И ВОТ ПОСЛЕСЛОВЬЕ, КОНЕЦ
От народных восторгов по поводу запрета КПСС со снятия памятника железному Феликсу до нынешнего меркантильного равнодушия по поводу каждого потенциального народного избранника, от депутата до губернатора или Президента («Мама, а мама! Несет ли он яйца?» – «Не знаю, душенька, должен бы несть») – всего 5 лет.
Может быть, это и есть норма при капитализме. Но с нами это случилось рано, капитализма еще нет, а чтобы его построить, его надо чертовски полюбить. Бескорыстно. Наверное, это бывает всегда именно так: пассионарный восторг – забивание камнями, Голгофа – новая религия, вера, катакомбы, мученики, звери на арене – рутина, равнодушие. Закон Божий, механическое отбывание религиозной повинности. И хорошо, если фанатизм и инквизиция не продолжат этот ряд.
Когда на последней неделе Входил он в Иерусалим, Осанны навстречу гремели, Бежали с ветвями за ним.
А дни все грозней и суровей, Любовью не тронуть сердец, Презрительно сдвинуты брови, И вот послесловье, конец.
Пастернак знал толк в отчаянии, тем более что в его время за Зюганова не 30 миллионов голосовали. Все 100 процентов голосовали за кандидатов блока коммунистов и беспартийных.
На выборах 1995 года в ГосДуму я провела эксперимент: выставила свою кандидатуру от ПЭС. Только Константин Боровой оказался достаточно храбр, чтобы взять меня в долю. И то не в первую тройку, иначе бы спонсоры не дали ему денег, а в провинции отказались бы собирать подписи на подписных листах… 4 процента у ДВР, меньше 1 процента у ПЭС – ну ладно, провинция, глубинка, Вандея. Борового считают богатым (Жирик, кстати, богаче, но получает свои проценты) и поэтому не любят на селе и в провинции, Гайдара считают представителем власти. Но я выставилась в Москве. Здесь масса демократов. 23 соискателя на округ! Всякой твари по паре, от любителей пива до баркашовки. Я не имела и не искала денег. Только на подписи самую малость. Никакой агитации за себя. Хорошие концептуальные листовки. Идеи, а не дешевые обещания. На улице меня узнает каждый второй. По радио, по TV, в газетах я выступаю часто. Мне-то время не нужно покупать. И никакой пропаганды своей персоны. У меня есть доказательства: доперестроечный стаж борьбы, потом борьба при Горби, потом борьба за свободу Чечни. Я думала, что другие кандидаты этого не предъявят, а главное было – остановить войну в Чечне, убрать коммунистов и нацистов с дороги, уйти на Запад без всяких разговоров о третьем пути. Я никогда не стала бы состязаться с достойными людьми, которые много сделали для страны: с Егором Гайдаром, с Константином Боровым, с Сергеем Ковалевым, с Глебом Якуниным, с Галиной Старовойтовой. Но у меня в округе были кандидаты, которые мизинца не укололи за эту страну, за ее свободу. Тельман Гдлян, например, лично объяснявший избирателям, что для таких экстремистов, как я, нет места в ГосДуме. Он раздавал визитки с обещанием оказывать бесплатную юридическую помощь до 2001 года… То есть нес яйца. А я не обещала ничего, кроме борьбы с коммунистами и фашистами, кроме сохранения чести страны, кроме помощи бедным чеченцам… Всем стало ясно, что я отказываюсь нести яйца из принципа. Юлий Нисневич шел от «Выбора России». Что ж, в мирное время он прекрасный депутат. Но время еще не мирное. Я не учла одного: что место в ГосДуме – это не только право защитить честь страны и с чем-то бороться, это еще и теплое и сытное место. Я хотела отдавать; а соискатели шли брать. В результате был избран популист Гдлян, голосующий с левыми. У Нисневича оказалось второе место. Дальше был «яблочник». Потом – представитель блока Панфиловой из МВД (!). Коммунист, лужковец из НДР. У меня оказалось 7-е место. 11 тысяч человек с хвостиком. В других округах Москвы было бы то же самое: демократы не способны уступить другому даже во имя общего блага, а большинство требует от депутата мяса, шерсти и молока… Я больше никогда не буду баллотироваться. Я живу для этих 11 тысяч человек – по московским и петербургским округам, для задушенной горсточки демократов в провинции, для угнетенных национальных меньшинств, которые дают мне продукты на рынке даром (уж они-то все голосовали за меня), для 4 процентов гайдаровского электората, для тех, кто отдал свой голос Боровому. Для своих.
Мой кубок за здравье немногих,
Немногих, но верных друзей,
Друзей неуступчиво строгих
В соблазнах изменчивых дней…
В стране создана протобуржуазная среда («новые русские», банки, парвеню, журналисты, клубы, «челноки», торговцы, фермеры). Надо выращивать ее, как рассаду в ящике на окне. И никогда не быть на стороне левых. Нам не повезло: в своих экономических чаяниях дээсовцы – правые консерваторы, правее ДВР и ПЭС. Но в наших политических воззрениях (угнетенные народы и ихТ[рава) мы – почти анархисты, потому что больше никто в Европе не готов признать право на самоопределение. Россия возвращается, как Иов, на свое гноище: к традиционализму черносотенцев и охотнорядцев, к Столыпину, а не к Джефферсону; к Манифесту 17 октября, а не к американской конституции. Мы были правыми в XIX веке (за исключением эсеров, анархистов, меньшевиков, большевиков), но мы не были вполне европейцами. А нам надо успеть и туда, и сюда: поддержать доброго конституционного монарха Ельцина – и его же назвать военным преступником за Чечню; запретить себе эмиграцию из России – и одновременно проповедовать атлантизм; все отдать во имя чужой прибыли; лечь ковриком под чужие «мерседесы».
Я живу для того, чтобы все, кто работал и работает в КГБ (ФСБ), все, кто был членом КПСС и стал членом РКП или КПРФ, не знали покоя. Моя роль – это быть тенью отца Гамлета. Я буду появляться днем и ночью и напоминать тем, кто захочет меня услышать, кого убили Клавдии, взявшие за себя наших Гертруд. Только в отличие от тихой тени я буду кричать и требовать мести, как Электра, пока не придут Оресты.
В отличие от интеллигентного героя Сэллинджера я никого не хочу ловить над пропастью. Наоборот. Мы живем во лжи над пропастью правды, боясь в нее заглянуть. Я хочу бросать людей в пропасть правды, потому что разобьются на ее дне только слабые. У сильных вырастут крылья, они научатся летать. Они познают истину, и истина сделает их свободными. Свобода там, в пропасти правды. Чтобы полететь, надо броситься. Этот головокружительный полет – плата за освобождение от лжи. Мне никогда не скажут спасибо. Моя помощь народу выразится в том, что я извлеку его, отбивающегося, из зарослей лжи и швырну с обрыва в сияющую бездну правды. Пусть летит, авось по дороге войдет во вкус. Каждый правозащитник должен запомнить: народ имеет право на горькую правду. Народ не имеет права на утешительную сладкую ложь.
ПРИЛОЖЕНИЯ
Валерия Новодворская
НЕ ОТДАДИМ НАШЕ ПРАВО НАЛЕВО!
Несть числа утратам человечества. Вера, надежда, любовь и невинность утрачены на тернистых путях НТР. Но вклад России в мировые процессы всегда был несоизмерим количеству ее пристойных дорог, компьютеров и джентльменов. За последние 7 лет человечество утратило с нашей помощью такой золотой эталон, как фундаментальный критерий «прав человека». Оказалось, что человек далеко не универсален и с что права – не ваучер, их нельзя раздавать всем поголовно. Я лично никогда и тешила себя такой погремушкой. Я взрослый человек. Я всегда знала, что приличные люди должны иметь права, а неприличные (вроде Крючкова, Хомейни или Ким Ир Сена) – не должны. Право – понятие элитарное. Так что или ты тварь дрожащая, или ты право имеешь. Одно из двух.
Вон в Алжире мусульманские фанатики законно пришли к власти. Бывают такие задушевные минуты у избирателей, когда хочется отрастить хвост и влезть обратно на дерево. Имеют они на это право? Боюсь, что нет. Право на хвост в Алжире было оспорено с военных позиций армией, оказавшейся почему-то более европеизированной, чем гражданская часть страны. Какой скандал! Военный переворот! Нарушение всех демократических норм! Однако я холодна, как кока-кола из «Макдональдса», и на митинги протеста меня не приглашайте. Потому что мне начхать на права мусульманских фанатиков. Невзоров, умница, первый додумался до корня проблемы. Есть «наши» – и есть «не наши». И каждый по части прав человека стоит за своих. Большего и требовать нельзя.
Невзоров для меня чужой. Так что пусть, в случае чего, не взыщет. После того, как Приднестровье, над участью которого мы пролили столько горьких слез, отвоевав свою законную территорию, оставило на ней коммунистическую символику и стало развлекаться политическими процессами (дело И.Илашку), мне стало глубоко безразлично, что сделает Молдова с этой частью своей территории, советской до последнего садика. Если Румынии нужно такое приданое, пусть забирает. Я бы завернула в бумажку.
Например, меня совершенно не волнует, сколько ракет выпустит демократическая Америка по недемократическому Ираку. По мне, чем больше, тем лучше. Так же, как меня совершенно не ужасает неприятность, приключившаяся с Хиросимой и Нагасаки. Зато смотрите, какая из Японии получилась конфетка. Просто «сникерс». Семерка в Токио заседает, парламент либеральный имеется. Игра стоила свеч. Я была бы просто счастлива, если бы США сохранили все мыслимые и немыслимые приоритеты и не забывали вовремя что-нибудь бросать на тех, кто уклоняется от либерального пути и плохо себя ведет. Неотвратимость наказания – единственное, что может удержать человечество от политического и нравственного регресса. И не надо про совесть. Нет у человека никакой совести. У отдельных продвинутых экземпляров – есть, а у большинства нет. Так что на Аллаха надейтесь, а верблюда привязывайте.
В следующий раз мне будет все равно, сколько снарядов придется в Бендерах на 1 кв. км. Для коммунистов нет самоопределения.
Вот свобода Чечни меня волнует. Чечня – это красиво, это смело, это благородно. Здесь независимость завоевана, как олимпийская награда. А Татарстану на что? И главное, за что? За поддержку ГКЧП? Когда я слышу о выходе Якутии из состава России или о суверенитете Тувы, меня разбирает дикий смех. Для меня это не вопрос права, а вопрос заслуг и достоинств. Чем эти ребята прославились? Чем пожертвовали? Какими великими деяниями могут похвалиться? Шаймиев – не Дудаев, он не достоин чеченскому вождю ботинки чистить. Обычная номенклатурная птичканевеличка.
Почему это в Америке индейцы не заявляют о своем суверенитете? Видно, в свое время белые поселенцы над ними хорошо поработали. А мы, наверное, в XVII-XVIII вв. что-то со своими «ныне дикими тунгусами» не доделали. И если я отдам жизнь за свободу Балтии, Украины, Грузии, то когда какая-нибудь цивилизованная страна вздумает завоевывать Узбекистан, Таджикистан, Туркменистан, где установились тоталитарнофеодальные режимы, я ее благословлю на дорогу. Жаль, что Россия не может считаться цивилизованной страной. Трем вышеупомянутым государствам на роду написано быть колониями, ибо они не воспользовались во благо дарованной им свободой. Хорошо бы, Англия ими поживилась… Это спасло бы местную западническую элиту от полного истребления.
Апартеид – нормальная вещь. ЮАР еще увидит, какой строй будет установлен коренным большинством, развлекающимся поджогами, убийствами, насилием. Мало не покажется… Гражданские права существуют для людей просвещенных, сытых, благовоспитанных и уравновешенных. В зоне все откровеннее. Там есть права для всех, кроме как для «опущенных», «для петухов». И дело здесь не в физиологии, а в силе духа, в моральном уровне. Жалкие, несостоятельные в духовном плане, трусливые спят у параши и никаких прав не имеют. Если таким давать права, понизится общий уровень человечества. Так что апартеид – это правда, а какие-то всеобщие права человека – ложь. Русские в Эстонии и Латвии доказали своим нытьем, своей лингвистической бездарностью, своей тягой назад в СССР, своим пристрастием к красным флагам, что их нельзя с правами пускать в европейскую цивилизацию. Их положили у параши и правильно сделали. А когда Нарва требует себе автономии, для меня это равносильно требованию лагерных «петухов» дать им самоуправление. Представляете, что сказали бы воры в законе? Сейм Латвии и парламент Эстонии ответят то же самое. Только мягче, как полагается в Европе.
