Звонок, начинается первое действие. В фойе купил программку. Фамилии актеров и режиссера отсутствуют, спектакль «Он и Она» состоит из четырех действий, идет каждую неделю, содержание и действующие лица постоянно меняются. Авторы проекта на вечную тему предлагают пережить эпизоды жизни неизвестных мужчин и женщин вместе с неизвестными актерами и неизвестным режиссером.

На сцене силуэты мужчины и женщины. Луч прожектора выхватывает фигуру человека в шляпе и плаще, лица не видно, голос приходит словно со дна колодца, слова достаются вместе с ведром воды, скрипит цепь, наматываясь на бревно.

– Я художник. Хочу дописать то, чего, на первый взгляд, не видно, то, что возникло раньше. Например, стены тут красные, нет, скорее, бордовые. Занавески желтые, плотные, почти цвета золота.

Художник медленно проводит ладонью по поверхности стены, поворачивается к окну.

– И свет, направленный луч струится. Он теплый, он ничей, он свободный, оторванный от родителей, немного наивный.

Он посмотрел на женщину, легкая полоска света пробежала по ее силуэту, и продолжил монотонно скрипеть:

– И отражение черно-белое, платье черное, тело белое, извилистая бесконечность волос, черных, да, жгуче черных. И глаза. За отражением, далеко, очень далеко, печаль, тень и водяные разводы.

Произнеся эти слова, художник подошел к краю сцены, приоткрыв свое немолодое лицо, разделенное пополам внушительным с горбинкой носом, и продолжил убаюкивающим голосом:

– Вы чувствуете воцарившееся молчание. Оно как расстояние между сказанным и несказанным, пауза с многоточиями. Кто-то остался с ощущением недосказанности, а кто-то с переизбытком сказанного. После крика упала пустота, как остановка, как черная дыра, готовая поглотить нарождающиеся попытки движения от мысли к слову. Она вдохнула и затаила дыхание на острове красноречия, а он выдохнул – и остался в пустыне молчания. Их переживания не становятся прошлым, они цепляются за несуществующее будущее и мучают настоящее. Отрицательные эмоции ищут в прошлом родственные души, иначе погибнут. Извлекают на свет мрачные образы, с готовностью оживающие, выпрыгивающие из сундуков памяти, примеряя потрепанные наряды былых обид. В объятиях горячих чувств они преображаются, наполняются собственной значимостью, как вампиры кровью, и рады служить без почестей и наград.

Художник развернулся и направился к мужчине. Бросил на него оценивающий взгляд и обратился к зрителям:

– Он молчит. На фоне трепетной тишины нас ждет голос с хрипотцой, не самый молодой, пожалуй, вкрадчивый и точно чужой. Худой, нестрашный, с сединой. Уверенность и обстоятельность позволяют полагать, что Он не случайный гость, и эта ночь его по праву.

Художник посмотрел на женщину, тяжело выдохнул, покачал головой и, повысив голос, продолжил:

– Хотелось крикнуть: «Гоните его прочь!», – но слов моих Она не слышит. Кажется, я пишу их жизнь, но, может быть, они вдохновили меня, и я только пытаюсь её воссоздать.

Свет проводил уходящий силуэт художника и погас. Снова возник, вырвав из темноты заостренные черты мужского лица.

– Я вам плачу не за любовь – за время, собранное мной в изысканный бокал. Он может быть пустым или играть цветами, безумством красок бытия. Вы сами мне сказали «да», что все условия вторичны, и лишь игра для вас важна.

Голос мужчины действительно оказался хриплым и глубоким. Мягкий свет отразился от точеного лица молодой женщины и тенью упал на её воздушное платье.

– Я не сказала «нет». Вы повелели, чтоб я была – я есть. Но часть меня блуждает, как всегда. Я думала, вас это не волнует.

Женщина молода, красива, печальна, голос дрожит.

– Я не просил вас спать со мной, но вы, бравируя игрой, даруете лишь тень свою с тоскою.

