Уже третий день Ратибор прятался в Белом городе, но все никак не мог решиться осуществить задуманное. Как вообще он мог согласиться на такое? В тот момент Святогор казался убедительным, тем более Марья лично попросила выслушать его и воспринять, а когда Марья просит, так запросто не откажешь. Вот только богатырь, чтоб ему провалиться, сейчас далеко, а совершать злодеяние предстоит именно ему. Это произносится легко: «ликвидировать наследника престола» – вроде нормальное дело. А если сказать русским языком, без обиняков: «убить невинного младенца». Как теперь?

А ведь он, Ратибор, не душегуб. Ему приходилось убивать, и не раз. Не зря он числился лучшим подручным Марьи, и та не жалела для него своих диковин. Он организовывал побеги, выкрадывал важные письма, шпионил и да, убивал опасных людей. Но почти всегда это был кто-то из князей или бояр, подобравшиеся слишком близко к тайнам, которые Марья пыталась скрыть, или просто мешавшие ей. Да, он убивал; это война, где он свою сторону выбрал, и до сей поры его вера в разумность Искусницы и предсказания птицы Гамаюн не колебались. Но убить ребенка, проклятье – младенца! – как он вообще мог на такое согласиться?

Он помнил, как это было. Святогор вызвал его к себе, передав призыв через Марью, и он не смог отказать. Тогда никаких предчувствий у него не было, с богатырем он имел дело не раз, тот всегда был разумным. Даже когда он почти обернулся в чудовище, богатырь не бросился на посланника, а кладенец лежал рядом, и вовсе не для того, чтобы с кем-то сражаться: богатырь не позволил бы появиться на свет такому опасному чудищу, он просто отсек бы себе голову. Чем бы эти письма ни были, но задумка Марьи сработала – как и все остальные ее задумки, впрочем. Теперь Святогор был жив и прекрасно себя чувствовал, разве что короткая бородка, которая не успела вырасти заново, напоминала о том, что еще недавно у ее обладателя разве что огонь изо рта не шел. Рога Ратибор точно видел, как и когти с клыками. И вот теперь исцелившийся богатырь отправил его убить наследника трона Белого королевства, потому как если его оставить в живых, убьют уже нашу княжну, то есть уже царицу, Аленушку. Ну и убили бы, делов-то. Когда мы так успели ее полюбить? Еще недавно объявляли самозванкой и шли свергать, под знаменем настоящего царя, а теперь у нас любовь неземная. Нет, ну ее к лешему, эту политику. Не будет он убивать ребенка, не сможет – и все тут. Это же немыслимое злодеяние…

Вот только наемники короля никакими угрызениями совести не мучились. Вонзили девочке в спину кинжал, а она еще даже в пору цветения не вошла. Теперь катается на троне с колесами и ходить на своих ногах уже не будет. Это что же получается: посланники короля не подвели своего нанимателя, а он своего подведет? А значит, девочку будут убивать и дальше, потому что у него рука дрогнула? Испугался? Да не испугался, просто… это же ребенок. Проклятье, проклятье!.. Что же ему делать?

Ратибор попытался забыться сном; завтра он сходит во дворец на разведку, посмотрит, что да как. Ничего предпринимать не будет, просто глянет.

Миновать внешнее кольцо охраны было несложно, особенно тому, у кого есть шапка-невидимка. Просто идешь себе, и все, а стражники стоят, как истуканы, и ничего не видят. Ратибор заглянул в тронную залу, там как раз шло какое-то совещание. Король восседал на троне, а подле него вокруг стола сидели шляхта и знать Белого королевства. Так, и кто тут у нас?.. Ага, Бронислав стоит, как бы показывая, что он тут выше всех, хотя и ниже короля на троне. Ходят слухи, что Сигизмунд совсем плох, но нет, сидит себе, на вид вполне бодрый. Этих я не знаю, архиепископ, сразу видно по шапке с крестом, какие-то шляхтичи… О, это же Василиса наша, а рядом Марфа Галицкая; перешептываются о чем-то, смеются. Подружились, что ли? А почему бы и нет: если король помрет, роль Василисы возрастет многократно, а когда ребенок войдет в тот возраст, который позволит ему самому ставить подпись на документах, так и вовсе вознесет бывшую княжну на вершины местного олимпа.

