ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

МАРТИН , 1904 г. р.

ЭЛИН , 1906 г. р.

ГЕОРГ , 1930 г. р.

ДАВИД , 1940 г. р.

Время действия: 9 мая 1956 года

Место действия: Просторная кухня в гостинице

Акт первый

(8.00–11.45)

Церковные колокола звучно бьют пять раз.

Одинокий голубь семенит по сцене и вылетает в окно в другом конце помещения.

В темную кухню спускается ДАВИД, он раскрывает все двери, проверяет, нет ли кого поблизости, хочет убедиться, что ни во дворе, ни в столовых никого нет, открывает окно во двор, ставит на плиту кофе, берет чашку, включает радио — звучит музыка — снова выключает, заглядывает в отцовскую стеклянную будку, рассматривает себя в зеркале с разных сторон. Заходи чулан, берет крысоловку с двумя маленькими крысами, достав ведро, наполняет его водой, бросает в него крысоловку, затем опять поднимает, дразнит зверьков. И снова бросает в воду. Опять смотрится в зеркало, на этот раз с совершенно серьезным видом, подходит ближе, затем отступает, бежит к зеркалу, останавливается, принимает разные позы. Подходит к окну и раздвигает занавески — возвращается к зеркалу — игра становится немного серьезнее, он изображает разные эмоции — ненависть, страсть, отчаяние, кровожадность, страх, женственность, мужественность, пытается подражать различным кумирам — Монтгомери Клифту в фильме «Отныне и вовек» и Стену Гетцу на концерте, делает вид, что у него в руках фотоаппарат, фотографирует себя в зеркале и стоит неподвижно, обводя свои контуры в зеркале маминой губной помадой, подходит ближе, всматривается в свое отражение, целует его, спускает штаны, прячет член между ног, изображая девушку, отходит и достает длинную сигарету из отцовской пачки «Риц», курит, кривляясь, как женщина. Не слышит шагов на лестнице.

ГЕОРГ. Ты чем тут занимаешься, черт бы тебя побрал?

ДАВИД (вздрогнув, оборачивается). Кто? Я? Ничем! А что я такого сделал?

ГЕОРГ. Ах ты сукин сын…

ДАВИД (натягивая штаны). О чем речь? Тебе что-то не нравится? (Роняет сигарету.) Я просто одеваюсь.

ГЕОРГ. Да ты совсем сдурел! Вот скотина!

ДАВИД. А что такого?

ГЕОРГ. Ты ненормальный. Ты — не нормальный. (Подходит к окну и раздвигает занавески.) Разве нет?

ДАВИД. Конечно, конечно. (Поднимает окурок.) О чем ты? Не понимаю.

ГЕОРГ. Ничего, скоро поймешь.

ДАВИД. Да в чем дело?

ГЕОРГ. Побереги свою проклятую шкуру — слышал, что я сказал?

ДАВИД. Да-да, конечно, я все прекрасно слышал.

ГЕОРГ (смотрит в упор). Кошмар какой. А ну вали отсюда. (Толкает ДАВИДА.) Вали, кому говорят!

ДАВИД (отодвигается). Никуда я не пойду.

ГЕОРГ. Проваливай!

ДАВИД. С какой стати?

ГЕОРГ. Не могу рядом с тобой находиться.

ДАВИД. Вот сам и уходи.

ГЕОРГ (смеется). Что ты несешь! Я здесь на законных правах, не то что некоторые.

ДАВИД. Это кто же такое сказал?

ГЕОРГ. Угадай.

ДАВИД. Ты! (Стоят лицом к лицу.) Не трогай меня.

ГЕОРГ. Нет, ну надо же! Вот скотина.

ДАВИД. У тебя словарь есть?

ГЕОРГ. Это еще зачем?

ДАВИД. Нам надо посмотреть значение слова «остроумный».

ГЕОРГ. Что?

ДАВИД. По-моему, тебе сложно выражать свои мысли, Георг. Чего ты от меня хочешь?

ГЕОРГ. Не смей произносить мое имя!

ДАВИД молча ковыряется в ухе.

ГЕОРГ протягивает к нему правую руку, трясет ею, пытаясь что-то сказать, затем постепенно успокаивается. ДАВИД ждет.

Смотри, как бы я не выразил их на твоей заднице!

ГЕОРГ подходит к плите, замечает в ведре клетку с крысами, достает ее и ставит на мойку, вода вытекает. Затем в гробовой тишине наливает кофе, подходит к столу, кладет рядом с собой свежую почту, жестом давая понять ДАВИДУ, чтобы тот к ней не притрагивался, иначе ему не поздоровится.

Ишь ты, как мы изъясняемся!

ДАВИД. Ты думаешь? (Протягивает крысам стакан воды.) Не понимаю, зачем надо выращивать это у себя на лице, если в заднице у тебя и без того такие дикие заросли?

ГЕОРГ. Что?

ДАВИД. В зеркало посмотри.

ГЕОРГ (молча пьет кофе). В этой семье достаточно одного педика, который вертится перед зеркалом.

ДАВИД наливает кофе, раздумывая, остаться на кухне или уйти. Остается. Подпрыгнув, садится на барную стойку. ГЕОРГ читает газету. ДАВИД насвистывает «Конкорд», «Модерн Джаз Квартет», фортепьянную прелюдию Джона Льюиса, затем вибрафон Милта Джексона.

ГЕОРГ смотрит на него.

ДАВИД. Где хочу, там и сижу. А в свою комнату я пойду тогда, когда мне самому захочется.

ГЕОРГ. Ты ведь столько лет ныл, что тебе нужна отдельная комната, и вот ты ее получил! Почему бы тебе не побыть там? Ты вообще понимаешь, сколько мы на этом теряем — каждый день выходит на одного постояльца меньше — и все ради того, чтобы тебе было где бездельничать и валяться. А ты даже свистеть как следует не научился.

