Когда я осмотрелся кругом с высоты своего капустного листа, я увидал, к величайшему своему удовольствию, что нахожусь в нашем собственном огороде, в самом заднем конце его. Вдали виднелся наш дом и сквозь кусты сирени я мог различить окно моей собственной спальни, из которого я сегодня вылетел, сидя на шмеле.

Если бы я не был такой маленький, я мог бы закричать, и мой голос долетел бы до мамы. А если бы я побежал сам туда, то через две минуты мог бы вбежать в дом и рассказать бы всем о своих сегодняшних удивительных приключениях. Но я был так мал, что добраться до дома мог только не ранее вечера. Дорога мне была хорошо известна, да и крыша дома отовсюду видна. Поэтому я нисколько не боялся заблудиться. И был уверен, что теперь я попаду домой и что никакая опасность мне больше не угрожает.

От этой мысли мне стало так весело, что я запрыгал на своем капустном листе. А напрыгавшись, я стал решать, пуститься ли мне сейчас в путь или заняться еще какими-нибудь новыми наблюдениями.

А для наблюдений здесь так же, как и везде, было много всяких диковинок. Прежде всего, меня поразили какие-то лодки с белыми парусами, которые плавали в разные стороны над капустой по воздуху. Странно было только видеть, что плавали они не только во все стороны, но и вверх и вниз, чего настоящие лодки никогда не делают. Издали я не мог их рассмотреть хорошенько. Но когда я стал соображать, что это за плавающие лодки, я скоро догадался, что это — просто капустные бабочки. Никто ведь не летает над капустой так часто, как они.

Над моим листом одиноко склонялась головка красного клевера в полном цвету. Его забыли своевременно выполоть с грядки, и вот теперь он зацвел. Я хотел было уже полакомиться сладким соком его цветов, так как в горле у меня совсем пересохло от многих волнений, и стал подходить к нему. Как вдруг на меня обрушился целый белый шатер. Я уже подумал, не попал ли я в какую-нибудь полотняную палатку. Но увидал, что голубое небо еще видно, и что полотно от палатки трепыхается только с одного края, как раз над головкой клевера.

Но сейчас же такая мысль показалась мне очень смешной, потому что я узнал в этом полотне ту же капустную бабочку, которую я видел издали и принял за парусную лодку. Она спокойно уселась на клевер и, очевидно, так же точно собиралась полакомиться, как думал полакомиться и я сам.

Я стоял рядом и мог хорошо рассмотреть эту бабочку. Огромные широкие крылья ее были покрыты красивыми мелкими продолговатыми чешуйками. Они сплошь покрывали крыло и сверху и снизу, и под этими чешуйками жилки крыла едва были заметны. Раньше я никогда не мог рассмотреть чешуек у бабочки. Теперь же я видел их прекрасно своими маленькими глазами и любовался их тонким строением и нежным видом.

Сколько есть на свете разных бабочек! И у всех их крылья покрыты чешуйками. И мы совсем не видим этих чешуек и не можем любоваться их красотой. Сколько на свете есть красоты, которая совершенно скрыта от наших слабых глаз! Тогда для чего же она существует на свете?

Рассмотрел я теперь хорошо и хоботок бабочки. Он свернут у нее кольцом в несколько оборотов, словно часовая пружина, и спрятан под шеей. Но как только она села на клевер, она развернула это кольцо и хоботок оказался длинный-предлинный, гораздо длиннее, чем язык у шмеля. Этот хоботок она то запускала в трубочку цветка, то вынимала оттуда. Из одного цветка она вынимала тотчас же, а в другом держала очень долго и вынимала только спустя некоторое время. Очевидно, в одном цветке было уже высосано раньше и ничего не оставалось, в другом же был сладкий сок и его долго высасывала своим хоботком моя бабочка. Этот хоботок был словно соломинка, в которую и мы можем сосать вино либо воду. Гибкий, тонкий и длинный хоботок был очень удобен для всех больших и длинных цветов, у которых сладкий сок скрыт на большой глубине внутри цветка.

Насытившись, бабочка тотчас же порхнула ко мне на лист и села неподвижно. Сидит, только усиками шевелит. А усики у ней длинные, прямые точно палки, оканчиваются набалдашником и торчат кверху.

Вдруг, я вижу, задний конец ее брюшка как-то опускается на сам лист и словно прилипает к нему. Я стал следить внимательнее и, наконец, понял. Я увидал, что каждый раз, как бабочка прикладывает брюшко к листу, из конца его выходит длинное темное яичко с желтым концом. Яичко это липкое и тотчас приклеивается к листу капусты и к соседнему яичку. Бабочка клала их вплотную друг к другу и я насчитал, что она положила 23 яйца.

Я никогда ранее не видывал, как несут яйца. И потому с удвоенным интересом следил за этим делом. Бабочка сидела спокойно, а время от времени, в разные сроки, из отверстия в заднем конце ее брюшка показывался круглый продолговатый предмет, похожий на ружейный патрон, медленно выползал оттуда и медленно укладывался на свое место, как раз вплотную к прежним яйцам, ничуть не дальше, ничуть не ближе. Словно бабочка измеряет расстояние каким-то прибором и точно знает место, куда нужно положить следующее яйцо. Долго продолжалась у бабочки эта диковинная ее работа. (Рис. 14).

Рис. 14. Капустные бабочки.

Отложивши все 23 яйца, бабочка порхнула и, покачиваясь на своих тяжелых чешуйчатых крыльях, полетела дальше. Когда она исчезла, я увидал, что все яйца уложены в одну тесную кучку. И все, как одно, торчали кверху своими желтыми концами. Вся же кучка была похожа на маленький сот. Она была так изящна, что я залюбовался ею.

