Однажды в Англии случился потоп. Потоп такой силы, что островок сей (Англия) ушёл на десять метров под воду. Выжил в сей истории только один человек. Это был Гарри Поттер, прославившийся до этого в романах утонувшей вместе со всеми англичанами Джоан Роулинг. Гарри Поттер, не удивляйтесь, это – реальный персонаж, человек и сейчас ему двадцать один год. Как он спасся? Да просто умотал накануне потопа в одну из своих волшебных стран, погонять в квидич там или в прочую х*рню. Как же он расстроился, когда, вернувшись в Инглэнд, обнаружил момент, что Инглэнда нету и нет Джоан Роулинг, а значит некому будет писать продолжение его похождений и дать ему средства к пропитанию! Но! Теперь о его приключениях буду писать я.

Глава №1

Началось всё с того, что я мыл посуду и в прихожей зазвонил телефон (интересно, вообще, что ещё могло зазвонить в прихожей! Интересно, вообще, у кого что звенит в прихожей!!) – нет, нет, на самом деле, всё началось за час до этого, когда по ящику передали про Англию. Ну кто, кто же ещё мог позвонить мне тогда, мне – главному замдиректора Миграционной службы? Кто?

Если вы смешаете две части коньяка с тремя мари*уановой настойки (немецкий импорт, кстати) и ещё одной частью кленового сиропа, возможно… Нет, вы смешайте! Гарри Поттер позвонит и вам. Но если подумать, вдуматься, господи! Единственный гражданин не существующего больше Соединённого Королевства ищет убежища в России. От воды, что ли, убежища? Почему бы ему не поехать, а – простите, полететь в ступе, например, в США? Там бы ему, наверное, уж легче было бы выразить свои мысли. А?

– Коспотин, не фешайте труппку, плиз! Это Хэрри Поттер Фас беспокойт! Правд, правд, из книжки! – произнёс некто на ломанном русском, когда я снял таки трубку.

– Не Моку ли я попрОсит Вас о приют в Фашим стран? Моя страна больше нет.

Конечно, конечно – Гарри Поттер! Он мог и не представляться, кто же ещё скажет: «ПопрОсит Вас о приют»? Английский чувак, блин! И ещё, честно сказать, я был польщён, так – по российско-имперски, по старомодному – польщён. Единственный гражданин Англии!

Мне кажется, что ещё не все читатели до конца убедились в том, что Гарри Поттер – реальная фигура. Что же сказать им? Идите на х**, товарищи! Мы с этим Гариком, как он приехал, три месяца, не просыхая, беленькую глушили. Так что он мне, как сын родной. А я за ребёнка своего, если что, порешу и вам ни выезда из России не будет, ни въезда. Потому, что я решаю. Я эти вопросы решаю. Главный замдиректора Миграционной службы России. Уясните это себе и отбросьте последнюю тень сомнения в подлинности, действительности описываемого здесь.

Его приезд в Россию пришёлся на дождливый июльский вторник. Я поехал в Домодедово, чтобы встретить Гарри лично. Меня предупредили (как будто я – полный идиот, блин, козлы!), что никакого самолёта из (затонувшей, блин) Англии не будет. Но я знал. Чутьё какое-то подсказывало, что ехать нужно туда, в Домодедово. К шестнадцати, ноль-ноль.

Нет в мире ни одних часов, которые хоть иногда, хоть капельку не врут. Я ОПОЗДАЛ НА ПОЛТОРА ЧАСА, ГОСПОДА. Бывает. Когда я вышел из автобуса в Домодедово, было уже семнадцать тридцать. Быстрым шагом направился я к терминалу прилёта с букетом орхидей в руках. Пусть не думает, дурень, будто орхидеи только в Англии растут!

«Follow the red car», – вот, что было написано в записке-наклейке на входной двери номер шесть. Я знал, где искать. Так, значит, поедем за красной машиной. Надо ещё найти тут красную машину. Неужели, вот эту пожарную машину он и имел в виду? И куда я за ней приеду? На пожар?? Просушиться что ли Поттер хочет?

Глава №2. Пожар

Как уже можно догадаться из названия этой главы, я действительно приехал на пожар. Горел жилой дом на Ставропольской улице. Ах, Москва, как же ты мне нравишься своими пожарами! Своими пепелищами как ты мне мила! Я стоял и плакал от счастья, как ребёнок, которому дали коробок спичек и пистоны. И вот, когда я докуривал третью сигарету, я услышал голос за спиной, всё тот же ломаный русский: « Фы, пыть может, коспотин Шемин? (ДА НЕ ШЕМИН Я, А Щ, Щемин!!!!) Тофольны срелишем?» Я бросил окурок, обернулся в прыжке (так я был доволен) и закричал: «Гарик!!» На мой крик отозвался какой-то х*р из горящего окна третьего этажа: « Люся, я ещё жив! Это я виноват, нечего было курить в постели! Пропадаю теперь!!» Но никакой Люси тут, внизу, не было. А зато был Гарри, Гарри Поттер, самый настоящий.

– А как ты узнал, что здесь пожар? – спросил я.

– Можн по-английск? – измучался на нашей мове, видать.

Я кивнул. И даже ещё раз кивнул, поклонившись в пояс, для пущей убедительности.

– Do you see this ring? – he showed me his thumb.

А, ну-у, на самом деле показал (showed) —то он мне большой палец (thumb) по-русски, я случайно так написал, но исправлять неохота. Сейчас всё переведу, а вы учите, учите язык не существующей страны и ещё половины мира! Он сказал, значит: « Видите ли Вы это кольцо?»

Кстати у англичан прикольный язык такой, у них что «ты», что «Вы», что «вы» (множ. число, например), всё одно – «you». По-моему – идиотство.

It provides me with knowledge of different things that happen in the different places I am in.

А сейчас он сказал, что мол кольцо это снабжает его информацией об разных штуках, которые творятся в разных местах, где он находится.

– When I understood that I got no Fatherland no more and I should move to Russia, I said on my secret language the word «Moscow» to this ring and now we can visit any fire in this city. Ain`t it cool?

А сейчас (ух, наговорил!), а сейчас он сказал: «Когда я понял, что у меня больше нет отцовской (?) земли и мне нужно двигать в Россию, я сказал на своём секретном языке слово «Москва» этому кольцу и теперь мы можем посетить любой пожар этого города.

Я не стал выяснять, почему всё же, выбор России в качестве пристанища оказался для него столь очевидным и что за секретный такой язык он знает и даже не интересно мне было, как он прознал о моей пиромании, я просто закричал: « Лец гоу!!» «Поехали!!», то бишь.

Глава №3

Главное различие между русскими и англичанами, это любовь одних и настороженное, а иногда даже и предвзятое, отношение других (их, этих англичан поганых!) к водке. Я могу гордиться тем, что уничтожил это препятствие к дружбе российского и великобританского народов. Так как на третий день своего пребывания в России (и в моей трёшке на Ленинском), Гарри или Гарик, как уже сам он себя называл, всё-таки пропил мне своё волшебное кольцо, с тем условием, правда, что я не буду пытаться изучить его секретный язык. А секретный язык он раскрыл мне через неделю, когда кончились те фунты, что оставались у него на хлеб. Да, дорогой в Москве хлебушек! А будете знать, как белым помогать, интервенты х*ровы! И, знаете, господа, с освоением этого языка, передо мной, и на работе, и в личной жизни открылись прямо-таки потрясающие перспективы. Я подсказал («по секрету») своему непосредственному и единственному начальнику, какие нужно внести изменения в личном составе и в кадровой политике ведомства, что буквально убрало всех возможных конкурентов и претендентов на моё кресло далеко в зад. Клавка делает всё, что я ни пожелаю и в постели, и на кухне и не возражает больше против моей интрижки с Мариной. Красота!

Гарик пил с непривычки страшно. Запойный оказался. Такой молодой, волшебник, а пьяница! Чему их только в Британии учат? Ах, да – учили! Секретным языкам?

Why my glass is so empty again? – вопрошает опять на своём.

По-нашему: « Почему мой стакан так пуст опять?» – хороший вопрос!

Наливаю ему. Но! Только треть или четверть тары. Во-о-от, та-а-ак, правильно!

– За Россию!

Глава №4

Теперь, мне кажется, я начинаю понимать, почему он в Москву приехал. Почему именно – в Москву. Это весьма замечательный момент – я НАЧИНАЮ понимать. Когда я это ПОЙМУ и разберусь в этом окончательно, я изложу всё это здесь, на бумаге. Как поёт Валера Сюткин: «Дай мне этот час, дай мне этот день, дай мне хоть один шанс, ты не уснёшь, пока я рядом!» Наш чувак! В-общем, у Гарика кончились все обычные и волшебные (это которые тайком возвращались к нему, пока я не освоил азы его секретного языка) деньги и перешёл он на долговое содержание. Отпускать его из своей квартиры мне не хотелось, ведь не только собеседник, но и интересный собутыльник сидел с пустым стаканом постоянно теперь за моим кухонным столом.

Harry, tell me, please, once more the story of The Secret Chamber, – спикаю я с ним, а сам по-русски, если бы попросили уже и лыка б не связал.

Да, да – перевожу: «Гарри, расскажи мне, пожалуйста, ещё разок историю про Тайную комнату». Начнёт и давай – всю ночь сидим, этот по четверть стакана, бла-бла-бла и дядя московский начальник в подтяжках на голое тело. Иногда с нами ещё и Клавдия, жена моя. Но я ей после свадьбы объявил на питьё табу. Застукал с шампанским, к подружке она ходила и так отделал, что у неё до сих пор шрам над верхней губой. Нельзя! Нельзя бабам пить! Так – постоит, посмотрит, чего ещё, какой антрекот не успела за день приготовить и баю-баю, в кладовку. Скажете, сурово? А вы поживите с такой, простите, сукой пятнадцать лет. Денег в дом не приносит, с Мариной моих отношений (явно!) не одобряет, пусть не возражает, воздух не портит… И вот, как-то задумался я о своей «ненаглядной» в очередной раз и пришла мне мыль нашего Игорька, нашего Гарика женить.

Глава №5

Нет, нет и не надейтесь, не пойдёт тут речь о свадьбе Гарри Поттера. Просто мысли о женитьбе, завершившие главу №4 заставили меня вспомнить об одном неприятном и даже где-то – позорном происшествии в моей жизни, о свадьбе Борьки Каюмова с (где он только её взял) обезьянкой, тьфу – с негритянкой. Было мне тогда, как сейчас помню, двадцать пять и о своей свадебке я тогда, на студенческие-то (второе получал) доходы, да с такими нищими родоками, как мои и не мечтал. Было это, дай Бог памяти, пятнадцатого ноября 1977го года. Шёл то ли дождь, то ли снег, дул пронизывающий ветер. Невеста стояла посреди не отапливаемого (авария, вроде) помещения ЗАГСа в кроличьей шубе и дрожала. Не дрожала – тряслась от холода. Со мной на свадьбу со стороны жениха пришло ещё трое молодых людей, а всего в зале было человек двенадцать, не больше. И из них невестиных гостей один человек всего, её мама, которую по этому случаю выписали то ли из Камеруна, то ли из Зимбабве. Я на этой свадьбе впервые в жизни напился, впервые в жизни обкурился марихуаной и сделал ещё одну нехорошую вещь, о которой я вам не расскажу. Такая она плохая.

Глава №6

Чтобы осуществить свою задумку (о женитьбе Гарри Поттера), мне пришлось подключить Интернет. И Контакт (ну знаете!) И ещё познакомиться, встретиться и даже – переспать (ну, а почему бы и нет?) с тридцатью (или больше?),как я их назвал, «конкурсантками». Конечно инглиш у всех почти оказался неважнецкий, но некоторые не умели даже пудинг приготовить, не то что там. Кстати, вот эти, которые с пудингом не справляются, они в постели самые охренитительные, да. Уже месяц, как Гарри жил в долг у меня и, чтобы, даже не то, чтобы вернуть израсходованное, а чтобы товарищ англичанин человеком себя чуть почувствовал (а то – жалко смотреть уже прямо) вот, именно за этим хотел я его выдать, тьфу – женить.

И что же? Да, расскажу сейчас, как наша Катюха нашлась. Надоело мне по этому сраному Контакту шариться и решил я гульнуть на ихний, зарубежный Фэйсбук. Но опять же, с целью отлова москвичек. И даже не успел я первый запрос на дружбу отправить, как приходит мне сообщение (она, Катюха на мой профиль клюнула!) дескать, давай, встретимся и приезжай туда-то, я дома одна. Взял пистолет свой (травматика, а пистолет, так что – не скажите!) на всякий случай, кольцо Гарькино надел, сказал ему на секретном языке «бл*ди» и поехал.

Глава №7

Отвлекусь всё же, с целью посмаковать, от истории с Катюхой и перепишу сюда историю, которую я нашёл в дневнике своего, школьного ещё кореша, Коляна, который (дневник) он мне завещал, пока болен был (пух его праху!) ещё раком яичек. Забавная история! Называется:

Зорька.

Один вызов остался на сегодня. Требуется акт трубочиста для подключения газовой колонки. Обычное дело – проверка тяги прожиганием газеты в прочистном кармане, возможно – небольшая прочистка. Прочистной карман – это такое отверстие в стене под вводом (входом) патрубка газовой колонки в газоход (ну – канал!), прикрытое дверцей (как зольник у печки) или крышкой наподобие бидонной. Ну вот. Иду по улице. Я не опаздываю, хотя уже седьмой вечера (сегодня просто много было заявок, блин), иду себе по Киевскому проспекту и слушаю Милен Фармер в наушниках. Блин – звонок посередине песни! Что же, заявка переносится на завтра… Домой – есть – спать.