ДАВИД. Я свищу виртуозно, и ты это знаешь. У меня абсолютный слух.

Пауза.

А у тебя?

ГЕОРГ. И где же он, этот слух? (Без всякого интереса.) Скажите пожалуйста — виртуозно!

ДАВИД насвистывает.

(Продолжает читать газету.) Отвратительно. (Поднимает глаза.) Ты не слышал, что я сказал? Не слышал?

ДАВИД (поспешно). Ты что-то хотел? Чем я могу помочь?

Пауза.

Нет. (Насвистывает «Джанго», «Модерн Джаз Квартет».)

ГЕОРГ (после долгой паузы). И что же ты пытался изобразить?

ДАВИД. А ты не знаешь? Это же соло Джона Льюиса в «Джанго» — все точно, вплоть до мельчайших нюансов.

ГЕОРГ. Ну, тогда я Сара Леандер. (Совершенно спокойно.)

ДАВИД. С лица или с задницы?

ГЕОРГ. Слышь, ты! В этом доме девятнадцать комнат, неужели надо непременно находиться там же, где я?! Черт бы тебя побрал!

ДАВИД спрыгивает со стойки.

Я ему расскажу, что ты тайком куришь его сигареты.

ДАВИД. Давай, мне наплевать.

ГЕОРГ. Я матери расскажу, что ты воруешь у него сигареты.

ДАВИД. Давай, давай.

ГЕОРГ. Куда пошел?

ДАВИД (вежливо). Пока еще не решил, но, наверное, в киоск.

ГЕОРГ. Там только в восемь откроется.

ДАВИД. Сейчас уже восемь.

ГЕОРГ. Тогда вообще в девять.

ДАВИД. У меня сегодня день рождения.

ГЕОРГ. Ты останешься здесь, пока не спустится мать.

ДАВИД. Мама?

ГЕОРГ. Мы должны поговорить с тобой, мальчик мой.

ДАВИД. Со мной? (Хохочет.) Обязательно вдвоем?

ГЕОРГ (пропускает его слова мимо ушей. Отложив газету, просматривает остальную почту). Конечно же и на этот раз никаких писем от Бенгта Халлберга тебе не пришло. Кто бы сомневался.

ДАВИД. Ну и что, мне наплевать.

ГЕОРГ (встает. Забирает у него чашку, когда тот отворачивается). И чему же ты тогда радуешься?

ДАВИД. Верни мою чашку! (В ярости.) Дай сюда!

ГЕОРГ. Неужели ты такой идиот, что веришь, будто Бенгт Халлберг будет писать тебе письма?

ДАВИД. Отдай чашку, я сказал.

ГЕОРГ. Не пора ли посмотреть правде в глаза?

ДАВИД. Дай сюда чашку, не то убью.

ГЕОРГ. Тот, кто ни копейки не зарабатывает, ни на что не имеет права… Согласен? Раз не работаешь, так и не шастай сюда. Думаешь, тебе можно брать все что угодно, чтобы потом жрать по ночам у себя наверху? Что за хамские привычки! Ты что вообще о себе возомнил?

ДАВИД. Тебя не касается, что я о себе возомнил.

ГЕОРГ. Ну давай, ударь же меня. Попробуй ударь!.. Чего ты медлишь? Я жду! Давай же!

ДАВИД. Это не твой кофе.

ГЕОРГ. Да что ты говоришь! Каждая капля, выпитая тобой в этом доме, заработана моим трудом — в то время, пока ты валялся с книжкой и читал сутки напролет. Знаешь что, с меня хватит! Теперь ты пойдешь работать, хочешь ты того или нет. Хватит!

ДАВИД. Вот как.

ГЕОРГ. Да-да! И мама со мной согласна. Что, не веришь?

ДАВИД. Я верю только, что ты сам в это веришь.

ГЕОРГ. Давай-давай, посвисти мне тут еще. (Ставит чашку на стол.) Посмотрим, кто свистнет последним. Посмотрим… кого она выберет.

ДАВИД. Но ведь я тоже помогаю… Я делаю… Я ведь делаю… Что-то я делаю.

ГЕОРГ. Как же, делаешь! Все делаешь, только не умеешь ничего.

Пауза.

Какого черта ты вдруг возомнил, что станешь пианистом? Это тот самый педик из Стокгольма, что сюда приезжает, вбил тебе в голову такую идею? Да ты ведь даже в школе с горем пополам учишься, у тебя в голове все шиворот — навыворот. (Бьет себя по лбу.)

ДАВИД. Сильней бей!

ГЕОРГ. Предупреждаю: если я еще раз увижу тебя с этим гнусавым придурком, то… Только попробуй попадись мне в темном переулке со своим извращенцем, я тебе такое устрою — забудешь, кому надо жаловаться.

ДАВИД не уходит. Включает радио.

Голос Арне Турена [2]Арне Турен (1927–2003) — шведский журналист и дипломат.
: «В ближайшее время будет написана последняя глава о жизни Чессмана. Найт повторяет свой приговор: Чессмана нельзя помиловать. Вчера вечером губернатор Гудвин Найт еще раз подчеркнул, что не собирается смягчать наказания Кэрила Чессмана, но новый адвокат последнего сообщил, что все еще надеется помочь молодому писателю избежать газовой камеры Сан-Квентин. Если ничего непредвиденного не случится, последняя глава жизни отчаянного тридцатидвухлетнего писателя Кэрила Чессмана будет написана в тюремной газовой камере через пять дней, в пятницу, в 10 часов утра. Последняя попытка спасти Чессмана предпринята сегодня. Доктор Вильям Ф. Грасвел, старший врач Сан-Квентина, телеграфировал губернатору: „Я твердо убежден в том, что этот человек психически нездоров. Я также уверен в том, что он совсем не ‘Бандит с Красным Фонарем’“. Писатели детективного жанра и другие представители литературных кругов Нью-Йорка заявили, что собираются ходатайствовать о помиловании Чессмана. Доктор Нигли К. Титерз, доцент университета Темпл и один из ведущих специалистов страны в области пенитенциарной системы, в обращении к губернатору предложил пощадить Чессмана, „чтобы использовать его в качестве подопытного кролика для науки. Он не рядовой преступник. Это очень одаренный человек. Моя просьба основывается на том факте, что обществу крайне мало известно о криминальной психологии. Наука должна извлечь пользу из этого случая, попытаться изучить, как и почему человек становится врагом общества“. После внимательного изучения ходатайства Эрл Уоррен, бывший губернатор штата, который в настоящее время исполняет обязанности председателя Верховного суда Соединенных Штатов, пришел к следующему заключению: „Раз население США всерьез отнеслось к принятию закона о смертной казни за похищение людей, то сейчас перед нами именно тот случай, который требует подобного наказания. Нет никаких особых предписаний о том, что закон не распространяется на людей, пишущих книги“. Кэрилу Чессману осталось жить двадцать семь часов. В очередном выпуске новостей в полдень мы сообщим, как…»

