить. Если честно, то у меня в данный момент настроение вполне романтическое…

Но что, если это был последний поцелуй Виты? Она-то всякий раз со мной прощается как бы навсегда, а потом встречается словно впервые.

Молодая… Ей ведь ничего не стоит шутя разрезать нить наших отношений, а потом играючись опять начать связывать концы. А я…

Раньше одиночество меня не напрягало, потому что состояло из ожиданий и предвкушений. Теперь же нервно ворочаюсь в постели всю ночь и думаю: что это за чушь – спать одному, ощущая не женское, а свое собственное тело! Онанизм какой-то…

Утром вскакиваю и прямо натощак, даже зубы не почистив, начинаю в

Новгород названивать:

– Слушай! Совсем заблудился я на жизненном пути. Мне, чтобы понять, что к чему, просто необходимо в твои глаза посмотреть. Как хочешь, а я нагряну…

– Нет, я уже не могу в такие рискованные игры играть. Знаешь, зачем ты приехать хочешь? За тем, чтобы я же тебе помогла меня еще раз бросить – уже окончательно – и к жене вернуться. Страшный вы человек, Петров. Ужас! Трех женщин запряг в свою повозку – любитель быстрой езды…

– Постой, ты же вроде говорила, что это они меня подцепили, они на мне ездят!

– Мало ли какую чушь я говорила! А сейчас прозрела, увидела тебя во всей твоей красе. Зрелище не для слабонервных. Нет, мне таких потрясений довольно.

Совершенно не ожидал я такого поворотца.

– Можно вопрос? Ты мужа снова полюбила?

– Нет, врать не буду. Живу с ним и, наверное, дальше буду жить. Но в душе я одна. И мне теперь лучше одной.

Где-то я уже слышал нечто подобное… Но лично я в клуб любителей одиночества записываться не намерен.