Актовый зал заполонили выпускники школы, звучал вальс «Амурские волны», в центре кружили пары. Девичьи каблучки взлетали в воздух, описывали круг и снова касались паркета, юбки, как полураскрытые зонтики вращались вокруг ног. Юноши подхватывали партнерш, стараясь не дать им улететь, но и не опускали на землю. Мой Ваня выделялся статностью. Он стоял немного в стороне и разговаривал с директором школы. Тот одной рукой опирался на трость, второй дружески похлопывал бывшего ученика по плечу, слов было не разобрать, но наверняка говорил, какой Ваня орел, достойный представитель школы, образец для подражания.

Мне-то видно, какой он у меня красивый, ухоженный, гимнастерка на нем без единой морщинки, малиновый кант на воротнике аккуратно обвивал шею, осанка прямая, как на лошади гарцует, недаром в кавалерии служил. Девки местные, конечно, глаз с него не сводят. Хорошо, сегодня дело до баяна не дойдет, иначе домой не уведешь. Начнут вспоминать, как его здесь белые расстреливали, а потом «Ваня, сыграй, Ваня, сыграй», а мой же горячий, вспыхнет – не остановишь. Это он сейчас такой степенный, при погонах, не всякий осмелится подойти. Ну вот, и Гришка появился, чуб у него все такой же задорный… Да, эту парочку, лучше вместе не оставлять, как пойдут ворошить лихую юность да гражданскую войну и еще черт знает, что. Нервно тереблю бусы. Ваня их любит, они яркие и, как он говорит, хороши к моим карим глазам. Пробираюсь к нему, беру за локоть.

– Ваня, извини, нам пора. Веру еще покормить надо, она все-таки совсем еще маленькая, нельзя во всем на Нину полагаться.

Я говорила тихо, он вполоборота выслушал меня, немного склонив голову. Мы научились понимать друг друга, не привлекая внимания окружающих. Немного помолчал, отвел меня в сторону.

– Дора, я так долго не был на родине, меня здесь так по-доброму встречают… Гришка все ходит, мол, пора и друзьям время уделить. Ты иди, дом-то рядом, а я немного с ребятами побуду и приду, не беспокойся.

Я с трудом сдержала обиду – он будет тут гулять, а меня к детям отсылает. Хотя, правду сказать, отец он хороший. Для дочек последнее отдаст.

– Хорошо Ваня, но постарайся не поздно.

Я развернулась и пошла к дому. Стояла теплая украинская ночь, звезды висели в небе яркими лампочками, только очень далеко. Казалось, рукой до них подать, а потянешься – и конца дороги к ним не видно. Так и в жизни: вот он близко, а руку протянешь и не достать. И не потому, что далеко, а где-то в себе, в своем мире, и там его не тронь. Зато когда выйдет оттуда и обнимет, прижмет к себе, так можно и сгореть. Пойди, разберись в этой жизни, что тут твое, что тут близко.

Дверь закрыта на засов, стучу – тишина. Еще раз стучу, слышу легкие шаги, тапки по полу волочатся, большие.

– Кто там? Мам, это вы?

– Открывай, Нина, это я.

– А где папа? – спросила она, потирая глаза.

– Иди, ложись, папа скоро будет, если конечно не загуляет с друзьями. – Последняя фраза сама с губ сорвалась, не смогла сдержаться. Да и взрослая она у меня уже, старшая дочь, семь лет. С кем мне еще делиться своими переживаниями?

Верочка спала, Нина тоже рядом с ней пристроилась и уснула. Я забралась под перину, но она показалась мне какой-то тяжелой, неуютной. Сбросила ее с себя, и в ночной рубашке жарко, хоть иди и водой обливайся – вот до чего себя накрутила. Ваня пришел ночью, он умеет задвижку ножом открывать, тихо юркнул в кровать. Услышав щелканье замка, я успокоилась – вернулся. В котором часу, не помню, видно, и не просыпалась, так, в полузабытьи. Рядом, и хорошо.

Хозяйка дома, тетка Серафима, принесла парное молоко. Она всегда часов в пять утра с утренней дойки приходит.

– Слышь, Дора, как оно все устроено-то! Манька-то моя нынче как сбесилась, все меня хвостом по лицу. А я возьми да и привяжи ейный хвост к своей косе. Во, всё, что осталось от моей косы-то прежней, вот как от вашего дома сгоревшего – колодец одинокий. А и тому хозяин нужен, а то с тоски иссохнет.

Я взяла в руки теплый кувшин и собралась отнести его в комнату, но тут Серафима заплакала у меня за спиной, и я обернулась.

– Манька-то не случайно хвостом меня лупила, а когда я с ней как бы заодно, так успокоилась.

– С чего ж ты так расстроилась?

Она обняла меня, сильно прижала к груди, и как будто из глубины ее души голос тихо произнес:

– Война началась, вот с чего, девочка моя. Немец на нас напал.

Я тихо опустилась на пол и сидела. Ни сказать, ни пошевелиться, словно камень на шее повис и тянет к земле. Не подняться, и в сердце так защемило, будто я что-то потеряла, очень важное, и безвозвратно, а что, понять не могу. И силы меня покинули. Я же всегда, как огонь, у меня в руках все горит, а тут разом потухло.

В шесть утра почтальон принес «молнию».

– Срочно прибыть по месту расположения части.