(Слушает, глядя на ДАВИДА, затем выключает радио.) Я тебе очень советую обратить внимание на одну вещь. Послушай, я не шучу…

ДАВИД. Как мне надоели твои упреки! Что там еще?

ГЕОРГ. Что еще? Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не смел ходить в мою комнату?!

ДАВИД. Как тут сосчитаешь, сколько раз ты мне это говорил, ты ж все время талдычишь одно и то же!

ГЕОРГ. Трогаешь мои пластинки… мой саксофон…

ДАВИД (кричит). Да не ходил я в твою комнату! Слышишь? Не ходил!

ГЕОРГ. Почему тогда мундштук вчера был весь в слюнях, когда я вернулся домой? Чего ты орешь?

ДАВИД. Ты разве вчера не запирал дверь в свою комнату? (Дверь открывается. Оба прислушиваются.) Вот и твоя мать.

Пауза.

Что это?

Кто-то спускается по лестнице, напевая нервным голосом: «Ах утро, ты прекрасно». Братья переглядываются.

МАРТИН входит на кухню, неся поднос с кофейником, чашкой, очками и пепельницей. На нем темно-серый костюм, белая рубашка, полосатый галстук-бабочка. На лице отчаяние. Застывшие волосы тщательно расчесаны на пробор и покрыты гелем. МАРТИН нервничает, пытается это скрыть, зная, что больше не в силах противостоять желанию выпить: сегодня то же, что и всегда? — тяжелые времена, одиночество, непонимание окружающих, презрение к самому себе. Дает выход своей нервозности, то и дело поправляя бабочку, одергивая манжеты, стряхивая с одежды невидимый пепел, переставляя вещи с места на место, ковыряясь в зубах и т. д. Насвистывает. Периодически притоптывает ногой, словно в такт своему внутреннему ритму. То и дело в его речи появляются интонации, полные жалости к самому себе, проскакивают свидетельства давно утраченного величавого изящества. Еще одно обстоятельство: он метрдотель, лакей, подавальщик, в пошлой роли подчиненного с его символическим ожиданием, откровенно демонстрирующий счастье и гордость оттого, что это все сделал он: смотрите, как я накрыл на стол и т. п.

МАРТИН. Кого я вижу! Good morning, good morning. Good morning.

ДАВИД. Ведь я не могу зайти в твою комнату, когда дверь заперта.

ГЕОРГ. Правда?

МАРТИН. Как спалось? (Пауза.) В чем дело?

ГЕОРГ наблюдает за тем, как тот суетится.

А? Я сказал «с добрым утром».

ДАВИД. С добрым утром, с добрым утром.

МАРТИН. Уже проснулся? Ты что, болен?

ДАВИД. Да, да, да, конечно.

МАРТИН. Есть в жизни место чудесам.

ДАВИД. Какой же ты у нас необычный. Ты что, пукнул, что ли?

МАРТИН. Вовсе нет.

ДАВИД. А чего тогда от тебя так пахнет?

МАРТИН (бросает крысоловку в ведро). Кофе, конечно же, не осталось. Интересно, кто это посреди ночи жарил тут турнедо на петрушечном масле — кому сказать спасибо? Почему ты не можешь есть вместе со всеми, как нормальные люди?

ГЕОРГ. Я тебе сто раз уже говорил — потому что он не нормальный! Ты что, не замечаешь?

ДАВИД (развеселившись). Какое опасное словечко.

ГЕОРГ. Про что ты?

ДАВИД. «Нормальный».

МАРТИН. Вот как. (Садится. Закуривает сигарету. Сидит в характерной позе, наклонившись вперед и облокотившись о стол. Курит, помешивая ложечкой в чашке, прокашливается, делает вид, что все в порядке.)

ГЕОРГ. Разве нет?

МАРТИН. Ты ко мне обращаешься? Да, вполне возможно.

ГЕОРГ. Что?

МАРТИН. Да так, ничего. Неважно… Похоже, сегодня будет жарко. Купаться поедете?

Пауза.

Я спросил, поедете ли вы купаться.

ГЕОРГ. Я, кажется, слышал эхо.

МАРТИН. Сегодня наверняка опять будет жарко. (Прокашливается.) Мы могли бы съездить искупаться все вместе… как раньше.

ГЕОРГ. Когда это такое было?

МАРТИН. Когда? Да хотя бы когда мы ездили в Копенгаген… неужели не помнишь?

ГЕОРГ. Я?

МАРТИН. Ты что? Зачем ты так говоришь? (Расстроен и обижен.) Это был самый приятный момент в нашей жизни.

ДАВИД. Очень мило с твоей стороны рассказать нам об этом.

МАРТИН. Неужели ты не помнишь, мы ведь ездили в Копенгаген каждое воскресенье.

ГЕОРГ. А ты помнишь?

