Точно так же, как много недель назад Барону не хотелось приниматься за работу, отказавшись от уютного безделья у камина, так и теперь, нехотя повинуясь новому приказу императора, он с досадой думал о том, что придется бросить начатое дело и мчаться через пол-Европы в Москву. Каким предстанет перед ним этот город, хорошо знакомый в молодости? Сильно ли он изменился? Сумеет ли Барон, вновь ставший послом и владеющий знаниями, которых не имел десятилетия назад, сделать от души то, чему учит Священное Писание:

— А входя в дом, приветствуйте его, говоря: «мир дому сему».

* * *

Много иностранных путешественников приезжало в Москву. Многие из них вот уже триста лет, — думал Барон, — пишут книги о Москве и московитах. Много было посеяно слов, добрых и злых, правдивых и ложных, истинных и ошибочных. Однако все они сводятся к двум главным мыслям, высказанным двумя разными поэтами.

* * *

Скажу, что холодней страну, чудовищней людей найду я где-нибудь едва ли. Я написал тебе не обо всем, что знаю, А стану все писать, боюсь, что притуплю перо и поломаю. Когда бы не торговые дела, смелее за перо я брался, О грубости людей, о скудости земли я б рассказать старался. По лапе льва узнают зверя, говорят, Так в малом догадайся о большом, читая все внимательно подряд.

Это писал Джордж Турбервилль, тот самый, что жаловался другу:

Я как безумец родину мою покинул И в незнакомой мне земле, вращаясь среди русских, чуть не сгинул.

Знал Барон и другие стихи:

Великому городу Москве, в день расставания

Краса своей земли, Голштинии родня, Ты дружбой истинной, в порыве богоравном, Заказанный иным властителям державным, Нам открываешь путь в страну истоков дня. Свою любовь к тебе, что пламенней огня, Мы на восток несем, горды согласьем славным, А воротясь домой, поведаем о главном: Союз наш заключен! Он прочен, как броня! Так пусть во все века сияет над тобою Войной не тронутое небо голубое, Пусть никогда твой край не ведает невзгод! Прими пока сонет в залог того, что снова, На родину придя, найду достойней слово, Чтоб услыхал мой Рейн напевы волжских вод.

Их написал Пауль Флеминг, спутник Олеария, тот, кто мудро призывал:

Собравшись с силами, Небес послушный воле, Направься к полночи, не замедляя доле, в далекий край земной. Не зная этот край, бранит его иной, Но ты воспользуйся годов своих расцветом, Сам правду всю узнай, не верь чужим изветам.

* * *

Много слов посеяно, думал Барон, что взойдет? Перо посла могущественно. Старый друг, имперский дипломат и поэт, силезец Христиан Гофман фон Гофмансвальдау подарил как-то Барону стихотворную миниатюру:

Исповедь гусиного пера

В сей мир принесено я существом простым, Но предо мной дрожат державные короны, Трясутся скипетры и могут рухнуть троны, Коль вдруг я окажусь неблагосклонным к ним. Стихом своих певцов возвышен Древний Рим, Великой доблести начертаны законы, Увиты лаврами героев легионы, А власть иных царей развеяна, как дым!