* * *
Есть в городе Киеве район, который называется – Подол!!!
Название «Подол», очевидно, происходит от того, что это самый близкий к реке район – практически, его улицы можно считать большой набережной Киева, в то время, как весь остальной город, как известно, расположился на холмах.
Подоляне так и говаривали: «Я иду в город!», то бишь, буквально – «в гору».
Знатоки утверждают, что Подол не уступит своей историей и колоритом одесской Молдаванке.
Так говорят знатоки!
Мне же просто выпало счастье родиться в этом славном месте и прожить первые двадцать лет своей жизни.
Об этом удивительном районе, о людях, которые его населяли, о том замечательно счастливом времени пойдет речь в этих маленьких рассказах.
* * *
Жадина-говядина
Не знаю, чей ген виноват, но уродился я страшной жадиной!
Жадность моя была выдающейся – когда отец, возвращаясь поздно вечером с работы, приносил конфеты, упакованные в большой бумажный кулек, я делил их примерно следующим образом: «папа не хочет – иначе он бы не принес… маме не надо (почему – не известно)… бабушке нельзя – у нее „зубы“… старшему брату – одну… а остальное мне! и обязательно – „с кулеком“!!!»
Существует красноречивый фотодокумент моей жадности – маленькая карточка, на которой изображен улыбающийся во все свои «ещемолочные» зубы трехлетний мальчик, одетый в матросский костюмчик и крепко-накрепко прижимающий к себе коробку (никто не знает с чем внутри – по-видимому, это для меня не имело принципиального значения).
Предание гласит: «только при условии, что все содержимое коробки достанется мне одному (… и без дележки), я согласился на первую в моей жизни фотосессию».
Ребенок я был «не садиковый», поэтому от моей жадности страдал в основном старший брат. Взрослых же, я думаю, забавлял мой недостаток – может, они видели в этом залог будущей сытой и безбедной жизни, о которой мечтали все, без исключения, люди их поколения – поколения строителей коммунизма.
Коммунизм, по указанию Никиты Сергеевича Хрущева, должны были построить точно к 1980 году!
Как известно – не построили.
Может, и не получилось потому, что я вдруг, в одночасье, перестал быть жадным.
Однажды кто-то из родительских гостей принес очередной «кулек» с конфетами и, зная заведенный обычай, вручил его законному владельцу – мне.
Я прижал его к себе что было мочи, во избежание попыток со стороны родственников посягнуть на содержимое.
Взрослые понимающе улыбнулись и занялись своими делами.
Я уже собирался забраться в какой-нибудь укромный уголок и начать «сладкое пиршество», как вдруг… ген по имени стыд и совесть заехал в ухо собрату по имени жадность!!!
От этого столкновения у меня по нежным щекам разлилась красная краска.
Ничего не говоря, я раскрыл «кулек» и двинулся по комнате, сквозь стиснутые зубы предлагая всем присутствующим «угощаться».
При этом я, не дыша, думал только о том, чтобы хватило всем и еще осталось мне – ну, хотя бы одна конфетка, но обязательно «с кулеком»…
С тех пор прошло немало лет – много раз меня упрекали в излишнем расточительстве, деньги никогда не держались у меня в карманах. Однажды еще в шестом классе я пытался собрать рубль – ничего не вышло, как только я доходил до семидесяти или восьмидесяти копеек, я срывался… и все приходилось начинать сначала.
Зато я никогда в жизни не слышал брошенное в мой адрес «Жадина-говядина»!!!
P. S. Один из моих внуков, примерно в том же возрасте, что и я (в три года), вежливо попросил у родителей подарить ему несколько сундучков, на которые он повесил замочки, а ключики хранил как зеницу ока, никому не доверяя сей заветный иструмент.Узнав об этом, я улыбнулся, ибо точно знал, что однажды ген по имени стыд и совесть проснется…А что произойдет дальше, вы сами знаете!!!
