артина участия китайских добровольцев в августовских боях во Владикавказе оставалась неясной до тех пор, пока мы не встретились с Ча Ян-чи. Именно с его помощью удалось нам ликвидировать большинство «белых пятен».
Мы узнали о нем задолго до первой встречи. В армавирском архиве среди документов гражданской войны попалась нам на глаза справка:
«Ча Ян-чи, рождения 1899 года, по национальности китаец. В начале 1918 года добровольно вступил в Красную Армию. Потом до окончания гражданской войны служил в 3-м Кубанском кавалерийском полку…» Дальше шел внушительный список городов и населенных пунктов, в боях за которые участвовал китайский воин. Справка заканчивалась так:
«По постановлению Армавирской городской Краснопартизанской комиссии от 3-го июня 1930 года Ча Ян-чи Николай был признан красным партизаном, с выдачей ему соответствующего удостоверения за № 12 от 4 июня 1930 года».
Упоминание о 3-м Кубанском кавалерийском полке привлекло наше внимание. То был знаменитый полк. И вот, как явствует из справки, в нем, оказывается, служили и китайцы. Во всяком случае, один. Звали его Ча Ян-чи. Где он сейчас? Как бы его найти?
Долго искали и в конце концов узнали, что Ча Ян-чи работает инструктором рисосеяния в одном из колхозов Чечено-Ингушской автономной республики.
Там, среди голых после уборки рисовых полей, и состоялась наша первая встреча. Подложив под себя охапку рисовой соломы, мы сидели на земле возле седого морщинистого человека с молодыми глазами и слушали его увлекательный неторопливый рассказ.
Большую жизнь прожил Ча Ян-чи. Из Китая он уехал семнадцатилетним юношей в 1916 году. Уехал, как уезжали тогда сотни тысяч других китайских тружеников, — на заработки в далекую Россию. Сначала работал на Урале, потом в Тирасполе и Одессе. Там и застала его революция.
— В Одессе в тысяча девятьсот семнадцатом году, — вспоминал Ча Ян-чи, — было много китайцев. Одни работали грузчиками в порту, другие — чернорабочими, третьи камень ломали в каменоломнях.
Сначала мы плохо разбирались в событиях, всколыхнувших Россию, но потом стали разбираться. Появились листовки на китайском языке, приходили агитаторы.
Особенно хорошо умел все объяснять Чжан. Он был из Хэбэя. Толковый человек. По-русски хорошо говорил — пожалуй, лучше, чем я после сорока с лишним лет жизни в России. Но это потому, что он с детства учился у русских миссионеров в Китае.
Я знаю, чему учили Чжана в миссии. Его учили тому, что бог создал все на земле — людей, животных, растения. Создал он и порядок, который существует. Все от бога, значит — все правильно. Правильно, что есть на свете богатые, и правильно, что есть бедные; правильно, что мандарины, фабриканты, помещики господствуют, и правильно, что народ им подчиняется. А если бывает тяжело людям, так это даже хорошо: кто мучается на этом свете, непременно попадет в рай на том…
Так морочили головы не только русские попы. Буддийские монахи учили примерно тому же. Как говорится, кто канарейку кормит, тому она и поет. А из чьих рук едят священники, муллы, монахи — известно.
Миссионеры готовили Чжана себе в помощники. Он должен был нести их слово в гущу китайского народа. Но получилось наоборот: попав в Россию, надышавшись воздухом революции, Чжан принес китайским кули другие слова.
«Большевики, — говорил Чжан, — за народ, они хотят, чтобы власть перешла в руки народа. И они не делают разницы между людьми: русские, китайцы — для них все одинаковы…»
Чем дальше, тем больше интересовались мы тем, что делается вокруг. Кадетами мы называли всех, кто за царя, за богатых, за старые порядки, а Советами — всех, кто за народ, за революцию.
Когда на смену Февральской пришла Великая Октябрьская социалистическая революция, мы очень обрадовались — народ взял верх. А когда увидели, как со всех сторон нападают на народную власть, поняли — надо идти ее защищать. Я считал: если Советская власть в России победит, всем народам на земле будет лучше, если не устоит — всем будет худо.
В декабре тысяча девятьсот семнадцатого года я вступил в Красную гвардию, взял винтовку в руки, чтобы воевать за Советскую власть. Таких, как я, было немало. Нас собрали вместе. Получилась целая китайская рота. Командиром ее стал Чжан из Хэбэя. Тот самый Чжан, который с самого начала был за большевиков.
Весной тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда началась эвакуация Одессы, чешским, сербским и китайским бойцам, сформированным в один отряд, было поручено сопровождать золотой запас, вывезенный из Государственного банка. Много золота было. Пароходный трюм знаете? Весь трюм ящиками с золотом заставили. Очень беспокойный груз… Разные люди есть. Есть такие, как про золото услышат, прямо с ума сходят. Много чего было на пароходе. И стрельба была и бунт был. Но золота сколько приняли, столько довезли. Все сполна.
Ча Ян-чи не назвал нам фамилии командира интернационального отряда: «Кажется, чех был, а может быть, серб, я тогда плохо разбирался…» Мы же, поскольку командир не был китайцем, не очень расспрашивали.
