(По мотивам русских народных сказок. Литературный сценарий детского кинофильма для кинорежиссёра Александра Роу. 1971 г.)

А было это в наших краях давным-давно. В те годы, когда утро вечера мудренее не было, а на березе яблоки росли, когда лягушки по небу летали, а воробьи в речке плавали…

В одной деревушке жили старики да старушки, мужики да бабы, ребята да девчата. Жили не богато, да и не бедно. Жили не тужили, детишек растили, пахали да косили, в долг ни у кого не просили. Вставали с солнцем, ложились с месяцем. Работали не покладая рук, не разгибая спины. Отдыхали редко, да метко. Во всю душу, во все закрома…

И вот однажды, аккурат под сенокос, на Троицу, собралась вся деревня престольный праздник отметить, от работы отдохнуть, винца с хлебцем попить, да песни попеть, повеселиться. А веселья у нас испокон веков не стать занимать, своего девать некуда было. Закрутились тут игры да пляски на всю округу. Старики о былом вспоминают, старухи о будущем мечтают. Мужики о походах, бабы о расходах. Добры молодцы перед девицами грудь колесом! Соревнуются, кто кого перепоет-перепляшет, кто кого переговорит-пересилит, кто кого ещё в чём превзойдёт-переможет. Тут и Кузьма-смелый, и Антип-сильный, и Семён-вредный, и все другие прочие. Все удаль свою показывают, кто во что горазд. А Семён-то ни росточком не вышел, ни красотой не взял, ни умом не выделился — так он всем помешать норовит. Кому ножку подставит, в кого яблоком запустит — и рад-радёшенек.

Да всё вокруг Марьюшки увивается — уж очень хороша! И так и этак… А она от него в сторону! Да всё жениха своего, Ивана- бедного, ждёт не дождётся! Что-то он задержался. Не случилось ли чего?..

А Иван-работяга, как всегда, при деле, по хозяйству хлопочет: то курам зерна подсыплет, то корове сена подложит, то лошади овса добавит… Да напоить всех надо вдоволь… О празднике забыл.

А петух его любимый — Петька-задира — забрался на крышу, откуда вся деревня видна, прокукарекал что-то на своём, на птичьем, да и спрашивает Ивана:

— Эй, хозяин! Скажи-ка, на чём людской дом держится?

— На фундаменте, — ответил Иван на бегу.

— Нет, милок, подумай.

— Тогда на хозяине.

— И опять не угадал.

— Ну, тогда на достатке, — остановился Иван.

— И опять не то! Эх ты, горе луковое! Запомни, хороший дом держится на любви! А любовь — это жена. А жена — это, прежде всего, невеста! А твоя невеста Марьюшка ждёт тебя не дождётся, пока ты здесь, с нами возишься. А вокруг неё всё Семён-вредный вьюном вертится, того и гляди отобьёт! Не упусти своего счастья!

— Я ему отобью! — погрозил Иван. — А за подсказку тебе, Петя, спасибо! Бегу! Только переоденусь.

Нарядился Иван в красную рубаху, подпоясался зелёным кушаком, и пулей помчался к храму, на праздник!

А праздник в самом разгаре! Под хороводами земля ходуном ходит, песни за три версты слышно!..

Увидал Иван Марьюшку, обнял, и закружились они в общем веселье, в общей радости!..

И вдруг, откуда ни возьмись, налетели злые вороги, словно вороны, солдаты чужеземные, злодея-Суховея войско наёмное. Явились оброк собирать. Уж который раз за этот год! И как не придут, все горе-беду за собой ведут. А делать нечего. Полонил Суховей силой да хитростью края родимые много лет назад, и с тех пор улыбаться люди перестали. Разве что по праздникам. Так наемнички Суховеевы, дармоеды ненасытные, норовили аккурат на праздник явиться, чтоб, значит, и тут людям покоя не дать.

Ну, так вот, налетели чужеземцы, согнали всех к паперти церковной и давай горло драть, указы Суховеевы читать. Что, мол, оброк в этот раз больше вдвое, да за то, что приказ Суховея нарушили — он праздники да веселья отменил, а вы праздновали да веселились — штраф налагается, всю скотину забираем. А за то, чтоб и впредь законы не нарушали — ещё штраф, — всех девиц-молодец к себе в полон берём!

Ну, тут уж мужики не выдержали, головы вскинули, кто за кол схватился, кто за камень, и давай гостей незваных потчевать. Намяли наемничкам бока, скрутили, оружие себе забрали и стали судить да рядить, как с ними дальше быть. Одни говорят, — надо их жизни решить, другие говорят, — надо за них выкуп требовать, третьи говорят, — надо их в плуг запрячь, землю на них пахать. Разгорелся спор — за сто вёрст слышно!

А тем временем за морями за долами, в чужедальней стороне, на самой лысой горе, в самой недоступной пещере Злодей-Суховей, лиходей человеческий, отдыхал-прохлаждался, со слугами своими развлекался. Пещера у него большая, посреди костёр до небес полыхает, между стенами цепи натянуты, а на цепях города да деревни, государства да страны покорённые, как белье на прищепках болтаются, высыхают да потрескивают. А которые высохли, те вместо ковров по полу разбросаны, чтоб, значит, Суховей ножки свои поганые от пола каменного, гранитного не застудил. А камзол на нём весь из лучших городов да стран сушёных скроен. А вокруг слуги его верные, люди скверные, хлопочут-убиваются, угодить Суховею стараются, спины горбом гнут, из кожи вон лезут. Новый камзол кроят, модный, из новых городов засушённых, из новой беды человеческой, из новых слёз людских.