Я лично правами человека накушалась досыта. Некогда и мы, и ЦРУ, и США использовали эту идею как таран для уничтожения коммунистического режима и развала СССР. Эта идея отслужила свое и хватит врать про права человека и про правозащитников. А то как бы не срубить сук, на котором мы все сидим.
Капитализм дает права с большим разбором, и далеко не все. Права на социализм в продаже нет. После своего опыта по защите прав коммунистов и гэкачепистов, которые благополучно сели нам на голову, я ничего не имею против запрета коммунистической пропаганды и комиссий по расследованию советской деятельности. Коммунизм лечится как рак. Хирургически, лучевой терапией, химиотерапией. А поскольку, в отличие от рака, этот недуг не приобретаешь без злой воли, анестезия не обязательна. Мы на острове доктора Мора из Уэллса. Мы были зверями, а сейчас жизнь путем вивисекции вырабатывает из нас людей. Жизни плевать на наши крики и стоны. И на ваши права встать на четвереньки. Кто там шагает левой? Правой! Правой! Правой!
(Новый взгляд. 1993. №33).
Валерия Новодворская
РОССИЯ №6
Это началось давно. Россия никого не разбила на поле Куликовом. Можно ли разбить врага, который 200 лет сидит у тебя внутри, который сначала изнасиловал, а потом вступил с жертвой насилия в брак по любви и прижил с ней детей? Бить монголов надо было до Ига, а не после него. Патриотически настроенные историки умалчивают о том, что великий Александр Невский, разбивший «псов-рыцарей», платил дань Орде. Это, видимо, было раннее евразийство. Монголы были понятнее и ближе в отличие от проклятых атлантистов – немцев. Наверное, это любимая эпоха двух Александров: Дугина и Проханова. И хотя в XIII веке не было ни «Дня», ни «Завтра», уже тогда Россия-Русь жила по их формуле. Раздавленная Востоком, органически сливалась с ними в одно, как едины удав и проглоченный им кролик, и злобно набрасывалась на Запад. Доставшаяся монголам дань после 1380 года просто перекладывалась в другой кошелек и застревала окончательно в тугой мошне Великих князей московских. Страховые же агенты остались прежними. Так что когда Европа решительно отказывается благодарить Русь за спасение от монгольского нашествия, хотя неблагодарную Европу сильно осуждал за это дело в «Скифах» сам Блок, она совершенно права. За что ей благодарить трусливую жертву двухвекового насилия? За то, что татары, поживившиеся колоссальными богатствами Руси, прижились при ней и на ней; за то, что богатств Руси хватило им на 150 лет; за то, что было и сытно, и удобно, и незачем переть дальше; за то, что за 150 лет Орда разложилась, разучилась боевым искусствам, не встречая отпора, и в 1380 году монголов можно было взять тепленькими? Если рассуждать далее в этой же системе координат, то все лани, олени и дикие козы леса должны быть благодарны тому кабану, которого задрал себе на пропитание тигр, потому что он насытился и не стал гоняться за другими робкими травоядными, и они выиграли время. Значит, лесное зверье должно благодарить падаль? Значит, Запад должен благодарить Русь за то, что она наполнила хищнику желудок? Как же должно звучать похвальное надгробное слово? "Спасибо Руси за то, что съели ее, а не нас¦? Конечно, Евпатий Коловрат, Михаил Черниговский, Даниил Галицкий, Михаил и Александр Тверские, все честно павшие в бою или казненные в Орде, но не сдавшиеся, не отвечают за позор Руси, которой 150 лет спокойно обедали. Мертвые сраму не имут, если они пали в бою. Но выжившие имут срам. И их потомки тоже.
Мы – потомки выживших. И это непоправимо. За время Ига Русь стала прахом. Глиной. Из нее можно было создать все, что угодно. Нас создал Иван Грозный. Как он запряг, так мы и поехали. И едем до сих пор. Он создал нас с маятником маниакально-депрессивного психоза внутри, по образу и подобию своему. Иван IV был психом, но не в медицинском плане, а в политическом. Бог сотворил Адама из глины по своему образу и подобию. Нас сотворил политический безумец, исторический маньяк, деспоттеоретик, потому что мы были к XVI веку глиной, весьма пригодной для подобных экспериментов. «Ибо прах ты, и в прах возвратишься». Побежденные климатом, историей, роком, геополитическими факторами, Ордой, зимними бескрайними пространствами, византийством, Диким Полем, славяне похоро6нили в себе древних скандинавов, викингов (впрочем, те, кто был на них похож, предпочли смерть Игу). Русским оставалось еще одно последнее поражение: поражение от жесткой порфиры государства, от оседлавшего их деспотизма, после чего славянский мустанг превратился в покорную клячу со стертым хребтом и разбитыми копытами, делившую свой век между пашней и живодерней. У Ивана IV периоды запойных, диких, нечеловечески жестоких репрессий, изощренных казней и пыток перемежались с периодами упадка духа. С XVI века мы существуем по законам маниакально-депрессивного психоза, ставшего лет через сто уже национальным характером. «И перед властию презренные рабы…». Перед твердой и жестокой властью. Перед слабой властью – разнузданные анархисты, разбойнички, воры, из социального аутсайдерства шагнувшие в перманентный мятеж неврастеников, сдирающих шкуру с той власти, которая проявляет человечность и цивилизаторские наклонности, однако целующие стремя и хлыст у каждого свирепого и злобного автократа, или у каждого реформатора с петровским бешеным нравом и петровской железной рукой. Но ослабевшая вожжа тут же попадает маниакально-депрессивному народу под хвост, и бешеные кролики, еще вчера довольствовавшиеся морковкой, выдаваемой по карточкам, жаждут крови и человеческого мяса, как в 1917 году, как в октябре 1993 года (когда они готовы были сжечь Москву, но не жить по-человечески), как 12 декабря 1993 года, когда бешеные кролики проголосовали за мировой пожар.
Вот оно, русское чудо и загадочная русская душа! Маниакальнодепрессивный психоз! Вот почему мы так классно воюем! Нездоровая агрессия маниакала, искусно направленная на чужих своей собственной властью и превращающаяся в рабью простацию по возвращению с войны! Вот откуда у нас такой ВПК! Это центр «психического здоровья» русского народа, призванный сбивать пламя агрессии маньяков, которые иначе могли бы обратиться против собственных правителей! Второй полюс этого центра, второй конец этого гигантского магнита – в ГУЛАГе, где дисциплинарная коррекция, подавляя агрессию, гнала депрессию и на зэков в черной форме, и на вольняшек в красных галстуках, с комсомольскими и партийными билетами, под красными знаменами! Оруэлловская модель была осуществлена буквально! Дословно! Мы всегда воевали с какой-нибудь Океанией или Остразией, как там ее. Со Стефаном Баторием. С Ливонией. С Польшей. Со шведами. С Турцией. С Европой. С Финляндией. С Германией. С Афганистаном. С Таджикистаном. И не для завоевания морей, не для обеспечения торговли или превосходства, но для поддержания здоровой маниакально-депрессивной формы. Классика жанра – Великая Отечественная. Вот формула нашего массового героизма! Страну наконецто спустили с цепи, и она, не имея мужества перегрызть глотку собственному Сталину и его палачам, с энтузиазмом вцепилась в горло Гитлеру и его монстрам, когда Хозяин, Большой Брат, дядюшка Джо сказал ей: «Фас!» Четыре года маниакала, а потом Героев Советского Союза и кавалеров ордена Славы трех степеней за милую душу отправляли в ГУЛАГ, зачастую из Бухенвальда на Колыму, не меняя вагоны, только переводя стрелки. И вы хотите, чтобы я поверила, что это можно было сделать с нормальными людьми? Вы хотите, чтобы я считала их мужественными защитниками Отечества и идейными противниками фашизма? Их, роботов Сталина, сдавшихся без боя собственным чекистам? Обяжите еще и за это Европу и все прогрессивное человечество вас благодарить. Сталин много лет готовился к войне с Германией (читайте «Ледокол» Виктора Суворова!). Гитлер успел нанести первый удар, иначе несокрушимая и легендарная зашла бы ему в тыл и ударила по Румынии, отрезая нефть. Если бы не 22 июня, Сталину досталась бы не половина Европы, а весь континент, включая Францию и Норвегию, Бельгию и Швецию. Я не прошу вас благодарить Гитлера за его невольную услугу. Но и Сталина не заставляйте меня благодарить. В схватке акулы со спрутом победил спрут. Здесь некому выносить благодарность. Я глумлюсь над национальными святынями? Скорее, над национальной мифологией. Уберите с глаз долой вольных и невольных фальсификаторов: К.Симонова, Василя Быкова, А.Адамовича, Ю.Бондарева и прочих, а на полке оставьте одного Виктора Суворова. Сожгите сами свои нашивки и ордена. Ельцин и Гайдар попытались снять вас с этого страшного маятника маниакала и депрессии, выпустить из сумасшедшего дома, отказать в наркотиках. За что и поплатились. Половина страны признала сама себя недееспособной и слабоумной, дебильно не пошла голосовать.
Четыре века Россией управляли психиатры. Они знали, что ей нужно. Затевая афганскую войну, Политбюро проводило психотерапию: давало волю маниакалу агрессивных совков, дабы держать пассивных в депрессии. О, Жириновский хорошо вас понял. Одним он обещает завоевательную войну, ибо маньяков надо занять делом. Другим – паек, ибо депрессивных, никчемных зомби надо пасти. Они будут молчать, если им дадут бесплатное пойло. Вот за это вы и проголосовали, 9/10 палаты N6 под кодовым название «Россия». Вам не дают травку или ЛСД, и вы бьетесь о стенку, и строите баррикады, и поджигаете мэрию, и готовы спалить в атомном пламени весь мир, чтобы получить назад маятник маниакальнодепрессивного психоза. Страна болтается между фашизмом и коммунизмом, как цветочек в проруби. С ней мне все ясно. Но у меня есть вопросы к 1/10 части страны, к тем, кто сумел остаться людьми, к товарищам по несчастью, приговоренным, подобно мне, к заключению в этой гигантской СПБ, к запертым роком вместе с безумным, воющим, делающим под себя народом в палате для буйнопомешанных от Мурманска до Владивостока. Если мы победили 4 октября, то почему у нас в Думе Жириновский, и Зюганов, и Лукьянов, и Невзоров? Почему фашисты и коммунисты проводят митинги и издают газеты? Если же мы проиграли, если победили они, то почему нас не тащат еще в камеры пыток, на виселицы, не сажают на кол?
Или – или. Я не хочу третьего варианта, второго Ига еще на 150 лет. Пусть президент или даст нам оружие и начинает борьбу по новой, или выделит скит, достаточно большой для десяти миллионов свободных людей, которые скорее предпочтут скорее сжечь или взорвать себя, чем сожительствовать с торжествующим красно-коричневым большинством.
(Новый взгляд. 1994. №1).
Валерия Новодворская
ПЕЙЗАЖ ВМЕСТО БИТВЫ
Пейзаж – не самое безотрадное зрелище. Не верьте Анджею Вайде, он интеллигент. Интеллигентам вообще не верьте, кроме Е. Гайдара и Г. Бурбулиса. Все интеллигенты у нас после сладких и беспечальных горбачевских лет впали в депрессию – сначала на экономической почве. Ведь как было славно! Будто при крепостном праве. Читайте Атона Павловича Чехова, который, будучи интеллигентом, эту породу знал и до дрожи ненавидел. Итак, горбачевский период, следующий непосредственно за меловым: утром тебе щи да каша и в обед щи да каша. Капусты и огурцов ешь добровольно сколько захочешь. От пуза. И строгости было больше. Всяк себя помнил.
Зато когда пришла ельцинская эра, отдаленно напоминающая кайнозойскую, и на сушу полезли первые неуклюжие, дрожащие и мокрые млекопитающие (в природе наметился положительный эволюционный сдвиг от карнозавра к саблезубому тигру, а обезьяна взяла в руки палку и каменюгу, но, в отличие от анпиловских вояк, для чисто созидательной и конструктивной деятельности), вот здесь-то интеллигенты и вырубились. А с 21 сентября 1993 года они вообще пребывают в глубоком обмороке, переходящем в коматозное состояние. На минуточку восстанут, напишут очередную статью в «Независимую», «Общую» или «Московские новости» – и опять хлопнутся. Теперь и Президент рядом с ними лег. Нашел себе компанию! В русской интеллигенции всегда не хватало то ли воли к власти, то ли воли к жизни, она уступает дорогу недостойным завязать шнурок ее обуви, что при Блоке («Достойнейшие, Боже, Боже! Да узрят царствие твое!»), что днесь. Классический пример из учебника для первого курса. Поведение умнейшего, добрейшего, честнейшего Василия Селюнина на конференции, где создавали демократы антифашистский фронт, да так и не создали, убоявшись обвинений со стороны тех же интеллигентов в разжигании антифашистской истерии. И то верно, у нас скорее начнут сажать за антифашистскую пропаганду, чем за фашистскую. За фашистскую пропаганду у нас вон г-на Жириновского в Думу избрали. Так вот на эту конференцию тихой сапой инкогнито пробрался коммунист. Если вы думаете, что повторилась крыловская сцена с волком, который, «думая попасть в овчарню, попал на псарню», то вы очень ошибаетесь. Никто, кроме меня и самых продвинутых участников (уж конечно не интеллигентов), не крикнул: «Ахти, ребята, вор!» А когда этот самый серый брянский волк попросил слова, большинство (правда, не квалифицированное, а простое) проголосовало за его предоставление, правда в конце конференции. И чтобы сгладить невежливость своих единомышленников, Василий Селюнин отдает свое слово коммунисту!