* * *
«Дети надо иметь?»
В те времена Подол был районом густонаселенным и интернациональным.
Наш двор-колодец бил все рекорды смешения рас и национальностей.
Кто есть кто – можно было понять не только по фамилиям жильцов, что без стеснения красовались на специальной доске, приколоченной в подъезде, но и по роду занятий.
Дядя Вася Бондарь всегда ходил в синих галифе, что предполагало его принадлежность к «компетентным органам», но это не мешало ему в подвале нашего городского дома выращивать кабанчика.
Человек по имени Аврам Аврамский был извозчиком и держал в соседнем дворе печальную лошадь, которая покорно жила в гараже.
Мужская половина многочисленной семьи Фишманов работала в такси.
Наум Ашпис был архитектором и строил Киевскую консерваторию.
Рубашкин был водителем грузовика.
Дядя Петя Бондаренко был инвалидом.
А человек по фамилии Вовсяникер работал где-то «высоко», как выражалась моя бабушка, потому что носил черное кожаное пальто.
Но, безусловно, никто не мог конкурировать с Витей по прозвищу Гитлер – он был вором в законе!
Это обстоятельство придавало жителям нашего двора особого рода смелость – у них уже тогда была «крыша»!
Однажды мой старший брат был послан мамой в магазин за хлебом. Как только он туда вошел, его благополучно обчистили «карманники».
Весь в слезах он плелся домой и наткнулся на Гитлера.
– Шо рыдаем, малэча?
– Деньги украли… (рыдания).
– Де?
– В гастрономе… (рыдания).
– Кода?
– Только что… (рыдания).
– Жди!
Через пару минут Гитлер вернулся с деньгами.
– Другой раз держи руки у карманах! Бежи!
Это была та самая купюра, которую украли, – брат узнал ее по чернильному пятну.
Никто не мог вспомнить, почему этого человека прозвали «Гитлером».
Но его судьба странным образом повторила судьбу его зловещего тезки – однажды в зимнюю ночь, будучи пьяным, он уснул с зажженной сигаретой в руках и сгорел.
Стояли сильные морозы – пламя распространялось быстро и весело.
Прогорели деревянные перекрытия, и кровать с телом Гитлера целиком провалилась в квартиру снизу.
На счастье, жильцов не было дома – они гуляли на свадьбе.
Когда его хоронили, кто-то тихо сказал: «Гитлер капут!»
* * *
У каждого взрослого было по одному, а то и по два ребенка. В результате: в крошечном коммунальном дворе проживало примерно тридцать детей, которым хотелось резвиться и наслаждаться жизнью.
Все мы были детьми улицы – в квартирах никто не сидел, разве что во время болезней: всевозможных катаров верхних дыхательных путей, ангин, аденоидов, опухших миндалин, корей, свинок, ветрянок, коклюшей и прочих «скарлатин».
Коварные инфекции периодически вырывали из наших рядов то одного, то другого товарища – его отсутствие обнаруживалось простой перекличкой: дом наш был устроен так, что окна всех квартир выходили во двор.
Мы собирались под тем или иным окном и хором начинали звать.
Это не могло не вызвать «нескрываемого восторга» взрослых.
«Рупором народного гнева» была тетя Хана!
Вот лучшие из ее «перлов»: «Шо вы так орете?! Шоб вы орали на больные зубы!!!»; (собственному сыну) «Левка, швидко домой, тебя ждет папин ремень, и попробуй не прийти!!!»; «Дети надо иметь? Камни в почках надо иметь!!!»
А еще мы умудрялись на пятачке (3 на 3) играть в футбол, от чего в зону риска попадали окна всех жильцов первого этажа.
Однажды мяч, как назло, угодил в окно тети Ханы.
Она выскочила на улицу с секачом (он же кухонный топорик) в одной руке и с мячом в другой. Со словами: «Я сделаю конец этим байстрюкам!!!» – она принялась рубить резиновый мяч.