А слуги те во все века у всех народов наперечёт известны, сто раз прокляты: горе да нужда, зло да кривда, зависть да подлость!.. Вот какие слуги у Суховея. А первый среди них генерал Холуй! Все в доспехах, все с оружием, к злодею на версту не подпустят!

А он ходит ухмыляется, весь мир засушить похваляется. Сам лысый, глаза красные, борода рыжая, а посреди лба пятно родимое, круглое, словно мишень какая. Так и хочется в неё запустить чем-нибудь потяжелее! Только надел злодей парик с косой — и не видно пятна, как и не было. Подошёл к зеркалу волшебному, на себя, любимого, поглядеть, да видит в зеркале, как войско его хвалёное, наёмнички непобедимые, посреди русской деревни стоят, по ногам-рукам скручены, и суд над ними вершится.

Рассердился Суховей, распалился, из ноздрей дым пошёл. «Опять, — кричит, — непорядок на Руси! Опять не хотят головы склонить! С другими краями хлопот никаких, сохнут себе потихоньку, да помалкивают. А Русь всё никак не смирится, все века бунтует. Что за народ такой непослушный. И впрямь нет на неё другой управы, окромя волшебной дубины».

Подбежал он к тайнику, схватил волшебную дубину, дунул, плюнул да вихрем из пещеры вылетел. А слуги верные остались добро награбленное караулить. Каждый на своё место встал. А как встал, так враз и окаменел. Вроде идол какой, сразу и не приметишь.

А в деревне суд в самом разгаре. Мужики спорят, горячатся, никак обидчикам наказания не придумают. Бабы тоже предложения дают. Шум, как на базаре. И тут налетел ураган невиданный, объявился Злодей-Суховей, засвистел, зарычал, жаром задышал. Кинулись на него мужики с оружием, а его, проклятого, ни меч, ни копьё не берёт. Гнутся да ломаются. А злодей-лиходей хохочет- заливается. «Что, взяли, мужицкое отродье? Аль забыли ваши спины мою дубину волшебную? Так я живо напомню».

Махнул дубиной раз, махнул другой — народ наземь повалился. Никто не смог устоять. Поднялись было Кузьма-сильный, Антип-смелый да Иван-бедный, так им от злодейской дубинки особо досталось. Пластом расстелились. Тогда Семён-вредный на четвереньки вскочил, к Суховею подполз да в ноги и повалился. «Прости, — скулит, — нас, дураков несмышлёных. Бес попутал. Не погуби души грешные. Заставь вечно спину гнуть, бери любой оброк, какой вздумаешь».

Развязал Суховей наёмников своих, к народу обернулся. «Не надо, — говорит, — мне теперь от вас никакого оброка! Теперь ваш оброк мне не впрок. Оброк я с других возьму. А вас за ослушание накажу строго-настрого, крепко-накрепко. Чтоб другим неповадно было голову поднимать. Заберу у вас ни хлеб, ни скот, ни девиц красных. Заберу то, без чего вам жизни не будет. Заберу с небес ваших Тучку дождевую, Тучку плодородную. Без воды оставлю. Засушу до смерти!»

Сказано-сделано. Стал Злодей дуть на небо. Дул, дул, согнал белые облачка в тучку серебристую, схватил её на длинные косы золотистые, намотал себе на руку, дунул, плюнул, и был таков. Только дух тяжёлый остался.

Наёмники построились и, как велено было, без оброку, пошли другие деревни да села грабить-обирать.

А Семён-вредный бежит за ними, увивается, слезами заливается. Не оставьте, мол, меня на погибель, на засуху! Возьмите с собой, во солдаты, буду верным слугой Суховею Лиходеичу! А наёмничкам лишний душегуб в отряде всегда пригодится. Вставай, говорят, сзади. Дали ему меч не по росту да шлем не по размеру — на ушах висит, глаза закрывает. И пошёл он по родной стороне горе да нужду сеять!..

А земля вокруг и впрямь сохнуть начала. В колодцах воды поубавилось, деревья поникли, трава пожухла. Что делать? Собрали сход. Думали-думали, ничего доброго на ум не идёт. Старики говорят: «Под лежачий камень вода не течёт. Надо идти за дождём, Тучку освобождать, на Злодея-Суховея силу искать». «А где ж её найти? — спрашивает Иван. Да и есть ли против него сила на свете?» «Есть ли, нет ли, не знаем, — говорят старики. — А то что была — это знаем точно. Оставили нам прадеды лук тугой да стрелу калёную, которую специально на Суховея выковали. Сказывали они, есть у Злодея где-то родимое пятно, вроде мишени. И если стрелой калёной в то пятно попасть, тут Суховею и конец будет».

«А куда ж тот лук со стрелой девался?» — пытает Иван. «У самого Злодея в потайном месте запрятан, — говорят старики. — Раньше-то он в крайней избе, у казённого человека, у пристава на сохранении был. Узнал об этом Суховей, прикинулся торговцем-коробейником, пришёл к приставу. А пристав был гуляка-забияка, горький пьяница. Подпоил его злодей, да лук тугой за четверть зелья и выменял. А стрелу калёную за две четверти. Вот с тех пор и полонил нашу землю злодей безнаказанный. И оброк назначил непомерный».