Вот и шляхта возле нее собирается, управитель Кракова тут же, старый соперник Бронислава, еще какие-то шляхтичи, возможно, влиятельные. Интересные тут дела намечаются, но пока король жив – все ждут, прямо как стервятники подле умирающего льва: сгрудились и делают вид, что ничего такого не ожидают, так просто сидят. Ага, знаем. А что будет, ежели убить наследника? Других нет, род прервется, смута начнется и междоусобица. Это сразу, шляхта она такая, русским князьям до шляхты далеко в плане бунтарства. Здесь, в Белом королевстве, вообще шляхта имеет право восстать, если что им не по нраву, называется такое – рокош. Знали бы вы, любезные, что тот, от кого зависит, погрузится ли ваше государство в кровавую войну, стоит прямо тут, подле вас… Ладно, дорогие мои любители бунтовать, вряд ли вам что-то грозит, потому как решиться на детоубийство не так просто, как может показаться. Интересно, а где наследник? За столом нет, значит, где-то во дворце, надо поискать.

Стало быть, здесь крыло дворца, где живет королева-мать, а значит, и наследник должен быть недалече. На самом деле Василиса никакая не королева-мать, она лишь мать наследника, но ее тут все равно так зовут. Подслушать слуг было несложно, как и найти покои. Теперь пойдем и посмотрим на ребенка, только посмотрим… Ратибор повернул за угол, и тут же отшатнулся. Возле двери в опочивальню наследника стоял караул с собаками. Собаки! Об этом он не подумал; даже если звери его и не видят, то уж учуять-то смогут. Из-за угла раздался рык, собаки сделали стойку на угрозу, и стражники тут же обнажили оружие. Зазвенел колокольчик, и снизу затопали десятки сапог. А стража тут серьезно относится к своим обязанностям… надо было что-то делать. Идея пришла в голову быстро: он стрелой метнулся назад, помня, что проходил мимо спящего кота. Ратибор схватил непонимающее животное, не привыкшее к такому обращению, и бросил в сторону собак, желая отвлечь. Кот проскользил по чистому полу и оказался прямо напротив ощетинившихся псов. Несчастный зверь мяукнул, зашипел и кинулся прочь. Сзади уже подбегало подкрепление: четверо стражников с мечами наперевес во главе с шляхтичем.

– Пиес зобачил кота? – смеясь, спросил шляхтич.

– Ние. Псы вышколоны. Кота не зауважае. Тутаж шпиег, – серьезно ответил стражник, и шляхтич тут же выхватил меч:

– Так шукай его!

Это Ратибору уже совсем не понравилось, он не стал дожидаться, пока на него спустят собак, и кинулся прочь. Пробежав по башне, он спустился вниз, открыв массивную дверь, затворил ее за собой. Ну и запашок тут, надо сказать… хотя это и к лучшему, здесь его собаки не учуют. А охрана-то у короля дельная, так запросто не подобраться. Отравить собак? Других пришлют, да еще и насторожатся. А впрочем, не больно-то и хотелось. Вот так и скажет Марье и Святогору: ничего не вышло, собачки объявились. Вы мне против собачек дали средство? Нет? Вот и вините себя сами. Будете кого отправлять, учтите этот момент. Я? Нет, сильное недомогание в животе ощущаю. Пища и вода Белого королевства не по мне, как и климат, вы уж извините, ага. Вот и хорошо, вот и ладненько, вот все и устроилось само-собой.

Ратибор собрался уже было выйти и отправиться восвояси, как услышал снизу стон. Здесь стража была без собак, так что удалось пройти легко. Похоже, он попал в королевскую темницу. Лазутчик шел, разглядывая развешанные по стенам орудия пыток. Пожалуй, ему тут не место, неуютно как-то здесь… Снова он развернулся, собираясь уйти, и опять его остановили стоны, в этот раз он услышал какие-то слова на русском. Возможно, он просто ошибся, языки похожи, многие слова похожи, но совесть не позволяла ему просто так уйти. Да чем он рискует, его все равно никто не видит? И все же знакомиться лично со всеми этими орудиями пыток не хотелось.

Дверь отворилась, и из камеры вышел палач в заляпанном кровью фартуке.

– Я до ветру. Ты ждать, – на ломаном русском сообщил он кому-то в камере и, прикрыв дверь, удалился. Сомнений не было, в камере содержат сородича. Возможно, это просто кто-то из Галицко-Волынского княжества, кто не смирился с властью Марфы, но была немаленькая вероятность, что там попавшийся лазутчик. А это уже собрат по ремеслу, негоже его бросать. Ратибор отворил дверь и заглянул внутрь: покачиваясь, на дыбе висел обнаженный по пояс мужчина в обрывках одежды. Все тело было в ранах, мужик тихо постанывал, не поднимая головы. Ратибор присмотрелся, нет, незнакомый человек.

– Слышь, друг, ты кто? – позвал он тихо из угла.

Мужик поднял глаза и уставился прямо на него:

– А ты кто?

– Ты меня видишь?.. – Ратибор ужаснулся: мысль о том, что шапка-невидимка перестала работать в такое время и в таком месте, потрясла его до глубины души.

