Сколько раз я пытался сесть и за один присест написать вторую книгу (одна уже есть, кто не в курсе) или… или хотя бы что-нибудь путное сочинить (да, тут смачно будет добавить неграмотное второе «хотя бы») хотя бы. Да. Но выходит, если не ерунда, то нечто такое «гениальное», что мне оно уже даже неинтересно продолжать. Да и вообще, зачем нужна вторая книга, если пачки первой до сих пор (прошло три месяца) пылятся у меня на пианино. А писалось то годами, в общем-то (да, вот так, второй раз – «в общем-то», неграмотно!) за пять минут хочу что-то сравнимое сотворить. Вот у меня есть название тут, не пропадать ему – «Бутерброд с макаронами». Можно – фантастику, нет, абсурд уже нет, не надо, правда ведь? А фантастику (с лирической, возможно, ноткой) – пожалуй. Так вот. Т. е., попробуем:

Бутерброд с макаронами.

Стыковка прошла успешно, как всегда. Как всегда, когда за дело берётся Загороднев. Это наш главный механик, кто не в курсе. Наш, в смысле экипажа межзвёздника «Тритон – 30». Загороднев хорош! Как всегда чего-то покрутил, трубочки какие-то, глотнул пивка безалкогольного (у него всегда припасено на случай работы, возникающей тут, на орбите Z—100 довольно редко). Стыковка – это чисто его. А мы гостей принимаем. Мы это: Стёпка Квасков и я, прежде известный лунописец, Велимир Стокрацкий. К нам пристыковался на сей раз спортивный корабль из ГДР. Эти (спортивные), конечно – не чета нашему межзвёзднику, так – погонять на орбите какой-нибудь гравитационно-безопасной (с постоянной гравитацией) планеты. А чего им с нами делать, спросите? Да просто, им нужно двигать на очередные гонки, в другую систему, а их корабль (вроде это уже как бы ясно??)) не приспособлен для межзвёздных перемещений. Двое соц. немцев зашли в гостиную, где мы уже со Стёпкой накурили псевдосигарами (я – ванильной, а он – вишнёво-ромовой), просто отличная атмосферная композиция встретила по-советски радушно гостей-гонщиков из ГДР.

– Здравствуйте, господа советчане, – на чистом русском сказал… – Меня зовут Клаус, – сказал Клаус.

У гонщиков не принято при знакомстве называть свою фамилию, я это знаю, так как мы не впервые с ними (с гонщиками) знакомство заводили.

– Чудесный воздух, – сказал сразу же второй, посветлее и пониже, немец, – Меня зовут Вили.

Ну мы-то представились по фамилии, я всегда ещё надеюсь, что моя фамилия у кого-нибудь всколыхнётся лунным пейзажем, скажем, десятилетней давности (десять лет уже не пишу, так как желаю только – с натуры, а натуру десять лет как не вижу уж, да и на Земле, конечно, столько же не был, сын вырос. И всё это из-за картины с лысиной Горбачёва, блин!) Ух, закрыл скобки! Страсть какая-то к этим скобкам, к словам «между прочим», мания. Но я, конечно, не писатель, я – лунописец. А был бы писателем, придумал бы про этих ГДРовцев какой-нибудь трэш, чтобы все – либо блевали, либо – ржали, как умалишённые. Но мы просто завели с ними беседу об этой несчастной Z—100, где есть даже вода, но нет никакой жизни и, значит, вот отвезём мы гонщиков, куда скажут (ГДР всё ж – дружественная страна), а потом лететь нам к следующей звезде, что в плане указана, рыскать жизнь. А сын вырос. Пишет. Молодец, экономит деньги и не выходит на видеосвязь (ну, раз в два-три года только), а пишет письма за коммутатором, мать ему купила. Так вот, болтаем мы про Z—100, вокруг которой вертимся, а Загороднев наш пиво уж допил и вертится уж на кухне, он ещё у нас и на это горазд, придумывает, чем немецких гостей удивить.

Я говорю: «Z—100, конечно, планета – ничего, но когда полгода в северном полушарии – плюс триста градусов, а в южном – минус двести пятьдесят, а полгода – наоборот, то ничего не может не только выжить, а плесень не растёт.»

Вили: «Но я слышал – тут есть вода?»

– Следы. Только следы.

Нет, я не буду здесь записывать весь наш разговор. Слишком неинтересно. Но Загородневу надо было сделать вступление.

Сначала в комнате появился не он. Сначала стала прибывать вода (это он пустил в расход дополнительный аварийный запас жидкого воздуха), пришлось (вода всё прибывала) нам надеть гермошлемы, хорошо вообще, что мы все были в скафандрах (водичка-то минус ого-го!) И тут вплывает в прозрачном (из Штатов что ли выписал?) скафандре голый совершенно Загороднев и держит поднос большущий над поверхностью получившегося водоёма в левой руке. Блюдо оставил плавать, а сам вышел (выплыл) и воздух жидкий откачал сразу, кричит из-за двери: « Больше не буду!» А сам ухмыляется поди – сюрпризы не кончились. Подходим к блюду, заиндевевшему от холода, а на нём – простые гренки, а на них…

Вилли кричит: « Дрезден!! Матерь Божья – Дрезден!»

Дрезден из спагетти! Во как. И заходит наш герой, Загороднев, в семейниках поверх прозрачного своего, штатовского (видимо) скафандра. Говорит: «Гутен абенд!» Это по-немецки, «Добрый вечер!» значит. Ну, конечно, есть мы его Дрезден не стали. Зачем, такую красоту? Клаус и Вилли сгоняли за колбасками на свой корабль да ещё пива (безалкогольного) Загородневу принесли, мы: ни Стёпка, ни я никакое (даже пусть и безалкогольное) пиво не пьём. В-общем, после третьей кружки, разговор продолжался уже на немецком (Загороднев знает, а мы ни бельмеса) языке и мы со Стёпкой пошли по койкам.

Я первый проснулся на следующее утро. Вернее – первым проснулся Загороднев, потому что нигде на корабле его не было. И немцев не было. Потом, нам рассказали, что ночью он доставил их на орбиту РН-8, где должны были состояться (и состоялись) очередные гонки, отстыковался (находясь у немцев на борту), предварительно установив автопилот в соответствии с нашим планом облёта галактики. И вот мы здесь, в очередной планетной системе, на очередной орбите, очередной безжизненной планеты. А Загороднева нет. И нет бутербродов с макаронами.