«Ну что ж, — говорит Иван, — идти всё одно надо. Может, где тот лук со стрелой отыщу, может, ещё что придумаю. Кто со мной в поход во товарищи?» Все стоят, мнутся. Кузьма-смелый говорит: «Боязно». Антип-сильный говорит: «Ослаб очень». У кого дети малые, у кого старики на руках. Кто урожай не убрал, кто ещё чего придумал. Делать нечего. Решил Иван один идти. А если, говорит, кто надумает — догоняйте. Благословили его отец с матерью, дали на дорогу родимой землицы с водицей, обняла на прощанье Машенька, платок шейный сняла, Ивану повязала. Старики добрым словом напутствовали. И пошёл Иван в неведомое…

Идёт, песни поёт, белу свету улыбается, чужую беду подмечает. Увидал берёзку сломанную — подвязал веточкой. Увидал в силках птицу куропатку — освободил. Увидал пшеничное поле огнём занимается — кинулся пожар тушить, огонь топтать, себя не жалеючи. Потушил. Дух перевёл.

А из оврага подымается старик Луговой, весь оброс травой, волосы пшеничные цветами убраны, по земле стелятся. К Ивану идёт: «Спасибо, добрый молодец, за добро твоё, за то, что луга спас, урожаю погибнуть не дал, меня выручил. А то бы мне перед небом за все ответ держать! Куда путь держишь?»

«Иду, — говорит Иван, — на Злодея-Суховея управу искать, Тучку дождевую освобождать. Да не знаю, в какой стороне он от глаз людских прячется?»

«Это мне ведомо, — отвечает Луговой. — Живёт Лиходей в чужедальних краях, за морем-окияном, на самой лысой горе, в самой большой пещере! Как раз посредине между восходом и закатом. По небу туда не долететь, по земле не дойти. Только через подземный ход. А под землёй пойдёшь — к брату моему сводному попадёшь. К царю подземному Василиску. Он тебе к Суховею путь и укажет. Да захвати ты ему от меня подарочек — горсть семян луговых. А себе возьми одно это семечко. Непростое, загаданное. Авось в пути пригодится».

Поблагодарил Иван Лугового, распрощался. Дальше идёт. Видит у дороги в луже мелкой лежит мужичок-старичок, вместо волос тиной оброс. Вокруг рыбины бултыхаются, и сам старичок совсем задыхается. Иван к нему. Ты, мол, что здесь делаешь? А старик в ответ: «Водяной я, поставлен за порядком в реках да озёрах следить, бесам воду не давать мутить, помогать малым рыбам детей растить. Заплыл нынче в одно озеро посмотреть, что к чему, а тут Суховей проклятый пролетел-промчался, озеро враз и высохло. Только вот эта лужа от него и осталась. Теперь не чаю, как до родного омута добраться. Без воды помираю».

Пожалел его Иван, отдал свою фляжку походную. Водяной её одним глотком и вымахнул. Дух перевёл. Поднял его Иван, отнес к берегу да бросил в омут. Вынырнул Водяной, повеселел. Спасибо, говорит, тебе, Иван, от всего подводного царства! А водой мы тебя на дорогу снабдим.

Откуда ни возьмись, лягушка с ковшом воды. Подставил Иван фляжку — она ему туда целое озеро вылила. Как только уместилось! А Водяной дальше распоряжается. Сделал знак бобрам, те самую стройную тростинку перегрызли и в момент из неё свирель смастерили, Ивану протянули. «Бери, — говорит Водяной. — Если в нас какая нужда будет, дай знать, мигом объявимся. А раз уж ты на Злодея-Суховея идёшь, то мимо брата моего сводного Василиска не пройдёшь. Передай ему от меня поклон да вот эту ракушку речную».

Поблагодарил Иван Водяного, распрощался, дальше идёт. Видит, заяц серый лежит, к земле стрелой прибит. Стрелу выдернул, зайца выпустил. Дальше пошёл, к лесу, а там дым столбом! Шум, гам!.. Из леса к нему навстречу звери разные бегут-несутся, от страха дрожмя дрожат. Остановил их Иван, спрашивает: «В чём дело?»

Беда, говорят, чужеземцы-наёмнички лес палят, зверей да птиц на кострах жарят да едят! Верховного нашего Лесового схватили, скрутили и живьём сжечь собираются!..

«Как же вам не стыдно, — говорит Иван. — Бросили мужичка-лесовичка, друга вашего верного, защитника лесного, одного на погибель! Негоже так, не по-русски! Мы здесь хозяева, а не они! А ну-ка, звери да птицы, пошли за лес родной биться! Лесового вашего спасать-выручать! Кто со мной?»

Все за Иваном в лес и кинулись!

А в лесу на опушке, возле лесовой избушки, наёмнички веселятся, едят да пьют, да песни свои гнусные орут во всё горло! А на дереве, над костром, сам Лесовой вниз головой привязан! Висит- качается, разбойников вразумить пытается:

«Дураки вы небитые-немытые, меня погубите, кто лес охранять будет? Где зверям да птицам укрыться да прокормиться?»

«А на что им лес? — отвечают. Мы их всё равно всех переловим да пережарим. А с тебя и начнём!»

Ну, тут Иван со зверьём из-за кустов выскочили да на них накинулись! Кто рогами, кто ногами, кто зубами, кто когтями! А медведь даже сосенкой размахивает!.. Расправились с дармоедами в два счёта. Кто лежит, кто бежит. Один от страха в кустах дрожит. Взял его Иван за шиворот, глядь — а это Семён-вредный, новобранец суховеевый. Повалился Ивану в ноги, в слёзы ударился, рубаху на груди рвёт. Не погуби, мол, душу грешную! Бес попутал!

Иван — добрая душа. Ладно, говорит, живи, рук об тебя марать не хочу. На святое дело иду.

