Этот невысокий стог сена, единственный там, внизу, на противоположной стороне оврага, привлекал внимание всего отряда. Командир сразу оценил его выгодное расположение: со стога можно держать под наблюдением всю лощину, и в случае накопления здесь вражеских войск с него легко дать сигнал о скрытом подходе противника к обороняемой высоте.
Почесав правой сандалией левую ногу, искусанную комарами, командир в большой парусиновой фуражке со звездой внимательно посмотрел на Славика. И все бойцы, поигрывая бесшумными пистолетами, тоже посмотрели — и Леня, и Митька Храпов по прозвищу Храп, и военврач Клава, и остальные. Славик понял, что влип. Прощай теперь и КП, и Сенькин бинокль, и вообще проявление всякой инициативы…
— Гребешков, получай особое боевое задание! — сказал командир, почему-то взяв под козырек и чуть отставив назад ногу. — Пойдешь в разведку. До подхода противника из Щукино займешь пост на стогу, там жердь есть, я видел. Если будут подкрадываться по оврагу, махнешь своей майкой над головой, вот так. — Командир, забыв про серьезность, вдруг вытащил из кармана платок и лично показал, как Славик будет крутить. — Смотри не засни там! Боец Храп займет пост наблюдения за стогом.
— Да-а! — заныл Славик, не теряя надежды переубедить командира. — Будет тебе разведчик, что ли, на войне майкой махать, да?
— Вот чудак! Нет, конечно. Но ведь у нас радио нет, — рассудительно заметил ехидный Митька Храп, довольный, что не ему тащиться по жаре на ту сторону оврага. — Так твоя красная майка заместо рации будет, только зрительно. Понял?..
— Понял, понял… — ворчал Славик, обиженный тем, что ни командир, ни Сенька, его заместитель, даже не вмешиваются в разговор. Потом вдруг нашелся и просиял: — А меня как пить дать заметят и в плен возьмут!..
— Не заметят, — махнул рукой командир. План со стогом он считал уже делом решенным. — Снимешь майку и подберешься к стогу скрытно, по-пластунски…
— По стерне? Голым животом? — прошептала громко военврач Клава и зажмурилась. — А там, в овраге внизу — крапива…
Славик все слышал, и ему от жалости к себе хотелось всплакнуть.
— Ну, ладно, — подобрел командир. — Майку сними, а ползти не надо. Дуй в обход, мимо рощи вдоль оврага… Гребешков, исполняй приказание! — опять взял он под козырек — это у него ловко получалось, а Клава наверняка это заметила.
Славик нехотя дотронулся до правого уха и вздохнул. Затем боец-разведчик Гребешков стянул с себя злополучную майку, скомкал ее и поплелся на выполнение боевого задания…
* * *
Все началось сегодня утром, когда тетя Тася сказала:
— Ну-ка, сними свою ковбойку, я ее постираю. Затаскал совсем — смотреть тошно… Надень вот Валеркину, пока он в походе…
Она порылась в большом сундуке в сенях и принесла племяннику майку с длинными рукавами, пронзительно-пунцовую как недокрашенная футболка. Славик такие не носил — девчоночий цвет какой-то. Это девчонки обожают красное, яркое — напялят и вот носят!.. Но другой чистой не было, а обижать тетю не хотелось. Она ведь сама пригласила Славика приехать из города в Ключевку на каникулы, написала маме письмо, что Валерка укатил на турбазу, ей скучно, а яблоки и огурцы в этом году небывалые, вишня ну прямо «осыпучая» вся. Пусть Славик приедет, она его молоком отпоит, чай, у городских-то такого нету… Нет, никак не мог Славик отказаться от майки, хоть и шевельнулось в его душе в этот момент что-то неясное, неразборчиво-тревожное, вроде какого-то предчувствия. Да и некогда было долго разговаривать. На Еланкином косогоре, за оврагом, его ждали ребята. Сегодня особый день — военная игра с Щукинским пионерлагерем.
Дожевывая на ходу кусок гусятины, с обломком пышки в руке, Славик неслышно несся огородами по прохладной картофельной ботве, щекотавшей ноги. Он торопился к холму, откуда уже доносились возбужденные голоса его братьев по оружию.