МАРТИН. Да, конечно, прости… Прости, что спрашиваю… Ты сегодня в город не собираешься?

ГЕОРГ. Что я там забыл?

МАРТИН. Ничего, я просто спросил…

ГЕОРГ. Просто так?

МАРТИН. Ну да. (Насвистывает «Покоюсь я в твоих объятьях».) У тебя ведь там девушка, да? А вы, милостивый государь?

ГЕОРГ. Он будет торчать как приклеенный возле зеркала.

МАРТИН. Возле какого зеркала?

ГЕОРГ. А может, ты проведешь весь день, лежа в ван ной? Ты разве не замечаешь, он целые дни проводит в ванной с книжками и чашечкой кофе. Ты чем там занимаешься? Учишься плавать?

ДАВИД (успевший прочитать газету раньше МАРТИНА). Смотри!

МАРТИН. Что там такое?

ДАВИД. Ты что, не видел? Не видел, что Стен Гетц в среду выступает в Копенгагене? Норман Гранц представляет «Джаз в филармонии» — Стен Гетц… Вот это да… Ты пойдешь? Можно мне тоже с вами? Папа, можно мне тоже пойти?

ГЕОРГ. Ни за что.

ДАВИД. Но мне так бы хотелось.

МАРТИН. Почему бы и нет?

ДАВИД. Я поеду туда во что бы то ни стало.

ГЕОРГ. Откуда же ты возьмешь деньги?

ДАВИД. Ничего, где-нибудь раздобуду.

ГЕОРГ. Снова своруешь из кассы?

ДАВИД. Ты здесь ничего не решаешь. Все зависит от мамы.

ГЕОРГ. А вот здесь ты не прав, черт бы тебя побрал, только не в этом вопросе.

МАРТИН. Ладно вам, хватит ругаться.

ГЕОРГ. Больше тебе сказать нечего?

МАРТИН. Мое мнение здесь роли не играет.

ГЕОРГ. Это точно. И все-таки?

МАРТИН. Можно я возьму? (Перебирает газеты, распечатывает письмо, читает, внезапно мрачнеет.)

ГЕОРГ. Что случилось?

МАРТИН. Это просто удар наповал.

ГЕОРГ. О чем ты?

МАРТИН. О погашении долга.

ГЕОРГ. И что? Ты ведь его уже выплатил.

МАРТИН. Когда я, по-твоему, успел это сделать? Я писал им и просил об отсрочке платежа…

ГЕОРГ. Ну и?..

МАРТИН. Они отказали, здесь так и написано, черным по белому.

ГЕОРГ. И что из этого?

МАРТИН. В каком смысле?

ГЕОРГ. Ну что такого?

МАРТИН. Ты что, глупый?.. В понедельник — то есть через два дня — я должен выложить двенадцать тысяч крон.

ГЕОРГ. Ну и?..

МАРТИН. А у меня только восемь. Где мне взять остальные, скажи на милость?

ГЕОРГ. Найдешь где-нибудь.

МАРТИН. Как, по-твоему, я их найду?.. (Почти срывается на крик.) Вы небось думаете, я деньгами сморкаюсь?!

ДАВИД. Разве нет, папа?

ГЕОРГ. Ведь это повторяется каждый месяц, чего ты так удивляешься?

МАРТИН. Что ты несешь! Ты знаешь, насколько снизился оборот? И знаешь, почему?

ГЕОРГ. Да плевать я на это хотел.

МАРТИН. А я тебе скажу, почему. С тех пор как алкоголь стали продавать свободно и упразднили талончики, наш оборот упал на шестьдесят восемь процентов… (Хохочет.) Шестьдесят восемь — уму непостижимо! Ты понимаешь, что это значит? Когда мы писали отчет в прошлом году, чистая прибыль была двести десять тысяч крон — это тебе не птичий помет… А в этом году, по моим подсчетам, — подумать даже боюсь — хорошо если хотя бы семьдесят заработаем… Вот такие дела, малыш.

ГЕОРГ. Я тебе не малыш.

МАРТИН. Да-да, конечно. Но тем не менее вот такие дела. Остается только не падать духом, правда? На что это ты так смотришь? Стараюсь, как могу. На большее я не способен.

ДАВИД. Ты не мог бы дать мне немного мелочи?

ГЕОРГ. На тебя.

МАРТИН. Ах да, прости, что спрашиваю.

ДАВИД. Не мог бы?

МАРТИН. На кой черт — извини за выражение — тебе нужна мелочь? Ну правильно, я и говорю, по-вашему, я по утрам деньгами сморкаюсь. На что ты их тратить собрался?

ДАВИД. Я тебе все верну.

МАРТИН. Ага, плюс по три эре за каждый четвертак. Нет, даже не проси.

ДАВИД (подходит к кассе и берет оттуда несколько монеток по двадцать пять эре).

МАРТИН (безразлично). Перестань, я сказал.

ДАВИД (кладет монетку в автомат для измерения скорости реакции, с молниеносной быстротой нажимает на кнопку). Ура, я самый быстрый, вот это скорость! Я снова вышел на красный! У вас никаких шансов — ну что, сразимся?

ГЕОРГ. Это ж для детей.

ДАВИД. В этой твоей неспособности приблизиться к нижнему порогу реакции «нормального человека» есть что-то глубоко обескураживающее. Сколько бы ты ни стоял, ни потел и ни пыжился… все без толку. Если получится, я отдам тебе своего Мейнарда Фергюсона — помнишь тот огромный граммофон, что я купил в «Магасин дю Норд»?.. Ну что, кишка тонка? Ха-ха-ха!

ГЕОРГ. Мне это не интересно.

ДАВИД. Не интересно? Да что ты говоришь. А если я левую руку уберу за спину? Или зажмурюсь? Ну мало ли что на меня найдет.

ГЕОРГ. Да ну… Нет у меня времени тренироваться тут целыми днями, как ты.