Семён к нему: «Возьми и меня с собой. Я тебе пригожусь, родной земле послужу, вину свою искуплю». «Ладно, — говорит Иван, — пошли, может и вправду на что сгодишься».

А звери уж Лесового отвязали, подошёл он к Ивану с благодарностью. Да и говорит: «Слышал я, идёшь на Суховея управу искать. Значит, не миновать тебе брата моего сводного, владыку подземного Василиска. Передай ему мой поклон да подарочек — шишку сосновую. А себе в дорогу возьми мой посох берёзовый.

А чтоб тебе до окиян-моря пути не искать, время не терять, покажет тебе дорогу птичка-невеличка, сама серебристая, хохолок золотой».

На том и порешили. Вышел Иван из леса, видит — впереди эта самая птичка-невеличка то бегом бежит, то лётом летит, на него оборачивается. Иван за ней. А Семён за ним поспешает…

Шли они шли, долго ли коротко ли, а уж видят — вокруг и поля вроде не те, и леса вроде бы другие, и небеса не той синевы, не той высоты. Одним словом, пришли они в чужие края. И привела их птичка аккурат на берег окиян-моря. Привела, а сама пропала. Только пискнула на прощанье.

Стоят Иван с Семёном на берегу, гадают, как им на ту сторону перебраться. И тут вспомнил Иван о дудочке камышовой, что Водяной подарил. Дай, думает, попробую. Достал её из-за пазухи, да только заиграл, тут же приплыла к берегу чудо-юдо рыбина. Глаза словно два озера, хвост выше сосен вековых, на спине хоть коров паси.

«Садись, — говорит, — Иван, я тебя в миг перевезу».

Иван взашёл на неё, Семён за ним. И перевезла их рыбина на другую строну, в чужедальние края.

А там всё голым-голо, красным-красно! Ни былинки, ни травинки, ни кустика, ни деревца. Ничего живого! Всё выжжено. Одни камни нетёсаные топорщатся. И среди них повсюду кости белые разбросаны, то ли от зверей, то ли от людей остались. Огляделся Иван, видит, прямо перед ним на дороге кобылячья голова лежит, пустыми глазницами подмаргивает, жёлтыми зубами пощёлкивает: «Здравствуй, говорит, Иван, добрый молодец. Давно я тебя поджидаю. Знаю, куда идёшь, вижу, что притомился. Иди-ка поближе, гляди-ка позорче. То, что ищешь, здесь и найдёшь!»

«Это она, наверное, о тугом луке да стреле калёной!» — подумал Иван и подошёл поближе. А Семён, хоть от страха дрожит, от Ивана не отстаёт. А пасть у кобылячьей головы всё больше разевается. Уж больше Ивана стала. Как ворота какие в чудный город. А зубы, словно забор, выстроились. И музыка оттуда всё громче да звонче! Раздвинулись зубы, шагнул Иван внутрь, и Семён за ним. Зубы за их спиной и щёлкнули, словно на замок замкнулись!..

Огляделся Иван — вокруг соблазнов всяких видимо-невидимо! И всюду красавицы писаные. И все к нему спешат. Одна к нему с золотом ластится, другая чарку подносит, третья танцевать тянет, четвёртая целоваться лезет!

Закружилась у Ивана голова, а Семён совсем голову потерял! Глаза разгорелись, руки зачесались. То к одной бросается, то к другой. Да всё Ивана за собой тянет. Брось, мол, думы думать. Никуда Суховей не денется! Успеешь ещё буйну голову сложить! Поживи, погуляй! День, да твой!

А девицы ему поддакивают, подпевают, хороводами вокруг вьются-извиваются, на всё лады изгаляются, за руки тянут Ивана к шатру золочёному!.. Заглянул Иван внутрь — а там тоже ни лука тугого, ни стрелы калёной нигде не видно! Только постель расстелена посреди шатра, да такая широкая — вдесятером ложись! Семён на неё с разбегу и бухнулся!..

Понял Иван, что не туда заглянул! Достал горсть земли родной, бросил перед собой — гром раздался, треск и всё пропало. И нет никого. И девицы распутные исчезли. И головы кобылячьей как не бывало! Только Семён рядом стоит, застёгивается, Ивана ругает, что не дал ему душу отвести. А Иван говорит: «Не затем я сюда шёл, не за тем дом да семью оставил, не на то весь свой ум да силу в кулак собрал! Ни отдыхать, ни развлекаться некогда, минута дорога!»

И поспешил вперёд, по тропинке еле видимой. Семён следом. А вокруг ни души. Песок да камни, камни да песок. Да ящерки глазастые под ногами вертятся, куда-то торопятся. Иван за ними. Видит — упал с горы на дорогу камень большой да придавил одну ящерку. Лежит она, еле дышит. Сама серебристая, а на голове венчик золотой. Хотел Семён на нее наступить, да Иван не позволил. Поднатужился, отвалил камень, освободил ящерку. А она вдруг и говорит: «Спасибо тебе, добрый молодец. Чем могу тебе послужить, куда путь держишь?»

Отвечает Иван: «Иду на Злодея-Суховея управу искать. Да слышал, путь к нему лежит через подземное царство Василиска. Не знаешь ли, как туда попасть?»

Ящерка обрадовалась: «Идём, покажу, это мой родной дедушка!»

Пошёл Иван за ящеркой, а она за поворот, да за другой, да вдруг нырь в дыру тёмную, бездонную, словно колодец какой, и зовёт его оттуда.