Так, значит, и отдадите свое слово, свою тарелку, свое платье, свое место – сначала у власти, а потом – в жизни? Да, русская интеллигенция всегда «головою падала под трактор», отдавая свое имущество, свою свободу и свою жизнь большевикам, ибо сильный в этом гнусном мире убивает или покоряет, а слабый ждет, когда его покорят или убьют. Ну нет, братцы кролики. Хорошенького понемножку. Мы в ДС, может быть, и похожи на интеллигентов, но это чисто внешнее сходство: манеры, речь, образовательный ценз, вкусы etc. Однако когда красные наступают нам на ногу в трамвае, мы извиняться не будем, а лучше выкинем красных из трамвая, к чертовой бабушке. За жизнь одного Василия Селюнина мы без всяких церемоний в духе японского чаепития положим весь наличный состав всех бесчисленных наших компартий, от ВКП(б) Нины Андреевой и РКП Виктора Анпилова до зюгановской КПРФ. Я думаю, что если бы культурная и респектабельная Россия начала века, не убоявшись душевных мук и запачканных рук, положила бы заранее эсеров простых и эсеров-максималистов, меньшевиков и большевиков, Ленина, Троцкого, Дзержинского, то не легли бы в могилы многие порядочные люди, десятки миллионов невинных жертв. Не погибли бы девочки-царевны, юный царевич, Столыпин, Колчак, Гумилев и не погибла бы Россия. Мы здесь не на цивилизованном Западе, мы блуждаем в хищной мгле, и очень важно научиться стрелять первым, убивать, пока тебя не убили. Чтобы потом построить мир, где будет запрещено убивать, по крайней мере ни за что ни про что.
Шуточная жалоба Юлия Кима «Ах, не досажали, не дожали, не догнули, не доупекли» действительна в обе стороны. Я всегда и письменно и устно утверждала (и в худшие времена, до всяких перестроек), что КГБ поступает глупо, сохраняя мне жизнь, и что в этом они еще раскаются. Я думаю, что раскаялись в день закрытия их «конторы». Правда, они плавно переползут в другую, шурша длинными пушистыми «хвостами», на прикармливание которых по новому положению об агентуре они получили официальное право. Но зато какой повод! Какой ущерб для репутации! Но мало, мало. Не досажали-таки! Надо было как в Румынии. Не Горбачева, конечно. И не Раису Максимовну. И вообще расстреливать не надо. Этого мы уже не сможем никогда. Табу. А вот Крючкову – лет десять, да всему руководству V отдела – по десяточке (Филиппу Бобкову, например), да следователю Вавилова Хвату, да следователю – последнему – Анатолия Марченко, да следователям Василия Стуса, Ильи Габая, Юрия Галанскова – столько же. Хотя бы за мертвых! Помните последние кадры из «Зорь», которые «здесь тихие»? За Лику, за Соню, за Галку! За всех… Таков закон войны. Даже если эта война гражданская! Особенно если гражданская…
Кто не стреляет первым, тот погибает, а вместе с ним гибнет его дело. Его страна… 30 декабря, окруженный российской спецчастью и «Мхедриони», при попытке взять его живым с помощью парализующих пуль, расстреляв все патроны и оставив последний для себя, погиб Звиад Гамсахурдиа. Погиб потому, что не стрелял первым в 1991 году, что оставил всех врагов в живых. Ну что же, они живы и глумятся над памятью погибшего героя. История не знает исключений. Добей гадину или заказывай себе гроб, как те достойные наши враги, которые сделали это, прежде чем войти в «Белый дом». Для таких врагов и лучшего гроба, и воинских почестей от казны не жалко… Это тот максимум, что мы можем дать друг другу через пропасть, нас разделяющую. Между нами горит мост… И единственный привет, которым мы можем обменяться с баркашовцами в знак одинакового выбора с противоположным знаком, – это автоматная очередь. Пейзаж после битвы может выглядеть весьма эстетично. Кровь можно замыть, друзей и врагов похоронить достойно и пышно, распить шампанское во здравие свободы и за упокой Совдепии на фоне горящего «Белого дома». Если мы доживем до следующего октября, мы обязательно устроим утренник на Краснопресненской. С шампанским и с цветами, которые положим на могилы – пусть символические – честных соратников, бравших «Белый дом», и честных врагов, его защищавших. А если не доживем, пусть это делают наши враги. Надо полагать, мы стоим и пуль при жизни, и цветов после смерти, ибо не лгали, не предавали, не продавались, не трусили, прожили жизнь в бою и с врагами не сотрудничали.
Газета «Завтра» просит меня при приближении к газовой камере включить габаритные огни. Попросторней надо строить газовые камеры, ребята. При ваших-то аппетитах на эти дела они у вас будут в три смены работать. Вон Владимир Вольфович ездил в Германию. Наверное, за чертежами… Пейзаж после битвы – это то, что ты честно добыл мечом. Твоя страна. Твоя свобода. Твой капитализм. Закрытие «их» – не твоих – газет. Арест «их» – не твоих – лидеров. За дело. Это война, а не круглый стол.
Сажи Умалатова, по словам «своих» же из «Завтра», плакала, когда их вывели из «Белого дома». Попробуйте заставить плакать нас. Да мы и не выйдем! На месте наших врагов мы взорвали бы «Белый дом». С собой и с половиной Москвы в придачу. Что и сделаем, надеюсь, когда придет наш час. То-то Руцкой во все посольства звонил… Слабо было умереть? Бей красных, пока не побелеют, – совет хорош, учтем. А сейчас у нас пейзаж вместо битвы. Не после, а вместо! Вот это действительно кошмар. Сдавшийся на милость побежденных Президент. Демократы, играющие роль кроликов в пасти красно-коричневых удавов из Думы… Оправдывающиеся выбороссы, которых выбросили, утопили, как котят, за то, что Гайдар спас страну от голода, а 3 октября от смерти, за то, что Бурбулис сделал Ельцина Президентом, за то, что безоружные демороссы и дээсовцы пришли умирать к Моссовету за Президента и капитализм… Но не думайте, что, если мы уйдем, кто-то здесь останется жить при социализме. Если для того, чтобы стереть с лица земли коммунистов, фашистов и империалистов, нужно стереть с лица земли эту страну вместе со всем ее населением, – мы не дрогнем и благословим свою собственную погибель. Когда-то наши предки подожгли Москву, чтобы не оставить ее врагу. Сегодня есть средства не оставить врагу всю Россию. Лучше быть мертвым, чем красным
(Новый взгляд. 1994. №3).
РЕЧЬ АДВОКАТА Г.М.РЕЗНИКА В МОСКОВСКОМ ГОРОДСКОМ СУДЕ 14 ОКТЯБРЯ 1996 Г.
Фрагменты
Господа судьи! Судебное разбирательство не оставило никаких сомнений в том, что все участники процесса, и прежде всего, разумеется, суд, вовлечены обвинением, предъявленным Новодворской, в ситуацию полнейшего, кромешного абсурда…
Ярче всего «зазеркальность», бредовость происходящего высветил в ходе процесса государственный обвинитель. Встретив в тексте публикации Новодворской строки: «Ты тварь дрожащая или право имеешь», господин прокурор задал подсудимой вопрос: «Кого вы, Новодворская, имеете в виду под тварью?» А когда порядком подрастерявшаяся Валерия Ильинична (ее, как известно, очень трудно ввергнуть в такое состояние) ответила: «Так это же Достоевский – „Преступление и наказание“, последовала фраза государственного обвинителя, достойная быть эпиграфом к нашему процессу: „Вы это бросьте. С Достоевским мы еще разберемся“.
Так вот, используя выражение классика, утверждаю: это дело создали твари… Дрожащие. Дрожащие перед правдой, свободой и разумом. Но твари не только дрожащие, а еще и невежественные. Невежественные настолько, что не сознавали: к уголовной ответственности вместе с Новодворской привлекается цвет нации, лучшие сыны России. Я попрошу, господа судьи, не доверять первому взгляду, который вы бросаете на скамью подсудимых. Я прошу напрячь ваши внутренние взоры. Тогда вы увидите: на скамье подсудимых Валерия Новодворская пребывает не в одиночестве. Рядом с ней много соучастников, и находиться в этой компании большая честь.
Перечисление подсудимых по настоящему процессу начну с поэтов. Конечно, это в первую очередь Александр Сергеевич Пушкин, так отозвавшийся о народах Российской империи:
Паситесь, мирные народы,
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их нужно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
Рядом с Александром Сергеевичем Михаил Юрьевич Лермонтов:
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ.
Подле притулился Некрасов со своими стихами:
Подъезжая к Кенигсбергу,
Я приблизился к стране,
Где не любят Гутенберга
И находят вкус в говне.
А за Некрасовым – там местечко есть – не кто иной, как Иван Сергеевич Тургенев. Всех нас заставляли заучивать наизусть высокие слова о великом, могучем, свободном, прекрасном русском языке. «Как ты удивительно хорош, – писал Тургенев, – для выражения многих и лучших мыслей по своей честной простоте и свободной силе». Но от нас укрывали продолжение этих строк: «Странное дело, этих качеств – честности, простоты, свободы и силы нет в народе. В народе нет, а в языке есть». Тургенева теснит Петр Яковлевич Чаадаев: «Печать рабства пронизывает всю историю России. У России нет истории, есть одна география». Что касается Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина, то ему примерно такое же обвинение, как Валерии Ильиничне, предъявлялось. Не было тогда статьи 74-й, но критик Зайцев, давший заключение, что «Современную идиллию» никак нельзя публиковать, начертал: «Произведение сие – глумление над происхождением нашего государства, начиная от основания его до настоящего времени». Не забыли и, естественно, Чернышевского – «Жалкая нация, нация рабов. Снизу доверху все рабы». Длить число подсудимых по нашему процессу можно долго – скамеек в зале не хватит. Наши великие предки с замиранием сердца ждут: подпадет ли их творчество под признаки статьи семьдесят четвертой Уголовного кодекса Российской Федерации? Не выглядит ли их слово криминальным в глазах потомков? Отечественные гении – в ожидании приговора уголовного суда?!
Но вначале классики обнаружили бы, ознакомившись с материалами дела, что на их подельницу, Валерию Ильиничну Новодворскую, российского литератора конца XX века, шла настоящая охота. Длительное время к ней примеряли уголовные статьи. Первоначально пришла идея привлечь Новодворскую за терроризм, даже обвинение такое предъявили. Затем решили, что ее зловредная деятельность состоит одновременно в пропаганде войны и подстрекательстве к уклонению от воинской службы. Ясно: эти нормы несовместимы. Вместе они образуют «жареный лед». Возможно, на последующем этапе кто-то из преследователей полнейшую нелепость такого обвинения осознал. Наконец, выбор пал на статью 74-ю. Но и в ней определились не сразу. Сгоряча объявили враждебность Новодворской к юго-восточным нациям: узбекам, таджикам, киргизам, татарам, и только затем, очевидно, замыслив дискредитировать правозащитное движение в стране, решили прилепить литератору ярлык врага народа. Сейчас Новодворскую обвиняют в возбуждении вражды к русскому народу, оскорблении русского народа, пропаганде неполноценности русского народа. Таким образом, у нас спустя пятьдесят с лишним лет появился враг народа. И кто он?
Конечно, правозащитник, либерал и демократ.