ДАВИД. Ну давай же. Я плачу.

ГЕОРГ. Вот дерьмо. (Нажимает на кнопку.) Чушь собачья.

ДАВИД (хохочет). Ну что, куда попал? Инертный? Буржуазный? Бессмысленный? (Удирает оттуда.) Пап, теперь твоя очередь. Давай же, черт побери. Ты тоже должен попробовать. (Аккуратно подталкивает сопротивляющегося отца к аппарату. Кладет в него монетку. Подначивает его.)

МАРТИН. Удивительное транжирство.

ДАВИД. Закрой рот и жми на кнопку.

МАРТИН (нажимает, показывает лучший результат, чем ДАВИД). Ха-ха, ну что, видали? Не ожидали небось?

ГЕОРГ. Да это все потому, что ты все время трясешься.

ДАВИД. Полный провал — ты нажал на кнопку до того, как лампа погасла.

МАРТИН. Неправда!

ДАВИД треплет МАРТИНА по волосам. Тот выглядит смешным. ГЕОРГ взволнован. МАРТИН слегка обрадован. Поправляет волосы.

Да-да, радуйтесь, пока есть такая возможность. (В кабинете звонит телефон.) Так, кто-то звонит. Теперь оставьте меня в покое. (Идет в кабинет.) Нет у меня времени с малышней возиться. — Гостиница, доброе утро… Нет, к сожалению, сегодня мы закрыты, у нас инвентаризация… Мы открываемся завтра в восемь утра… Конечно, все необходимые лицензии у нас есть, девять номеров для путешественников… Столовые первого, второго и третьего класса, на любой вкус… Как вы сказали? Секундочку, я запишу. Сколько? Да-да, завтра вечером, превосходно, номер на двоих и одноместный… Будет сделано… Милости просим… Большое спасибо… Всего доброго, до свидания.

ДАВИД. Я понимаю, что ты должен лизать задницу постояльцам, но неужели надо делать это с такой готовностью, с таким рвением? Я тут написал сочинение про Авраама, не оставшееся без внимания, — про того самого, который принес в жертву своего сына, — и сделал из него официанта… Смешно получилось, мне пятерку поставили.

МАРТИН. Из тебя бы вышел отличный поэт.

ГЕОРГ. Тебе самому в поэты пора.

ДАВИД. Кстати, завтра Чессмана отправят в газовую камеру.

МАРТИН. Неужели они еще не казнили этого негодяя?

ДАВИД. Он невиновен. Зачем ты так говоришь?

ГЕОРГ. Конечно виновен. Так же, как и ты.

ДАВИД. В чем же это?

МАРТИН. А вот и Элин. (В кухню входит ЭЛИН, в руках у нее чашка и два подарка. Во рту сигарета.)

ЭЛИН (глядя на крысоловку). Я же говорила, чтоб вы не смели выставлять крысоловку на видное место! (Вынимает ее из ведра.) О господи! Да они до сих пор живы!.. Давид! Вынь их оттуда! (Отодвигает крысоловку подальше от себя.) Выпусти их в лесу.

ГЕОРГ. В каком лесу?

ЭЛИН. И чтоб это больше не повторялось!

ДАВИД (берет крысоловку, идет к двери, потряхивая ею, как маракасами). Выступает Кармен Миранда вместе с партнером.

МАРТИН. Доброе утро, дорогая. Наконец решила спуститься?

ЭЛИН (кашляет). Почта пришла?

МАРТИН. Все же с этим кашлем тебе следует обратиться к врачу.

ГЕОРГ (раздраженно). Не забудь его с собой прихватить, хватит тут перхать уже.

МАРТИН. Почему ты так говоришь? Мне просто жаль маму, она уже давно ходит с таким кашлем… Очень действует на нервы. Ты и сам это понимаешь.

ГЕОРГ. Тебе ее жаль? Это что-то новенькое.

МАРТИН. В каком смысле?

ЭЛИН (наливает себе кофе, смотрит в окно. Слышится голубиное воркование). Давид.

ДАВИД (из-за дверей). Что?

ЭЛИН. Это ты ночью расхаживал под окном?

МАРТИН. Вот будет здорово, когда здесь построят настоящую автостраду… Наверное, и народ скорее сюда потянется.

ЭЛИН. Может быть. (Входит ДАВИД.) Что ты с ними сделал?

ДАВИД. Искусственное дыхание.

МАРТИН. Хотя в таком случае они просто-напросто будут проезжать мимо.

ЭЛИН (садится, закуривает). И я тоже.

ДАВИД. Что это?

ЭЛИН (протягивает ему подарки). У тебя ведь сегодня день рождения.

ДАВИД. Ах да, точно. На день рождения ведь дарят подарки.

МАРТИН. Открой и посмотри.

ДАВИД. Что это?

ГЕОРГ (с иронией). Что это?

ДАВИД (Разворачивает свертки. Это сборник стихов Экелёфа «Бессмыслицы» и белая футболка). Как мило… Большое спасибо, у меня как раз есть точно такая же.

МАРТИН. Давид, мальчик мой… сегодня у тебя день рождения… никогда бы не поверил в то, что… (Внезапно его переполняет сентиментальное воодушевление, жестокость временно отступает.) Что когда-нибудь буду вот так вот сидеть за одним столом с такими прекрасными молодыми людьми, правда, мать? И за что нам, собственно говоря, это счастье? Я все вспоминаю тот августовский день в тридцать девятом, когда мы ездили смотреть виллы… Мы как раз только что уговорили твоего отца подписать поручительство. Проходили весь день и успели посмотреть бог знает сколько вилл. Под конец, ближе к вечеру, ноги у меня стали заплетаться, и я подумал: «Все, больше ни шагу не сделаю, хватит, едем домой, в город, в нашу двухкомнатную квартирку в Скиллингренде — там и останемся»… Но тут Элин говорит: «Нет, давай обойдем еще один квартал — тот, что за углом». — «Да там и домов-то никаких нет, — сказал я. — Только горы щебня». И тут перед нами появляется самый прелестный домик из тех, что я когда-либо видел. Ну я и говорю: «Такой дом наверняка не продается». — «Это точно, — ответила ты. — Но мне так хочется пить, может быть, позвоним в дверь, попросим стакан воды?» — «Ну что ты, не стоит». Но она все-таки позвонила. Дверь ей открыла маленькая женщина, первое, что она сказала: «Неужели маклерское бюро уже дало объявление?» А Элин сделала вид, будто ни капельки не удивилась… А к следующей пятнице мы уже купили дом и начали переезд. У меня был свободный день, и я помогал Элин вешать занавески… Помнишь тот день, когда мы вернулись в город? Мы были так счастливы…

ГЕОРГ. Ты что, издеваешься?