Поспать не получилось, пришла подруга Лена (хорошо ещё – не Катя!) и мы полночи разговаривали, а потом легли в постель и… ну вы представляете… Она красивая, конечно, не уходило бы ещё столько на неё времени! И вот, кажется – в восемь утра, лежим мы на кровати, курим, стряхивая пепел на пол и звонит снова мобильный… звонит тот самый последний вчерашний клиент, Алексей. Звонит напомнить о нашем уговоре на десять утра. Как мило! Вот сейчас всё брошу и бегом на Киевский проспект опять. Вот прямо через пять минут я так всё же и сделал – бросил всё и побежал (ну – пошёл) на Киевский. Я живу недалеко и это хорошо. И я ему сразу же сказал, что на вентканал на кухне (вентиляционный канал) нужно установить решётку, чтобы было, как положено, чтобы ворона мёртвая с крыши не свалилась или кирпич какой шаткий не жахнул вдруг в кастрюлю. И вообще, есть такое правило, что на вентканалах должны решётки пластиковые быть установлены.

– Это невозможно, – и видно было, что Алексей огорчён.

– Ну, не видать Вам тогда акта, мойтесь холодной водой, – я ему в ответ.

– Видите, у меня под вентиляцией полка висит?

– Ну?

– На полке стоят два блюдца: с водой и кормом.

– Так, – для попугая, что ли? не люблю попугаев.

– Как бы Вам сказать, у меня живёт кошка, на чердаке живёт.

– Отлично, пусть живёт, – и что ж она по вентканалу что ли на водопой и кормёжку шастает?

– И эта кошка, Зорька, каждый день по вентканалу этому на водопой и кормёжку шастает…

– …, – блин!

– Решётка не может быть установлена, так как, в противном случае, кошка погибнет.

– А что же, на чердаке в канале дыра?

– Я думал, он там кончается…

– У Вас есть ключи от чердака? – повезло, так повезло!

– Нет, нету…

– Я Вам перезвоню, – сказал я уходя, зная, что этого не случится.

За такие случаи, когда найдётся (работа для бригады ведь всей!) такой недостаток в доме – брешь в канале, полагается премия. В итоге, через неделю я подарил маме позолоченные бигуди, как она хотела. А кошка Зорька? Зорька живёт на даче у моего начальника, очень она ему понравилась. На даче всё можно – хочешь дырку пробей на чердаке в вентканале, хочешь – кошку пристрой по каналу шастать… А что – неплохой аттракцион на даче! Была б у меня дача – то же самое бы сделал. Вот такая кошка.

Глава №8

Приехал я к Катюхе на хату. Пока добирался, подумал, вот ведь стерва, меня, шестидесятилетнего старика заставлять по ступенькам топать. Лифта в доме нет, а жила она на седьмом этаже дома №8 по Шипиловской улице. Ничего, кстати, симпатичная улочка. И не пожалел я, что поднялся. Сговорчивая оказалась и по-аглицки шпрехает, а на кровати такие номера выкаблучивает, что Мадонне и не снились! Клад, а не девушка. Ну вот и, после третьего раза, я и говорю ей, не хочешь, дескать, замуж за Гарри Поттера? Другая бы у виска покрутила, а у Катюхи детская мечта сбылась. Она, оказывается, с первого фильма о нём мечтает. Прямо педофилия какая-то! Дожрали шампанское, ещё разок наскоро перепихнулись и отвёз я её к Гарику, к себе домой. А тот, сидит всё на кухне за столом и пялится на пустой стакан. Я сказал Катюхе, чтоб подождала в коридоре, захожу на кухню и хлобысь – шампанского в пустой стакан!

Let me present your future wife, – I said.

«Позволь представить тебе твою будущую жену», – я сказал. Этот – ноль внимания, а стакан уже снова пустой и слизывает, что на стол пролилось. А потом такую, вот иначе не скажешь – по-английски, противную рожу скорчил и заявляет:

This is not vodka.

Это не водка – типа. Ну объяснил ему на ихнем, что шампанское русское в иные моменты не хуже водки бывает и что момент сейчас как раз такой, девушку я ему привёз из сказочной страны, наподобие тех, по которым он прежде шарился.

Только «Ка» успел я сказать, а Катя уже влетела на кухню. Узнала, конечно, сразу своего героя да как набросилась с поцелуями. Ну что делать в таком случае девственнику (точно – не мне!), прощаться со своей целкой, видимо. Так что, вышел я из кухни (предварительно, за молодых, глотнув ещё шампусика), запер свой флэт, как говорят британцы, на ключ и поехал к Марине.

Глава №9

На пятый день после этого, молодые расписались. На свадьбе Гарика (прости, Гарик!) я повторил свой гадкий, пусть и не в такой жёсткой форме, поступок, так и не описанный ранее и переспал с невестой. Да, с годами я стал мягче и мне им туда уже не хочется ничего засовывать, кроме, конечно, того, что требуется (вроде как, ещё, пока). Я отправил их, разменяв в турагенстве волшебную десятку, на две недели эконом-классом в Минск. Даже у нищих должно быть свадебное путешествие, у нищих пар. Дал денег для тёти Маши. У меня в Минске тётя родная живёт. Передал ей денег, чтоб она их чем-нибудь там две недели кормила, плюс за свет, за воду.

Прошло время. Прошло время и, так как в сказочных странах не учат, видимо, детей предохраняться, Катюха залетела. «Ой, – кричит, – не лапь ты, Гаврилыч (это она мне – „Гаврилыч“!), пальцАми потомство легендарного Гарри Поттера!»

– Алкаш он легендарный! Лучше б ты его пнула, чтоб он работу какую поискал, англичанин долбанный!

И всё чаще злить меня (а жили они всё ещё у меня) она стала. Так то так, но и Гарик изменился. За столом уже реже сидел и на стакан на свой (чего прежде не бывало, чтоб на наполненный) только на наполненный глазел.

Nikita Gavrilych, let me tell you the truth. Don`t you know that not England, but Russia mostly doesn`t exist in this world. Old English island is buried by the ocean, but the former lands called Russian Federation no longer wear this name. Cause it`s New England now! И как ударит кулаком по столу, что стакан возьми, да завались на бочок, да покатись, стремясь к вечному покою, по столу, да упади, да разбейся вдребезги, секс ему что ли мозги вынес?

Перевожу заявление Гарика: «Никита Гаврилыч (это я), позвольте мне рассказать Вам правду. Знаете ли Вы, что это не Англии, а России больше нет в этом мире. Старый английский остров похоронен океаном, но земли, в прошлом называвшиеся Российской Федерацией, не носят больше это имя. Потому, что теперь это – Новая Англия!

Действовал бы на него (ведь он его собственный, блин!) его секретный язык, я бы ему сказал, что он должен сделать. Пригрел ублюдка! Что ж? Взял литруху и пошёл в гостиную телик зырить. Включаю, а там – бла-бла-бла, по Гарри Поттеровски и, знаете что? А на всех каналах такая х*рня, только – по-английски. Ну, думаю, колдун постарался, пока я спал, антенну подкрутил. Звоню мастера вызвать. А мне: «Your speech is misunderstandable. Please, speak English!» («Ваша речь непонятна. Пожалуйста, по-английски говорите»). Высказав на языке Шекспира всё, что я по этому поводу думаю, я осушил залпом сразу треть бутылки. России пришёл п****ц, видимо, товарищи. Так подумал я, ибо понял, что дело не в антенне там какой-то и что осуществился некий коварный план и что п****ц не только России, но и, в частности, мне.

Глава №10

Я осознал, как факт, что должен что-то делать, нужно как-то бороться с обрушившейся напастью. И, так как противника нужно знать в лицо, отправился в книжный за первым (для начала) томом покойной (или – не покойной?) миллиардерши Джоан Роулинг. И, знаете что, книг на русском, равно же как и англо-русских словарей, в магазине не нашлось. Всё же, взяв эту писанину в оригинале, побрёл я печально (бросил даже на углу свою «Волгу») домой. Дело в том, что английский я, конечно, знаю и понимаю, но, вот чтобы книги читать – это вряд ли, тут я, братцы, пас! Надежда оставалась только на то, чтоя найду дома словарь. Гарри Поттер, два литра водки, беременная Катюха и все словари, какие у меня были, исчезли в тот день навсегда из моей квартиры.

Глава №11

Гарри Поттер поднялся на чердак дома №38 по Соловьиному проспекту. На его свитере и брюках налипли шишечки вездесущего репейника, пока он болтался по Битцевскому лесопарку в поисках беззащитного зверья себе на ужин. Не поймав никого, он решил снова довольствоваться жарким из чердачных жителей – голубей, коих в Москве, как и в любом другом городе, водится в избытке. Но, не поймав и их и выругавшись крепко по-английски (естественно), Гарри побрёл к выходу. Но дверь была закрыта. Так закрыта, что никакая магия на неё не действовала. Никак не удавалось поймать ни одного голубя. Никак не удавалось открыть проклятую чердачную дверь. Прошли сутки. Гарри Поттер решил позвонить своей жене (благо, аккумулятор ещё держал), Екатерине.

– Страфстфуй, торокая!

– Where are you, silly scarecrow?? Why, in the name of all God`s hells, don`t you fuck me right now?!

Перевод Катькиных слов: «Где ты, глупое чучело гороховое?? Почему, во имя всех Божьих адов, ты не трахаешь меня сейчас?!»

– Because i`m locked in the garret somewhere nearby the forest we were walking in week ago. My magic is useless to open the door that is locked! And I am hungry, stupid pigeons are defter than me! Come and save me, please!!

– F*CK OFF! – она бросила трубку.

И, КОНЕЧНО, ПЕРЕВОД ВЫШЕНАПИСАННОГО:

– Потому что я заперт на чердаке где-то возле леса, где мы гуляли неделю назад. Моя магия не в силах открыть эту запертую дверь! И я голоден, глупые голуби ловчее меня! Приди и спаси меня, пожалуйста!!

От***ись! – she hang up.

Жаль, конечно, Гарри Поттера, Гарика. Но мог ли он выжить со своей долбанной магией в такой стране, как наша? Вряд ли. Так что он, по милости ЖЭКовского техника Рубановой, подох с голодухи на засранном ловкими голубями столичном чердаке. В тот же миг Россия перестала быть Англией и всё вернулось на круги своя. Никита Гаврилович развёлся со своей полусумасшедшей женой, продал квартиру (жену он сдал в психушку предварительно) и переехал к любовнице Марине, в Жулебино. Оттуда до работы было далеко и он ушёл на пенсию, устроив перед тем увольнение десяти сотрудников Миграционной службы, включая своего непосредственного начальника. Ах, да чтоб он сдох, да как-нибудь погано, скажет, всплеснув руками читатель. Но, я думаю, что призванный писать жизненно, я обязан, ну пусть это будет один-единственный раз, в этот раз не заканчивать повествование хэппи-эндом. Вот так. Вообще, тут как-то маловато положительных персонажей получилось. Я, от всей души, желаю их вам встретить прямо сейчас, когда вы закроете эту, и невесёлую и глупую книжку. Выходите гулять!

In in

Началось всё с фотосессии. Нет – с пластилина, просто шёл по улице и лепил-собирал пластилиновых героев, как радугу (в том же цветовом порядке) для отправки их в Африку. Детям. Или просто кому-нибудь в дар. Последние едва влезли в коробку и были уже совсем не радужные и какие-то… страшные. Но зато я дома. А мама уже проснулась и спрашивает, что делать со старой хризантемой? Так как дело было во сне, я и не заметил и не помнил, что приволок ей новую. А хотел прокрасться незаметно! И вот, значит, под эту песню «OUT OF THIS WORLD» (THE CURE) я и начал снимать. Лужи во дворе нашего огромного дома и расставленные вокруг них пластилиновые фигуры, людей (неожиданно), игры наших такс, молодых и старых, всё подряд. И вот, значит, под эту песню или фотоаппарат перенёс меня, словом, оказался я в другом мире, где чудачество не возбраняется. А раз так, подумал я, поднимусь ка на второй этаж. Там, конечно же, столярная. И к длинному столу, во всю комнату, прикреплены мои будущие крылья (вариант прикида), «V» —образные, нет – «A» – образные деревянные конструкции, которые с невероятной лёгкостью были мною демонтированы и тут же примерены. Но фотографировать, даже сознавая всю свою теперешнюю фотогеничность, было уже не с руки. А когда я спустился вниз, по пути набросив на свои деревянные плечи какой-то плед, я встретил там внизу одну свою старую знакомую, даже можно сказать – подругу. Она там, скромно так, жила. Я стрельнул у неё сигарету, одну из тех, что она нахваливала. Бери, мол, они с кокаином. Но все знают, с кокаином сигарет не бывает и я сказал ей, что это – всего лишь ароматизатор. Привычно отломив фильтр, я протянул его ей, там и вправду был какой-то порошок, но вряд ли – кокаин. Да вообще, когда я спустился вниз, всеобщий или же, просто-напросто, мой приход явно ослабел. Пластилиновые фигуры, которые я повсеместно наставил, которые так прикольно было снимать, исчезли и их заменили компании, развлекающиеся игрой в какие-то счёты. И вообще, пока за нами не погнался папаша с кривой тяжёлой шпагой, было довольно скучно. а тут выясняется, что я – собака, что у меня есть брат, истинный герой этой истории, что он влюблён в некую Татонку и мечтает покинуть отчий дом. И ещё хочется добавить, что если бы не было всё так бессвязно, то я рассказал бы уж конечно поподробнее о нашем бегстве и о том, как на папашу вылился весь эликсир молодости и он превратился в щенка, а мой братец удрал-таки к Татонке. Но я не помню! Не помню связующих подробностей.

Zakaty

Pil pivo I vyigral s druzjami poezdku v Moskvu na Novyj god, v kvartire s dvumja izvestnymi reghissjorami poprazdnovat`. No u menja byl plan v polnoch uliznut` k svoej moskovskoj podruge. Улизнул бы, но так нализался, что забыл дублёнку в гостях, а в ней и деньги и документы. И забыл квартиру. Звоню всё время не туда. Замели. Рассказал. «Всё ясно.»

В-общем, мою пол я в дурке. Подходит ко мне один чел и говорит: « Давай, мы тебя подвесим на параплане в точке, где горизонты по обоим концам расширяются.»