Где-то глухо пропел короткую песню сонный зяблик: «Жа-арко, брат». Значит, дождя не предвидится. Когда к дождю, так он поет долго, на разные коленца, словно уговаривает, поверить просит. В это ясное, солнечное утро все складывалось как нельзя лучше, впереди несколько часов интересной игры, настроение у Славика отличное, боевое, правда, стоило ему опустить глаза, как он чувствовал себя не в своей тарелке: руки и живот полыхали пламенем. «Ребята смеяться будут», — думал он…
* * *
Но вышло все иначе. Они и не думали смеяться, они просто воспользовались этой треклятой майкой, чтобы отделаться от него. И даже замполит Сенька Козодоев, тоже из города — приятель, называется! — не заступился. Кажется, он был даже рад, что теперь бинокль только его и командира. А если серьезно — то смех разбирает. Ну какая это боевая оптика — театральный бинокль без одного стеклышка и на веревочке!..
И вообще… Всего-то и вооружения в отряде, что несколько бесшумных пистолетов системы «агапыч» (спасибо хоть счетоводу Агапычу, выделившему на военные нужды приличную сосновую доску).
Правда, и эти пистолетики-то лишь для вида — по уговору с щукинцами игра ведется на хитрость и окружение. Одни похищают штаб, спрятанный в лесу, другие его обороняют. А чтобы не было споров, решили: убитым считается тот, кого первым обнаружит противник. Большая группа признается «уничтоженной», если ее незаметно с разных сторон окружат не меньше четырех человек одновременно…
И все равно чего-то не хватает. Славик наподдал ногой ржавую консервную банку, и та, звякая, покатилась в овраг. Должно ведь у бойцов что-нибудь быть, не с пустыми же руками воевать! Банка и та гремит. Вот ключевские малыши, те играют в войну по-своему, с «гранатами». Наберут у пруда и возле луж комков сухой глины, а то грязи и давай забрасывать ими друг друга из-за укрытий. Славик однажды тоже попробовал. Неплохо. Во-первых, если попадешь — не больно: комок тут же рассыплется. Потом видно, куда попал. Нехитро, а на настоящие разрывы здорово похоже — как начнешь пулять комок за комком, так в том месте мгновенно вырастают маленькие фонтанчики пыли, точно облачка дыма.
Но их, комков-то, не больно напасешься. И чего у нас в игрушечных магазинах не продают что-нибудь похожее — чтоб бросил, а там только фукнуло с дымом, но безопасно, вроде сухих грибов-табаков?
Конечно, старшеклассникам ничего такого не надо, они играют в «ориентирование». У них посложнее — с картами, компасами, с чтением следов… Вот где ловкость каждого на виду. Но ведь не всех же по возрасту принимают в эту игру. А что делать тем, кто помоложе? Глиной бросаться?..
Правда, он, Славик, ни за что не стал бы теперь играть с малышами. Они правил не признают — их «убиваешь», а они присваивают себе новые имена и звания и продолжают тебя обстреливать как ни в чем не бывало. Один кричит, что он уже из госпиталя вернулся, другой — что он пополнение, резерв главного командования… А ну их!..
Сегодня с щукинскими игра по совести, без лишнего крика. Прозевал, врасплох застали — признавай, что убит, уходи из зоны. Увидел первым — победитель. Честно! К тому же посредники есть и тут и там — обмануть не дадут. Да, тут в масштабе отряда тоже очень даже можно высокий класс стратегии показать… Да только что теперь в этом Гребешкову-то, коли он сейчас не на КП, а топает совсем в другую сторону, идет себе плетется по опушке мимо березовой рощицы к тому дурацкому стогу…
Слышно, как в роще поскрипывают тонкие белые деревца, отвешивая друг другу поклоны. Вот ветерок налетел на большую старую березу, растрепал ее возмущенно зашелестевшие гибкие зеленые плети, развеял их в воздухе и, пересчитав на лету, отпустил, умчавшись дальше. Терпкий смолистый запах нагретой листвы смешивается с жарким сухим воздухом, поднимающимся от земли, от увядшей травы. Этот знойный пряный дух сушит глаза, щекочет ноздри, заставляет часто и глубоко дышать, но не приносит ни отрады, ни насыщения. Только и остается, что поскорее снова вдохнуть да выдохнуть, вдохнуть да выдохнуть…
Славик чувствовал себя как пирожок в духовке — его припекало со всех сторон. Как он ни изворачивался, идти приходилось больше по открытому месту, солнце нещадно жгло шею и затылок, и потом очень хотелось пить… Майку Славик надел, махнув рукой на предосторожность. За стогом на той стороне оврага был пустырь, на котором стояло длинное одноэтажное здание из серого и красного кирпича вперемешку, с крохотными оконцами. Крыша строения плавилась на солнце, видно было, как от нее волнами поднимается ввысь раскаленный воздух. Это была дальняя ферма.