– Желанье жить, c огнем танцуя, то веселиться, то стонать, обняться с грустью и искать в себе, что не нашли другие, неужто это может обижать?

– Вы затворили все врата, запрятав искренность в темницу, с коварством обручаясь, рождаете вы пагубную страсть, к себе искусно приближая, чтоб тут же отвергать и снова соблазнять, чужой судьбой играя.

– Моя душа стихии отдана, и правил не люблю я и тех, кто правит. Не люблю, как лгут, придя на исповедь святую.

– Забыв о правилах, впадете в тьму бесправия. Возможность рядом с вами быть дана судьбой на основанье знанья правил, а нынче обладаю правом править их!

– Вы нарезаете слова, как хлеб, играя острием, а я, в отличие от вас, могу не только острым быть ножом, но и душистым теплым хлебом.

Она перетекла от открытого окна к мягкому дивану, движения подчеркивали независимость и строптивость.

– Скорее горячим, дышащим огнем. Ночь, разрушенье, сменяет день и обновленье, рожденье новых слов, достойных вашего коснуться слуха. И вы источник этого огня. Воспламеняют ваши ноги, руки, и контур нежного лица, и бедер линия и полоса, как след ножа, от уха и до плеча.

– Во время сна меня вы раздевали, хотели, видимо, помочь. Легли, вздыхая, на кровать, и снова совесть вам пришла шептать: давали слово не платить желаньям дани. Но лишь завидев прелести белья, вы потеряли вновь себя.

– Подобно вам я потерял лишь часть себя. Вторая часть не в силах примириться, от одиночества она томится. Но вы не лекарь – вы палач.

– Вы сами рисовали страсть, как воздух вашей жизни, и льдом себя просили оградить, чтоб вашу страсть подольше сохранить.

– Я попросил у вас бокал вина, а вы готовы поделиться только ядом.

– У вас болит душа, но правда в том, что ваш рассудок вас же и погубит. Вы любите одну, страсть дарит вам другая, томится третья, страстно вас желая. Постель холодная, чужая не обогреет вашу кровь.

– Вы судите меня за роль, свою притом играя дурно. Вам хочется понять чужую боль, свою, запрятав в простыню измены. Вы ложь постелете в кровать, прикрыв ее все той же ложью.

– Так что же вас страшит? Мое притворство? Или нехватка ваших сил держать желанья под контролем? Вам нужен извращенный идеал, чтобы она кинжал вонзала в вас, лаская, но медленно, не убивая.

– Надменны вы. Хотел бы видеть я мужчин, которые владели не только плотью божества, но и испили бы сполна всю чашу яда ваших чар. Я думаю, что их уже отпели.

– Вы дьявола спросите. Он расскажет, как они кутили. Каким им показался мир, когда над пропастью парили?

– Я так и знал, что ищешь рай, безумно женщину целуя, а это дьявол на ухо шептал: «Возьми послаще, эту и другую».

Яркий свет упал на бледное лицо художника, вырвав его из темноты, мгновенно поглотившей мужчину и женщину.

В подобной обстановке каждый не только говорит, но и думает, преобразуя зрительные и звуковые ряды в поэтическую форму.

Художник медленно рассыпает слова на картину, заполнившую пространство между ним и зрителями, между словом и жизнью.

– Полотно, на котором не хватает эмоций, вызывает непреодолимое желание его дополнить. Немного молодой травы, вода, рыба плавает, птица поет, женщина дерево обнимает, ветер дует, волосы в радугу вплетает, рука тянется, руку ждет. Каждый в душе художник, каждый своё полотно пишет или ткет, притягивает чужую жизнь, свою украшает, терзается, на помощь зовет и снова ждет того, чего не хватает. Оно появляется и исчезает, и ждать перестаешь, только если все отдашь.

Свет погас. Первое действие закончилось. В таком театре смотришь, играешь и живешь – грани не разделяешь.