Спустя полгода мы вернулись в Ленинград. Родители мыкались по съемным площадям. Моя жизнь обрела спокойный ритм при погружении в семейный уют бабушки Доры и дедушки Вани. Коммуналка, занимавшая первый этаж особняка на углу Литейного и Петра Лаврова, являла парадоксальную несовместимость венецианских окон, мраморных подоконников, лифта красного дерева – и убогой обстановки комнат и мест общего пользования. У нас в комнате стояли кровать, диван, круглый стол, комод, трюмо и китайская ширма, которая отделяла мое спальное место от крошечного телевизора с огромной линзой, «повышавшей качество изображения». Пытаясь перехитрить Дору, перед сном я тщательно устанавливал ширму, совмещая просветы между панелями с расположением телевизора, но сыскной опыт бабушки всегда приводил к провалу моих операций.

В довершение всего меня принялись откармливать. Выход, казалось, нашелся: круглый стол имел внутренние полости и оказался отличным складом для котлет. Но вскоре запах меня выдал, и умело направляемая бабушкой швабра неоднократно вошла в контакт с различными частями моего тела. Вошедший дедушка, будучи сотрудником НКВД, после недолгого увещевания меня и бабушки, достал револьвер, и сразу наступил мир. У него не было сына, а две дочери, одна из которых моя мама, не дали реализовать мужские чувства. Его любовь всегда была со мной.

В одной из комнат жила девочка, имени которой я уже не помню, но ее присутствие в моей памяти сохранилось как первое ощущение неизвестности на пути познания. Был банный день. В комнату вошел Иван Павлович. Дед и в старости отличался военной выправкой и приковывал женские взоры. Розовые щеки и сеточка, сдерживающая непослушные седые пряди, сигнализировали, что пришла моя очередь мыться.

Дрова мирно потрескивали, ванная комната исходила теплом и паром. Неожиданно дверь открылась. Почему она вошла? Зачем я предложил ей раздеться и разделся сам? Она стояла у двери, безмолвно шевеля губами, вспышки пламени отражались на ее теле и гасли, теплый воздух рвался вверх, раскачивая волосы. Медленно приближаясь, уткнулся лбом в дверь. Пространство, разделявшее нас, не смогло препятствовать тонким струйкам воздуха, разлетевшимся по всему телу. На фоне обжигающего жара печи, тепло, возникшее от прикосновения детских тел, было ласковым. Тревога и страх выбрались из глубин сознания и нависли карающим мечом над неосознанным стремлением к древу познания. Мы быстро оделись, и она также внезапно вышла, как и вошла. Откуда берется чувство страха, ощущение границ дозволенного? Неужели наказание Адама и Евы оказалось столь ужасно, что ощущение вины и раскаяния передается через тысячелетия?

Уровень информированности населения по вопросам сексуальной жизни соответствовал принципам железного занавеса. В одной комнате жили родители со своими детьми, у которых имелись уже свои дети. И в этих условиях исполнение супружеских обязанностей, видимо, должно было соответствовать духу выполнения планов пятилеток и семилеток строительства социализма как в отдельно взятой стране, так и в отдельно взятой семье.