Он быстро забрался на верхушку стога по приставленной к нему под углом жерди и огляделся. Сзади — кирпичная ферма, за ней пустырь. Впереди, в нескольких десятках шагов — спуск в овраг, поросший редкими кустиками можжевельника и конским щавелем. Скат оврага изгибался влево и вправо, так что стог, где лежал Славик, находился в центре излучины — отлично просматривалась почти вся лощина. На противоположной стороне оврага, на Еланкином косогоре, по прямой — метров двести, не меньше, среди орешника и молодых осинок в кустах притаились ребята из Ключевки. Где-то там и Митька Храп, не сводящий глаз с этого стога, прожарившегося, казалось, до основания на июльском солнце.
Славик скрутил из сена подобие шапки и пришлепнул к макушке, чтобы не так пекло. От фермы вдруг потянуло с ветром коровьими лепешками и парным молоком. «Сейчас бы неплохо молочка холодненького. Или варенца со смородинным листиком… Тетя Тася, наверное, уже щей наварила…» Славик почувствовал, как его веки слипаются и он куда-то мягко проваливается… Нет! Спать нельзя, хотя это и трудно, в такую жару…
Внизу, совсем рядом, раздался знакомый и в то же время какой-то непонятный звук. Будто кто-то мял толкушкой в корыте картошку да еще приговаривал: «хру», «хру»… Очень это было неожиданно, и спать сразу расхотелось. Славик осторожно, как первоклассный разведчик, не выдавая своего присутствия, бесшумно подался к краю стога и вытянул шею. Фу, ты! Мешали торчащие травинки. Он еще дальше вытянулся. Что-то темное…
Славик вгляделся и обомлел. Стараясь не дышать, он отпрянул назад и с минуту соображал, повалившись на спину. Потом еще раз тихонько посмотрел, теперь уже сквозь былинки. Так и есть! Внизу под ним шевелилась спина огромного черного, в белых пятнах быка. Бык крутил хвостом с кисточкой на конце, как дирижер палочкой, и с остервенением трепал сено, выхватывая его губами из стога целыми охапками.
Это был Амур. Не бык, а зверь, гроза здешних мест.
«Дяденьки-тетеньки, вы что же это, родимые, делаете? — взмолился разведчик Гребешков. — Как же вы такую скотину без присмотра оставляете?! Кругом дети малые… Ведь это не козочка, а бык. Ну и работники! Ну и порядки тут, на этой ферме!..»
Как-то сразу вдруг вспомнились все страшные истории с этим быком. Как два года назад Амур артистов в Свинячий пруд загнал и вместе с ними лично массовика Огурина… А однажды он прицепщика Афоню чуть до смерти не загонял по полю — вот это да… Проходил себе мимо обедающих трактористов и вдруг, озверев, поддел рогами ящик, на котором за секунду до этого сидел Афоня Чумовой, и так с ящиком на глупой башке гонялся за ним целый час, пока Афанасий не догадался тикать к лесу. В другой раз отдавил пастуху ногу, распорол плечо. Ключевские бабки говаривали, что на совести этого ирода немало недобрых дел.