Мы жутко перепугались – у нас дрожали руки и ноги.
Кто-то из соседей крикнул: «У Ханы припадок! Вызывайте „скорую“!!!»
Примчалась «скорая», сделала тете Хане укол и все стихло.
В этот день каждый из нас получил дома по шее.
Неделю во дворе было тихо.
А через пару дней во двор вышла тетя Хана.
Она подошла к нам и сказала: «Шо вы так перепугались? Разве я могла кого-нибудь хоть пальцем тронуть? Вы шо! Шо бы мне было за ваши косточки!»
И достав из кармана несколько конфет, протянула нам.
В этот момент самый маленький из нас уписался.
* * *
«Хорошо тому живется, у кого одна нога…»
В конце пятидесятых годов одним из самых больших дефицитов были дрожжи.
Конечно, употребляли их не столько в тесто, сколько в… закваску для альтернативных напитков.
В магазинах дрожжи было не достать.
Зато на рынке… нашем родном подольском «Житнем рынке»… из-под полы…
Дядя Петя Бондаренко был инвалидом – он на фронте потерял правую ногу.
Ходил он на костылях, подворачивая пустую штанину до колена и прихватывая ее простыми бельевыми прищепками.
Получалось довольно аккуратно и, как показала жизнь, довольно практично.
Дяде Пете на инвалидскую пенсию прожить было тяжело и он, как мог, подрабатывал…
У него в комнате под кроватью стоял фанерный чемодан, где «спекулянты» хранили маленькие пачечки дрожжей.
Дядя Петя загружал свободную штанину порцией дрожжей, подворачивал, прихватывал прищепками, брал костыли и, не торопясь, отправлялся на рынок, что располагался прямо за углом.
И так по несколько раз на день, за что и получал небольшие «премиальные».
Был жаркий июльский день, когда он в очередной раз с партией «товара» направлялся в сторону рынка.
Вдруг он заметил шагах в двадцати позади себя милиционера, что следовал за ним, с нескрываемым любопытством наблюдая за его правой ногой, вернее за предательски набухшей штаниной.
Быстро сообразив, чем грозит «провал операции» ему и его соратникам, дядя Петя резко остановился.
Остановился и милиционер.
Дядя Петя хлопнул себя по лбу – «мол, как я мог забыть, голова моя садовая», развернулся и пошел обратно.
Милиционер осторожно последовал за ним.
Дядя Петя вошел во двор – настырный милиционер за ним.
Три года службы в полковой разведке отточили смекалку инвалида войны – дядя Петя прямиком направился в общественный дворовый туалет.
В те времена работники милиции еще были довольно деликатными людьми – милиционер остановился у входа и стал ждать.
Дядя Петя вошел в кабинку, снял прищепки и… все содержимое весело «улькнулось» в выгребную яму.
Как ни в чем не бывало, дядя Петя гордо проплыл мимо работника милиции, повторяя про себя народную мудрость – «Не пойман – не вор!».
Было жаркое лето – температура днем доходила до 45 градусов.
К вечеру процесс брожения достиг апогея…
Министерства по чрезвычайным ситуациям тогда еще не было…
Все наглухо закупорили свои окна и молча стали ждать результатов борьбы со стихией…
Только спустя двое суток доблестные ассенизаторы «исчерпали» результаты активной жизнедеятельности обитателей нашего двора…
ЖЭК принял решение о переносе дворового туалета в другое место…
P. S. Через полгода бывший туалет переделали в однокомнатную квартиру и в ней поселился другой работник милиции, который ничего не знал об инвалиде войны – дяде Пете.
* * *
Телеграмма
Фишманы были евреями, их было много и от них было «шумно»!
Все взрослые мужчины славного рода Фишманов работали в такси.
Самым успешным из них был Миша – он ездил на ЗИМе!!!
В пятидесятых годах это была самая «крутая» марка автомобиля, не считая ЗИСа, на котором возили только членов правительства, за что его еще называли «членовозом».