Но вот прошло некоторое время, и судьба неожиданно столкнула нас именно с этим командиром. Летом 1957 года, работая над сборником «Дело трудящихся всего мира», мы познакомились со многими ныне здравствующими интернационалистами — участниками гражданской войны в СССР, в том числе с Адольфом Шипеком, старым большевиком, одним из первых организаторов чехословацких подразделений Красной Армии. Он-то, как оказалось, и был командиром того самого интернационального отряда, о котором вспоминал Ча Ян-чи.
— Золота было, — рассказывал нам Адольф Степанович Шипек, — что-то миллионов на четыреста с лишним. Когда мы выгрузились в Феодосии, под него понадобился целый железнодорожный состав. Охрану вагонов несли китайцы. Их в отряде было около двухсот человек. Командовал ими Чжан. Смелый, решительный человек. Я на него мог положиться во всем. Как, впрочем, и на всех китайских бойцов. Они меня иной раз просто поражали своей выдержкой, дисциплинированностью, хладнокровием и, что самое главное, высокой, будто бы от роду присущей им революционной сознательностью. На всем длинном и тяжком пути «золотого поезда» — с опасностями, стычками, перестрелками — случая не было, чтобы хоть один из двухсот китайских бойцов сделал малейшую попытку нарушить свой долг. Исключительной честности люди!
Ча Ян-чи, рядового китайской роты, Адольф Шипек, конечно, не помнил. Не вспомнил он его и тогда, когда мы показали ему недавнюю фотографию старого китайского бойца.
Зато сам Шипек оказался в более выгодном положении. У него сохранилась фотография сорокалетней давности, где он стоит молодой, подтянутый, в командирской форме. Стоило нам при очередной встрече с Ча Ян-чи показать эту фотографию, как он тут же узнал по ней бывшего командира Одесского интернационального отряда. «Храбрый был, — сказал о нем Ча. — Ничего не боялся. И всегда на ногах. Когда спал — не знаю…»
Интернационалисты сопровождали золотой поезд до Ртищева. Там А. Шипек сдал ценности комиссии во главе с уполномоченным ЦК РКП(б) Медведевым. Отряд разделился. Китайская рота, как помнил Адольф Степанович, ушла на юг.
С помощью Ча Ян-чи нам удалось уточнить это неопределенное— «юг». После Ртищева рота под командованием Чжана воевала на Кубани под Тимашевской, Тихорецкой, Лабинской, Невинномысской. Она потеряла в этих боях большую часть своего личного состава. Выбыл из строя и Чжан, а Ча с несколькими бойцами попал во Владикавказ, в батальон Пау Ти-сана. Там воевал в августовские дни. С владикавказцами же ушел в Астрахань.
Несколько вечеров провели мы в чистенькой, аккуратно прибранной комнатке Ча. Похоже было, что обо всем человека расспросили, все человек рассказал. Но жаль было с ним расставаться. Поражала его необыкновенно ясная память. Он, несомненно, еще многое знал.
Тогда уговорили Ча Ян-чи поехать с нами в Орджоникидзе. «Авось, — думали, — на месте он еще что-нибудь вспомнит».
Так и случилось. Приехали, пошли со старым бойцом по издавна знакомым ему местам. И многое воскресло в его памяти.
Начали с того места, где стояла когда-то Линейная церковь. Ее сейчас нет. И колокольни, где держали оборону китайские бойцы, тоже нет. Однако Ча вспомнил все, что происходило здесь в горячие августовские дни 1918 года. Сам-то он воевал тогда в Курской слободке, но товарищи ему рассказывали — те, которые с колокольни стреляли.
— Их трое было — Ван Дэ-шин, Ко И-лу и Ти Фун-чо. Это Су Ло-дю, командир роты, сообразил тогда занять колокольню. Су понял: кто колокольню занимает, тот над всем районом хозяин. Велел тем трем лезть наверх. Дал им пулемет, много патронов, хлеба в сумках, воды в баклажках и сказал: «Смотрите, чтобы ни один белый не мог пройти ни по этой улице, ни по той, ни по той. Бейте с толком. Патронов зря не тратьте. Отдыхайте, если можно, а если нельзя — не отдыхайте».
Что Су Ло-дю сказал, то бойцы выполнили. Десять суток днем и ночью держали они белых под обстрелом.
Итак, с помощью старого Ча Ян-чи мы узнали: героев, державших колокольню Линейной церкви, было трое, их звали: Ван Дэ-шин, Ко И-лу, Ти Фун-чо.
Узнали мы и об ожесточенных боях, развернувшихся неподалеку от Линейной церкви в длинном угрюмом здании бывшего воинского присутствия, где располагался в те годы штаб частей Красной Армии.
Здесь шла война этажей, драка по вертикали: белоказаки захватили первый этаж дома, а во втором держались десятка два китайцев красноармейцев.
Казаки сначала не знали, с кем имеют дело, и, стреляя вверх, кричали: «Сдавайтесь, большевички! Русских не тронем, осетин не тронем, а если китайцы у вас есть — вяжите их. Вместе вешать будем».