Господа судьи, статья семьдесят четвертая применяется чрезвычайно редко, и тому есть веские объяснения. Эта норма – одна из немногих в Уголовном кодексе – предусматривает ответственность за произнесенное или написанное слово. Но есть Конституция России, которая гарантирует каждому свободу мысли и слова. Налицо коллизия между двумя ценностями: свободой самовыражения и чувством безопасности расовых, национальных и религиозных групп. Разные государства решают ее по-разному. Например, нормы, подобной нашей семьдесят четвертой, нет в уголовных кодексах ни одного из штатов Соединенных Штатов Америки. Она там немыслима, потому что в США двести с лишним лет назад рассудили, что самая великая опасность, какая грозит американской нации, – это какое бы то ни было ограничение свободы слова, и на том стоят до сих пор. Свобода слова в Америке – ценность абсолютная. Ограничена она только запретом клеветы в адрес конкретных лиц. В других странах, в частности европейских, иначе. Действительно, международно-правовые нормы ставят под запрет расистскую и националистическую пропаганду. Но, вводя ответственность за подстрекательство к межнациональной вражде, законодатели правовых государств принимают меры к тому, чтобы нормы уголовного закона не стали источником злоупотреблений. А когда наказуемо слово, такая опасность особенно велика. В статье семьдесят четвертой также содержатся гарантии – пусть неисчерпывающие – того, чтобы она не превратилась в инструмент для преследования свободы самовыражения, свободы убеждений. По этой норме преступник – расист, преступник – националист – тот, кто своими действиями преследует специальную цель – стравить народы, оскорбить национальное достоинство, вызвать презрение к расовым и национальным группам как прирожденно неполноценным. То есть стороне обвинения нужно доказать умысел, преднамеренно направленный на возбуждение ненависти. Только тогда можно говорить о изобличении преступника. Сложностью доказы вания умышленной вины во многом объясняется та ситуация, что уголовных дел по статье семьдесят четвертой расследуется весьма немного. А те, которые доходят до суда, вообще наперечет. Одно-два на всю страну, да и то не каждый год. Но дело Новодворской разительно отличается от всех доселе известных дел данной категории. Обычно эти дела возбуждаются прокуратурой крайне неохотно, как правило, после многочисленных настойчивых обращений граждан, почувствовавших враждебность печатного слова, ощутивших угрозу своей безопасности. Заявления граждан всегда поддерживают общественные, неправительственные организации. И на всех судебных процессах рядом с государственным обвинителем сидят общественные обвинители, дают показания свидетели, знакомые с вменяемыми в вину подсудимому текстами. А что мы наблюдаем в данном процессе? Ни одного возбужденного читателя, который бы зашелся в ненависти к русскому народу либо, напротив, почувствовал себя оскорбленным, суду не предъявлено.
Защита еще предварительному следствию представила целый ряд публикаций Новодворской, документы, подготовленные ею, как лидером партии «Демократический союз России». Часть материалов была приобщена по ходатайству защиты в судебном заседании.
«ДС ставит своей целью отказ от расовой, национальной, религиозной ненависти».
«Мы отдадим жизнь за ночь, проведенную с Россией».
«Россия моя, единственная, единственная моя, спасибо тебе, Россия, что ты избрала меня».
«С русским народом, с Россией не заключают брак по расчету».
Как совместить такие утверждения из статей Валерии Новодворской, с «маниакально-депрессивным психозом», с «беснующимся, делающим под себя народом». Да совместимо ли все это? Совместимо, господа судьи, еще как совместимо. У настоящих патриотов России. Таких, как Чаадаев: «Предпочитаю бичевать свою родину, огорчать ее, но только ее не обманывать». Любить свой народ не означает кадить ему.
Присутствовавшие на процессе помнят эпизод, когда подсудимая попросила разъяснить сущность предъявленного ей обвинения. Вы даже не попытались этого сделать. И правильно поступили. Полагаю, что ваши знания и опыт не оставили у вас сомнений в том, что обвинение разъяснить нельзя. Прокурор просит осудить Новодворскую по обвинению, которое неконкретно. А неконкретно оно опять же потому, что его нельзя конкретизировать. В обвинительном заключении написано: в статьях Новодворской содержатся тенденциозно подобранные факты, измышления об образе жизни, исторической роли, культуре, нравах, обычаях лиц русской национальности, необоснованные выводы, ложные логические посылки. Но не говорится, что это за выводы, что это за факты, что за посылки. Понятно: такое обвинение нельзя разъяснить. Его нельзя доказать. Против него невозможно защищаться. Оно изначально абсурдно, оно сфабриковано, оно лживо.
Обвинительное заключение увенчало букет вопиющих нарушений законности. История коммуно-советской юстиции знает только один пример, когда уголовному закону была придана обратная сила. Это дело валютчиков Рокотова и Файбышенко: самодур-правитель заставил суд применить закон о смертной казни, не действовавший во время совершения обвиняемыми сделок с валютой. Прокуратура повторяет в отношении Новодворской этот произвол. Пропаганда национальной исключительности или неполноценности введена в закон как преступление в сентябре 93-го года. Статья «Не отдадим наше право налево» написана в августе, закону придана обратная сила. Защита обратила внимание на нарушение. Эпизод подлежит исключению из обвинения по чисто формальному основанию. И что же? А ничего. Никакого аргументированного ответа на ходатайство не последовало. Взамен откровенное издевательство над защитой. Следователь отвечает: «Такое же обвинение предъявлено по другому эпизоду, пусть и этот остается».
Защита указывает на отсутствие материалов, подтверждающих факт интервью Новодворской газете «Молодежь Эстонии». В ответ молчание.
Вскрываются грубейшие нарушения при назначении и проведении экспертизы, влекущие ее недопустимость. Вновь издевательский отказ, и в суд вызывается эксперт, подлежащий отводу. В нашем процессе часто поминался Достоевский. Я тоже вспомню фразу: «Если Бога нет, то все позволено». Бог прокуратуры – Закон. Для Московской городской прокуратуры этот Бог не существует. Она считает, что ей все позволено… Это не случайно. Отсутствие в стране независимого правосудия развратило государственное обвинение. Надо действительно не уважать суд, чтобы посылать туда уголовные дела, подобные нашему. Сильны, живучи сложившиеся традиции – все съедят, все проглотят, оправдать не посмеют.
Наш процесс, господа судьи, имеет более широкое значение, чем решение судьбы Валерии Ильиничны Новодворской. Это дело – пробный шар, запускаемый теми силами, которые изнасиловали страну, которые мучили, пытали, ссылали в тюрьмы и психушки и теперь жаждут реванша, мечтают о возврате прежних тоталитарных времен. Если шар пройдет в лузу, статья 74-я заместит прежнюю 70-ю, ту самую антисоветскую агитацию и пропаганду, только прилагательное «антисоветский» сменится на «антинародный».
Разлом проходит через все общество. Силовые ведомства не исключение. Там немало честных, порядочных, квалифицированных людей, тех, кто не будет попирать закон, идти на сделку с собственной совестью. Несправедливо было бы не упомянуть о противостоянии произволу работников низовых звеньев Московской прокуратуры. Дело, заведенное в марте 1994 года, прекращалось трижды. Два раза в Пресненской районной прокуратуре. Последний раз в прокуратуре Центрального округа в сентябре 1995 года. Признавалось очевидное: Новодворская пишет не о национальных проблемах, а о политических, национальную рознь она не возбуждала, достоинство никаких народов не унижала. Вдруг, казалось бы, надежно похороненное дело спустя полгода реанимируется. Что побудило при отсутствии каких-либо новых обстоятельств первого заместителя прокурора Москвы Юрия Синелыцикова возобновить следствие по публикациям более чем двухлетней давности? За ответом далеко ходить не надо. В деле лежит письмо шефа Московского ФСБ, палача правозащитников генерала Трофимова. Оно проясняет ситуацию. Февраль 96-го. Бушует война в Чечне. Рейтинг Президента стремится к нулю, коммуниста Зюганова быстро растет. Судебный процесс должен выполнить задачу: оторвать от Ельцина голоса избирателей, еще не отказавших ему в доверии. Да, кровавая чеченская бойня. Да, Самашки, Кизляр, Первомайское. Но в стране соблюдается основа основ демократии – свобода слова, нет политических репрессий, никто не сидит за убеждения. Не сидит? Так будет. Подкинем к Чечне политический процесс – демократия в России будет окончательно дискредитирована. Вот логика организаторов настоящего процесса. А какой подарок будущему Президенту – коммунисту! Геннадий Андреевич Зюганов как-то припечатал: «Каждый настоящий русский не может не быть в душе социалистом». Читай «коммунистом». Отсюда вывод: все, кто против коммунизма, враги русского народа. Посему для расправы была избрана Новодворская – яростный антикоммунист, либерал, правозащитник.
Сколь ни абсурдно обвинение, оно вынуждает меня обратиться к текстам, вменяемым в вину Новодворской.
«Не отдадим наше право налево!» Сам заголовок точно выражает главную идею публикации. Все исторические примеры, все параллели и ассоциации лежат в ее русле. Идею эту можно сформулировать содержательно: коммунисты и фашисты не должны иметь политических прав в демократическом обществе. А можно и поэтически. Ведь перед нами, как обстоятельно показали в своих заключениях, литературоведы Татьяна Бек и Сергей Лукницкий, произведение художественное, литературный памфлет. Тогда более всего подойдет любимая Новодворской фраза из «Фауста» Гете – она ее часто повторяет: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой!»
Обвинение прибегает к мошенническому приему. Выхватывает из контекста даже не целое предложение, а его часть, и наделяет криминальным значением. «Русских нельзя с правами пускать в европейскую цивилизацию, – читаем мы в обвинительном заключении, – их положили у параши, и правильно сделали». Из этого отрывка невозможно уразуметь ни того, почему «нельзя с правами пускать в европейскую цивилизацию», ни того, у какой «параши», кто и когда «положил» русских, да и вообще неясно, откуда эта «параша» взялась.
Все становится на свои места, если прочитать полностью абзац, в котором употреблена оскопленная цитата: Новодворская пишет, «нельзя с правами пускать в европейскую цивилизацию», покоящуюся, как известно, на либерально-демократических, индивидуалистических ценностях, ту часть русского населения Эстонии и Латвии, которая ноет, выступая против экономических реформ; за десяток лет проживания в Прибалтике не удосужилась выучить местный язык и не желает этого делать сейчас, когда Прибалтийские республики вновь обрели независимость; ходит под красными флагами, требуя восстановления Советской империи. Разъясняется все и с «парашей». Новодворская образно, используя лагерный фольклор, констатирует свершившийся факт – ограничение в избирательных правах тех, кто приехал в Латвию и Эстонию после их оккупации в 1940 году и не владеет языком коренной национальности. Можно было оценить в других выражениях. Щелкнули по носу. Вывели из строя. Указали на место. Задали жару. Дело вкуса. Только при чем здесь возбуждение национальной ненависти, унижение достоинства?
А в контексте всей публикации пример с русскоязычным населением Прибалтики вообще не несет самостоятельной нагрузки. Он в ряду других примеров – Ирак, Алжир, Приднестровье, Япония, ЮАР, – иллюстрирующих противостояние либерализма и принудительной коллективности, демократии и тоталитаризма, правых и левых. Публикация заканчивается полемически перелицованным стихом Маяковского: «Кто там шагает левой? Правой! Правой! Правой!» Эта правая поступь может быть русской, американской, чеченской, эстонской. Сюжет не национальный – политический. Не кто иной, как прокурор, разрушил сфабрикованное обвинение всего одной фразой из своей речи: «Раздача прав Новодворской идет по политическому признаку». Полностью присоединяясь к этому утверждению, я ставлю вопрос: как мог прокурор тогда потребовать осуждения? Ведь за антикоммунизм Уголовный кодекс ответственности не предусматривает. Впрочем, неисповедимая, зазеркальная логика гонителей Новодворской вполне позволяла обвинить в разжигании ненависти автора «Фауста». Что же получается: тот, кто каждый день не идет на бой за жизнь и свободу, не должен жить? Не знаю, чего здесь больше: откровенного мошенничества или стилистической глухоты, не позволяющей отличить художественное произведение от политической агитки.
Обвинение Новодворской по памфлету «Россия № 6» заставляет ощутить себя обитателем сумасшедшего дома. Текст, где говорится о маниакально-депрессивном психозе как о черте национального характера, нельзя воспринимать буквально. Психоз – это заболевание индивида, которым не могут болеть коллективные образования. Образ. Гипербола. Гротеск. Они подчеркивают: русские – народ крайностей. Памфлет – реакция на результаты выборов Октября 1993 года, оказавшиеся совершенно неожиданными для наших интеллектуалов, которые свои представления о народе принимают за сам народ. Новодворская пишет: «Половина страны дебильно не пошла голосовать. Страна болтается между коммунизмом и фашизмом, как цветочек в проруби». А вот Юрий Карякин растерянно произнес перед телекамерами: «Россия, ты одурела!» Перед лицом писателя возник тогда, наверное, образ совершенно одуревшей, обезумевшей бабы. Жванецкий прореагировал в своем стиле: «Я уважаю чудовищный выбор своего народа». Валерия Новодворская создала образ безумного, делающего под себя народа от Мурманска до Владивостока. При этом она обращается к одной десятой населения страны, как пишется в памфлете, товарищам по несчастью. Кто это одна десятая? Марсиане? Нет, те же русские. Значит, различие между девятью десятыми и одной десятой проводится опять же не по национальному, а по политическому признаку, по ценностным ориентациям, по поведению. Финальная фраза публикации:
«Пусть Президент или дает нам оружие и начинает борьбу по новой, или выделит скит, достаточно большой для десяти миллионов свободных людей, которые предпочтут скорее сжечь или взорвать себя, чем сожительствовать с торжествующим красно-коричневым большинством». Художник творит образы в соответствии со своим мироощущением, своим настроением в данный момент. Маниакально-депрессивный психоз в начале, скит – в конце… Кому-то дано проникнуться переживаниям творца, кому-то нет. Я, например, вспомнил Эзопа из пьесы «Лиса и виноград» с вопросом «Где тут пропасть для свободных людей?». Скит – пропасть. Кто-то отреагирует иначе, иной останется равнодушным. Но делать литературный текст предметом судебного разбирательства нелепо и постыдно.