МАРТИН. Ты тогда оставался у бабушки.

ГЕОРГ. А где твой подарок?

МАРТИН (еще безразличнее). Поди его разбери, что ему надо. У него ведь есть все что душе угодно. (Достает старый коричневый бумажник, вынимает оттуда пятьдесят крон.) Вот тебе полтинник, ступай и купи то, чего тебе хочется. Сделай одолжение, Давид.

ДАВИД. Спасибо, папа. Большое спасибо.

ЭЛИН (считает, что МАРТИН дал слишком много, но ничего не говорит). Что это за книга?

ДАВИД. Стихи. Бессмыслицы.

ЭЛИН. Но ведь ты именно такую хотел.

ДАВИД. Так она называется: «Бессмыслицы».

ГЕОРГ. Значит, у тебя сегодня день рождения?

ДАВИД. Похоже, что так… Ты-то наверняка мне ничего не купил? Да-а, бьюсь об заклад, ты не такой дурак.

ГЕОРГ. Купил, конечно. (Выходит за дверь.)

ДАВИД. Ничего себе.

ЭЛИН. Очень мило с его стороны.

МАРТИН. Да… ты становишься взрослым, Давид.

Пауза.

(Себе под нос.) И что с тобой дальше будет?

ДАВИД. Наверняка какая-нибудь пластинка.

МАРТИН. Люди не могут не волноваться о том, как сложится судьба их детей.

ДАВИД. Все будет хорошо.

МАРТИН. Ты ведь понимаешь, что мы с мамой за тебя переживаем.

ДАВИД. Почему? Неужели я даже день рождения не могу отметить в тишине и спокойствии?

ГЕОРГ (возвращается). Да уж, будь так любезен.

ДАВИД. Это мне? Да? (Очень доволен.) Спасибо, не стоило беспокоиться. (Снимает обертку, достает книгу.) Большое спасибо.

МАРТИН. Можно взглянуть?

ЭЛИН (берет книгу, рассматривает ее). Да, ты сегодня разжился книгами.

МАРТИН. Как она называется?

ЭЛИН протягивает книгу ему.

ГЕОРГ. Называется «Насилие».

МАРТИН. «Насилие»? Куда подевались мои очки?

ГЕОРГ. Это книга о том, как в Америке два еврея-педика убили маленького мальчика, а тело запихнули в канализационную трубу. Потом они пытались отмыть его член селитрой.

МАРТИН. Вот оно что… А эти двое, их, случайно, звали не Леопольд и Лейб или что-то вроде этого? Да, ужасная была история. Просто ужасная.

ГЕОРГ. Черт его знает, как их там звали. Надеюсь, эта книга тебя хоть чему-то научит.

ДАВИД. Спасибо тебе, Георг, большое-большое спасибо. Никогда не забуду этот подарок.

ЭЛИН. А что ты будешь делать со своими голубями. Давид?

ДАВИД. В каком смысле?

ЭЛИН. Тебе не кажется, что скоро их станет слишком много? По-моему, во время жары здесь стоит ужасны)! затхлый запах.

МАРТИН (раздраженно). Что с тобой?

ДАВИД. (Книга приводит его в ужас, он дрожит и чувствует слабость, которая снова вернется к нему позднее, но он уже не поймет, откуда это взялось. Он тотчас начинает вытеснять мысли о возможной причине.) Ничего… Ничего страшного.

ЭЛИН. Ты пьешь слишком много кофе.

МАРТИН. Да, но это мы виноваты… Помню, как бабушка давала тебе кофе, когда тебе был всего один год. Ты сидел у нее на коленях и прихлебывал кофе. Она так любила тебя.

ДАВИД. Неправда! Подлые враки! Я всегда убираю за ними.

МАРТИН насвистывает «Wonderful, wonderful Copenhagen».

ЭЛИН. Ну что тебе за радость от них?

ДАВИД. Дождь все дерьмо смывает. Я имею в виду с крыши.

ЭЛИН. Ночью сверкала молния.

МАРТИН. Сегодня ночью?

ЭЛИН. Ты ведь не лег спать, как обещал?

ДАВИД. О чем ты? Вчера я пошел спать и лег под утро.

ЭЛИН. Если у тебя проблемы со сном, позволь Мартину дать тебе таблетку.

ГЕОРГ. Никаких проблем не было бы, если б он днем делал что-то полезное.

МАРТИН. Тебе было сложно уснуть, еще когда ты был младенцем. Я укачивал тебя ночи напролет. В конце концов мы отвезли тебя в больницу, где тебя научили засыпать.

ГЕОРГ. Неужели поговорить больше не о чем?

ДАВИД. А как насчет торта?

МАРТИН. Какого торта?

ДАВИД. Ну того, дурацкого, со взбитыми сливками.

МАРТИН. Дурацкого? Ведь он всегда тебе нравился!

ДАВИД. А теперь разонравился.

ЭЛИН. Не придумывай, ты всегда обожал торт со взбитыми сливками.

МАРТИН достает сигареты и золотую зажигалку.

Куда ты собрался?

