Опять она за меня крепко взялась. Является под разными именами, смотрит разноцветными глазами, приглашает в нее войти, не считаясь ни с какими условностями…
Катя тут объявилась. Какая Катя? Не помнишь разве? Подожди, про то, как с Витой встретился, я тебе рассказывал? Но ведь эпизод этот начался с Кати. Видишь, какое раздвоение происходит. Я с тобой все время мысленно беседовал, а потом, когда короткая встреча происходила, то же самое повторял в сокращенном варианте. Значит, девушка эта симпатичная под сокращение и попала.
Так вот, прежде чем к большой красноволосой Вите за столик подсесть, я в том же заведении с юной Катей, неспетой песней моей, случайно пересекся. И трусливо удалился, когда ее кавалер, вышедший из туалета, стал к столику приближаться. На этом, как говорится, кончился концерт.
И вот – второе отделение. В антракте длиною в год Катя успела за того кавалера замуж выйти и дитя родить – как время мчится! Все это она доложила мне по телефону, а позвонила, чтобы справиться: не буду ли я в нашем бывшем исследовательском центре, где состоится ностальгическая встреча и званый вечер. Один из товарищей, наваривший несметную кучу бабок, затосковал по прежней жизни и захотел посмотреть, кто теперь с кем и как.
– Поскольку моя ностальгия – это прежде всего вы, то вот я и решила позвонить и уточнить. Придете?
Что делать – прихожу. И прохожу мимо. Мимо статной дамы в серебристом бальном наряде с бьющим наповал декольте. Она, слава
Богу, не обижается, а хохочет. Да, не на год Катя повзрослела, гораздо более. (Я ей, конечно, этого не говорю, а про себя с каким-то удовлетворением отмечаю, что девичья матовость и угловатость сменились плавностью и блеском.) Нам подносят шампанское, но рука, щедро украшенная кольцами, выискивает среди бокалов апельсиновый сок:
– Я своего Ваську спаивать раньше времени не хочу. Пусть подрастет немного.
При этих ее словах мой взгляд почему-то упирается в два больших круглых сосуда, из которых регулярно пьет вышеупомянутый Васька. Что это со мной? Даже неудобно: первый раз видишь, что ли? А женщина нисколько не смущена, даже напротив.
– Вспоминаю я прежнее время… Как я была глупа! Не ценила эту атмосферу потрясающую. Кругом – личности. Люди не тупо упертые в работу, а живые, эмоциональные. Сколько я тогда внимания получила!
Новую прическу, каждую шмотку новую прокомментируют. Похудела, потолстела, загорела летом – все будет замечено и обсуждено с разных идейных позиций. Чихнешь или кашлянешь – о твоем здоровье заботиться начинают: кто таблетку предлагает, кто зовет в рюмочную погреться. А теперь сижу с Васькой, и кроме него никто не интересуется моими прелестями. Муж за курсом доллара следит круглые сутки. Придет домой
– уставится в телевизор, на меня взглянуть даже не успевает, а уж чтобы потрогать…
Ну, дает… Но вообще-то она и раньше была настолько же откровенна: чего уж только про своих родителей, про сестру свою она мне не рассказывала в свое время! А теперь у нее новый родственник появился, и его она точно так же рассекречивает… Между тем Катю начинают со всех сторон обступать наши ребята, тоже заматеревшие за минувшие годы. Они стали проще в комплиментах. Довольно прямолинейно выражают сожаления, что такую бабу пропустили: “Слышь, Кать, будешь проводить тендер на любовника, имей дядю Витю в виду”. И такие знаки внимания она охотно приемлет, входя в роль королевы бала. Ну конечно… Когда я, распуская язык, рассказывал Беатрисе, что есть такая девушка Катя, которая ко мне тянется, то Бета спокойно, без язвительности, добавляла: “И не только к тебе”. Правильно! И мне пора, наверное, отчаливать.
Однако стоит мне только двинуться в сторону от пиршественных столов, как Катя поднимает руку вверх и длинной ладонью своей делает отрицательный знак: не надо уходить без нее! Терпеливо жду, когда она выберется из опутавшей ее сети жадных взглядов и дружеских прикосновений к разным частям тела. Глазищи сияют во всю синь, щеки пунцовеют.
– Моя шкура – вот эта, – указывает она в гардеробе на длинную норку с голубоватым оттенком. И сумка у нее, оказывается, из такого же точно меха. Ну, это уж блажь… Дурят богатенькие.
Подавая манто, я случайно касаюсь ее наэлектризованных плеч. Ты что делаешь, Петя? Забыл шахматное правило “тронул – ходи”?
И вот мы снова движемся по нашим неизменным линиям – от Малого проспекта к Среднему, от Среднего к Большому. Всходим на мост
Лейтенанта Шмидта, где обычно Катя начинала делиться своей девичьей дурью, такой смешной, трогательной, порой рискованной и выходящей за рамки приличий… Выберется ли и теперь ее душа из дорогостоящей шкуры?