Я испытываю чувство неловкости, господа судьи, что, ввергнутый в этот абсурд, должен объяснять абсолютно очевидные вещи…
Валерия Новодворская – человек редкого мужества. Двадцать семь лет антитоталитарной правозащитной деятельности. Кагэбисты на следствии психологически ломали многих людей. Там были не только костоломы и палачи-психиатры. Многих удавалось уговорить, убедить, заставить отречься. Достаточно вспомнить Якира, Красина, отца Дмитрия Дудко. Но в интеллектуальной схватке с Валерией Ильиничной эта публика всегда проигрывала. Потому к ней особая ненависть.
Любое ваше решение, господа судьи, кроме оправдательного приговора Валерии Новодворской, будет позором российского правосудия.
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ПОДСУДИМОЙ В.И.НОВОДВОРСКОЙ В МОСКОВСКОМ ГОРОДСКОМ СУДЕ 15 ОКТЯБРЯ 1996 Г.
Это последнее слово, в прямом и переносном смысле, поскольку прокурор потребовал смертной казни. Это в последний раз звучало на политических процессах под сводами старого здания Московского городского суда в 85-м году – последнее доперестроечное политическое дело было дело Кирилла Попова. То есть, этого не было 10 лет. Правда, Кирилла Попова судили закрытым судом. В зале не только не было прессы, но в зале не было его друзей диссидентов, в зале никого не было, кроме дежурных гэбистов, и об этом деле никакие газеты, кроме газеты «Труд», не оповещали. Газета «Труд» оповещала, как всегда, в строгих и сдержанных выражениях: отщепенцы получили по заслугам. С чего же это у нас такие исторические события происходят при стечении прессы, на открытом суде? Я не знаю, как насчет эпатажа литературного и художественного в моих статьях… А кому, собственно, понадобился этот юридический эпатаж? Ну уж, наверное, не русскому народу. Не знаю, известно ли это государственному обвинителю, но каждый день этого чудовищного процесса, каждый пассаж его инквизиторской речи, каждая публикация на эту тему в российской печати – все это отнимает инвестиции, отнимает кредиты, отнимает надежду на то, что на нас будут смотреть, как на нормальную демократическую страну и всюду нас пустят. И вот, я могу поздравить государственного обвинителя с тем, что каждое слово его выступления – оно отнимало игрушки, хлеб, «сникерсы» или «Мишки на Севере» у русских детей, о которых он так здесь радеет. И не может же не знать та сила, назовем ее условно силой реакции (что взять, в конце концов, с прокурора на процессе – он карьерный дипломат, ему дают поручение, он его озвучивает, какие могут быть личные претензии в этом случае?), так вот, эта сила не может не знать, что мертвое тело на путях гласности, демократии, перестройки так на десятом году, будет означать совершенно определенную вещь – что с нами нельзя иметь дела. Никогда. И очень многие будут рады спрятать свои кредиты, инвестиции подальше, потому как денежки всем нужны. И многие голоса раздаются, что не в коня корм, и не надо их разбазаривать. Я ничего не могу сделать. Когда мне звонят из Эстонии и спрашивают, а что у вас твориться, не произошел ли у вас государственный переворот, что я должна сказать? Я не могу сказать, что у нас здесь съезд Союза писателей и что у нас здесь художественно-литературный конгресс. И что мы просто в предоставленном нам зале Московского городского суда собираемся для того, чтобы обсудить проблемы науки и искусства. Я этого ответить не могу. Ни разным прочим шведам, ни эстонцам, ни американцам. Поэтому, я не знаю, заказывал ли кто-то Александра Коржакова, как он ввел недавно новую юридическую единицу в наши юридические понятия, но вот то, что происходит здесь, – заказано. И заказчиков мы сейчас постараемся определить.
Если внимательно читать газету «Завтра», то окажется, что давление на суд оказывалось отнюдь не с началом этого процесса, и отнюдь не немногочисленной аудиторией, которая здесь сидит. Давление на суд оказывалось очень давно, и очень массированно, и очень хорошим тиражом. Вот, например, картиночка (демонстрирует фотографию из газеты «День»): пленные фашисты, Москва, 1944 год. Изображена огромная толпа под охраной, такая колонна в 20-30 человек в один ряд, многотысячная колонна, может быть 500 тысяч. И подпись: «Вот также пойдут демократы». Вот такого рода картиночки, опубликованные еще в газете «День». Я с удовлетворением могу констатировать, что никогда демократические силы любого профиля, любого фасона, от «ДемРоссии», «ДемВыбора» до «Демократического Союза», от умеренных, центристских до радикальных, не унижались до того, чтобы публиковать подобные картиночки с подписью: «Вот также пойдут коммунисты», или «Вот также пойдут национал-патриоты», или «Вот также пойдут красно-коричневые». Поскольку в наши планы входит не уничтожение злодеев, а борьба со злом. Вполне христианский принцип. Так что, относительно конфронтационности моих статей и действий Демократического Союза, – это все можно очень оспорить. Читаем дальше. Непосредственно перед выборами: «Ребята-демократы, надеяться не надо, что мы забыли гадов, угробивших страну, продажность телеснобов, проклятье русофобов, грабеж, расстрел, растленье и войну. За вами счет немалый, и часто так бывало, что Родина прощала раскаявшийся сброд, но тут особый случай, и каждый, кто нас мучил, от неминучей кары не уйдет!». Это хороший комментарий к тому, что здесь происходит. Еще одно стихотвореньице: «Слышишь, диктор как картавит и с экрана Запад хвалит, жаль, что Сталина тут нет: был хороший логопед.» Не подходит под 74-ю статью УК – разжигание межнациональной розни? Причем – оргвыводы. Мы помним, как Сталин исправлял произношение в 1952 году. Есть еще одно интересное предложение, исходящее непосредственно из ГосДумы. Читаем. Господин Юрий Иванов, между прочим – заместитель председателя Комитета по законодательству, один из самых непримиримых коммунистов, дал неосторожное интервью главному редактору журнала «Закон» Юрию Феофанову: «Сегодня и выступления некоторых радикальных демократов, по сути, уже должны быть предметом изучения органов безопасности, которые обязаны обеспечить общественный порядок как во время президентских выборов, так и по реализации итогов. В любом случае некоторые телевыбросы необходимо зафиксировать, чтобы в будущем можно было со всей строгостью спросить с подстрекателей». Прямая реализация. Не считая заявления Геннадия Андреевича Зюганова, лидера КПРФ, о том, что надо срочно принимать закон о борьбе с психологической информационной войной против русского народа и применять уголовные санкции по этому поводу. Вот мы имеем целый набор заказчиков, которые достаточно хорошо очерчены в круг тех, кому нужен был этот процесс. И тогда нам придется поставить один правовой вопрос. Мы уже выяснили здесь, в итоге наших литературоведческих дискуссий, что русский народ, как выяснилось, понятие достаточно многозначное. Но у нас и государство, оказывается, многозначное понятие. Что такое государственное обвинение и от какого государства сюда пришел государственный обвинитель? Что такое – государственное обвинение? Может быть, это обвинение каким-то образом прогнозируется в Конституции? В Конституции и намека нет на то, что свобода слова может быть чем-то ущемлена. И, тем более, нет никакого намека на то, что чье-то волеизъявление или какая-то вожжа, попавшая под чей-то хвост, могут быть поставлены выше международных пактов, подписанных Российской Федерацией. А мы, между прочим, подписывали и Декларацию прав человека и Пакт о гражданских и политических правах, где свобода слова безусловна. Может быть, в этом повинен Президент? Даже злейший враг не скажет о Борисе Ельцине, что он когда-нибудь желал ущемить свободу слова. Он единственный из всех лидеров СНГ не принял решение проталкивать, пропихивать закон о защите своей чести и достоинства. С санкциями так лет на 6-ть. Этим не побрезговали ни Снегур, ни Кравчук. Даже в Грузии был такой закон. Правда, они не применялись нигде, за исключением Казахстана, но Борис Ельцин до этого не унизился. Во время чрезвычайного положения, этот несчастный прецедент, когда казалось бы сам Бог велел употреблять все пункты какой-то цензуры, не успели мы как следует испугаться, как он немедленно эту цензуру снял. Ему настолько претит борьба со свободой самовыражения, что у нас даже фашистские издания чувствуют себя весьма вольготно, порхают, украшая свастиками наш пейзаж. Значит – ни Президент, ни Конституция, ну и уж, наверное, не Премьер-министр, ему как-то недосуг, – то есть вообще не исполнительная власть. Кто? Обращаемся к власти законодательной. Константин Боровой провел интересный творческий эксперимент в Государственной Думе. Хотя амнистия – это предполагает закончившийся процесс и вынесенный приговор, ну еще – признание виновности и желание принять эту амнистию, но у нас не типичная страна пока, и амнистия была применена к тем, кого еще осудить не успели, и никто никакого раскаяния не выражал. И вот – моделирование ситуации – он просто поставил на голосование в ГосДуме вопрос о личной амнистии мне. В конце концов, раз была амнистия Руцкому предложена, и Хасбулатову, и Анпилову, то почему бы не попробовать выяснить срез общественного мнения в Думе: какие фракции будут за, какие фракции будут против. И был очень интересный результат. За амнистию высказался «ДемВыбор России», «Регионы России», НДР, естественно, «Женщины России», остатки, разошедшиеся по «Регионам России», отчасти по другим фракциям, часть ЛДПР. Против амнистии однозначно выступили коммунисты и фракция «Народовластие». Я думаю, что методом индукции и дедукции даже Шерлок Холмс сделал бы вывод, что если звезды зажигают, а политические процессы проходят, – значит это кому-нибудь нужно. И нужно это совершенно определенным силам. Тем силам, которые вот этот флаг (показывает на находящийся в зале суда Государственный флаг РФ) почитают власовским, а русским национальным, не знаю по какой причине, считают красный с серпом и молотом. Хотя основатель их движения когда-то сказал, что у коммунистов нет Отечества. После этого, кажется, любые разговоры на национальные темы с теми, кто с утра до вечера организовывал разные Коминтерны, должны быть прекращены. Тем не менее, разговоры продолжаются.
Значит, плебисцит у нас не проводился, насколько я помню, я лично не слышала, среди русского народа, который высказался бы по поводу моих художественных эссе, как это оскорбляет его или не оскорбляет. Значит государственный обвинитель пришел сюда отнюдь не от государства, отнюдь не от той части государства, которая действует в пределах имеющихся в этом государстве федеральных законов. Государственный обвинитель пришел сюда полпредом другого государства, которого уже нет. Наверное, все присутствующие здесь страшно были возмущены такой зверской жестокостью – смертная казнь за два художественных эссе, которые были написаны три и два с половиной года назад. Нет, вы несправедливы к государственному обвинителю. Это совсем не за эти эссе. Эссе здесь не причем. Эссе – предлог. Это совсем за другое. Это за то, что больше нет Союза, это за то, что есть вот этот трехцветный флаг, это за то, что проводятся какие-то реформы, это за то, что продукты не выдают по карточкам, это за то, что нет железного занавеса почти для всех (для меня, например, есть – я два года не могу никуда выехать благодаря этому процессу – вот такой персональный, маленькая железная занавесочка, ширмочка маленькая железная поставлена), все остальные ездят куда хотят. Это за то, что страны Балтии для них недосягаемы. Это за то, что прекращена война в Чечне. Это за то, что до сих пор мы в этой колонне – «Вот так пойдут демократы» – не идем. Это поминки, господа. Уважаемые судьи! В вашем присутствии государственное обвинение, за ваш счет, кстати, в вашем помещении, отнимая ваше время, пытается справить тризну по Советскому Союзу. И меня, как любимого коня, или как там полагалось, кого-то заколоть на этом холме. Как описано в замечательном стихотворении великого русского поэта «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам…» Значит, вот что у нас здесь происходит и об этом надо все время помнить.