МАРТИН направляется в свою стеклянную будку.

Неужели нельзя хоть минуту побыть вместе с нами? Обязательно надо забиться в какой-нибудь угол? Останься. Куда ты спешишь?

МАРТИН (кашляет). Просто хотел просмотреть заказы.

ЭЛИН. Боже мой, но сегодня же еще только девятое мая!

МАРТИН. Знаю, знаю. Но у меня еще не просмотрены заказы за предыдущие дни. Сама потом будешь ругаться: что у тебя тут творится? Не видишь?

ЭЛИН. Что ответили с пивоварни?

МАРТИН качает головой.

Покачали головой?

МАРТИН. Можно сказать, что так.

ЭЛИН. Согласились?

МАРТИН. Вот, сама прочитай. (Протягивает ЭЛИН письмо.)

ЭЛИН (читает). И что теперь делать?

МАРТИН. Понятия не имею. Даже не спрашивай. Не знаю, что делать. От меня тут уже мало что зависит. Время ушло.

ЭЛИН. Какое бессовестное письмо! Почему ты не написал им раньше? Они не могут просто взять и послать тебя к черту! Мы ведь всегда аккуратно погашали долг.

МАРТИН. Им на это наплевать.

Пауза.

Им наплевать, что с нами будет! Я могу выложить восемь тысяч, а после этого остаться ни с чем. Больше у меня нет ни копейки…

ЭЛИН. А как же Шмидт?

МАРТИН. Никогда. Ни за что на свете. Даже не проси.

ЭЛИН. Почему нет? Тебе надо поговорить с ним.

МАРТИН. Я сказал, никогда! Только через мой труп.

ЭЛИН. Вместо того чтобы сидеть здесь и закупать еду и спиртное, когда у нас тут ни одного посетителя.

МАРТИН. Я не пойду к нему на поклон! Слышала, что я сказал?

ЭЛИН. Хватит кричать.

МАРТИН. Есть границы тому, что можно сделать, не теряя… Не теряя…

ЭЛИН. А вот и нет. Только не в твоем случае.

МАРТИН. Не могу я, черт бы тебя побрал!

ГЕОРГ. Не кричи.

МАРТИН. А ты не лезь, тебя это не касается.

ГЕОРГ. Почему ты не решаешься попросить Шмидта?

МАРТИН. Не решаюсь? Думаешь, я чего-то боюсь?

ЭЛИН. Ведь у него столько денег, что он может вообще за себя не платить.

МАРТИН. Это наш лучший клиент. Как, по-твоему, будет смотреться, если я заявлюсь к нему и попрошу в долг? Понимаешь? Ты ни капли не смыслишь в том, как надо себя держать.

ГЕОРГ (злобно хохочет). Что? Держать себя? А как он здесь наблевал, помнишь? Хорошо он тогда себя держал?

МАРТИН. Говори что хочешь.

ЭЛИН. Вчера он досидел тут до половины одиннадцатого. Он приподнял край скатерти и блеванул на клеенку. А затем опустил скатерть обратно, аккуратненько разгладил ее и поставил на место вазу с цветами и пепельницу.

МАРТИН. Вот это хамство… Кто его обслуживал?

ЭЛИН. Агнета.

ГЕОРГ. А помнишь, как на прошлой неделе он так нажрался, что Бергрен не решился даже домой его отвезти. Его положили в седьмом номере, и там он то же самое сделал: заблевал всю постель, а потом накрыл ее одеялом и покрывалом и ушел домой. Представляю, какие там цветочки наутро выросли.

МАРТИН. Да, такого я еще не слышал. Почему мне не рассказали?

ЭЛИН. Пусть оплатит хотя бы счета из прачечной.

МАРТИН. Ну и свинья этот Шмидт.

ДАВИД. Не сдавайся, пап. Нет ничего хуже, чем смириться и опустить руки. Испробуй свои силы!

МАРТИН (вздыхает). Если и справимся, то придется сократить штат, а мать против.

ЭЛИН. Зарплаты персоналу — это не главная статья расходов.

ГЕОРГ. А по-моему, сократить надо Давида.

МАРТИН. Прошу тебя, не начинай.

ГЕОРГ. Ты за то, чтоб он тут шатался с наглым видом все лето? Тогда я отсюда съезжаю. (К ЭЛИН.) Ты меня, наверное, не слышишь. Или ты заставишь его устроиться на работу, или я отсюда съезжаю.

ЭЛИН. Куда ты собрался съезжать?

ГЕОРГ. Об этом можете не беспокоиться.

ЭЛИН. Ты останешься здесь.

ГЕОРГ. Тогда тебе придется найти кого-то, кто будет работать столько же, сколько я: красить стены, ездить по делам, мыть посуду, чинить потолок, подавать посетителям, убираться, накрывать на стол, работать граблями…

МАРТИН. Неужели надо обсуждать это прямо сейчас?

ГЕОРГ. Представь себе!

МАРТИН. Хорошо, давай об этом поговорим. Чего бы ты хотел от меня?

ГЕОРГ. Устрой ему взбучку. Пусть у него совесть проснется. Могу помочь, если сам не справишься.

ЭЛИН. Давид… Чем бы тебе хотелось заняться?

ДАВИД. Мне б хотелось убить вон того типа.

ГЕОРГ (злобно). Пусть делает ту работу, какую скажут, иначе вылетит отсюда. Или он, или я. Если вы сейчас же его не выставите, я сам свалю. Надоело! (Возмущенно, с отчаянием.) Не могу его больше видеть! Вы только взгляните… (Встает.) Чего ухмыляешься?.. Ты ненормальный.

ЭЛИН. Куда ты?

ДАВИД. Жирдяй. Пока!

ГЕОРГ (побелев от гнева). Что ты сказал?

ЭЛИН. Георг, успокойся!

ДАВИД (по-английски). Успокойся, Джордж.

ГЕОРГ. Что ты сказал?