Думал-думал Иван как туда спуститься, надумал. Снял с шеи платок Машенькин, один конец Семёну протянул, велел держать крепко-накрепко. За другой конец ухватился, потянул, что есть силы, а платок-то и растянулся до бесконечности. Иван по нему вниз спустился. Видит перед собой ворота каменные в царство подземное. Подошёл к воротам, слышит голос: «Отгадай три загадки, ворота и откроются».

«Давай, — говорит Иван, — загадывай».

И слышит: «Кто всегда ходит, а с места не сходит?»

Иван подумал, сказал: «Солнце!»

«Верно», — подтвердил голос.

И ворота каменные немного раскрылись. Но пройти ещё нельзя.

Слышит Иван другую загадку: «Что нельзя ничем прикрыть?»

«Небо!» — отгадал Иван.

Ворота ещё немного раздвинулись. А голос продолжает: «Кто никого не родил, а все матушкой зовут?».

Задумался Иван, в затылке почесал. «Земля!» — кричит. Тут ворота настежь и распахнулись!..

И попал он прямо к Василиску, царю подземному. Сидит Василиск, скучает. Свита его развлекает кто во что горазд. Кругом всё драгоценными камнями блестит, из-под земли роднички бегут, словно бубенчики звенят, переливаются. Ящерка вперёд забежала, по стене поднялась, ударилась оземь и обернулась красной девицей. Да такой красавицей, хоть глаза зажмуривай!

«Здравствуй, — говорит, — Иван, добро пожаловать в наше царство подземное. А зовут меня Миланой».

Потом обернулась к Василиску: «Дедушка, этот добрый молодец меня от смерти спас».

Обрадовался Василиск, поблагодарил за внучку, обо всём Ивана расспросил. Подарки от братьев своих принял. Бросил семена в угол тёмный, а там лужок весёлый расцвёл. Бросил в другой угол шишку сосновую — там сосновый бор зашумел. Бросил ракушку посреди зала — там озеро синее с рыбками серебряными волной заиграло! Развеселился Василиск, вместе с внучкой по лугу бегает, резвится, как дитя малое. То на лужок приляжет, то в лесок забежит, то в озере умоется!..

А потом сел на трон, помрачнел:

— И у нас наверху когда-то также хорошо было. Жизнь кипела, зелень буйствовала. Да только поселился над нами Злодей- Суховей. Поленились с ним люди насмерть воевать! Воду не берегли, не ценили! Сначала в малом уступили Злодею, потом и большое защитить сил не было! Всё Злодей пожёг-погубил. Всё живое истребил! Только мы под землёй и спаслись. Да и то в своём обличье наверху показаться не смеем. Вот внучка моя любимая, как наверх идти, ящеркой одевается. Чтоб на глаза Суховею не попасть.

Да и то сказать, не мы первые! Глупые были, стариков не слушали. А ведь говорили они, предупреждали, что было на земле много горя от раздоров наших, от войн злодейских! Много мы вреда нанесли нашей Природе-матушке!

— Неужели и раньше такое было? — удивился Иван.

— Было, милок, было! Мы вот на втором уровне под землёй спасаемся. А ведь и под нами другая жизнь есть!

— Неужели?

— Есть! Я тут недавно спускался к своим прапрапредкам. Так они довоевались до того, что всё вокруг сами пожгли-погубили! Без всякого Суховея! Кто живым остался, еле под землёй успели спрятаться. Но уже на третьем уровне.

— Ну и как там у них? — спросил Иван.

— Да ничего, жить можно. Только уж больно всё не по-нашему! И солнце у них своё, и луна… Да всё какое-то искусственное, чужое. Не понравилось!

— И давно они туда забрались?

— Да нет, не очень. Тыщ пять лет назад.

— А под ними-то есть ещё кто живой?

— Есть, милок, есть! Только это уж на четвёртом да на пятом уровнях! Эти ещё раньше навоевались! И десять, и двадцать тысяч лет назад! И себя погубили, и Землю-матушку изничтожили! Какого только оружия ненапридумали! Не только всё живое пожгли, камни расплавили! Умники хреновы! Вот горе от ума и получили!..

— А сколько ж всего-то уровней, где жизнь ещё теплится?

— А всего, говорят, существует семь уровней! Но самые давние спрятались где-то в самых больших глубинах самого большого Окиян-моря! А другие говорят, что эти самые глубины находятся высоко-высоко, в глубинах небесных! Точно не могу сказать…

— А вы сами-то давно здесь живёте?

— Да недавно, милок! Чуть поболе двух тыщ лет!..

— Да, интересно, — задумался Иван, — может, когда и вернутся в наши края… А пока давай-ка, батюшка, спустимся с небес на землю. Не знаешь ли, как к этому Злодею-Суховею подобраться?

— Знаю, милок, знаю! Вход в его пещеру как раз над нами находится. Вон с той стороны. Только уж больно высоко угнездился. Добраться туда ох как трудно! А и доберёшься, надеяться не на что. Много добрых молодцев на него силой шли, да ни у кого духу не хватило до конца выстоять! Попробуй и ты, коли решился. А в дорогу возьми с собой вот эту пилку-самопилку. Перепилит она тебе всё, до чего неживого дотронешься.

А Милана и говорит:

— Дедушка, я с ним пойду, путь-дорогу покажу, помогу, чем смогу.

— Ну, что ж, — кивнул Василиск, — иди, помоги доброму делу. Нынче люди на добро жадны стали, от того зло наверху и правит. Ступай, Бог тебе в помощь!