Решил сбежать, но посадили уже в тюрьму, случайно убил охранника вилкой. Двое там прознали, что я писака и предложили такое дело: я докажу, что и в алгебре шарю (чего им взбрело?), а они мне подсобят домой добраться и всё шито-крыто. Что оставалось? No v algebra ja ne sharju/ I zakopan ja na tjuremnom kladbitsche/ I priezzhaet ko mne sjuda lish` moskovskaja moja podruga, no ne znaet obo mne. Она рисовать закаты любит. Здесь закаты просто фантастические. Горизонты по обоим концам расширяются.

Танк

– Ну на фига мне танк под водой?? Сомов разводить? – я негодовал. Третий месяц, Мигель не может деньги вернуть и вот, придумал! Расплатиться затонувшим Бог знает когда металлоломом. Ещё неизвестно, его ли танк? Может – колумбийский, граница в двух шагах. Ой, про эту Колумбию рассказывают, конечно! Будто там на одного пацана пять девчонок, в самом соку… Враки! Не верю больше никому. Кругом – жульё! Каждый так и норовит потопленный танк сбагрить.

Завтра уезжаю. На Украину. На историческую, так сказать, Родину, блин. Прощайте, латиносы! Всё-таки рука не поднялась прибавить: «поганые». Люди неплохие. Но к деньгам отношение и к тем, кто их имеет (тут ни у кого нет!) и к тем, кто их имеет много, отношение у них свинское. Как будто они (деньги эти) с неба падают. Работаешь, как папа Карло весь год и, дай Бог, на лям наторгуешь. Чем торгуем? Известно! Что тут лучше всего идёт. Боеприпасы. Ну нет, не танки. Я за три года только один продал. И то, случайно вышло. В соседней деревне нефть нашли. Немного, как оказалось, но переполоху было, ой! Вот танк и понадобился. А у меня как раз был, он у меня вместо тачки был. Так, чемодан упакован. И пошёл Мигеля на хер со своими 50ю штуками! На Украине щас такая лафа будет! Приднестровье снова заполыхало. Нужно всё, гранаты, автоматы. А у меня заводик свой в Туле! Вот, я на перевозке сэкономлю! Ох, сэкономлю! Я не я буду.

Джинсы

Уж если надевать джинсы, то – тёмно-тёмно чтобы синие и шитые ярко-оранжевыми нитками чтобы. Какое значение будет иметь для Вас фирма-изготовитель, если Вы в душе – художник. Если Вы в душе – художник (ИЛИ – ХУДОЖНИЦА),то тогда главное для Вас – цвет. Яркий, насыщенный цвет. Вот, Вы, может – в душе, а я – натурально художник, например. Продаю свои замечательные полотна (Горбачёв, Ельцин, Путин, все-все) с 16ти лет. Покупают (а не дёшево), да ещё и хвалят, дескать, какой у Путина нос замечательный, красный. К слову сказать, портрет мой Путина (750\900) стоит уже три сотни баксов. Так что, художники в душе, я, я-то могу себе любые джинсы позволить!

A mask

We were walking through water, such a plain and presunsetly still and oh suddenly in the sides of our way it began, no – just in a single burst longing for 9 mins. approx.., not shorter, saying – it had EMERGED the jolly beautiful things. It emerged like only the happenings could (with no comments). And after them the thrower. It was a boy and he told us he`s in search of his friend. The best one. And that it was stolen a face from him (his friend),that is used since then like a mask. A mask of a villain pretending with a help of it to be the very all good and beautiful that exist in the world.

Suddenly one of us saw that boy with a lost face. And then all of us saw him again with a knife in his hand. We saw him hitting his head with this knife and saw a villain, beautiful villain already giving back the stolen. And THEN I WOKE UP AGAIN.

Икона

Забрался тут в квартиру. Ну, ночью, как обычно. Хозяева спят. И уже думал уйти тем же путём. Ну потому что – голяк, брать вообще нечего. А потом – злость взяла и пнул ногой господина под шерстяным (без пододеяльника) одеялом. Проснулся он. Никогда не представляюсь, сразу к делу: «Есть у Вас тут что-нибудь ценное, есть?» Он говорит, так запросто, будто мой визит для него – ничуть не удивление: «Зашли бы вчера, можно было холодильник. А то – продал вот. Хотя есть ещё телик. Точно – телевизор есть.»

Где??

Да вон, на кухню идите.

Прохожу, пятясь, даром что спокойняк полный на душе, а он может быть обманчивым. Случалось как-то и дубиной получать по затылку. Случалось. На кухне и правда – телик. Конечно, не плазма, обычный ж\к. Что ж, берём.

– Телик, в общем, как телик. Этот.

– А что, ещё есть один?

– Есть.

– Покажете?

– Да вон, гляньте, над этим висит.

Сначала подумал, чувак рехнутый напрочь. Икона висит. Икона, как икона. Мать с ребёнком. Но, подошёл взглянуть. И, знаете, правда – что-то особенное. и даже не во взгляде матери на дитя, который (взгляд) даже не нежный никакой. А, представьте себе, Мадонна в этом, так называемом телике смеётся. Так, что зубы видать. Я тоже улыбнулся, пожелал спокойной ночи незадачливому квартиранту и на улице этой больше не показываюсь.

Post – twilight

Мне всё равно – я ложусь на траву босиком, гляжу в голубую синеву неба, я счастлив каждый вечер.

В этом счастье я забываю, что я один и мне всё равно – насколько.

Потом появляются звёзды и блаженный холод, потом я думаю, что рассвет близко.

Думаю, отдаю себя воспоминаниям – и я снова счастлив и засыпаю в этом и, конечно, я жду рассвета, который разбудит меня снова.

Я – это неосторожный зверь на пути к тёплому морю.

Счастье – спокойствие – смерть – рассвет – вот каждый день моей жизни.

Я боюсь, что дойду до этого моря и стану бесчувственным камнем на его берегу, что перестану различать что-либо в своём счастье, что стану безразличным ко всем в своём одиночестве.

Иногда, просыпаясь ночью, я боюсь.

Путин

Я бы никогда не рискнул написать о Путине, не будь Путин упомянут в моём рассказе. Уже. То есть – в этом. Три точки назад.

Три точки назад она прокляла меня. Сиреневая ночь с луною цвета лунного камня. Как ни парадоксально, как мне кажется, но лунный камень добывается на Земле. И ведь всё, всё, чёрт побери, всё, что с нами происходит, происходит здесь, на Земле. Она послала меня на х**. А ещё – Вероника. Вероника Владимировна. Красивое, интеллигентное имя! В космосе есть созвездие где-то – Волосы Вероники. Уверен, та Вероника, в честь которой прозвали ту группу звёзд, никого не посылала на х**. А, может, вообще таких слов не знала. И ещё – двести процентов, что у неё БЫЛИ волосы. А у Вероники Владимировны их уже шестую неделю, как нет, у неё вместо волос – татуировки. На одной – злобный смеющийся фиолетовый месяц, а на другой – зелёное солнце с печальной рожицей в розовой середине (это – над правым ухом). Я не купил ей дурацких серег. Тьфу – серебряных! Я хотел, чтобы она носила только платину, как в одном из моих снов. Мне приснилось, что Путин издал указ, запрещающий носить на территории Российской Федерации металлические украшения, кроме сделанных из платины. Я в тот день проснулся, включил сразу комп и слил свои «алюминиевые» акции за половину стоимости. На полученные деньги я купил моей Веронике (моей ещё!) шесть платиновых серег. Но она их не надела. Она сказала, что ей приснилось, будто бы ей можно только с серебром контачить. Вот ведь дура. А меня с Путиным – послала.

Первый рассказ

Первый рассказ в этой книжке (записной) я хочу посвятить своей сестре Саше, которая подарила мне эту замечательную книжку.

Пару слов о ней. О КНИЖКЕ, КОНЕЧНО ЖЕ! Выполнена в тонах а ля шоколад, крем-брюле, беж, что очень приятно и радует глаз. Лист небольшой (сейчас померяю, где там моя линейка?), 137*86 мм (рабочее поле). А всего листов… много ещё листов! И скреплены они широкими металлическими кольцами, парами колец, всего одиннадцать пар. Да, ещё тут везде верблюдики такие нарисованы (sorry – напечатаны), очень мило.

Так неужели же этот рассказ (первый) будет про записную книжку?!

Виталий Чемгин постоянно жаловался на плохую память, на «дырявую», как он говорил, свою голову. У него было девять записных книжек для разных жизненных случаев. И он нигде не работал. Это в двадцать шесть-то с половиной лет! Сидел на шее у родителей, у мамы и папы. Папу звали Семён Аркадьевич, а маму звали Вероника Фёдоровна. Но это – всё. Это всё, что, не то, чтобы мне про них было известно, а просто всё, что я про них расскажу здесь. Ибо не о них эта история, которая похлеще будет потока щей между тарелкой, ложкой и ртом голодного (действительно – голодного!) человека, бомжа, например, вот этого, который за мной наблюдает из угла этого подвала, который он (бомж), видимо, считает своим. Но и не о бомже пойдёт речь Хотя… Вот, если взять ту зелёную в жёлтую полоску записную книжку Виталия, то ведь там записки исключительно (исключительно!) о людях без крова над головой (и действительно, и мнимо, т. е. – о тех, кто выдаёт себя за бездомных) и о мерах, предпринимаемых государством по искоренению всякого рода бродяжничества. Вот, читаем: «15 января 2007 года. Не забыть подать по три рубля Гавриле Палычу и Настасье». И тут же: «Хлеб (столичный) в заводской столовой подорожал на сорок копеек. Один (половинчатый) кусок стоит теперь не рубль двадцать, как прежде, а уже – руб шесят. Вот так.»

Зачем безработному следить за ценами на куски столичного в заводских столовых? Да ещё в записнушке, посвящённой бомжам, такие записи делать? Ведь им (бомжам) ещё менее, чем ему (безработному, а значит пропуска никак иметь соответствующего не могущего) ходу в эти столовые не было.

Непонятно.

Ruby Road

Рубероид – это, кажется, такая мягкая чёрная дрянь с блестючками, кровельный материал. А мог бы быть, мог бы так называться какой-нибудь вид из мира одухотворённого, ну, есть ведь гуманоиды, есть андроиды там. Андроид, кстати, забавен тем, что он по сути – робот, но с человеческим мозгом. Кажется, так. Или я их путаю с киборгами?

Моя дорога – красная. Я иду по ней от дома к дому и сшибаю с крыш черепицу. Мы не оставим вас без крова. Мы застелим всё рубероидом.

Блин горелый

Цыплёнок съел свою скорлупу – изнутри – он был голоден. Это было в январе, на улице холод и слякоть. Конечно ему захотелось обратно – досадно, ведь он САМ съел свою скорлупу. Он думал: «Скорлупа во мне, я съел её – я могу воспроизвести её». Но не тут то было, насколько мне известно, ему не поверили. Он увидел слишком много, прежде, чем раскаялся – как завернуть всё назад? Только сама Наивность соскрябывает сметану с холодных блинов, когда она будет жарить их вновь, чтобы они не прилипали к сковородке. Цыплёнок замёрз в грязной луже перед моим крыльцом. И ведь так и с тем, что я хочу объяснить тебе. Как может жить в одном часть другого, если тот даже не дал представления о ней, если эта его часть умирала в нём при попытке передать её! Я надеялся, что ты поймёшь меня без слов, теперь же даже они лишь рушат последние надежды на понимание.

Супергрустно

Когда мне супегрустно – я сижу у окна на диване, сижу на полу, я вбираюсь в предметы тяжёлым свинцом.

Когда мне совсем супергрустно – я стою и я рвусь и всё то, что во мне – отпустить бы всё это наружу.

И мне уже так супергрустно, что уж дальше никак, говорю я: «всё сдохло», горько плача, не знаю, что сделать, чтоб остаться на день ещё.

И мне супергрустно до смерти и я в сотый раз умираю – я не знаю, как жить мертвецом!!!

Грусть

Когда-нибудь, наверное, случится всё сразу и можно будет одним усилием мысли (ха!) стать лысым, а следующим – снова обрасти шевелюрой, например. А вот грусть будет всё равно приходить без спросу и хоть ты держи её за подол, за шарф, хоть гони – метлой, новой стрижкой, билетом в кино, уйдёт, когда захочет, так же, без спросу.

=R y J=

Это – история про Ромео и Джульетту, чьи кланы, к сожалению, не враждовали…

Говорить

Часто вижу теперь себя как-бы со стороны, когда говорю. Нет, скорее – чувствую изнутри, но вовне. Непонятно… В-общем, так: губы говорят, двигаются то есть, а в мыслях другое, не то, что они говорят, в голове другое уже, изо рта вылетают слова, а я о них думаю и то, что о них думаю, вот здесь и написал.

Апноэ

Постепенно, по колено, по пояс – гранитная вода, бортик автотоннеля. По шею ещё ничего. Солнечные фонари – стёкла дома справа. Свет из-под воды. По шею ещё ничего, но вот метр, полтора – и дышать уже тяжелее, сколько это весит? А я тут лёгкой походочкой. По дну несутся пираньи, такая ужалит… Всё – темно, только фонари. Дно корабля. Удивительно легко, но – не дышать! Проверка. Всё, на выход, легче, легче. Полегче, приятель, в городе надо плавать – летают на природе! Это я – не себе, между прочим. Апноэ без задержки дыхания, пять минут.

BIC

Вот, снимся мы, значит, с АЛЕКСАНДРОМ ДРУГ-ДРУГУ, А Я ЕМУ В ЕГО СНЕ (БУДУЧИ ОДЕТЫМ В ЖЁЛТЫЕ РЕЙТУЗЫ) И ГОВОРЮ: «Ты зачем усы себе на затылке сделал? ТРИ ГОДА УЖЕ НЕ МОДНО!»

«и не тЕмно?» – спрашивает Александр с высоты своих сиреневых семиэтажных ботинок.

Кричу ему в рупор полосатого цвета: «Нет! НЕ ТеМНО!!»

