Точно так же, как много недель назад Барону не хотелось приниматься за работу, отказавшись от уютного безделья у камина, так и теперь, нехотя повинуясь новому приказу императора, он с досадой думал о том, что придется бросить начатое дело и мчаться через пол-Европы в Москву. Каким предстанет перед ним этот город, хорошо знакомый в молодости? Сильно ли он изменился? Сумеет ли Барон, вновь ставший послом и владеющий знаниями, которых не имел десятилетия назад, сделать от души то, чему учит Священное Писание:
— А входя в дом, приветствуйте его, говоря: «мир дому сему».
* * *
Много иностранных путешественников приезжало в Москву. Многие из них вот уже триста лет, — думал Барон, — пишут книги о Москве и московитах. Много было посеяно слов, добрых и злых, правдивых и ложных, истинных и ошибочных. Однако все они сводятся к двум главным мыслям, высказанным двумя разными поэтами.
* * *
Скажу, что холодней страну, чудовищней людей найду
я где-нибудь едва ли.
Я написал тебе не обо всем, что знаю,
А стану все писать, боюсь, что притуплю перо
и поломаю. Когда бы не торговые дела, смелее за перо я брался,
О грубости людей, о скудости земли я б рассказать старался.
По лапе льва узнают зверя, говорят,
Так в малом догадайся о большом, читая все
внимательно подряд.
Это писал Джордж Турбервилль, тот самый, что жаловался другу:
Я как безумец родину мою покинул
И в незнакомой мне земле, вращаясь среди русских, чуть не сгинул.
Знал Барон и другие стихи:
Великому городу Москве, в день расставания
Краса своей земли, Голштинии родня,
Ты дружбой истинной, в порыве богоравном,
Заказанный иным властителям державным,
Нам открываешь путь в страну истоков дня.
Свою любовь к тебе, что пламенней огня,
Мы на восток несем, горды согласьем славным,
А воротясь домой, поведаем о главном:
Союз наш заключен! Он прочен, как броня!
Так пусть во все века сияет над тобою
Войной не тронутое небо голубое,
Пусть никогда твой край не ведает невзгод!
Прими пока сонет в залог того, что снова,
На родину придя, найду достойней слово,
Чтоб услыхал мой Рейн напевы волжских вод.
Их написал Пауль Флеминг, спутник Олеария, тот, кто мудро призывал:
Собравшись с силами, Небес послушный воле,
Направься к полночи, не замедляя доле, в далекий край земной.
Не зная этот край, бранит его иной,
Но ты воспользуйся годов своих расцветом,
Сам правду всю узнай, не верь чужим изветам.
* * *
Много слов посеяно, думал Барон, что взойдет? Перо посла могущественно. Старый друг, имперский дипломат и поэт, силезец Христиан Гофман фон Гофмансвальдау подарил как-то Барону стихотворную миниатюру:
Исповедь гусиного пера
В сей мир принесено я существом простым,
Но предо мной дрожат державные короны,
Трясутся скипетры и могут рухнуть троны,
Коль вдруг я окажусь неблагосклонным к ним.
Стихом своих певцов возвышен Древний Рим,
Великой доблести начертаны законы,
Увиты лаврами героев легионы,
А власть иных царей развеяна, как дым!