Выпустили его, нашли время! Вот влип… И зачем он, Славик, только приехал сюда, в эту дурацкую Ключевку! Чего он тут потерял? Уж лучше сидел бы дома, в городе, в читалку бы ходил, «Библиотеку приключений» дочитал бы…
Как же он забыл про свое правило?! Ведь он, когда ездил в деревню, никогда не брал с собой даже пионерского галстука. Во-первых, зачем он в деревне? А во-вторых, на красное бросаются быки и частично коровы — это он узнал еще во втором классе. Однажды, когда он выезжал со школой на экскурсию в колхоз, он очень переживал, что пришлось поехать в галстуке. И прикрывал его незаметно, идя по деревне, — то рукой, то букетиком ромашек, специально собранным. Так, на всякий случай. А учительница еще заметила и говорит: «Гребешков, ты чего руку на груди держишь, словно арию петь собрался? У тебя горло болит?» Пусть говорят что угодно, но когда Славик поравняется со стадом, а на нем что-нибудь красное или оранжевое — галстук, лента, значок, — всегда ему как-то не по себе, хочется сделаться таким маленьким-маленьким, незаметным… ну, как эльфик или жучок какой…
А он и есть маленький… Пусть эти матадоры и пикадоры в Испании с быками дерутся, а он не нанимался! Только вот что делать с заданием?.. Может, рискнуть все-таки и махнуть майкой, если щукинские пойдут оврагом? Махнуть один-единственный раз, а там пусть кричат, что не видели… Да нет. Ее ведь теперь и не снимешь незаметно. Быку и одного раза достаточно, чтобы увидеть. Быки, они глазастые! Амур сразу в атаку кинется. Что делать?
Ой! Вроде стог набок кренится, а у меня уже и плечи и грудку видно. Амур вот-вот заметит — и тогда конец.
Славик вздохнул, представив во всех деталях страшную картину: сначала Амур в мощном прыжке свалит беззащитного ребенка на землю, потом подденет на рога и уж после этого, сбросив бездыханное тело себе под ноги, растопчет уродливыми копытами, каждое размером с чайник… Что ж, Муха первого сентября ох и рад будет, скажет учительнице, что Гребешков, мол, ау! — нету его больше, закопали; теперь, мол, я буду вместо него. И сядет на его, Славика, место, рядом с Леночкой Французовой…
Славик еле сдержался, чтобы не всхлипнуть. Однако что же это он так беспечен? Его наверняка все еще видно.
Он зарылся в сено по самый подбородок, скосил глаза влево, вправо. Теперь даже если бык взмахнул бы крыльями и взлетел, то и сверху он не разглядел бы красную майку.
Между тем Амур времени не терял, проклятый. Он уже основательно подъел один бок у стога, и тот вот-вот грозил завалиться. Да какой это стог?! Стожок, копна какая-то, даже не копна, а копешка несчастная. «Не могли побольше сена сметать! — злился притихший Славик, обливаясь потом. — Вот погибну здесь, никто знать не будет…»
Постепенно мысли разведчика Гребешкова вернулись к его боевому заданию… Ребята сейчас сидят и надеются на него, как на самих себя. Правда, Храп свободно может и прозевать его сигнал, но Славик не до конца уверен в этом. И вдруг его осенило: а может, щукинские и не пойдут оврагом-то. Вот чудак я! Чего раньше времени в панику ударился…
Да, но почему Амур здесь? Спрашивается, ему что, травы кругом мало, что ли? Или его на ферме не кормят? Он же авторитет колхоза подрывает. Нет, наверное, кашку любит. Разбирается, дрянь, — вон ее в стогу сколько, а на лугу уже не растет, скосили…
Каждый раз, когда бычья морда в поисках душистой кашки таранила качающийся стог сена, Славик вздрагивал как ужаленный, ожидая торжествующего рева, означающего, что тайник обнаружен. Он переводил дух только тогда, когда Амур жевал и наступало относительное спокойствие. «Когда же он насытится, наконец?!» — Славик мобилизовал все свои скудные познания в биологии, но вычислить средний рацион жвачного животного не сумел. «Эх, даже не могу научно определить, сколько съедает взрослый бык», — укорил он себя.