Милана взбежала на бугорок, ударилась оземь и опять обернулась ящеркой синеглазой. Распрощался Иван с Василиском да за ящеркой следом к другому выходу и поторопился. Ящерка бежит, Иван за ней, еле поспевает. То в проём, то в закоулок, то налево, то направо, то в рост, то ползком…

Наконец подошли к колодцу, что наверх ведёт. Высоко-высоко дыра в небо видится.

Как туда по голым стенам забраться? Думал-думал Иван, надумал. Вырыл ямку, достал горсть земли родной, посадил туда чудо-семечко, подарок Лугового, полил водицей родимой из фляжки, и начало семечко на глазах расти в цветок ромашку. Всё выше да крепче. Росла ромашка, росла, и доросла до самого неба.

Посадил Иван ящерку на плечо и полез наверх. Лез-лез, потом обливался, отдыхал, снова лез, руки в кровь рассадил, всё-таки вылез!

Глядит, вокруг голым-голо, красным-красно! Всё выжжено, всё высушено. Слева обрыв, справа — другой, сзади пропасть бездонная, а прямо перед ним гора лысая, жёлтая, стоит, чуть дымится. Ящерка туда и бежит. Иван за ней. Подошёл к горе, видит ворота железные, решётчатые. Над ними надпись — Суховей Лиходеич Горынычев!

А по бокам зной полуденный да засуха страшная на цепях медных маются, вход сторожат, жаром на Ивана дышат, зубами щёлкают, вот-вот схватят! А перед ними колодец высохший да ведро пустое, ржавое, валяется. Сто лет не пили! Взял Иван ведерко, из фляжки своей волшебной воды налил, да обоих и напоил досыта! Они и остыли, жар погасили. Только пар идёт. Отползли в стороны, дали Ивану дорогу.

Распахнул Иван ворота, шагнул внутрь, и ящерка за ним прошмыгнула. И оказались они в мешке каменном. Впереди забор железный, зубчатый. А створки сзади и захлопнулись…

Вдруг слева, из стены, скелет высунулся. Зубами стучит, глаза горят. Вцепился в Ивана, давай к себе тянуть. Шипит ему в ухо: «Отгадай загадку, не то тебе конец! Чего с земли не поднять?»

«Тень!» — говорит Иван.

Скелет его и отпустил.

А уж с другой стороны другой скелет таким же манером в него вцепился, к себе тянет, свою загадку шепелявит: «Кто языков не учит, а каждый знает?»

«Эхо!» — отрезал Иван.

И этот его отпустил. Ну, думает Иван, пронесло. Ждёт, когда забор впереди поднимется.

Ан, не тут-то было! Стали его со всех сторон горы сжимать! И голос замогильный третью загадку задаёт: «Что краше солнца да ярче солнца?»

Задумался Иван. Заметалась ящерка. А горы всё плотнее сжимаются, вот-вот раздавят.

«Правда! — кричит Иван. — Правда краше солнца да ярче солнца!» Расступились горы. Поднялся забор колючий. Ступил Иван в логово Злодея-Суховея, где по полу сушёные города да страны вместо ковров валяются!

Видит, у огромного костра Тучка дождевая за косы цепями к стене прикована. Сидит, сохнет, слезами обливается. Увидела Ивана, ожила словно.

«Здравствуй, — говорит, — добрый молодец. Вот уж не думала, не гадала тебя здесь увидать!» Рассказала ему, где что у Суховея находится, где что запрятано.

И видит Иван, над троном Злодеевым лук тугой да стрела калёная цепями прикованы, висят, покачиваются! Схватил он пилку-самопилку и давай пилить, торопиться. Перепилил у лука одну цепь, — зазвенело всё, завизжало, заворочалось. Ожили изваяния каменные, слуги Суховеевы, и на Ивана со всех сторон кинулись. И зло, и корысть, и горе с нуждой, и зависть с подлостью, и впереди всех генерал Холуй. Все с оружием, в доспехах. Берегись, Иван!

А у Ивана ничего нет, окромя берёзового посоха, что Лесовой подарил. Но уж так в жизни устроено, если кто за правое дело бьётся, себя не жалеючи, у того в руках и берёзовый посох крепче меча булатного становится! Схватил Иван свой посох покрепче и начал битву правую да неравную. Откуда только силы взялись?! До кого посохом дотянется, тот деревом засохшим, корягою корявою становится. Только оружие в сухих ветках поблескивает.

Бился, бился Иван — всех одолел! Целый лес корявый посреди логова вырос. А Иван за пилку и дальше пилить. Перепилил другую цепь, освободил лук тугой. За стрелу принялся. И тут шум да гром раздался, такой — стены закачались! Это сам Злодей-Суховей примчался, гибель свою почуял!..

«А, — говорит, — это ты, Иван-дурак! А я уж и вправду подумал — беда».

Вытряс из мешка два города сушёных, да одну деревню. Смотрит Иван — а деревня-то его родимая!..

А Суховей куражится: «Посмотри-ка на свою деревню в последний разок! Я из неё себе воротник сделаю. А ещё лучше, носовой платок. А с тобой, дураком, разговор короткий будет!»

Дохнул на Ивана огнём-пламенем, одежду запалил. Схватил Иван фляжку с водой да кинул о стену, прямо над головой Суховеевой. И вылилось на Злодея целое озеро, которое Ивану лягушка в дорогу налила! Погас огонь. Еле Суховей из воды выскочить успел. Стоит, отряхивается.