В те времена работать в такси было небезопасно – часто по вечерам, под покровом темноты, совершались нападения на водителей.
Расчет был простой – к вечеру в карманах таксиста собиралась вся дневная выручка.
Как правило, грабители просто останавливали такси, садились на заднее сиденье и в самый неожиданный момент били водителя по голове тупым, тяжелым предметом.
Об этих нападениях знал весь город.
Поэтому каждый выезд таксиста на смену напоминал уход добровольца на войну: слезы, причитания и пожелания вернуться «живым и здоровым».
Это настроение передавалось уходящим: они становились нервными, угрюмыми и совсем не похожими на «строителей светлого будущего».
В восемь часов вечера с работы вернулся старший брат Миши и сказал: «Мишка в парк не заезжал!!! И в городе эту заразу никто не видел!!!»
Короткое «Ой!!!», вырвавшееся из женских уст, стало сигналом ко всеобщей панике.
Старенькая мама начала тихо рвать на себе волосы; Мишина жена принялась истерически жалеть детей; дети побежали во двор и рассказали всем, что папу, наверно, убили; соседи, конечно не с пустыми руками, потянулись сочувственной чередой в квартиру Фишманов – каждый принес совет, как нужно вести себя в сложившейся ситуации, и т. д. и т. п.
Было весело!
Дело было ранней весной, когда в природе наблюдаются резкие температурные колебания – ночью мороз, днем оттепель.
Мише Фишману повезло прямо с утра – он взял пассажира «до Обухова»!
Обухов – маленький районный центр в тридцати километрах от Киева.
Районные дороги тогда были грунтовыми.
Схваченная ночным морозом трасса довольно легко «прокатила» по себе черный ЗИМ, но… поднялось над горизонтом теплое весеннее солнышко – дорогу развезло и… Миша вместе с колонной других автомобилей стал дожидаться снижения температуры.
Домашний телефон в те годы был большой редкостью, но Миша, будучи человеком находчивым, еще днем сбегал на почту и «отстучал» родственникам телеграмму.
Телеграмма была самым скоростным средством коммуникации – ее принесли по адресу в час ночи(!), когда в нашем дворе уже дежурили две, как их тогда называли, кареты «скорой помощи», а соседи собирали деньги на похоронные венки!!!
Трясущимися от волнения руками жена «убитого таксиста» развернула листик бумаги и громко прочла: «Не волнуйтеся! Сижу на Обухов – жду на мороз!»
А через пятнадцать минут приехал и сам «убитый».
Такие были времена.
* * *
А если это любовь?
Ослепительно красивый бюст Джины Лоллобриджиды, появившийся во весь экран в знаменитом франко-итальянском фильме «Фанфан-Тюльпан», внес в жизнь мальчиков нашего двора смятение, смешанное с хрупкой надеждой на взаимность красавицы-актрисы в недалеком «взрослом будущем».
Чем черт не шутит!
Мне было тогда всего семь лет, но, увидев на экране Джину, я не спал несколько ночей, бесконечно прокручивая в опухшей от мыслей детской головке момент нашей с ней «случайной встречи».
Я очень хорошо представлял себе кульминационную сцену – мое лицо утопает в пышной белоснежной груди, трепетно вздымающейся от любви ко мне…
Но я никак не мог увидеть начало…
Как мы будем объясняться, меня не беспокоило – Джина в фильме прекрасно говорила по-русски, а вот где мы сможем уединиться в нашей густонаселенной коммунальной квартире?…
Это обстоятельство заводило меня в тупик: я ворочался всю ночь на скрипучем кожаном диване, что приобщало к моим страданиям и всех остальных домочадцев, просыпающихся при каждом моем телодвижении.
Очарованность внешностью актрисы заставила меня и моих ровесников посмотреть на окружающих женщин по-другому – мы непроизвольно начали искать «нечто, хоть приблизительно похожее на эталон».