Скоро началось самое неприятное. Щукинские пошли все-таки оврагом. Славик до последнего момента надеялся, что они пойдут стороной, но противник был не дурак и сам видел преимущества скрытого подхода к высоте… Вот поодаль уже последний мальчишка из арьергарда щукинцев, карапуз не старше семи лет, прячась за метелки можжевельника, сполз на животе в овраг, оставаясь невидимым для Митьки Храпа. «Сосредоточились… — подумал Славик. — Сейчас начнут оцеплять косогор и поползут вверх…» Наконец, настал момент, когда кромка оврага заслонила от Славика щукинцев. Значит, теперь и нападающие не видят сигнальщика — самое бы время подать знак Митьке, да…
Амур проклятый! Что делать? Каждая секунда дорога. Ребята ждут, думают — раз нет сигнала от стога, значит, в овраге все в порядке, значит, надо ждать нападения только со стороны леса. А тут им в спины: бах! бах! вы убиты!.. Предатель я… А как же сборы? Про решительность, храбрость и все такое? Про мужество и как его в себе воспитывать… Да-а! Теории все это! Сборы сборами, а бык-то — вот он, рядом, живой, а не теоретический, и рога у него весьма практические. Амуру чихать на все сборы и разговоры, у него один лоб что твой холодильник, двинет так, что и вставать уже нет надобности… Эх, зачем я, дурачок, согласился пойти в разведку — сидел бы сейчас на КП, командовал бы получше Сеньки. А сигналил бы кто-нибудь другой…
Почему-то Славику вдруг стало очень гадко, противно и нехорошо, будто за пазуху ему налили болотной грязи. Он даже вроде бы увидел себя со стороны, как в телевизоре, чего с ним раньше никогда не бывало. Какие-то отвратительные воспоминания, нерадостные картинки вдруг ожили в его голове… Вот он привыкает уступать всем дорогу. Гуси идут — он норовит заблаговременно перейти на другую сторону улицы. Да нет, что вы, не боялся он их никогда, а просто так — на всякий случай. Собака незнакомая бежит на; встречу — и мальчик, удивительно похожий на Славика, с таким же зализом на лбу, быстро сворачивает в совершенно ненужный переулок — так, на всякий случай. А теперь вот бык… Вдобавок Славик вспомнил, как он вместе с ребятами смеялся над малышом, который, завидев свернувшегося в калач сонного щенка, держась за мамину юбку, битый час допытывался: «А эта бабака кусачая?» Да, теперь и Храп, и Леня, чего доброго, изобьют его, Гребешкова, и будут правы, и сдачи не дашь — не за что…
Славик только на секунду представил себе, как «весело» пройдет у него остаток лета в Ключевке, когда любая сопливая девчонка будет показывать на него пальцем и скажет: «Ну и трусишка, даром что городской!» — и какая-то пружина вдруг вытолкнула его из сена, подбросила в воздух. Еще не отдавая себе отчета в том, что происходит, он вдруг тут же почувствовал, как с его плеч падает огромная тяжесть, как он распрямляется, освобождаясь от чего-то постыдного, неприятного… И победный крик, еще полный страха от содеянного, крик варварский, первобытный, но торжествующий, полетел к жаркому безоблачному небу:
— А-а-э-е-и-ы-о-у-о-а-а!..
Размахивая над головой огненно-красной майкой, с былинками и репьями в волосах, Славик Гребешков, стоя на верхушке стога, чувствовал, что уже теперь, когда еще ничего не кончилось и неизвестно чем кончится, когда еще только начиналось самое страшное, он может прямо смотреть ребятам в глаза, быть с ними на равных и вообще ни от кого не зависеть. Но теперь, когда он был готов к самому худшему, на него никто не нападал и это его озадачивало.
Он не сразу решился посмотреть, где Амур. Славик оглянулся и… чуть не задохнулся от возмущения, увидев, как съежился некогда могучий и грозный бык. Подняв хвост трубой, перебирая ушами, от стога удирал рысью черно-белый теленок. За ним длинной змейкой волочилась по траве веревка… Славик как-то странно зевнул и, повалившись в сено, захохотал.
…Через два часа, когда был подведен итог военной игры и побежденные, ребята из Щукинского пионерлагеря, сидели вместе с победителями на поляне и смотрели небольшой концерт самодеятельности, к Славику Гребешкову, который успел к этому времени слетать домой и теперь стоял, прислонившись спиной к березке, в своей любимой зеленой ковбоечке, подошли Храп и командир, теперь уже — бывший.
— Молодец, Гребешок, — пожал его плечо Митька Храп. — Все неплохо получилось. Только зачем ты орал-то, чудак? Правда, они с перепугу заметались, и тут наши из лесу подоспели… Но чего ты кричал как оглашенный? В разведке разве кричат, а?
Славик молчал. Да и не мог бы он никогда это объяснить. Он лишь хотел возразить, что в настоящей разведке и майками не машут, но передумал, решил уклониться от разговора.