А Иван скорей за пилку, да стрелу освобождать. Одну цепь перепилил, за вторую принялся. Торопится! Опомнился Суховей, сорвал с пояса дубину волшебную, разбежался да как стукнет Ивана сзади, тот по колени в землю и ушёл. Чуть-чуть не успел одну цепь допилить. А Суховей опять разбегается, вдругорядь Ивана ударяет. Вгоняет его в землю по пояс! И в третий раз пошёл разбегаться. А стрела калёная висит-болтается на одной ниточке, да упасть не может! Нитка та железная, кованая…

Сорвалась тут ящерка с места, побежала вверх по стене, бросилась оземь и обернулась красной девицей, Миланой, внучкой царя подземного! Схватила пилку, допилила цепь. Стрелу да лук Ивану подала.

А Суховей уже на Ивана развернулся. «Прощайся с жизнью, мужик неотёсанный, конец твой настал!»

Иван отвечает: «Не спеши меня с жизнью разводить. О своей смерти подумай. Не все на Руси караси, есть и ерши!»

И лук тугой на злодея натягивает. А куда целить — не видит! Где это проклятое родимое пятно вроде мишени, в каком месте расположено — не знает!

А Суховей уже на Ивана бежит, дубиной размахивает, мимо Тучки несётся. Изловчилась Тучка да сзади его за косу и дёрнула, и парик сорвала!

Тут Иван и увидел, что хотел! Пятно родимое аккурат посреди лба засветилось! Запела стрела калёная, прямо в лоб Суховею врезалась, в эту самую мишень! Не промахнулся Иван!

Раздался тут гром небывалый, повалился Злодей на землю и весь дух да огонь с дымом из него и вышли. Одна шкура осталась. Ровно тряпка половая…

Вылез Иван из земли, вытер об неё ноги. Подошёл к Милане, обнял её да расцеловал крепко-накрепко. Потом Тучке до земли поклонился, да скорей её освобождать!

А Тучка от радости уж на месте усидеть не может! Иван цепи перепилил, Тучку освободил. Города да деревни, страны да государства с цепей поснимал, в узел связал, Тучке протянул. А свою деревню отдельно.

«Лети, — говорит, — Тучка дорогая, в родимые края. Донеси мою деревню до места, положи на землю, напои досыта, оживи скорее!»

«Всё сделаю, — отвечает Тучка, — перво-наперво полечу к окиян-морю. Сама напьюсь, да в запас возьму. А по дороге другие города да сёла по местам разбросаю, да напою вдоволь».

«Да о здешних краях не забудь, — говорит Милана. — Нам теперь новую жизнь начинать, без твоей помощи не управимся!»

«Не забуду, — отвечает Тучка, — сейчас же и начну». — Помахала рукой, встряхнула кудрями золотистыми и полетела живому жить помогать!..

А Иван поднял шкуру Суховееву да в огонь бросил. Искры посыпались, дым повалил, и не стало никакой лысой горы, развалилось царство злодейское!

И стоит Иван с красавицей Миланой на крутой скале, у цветка ромашки, по которой к Суховею лез. А вокруг уже природа оживает. Трава зеленеет, птицы поют…

И говорит ему красавица Милана: «Полюбила я тебя, Иван, хоть не с первого взгляда, да на всю жизнь. Оставайся на нашей земле, буду тебе верной женой».

«Нет, — говорит Иван, — извини, не могу. Хоть и мила ты мне, хоть и спасла ты меня, а всё ж любовь моя на родной земле осталась! Чай, ждёт не дождётся, все слёзки выплакала. Так что прости-пойми. А стань ты мне сестрой названой, да соберись у меня пожить-погостить, да не забудь на свадьбу мою пожаловать, да на свою пригласить!»

На том и расстались. Спустился Иван по ромашке вниз и очутился у самого входа в царство подземное, где Семёна ждать оставил. Только места не узнать — зелень вокруг буйствует, жизнь начинается! Видит платок белый одним концом за камень привязан, другой в подземелье уходит. И Семёна не видно. Покликал его Иван, Семён из подземелья отзывается, с двумя мешками оттуда вылезает.

«Вот, — говорит, — пока ты с Суховеем воевал, я тоже время не терял. Тут все пещера каменьями драгоценными усыпана! Бери половину».

«На что она мне? — отвечает Иван. — Ноша лишняя. Дольше до дому идти».

«Ну, нет, — говорит Семён, — ты как хочешь, а я как знаю».

И взвалил оба мешка на плечи.

А Иван взял платочек невесты своей Марьюшки, повязал на шею и пошёл к окиян-морю. А Семён за ним поплёлся со своими мешками. А по дороге всё Ивана пытает, как он Суховея одолел, где силу взял. Ну Иван ему по простоте душевной всё и рассказал. И дубину волшебную показал. Он её из пещеры с собой захватил, чтобы случаем какому другому злодею в руки не попала!

Подошли они к берегу. Достал Иван дудочку камышёвую, поиграл немного. Приплыла чудо-юдо рыбина. Взошёл на неё Иван, за ним Семён с мешками прыгнул. А рыбина вдруг тонуть начала! Иван говорит: «Брось мешки, а то потонем!» Семён ни в какую! Тогда Иван сам взял мешки да в воду и выбросил! А Семёну хороший подзатыльник отвесил. Чтоб не жадничал.

И поплыли они на родную сторону! Доплыли. Сошли на берег. Иван к земле припал, поздоровался. А Семён всё его за мешки ругает. Забыть не может. Пошли домой. Откуда ни возьмись, впереди птичка-невеличка появилась, сама серебристая, хохолок золотой. Дорогу в родимые края указывает. Повеселел Иван. Шагу прибавил.