– Надо сказать, неотчетливо, но вижу. А что, не должен? Я бы подумал, что ты наваждение, но у богатырей не бывает наваждений.

Богатырь? Здесь? Шапка-невидимка работала по немного другому принципу, чем отводящие глаза чары, так что богатыри не должны были его видеть, но это только в теории. Взгляд богатыря куда острее, чем у обычного человека; даже Марья, готовя покушение на князя Владимира, не полагалась только на шапку-невидимку: убийца должен был находиться в тени, чтобы Колыван его не успел разглядеть, и из тени нанести свой удар быстро и смертоносно. Трудней всего было вернуть потом шапку-невидимку, но Марья кого-то подкупила среди слуг и заполучила диковину обратно.

– Ты кто? – спросил богатырь. – Меня Ставр зовут, может, слышал?

– Лазутчик я, – врать сейчас смысла было мало, – и о тебе я слышал.

Ратибор слышал о Ставре, даже видел его как-то на приеме у Василисы, еще в Тривосьмом царстве, давным-давно, в мирные времена. Но сейчас в этом измученном человеке он никак не смог бы признать того гордого и холеного боярина.

– Времени мало, разбей цепи, будь другом. Не могу больше терпеть, я не выдержу. Даже у богатыря есть предел, а меня пытают с тех самых пор, как я к ним в плен попал. Освободи меня.

Ратибор принялся искать, чем бы разбить цепи, но все, что лежало вокруг, было либо острое, либо раскалено на огне.

– Ты как к ним в плен-то попал? – чтобы не молчать, спросил Ратибор, осматривая ящики в поисках молота или зубила.

– Мы с Микулой думали их остановить. Вдвоем, – богатырь грустно усмехнулся, – но это же непобедимый Микула Селянинович, а я так, на подхвате. И вдруг, прямо посреди боя, Микулу покидают его богатырские силы. Он даже бревна поднять не может, я растерялся. Его и убили в момент, а меня скрутили. Остальное и сам видишь.

– Да вот же… – Ратибор вдруг увидел, что на самом видном месте висит ключ, и выругался на себя за недогадливость.

Ставр освободился от цепей и принялся потирать затекшие руки.

– Как ты убежишь? Тут же полно охраны. У меня шапка-невидимка, я выскользну, но она на двоих не работает.

– А кто сказал, что я собираюсь убегать? – Ставр криво усмехнулся. – Хоть погибну, как русский богатырь, сражаясь.

Из коридора послышались шаги, тюремщик возвращался.

– Ийду-спешу, мой дружочьек; знаю, ты вже соскучився по мине, – медовым голоском весело пропел палач. Богатырь достал из горна раскаленный железный прут и хищно улыбнулся:

– Очень соскучился… А ты беги и не возвращайся; скажи, что я хоть погиб, как русский богатырь: достойно, сражаясь с врагом. Живым я им больше не дамся, ну уж нет!

Как только дверь открылась, в камеру зашел мурлыкающий что-то себе под нос палач, в руках он держал острый ножик. Раскаленный прут врезался ему прямо в лицо; выронив нож, пыточных дел мастер завизжал, а богатырь приложил шипящий прут к шее своего мучителя.

– Беги, говорю! – рявкнул он на Ратибора. Окрик был совсем не лишним: крики палача пробудили охрану, которая уже топала сапогами совсем рядом. Ратибор юркнул в какой-то альков, мимо пробежали пятеро охранников, из камеры донеслись крики и звон стали. Через какое-то время из камеры вышел окровавленный Ставр, в обеих руках он сжимал по мечу, глаза его горели каким-то безумным азартом, он смеялся во весь голос, опьяненный боем. Ратибор на его месте предпочел бы тихо сбежать, но это не его пытали уже чуть ли не полгода, к тому же он не был богатырем. А во дворце меж тем уже гремела тревога, звонил колокол и стража бежала к тюрьме со всех ног. Надо убираться отсюда куда подальше; если этот безумец решил героически умереть, то он на такое не подписывался.

– Держись, Сигизмунд, я уже иду! – угрожающе пообещал освободившийся пленник и кинулся к выходу.

Ратибор с удивлением заметил, что сжимает в руках острый нож, тот самый, который нес палач. Зачем он его поднял и как, этого он не помнил. А до спальни наследника совсем недалеко, тем более стража сейчас и так всполошилась. И что? Он же не собирался убивать ребенка, верно?

Так было, но до того, как он увидел пыточную и встретил пленного богатыря. Это словно вернуло его на землю, отрезвило. Не то чтобы он жил первый день на свете и не догадывался, что такое бывает, и все же… Одно дело знать, другое – самому увидеть, прочувствовать. И Ратибор вдруг явно осознал, что этот очаровательный малыш с прекрасными васильковыми глазами уже через какие-то двадцать – тридцать лет будет отправлять людей сотнями в этот чудесный подвал. И что и палач, и король Сигизмунд тоже когда-то были такими вот очаровательными детишками, радуясь приходу мамы и улыбаясь солнцу.