Я не преувеличиваю, говоря о смертной казни. Здесь не соблюдены даже правила приличия советских времен. По советским стандартам, размахивая справочкой о состоянии здоровья, прокурор должен был бы сказать, что он не знает, на каком толкучем рынке была приобретена эта справка, сколько «баксов» за нее заплачено, и что вот он сомневается, что можно одновременно иметь столько недугов и написать такие художественные эссе. И что лесоповал будет явно лучшим лекарством. Нет, это не опровергалось. Было именно сказано, что вот все это действительно так, и что именно с этим нужно просить именно такой срок. Уж нашему ли государственному обвинению не знать, что в уголовном лагере ни один интеллигентный человек не может выжить, и что Илья Габай, один из лучших наших диссидентов, дабы избежать именно уголовного лагеря, выбросился с 10-го этажа, то есть это ему показалось легче. Что это – не просто казнь. Что это – изощренная казнь. Уж не знать ли тому ведомству, которое здесь незримо присутствует, которое нас оставило вместе с экспертом, что я не стану делать вид, что там нужно жить и нужно подчиняться, и что нужно стараться выжить, как это пытался сделать несчастный Василь Стус, которого просто уничтожили в карцере, и Юрий Галансков, который со своей язвой желудка промучался несколько лет и умер, не дожив до конца срока. Ну зачем же такие сложности? Раз государственное обвинение не расщедрилось на цикуту, которую бесплатно предоставило Сократу родное государство, раз у нас сейчас экономический кризис и на цикуту денег нет, – это просто делается иначе. Объявляется голодовка, если нарушаются права политзаключенного, а насколько я понимаю, у нас здесь было сказано много раз, что нет никаких политзаключенных, есть только государственные преступники, враги народа, обыкновенные уголовники («Беломорканала», жаль, нет), объявляется просто голодовка, скорей всего сухая, потому, что права политзаключенного будут нарушены, и никаких проблем. Зачем полтора года? Зачем такие сложности? Здесь ведь и 11-12 дней хватит, в случае мокрой голодовки – 67-ми, так что здесь можно просто отнять некоторое количество нулей и все будет в порядке. Вот именно это нас должно настроить на практический лад и нашу теоретическую дискуссию мы должны пустить по чисто практической стезе.
Есть очень интересные материалы из «Московских новостей», которые хорошо описывают, что у нас было на процессах по 74-й статье, и что по этим делам требовали прокуроры, и что по ним выходило. Статья Сергея Грызунова, небезызвестного присутствующим здесь. Так. Дело Безверхого. Некий Безверхий на протяжении многих лет планомерно и систематически разжигает ненависть к евреям и пропагандирует идеи гитлеризма. Создавал тайные нацистские объединения, издавал нацистскую литературу, в том числе сокращенное издание «Майн Кампф», и в основном главы по еврейскому вопросу. Неоднократно предупреждался правоохранительными органами о незаконности своей деятельности. В 1992 году привлечен к уголовной ответственности за издание «Майн Кампф». Однако суд Санкт– Петербурга оправдал его, поскольку он действовал исключительно в коммерческих целях. Дело Беляева. Председатель национально– республиканской партии России в 94-м году привлекался к уголовной ответственности по статье 74 УК в связи с публикациями в газете «Националист». Публикации тоже разжигали ненависть к евреям. 74-я статья, дело прекращено за недостаточностью улик. Он продолжил все это. Вторичное привлечение – год лишения свободы с отсрочкой на один год. И освобожден в связи с амнистией в честь 50-летия победы, то есть даже условный срок не был применен. Дело Андреева. Редактор черносотенной газеты «Народное дело». В 94-м году осужден условно судом Санкт– Петербурга. Дело Батогова, редактора газеты «Русское воскресенье». Мосгорсуд вообще прекратил его дело, не приступая к судебному разбирательству. Основание – плохое состояние здоровья обвиняемого. Здесь справка о состоянии здоровья была использована в ином контексте. Дело Фомичева, который издавал и редактировал газету «Пульс Тушина». Опять антисемитизм, призыв к репрессиям, пропаганда идей Гитлера и других нацистских авторов. Мосгорсуд вернул дело на доследование, прокуратура обрадовалась предоставившейся возможности и дело Фомичева прекратила. «Аль-Кодс» была перерегистрирована и в принципе не до какого суда не дошло. То есть мы имеем целый набор дел, по которым никто и никогда не требовал ничего, кроме условного срока. Особо идет дело Осташвили, но насколько я поняла общественного обвинителя, который вчера присутствовал в зале, там речь шла отнюдь не о письменных публикациях, а просто о погроме, о том, что группа людей явилась к мирным писателям и устроила там скандал. Я надеюсь, никто из коммунистов не скажет, что они меня видели в своих помещениях и что я там пыталась устроить погром. Вот мы имеем такой интересный набор фактов. Теперь мы можем спокойно перейти к исторической и литературной проблематике. А к тому, почему на этом деле нужна кровь, на этом процессе, и почему ее так добиваются, сознательно добиваются, сейчас мы до этого с вами дойдем.
Но сначала немножко литературоведения и истории, раз уж мы с вами занимаемся четвертую неделю этой проблематикой. Владимир Буковский, известнейший диссидент, газета «Русская мысль» 18 апреля 1996 года: «Будет теперь Россия, по злому народному выражению, как г… в проруби: волнения много, а двигаться некуда. Будет гнить да вонять, заражая округу, и будут, зажав нос, постораниваться другие народы и государства.» У меня многолетний спор с Владимиром Буковским. О том, имеет ли право русский диссидент уезжать на Запад. Я боюсь, что этот процесс будет аргументом отнюдь не в мою пользу. Лесков, «Забор»: «Забыли все так скоро, как никакой другой народ на свете не забывал своего горя. И еще надсмеялись над всеми лучшими порядками, назвав их припадками сумасшествия. Настало здравомыслие, в котором мы ощутили, что нам опять нужна стена и внутри ее заборы. Эх, Русь моя, Русь родимая! Долго же тебе еще валандаться с твоей грязью, да с нечистью. Не пора ли очнуться, оправиться.» Из той же «Русской мысли», статья Ирины Иловайской, главного редактора: «Итак, Андрей Синявский присоединил свой голос к другим, зазвучавшим в последнее время, которые выступают с похвалою Горбачева, даже попавшего у него в западные люди, что по определению дает ему преимущество, считает писатель, над русскими умами». Ну вот, русский писатель Андрей Синявский высказывает такую точку зрения. Ну и еще лучше – Анатолий Курчаткин о русской идее, «Русская мысль»: «Что говорить, немного мы дали миру в качестве примера для подражания. Убогие жилища, тяжелый быт, бесправность личности перед махиной государства, отсутствие реальной свободы и передвижения по этим нашим бескрайним просторам.» С этим можно спорить, это можно опровергать, но за это нельзя судить. В принципе, Чаадаев как будто предвидел, что он не будет последним, а будет только первым, и вот он, специально для этого процесса, нам записал: «Я не научился любить свою Родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее. Я думаю, что время слепых влюбленностей прошло. Я полагаю, что мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия». Государственному обвинителю непонятно, как можно любить свою страну, не заливая ее потоком славословия. Любить иначе, чем это делали на партсобраниях, на октябрьских демонстрациях. Ну что ж, в таком случае я могу только сказать, что надо читать классику. Не мы первые, не мы последние. До нас были великие умы из той же самой русской литературы, которая вот на этом процессе выбрасывается на помойку одним жестом государственного обвинения. И лучшего руководителя по этой сложной проблеме, – как это можно любить, отрицая и осуждая – чем Некрасов, не придумаешь. Я полагаю, что то, что проходилось по школьной программе, даже в советские времена, серьезно подзабыто государственным обвинением, поэтому я хочу напомнить:
Блажен незлобивый поэт,
В ком мало желчи, много чувства,
Ему так искренен привет
Друзей спокойного искусства.
Ему сочувствие в толпе
Как рокот волн, ласкает ухо,
Он чужд сомнения в себе -
Сей пытки творческого духа.
Любя беспечность и покой,
Гнушаясь дерзкою сатирой,
Он прочно властвует толпой
Своей миролюбивой лирой.
Дивясь великому уму,
Его не гонят, не злословят,
И современники ему
При жизни памятник готовят.
Но нет пощады у судьбы
Тому, чей благородный гений,
Стал обличителем толпы,
Ее страстей и заблуждений.
Питая ненавистью грудь,
Уста вооружив сатирой,
Проходит он тернистый путь
С своей казнящею лирой.
Его преследуют хулы.
Себе он ищет одобренья
Не в сладком ропоте хвалы,
А в диких криках озлобленья.
И веря, и не веря вновь
Мечте высокого признанья,
Он проповедует любовь
Священным словом отрицанья.
И каждый звук его речей
Плодит ему врагов суровых,
И умных, и пустых людей,
Равно клеймить его готовых.
Со всех сторон его клянут,
И только труп его увидя,
Как много сделал он, поймут,
И как любил он, ненавидя!