В ответ сверху гремели залпы.
Но винтовочная стрельба не приносила большого вреда ни тем, кто занимал низ, ни тем, кто занимал верх. Стены построенного на века здания в состоянии была пробить разве только крепостная артиллерия. Исход борьбы решался либо силой, либо хитростью. Первое для наших бойцов отпадало: соотношение сил сложилось явно не в их пользу. Оставалось, значит, второе.
Началось с того, что казаки услышали над головой стук: сверху пробивали потолок. Они прислушались: что это красные задумали? Не прыгать ли через пролом собрались?
Подъесаул, командовавший казаками, расставил людей, велел приготовиться.
Однако, после того как в потолке была пробита дырка с кулак, красные успокоились, затихли. Зато шум подняли казаки. Они стреляли в пробитое в потолке отверстие до тех пор, пока подъесаул не приказал замолчать. Было совершенно очевидно: стрельба под таким углом никому наверху вреда причинить не может.
Подчинившись приказу, казаки стали отводить душу в ругани. Тут уж сомневаться не приходилось: отборные «словеса» не могли не достичь ушей противника.
Белые ожидали услышать от тех, кто засел наверху, ответный букет цветистых выражений, но его не последовало. Зато в проломе появился подвешенный на веревке листок бумаги. Его опускали не спеша, с расстановками. Когда листок можно было достать, кто-то из казаков отвязал его, расправил, стал разглядывать.
На листке был изображен карандашный рисунок: улыбающийся красноармеец с узким китайским разрезом глаз и звездочкой на фуражке показывает кукиш бородатому чубастому казаку в погонах.
Белые сгрудились вокруг рисунка. Только того, видимо, наверху и ждали. В отверстие полетела граната. Раздался взрыв. От тех, кто находился внизу, уцелели немногие.
После этого красноармейцы пробили потолки и в других комнатах первого этажа. Так, не производя ни одного выстрела, бойцы Пау Ти-сана теснили врага.
Применили они и гранаты-маятники. Тут опять проявились их удивительная находчивость и умение приспособиться к необычайным условиям «войны этажей».
Гранату-маятник бросали так: подвязывали на веревке и метали из окна с таким расчетом, чтобы она, описав, подобно маятнику, дугу, залетала в окно нижнего этажа.
Это давало немалый эффект. Казаки нигде и ни на одну минуту не чувствовали себя спокойно, да и потери несли немалые.
Ответить китайцам тем же они не могли: нельзя, находясь внизу, забрасывать гранату в маленькое отверстие в потолке, нельзя заставить маятник, подвешенный к веревке, описывать дугу, если точка опоры его не находится выше самого маятника.
Правда, в одном казаки сумели использовать преимущества своего пребывания на первом этаже: отключив водопровод, они оставили верх здания без воды.
Трудно пришлось бойцам. Дело ведь было в августе, в самое жаркое время.
Казаки уже торжествовали победу. Куда красным Деваться! День-другой посидят с пересохшей глоткой — и тогда их хоть голыми руками бери.
Но они опять не учли неистощимой китайской смекалки.
Вокруг двора, где были блокированы бойцы Пау Ти-сана, шел высокий кирпичный забор, одно крыло которого примыкало ко двору бывшей гимназии. Отсюда можно добраться до Курской слободки. По перестрелке, день и ночь доносившейся с той стороны, нетрудно было догадаться, что слободка держится, что там свои.
Но как перебраться через забор?
Красноармейцы использовали все те же гранаты, запас которых, к счастью, был у них достаточный. Ночью, когда бой между этажами затих, кто-то из китайцев ужом прополз через двор, подложил связку гранат под забор, привязал к запальному кольцу веревку, отполз подальше и тихо свистнул.
По его сигналу бойцы стали бросать оставшиеся гранаты в пустующие комнаты с пробитыми потолками. Среди казаков начался переполох. Пока они метались по зданию, не понимая, что происходит, вся группа китайских бойцов спустилась из окон второго этажа во двор и устремилась к солидной бреши в заборе.
Здание бывшего воинского присутствия, где сорок лет тому назад кипела «война этажей», сохранилось отлично. Оно и сейчас высится несокрушимым памятником старины в самом центре города.
А вот дом, в котором размещался Совнарком Терской республики и который принадлежал некогда барону Штейнгелю, не уцелел. Он тоже мог бы послужить памятником мужеству китайцев красноармейцев, чья кровь была пролита в героические августовские дни.
Горсточка бойцов Пау Ти-сана держалась здесь пять суток. Когда патроны кончились, они продолжали отбиваться штыками и прикладами. Силы их иссякли. От всей группы остались только трое. Белогвардейцы навалились по десятку на каждого, одолели, стали зверски истязать. Они вырезали на спинах героев пятиконечные звезды, подвешивали китайцев за руки на деревьях.
Дом Штейнгеля довольно скоро удалось отбить. Однако двое из трех красноармейцев к тому времени уже были мертвы.
Когда оставшегося в живых бойца сняли с дерева и привели в сознание, он первым делом спросил: «Винтовка где? Винтовку давай!..»
Обессиленный, он рвался в бой.