И в нем что-то сломалось, что-то важное, но неуловимое. Ратибор, отбросив сомнения, метнулся по коридору, где стражи не было. У двери наследника все так же стоял страж с собакой, но только один. Псина зарычала, но лазутчик действовал быстро, он просто пролетел мимо стражника и рычащей псины, с силой ударив в дверь. Дверь не была заперта, ребенок сидел на руках у кормилицы и сосал грудь. На мгновение Ратибор все же заколебался, но в памяти снова всплыл образ пыточной, и он крепче сжал нож.

В комнате было пятеро слуг и влетевший стражник, но его они не видели. Один удар, ребенок вскрикнул и затих, зато кормилица завизжала так, что задрожали стекла. Ратибор не колебался: стражник уже спустил пса с поводка и тот несся к нему, оскалив пасть. Назад хода не было, поэтому, не раздумывая, убийца выпрыгнул прямо в окно, разбив затейливый витраж. Второй этаж, этого Ратибор не учел… но упал он удачно, прямо в пруд, вызвав всплеск воды. Теперь прочь… он попытался плыть, но вокруг пруда уже собирались стражники. Да что же вы такие прыткие-то, спасу нет от вас!.. Он привалился к коряге и замер. Псы носились вдоль берега, но не могли его учуять в воде, а стражники его не видели. Руки дрожали: то ли от холода, то ли от содеянного. Вот и у него не вышло остаться чистеньким, окунувшись в водоворот государственных дел. Нет, лучше сидеть себе где-нибудь в деревне, сажать репу и забот не знать. Будь оно все проклято.

Ратибор ощущал сильный жар: вчера пришлось просидеть в воде до самой темноты, и он явно простудился. Чувствовал себя лазутчик погано, ему бы сейчас отогреться да закутаться в теплое одеяло, но нужно было поглядеть, как сегодня пройдет выход короля к народу. Интересно, как они объяснят все то, что произошло вчера. Сапоги-скороходы намокли и перестали работать; заработают ли, когда подсохнут? Но шапка-невидимка исправно скрывала его от чужих глаз, так что он стоял на площади среди многих других и ждал. Вот на балкон выходит король, живой. Значит, Ставр до него не добрался. Ожидаемо; вряд ли даже Святогор смог бы прорубиться сквозь столь многочисленную охрану. Следом вышла Василиса… с ребенком на руках. Она и король помахали рукой подданным, кто-то прокричал что-то приветственное.

Ерунда какая-то… не мог ребенок выжить после такого удара. Не мог, и все… или это он оплошал – может, рука в последний момент дрогнула? Нет, Ратибор готов был поклясться, что не дрогнула. Сейчас, наверное, он не смог бы снова повторить свое вчерашнее злодеяние, но тогда он видел в младенце лишь наследника владетеля пыточной камеры и бил наверняка. Ратибор полез на крышу соседнего дома, чтобы получше рассмотреть ребенка: должен же остаться хотя бы след раны! Хорошо, что его никто не замечал, а то вид мужика, лезущего по карнизам домов прямо посреди церемонии, удивило бы многих. Теперь ему было видно лучше. Вообще, вот отсюда можно было бы и из лука достать, но это уже не важно, да и ненадежно это. Повернется в последний момент – и все покушение насмарку. А Василиса заплакана, глаза красные. Снизу не видно, еще и лицо ее припудрено, но отсюда заметно, что плакала много. А ребенок что? Никаких следов ранения, вполне себе бодрый малыш. Как же так-то?.. И тут младенец открыл глаза и что-то угукнул, улыбнувшись. Глаза были серые, не васильковые.

Все было зря. Да он может хоть каждый день убивать наследника заново, для Белого королевства его смерть – это такая жуткая смута, что проще найти другого младенца, благо они все похожи. Кто там отличит одного от другого… король просто не может дать своему наследнику погибнуть, а значит, ребенок будет жить. Даже если для этого потребуется находить каждый день по новому ребенку. Все зря, ничего не изменилось. Аленушка все так же в опасности, а пыточная камера достанется другому младенцу в наследство. Ты пытался изменить мир, но он куда прочней, чем тебе кажется. И теперь ты, Ратибор, отныне и навеки детоубийца. И тебе с этим жить. Лазутчик понял, что больше он к своему ремеслу не вернется. Гори оно все… Теперь только честный и простой труд: растить хлеб или молоть зерно. Все, с него хватит государственных интересов и всего, что с этим связано. Как же погано-то на душе…