А Семён его всё насчет дубинки выспрашивает, понести просит. Да Иван не даёт. Нельзя, говорит, недобрыми руками к ней прикасаться!

Шли они шли, дошли до леса. Сели отдохнуть. Иван дубинку в сторону отложил, стал хлеб делить. А Семён дубинку-то хвать да Ивану сзади по темени хрясть! Иван и повалился замертво…

А Семён с дубинкой бегом через лес в деревню! Бежал-бежал — прибежал. А деревни не узнать! Ожила, расцвела пуще прежнего! Ударил Семён в набат, сбежались все, от мала до велика, он им и говорит: «Я вас от беды спас, я теперь у вас и главным буду!»

А все его про Ивана спрашивают: мол, что он, и где он, и как он!..

А Семёну соврать — раз плюнуть! Ивана, говорит, вашего, медведь в лесу задрал! И весь сказ!..

Только не верит ему никто!

Тогда Семён дубинку поднял и заявляет: «Если кто моей воли не выполнит, может всей родней с жизнью прощаться. А воля моя такова — построить мне дом наилучший в округе во три этажа! Всю жизнь меня кормить досыта, поить допьяна! Да выдать мне в жёны Иванову невесту, Марью-красавицу!..»

Все так и ахнули! А делать нечего. У кого сила, тот и прав. Жизнью рисковать никто не хочет.

Стали Марьюшку уговаривать силе покориться, с Ивановой смертью примириться… Только она ни в какую!

— Не боюсь, говорит, никого и ничего! А этого негодяя — тем более! А и жизни мне не жалко. А и на что мне жить, если Ивана нет рядом?!

А Иван лежит меж лугов зелёных да спит вечным сном…

Тут сорока-белобока летела издалёка. Увидела Ивана, и давай трещать-стрекотать, всех к Ивану созывать. Прибежали тут мигом звери лесные, прилетели птицы небесные, Луговой, Водяной и Лесовой объявились!

Стали держать совет, как Ивана оживить, где живой воды достать?! Указали все на змею-гадюку. Она точно знает!

— Знаю, — говорит змея, — да ползти далеко.

Тут коршун-змеелов мир ей предложил ради такого случая…

— Давай, говорит, отнесу тебя, куда скажешь. Летим скорее за живой водой!

— Нет, сначала полетим за мёртвой водой! — прошипела гадюка.

— А это ещё зачем? — удивился коршун. — Иван и так мёртвый.

— Эх ты, летун-болтун! Высоко летаешь, а законов жизни не знаешь! Мёртвая вода оживляет тело, а живая вода — оживляет душу. Это знать надо!

— Верно, верно! — поддержали её и Водяной, и Луговой, и Лесовой.

— Ладно, — процокал коршун, — согласен. Летим, куда скажешь!

— Только ты свои когти не очень распускай, а то шкуру испортишь, — предупредила гадюка.

— Да не испорчу, не бойся.

— А в чём воду-то понесём? — прошипела гадюка.

Все призадумались.

И тут Водяной вытащил из-за пояса камышовую дудочку, посвистел, и прискакали две толстые лягушки.

— Вот, — говорит Водяной, — в них воду и нальёте сколько надо.

Ухватила змея-гадюка лягушек за передние лапки, коршун уцепил её поперёк тела, и полетели.

А вокруг Ивана все хлопочут. Кто ему травки под голову подложит, кто над ним веткой, как веером, помашет… Глядь, а уж коршун со змеюкой да лягушки с водой назад летят!

Взял Водяной лягушку с мёртвой водой, побрызгал на Ивана раз, и два, и три — Иван не ожил, но вроде как лёг поудобнее. Взял Водяной лягушку с живой водой, побрызгал на Ивана раз, и два, и три… Застонал Иван, зашевелился, ожил! Слава тебе, Господи!

Глаза открыл, потянулся, поднялся. Увидал друзей, обрадовался. И всем на душе полегчало!

Посадил его медведь к себе на спину, и отправились они весёлой гурьбой в Иванову деревню. До самой околицы его проводили!..

А Семён-вредный посреди деревни на троне сидит, ест да пьёт да приказы строгие землякам раздаёт!..

Увидал Ивана, почернел от страха, схватил дубинку волшебную да на него кинулся!

А тут заяц серый метнулся к нему под ноги, Семён кубарем и полетел, дубинку выронил! Схватил Иван дубинку одной рукой, а другой взял Семёна за шиворот покрепче, чтоб не вырвался да не убежал. Да посадил его на тот же трон, да народ созвал.

Увидели Ивана земляки, от радости в слёзы ударились! А Марьюшка так на нём и повисла, в жизни не оторвёшь!

И стали они всем миром Семёна-вредного, предателя подлого, судить! Думали-думали, надумали! И присудили ему самую страшную кару — с земли родной прогнать навеки, навсегда, на все времена! И весь род его до седьмого колена! И чтоб нос сюда не показывали! Во как!

И прогнали. И правильно сделали!

А потом Иван взял лопату, да вырыл посреди деревни яму небольшую, да посадил туда дубину волшебную, всесильную. Да водой ключевой и полил с избытком. И случилось чудо — ожила дубина! В лист пошла, зазеленела, на глазах выросла и превратилась в молодой крепкий дуб! И не вырвать его было, не уничтожить, как память людскую!..

И грянул тут пир на весь мир! Все пели да плясали да Ивана прославляли!..

А он Машеньку свою обнял крепко-накрепко да за околицу и увёл. Давно они не виделись. Есть им об чём поговорить. И мешать им никто не стал.

И мы не будем.

На том и сказке конец.

1971 г.