И вот он запускает руку (предварительно открыв её алюминиевую клетку, ключик в левой, свободной, руке!) в карман своих вельветовых, то ли – шортиков, то ли – юбок, непонятно, и достаёт оттуда бритву. Не опасную, нет, бритва фирмы BIC. Фирма BIC, французская фирма BIC, известна тем, что выпускает одноразовые, довольно качественные товары. Хорошая фирма, конечно, но вот… Ну вот, АЛЕКСАНДР СБРИЛ УСЫ СО СВОЕГО ЗАТЫЛКА и я смог спокойно проснуться и начать сбор документов (с моего стеклянного стола, с этажерки из двух красных батарей и, конечно же, с пианино, документов, необходимых мне для сегодняшней работы, на которую я пойду спокойно). Александр снова в теме.

Фигня

А и совсем не так уж… Вовсе и ничего… Пустяки… Житейское… Ерунда… До свадьбы… Что? Да и ничего…

Мечта

Ехать, как еду сейчас на электричке, сидя на 2х местном (коротком) сиденьи, но: в пустом вагоне, без остановок, на закате (на долгом закате),на рассвете, ночью (без света), с сигаретой (трубкой, сигарой),без остановок, с бутылкой чего-нибудь пьяняще-вкусного и с чем-нибудь вкусным на закуску, очень быстро, с хорошей музыкой в наушниках (как сейчас – Tori Amos) и пусть не звонит этот чёртов телефон!

Брюнет

Автокран «Ивановец» въехал в мой, заросший анемонами и увитый разнопёстрыми плющами, дворик первым. Затем, т. е. – за ним, вплыли ко мне сюда три чёрные «Волги» и длиннющий «красный металлик» лимузин, марку которого я не смог определить. Зачем, спрашивается, здесь автокран? А… конечно – конечно! Имануил Абдулович Собакин! Бесится опять… Вот, кран протянул свою жёлтую с логотипом «Ивановец» стрелу к его балкону… Вот, из трёх чёрных «Волг» вышли люди (человек пятнадцать). Вот, они открыли багажники своих чёрных «Волг», чтобы достать из каждого по батуту… И вот, сам Имануил Абдулович, в чёрном спортивном костюме с чашечкой кофе (тоже – чёрного, наверное), переминается с ноги на ногу на своём позолоченном балконе. Да, он – брюнет! Надо сказать, что я ещё ни разу не видел, чтобы батуты пригодились. Брюнет повязывает себе на глаза чёрную с алыми розами повязку, он наконец-то допил кофе (уже семнадцать двадцать по московскому!) и, по привычке, добавил фарфоровых осколков (проще сказать – разбил чашку) полу (кажись – мраморному, мне отсюда не очень видно, со второго этажа) своего балкона. И вот, два раза обернувшись вокруг себя против часовой стрелки, он делает первый шаг. Неизменно, нога становится на середину стрелы автокрана. Люди с батутами неизменно напряжены. Но мне уже не интересно. Я точно знаю, что будет дальше. Я абсолютно уверен (как и он в своей походке, сверху-вниз) в Имануиле Абдуловиче Собакине. Он пройдёт за две-три минуты всю стрелу автокрана. Он сядет в лимузин.

Элизабет

Из зависти к тем, кто хоть чем-то занят, из зависти к тем, кто сейчас крепко спит, и из зависти к самому себе я вожу ручкой по бумаге. И это невероятный факт – теперь я тоже чем-то занят. О чём будет этот очередной рассказ? О чашке кофе с шоколадом, о покупке блока сигарет? Нет, сейчас навру чего-нибудь покруче, чтобы было похоже на фантастику. Но вот совесть-то вроде позволяет, а фантазия что-то уже не очень. Хромает Пегасик.

Я стоял на станции уже два часа. В январе на улице холодно стоять, таков климат. Европа, конечно, не Африка. А вот в Африку и нужно было ехать. Подошёл какой-то в форме и попросил сигарету. Я, как обычно, предложил две. Так зарабатывается благодарность. Люблю, когда мне улыбаются. А вот и поезд. Какой-то ржавый и то ли в плесени, то ли так выкрашен по-злодейски каким-то дизайнером-негодяем. Безобразный скрежет издал он остановившись. В воздухе сильно завоняло керосином. На керосине что ли? И никого. Никто не вышел встретить одинокого человека с билетом. Зайду. А внутри-то! Да как он еще не сгнил. Болото. Как если бы через болото были проложены рельсы и поезд по дну этого болота проехал. Только лягушек не хватает. Вместо сидений деревянные ящики, ай да поезд, люкс! Сел, сижу, полчаса, час, два – стоим. В вагон зашел тот самый в форме и попросил предъявить билет и ещё попросил сигарету. Я отдал ему кончающуюся пачку. А он объявил как бы: « Европа – Африка. Следующая остановка – Мюнхен. Чаю?» И вот я сижу на ящике, кругом грязь, лужи, но уже едем и я пью горячий чай. Пока ехали до Мюнхена, я съел всю булку, что была у меня с собой. За окном и, правда, одни болота. Правда, Европе конец, всё затоплено. Вот Мюнхен, вот, – что от него осталось, – три домика на холме. Но голодать не придется, к поезду идёт уже кто-то в белом халатике. Нет, о нет, только не это. Из соседнего вагона вышли четыре человека и окружили его. Они же всё скупят и мне ничего не достанется. С криком, бешеным насколько это возможно (Рубли!!!) я бросился за едой. И мне повезло, повезло, что он меня услышал. Всё, что угодно за рубли, но осталось только три батона. Дотянем до… Что там, следующая какая остановка, Лион? Дотянем до Лиона. Вскоре поезд въехал на какой-то бесконечный мост. Лион оказался просто остановкой на этом мосту, бараками вдоль этого моста, вот чем оказался Лион. Я еду в шикарнейшее место, в Зимбабве. Там рок-группа Dear Beth даёт концерт, там тепло, там есть фрукты, это вообще что-то из детства. Ананасы в банке, это мне папа подарил на первый – пятилетие – юбилей. С тем же успехом он мог бы купить мотоцикл, это мне мама потом рассказала. Ещё мама рассказывала про Африку, про леса Африки. Я так понял, что лес – это когда очень много деревьев растут вместе и ничего за ними не разглядеть. Можно сказать, что сев в этот ржавый с плесенью поезд, я осуществил мечту детства – увидеть лес. В Испании на рубль с портретом Микеланджело (редко попадается) я купил карту мира и ведро рыбы. Всю дорогу до Африки я жевал эту рыбу, которая оказалась не просто копчёной, но как будто перекопчённой. Преодолев затопленную Европу, поезд подразогнался, и марокканских мандаринов хватило (я их никогда раньше не пробовал) аж до Нигера. И вот в мой вагон наконец-то кто-то зашёл кроме Деста (так зовут контролёра, который у меня стреляет всю дорогу сигареты) с горячим чаем. Прошла целая неделя, как я был в пути, и вот, в сердце Африки, в вагон зашла женщина. Она была чёрного цвета! Я, конечно, видел таких по телевизору, но разве можно верить тому, что показывают по телевизору? В руке она держала какой-то синий цветок, который, наверное, можно найти только в её родном лесу, через который мы ехали весь сегодняшний день. Я был так потрясён появлением этой женщины, что забыл про лес, про голод, и начал уже забывать про концерт Dear Beth, как вдруг она засмеялась и подарила мне свой синий цветок. Как-то так просто протянула руку и отдала это лесное сокровище. Пришёл Дест и сказал, что нового пассажира зовут Элизабет и что она едет в Зимбабве, и ещё он сказал, что она немного понимает по-английски, что выходить он не советует и что поезд наполовину заправлен фруктами, которые он будет продавать пассажирам, которых всего десять. Ещё он предложил чаю и ящик бананов (за пятьдесят копеек). Чай, бананы, чёрная женщина – вот это да! И деревья, сплошные деревья за окном. Первое, что я ей сказал – это спасибо за цветок. На что она сказала, что я белый и мне идёт синий, что-то вроде этого. Я показал ей фотографию Dear Beth.

– Еду на концерт в Зимбабве.

– А сколько стоит билет?

– Недорого. Два рубля всего. Пойдёте?

– У меня нет рублей.

– Это не беда. Я за Вас заплачу.

– Спасибо.

Я записал этот разговор в ежедневнике и поэтому привожу его слово в слово в переводе с английского. Я готов был лопнуть от впечатлений. Мне хотелось поцеловать свою спутницу, а не то что просто купить ей билет, но таких вольностей в чужой стране, на незнакомом континенте я не мог себе позволить. Наконец приехали в Хараре. Всю дорогу, как я уже написал, всю дорогу был сплошной лес, и Хараре – это столица и единственный «город» Зимбабве – тоже сплошной лес, но в этом лесу мы с Элизабет вышли из проезда. Мы шли по указателям на деревьях. Вечерело, когда мы пришли в город. Самый натуральный город. Деревянный, с домами по пять-семь этажей. А это я специально написал город с кавычками раньше, чтобы был как бы сюрприз, чтобы читатель ощутил немного и моего удивления, которое я испытал при виде Хараре. Я не стал надоедать своим обществом Элизабет, у которой были дела в Хараре. Мы дошли до семиэтажной постройки, в которой были магазины и касса, то есть что-то вроде театральной кассы у нас, а там просто касса, я купил ей билет и мы договорились встретиться на концерте. А впрочем, я так подумал, встречу ли я её, найду ли в этой толпе или нет, что это уже не важно. Я был не против сейчас же сесть в обратный поезд и уехать. Я был переполнен впечатлениями. Курить в городе запрещено, все дома же из дерева. Не дай бог загорится. За этим следят такие же чёрные, как Элизабет, полицейские. Не в силах унять дрожь волнения, я спрятался в подвале какого-то дома и закурил. Тут же завыла какая-то сирена. На выходе меня уже ждали двое полицейских. Африканских денег у меня не было, фунтов или как их там не было, пришлось отдать десять рублей, это, как вы уже, наверное, понимаете, немаленькие деньги. Но – ничего. Так, небольшое приключение. Я шёл бесцельно по улице и набрёл на гостиницу. До концерта было ещё два дня и значит, так должно было случиться, что я там остановился. Кровать, шкаф с газетами (откуда в Африке газеты?), стол и телефон были к моим услугам. Первым делом я разрезал ананас (который купил ещё у Деста в поезде), он оказался безумно чем-то вкусным. Потом попробовал позвонить маме в Польшу. Ничего не получилось, слишком далеко. Моей маме завтра будет девяносто восемь лет, а я не смогу её поздравить. Конечно, ещё она волнуется, что пятнадцатилетний ребёнок уехал куда-то к чёрту на рога в Африку. Ни сестёр, ни братьев у меня нет, и вряд ли уже появятся, мама живёт в Польше, а папа я вообще не знаю где. Семь лет назад он пропал, как и не было, оставив только записку: «Ухожу». Одиссей, как мама его называет. Что ж, полистаю газеты эти африканские, может, что-нибудь про Польшу пишут. Конечно вряд ли. Но вдруг. Достаю пачку газет, аккуратно кем-то сложенных вместе. И тут вдруг из неё выпала фотография. Элизабет! В этой гостинице всего восемь номеров, и именно в этом, получается, она жила. Видимо, забыла свою фотографию. Перевернул, с другой стороны – номер. Теперь я могу ей позвонить. Если, конечно, это её номер. Скорее всего. Набрал.

– Алё, кто звонит?

– Белый с синим цветком.

– Dear Beth?

– Элизабет?

– Как ты узнал мой номер?

Я рассказал.

– Мне эта фотография очень нужна.

В общем, мы встретились утром в кафе BROL. Подумать только, даже здесь, в Хараре, есть BROL! Попили кофе. А фотографию она мне подарила. Сказала, что видит, что мне она нужнее. И вот настал день концерта. Я, конечно, ни о каком концерте уже не думал, я ни о чём уже не думал. Я думал, как бы мне остаться в Африке. Желательно навсегда. Концерт должен быть на главной площади. Элизабет по телефону объяснила мне, где это. Народу собралось человек триста. Главным образом, чёрные. Где-то и она была. Тут на сцену вышел вокалист, Мэтью Кофф и сообщил на ломаном русском, что нуждается в человеке, знающем по-польски. Вот это да! Это же я! Не помню, как оказался на сцене с Dear Beth. Всё, что от меня требовалось – это кричать в микрофон что-нибудь по-польски во время концерта. Вот так.

И сейчас, когда не только я её, но и (это точно, потому что вокруг ни души) она меня не видит, я на наших польских просторах, когда я гуляю в поле с собакой, или один, кричу (с музыкой Dear Beth в наушниках), кричу что есть силы: «ELISABETH!!!»

Анжелка

Зовут меня Анджей Завацкий. На самом деле-то, конечно – нет. На самом деле – Женя Новиков. Но разве это кому-нибудь может быть интересно? Так что зовут меня Анджей Завацкий. Я живу с мамой, которой скоро будет сто лет, в деревне под Катовице, это в Польше. Я люблю свою маму, хотя мне всего пятнадцать лет, а с годами привязанность усиливается. Я не богат, но у меня есть сто рублей золотой монетой. Я её выиграл в школе в этом году на конкурсе проектов. Мой проект назывался «Пражский подземный поезд». Там готические церкви, от которых остались только шпили и купола, предстают во всей красе. Да, во всей своей подземной красе. Я храню ещё свои пражские рисунки. С того времени, как мы с мамой ездили туда. Это было семь лет назад. Когда мы вернулись, то нашли на кухне записку от папы. «Ухожу» – вот всё, что было написано в ней. Мама улыбнулась и сказала: «Одиссей». Так мы его и называем теперь. Ещё… Что же ещё сказать? Ещё у меня в Африке есть подруга. Она настоящая негритянка. Я посвятил ей свой отчёт о поездке в Зимбабве этой зимой. Если вы не читали его, то он называется Элизабет. Осенью Элизабет приедет погостить в Польшу. Я ей покажу единственный в мире аэропорт в Катовице. Там стоят ржавые и никому уже не нужные самолёты. Раньше, когда она существовала, на них летали в Америку. Весна уже подходит к своему календарному концу и работы очень много. В огороде мы с мамой всю прошлую неделю сажали картошку. Надеюсь, Элизабет оценит её по достоинству. Ведь даже придирчивые русские туристы раскупают её нарасхват. Можно подумать, что у них картошка невкусная. Никогда не был в России и очень хочу там побывать. Если верить тому, что показывают по телевизору, там есть такие города, население которых превосходит население всего остального мира. Но пока я не могу туда поехать. Пока мне нет двадцати одного. Зато я съездил в Африку.