– А помните, Юрий Николаевич, как мы с вами пиво пили на
Конногвардейском бульваре, на скамейке? Жара была страшенная. Я тогда сушкой подавилась, закашлялась, и вы меня по спине хлопнули. А потом по этому же месту так нежно меня погладили…
Нет. Но делаю вид, что помню. У меня самого с Катей больше не летние, а осенне-весенние, демисезонные воспоминания связаны. Как мы по желтым листьям шагали. Как через лужи помогал ей перешагивать-перепрыгивать. Как пьянил нас запах талого снега.
– Да, – она продолжает. – Я надеялась, что за этим какие-нибудь еще жесты последуют, но вы меня проводили до моего дома на Вознесенском и у дверей совершенно официально распрощались. У себя в комнате, снимая прилипшую к спине майку, я оглянулась в большое зеркало старого бабушкиного гардероба: нет ли там следа от вашей ладони.
Конечно, не было. И я, помню, тогда в ванную не пошла, залегла спать грязная, чтобы новое состояние как-то зафиксировать.
А когда замуж вышла, долгое время не могла почувствовать себя женщиной в полной мере. Не удавалось расковаться. И вот однажды ночью, когда муж ко мне приблизился, я вдруг вспомнила все это: пиво
“Невское”, скамейку, вашу ладонь на спине… Кое-что моя фантазия, конечно, дорисовала: в полусне мне привиделось, что вы меня в спину целуете, плотно прижавшись сзади. И тут блаженство пролилось на меня теплым дождем. Так что у меня с вами была гораздо большая близость, чем вы можете предположить…
Мы уже прошли Поцелуев мост и сворачиваем на Декабристов. До
Вознесенского проспекта – минут десять. Опять обидеть женщину официальным прощанием? Призрак страсти, невидимкой шагающий между нами, засуетился, и Катя отвечает – не то ему, не то мне:
– Я не там теперь живу. Родители в отъезде, и я должна сегодня весь их ботанический сад полить: юкку, кактусы и прочее. А потом уже домой: через два часа мне Ваську кормить.
С ума сойти! До чего же щедра женщина! И Васька вовремя накормлен будет, а до того она готова еще и старого знакомого угостить своим роскошным теплым телом…
Но как тебе, девочка, объяснить мое сложное настроение? Я безумно польщен тем, как ты приглашаешь меня в свое тело. Да еще в домашнем
Эдеме, среди пальм и кактусов. Но ты при этом, сама того не ведая, заберешься ко мне в душу и там останешься. Мой сладко-горький, райско-адский опыт дает веские основания для такого прогноза.
Нет презерватива для души.
А в душе уже нет свободного живого места…
Мою заминку, молчание мое Катя читает мгновенно.
– Вы, Юрий Николаевич, не бойтесь. Я вас насиловать не собираюсь.
Нет у меня такой проблемы, чтобы с мужиком перепихнуться. Мне романтики хочется, тонкости чувств, понимаете? Когда созреете, позвоните, пригласите пива выпить, и, пожалуйста, по спине меня снова погладьте. Ладно?
Приближаемся к дому, в первом этаже которого за это время поселился ресторан с баром – сколько же их теперь в городе развелось, не счесть! Знакомый срезанный угол (снаружи дома он скруглен) с входной дверью, а рядом – совсем новая скамейка типа садового дивана, толстой железной цепью прикованная прямо к каменной стене. Катя быстро-быстро стирает помаду с губ бумажным платочком.
– Ну вот и прощаться пора. Чтобы вы не терзались, беру всю ответственность на себя.
И припадает к моему рту, прикрыв глаза. Потом поднимает веки и беспощадно на меня смотрит. Никакой слезной водички в океанах, только солнечные блики.
– До свиданья, невинный вы мой.
И выражение личика победительное, как будто именно такого результата она добивалась. Молодец девка! Это надо же уметь так красиво закруглить встречу, чтобы самой выйти достойно из ситуации, и партнера не слишком унизить. Вот сейчас она поднимется на нужный этаж, польет родительские цветы и будет ждать, пока созреет ситуация. Не со мной, так с кем-нибудь другим.
А то, что невинным она меня обозвала, так это даже радует. Значит, не совсем еще пошел я по рукам, как ты утверждала. Нельзя сказать, что нет у меня ни стыда, ни совести. Стыд давно потерял, но совесть кое-какая еще осталась.
Захлопнувшаяся за Катей дверь многозначительно глядит на меня квадратиком кодового замка. Все десять цифр в твоем распоряжении, но пора бы уже знать шифр своей единственной жизни…
А девочка все-таки в меня залезла, засела и в морозном воздухе, и в усах моих своим несложным ароматом. “J’adore”, кажется. Где-то мы с ним уже встречались.
Вот какая теперь жизнь! Сама нас зовет, но – соответствовать надо…
Говоришь: гарем…Хорош гарем, когда он разбросан по всей стране, а частично и за ее пределами.
Вита теперь в Москве. Могу к ней прикоснуться только посредством телефонной связи. Да и то: телефоном у них заправляет дочка, у которой не по годам серьезный и строгий голос. При ней мамочка разговаривает крайне сдержанно и отвечает на вопросы односложно.