Декольте Лоллобриджиды было неподражаемо, но, как ни странно, мы довольно быстро отыскали наш – подольский эквивалент.
Тетя Женя, по прозвищу «Самогонщица», обладала бюстом, своими размерами намного превосходящим итальянский образец.
Причем, «это место» у нашей тети Жени называлось не на иностранный манер – декольте, а просто – «пазуха» и при этом было многофункциональным.
Чего только ни хранила тетя Женя у себя «за пазухой»: ключи от квартиры, деньги, незатейливую косметику, продукты питания и другие мелкие предметы.
Это впечатляло!!!
Но в остальном тете Жене было далеко до того, чтобы стать «секс-символом» подрастающего поколения: во-первых, она была далеко не красавица, во-вторых, она была бабушкой одного из нас!
Нужен был другой объект!!!
Ее звали Надя!
Думаю, в ту пору ей было лет восемнадцать.
Волосы у нее были светлые, глаза голубые, а главное, грудь небольшая (ну никак не Джина Лоллобриджида!).
Но она была рядом, и видеть ее мы могли каждый день.
Надя работала в поликлинике и обычно возвращалась домой в 6 часов вечера.
Это дисциплинировало всю мальчиковую часть нашего двора. К шести часам нужно было закончить все свои дела, чтобы занять место на лавочке, расположенной на пути следования «объекта».
Лавочка была не очень длинной, и помещалось на ней ровно пять мальчиков. Желающих же занять «место в ложе» было намного больше. Вот и приходилось опоздавшим стоять, что вызывало недоумение у взрослых, ибо стоящие располагались прямо за спинами сидящих, отчего вся композиция напоминала собой детский культпоход в цирк.
Часов у нас не было, поэтому если Надя задерживалась, мы каждые две минуты посылали самого младшего узнавать, который час.
Волнение возрастало с каждой лишней минутой ожидания.
Наконец она появлялась!
Мы умолкали, как по взмаху дирижерской палочки.
В полной тишине она «проплывала» мимо, и вслед ей неизменно летел наш коллективный томный вздох.
Стесняясь смотреть друг другу в глаза, мы еще с минуту сидели молча, после чего каждый отправлялся «усмирять своих эротических демонов».
Так проходили дни за днями…
Казалось, этому блаженству не будет конца, но однажды…
В тот вечер, когда я ровно без пяти минут шесть примчался к лавочке, то к своему неудовольствию понял, что сидячих мест сегодня будет меньше: наш сосед, извозчик Абрам Абрамский уже занял «лучшую позицию».
Теперь не пять человек могли с комфортом наблюдать за «плывущей» Надей, а только три.
Но поскольку я попал в эту тройку, то скоро успокоился, в конце-концов, подумал я, – Абрамский тоже человек!
Все было как всегда: легкое волнение, появление из подъезда Нади, ее проход, поворот наших детских голов вслед, вздох…
И вот тут случилось непредвиденное: Надя еще не успела отойти и на три шага, как в полной тишине раздался громкий голос Абрамского.
А надо сказать, что он был глухим, как тетеря, и потому разговаривал очень громко – почти кричал.
Так вот, увидев, как мы вожделенно смотрим вслед девушке, Абрамский решил дать нам совет: «Шо вы ждете?! – проорал он. – У нее „там“ уже все свободно!!!»
Это услышали все!
Но самое страшное – это услышала Надя!!!
Она втянула голову в плечи и, не оборачиваясь, побежала к своей квартире.
А мы, как по команде, повернули свои головы к говорящему и еще долго сидели с открытыми ртами, пытаясь понять смысл услышанного.
Когда Абрамский ушел, старшие наглядно объяснили младшим, что имел в виду наш взрослый сосед.
Нам всем стало стыдно, и мы, не сговариваясь, перестали коллективно искать «смутный объект желаний».
С этого дня у каждого из нас началась своя «история любви».
2009