Летом не было времени написать ни строчки в ежедневнике, откуда я всё это переписываю. Что я делал летом? В основном мотался с огорода на рынок. Мама на всё лето уехала в Москву к своей подруге по переписке. Так что пришлось управляться одному. Хорошо, что есть велосипед. Со дня на день приедет Элизабет. Надо ей сегодня позвонить.

– Ставлю сто рублей на то, что это ты.

– Привет, Анджей! Ты прямо богач.

– Не поверишь, сегодня продал сто килограммов овощей.

– Я привезу тебе ананас.

– Спасибо.

Каким-то образом Элизабет довезла целый букет цветов для моей мамы, которая как раз вернулась из Москвы. Вечером мы будем есть большущий ананас. А сейчас мы отправляемся все втроём в Катовице к фотографу. Мой папа работал фотографом в Катовице. Занятие несложное, но довольно прибыльное. Фотограф в Катовице один, а фотографии нужны всем. В городе живут три тысячи людей, и, если каждый хотя бы раз в год, хотя бы на свой День рождения, закажет себе фотографию, то – по два с половиной рубля, это будет… Э-э… Нормально будет. Ну, ещё содержание фотолаборатории, расходные материалы… Но всё равно – нормально. Мама была так рада цветам, что взяла их с собой в Катовице. На велосипеде мы поместиться бы не смогли, так что пошли пешком. Пешком от нашей избушки до главной площади Катовице сорок пять километров, это я измерил три года назад, когда мама подарила мне шагомер. Хочу ещё сказать, что зимой я бросил курить, а Элизабет не знала об этом. Она привезла мне африканских сигарет. Они совсем без фильтра и коричневого цвета. Мама сказала, что отвезёт их своей подруге в Москву в следующем году. О ужас! Это значит, мне предстоит ещё одно огородное лето. Но мама успокоила меня. Она поедет весной. А Элизабет сказала: «Мне очень нравится у вас в Польше. Я хочу здесь остаться. У меня есть четыре тысячи фунтов. Я продала свой дом в Нигере, чтобы купить дом здесь». Это было потрясающим сюрпризом для меня. Но это было ещё не всё. Через два дня мы с Элизабет снова пошли в Катовице. На вокзал. Встречать двух её рабынь, Анжелку и Ирину. Оказывается, в Африке есть рабство! Ирина в Мюнхене отстала от поезда, так что Анжелка приехала одна. Ну, если так выглядят рабы! Она приехала в платье, сверкающем золотом, с золотыми волосами, часами, кольцами и браслетами.

– Хочешь, подарю? – спросила меня Элизабет.

– А что мне с ней делать?

– Что мужчина делает с женщиной.

– А что он делает?

И тут, видимо разозлившись, Элизабет поцеловала меня. Прямо в губы. Потом в левый глаз, в правый. И лизнула мой нос. Так делает и Фед, моя собака. В смысле – в нос. Потом Элизабет отвернулась от меня и сказала, повернув голову через плечо, что ей нужно идти. И ушла. Я решил, что она одна будет покупать дом. На какой-нибудь домишко в Катовице ей хватит. А что мне теперь делать с этой золотой Анжелкой? «Что мужчина делает с женщиной». Я подошёл к ней и лизнул её в нос. Она засмеялась. Как мне показалось, золотым смехом. Мама нам не очень обрадовалась. Такие вещи, как похожие имена, её не трогают. Анжелка же была так рада вернуться в Европу, откуда она была родом, что постоянно лезла целоваться. Я, конечно, не намекал ей на то, что я её новый хозяин, у нас тут не принято так, владеть людьми, но и «освободителем», как она меня называла, быть не хотел. Наступил ноябрь. Анжелка теперь не так блистала. В пальто и в валенках на босу ногу ходила за водой и растапливала печь. Надо сказать, что раньше я это делал, но надо же человеку чем-то заниматься. Ещё хочу сказать, что привык к ней, к её поцелуям за это время. Она часто смеялась. И мы раз в неделю ходили смотреть на самолёты в Катовице. Мама тоже привыкла к Анжелке. И однажды даже заявила, что возьмёт её в Россию весной. Анжелке было двадцать два года. Но больше всех она понравилась Феду. Они гуляли часами по полям, пока я был в школе. Однажды мы сидели у меня в комнате, и я решил показать свои детские рисунки из Праги. «Родина» – прошептала Анжелка. Сняла с себя платье, гольфы и … часы. Так Прага подарила мне ещё и золотые часы. Женские, правда, но всё равно здорово. Как была без одежды, схватив мои рисунки, она убежала к себе в комнату. Мама теперь не часто вспоминала Элизабет. Всё, что о ней напоминало – это букет засохших африканских цветов. Завтра мне исполнится шестнадцать. В школе мне сказали, что я дурак, что всего лишь взял часы, что я не воспользовался ситуацией. Вот так, каждый раз за день до дня рождения на меня что-то находит, просыпается совесть. Я вернул часы.

– Они не мои. Это часы моей госпожи.

– Тогда просто носи их. Пока она не вернётся.

– А если она не вернётся?

– Тогда они будут твои.

– Мне так грустно, когда я смотрю на твои рисунки.

– Почему?

– Я хочу туда. На родину, – прошептала Анжелка.

– Только не раздевайся. Давай лучше туда поедем.

Она подошла ко мне и раздела меня. Так я узнал… Что я узнал? Анжелку. Своей маме я рассказываю обо всём, но когда я рассказал о том, что было между мной и Анжелкой, она так счастливо улыбнулась и попросила родить ей внука или внучку. Вот такой поворот. Внука или внучку от сына-недоучки. На зимних каникулах мы с Анжелкой поехали в Чехию. Сбылась мечта чешской девушки, сбежавшей из золотого африканского плена. Мы обвенчались на крыше её любимой церкви. Вот на этом мне и хочется закончить свой рассказ, потому что нет таких сахарных слов, чтобы описать то, что происходило во время этой поездки.

Ольга

Как лекарство, к которому прибегаешь каждый раз, когда жить становится невыносимо скучно. Как лекарство для меня эти рассказы, фантазии о чужой жизни, которая становится как будто моей. Опираясь на это, я могу предположить, что ещё кому-нибудь будет весело читать это и продолжать, могу продолжать писать.

Анджей и Анжелка вернулись из Чехии. Я ходила их встречать. Красивый город – Катовице. Домов совсем немного. Машин, как в Москве, нет совсем. Зато есть деревья. Их тоже немного, конечно. Но их только в Африке много. Ребята привезли из Чехии фотографии. И мне подарок на девяностодевятилетие. Да, конечно, уже не молодость. Но чувствую я себя хорошо и ещё хочу понянчиться с внуками-внучками. Надеюсь, их будет много. Когда Пётр ушёл, я решила, что пускай, пускай он единственный мужчина в моей жизни, но пусть так и будет. Тогда у него будет шанс когда-нибудь вернуться. А сейчас я смотрю на эту парочку и не налюбуюсь. И имена-то у них похожие. Анджей сказал как-то: «Хочу быть дизайнером». А я всё для него сделаю. Пусть будет. А он, наверное, так же решил насчёт моего желания. Хочешь мама – будут тебе внуки. Всё-таки с этой Элизабет вряд ли бы у него получилось. Сколько ей, а сколько ему! Анжелка, конечно, старше, но зато красавица какая. Смеётся ему всё время, мне улыбается постоянно. Дорога добавляет лет. Это точно. А нам, полякам, суждено, наверное, странствовать. Скоро снова поеду в Москву. И Анжелку возьму с собой. Вдвоём веселее. Познакомится с Катериной. Катерина такая весёлая. Вышла замуж за китайца, хозяина ресторана. По будням на столе всегда красная икра, а по выходным – чёрная. Как она говорит: «Жизнь удалась». Трое детей, два мальчика и девочка. А муж-то, такая душка! Толстый такой. Я его спросила как-то, как он относится к сумо. А он говорит: «Ем восемь раз в день и два раза ночью». У него очень много работы и он всё время в Москве. Конечно, в Москве дышать нечем, но Катерина поддерживает его, как может, никуда не уезжает.

– Это жена моего сына, Анжелка.

– Постой-ка, а твой сын же ещё в школу ходит?

– Да, в последний класс.

– А огород на него опять оставила?

А мы в этом году решили огородом не заниматься. Так, я цветы посажу, когда приеду.

– Ну, Анжелка, Ольга, проходите. В первой комнате что ли гостей принимать?

Чтобы проехать через всю Москву, нужен целый день. Но мы таких задач себе не ставим. Налегаем на кофе. Благо BROL на каждом углу. Мы с Катериной всё говорим, говорим, а Анжелка улыбается, как ангел.

– Ольга, назови меня по-польски.

– Катарина.

И смех. Смех ещё – вот, что добавляет лет. А как смеётся Анжелка! Золотой смех, как говорит Анджей.

Белый пудель

Так могла бы называться мафиозная организация, а не рассказ. Ноги само собой предназначены для ходьбы. А Вася стоял. Он стоял в самом начале бульвара Гейзеров. Стоял и смотрел. То себе под ноги, то просто вперёд. Впереди, там вдалеке, заканчивался бульвар. Прохожие, прохожие, прохожие. Каштаны и дубы. В кармане время от времени неприятно дрожал телефон. Вася не мог его выключить. Он ждал, когда позвонит Мила, её звонок отличался от других мелодией. А Мила принимала ванну с хвоей. Но Вася об этом не знал среди дубов и каштанов. Мила жила в самом конце бульвара Гейзеров. Там, где уже дубы без каштанов. А ещё у неё был пёс, белый пудель.

Взгляд

Всё нормально и так приятно, что кажется даже, что всё хорошо. Всё в порядке. Все живы, все здоровы. Сахар. Сахар в доме есть, значит можно пить сладкий чай. Или кофе, кому как больше нравится. Можно спать до упаду, а упавши (желательно на что-нибудь мягкое) снова спать. Вкусите момент. Да нет, не надо нюхать. Понюхайте мой кофе с корицей и молоком. Лучше? Тянет к прозе, тянет к этой стороне тетради. Не можешь ничего написать – не пиши. А я вот напишу. Одно слово хотя бы. Маша.

Маша налила лимонаду в стакан со льдом. Вечер переходил в ночь и ей хотелось пить. Лимонад был кажется грушевый, но, впрочем, быть может и малиновый. А это не всё равно. Я люблю малиновый. Хотя мне конечно с ней сейчас не пить. Как пить дать!

А выпью я фруктового чаю. Спать бы сейчас. Если у Маши сейчас ночь, у меня глубокая уже ночь, уже четвёртый час.

Всё нормально и так приятно, что кажется даже, что всё хорошо. Муж давно вернулся с работы и спит. И дочка спит тоже. Только она одна и не спит. Читает в пятый или в шестой раз это письмо. Которое и не письмо-то вовсе, а так, набросок какой-то, какой-то скетч. Но такая грусть. Запряталась в нём, в этом письме какая-то тоска. И тоска эта, моя тоска, она – по ней. По единому взгляду её, по единому слову. Не то что чаем, водкой не залить. Но очень приятно, очень хорошо, что всё так, что тоска эта есть. Вот если бы осталось у меня одно только слово. Маша.

Маша написала последнее слово: «Обнимаю». А ещё в её письме много разных слов, за каждым из которых живое чувство. Разделила она грусть-тоску эту пополам и теперь осталось только письмо отправить. Обнимаю.

Всё нормально и так приятно, что кажется даже, что всё хорошо. Если только так и есть, если это правильно, правда то есть, тогда не просто хорошо, а прямо-таки здорово. Сварю-ка я ещё кофе.

Диабет

Стекла все перебили. Не так давно. Чемпионат дворовых команд. А я все играю. И парни тоже. Музыка старше футбола. Когда первое стекло вылетело, мы все решили, что это от нашей музыки. Громко играли, наверное.

Я играю на скрипке и пою. Стихи пишу я сама. Вот моя последняя песня. Называется «Ангелу от ангела».

Наша группа называется «Диабет», потому что мы все заразные, наша музыка заразная. Конечно, музыка вообще довольно заразная штука. Хотя вот диабет, я слышала, не заразная болезнь, но самая благозвучная, пожалуй. Возникает на нервной почве. И вот мы все тут на нервной почве пишем, играем. Записали недавно диск. Наш первый альбом называется «Огурцы». Мы все любим огурцы, мы так называем свои песни. Пусть теперь Витька скажет что-нибудь.

– Маргаритка, я не умею, не знаю, что сказать.

– Ну давай, попробуй, это же всё равно не для журнала какого-нибудь.

– Не для журнала? А если и для журнала. Ну ладно. Переводите тогда.

Огукам бтльбах вирутог параст.

Это значит, я играю на гитаре. На обычной гитаре. Фенди, я ее называю. Маргаритка поет и на скрипке. А, она уже сказала. Барабанщика зовут Миха. Ещё у нас есть клавишник Борис, Бор. Он ходит в разных ботинках всё время, вчера пришел в синем и чёрном. Вообще, это нехорошо заставлять музыканта говорить, я играю. Даже, по-моему, писателя заставить говорить и то более человечно. А, наши ориентиры! Но я вам не скажу об этом, мне нравится слишком разная музыка. Если о стилях, то… Вот думайте, что хотите – поп-нойз, Мар, всё что ли? Нет, не так. Так ты мне не можешь ответить.

– Мар, всё, что ли?

– Да не знаю, они меня все ещё держат.

– Кто?

– Строчки.

– Скажи им что-нибудь такое, чтобы отстали.

– Хорошо, сейчас попробую.

Отпустите нас, пожалуйста! Столько групп ещё есть. Все что-то играют. У нас через полчаса репетиция.