Налюбовавшись, я увидал в конце того же листа, на котором я сидел, еще такую же точно кучку. Очевидно, она была положена здесь другой бабочкой раньше. Я подошел к ней поближе, чтобы увидать, похожи ли те яйца на новые, которые клались при мне, и ахнул от удивления.

Из двух яичек сразу торчали черные головки червячка, и оба червячка шевелились внутри яйца, а потом стали медленно выползать из него. Несколько крайних яиц были уже пусты. Оставалась от них одна оболочка, а червячки уже вышли и уползли.

Когда я взглянул на самый край листа, я увидал, что эти червячки уже сидели там и ели. Они были так мелки, что я не мог рассмотреть, как они едят. И только кусок съеденного листа показывал, что они уже начали истреблять капусту.

Все мы в деревне знали, какое опустошение наносят эти червяки капустным грядкам. И все также знали их пеструю с желтым длинную мясистую фигуру. Но я никогда не видывал, как они родятся из яиц, снесенных капустной бабочкой. И мне никогда раньше не приходило в голову, что если передавить все яйца, то не будет ни одного червячка и вся капуста будет цела.

Теперь мне хотелось только рассмотреть хорошенько взрослых червей и посмотреть, как это они едят капусту.

Искать здесь капустных червей долго не пришлось. Я увидал, что соседний моему лист капусты был сильно обгрызен. Хотя самих червей мне было не видно, но я догадывался, что они есть на том листе, который изъеден.

Я спустился вниз, перебрался там на соседний лист, влез на него и, когда вышел на самую верхушку, то увидал по краям листа трех больших гусениц. Они сидели на изъеденных листах и непрерывно ели.

Я подошел поближе к одной из них, самой большой по росту, и стал наблюдать. У нее было впереди три пары ног на груди и четыре пары сзади, на брюшке. Помещалась она как раз на ребре листа, охвативши этот лист всеми четырнадцатью лапами. Выходило, что она сидела на ребре листа верхом, точно на хребте лошади, и так крепко держалась за лист всеми лапами, что оторвать ее от листа было очень трудно. Я попробовал было оторвать ее и сильно толкал в один бок обеими руками. Но сдвинуть ее с места мне не удалось ничуть.

На голове у нее был жесткий, точно косточка, щиток, два маленьких глаза и довольно большой рот, который она постоянно набивала зеленью. Две сильных зубчатых челюсти непрерывно работали, — отрывали свежие куски листа и жевали. Только жевали они не сверху вниз, а сбоку вбок, как у кузнечика и как вообще у всех насекомых. Рот был постоянно наполнен зеленью. Было похоже, как будто я смотрю на корову, которая пасется на сочном травянистом лугу и с голода поминутно набивает себе травой полный рот.

Я стоял возле гусеницы больше получаса. Она ела все это время не переставая, и я не могу сказать, перестает ли она есть когда-нибудь или с утра до вечера только и делает, что ест. За это время она выгрызла уже большой участок листа. И я спрашивал себя: при такой прожорливости не съедят ли эти три гусеницы целого капустного листа? Ведь растут они не один день, а несколько и, значит, едят непрерывно несколько дней подряд.

Очевидно, что если из 23 яиц, отложенных бабочкой, выйдет 23 гусеницы, то они за свою непродолжительную жизнь съедят целиком кочан капусты. А если из этих 23 гусениц выйдут новые 23 бабочки и каждая из них отложит опять по 23 яйца, то вышедшие вновь гусеницы съедят целиком уже 23 кочана капусты. Это ясно всякому ребенку. И потому понятно, как гибельны для людей были бы бабочки-капустницы, если бы их никто не истреблял.

У меня не хватило терпения ждать долее, когда моя гусеница кончит есть и сделает хоть маленький отдых. И я перестал наблюдать за ней. На этот лист, на котором я теперь стоял, спускалась ветка сирени. Может быть, ветер пригнул ее сюда, а может быть, она была сломана. Я стал искать, не сломана ли она где-нибудь. И вдруг заметил, что на ее стебле, под одним листом, уцепившись всеми лапами, спокойно сидит такая же гусеница-капустница, самая толстая из всех, каких я видел.

Меня заинтересовало, зачем она сидит на сирени, которой есть она не может, и я стал следить за ней. Вдруг я вижу, она как-то странно начинает ежиться, на голове и на спине у нее лопается шкурка и из нее вылезает новая гусеница. Очевидно, гусеница линяет, подумал я, так как уже видывал эту линьку сегодня. Но новая гусеница, как только выползла из старой шкурки, полезла еще выше, зацепилась там под листом задней частью и слегка повисла на толстой и короткой паутинной нити. Тут уж я не заметил, как это случилось. Только тонкая и нежная кожа гусеницы начала изменяться, тело стало сокращаться и утолщаться, приняло бочковидную форму, нежная пленочка вокруг него стала отливать матовым золотистым блеском, и у меня на глазах произошло настоящее превращение гусеницы в куколку.

Такую золотистую куколку, подвешенную на нити в разных укромных уголках, я видал и раньше. Только не знал, кому она принадлежит и что из нее выйдет. А вот теперь мне выпало счастье видеть собственными глазами и само превращение.

Я читывал, что для бабочки это — самое обыкновенное дело. И каждая бабочка неизбежно переживает раз в своей жизни это превращение. А все-таки оно кажется мне каким-то чудесным явлением. И я совсем не могу понять, каким образом невзрачный и часто противный червячок превращается в затейливую, иногда очень изящную куколку.

А эта куколка повисит-повисит неподвижно несколько недель, и вдруг, в одно прекрасное мгновение, оболочка ее лопается и из нее спокойно вылезает на свет совершенно новое создание. Это создание — крылатая, иногда очень красивая бабочка, которая совершенно не похожа на ползавшего противного и прожорливого червяка.