То есть требуется труп в доказательство. Пожалуйста. Каждый гражданин обязан по первому требованию предоставить свой труп в распоряжение Отечества. Когда мы вышли в 6 часов вечера, еще до Президента, на Красную площадь, в ночь октябрьского мятежа, вернее, вечер октябрьского мятежа, и там стояла маленькая группа демократов, которые еще раньше нас, в пять часов, услышали призыв отца Глеба Якунина, и они меня стали спрашивать: что же мы можем сделать – у нас нет оружия? Я сказала: у каждого есть свой труп и мы должны эти трупы сложить в очень высокую кучу, чтобы они не прошли, потому что если они пойдут по трупам, назавтра у них не будет инвестиций, не будет признания Запада, не будет возможности удержать власть, мы их можем остановить. И что вы думаете? Люди не разбежались. Они согласились предоставить свои трупы в распоряжение Отечества. Да, вот это – русский народ. Это тот самый взлет, о котором я пыталась тщетно, с точки зрения обвинения, что-то сказать в своих художественных эссе и в менее запутанных произведениях. Это наша черта. Национальная. Попробуйте объявить по американскому телевидению, по одному из сорока каналов, что надо идти без оружия в руках защищаться от вооруженного мятежа. Вот граждан просят идти, нет ни армии больше, ни национальной гвардии, ничего нет, идите и защищайтесь. Я думаю, что они очень удивятся. И, скорее всего, сочтут, что это розыгрыш. А у нас вот все как побежали в 91-м году, в 93-м тоже побежали, нужно будет – еще побежим. Это Россия. Да. Не та, которая Ѕ6, та, которая без номеров, звездная Россия, астральная Россия. Как это все в ней умещается? Такая страна иррациональная. И, ей Богу, она не укладывается ни в рамки уголовных дел, ни в страницы приговоров. Суд над мыслью вообще не продуктивен. Можно свернуть шею тому, кто мыслит, но с ноосферой то ничего сделать нельзя. Поэтому давайте все-таки выясним один интересный вопрос. Меня страшно поразило высказывание господина прокурора о «сникерсах». Я так понимаю, что одним из главных пунктов обвинения против меня стало то, что я «сникерсы» предпочитаю «Мишкам на Севере», по крайней мере, так прозвучало. И что я работала в газете, редактор которой живет постоянно в США. Ну я могу только сказать, что Артур Кларк, он даже хуже сделал – вообще на Цейлоне живет. И тем не менее его произведения читают в Англии. Они не говорят, что раз он живет на Цейлоне, мы его читать не будем. А Грэм Грин, тоже англичанин, вообще он в южной Франции фактически живет. Тоже читают, как ни странно. А насчет «сникерсов» я боюсь очень разочаровать прокурора. Я за всю свою жизнь не съела ни одного «сникерса», я их терпеть не могу. Я люблю «Красную Шапочку», «Мишку на Севере» и вообще употребляю только отечественные кондитерские изделия. У меня очень, очень российские вкусы. Сало, картошка. Не люблю иностранных продуктов. Надо было мою личность описывать как-то по– подробнее. Выяснять не на основании художественных эссе и виртуальной реальности, а на основании того, что есть на самом деле. Кстати, в художественных эссе встречается много противоречивых утверждений, и не только полемических – здесь уважаемый суд интересовался, были ли полемичны мои статьи – мне кажется, они полемичны не только к воображаемому оппоненту, но они полемичны даже по отношению к моим собственным установкам. При всем том, что я сознаю, что остановить вторую мировую войну было необходимо, и что японский милитаристский режим, фашистский в принципе режим, напрашивался на применение того оружия, которое было применено, опять должна разочаровать государственного обвинителя, – если бы мне дали эту бомбу сбросить, я не смогла бы ее сбросить, если бы не была уверена, что оттуда, снизу, ушли все женщины, все дети, все мирное население. Из меня бы вышел очень плохой солдат. Я бы оспаривала все приказы командования и решала бы эти вопросы по совести, чтобы случайно кого-то лишнего не убить. Так что в художественных эссе, и вообще в художественной литературе, встречаются вещи, которые в реальной действительности даже не отвечают мнению автора. Я не думаю, что Гоголь был махровым антисемитом, и когда он пишет в «Тарасе Бульбе» о жидах – это не его мнение. Это мнение Тараса Бульбы. Он описывает казацкий быт, казацкие нравы и казацкие предрассудки. Я не думаю, что он так плохо относился к полякам, как к ним относился Тарас Бульба. Я полагаю, что он высказывает здесь не свою точку зрения. И когда Лермонтов пишет в своих «Испанцах»: «Все богато. Две жидовки нижут жемчуг», не надо тащить Лермонтова судить по 74-й статье, а надо просто войти в контекст Испании XVI века, которую он описывает. Должна сказать, что как либерал, я вообще не могу представить себе этого национального подхода. Либерализм – это такая философская концепция, которая рассматривает человека как индивидуальность, а не как часть общности, не как часть стада. Поэтому для меня подход по этому родовому национальному признаку, и для меня, и для «Демократического Союза», он просто ненормален. И много раз этот национальный подход обращался просто в ничто двумя элементарными примерами. То, что происходит в Северной Корее, это что – видовая черта корейцев? Или это тоталитарный режим Ким Ир Сена? Почему в Южной Корее один порядок вещей, а в Северной Корее другой? Ведь там и здесь живут корейцы. Значит, дело все-таки не в этнических мотивах, а в каких-то политических закономерностях. Вот классические примеры, парные государства: Китай – Тайвань, Северная Корея и Южная Корея. Если этого мало, давайте возьмем еще такой парадокс. Два побратима, два подельника: Юрий Даниель и Андрей Синявский. Русский писатель Андрей Синявский уезжает во Франкфурт, до сих пор он там живет, а еврей Юрий Даниель остается здесь. По Проханову все должно быть наоборот. А вот не случилось наоборот. Люди не делятся по национальной принадлежности. Здесь идет более глубокая связь. Психологические особенности, нравственный выбор, нравственные установки. И вообще, 74-я статья в цивилизованном государстве должна охранять национальные меньшинства. Понятно, почему надо защищать крымских татар. Их выселили, они погибали в ссылке. Мы должны испытывать благоговение перед чужим страданием. Мы – представители большого, мощного народа, которому некого бояться, нигде. У нас слишком много всего: полей, лесов и рек, пространств. Мы никогда и нигде не можем быть ущемлены. Тот, кто имеет в себе русское национальное сознание, тот очень спокоен. Потому что мы нигде и никогда не бываем в роли национального меньшинства и никаких гонений не претерпевали. Даже при Орде по национальному признаку не было гонений. Они интересовались другими вещами – они дань собирали. Их деньги гораздо больше волновали, чем национальные вопросы. Итак, национальная проблематика, она или должна охранять слабых, или должна не применяться вообще, потому что здесь можно дойти до Геркулесовых столпов. Когда мы говорим об ущемлении прав евреев, любой благородный человек должен стать на их защиту. Мы должны вспомнить погромы, гетто и печи крематориев. Это народ, который пережил Холокост, катастрофу. Мы обязаны их защищать. Когда мы говорим о чеченцах, мы тоже должны испытать нежность, потому что их преследовали как только могли. И еще могилы не зарыты для чеченских детей. Но, простите, когда мы говорим сами о себе… Так, мы сейчас как раз возвращаемся к нашему хорошенькому дельцу. Вот мне очень бы хотелось понять, кто на нашей собственной земле нас может загнать в гетто? Кто нам запретит смешанные браки? Кто нас лишит избирательных прав? Кстати, об оргвыводах. Расизм – это обязательно оргвыводы. Это запрет смешанных браков, это лишение избирательных прав, это какие-то гонения, скажем – поселение в гетто. Апартеид не существует в теории. Апартеид существует на практике. Я думаю, что это самое парадоксальное дело в истории мировой юриспруденции. Потому что, кому суждено чирикать, те не должны мурлыкать. Есть, скажем, в Штатах организация «Черная пантера». Был «Ку– клукс-клан». Как правило, чернокожих американцев обвиняли в принадлежности к экстремистской организации «Черные пантеры», которые употребляют насилие для достижения своих целей, ну а белых – в том, что они принадлежат к столь же экстремистской организации, но с другим знаком, «Ку-клукс-клану». Но не было такого компота никогда, чтобы белого обвинили в том, что он принадлежит к «Черным пантерам», а чернокожего американца в том, что он принадлежит к «Ку-клукс-клану». А меня обвиняют именно в этом. Что я, будучи русской, сама против себя разжигаю расистские настроения. Мне просто хотелось бы знать, вот такой вопрос выяснить в суде: Cui prodest? Кому выгодно? Кому выгодно и что из этого можно извлечь? Зачем? Вот этот вопрос – зачем?, если бы мы не знали, зачем этот процесс организован, и что все, что здесь происходит – это только предлог, мы бы его задавали очень часто.
Ладно, если мы покончим с национальной проблематикой и перейдем как бы на почву политической деятельности, моей лично. Положим, ненавидя русский народ и желая всячески его оскорбить и унизить, давайте рассмотрим ряд моих последующих действий. Вот этот флаг, который в углу, он откуда взялся? До него ведь был другой, с серпом и молотом. Известно ли обвинению, что именно «Демократический Союз» первым в 88-м году вынес этот флаг, когда его срывали, втаптывали в грязь, и что до 91-го года, пока он не появился над Белым Домом, мы выходили на все акции с этим флагом? С русским национальным флагом. Простите, вот ненавидя русский народ, свой собственный, зачем его надо было носить, этот флаг? Почему какой-нибудь пиратский не повесить? Скажем, черный с двумя косточками, или там коста-риканский, уж не знаю какой: «Вьется по ветру веселый Роджер…» Где логика? В поведении даже преступника, опасного для общества, которым меня здесь описывают, должна быть некая логика. Скажем, вор хочет украсть, тать церковный хочет церковь ограбить, украсть иконы, маньяк хочет кого-нибудь изнасиловать. То есть логика есть некоторая, правда? Чего хотели мы, когда выносили этот флаг и сидели за него несчетное число раз по 15 суток? Когда началось шествие августовской революции по городам, во многих городах не было своего трехцветного флага, кроме как у ДС. И в Саратове повесили наш флаг, одолжили у «Демократического Союза», потому что, чтобы повесить над горсоветом, не было другого. Потом уже пошили большой и хороший, а сначала взяли напрокат у ДС. Это первый пункт. Второй пункт. Откуда взялся в программе «Демократического Союза» пункт об отказе от эмиграции? Это что – от ненависти? От ненависти мы переставали разговаривать с собственными товарищами с того момента, как они заявляли, что хотят уехать из страны, руки им переставали подавать? Это от ненависти я не в одних проводах диссидентов, которые уезжали на Запад в более опасное время, не участвовала? Это от ненависти я отказывалась уехать на Запад, до начала перестройки, когда мне это предлагали под угрозой ареста. Это все была ненависть, да? К русскому народу? И сейчас, скажите на милость, зачем я здесь стою, выслушав то, что предложило государственное обвинение? Зачем предоставлять свой труп в пользу негосударственного обвинения, когда любое иностранное посольство, любая держава цивилизованная в таких обстоятельствах не откажет ни в гражданстве, ни в политическом убежище? Почему я не поступила так, как поступили Зенон Позняк и Сергей Наумчик, лидеры народного фронта Беларуси? Попросили политического убежища в Соединенных Штатах и получили. И нет проблем, я бы тоже получила, почему не прошу? Почему я сегодня сюда пришла, когда у меня была целая ночь, сколько угодно границ вокруг, сколько угодно машин, никаких проблем? Почему? Вот я предлагаю домашнее задание всем присутствующим, которым это еще не ясно. Предлагаю ответить на этот вопрос. А в качестве шпаргалки взять Маяковского, который явно не разделял мои убеждения, но отношение к России, наверное, разделял:
Землю, где воздух как ласковый морс,
Бросают и мчат, колеся,
Но землю, с которой вместе мерз,
Во век позабыть нельзя.
Можно забыть, где и когда,
Ты пузы растил и зобы,
Но землю, с которой вдвоем голодал,
Нельзя никогда забыть.
Нет хороших и плохих патриотов. Есть умные патриоты и глупые шовинисты. Две группы. Глупые шовинисты на всех углах кричат о своей любви и душат свою несчастную страну в своих объятьях. Если бы не эти полчища с нацистскими лозунгами и с красными флагами, мы давно бы уже имели прекрасную инфраструктуру в Сибири, у нас были бы инвестиции, у нас были бы деньги, нас бы никто не боялся, у нас бы экономика была на подъеме, а не на спаде, у нас бы зарплата вовремя выдавалась. Вот плод их любви. Вот все эти вопли, кошачьи концерты, сталинские портреты (конечно, главный знаток России, душа-человек) и гитлеровские свастики. А умный патриот, он мало говорит, но он рассматривает Отечество не как питательный бульон для какой-то бактерии, а он рассматривает его как алтарь, на который приносятся добровольные жертвы. И надо сказать, что в наших условиях – это в основном алтарь, на который приносятся жертвы. Вот какие очереди перед каждым посольством, перед канадским, перед английским, перед американским. И люди называют причиной своего отъезда неуверенность в будущем. Вот этот процесс не прибавит уверенности. Интересно, с кем же хотят остаться национал-патриоты и государственное обвинение? Всех отсюда разогнать? И остаться в пустыне, с Анпиловым и Зюгановым? Хорошая будет компания и хорошее население для России. Поэтому не следует никогда, без крайней нужды, трогать национальный вопрос. Мне непонятна психологически та неуверенность, которая заставляет говорить о том, что мы вымираем, что нас угнетают, что какие-то жидо-массоны, непонятно откуда-то взявшиеся, нас оккупировали… В деле имеется моя статья «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет». Наши предки были очень спокойные люди. Спокойные, твердые и уверенные в себе славяне. Вот они не использовали этой нетерпимости. И тогда была ситуация совершенно другая. Бежали не с Руси, на Русь бежали. Вот Мережковский, мне кажется, лучше всех пишет о нашем национальном характере. Пишет с любовью, пишет даже с гордостью, но получается тот же результат, что у Касьяновой, тот же результат, что в моих художественных эссе. Он обращается к западным странам и с ними полемизирует. Он защищает Россию (нам в основном, умным патриотам, приходится это делать. Это здесь мы обвиняем, а как только мы сталкиваемся с кем-то, нам приходиться защищать):"Ваш гений – мера, наш – черезмерность. Вы умеете останавливаться вовремя; доходя до стены, обходите или возвращаетесь; мы разбиваем себе голову об стену. Нас трудно сдвинуть, но раз мы сдвинулись, нам нет удержу – мы не идем, а бежим, не бежим, а летим, не летим, а падаем, и притом «вверх пятами», по выражению Достоевского. Вы любите середину; мы любим концы. Вы трезвые, мы пьяные; вы – разумные, мы – исступленные; вы – справедливые, мы беззаконные. Вы сберегаете душу свою, мы всегда ищем, за что бы нам потерять ее. Вы – «град настоящий имеющие»; мы – «грядущего града взыскующие». Вы, на последнем пределе вашей свободы, – все же государственники; мы, в глубине нашего рабства, почти никогда не переставали быть мятежниками, тайными анархистами – и теперь тайное только сделалось явным. Для вас политика – знания, для нас – религия." Опять бездны и взлеты. Но для того, чтобы создать политическую партию и кого-то куда-то призывать, надо было иметь более стабильную положительную концепцию. И идея традиций, она нас очень удачно выносит из этого художественного варианта, в котором непонятно, как мы будем обращаться и куда мы будем звать. Значит, сегодня будет взлет, завтра будет падение, а как мы при этом будем строить капитализм цивилизованный, не очень ясно. Теория традиций дает нам возможность отмыть то золото, которое имеется в нашей руде, и вернуться к этим перспективам славянской, норманнской и традиции Дикого поля. И это было у нас. Мы можем вспомнить. XII век, Новгород, Псков, вечевые города. Уровень гражданского общества выше, чем на Западе, выше чем в городах ганзейского права. Материальное благосостояние выше. Люмпенов не было. Сколько населения, столько и граждан. Сколько граждан, столько и воинов. Это очень важно иметь в своей истории, на своей земле то, к чему можно возвратиться. Вот то, что мы называем: «вернуться в дом Россия ищет тропы». И мы это имеем, нам есть куда возвращаться. Неважно, что это было восемь веков назад. Это никогда не прекращалось. Блестки этого золота – они всюду блестят. От Филиппа Колычева, который не побоялся Иоанну Грозному кинуть в лицо обвинение (не сбежал, кстати, на Запад, как Курбский), и до последних времен. Ведь маниакально-депрессивный психоз свойственен и русской истории, даже не народу, а истории. Это не единственный образ. Я обычно употребляю в своих лекциях другой образ: Россия играет в шахматы с роком. Каждый раз, как в фильме «Рыцарь и смерть», замечательный фильм, там рыцарь играет со смертью в шахматы. Каждое поколение садиться играть. Мы пытаемся отыграть свою историю. Мы пытаемся переписать ее заново. Мы пытаемся сделать официозную историю столь же возвышенной и благородной, какой была наша катакомбная история. И какие здесь доли, там одна десятая к девяти десятых, половина на половину, и три четверти на одну четверть – это варьируется. На последних выборах, по-моему, только 30% проголосовало за коммунистов и где-то 25% не пришли на выборы. Значит, все остальные выпали в ту самую 1/10, которая была в 1993 году, число может меняться. Но мы находимся в XX веке, в 1996 году и поверх нашей древней истории хочется понять, что все-таки в современной-то происходит. А в современной истории происходит совершенно очевидная попытка коммунистического реванша. Я бы назвала ее заговором, совершенно сознательным заговором. Новым ГКЧП-3. И связано это с болезнью Президента. Нисколько не сомневаюсь, что если бы Борис Ельцин не ждал операции, не готовился к ней, этого процесса бы не было. Те, кто хотел Зюганова на царство, воспряли. По-моему, зря воспряли, не бросит Борис Ельцин в такой ситуации страну, видит, что как бы не на кого оставить, какова ситуация. Сразу начинают какие-то нехорошие мышки бегать по паркету. Так что, я думаю, все это кончится для мышек неблагоприятно. Но пока мы видим сознательную попытку государственного переворота. Попытку явочным порядком отменить Конституцию. И еще суду предлагают в этом поучаствовать. Предлагают совершить убийство. Сознательное убийство. Предлагают омочить руки в крови. Я бы лично очень обиделась, если бы мне сделали такое предложение, и ни за что бы на него не согласилась. И, я полагаю, что найти противоядие от этого мы можем опять таки в нашей истории. У Юрия Левитанского есть совершенно великолепное стихотворение, которое кончается так – это образ русской истории:
И летчик летел в облаках,
И слово летело бессонное,
И пламя гудело высокое
В бескрайних российских снегах.