Давайте и правда их отпустим, пусть живут своей жизнью. Нет никакого толку писать про музыку, ничего не слышно. Если хоть немного стало слышно группу «Диабет», то, конечно, это очень хорошо. Зато, правда, теперь мы все знаем, что такая группа может быть.

Dear Beth

Моя мама любит говорить, что «лучшее враг хорошего». Мне всегда хотелось стать врагом хорошего. Пусть даже очень хорошего. Хорошо – это когда удобно, сыто, тепло. Мы – лучшие. Я и мои ребята. Мы не попадаем в струи. Мы сами струя. Мы играем на музыкальных инструментах, которые сами придумали и собрали. Я – самый тривиальный инструмент. Я пою, кричу, шепчу, говорю. Меня зовут Мэтью. А группа наша называется Dear Beth. Забавно, что в некоторых славянских языках мы звучим, как Диабет. Страшная болезнь, но очень хорошо. Хорошо было бы если бы. Не знаю, что я хочу сказать. Я не хочу, чтобы было просто хорошо. Лучше мы, а не болезнь. Пускай это будет схватка за это чёртово название. В Польше на нашем концерте можно получить шприц с инсулином. Я никогда бы не спел, что дерьмо – это дерьмо. Я спою, что дерьмо это омьред. Наоборот. Перевернуть все к йовотрёч матери! Вот задача. Некоторые считают, что мы играем поп-нойз, а мы не играем. Мы не играем ничего. Ни с кем. Ни во что. Dear Beth – это серьёзно. Мы – страшная болезнь.

Евстахий

Евстахий пел в церковном хоре. Пел так, что прихожане о нём спрашивали. Предлагали всевозможное вспоможение. Был он всем доволен и пригож. Молился не менее усердно, чем пел. Батюшка любил его. Так, как и должно, но и более. Любил, как родного сына. Но, как везде и всегда, где добро, там и немного зла. Опустели окрестные церкви, такая слава пошла за Евстахием. Верующие уже не шли в церкви, что ближе к их домам, а шли послушать Евстахия. Батюшки тех церквей в немалой пребывали печали. В православной вере не дозволено как-либо заманивать в церковь прихожан. Да и в любой другой, хотя и не так строго. И решили они пойти в ту святую церковь, где ангелом человек поёт и с человеком этим побеседовать, чтобы перестал он, Евстахий, петь. Но как пришли и как услышали, так и остались в той церкви навсегда. И вот стоит в городе одна церковь, охраняемая ангелом, что поёт в Евстахии, а остальные милиция охраняет, кассиры билеты продают, музеи в общем.

Ковёр и сон

Такой, как есть. По полчаса на каждый шнурок. Или на каждый ботинок? Минус шестнадцать на улице. Иду в магазин. На улице светит солнце. Яркое – яркое. Начинается день. Мне постоянно советуют смотреть, куда я иду. Но я так и делаю. Просто я иду на солнце. Сегодня самый обычный день. Но сегодня сбудется моя мечта. Я куплю себе ковёр. С портретом Мадонны. Я слушаю Мадонну с семи лет. И вот теперь я смогу на неё прилечь. Ну, не на всю. На лицо. Копил два года. Отказывал себе во всем. Бросил пить. Курить. И бросил бы есть, если мог бы. Этот ковёр, когда я его увидел, я сказал себе, это – мой ковёр, он должен лежать у меня в комнате. Положу его на кровать, лягу и буду разглядывать так близко, как только возможно. Я живу в городе Оленегорске. У нас в городе есть стадион. Но Мадонна никогда к нам наверное не приедет. Всё получилось. Денег ещё хватило на пачку Беломора. Теперь я могу позволить себе закурить. Как и планировал, расстелил ковер на кровати. Даже не стал курить. Сразу лёг на ковёр заснул. И приснился мне сон.

Она сидит в каком-то доме. Зима. Мы идем с товарищем по улице. Проходим мимо этого дома. Я знаю, что Мадонна там и хочу постучать в дверь. Но мой товарищ меня отговаривает. Она же замужем, неприлично стучаться.

– Кинь ей денег на телефон.

– А номер? Ты знаешь?

– Да вон, специально для тебя буквами на двери написан.

Вот эти буквы-цифры я, когда проснулся, целый день пытался вспомнить, но – безрезультатно.

И как-то так получилось, что мы не один раз прошли мимо того дома, а раза четыре, наверное.

И каждый раз я посылал немного денег на этот загадочный номер. Когда мы последний раз шли мимо дома Мадонны и я отослал ей последние деньги, мой товарищ сказал.

– Теперь она выйдет посмотреть, кто ей деньги шлёт. Давай поменяемся телефонами, а то тебе достанется. Так и получилось, вышла в шубе Мадонна и смотрит по сторонам. А мой товарищ разделся догола и в канаву залез, с телефоном в руке лежит и говорит.

– Просыпайся теперь. Давай, просыпайся.

Это он на самом деле говорил. Михаил пришёл, пока я спал. Оказывается, я забыл закрыть дверь.

Кофе

Пишу на салфетке. Наконец-то! Другой бумаги нет. Представим, что я – городской житель. Тогда для меня это было бы обычным делом. Кофе, сигарета, ручка и салфетка. Сижу за маленьким круглым столиком и пью кофе, который называется почему-то Кон Панна. Кофе со взбитыми сливками. Через один столик от меня прописался человек с книгой. Вот он читает, а я пишу какого-то чёрта. Да. Ага, он закурил и уронил очки. Хорошо, не разбил. Мне не ответили по телефону. Скоро поеду домой в таком случае. Кофе хороший. Можно, в заключение, так и написать, что кофе – хороший. Кофе хороший. Не хорошее, а хороший! Да.

Мамонт

1. Вступление. Никакой идеи.

2. Скелет мамонта в Зоологическом музее.

3. Колонии мышей. Противостояние костей

тазобедренного и шейного отделов.

4. Робот-охранник.

5. Тазобедренный отдел победил. Демонтаж

шейного отдела.

Никакой идеи. Нет у меня никакой идеи. Хотя нет, припоминаю сейчас одну историю. Пожалуйста, почитайте.

Жил-был мамонт. Скелет мамонта. Жил он там, где ему и положено жить, в Зоологическом музее. Каждый день к нему приходили гости. Взрослые с детьми в основном. Но однажды пришли к нему и мыши. Пришли и поселились в нём.

Мышам хорошо жилось в мамонте. Извиняюсь, в скелете. В скелете мамонта. И расселились они по нему целыми колониями. Особенно большими были две колонии. Одна квартировалась в тазобедренном, а другая – в шейном отделе. Между ними происходило противостояние. Нет, с питанием всё было в порядке. Противостояние было литературного характера. Те мыши, которые жили в шее, сочиняли стихи. Те же, что в тазу увлекались прозой. Прямо, как я последнее время.

Музей, между тем, получил от государства субсидии на модернизацию и обзавёлся роботами-охранниками. Эти роботы были, правда, очень похожими на людей. Такие металлические люди. Мыши-прозаики, прознав об этих переменах, притихли, что-то тихонечко ещё сочиняли, но сидели уже и помалкивали. А шейный отдел неистовствовал, роботам посвящались новые и новые стихи и поэмы. Как-то раз, один из роботов заснул. Стоит, рот открыл, глаза закатились, пульса нет. Возражаете, роботы не спят? Конечно! Он делал вид, вернее, программа была такая. Псевдосон.

И вот ведь храбрецы – поэты. До чего додумались. Испытать сочинённое в костной среде в среде металлической. Задача. В открытый рот робота поместилось с десяток мышей. А робот возьми, да и проснись. И съел он тех мышей. А те, кто спрятался снова в косточках, только лишь выдали поэтическую колонию. Так, тазобедренный отдел музейного мамонта продолжает поставлять мне идеи, а поэзии не осталось, так, только очень редко сам, ни о чём, я бы сказал. Шейный отдел мамонта был демонтирован, а его обитатели обнаружены и уничтожены. Написал, как смог.

Очень короткая история

Я думаю, что эта (очень короткая) история могла бы быть ещё короче, не будь её название (Очень короткая история) таким длинным. Но и здесь – не всё. Nicht alles, как говорят фрицы. Потому что не только не смешно и не оригинально уже ТАК заканчивать. Но и…

– Ты – жалкий урод, ты пишешь, лишь бы что-то написать! – так кричала Мини-Маус с маленькой ихней мышиной кухоньки несчастному Микки, который не спал всю ночь в ожидании Его. Вдохновения. Но и этой ночью оно его не посетило. Мини держала в одной лапке то, что он написал за ночь, а в другой половник из нержавейки.

– Уолтер тебя уволит, вот увидишь!

Они жили в тазу у Мамонтова скелета в Зоологическом музее. Верите или нет, но в Америке тоже есть Зоологический музей.

А я ничего не написал, но в то же время, вот он – очередной образчик моего стиля. Я почему-то верю, что стиль у меня есть. Верите ли вы? Чёрт его знает, мышиный, блин, стиль! Неужели читать (или – слушать?) эту фигню было интересно? Неужели – забавно, прикольно? Если – нет, то я вам верю. А если – нет-нет (да) то – тоже верю. Я очень доверчив. Вчера (Микки, давай!), вчера нашёл в газете объявление, что мол на стройку требуется полировальщик зеркала заднего обзора башенного крана. Зарплата сдельно-фантастическая. Что ж, я решил, даже если упаду, полируя зеркало, родственникам ведь достанутся эти деньги. Плюс – страховка. Заживут! Короче, на следующий день приехал туда, заполнил анкету. Особенно понравился мне последний вопрос: «Цените ли Вы свою жизнь?» И я ответил правильно – да, да – ценю! Так что же, думаете, я лазаю на верхотуре? Управляю брандспойтом! Жму на красную кнопку и кричу в мегафон крановщику, чтоб он уворачивался. Пока никого не смыл.

Матные слова

Не знаю и знать не хочу. Блин, я ж ведь про peace dates написал для этого. Чтобы забыть, чтобы не знать, чтобы было у меня такое табу. Это по-моему пошло употреблять мат. Это всё равно, что слушать шансон. Это даже хуже, чем надеть трусы, покакав, но не подтеревшись.

Машинальность

Жизнь любит меня так нежно, что у меня есть время даже об этом порассуждать. Что такое нежность? Откуда она берется? Наверное, только Бог дал бы нам ответ. Но он говорит на непостижимом для нас языке. Зато, мы в полной мере можем испытывать нежность. Есть на Западе такой певец, Элтон Джон. Так вот он поет, что любовь это наш Бог. Мой Бог – нежность. Почему? Да просто она значительно шире простирается. Солдат нежно поглаживает ствол винтовки перед выстрелом не из любви к винтовке. Он делает это машинально. Машинальность, какое красивое слово и мое любимое имя в нем. По-настоящему счастлив я, когда испытываю машинальность.

«Петух»

Так, о чем я то бишь? А, ну вот, устроился удобно. Наша фирма не случайно называется «Петух». Мы не спим всю ночь, чтобы наши клиенты вовремя просыпались утром. Стандартная схема, звонки по телефону, по мобильному, по простому. Если клиент не отвечает или если отвечает таким голосом, что ясно, что он ляжет спать сразу после звонка, тогда – выезжаем на дом. Я храню в сейфе ключи всех наших клиентов. Еще ни разу я не ошибся, не выдал не тот ключ. Я хороший работник. А начинал я с того, что ездил по адресам. Некоторые запираются в спальне, в этом случае мы уходим, не вышибать же дверь. А бывает приходится лить воду на лицо. Очень зол человек, разбуженный таким образом. А бывает (и довольно часто), что клиент угощает кофе или завтраком. Людям скучно, одиноко. Не по адресу, быть может, но они обращаются к нам, в фирму «Петух». У нас живет один настоящий петух, он – наш талисман. Его зовут Будя, Будильник. Точнее любых часов, честное слово. Бывает, приедет кто-нибудь с фингалом под глазом от какого-нибудь неприветливого новому дню клиента, погладит Будю, покормит и скажет так добро и ласково: «Доброе утро!». Так у всех слезы наворачиваются. А сегодня у нас у всех праздник – нашей фирме пять лет. По этому случаю сегодня мы будем будить всех подряд бесплатно. Так решил наш начальник Аркадий Степанович. Вот только Будя прокричал первый раз, первые звонки (без ответа, конечно же) и поехали. Поехали. Хватит ужу спать, просыпайся, если не хочешь, чтобы мы тебя разбудили.

Метро

«Осторожно, двери закрываются», – сказал кто-то. Сказал и ждет. Как будто где-то, какие-то, другие какие-то двери должны закрываться. А он не любит, наверное, когда двери закрыты. Любит кататься с открытыми. С ветерком. Все смирно по лавочкам сидят. Кто на ком. Быстренько рассаживаются. Остановка – другая и глядишь – вообще порожняком. На скорость влияет, наверное.

Пара

Трудно сказать, кто из них первый начал. Но повезло, конечно же, Олегу. Добился расположения. А Джозеф? Джозеф тоже хотел быть с Ольгой. Покупал дорогие букеты. Книги, журналы, буклеты. Нет – только книги на самом деле. А теперь он нашел свою Жозефину и живет в Швейцарии. Олег же молодец, живет с Ольгой в России. Сейчас они встречают зиму в парке недалеко от дома, который сами строили. Прямо, как в телевизоре, но к счастью обошлось без Ксении Собчак. Пусть она не обижается, передача у нее ужасная, Ольга тоже молодец, молодец, что с Олегом теперь. Теперь и навсегда. Вот, идут они по дорожке, улыбаются друг-друг, сами себе, сами по себе. Вдруг пошел снег. Первый снег. Повалил.

– Давай родим детей, говорит Оля.

– Много-много, мечтает Олег.