Если же удастся застать Виту дома одну, то услышу вслед за звонко-высоким “Алло!” глубинное, низко-утробное: “СКУЧАЮ”. Без восклицательного знака, с равным напряжением в каждом звуке.
Раньше я это слово неправильно прочитывал. Сам я человек довольно заводной, к скуке не склонный. Подумаешь, скучает она! А теперь понимаю, что в женском языке это “скучаю” столько в себя вмещает…
Ничего лучшего женщина тебе сказать не может, потому что стоит за простым словом этим или нечто очень хорошее, или что-нибудь уж совсем обалденное. “Скучаю” может означать: “Все-таки я тебя полюбила”. Или: “Тянусь к тебе всей душой”. А может подразумевать что-нибудь типа: “Хотела бы сейчас лежать рядом с тобой, обнаженная и расслабленная”. И это еще не все варианты.
И главное – я сам постепенно приучаюсь вот так медленно, с кайфом скучать. Старея, мужчина начинает больше походить на женщину. Нет, не в голубом смысле, конечно: надеюсь, повадок кошачьих и манерно-приторного голоска у меня не появилось. Я что тут имею в виду?.. Как женщины умеют прикасаться к другому человеку душой на большой дистанции, так и я в себе вдруг обнаружил такую – пока что для меня странную – способность.
Раньше я не мог спокойно помечтать о любимой женщине. Потому что при одной мысли о ней сразу кровь приливала: та-та-та-та! Труба зовет, победно уставившись в небо. И если мечта тут же не превратится в реальность, неизбежно испытаешь болезненное ощущение.
А теперь проходит постепенно звериная прыть. Память становится спокойной и нежной. Даже тело собственное ощущаю как зеркало чужих, благосклонных ко мне тел. Вспоминаю, чего касались мои руки, что ложилось ко мне на грудь. Раздеваясь в ванной и обращая взгляд на единственного друга, я мысленно его благодарю: “Спасибо, старик, за твои отважные странствия. Ты был первооткрывателем новых миров, а я уж потом углублял твои поиски внутри больших и малых тел, добирался до бесконечно таинственных душ”.
Помнишь, во время первого твоего приезда мы сидели в скверике перед
Сенатом и Синодом. Справа от нашей скамейки была спина Медного
Всадника, прямо на нас глядела арка, ведущая на Галерную. Ты что-то такое говорила о разлуке. Что, мол, отношения между людьми могут продолжаться годами без встреч и даже после смерти одного из них. Я тогда думал: зачем эта мудреная метафизика, если моя физическая рука лежит на твоем физическом бедре, если наши одетые тела так вибрируют взаимно. А ты-то этот разговор не просто так затеяла: предвидела все дальнейшее и его уже осмысливала.
По-настоящему я тебя понял, когда собрал у себя в душе такой вот виртуальный гарем из женских душ. Султан-заочник. Хорошо это, плохо ли – не знаю. Люди талантливые, они душу свою заселяют идеями, проектами общественно значимыми. А я – человек простой, сживаюсь с женщинами и отделаться от них не могу.
Ну что, проведем перекличку гарема? Ты у меня за главную, у тебя пожизненный титул первой любовницы, и от тебя готов терпеть любые финты и издевательства. Вита… Ну что тут скажешь? Вита есть Вита, и я ее принимаю такой, какова она есть.
А с Викой не очень ясно. И связи с ней нет теперь никакой, и после всего, что было, остался я в задумчивом недоумении. Как все же эта молчунья с болотными глазками ко мне относится… относилась?.. Ни разу не сказала “люблю”, все как-то уклончиво и осторожно, по принципу “Я тоже” в ответ на мои неосторожные речи. Ну, еще однажды, как бы между прочим, процитировала свою коллегу по театру, которая про нее и про меня сказала: “Вы вдвоем хорошо смотритесь”. Но это не бог весть что: лично я считаю, что женщина неплохо смотрится в сочетании с любым мужчиной. Только бы не одна оставалась…
Однако… Вспомнилось именно сейчас, как мы летом сидели у нее дома и ели мороженое, шоколадное с вишней. Уже после всего. Подошло время мне уходить, я встал, засобирался. И она вдруг так страстно – не столько мне, сколько себе: “Ты сейчас уйдешь, и я буду есть твоей ложкой!” Если такие женские слова на магнитофон записать, то потом она ни на каком суде не отопрется: стопроцентное доказательство любви. Так ведь?
Ладно, какие и кому, собственно, нужны доказательства? Это уж так, последние содрогания мужской гордости. А в целом я спокоен…
Да, долгими оказались те полтора года, что я с тобой беседую… Но это ведь хорошо, когда на старости лет бег времени не ускоряется, а замедляется?
Далеко еще до конца света. Далеко даже до следующих Олимпийских игр и до новых президентских выборов. И до пенсии мне еще далеко, а потом, глядишь, и возраст пенсионный в России увеличат, разом продлят всем нам молодость. Время не спешит.
Оно все круглее, плавнее, уравновешеннее становится. Ни рывков, ни суетливости, ни скрипа на поворотах. Оно – наше, оно нас понимает.
А самое-то главное – что?
Мы все в эти годы любили… Но, значит, любили и нас.