Понимаете, бескрайние снега и в них всегда гудит пламя, и его всегда хватало на то, чтобы вытащить страну. Хватило и в 91-м году, и в 93-м году. В 1941 году хватило тоже. Что там Жуков, что там Рокоссовский. А почему не поговорить об ополченцах, почти безоружных интеллигентах, которых бросили без всякой подготовки на гитлеровские войска и никуда они не бежали, как вы (взгляд в сторону прокурора) в 93-м году. Они то и есть герои этой войны. Именно они, а не маршалы, не Иосиф Виссарионович Сталин. И потом, почему обязательно глумление? А если взять Юрия Бондарева, фронтовика, человека совершенно иных убеждений, он в своей «Тишине» что описывает? Возвращается Сергей Вохминцев с фронта, вся грудь в орденах, возвращается сильный, живой, умный, ни разу даже не раненый. Возвращается к себе в Москву. И что происходит в этой его Москве? Его отца ни за что, ни про что арестовывают, ему самому угрожают, его выкидывают из института. И вот они, эти фронтовики, оказываются безоружными перед этим. Почему они остались перед этим безоружными? Не я задаю этот вопрос. Это Виктор Астафьев, еще один фронтовик, сейчас он задает этот вопрос. Когда стало можно его задавать. Бондарев тогда не смел его задать, в начале первой оттепели. Почему они, имея оружие в руках, пройдя всю Европу, разбив Гитлера, ничего не сделали со Сталиным? Это их вопрос. Я только озвучиваю его в несколько иной форме. И я не думаю, что хоть один настоящий фронтовик на меня обидится. Юрий Левитанский прошел всю войну. Он был полностью солидарен со мной. И эти художественные эссе я ему подарила. И он сказал: правильно, мы виноваты, мы должны были вас защитить, у нас было в руках оружие, мы должны были вернуться с фронта, мы должны были свергнуть и своего тирана. А Юрий Пиляр еще хуже. «Люди остаются людьми». Честные солдаты, взятые гитлеровцами в плен, прошедшие ужасы немецкого концлагеря, вот, наконец, – освобождение. Они видят родные танки, они счастливы, они предвкушают возвращение домой. Что они видят? Их перегружают в эшелон и везут в сибирские концлагеря. И они тоже ничего не могут сделать. Так что, наверное, в русской литературе есть более знаменитые и более весомые имена, которые ставили эти вопросы. Вы тоже для них смертной казни потребуете? Кажется, для Юрия Пиляра это уже не страшно. А Юрий Бондарев еще жив. И раз уж мы занимаемся здесь русским национальным характером, и здесь одна часть России, не лучшая, я думаю, судит другую часть России за то, что эта часть хочет идти не назад, а вперед, давайте выясним все-таки, каков наш национальный характер, какова наша история. Есть у Максимилиана Волошина совершенно потрясающее стихотворение «Дикое поле». У нас художественный процесс, мы читаем стихи, а потом – последнее слово, последнее желание приговоренного к смерти, поэтому давайте почитаем:
Голубые просторы, туманы,
Ковыли, да полынь, да бурьяны,
Ширь земли, да небесная лепь!
Разлилось, развернулось на воле,
Припонтийское Дикое Поле,
Киммерийская темная степь.
Вся могильниками покрыта -
Без имян, без конца, без числа,
Вся копытом да копьями взрыта,
Костью сеяна, кровью полита,
Да народной тугой поросла!
Только ветер закаспийских угорий
Мутит воды степных лукоморий,
Плещет, рыщет, развалист и хляб,
По оврагам, увалам, излогам,
По немереным скифских дорогам,
Меж курганов да каменных баб!
Вихрят вихрями клочья бурьяна
И гудит, и звенит, и поет…
Эти поприща – дно океана,
От великих обсякшие вод.
Распалял их полуденный огнь,
Индевела заречная синь,
Доползла желтолицая погань
Азиатских бездонных пустынь.
За хазарами шли печенеги…
Ржали кони, пестрели шатры,
Пред рассветом скрипели телеги,
По ночам разгорались костры,
Раздувались обозами тропы
Перегруженных степей,
На зубчатые стены Европы
Низвергались внезапно потопы
Колченогих, раскосых людей.
И орлы на Равеннских воротах
Исчезали в водоворотах
Всадников и лошадей.
Было много их – люты, хоробры,
Но исчезли, «изникли, как обры»,
В темной распре улусов и ханств,
И смерчи, что росли и сшибались,
Разошлись, растеклись, растерялись
Средь степных безысходных пространств.
Долго Русь раздирали по клочьям
И усобицы, и татарва…
Но в лесах по речным узорочьям
Завязалась узлом Москва.
Кремль, овеянный сказочной славой,
Встал в парче облачений и риз,
Белокаменный и златоглавый,
Над скудою закуренных изб.
Отразился в лазоревой ленте,
Развитой по лугам-муравам,
Аристотелем-Фиоравенти
На Москва-реке строенный храм.
И московские Иоанны
На татарские веси и страны
Наложили тяжелую пядь
И пятой наступили на степи…
От кремлевских глухих благолепий
Стало трудно в Москве дышать.
Голытьбу с темноты да неволи
Потянуло на Дикое Поле
Под высокий степной небосклон:
С топором, да с косой, да с оралом
Уходили на Север – к Уралам,
Убегали за Волгу, за Дон.
Их разлет был широк и несвязен -
Жгли, рубили, взимали ясак…
Правил парус на Персию Разин,
И Сибирь покорял Ермак.
С Беломорья до Приазовья
Подымались на клич удальцов
Воровские круги Понизовья
Да концы вечевых городов.
Лишь Никола-угодник, Егорий -
Волчий пастырь, строитель земли,
Знают были пустынь и поморий,
Где казацкие кости легли…
Русь! Встречай роковые годины:
Разверзаются снова пучины
Неизжитых тобою страстей,
И старинное пламя усобиц
Лижет ризы твоих богородиц
На оградах Печорских церквей.
Все, что было, повторится ныне,
И опять затуманится ширь,
И останутся двое в пустыне:
В небе – Бог, на земле – богатырь.
Эх! Не выпить до дна нашей воли,
Не связать нас в единую цепь…
Широко наше Дикое Поле,
Глубока наша скифская степь.
Вот это нас всегда и спасает. Тот же древний образ: в небе Бог, на земле богатырь. Сила, добродетель и мужество. Поэтому, я думаю, и с ГКЧП-3 точно так же ничего не выйдет, как и с ГКЧП-2, и с ГКЧП-1, потому, что в небе есть по-прежнему Бог, а на земле есть богатырь. Тот самый русский западник, который не на Запад бежит, а цивилизацию Запада несет к русской культуре, чтобы она стала еще богаче и еще благороднее. Поэтому, мне совершенно не жалко как бы для этого дела трупа, и если это удовлетворит ту партию войны, которая похоронила в свинцовых гробах и в чеченских аулах 100 тысяч человек, то это адекватный обмен, то есть даже не адекватный, я согласна: вместо новых 50 тысяч трупов будет один мой. Никаких проблем. Но давайте будем говорить правду. Если вы хотите убивать – я, конечно, обращаюсь не к суду, мне неизвестно мнение суда на этот счет, я обращаюсь к государственному обвинению, к тому, кто за ним стоит, – давайте будем говорить правду. Давайте прибавим, вернее, изменим цифру. Причем здесь 74-я статья? Вы же судите меня по 64-й статье. Измена Родине, но не моей Родине, а родине государственного обвинителя – Советскому Союзу. Эти родины несовместимы. Будет Советский Союз – не будет России. Будет Россия – не будет Советского Союза. Давайте людям говорить правду – вы судите за это. И давайте не будем ничего скрывать. Поэтому у меня есть к суду деловое предложение. Безусловно, наилучший выход из этой ситуации – это оправдание. Это даст надежду на то, что в России будет независимый суд, который не станет служить орудием политических распрей, а то ведь может получиться, что какой-нибудь другой прокурор, какая-нибудь прокуратура возьмут и притащат дело там на Зюганова, неизвестно, что им не понравится, потом на Бабурина, потом на Проханова. Я рада, что мы никогда не опускались до того, чтобы требовать смертной казни или тюремного заключения для наших врагов. Мы хотели, чтобы они больше не мешали, не осуществляли государственную власть, но мы никогда и в мыслях не держали посадить Проханова за его газету «Завтра». Посадить Эдуарда Лимонова за его политические лозунги, посадить Сергея Бабурина за его мнение. То есть, мы в этом отношении чисты. Мы никогда не хотели быть палачами, и до такой степени не хотели, что, кажется, стали жертвами. Что, может быть, и нехорошо. Это оптимальный вариант. И мы все должны к этому стремиться. При жизни, после смерти, как знать. Но если есть намерение выносить обвинительный приговор, то я прошу переквалифицировать 74-ю статью на 64-ю. Там есть эти буквы – четыре – СССР. И пусть тогда будет хотя бы понятно, что происходит у нас в стране. Что если судят за измену Родине под названием Советский Союз, то значит, нужно что-то делать. Может быть, наконец, воплощать программу ДС, запрещать экстремистскую деятельность в стране. Поэтому я оставляю это на усмотрение суда. Каждый выбирает для себя. Каждый решает вопросы своей совести сам. Каждый сам решает: убивать или не убивать, предавать или не предавать, идти по дороге истины или идти по дороге зла. Я здесь ничего не могу советовать, и ни к чему даже не стану призывать. А просто, на прощание, прочту стихотворение о русской истории Олега Чухонцева, которое, может быть, объяснит, почему в моих художественных эссе так часто встречаются исторические образы:
Я сойду на последней странице,
Где березы обступят кругом,
Где взлетит полуночная птица,
Капли с ветки сбивая крылом.
Я войду в край боярской измены,
В ту страну, где секира и мох…
Вы до мозга костей современны,
Реставраторы темных эпох.
Где ваш дом? У чужого предела
Запрокинется в ров голова.
И лежит безымянное тело,
И в зенит прорастает трава.
Красна– девица в черном платочке.
Чем помочь? Не отпишешь пером.
Это, как говориться, цветочки,
То– то ягодки будут потом!
И не вихрь долетит до столицы,
А глухой человеческий вздох…
Я сойду на последней странице,
Где беспамятство глуше, чем мох.
О история – Дело и Слово, -
Славословие тебе не к лицу.
Я живу. Это право живого -
Имя дать и творцу и глупцу!
Всё.