Но парк закончился, и они вышли на, заснеженную уже, улицу. Зашли в музыкальный магазин и купили каждый по диску. Все-таки, во многом они расходись. Ольга любила танцевальную музыку, Олег предпочитал классику. Оттуда направились в кафе. Ольга взяла кофе, а Олег – чай с лимоном. Все в их жизни было хорошо. И было бы хорошо, может быть, если бы в кафе не зашел этот безумец с пулеметом. Их похоронили вместе, Олега и Ольгу. Теперь о них стало известно и вам, но я мало сам о них знаю. Не знаю даже, где их могила, где их дом, где этот парк. Еще мне безумно жаль, что я решил так закончить свой рассказ. Но переписывать уже не буду. Ведь там, куда они попали после смерти, там им, несомненно, хорошо.

Письмо Антону

приииивеееет!!)))

как-бы новостей особо нет и сказать нечего, но…))) но есть вот одно но…

сегодня ехал в метро после бессонной ночи на работу и напротив меня на коленях у мамы сидела маленькая девочка и жевала жевачку, совсем маленькая… Дети не вызывают у меня умиления, я ничего не смыслю в детской красоте, но мне почему-то совестно быть хмурым (а каким я ещё мог быть?!) на глазах у ребёнка. Наверное потому, что не они наше, а мы – их Будущее… Я закрыл глаза и как следует улыбнулся (у меня ведь всё хорошо!),с улыбкой на лице, я открываю глаза и вижу – это чудо прищуривается и улыбается, глядя на меня!!Как-будто пародируя… Антон, я был просто счастлив!!Люди так редко улыбаются друг-другу в этом городе… и, почти всегда, с сексуальным подтекстом… Печально… Как солнце сегодняшнего весеннего вечера, мне необходимы улыбки, шутки, анекдоты, чёрт возьми! Расскажи что-нибудь забавное, плиииз! Покедава!))))))))))))))))))

Плутон

– Ой, смотри, мой голос покрылся инеем… – пролепетала Елена.

– Да нет, Лен, снегом! А глаза заросли росой!

– Что это? Что, мы теперь – ангелы?

– Не уверен. Ты когда-нибудь принимала кислоту?

– Аскорбиновую? В детстве принимала… Ой, смотри, на отрывок «ангелы?» сели два снегиря!

Хорошо в раю зимой. Народу почти никого. Под различными предлогами, отдыхающие летят поближе к адскому солнышку. Погреться, навестить родных на Земле… Да, прохладно, конечно. Но как красиво! Снегири по отрывкам фраз скачут. Я здесь временно, если честно. Меня отпустили за моей собакой на Плутон. Если пёс меня узнает, мне будет позволено поселиться неподалёку от Райского Рая, в котором он где-то бродит. Один-одинёшенек. Если он меня узнает… Вот, познакомился с Леной и Серёжей. Штампом прописки у каждого на спине по два сиреневых пёрышка. Их завалило снегом и, очень потихоньку, они задохнулись. Под Сочи. Ужасная смерть… Но теперь у них всё хорошо.

– Серёж, я хочу отложить это слово «Серёж», я буду поливать его своими счастливыми слезами и в марте на нём вырастут подснежники!

– Глупышка, мы же тут даже от счастья не сможешь плакать.

– Серёж, а ты знаешь, что если мы от чего-нибудь загрустим, ну… или по-маленькому, то на Земле пойдёт дождь.

– Только не говори мне, что если разозлимся, то засверкают молнии! Не говори, потому что я не верю, что смогу быть злым когда-нибудь.

– Ты не сможешь и я не смогу, но в Правлении есть такие ресурсы и я с ними солидарна. Помнишь, в первый день, когда мы узнали, что нас даже никто не искал? Я тогда вспомнила это слово: «злость».

– Вспомнила, но почувствовать не смогла!

– Слава Богу! – это главная молитва Елены.

Может быть и ваша. Я в общем-то неплохой человек, хотя крыльев мне не дали. Слишком много при жизни о себе думал. Больше, чем о ком-либо. Вот и ищи теперь Плутона на Плутоне. Мне бы его только узнать, ведь прошло уже пятьдесят шесть лет, как он умер, нет – улетел. Если на Земле кто-нибудь проронит слезу, узнав про мои обстоятельства, то дело в шляпе: с ангелами я уже подружился, а им будут даны полномочия оказать мне помощь в поиске собаки. Описал всё подробненько и в Киоск! В Киоске выдают конверты снов, мне можно три только. Написал ещё два раза, вернее – сказал. Мне пока что всё время очень грустно и заплакать для меня – не проблема. Слезами надо конверты заклеить поскорее! Всё, летят они на Землю, в мой родной город! Трём людям это теперь приснится. Кто-нибудь из них проснётся и всплакнёт. Я верю в это.

– Лен, какая, говоришь, собачка?

– Пёсик, рыженький, такса!

– А зовут как?

– Плутон, Плуто! Полетели скорей!

Роттердам

Круглый день Нина и Ника ходили по улицам этого города, в котором очутились впервые. И весь день солнце освещало их лица, залезало в их объективы, а объективы хватали его с северной жадностью. И эти дома, мосты, булыжные мостовые, Нину, Нику, прохожих и… И что-то ещё, кошек, например. Ни Нина, ни Ника не были фотографами. Они просто любили фотографировать. Приедешь домой, Нина. Приедешь домой, Ника. Что ты первым делом сделаешь, Нина? Скинешь фотки на свой сайт? А ты, Ника? Скинешь туфли и примешь душ? Ну ладно, а потом? Будешь печатать фотографии для друзей. А город, как называется этот город? Их, этих названий, много для того, кто любит путешествовать. Роттердам.

Если бы не туристы, много бы людей ходили по его улицам в поисках новых впечатлений? Наверное, не очень. Так что хорошо, что есть туристы. Так считал и Дик, ведь если бы туристов вдруг не стало, он остался бы без работы. Он работал гидом и знал всё про свой город. Не могу вам это доказать, так как я почти ничего не знаю про Роттердам. Разве, что это – портовый город. Разве, что в Голландии. Разве… На третье «разве» меня уже не хватает. Так вот, Дик. Он без ума был от своего города с детства и всегда хотел кого-нибудь ещё заразить своей любовью, Поэтому и стал гидом, хотя родители хотели, чтобы он стал адвокатом. Смешно звучит, не правда ли, Дик-адвокат?

Патрик много лет уже снимал фильмы. Он был режиссёром. Жил он в Роттердаме и участвовал каждый год с новой кинолентой в Роттердамском кинофестивале. Но ещё ни один его фильм, а их было уже двенадцать, ничего на фестивале не выигрывал. Прочитав эти истории, он решил снять фильм про двух русских туристок и роттердамского гида. Пожелаем ему удачи. Мы сидели с ним в кафе, я в одном, а он в другом, в Роттердаме, и я послал ему по электронной почте эти истории, которые буквально высосаны из пальца. Он решил их связать, благо, что его родной город их уже связывает. Посмотрим, что у него получится. Давайте, посмотрим.

«Когда солнце зашло, Дик пришёл в порт. Один, без туристов. Рабочий день уже закончился. Дик думал всё ещё о своей работе, вспоминал о северной жадности шведских туристов, которые хотели узнать больше, больше, больше… Он полюбил их за это, пять минут стоял у автобуса, когда они уже вошли внутрь, и всё слал воздушные поцелуи. Дик любил порт, всё самое хорошее и первый поцелуй произошло здесь. Он достал свой фотоаппарат и принялся за своё любимое дело – снимать всё подряд, не глядя в видоискатель. Дома, только дома, он рассматривал снимки. Вот две девушки с фотоаппаратами, корабль, снова – корабль, звёздное небо, девушка, которая представилась Никой, девушка Нина, телефон, написанный на руке, ещё один (где чей, непонятно), кран, снова – кран, луна».

У Патрика получится, я думаю, отличный фильм о Роттердаме. А что о Роттердаме получится у меня? Что-то уже получилось. Но мне кажется, что мало, мало о Роттердаме. Всё чего-то вокруг да около. Жадность северная до продолжения. А пока что в одиннадцатый уже раз напишу слово, что нравится с детства. Роттердам.

– Представляешь, он позвонил!

– Кто?

– Голландский гид, Дик!

– Повиси минуту, у меня городской.

Дик позвонил им обеим и сказал, что любит их, что они лучше всех прочувствовали Роттердам, судя по их снимкам в сети, судя по их горящим глазам за всю неделю, что они провели вместе. Да, Дик тогда забросил на неделю так им любимую работу ради этой парочки. Они спали по три часа в день и всё ходили, ходили, ходили. Фотографировали, смеялись, а Дик рассказывал, рассказывал. Но случалось и Нине с Никой вставить слово, кто где учился, например.

– Он сказал, что приедет весной! К нам, в Питер!

– А мне сказал, что к нам, в Москву.

– Не глупи, просто ты приедешь в Питер тоже.

– Хорошо, но и в столицу скатаемся тоже.

– ОК.

В Москве, как и в Питере, как и в Роттердаме был январь и, не дождавшись весны, девушки полетели в Голландию. На кинофестиваль. В Роттердам.

Патрик Ван Хельдсвик представил свой новый, тринадцатый фильм “ Nord Greed». По-русски это звучит примерно как «Северная жадность». Северу всегда не хватает тепла, солнца. Нам, людям северных стран всегда не хватает новых впечатлений, эмоций, того же солнца. И пусть Голландия не сильно (не очень сильно) отличается от Москвы и С-Петербурга по температурному режиму. Но там живут такие люди, повстречав которых, вы будете смеяться во сне, приехав домой. Там вам будет хорошо. Я так думаю. Я никогда не был в Голландии. Но обязательно буду. В Роттердаме.

В Роттердаме шёл дождь. Патрик шёл домой февральским днём. Фестиваль закончился, а его фильм («Nord Greed») снова не занял никакого места. Фильм получился не очень дорогим, не таким дорогим, как предыдущий. Патрик шёл домой, и ему было настолько плохо, что он не мог даже ни о чём думать. Вдруг зазвонил мобильный. Звонили организаторы фестиваля. Оказалось, что никто из жюри просто-напросто не посмотрел его фильм. Фестиваль был продлён на один день из-за этого. А фильм про Роттердам «Nord Greed» получил первый приз по итогам голосования. Нина, Ника и Дик хлопали громче всех и получили приз за это.

Диктофон

Две вещи, с которыми человек не в состоянии справиться, это – Земля и Время. Хотя «время» с маленькой буквы звучит как-то более уважительно. Человек приходит на Землю, которая взрывается вулканами и прячется под ледниками, лет на шестьдесят в среднем.

Купил себе диктофон. Записывать слова. Так уже не запомнить. Но из этих слов, что я записал, ничего не слепить. Рассказы пишутся ведь не так. Не из слов. Нет, из слов, конечно. Но мои слова (которые я говорю) и слова, которые записаны на бумагу, это (это кто-то сказал) – две разные вещи.

Как Земля и время. Время уходит. Мое время уходит. Еще могу сказать, что «время моей молодости» уходит. И еще лет пять и оно пройдет, как и не было. И почти что не жаль. Мне живется лучше сейчас. С диктофоном.

С диктофоном. С диктофоном такая штука. Записываются все-таки ведь слова. Плевать на фразы. Нужны как раз слова. В нужном сочетании. В нужном контексте отдельные слова. Ужасно. Ужасно то, что это получилось, написать так, чтобы выглядело как будто записанное при помощи диктофона. Нет у меня диктофона никакого. Да и не нужен он мне.

Рыба

– Выудить хоть слово бы из него.

– Молчит. Молчит как аквариумный.

– Кто, аквариумный?

Аквариумный Рыб, так зовут моего соседа. Он очень тихий и всегда молчит. Но, мне так кажется, ему есть, что рассказать. Просто ему наверное лень, лень разевать свою варежку. Варежка у него красивая. И лоб, лоб одухотворённый. Но и сегодня он не один. Пришёл с девушкой, не то чтобы некрасивой, но не под стать ему. Сделаю-ка я им чая, по-соседски. Заварю. Девушку зовут Златовласка. Тут кто-то что-то напутал, волосы у неё чёрные. Чернее моих зубов! Вот, пьют чай и молчат о чём-то. Времени у них не много на это. Утром во все комнаты стучится Проверка. Не дай Бог у кого-нибудь девушка или там женщина. Сестра, мать, дочь – никого не волнует, выселят. Почему-то у нас так. Считается, что мы тут все – уроды. А уродам плодиться не положено. У меня лично всё на месте – руки, ноги, голова. Зубы вот чёрные – это правда, но они у меня от рождения чёрные.

– Говорю тебе, через пятнадцать минут придут.

– А я переоденусь.

– Да у них прибор есть, определят.

– Ну мы посмотрим.

Что и думать не знаю. Наверное, Златовласка – мужчина. Смотрю и глазам своим не верю. Да, Рыб завёл себе мужика. Иначе и быть не может. Засекли бы. Сладкого чаю. Но как, ведь… Я не понимаю. Мы же с ней… Это. Это. Это. То. Пока Рыб спал. А, кстати, где он?

– Рыб, ты где, куда ты спрятался?

Молчит где-то. И Златовласка молчит. Заговорщики. Всё это для того, чтобы свести меня с ума. Окончательно. Ещё чашка чаю и Златовласка исчезнет, исчезнет, как и появилась. Да, вот она уходит в одежде Рыба. Рыба.

Синей ручкой

Сто кубов бетона

Смешались, как уголь с золой, мои вечера и ночи. Тёмное осеннее время, когда дышится. Холодные листья. Холодные независимо от того, влажные или нет. Вот, так я бы уже и начал что-то писать, но сегодня ваш писатель не тот. Выдохся и нечего ему написать в таком стиле. Сегодня всё ещё лето. На столе стоит недопитая банка пива. В банке – плесень. Нет, и так не могу. Вот, вот как. В Бальбекской таверне подали отравленные сосиски. Город Бальбек, как известно, не существует. Его придумал Марсель Пруст. Так что, никто не отравился. Бетона, сто кубов. Это больше похоже на стихи, чем на прозу. Ну и пусть, пусть будет такой белый стих. А бетон – серый. Помните в «Джентельменах удачи» бетономешалку? Просто, про бетон ничего не написано. Мы все составляем энциклопедию. Художественную. Сколько весит куб бетона? Мои вечера и мои ночи тянутся, обвивают душу крепкими ремнями. Перечитываю Пруста. Сосиски жарю. Одной рукой жарю. (Ага!) А другой яд подсыпаю. В Бальбек. Всё, стоп, бетон.

Кости

За столом красного сукна сидят три человека в зелёных касках и играют в кости. Так начинается наша история. Наша: Петера, Алексы и Гордона, который это пишет. Я освоил игру в кости в четырнадцать лет, когда папа принёс домой три первых моих скелета. Он отломил у одного череп, взял молоток и разбил его десятью ударами на множество осколков. Потом он собрал это всё в кучу на столе, дал мне тюбик с клеем и сказал: «Это – ты!» Первый скелет я склеивал четыре месяца, прерываясь лишь на сон и еду. Теперь я делаю это в пять – шесть раз быстрее. Но намного увлекательнее играть втроём, определяя по различиям в оттенках, где кость какого скелета. Естественно, выигрывает тот, кто склеит быстрее. Как-то раз, Алекса сказала, что, возможно, мы – не самые страшные монстры и что, возможно, есть такие охотники, которые дробят черепа вслепую живым организмам, таким, как мы. Петер же сказал, что даже слышал про такую историю, как однажды металлический охотник высотой с секвойю дотянулся до стола с игроками, такими, как мы и огромным железным молотком разбил одному голову. Я спросил: « Стал ли он склеивать кости?» А Петер ответил, что, мол, нет, не стал и выдал нам с Алексой по прочной зелёной каске. За столом красного сукна сидят три человека в зелёных касках и играют в кости.

Такая жизнь

Чайник реально вскипел. А Верка-то не верила. Говорила – ящики, мол, сырые. Ничего. Мы и сырые разожгли с Серёжкой. Он ушёл сейчас сдать бутылки и банки, что мы нашли за сегодня. Надеюсь, принесёт бухнуть. А чайник мы нашли вчера. На обычной петергофской помойке. Я, например, горжусь, что живу в Петергофе. И даже рада, что муж меня выставил из квартиры. Пусть он подохнет от смога в своём Центре! Нет, пусть дохнет, задыхается до глубокой старости. А, вот и Серёжка. Сейчас, момент. Оп…,ух!

– Серый, мы с Веркой сварили супу.

– Супу?

– Да, нашли банку недоеденной тушёнки и картофельных очистков набросали.

– Давай.

Вот, ест. Люблю смотреть, как мужики едят. Завораживает. А Серёга, он вообще профессор. Чего-то там, ихти-ихти, не помню. Пью я много. Каждый день пью. Мне и Верка говорит: «Танюха, не пила бы ты так много». Но иначе не забыться. Я хочу забыть про жизнь на Садовой с мужем-импотентом. Раньше он снился мне в кошмарах. Первое время так вообще – каждую ночь. Но потом мы с Веркой познакомились, и она меня с Серёгой познакомила. И больше мне Пётр Андреевич во сне не является. Если кого-то (мало ли!) интересует, как мы живём, то я скажу хорошо. Живём мы на чердаке блочного дома на Бобыльской дороге. Номер дома не скажу, потому что не помню. Раньше Верка с Серёжкой там жили. Но я как-то затесалась в их компанию, и теперь Серёга обнимает нас обеих. Верка красивая. Особенно, когда умоется. Но бывает это не часто. В кафе нас не пускают, не в Питер же ехать. Моемся на колонке. А там вода леденючая, как говорит Верка. Она совсем молодая, ей тридцать три года.

– Верка, тебя за что, говоришь, муж-то выгнал?

– Готовить не умела.

– Зато сейчас, смотри, какой суп сварганила. Смотри, Серёга какой довольный.

– Да он всегда довольный, когда спиртяги хряпнет.

Серёга достал из штанов пачку Беломора и дал по папиросине нам с Веркой. А раньше я не знала этого удовольствия – в конце дня покурить папироску. Летом мы живём на даче. В шалаше на берегу Финского залива. Нет ничего лучше нашего шалаша. И нашей жизни тоже ничего лучше нет.

Фотографии

Пепельница из жестяной банки (TUBORG CHRISTMAS BREW) была полна окурками без фильтров на каждом из которых было написано GAULOISES Blondes и собственно фильтрами, белыми, как чума. Он не знал, что делать дальше. То есть, конечно, вытряхнуть пепельницу в мусорный мешок входило в его планы, но далее они не простирались. Джинсы, протёртые до дыр, валялись на полу, застеленном газетами. Вот, взгляните на него, как тупо он смотрит в экран включённого телевизора. Замечательно? Тянутся минуты и пролетают дни. Выйти! Посоветуем ему выйти из его комы. Куда? Да хотя бы просто на улицу. Пройти хотя бы несколько километров не оборачиваясь.

– Я пробовал. Не помогает.

– Значит надо идти, ехать дальше.

– Куда? Я везде был. Везде тоска, уныние, грусть.

– Так поезжай за границу. Там тебя ждут старые друзья.

Ему уже лень даже ответить нам. Или просто нечего ответить. Оставим его в покое. Не наше это дело, наверное. Но что это? Он встаёт, надевает джинсы, носки, кофту. Не собирается ли он на улицу? Берёт наш альбом, берёт клей. И вот уже мы вместе на улице. В альбоме тепло, но не собирается ли он нас расклеивать по всяким столбам. Так и есть. Вот как мы ему надоели!

* * *

Избавившись (не выкидывая!) от фотографий, я мог жить дальше. Я поехал в Новый Петергоф, чтобы расклеить несколько самых ценных. Самые ценные я оставил для Нового Петергофа. На долгую память. Ведь до чего же дело дошло, я с ними начал разговаривать, выслушивать их советы. Ну и что, что на них люди! Это картинки, картинки и не более того. Я вернулся домой и включил телевизор, свой любимый канал, по которому один только чёрно-белый шум показывают. Сколько раз я ни пытался поставить себя на место того или иного героя (точки), ничего из этого не выходило. Они исчезают так же, как и появляются. Все бы так.

Меня узнали! Узнали, узнали! Как жаль, что я – это он. Но может быть, это как-то перевернёт его чёрно-белую жизнь. Я – это он и ещё один человек. И вот я в руках этого человека, который возмущён, что его фотографию (то есть меня) наклеили на столб. Мы ему ещё покажем теперь!

Ну нет! Ну конечно! Звонит мобильный телефон. Вот, почему он ещё до сих пор у меня звонит? Выключаем. И спать. Вот и все дела.

Меня поставили в новый альбом. Ура! Новые соседи, новые друзья, новые пейзажи и новые лица! Как мне повезло! Но он, он ещё пожалеет, что избавился от меня.

Приснился кошмарный сон. В нём фотографии, которые я расклеил по городу, попали в руки тех, кто на них изображён и настраивают своих новых хозяев против меня. Ну раз так, то вот сейчас докурю, включу телефон и звоните мне, кто хотите. Никого я не боюсь.

Первым позвонил Слава. Хотел узнать, зачем я наклеил его фотографию на столб. Я сказал, что моя фотография и повесил трубку. А сон то оказался…. Да-а.. Не успел я, как уже хотел было, выключить телефон, как звонит Артём. Не в розыске ли он. Да, конечно, можно подумать, что три фотографии на столбах Нового и четыре – Старого Петергофа это уже повод так думать. Пришлось извиняться. Неизвестно только – за что. Ненавижу.

Мои новые друзья были поражены моим голосом. Да, а ещё я глянцевая. Вот так. Правда, мой новый хозяин глуповат. Но, надеюсь, сообразителен. Он должен меня услышать, я буду орать изо всех сил.

Сижу и смотрю на выключенный телевизор. Тянутся минуты и пролетают дни. Выйти? Ну если только купить сигарет.

– Сигареты не найдётся?

– Иду покупать.

– Что не узнаешь?

– Семён что ли?

– Степан. Хорошо ты мне попался!

– А в чём дело?

– Да голос мне был. Свыше. Должен я тебя убить.

– Пистолет то есть?

– Есть. Вот, смотри.

– А подержать-то можно?

– На. Подержи напоследок. Никогда небось не держал.

– Прощай, Семён.

– Степан….

Добились они, эти фотографии, своего. Пришлось мне уехать далеко-далеко. Но, спасибо хоть жив.

Чёрная обезьяна

Так могла бы называться расистская организация. Называется рассказ. Обезьян иногда нужно всё-таки мыть. А то их будет сложно расчёсывать. У Васи жила обезьяна по имени Рита. Она была очень самостоятельной. Вкусно готовила. Вася жил припеваючи. Жили они в доме №5 по Вулканическому. Вулканический переулок весь зарос плющом ещё десять лет назад. Так, что из окон видны теперь только чёрные и зелёные листья. Вася сидел на диване и ждал, когда Рита приготовит ужин. Позвонила Мила. Она гуляла со своим белым пуделем и хотела зайти. Рита (больше, чем готовить) любила играть с Герасимом, такое вот имя у белого пуделя. А Герасим любил Риту, она давала ему очень вкусные косточки. Только одно было плохо, Рита не любила мыться. И поэтому она была чёрная.

Шарики

Я начал с точки. Что-то рассказать? Да, нет – нечего мне рассказывать. Я веду борьбу за независимость. Моё государство маленькое, как ракушка. В триллион раз меньше, чем Косово. Ракушка. Маленькая ракушка, вот и всё. Так что мне не до вас. Коплю щёлочь и кислоту, чтобы обжечь пальцы тем, кто полезет. У меня есть драгоценность – белый сверкающий шар. А помнишь ли ты, как я играл тебе на гитаре и подарил целую связку таких. Ты ещё сказала: «Бусы!» Да… сейчас не до того. Комары бывают очень большие. Один недавно пытался отложить ко мне сюда свои яйца или икру, не знаю, что у них там, но было вкусно. Я проколол их иглой и съел. У меня нет гитары, но есть магнитофон и компакт диск группы BON JOVI. Иногда я его слушаю. Сигареты я покупаю на пляже. Там они дешевле всего. Положу сейчас ракушку в карман и пойду за сигаретами. Когда куришь, самое главное – спрятать окурок. Я окурки скатываю в шарики. С шариками всегда проще управляться. Закатил, откатил, укатил в конце-концов. Иногда шарики, правда, заезжают. За ролики. Вот тогда – трудно. Моя задача – отстоять жемчуг. Я поливаю его маслом и нектаром. На пляже этого конечно нет. Там другая жизнь. Там я такой большой, что могу купить сигарет. Если деньги есть, конечно. А они у меня, как правило, есть. Я показываю своё лицо за деньги там на пляже. Дело в том, что у меня на лбу есть ещё один, третий глаз. Правда, он слепой. А если быть точнее, то нарисованный. Но нарисован он мастерски. Я не очень хорошо играю на гитаре, но зато хорошо рисую. Большую часть времени я хожу в маске, которая скрывает мой третий глаз. Но, конечно, когда я в ракушке, я её снимаю. Маску. Она чёрная и вязаная, обычная маска. Недавно я шёл к своей рубашке по лесу. Шёл домой в свою ракушку с бидоном масла. Шёл и увидел блестящий шарик. Круглый-прекруглый. Прикатил его домой и оказалось, что это зародыш лисицы. Слеза лисицы. Чистый янтарь. Я протёр его маслом и увидел внутри лису. Вернее – лисёнка. Он спал. Я принялся стучать по шарику. Стучал, стучал, стучал, но всё оказалось без толку. Лисёнок спал. Тогда я включил магнитофон с BON JOVI. Янтарный зверь открыл левый глаз, правый глаз и принялся поедать янтарь вокруг себя. Он не остановился, пока не освободился полностью. Вот так шарик! Вот так BON JOVI!! Теперь есть на кого оставить жемчуг, пока я на пляже. Лисёнок не растёт. Как будто не хочет превращаться в лису. Не ест. Нектару бывает лизнёт из бидона. А не ест ничего. Когда я включаю магнитофон, он танцует. Вертится на голове и прыгает на хвосте. Смешно. Я его рисую иногда. Как он спит, как лает на прохожих улиток, как курит сигареты, как смотрит телевизор, как танцует, как смотрит на жемчуг, смотрит, как жемчуг растёт. На пляже я продаю эти рисунки и запасаюсь сигаретами на зиму. Зимой я укутаюсь в лисёнка и буду смотреть на жемчуг. У него круглые глаза. Шарики чистого янтаря. Посмотри на меня и скажи, почему ты не хочешь расти. Неужели ты хочешь остаться здесь навсегда и спать, и лаять на прохожих улиток, и курить сигареты, и смотреть телевизор, и танцевать, и смотреть на жемчуг, и смотреть, как жемчуг растёт? Похоже, что так. Ну ладно, нечего мне рассказывать тут. Не до вас мне. Мы тут ведём борьбу. За независимость.

Рай

Они вышли, крепко держась за руки. Они вышли, так крепко держась за руки, как держатся лишь газетчики. Они вышли из комнаты с красиво, по – красивому, заплесневелыми обоями, голубыми в изумрудный грибочек; в коридор. Окрашенный охрой, как на неизвестных картинах, как в неизвестных, быть может даже, не снятых никогда, картинах неизвестных режиссёров. Она сняла картину без рамы со стены, обнаружив под ней пятно, краску болотного цвета. На картине были нарисованы детские ноги в босоножках, цвет которых нельзя было различить в коридорном полумраке. Весь пятый этаж как будто притих, замер в ожидании их шагов, а те четыре, что под ним, всем своим населением прильнули со стаканами к потолкам и стенам, кто до куда мог дотянуться. Как и в любом другом женском общежитии, вход и присутствие его (мужчины) были строго воспрещены конечно же, и, осознавая свою полную обличённость, зная, что ему не спуститься на вымышленной верёвке из окна, дабы покинуть сей Рай незамеченным и, не прошмыгнуть мимо вечно бдящей за сканвордом комендантши, он, взяв её за руку ещё крепче, громко пошёл своими деревянными, оставшимися на память от деда, каблуками по кафельному полу пятого этажа. Они сделали это впервые.