ДАВИД (по-английски). Джордж.

ЭЛИН. Иди в свою комнату.

ДАВИД. Почему это? Ведь я не Георг.

ЭЛИН. Уйди, я сказала.

ГЕОРГ. Не надо, мама, пусть останется. А вы вставайте на его сторону.

ЭЛИН. Я ни на чью сторону не встаю. Я с тобой совершенно согласна, он должен найти работу.

ГЕОРГ (уходит). Вы еще увидите.

МАРТИН заходит в стеклянную будку. Садится, закуривает.

ЭЛИН (достает салфетки, штук сорок, начинает сворачивать их). Ну зачем ты его подначиваешь?

ДАВИД. Ничего не могу поделать, его сальная брутальность пробуждает во мне все нехорошие черты.

ЭЛИН (доброжелательно). Кого ты сегодня играешь?

ДАВИД. Сегодня, мама, я играю самого себя.

ЭЛИН. Не понимаю, почему ты такой.

Пауза.

ДАВИД. Не понимаешь?

ЭЛИН. Нет. Мальчик мой.

Пауза.

Разве это так сложно — жить среди людей, как все остальные?

ДАВИД. Что за чушь. Среди каких людей? Где они?

МАРТИН. Не смей разговаривать с матерью в таком тоне.

ЭЛИН. Не можешь же ты просидеть там всю жизнь.

ДАВИД. Что за чушь.

ЭЛИН. Тебе же хуже будет.

ДАВИД. Возможно. Чушь какая.

МАРТИН. Ты слышал, что я сказал? Не смей так разговаривать с матерью.

ЭЛИН. Кем бы ты хотел стать?

ДАВИД. Что? Кем стать?

ЭЛИН. Кем бы ты хотел быть?

ДАВИД. Когда?

ЭЛИН. Что?

ДАВИД. Ничего.

ЭЛИН. Давид.

ДАВИД. Не знаю.

ЭЛИН. Чего не знаешь?

ДАВИД. Сам не знаю.

ЭЛИН. Не пора ли об этом задуматься?

ДАВИД. Я уже пробовал. Без толку.

ЭЛИН. Но чего бы тебе хотелось?

ДАВИД. Черный пиджак.

ЭЛИН. Чем бы тебе хотелось заниматься? Ты же не можешь шататься без дела днем и ночью.

ДАВИД. Ночью я сам найду чем заняться.

ЭЛИН. Хватит качаться на стуле.

ДАВИД. Лучше мне вовсе уйти.

ЭЛИН. Что?

ДАВИД. Лучше мне поблагодарить тебя, попрощаться и уйти.

ЭЛИН. Бу-бу-бу! И куда же ты пойдешь?

ДАВИД. Потом поймешь. Я тебе открытку пришлю.

ЭЛИН. Да ты ни одного дня не выдержишь в людях.

ДАВИД. Почему это? Там уж, черт побери, наверняка не хуже, чем здесь.

ЭЛИН. Как ты противно ругаешься.

ДАВИД. Разве я не прав? В чем дело?

ЭЛИН. Не говори так.

ДАВИД. Тебе не придется меня терпеть. Почему ты раньше меня не отпустила? Мне очень жаль, но ведь Иван ушел из дома еще в Первую мировую войну, когда ему было шестнадцать, а ты говоришь, что я на него похож. Тебе ведь плевать, что я делаю, лишь бы я не маячил перед глазами. Ты даже с официантками объединяешься против меня!

ЭЛИН. Неправда.

ДАВИД. Мне надо уйти. Надо. А ты оставайся с этим пластмассовым чревовещателем! (Хохочет.)

ЭЛИН. Какой жестокий смех.

ДАВИД (встает, собираясь уйти). А ты сиди здесь, сиськи мни! (Расчетливо, с ненавистью.) Я знаю, кто ты на самом деле? Поняла? (Не уходит.)

МАРТИН (выходит из будки). Что ты делаешь?

ЭЛИН. Ты что, не видишь?

МАРТИН. Обязательно делать это прямо сейчас?

ЭЛИН. Если есть желание, можешь помочь.

МАРТИН. Ты снова делаешь работу за Мону. Какой тогда смысл платить ей деньги? Ты объяснишь мне или нет?

ЭЛИН. Мало ей, по-твоему, неприятностей в жизни?

Пауза.

Она домой идти боится, там ее ждет пьяница муж. В один прекрасный день он убьет ее.

МАРТИН. Понимаю, но всех не обогреешь. Только не надейся на благодарность… они смеются у тебя за спиной, потому что считают тебя за дурочку.

ЭЛИН. Господи, Мартин, я ведь всего лишь складываю салфетки. Мне совсем не сложно это сделать, пока я вяжу.

МАРТИН. Да, конечно, ты все всегда успеваешь, знаю. Мне страшно повезло, что ты у меня есть, иначе все было бы по-другому. Все они до сих пор не ушли только из-за тебя.

ЭЛИН. Ну вот и все.

МАРТИН. Что будешь делать теперь?

ЭЛИН. Положу салфетки в сервировочный шкафчик, спущусь в подвал и разберу вчерашние скатерти. (Убирает салфетки, надевает розовый нейлоновый халат.)

МАРТИН. Неужели надеть больше нечего?

ЭЛИН. Ты сам собирался его надеть?

МАРТИН. Тебе нечем заняться?

Пауза.

Голубей покормил?

ДАВИД. Им пора худеть, а то слишком много гадят.

МАРТИН. Ты заправил кровать?

ДАВИД (смотрит на него с удивлением). У тебя как с головой?

Сверху доносится музыка. ГЕОРГ в своей комнате, играет «Line for Lyons» Джерри Маллигена, он подыгрывает на тенор-саксофоне, который звучит чуть громче других инструментов. ДАВИД слушает с видимым удовольствием.

МАРТИН. Начинается… Ну сколько можно. Опять это ужасное завывание. Нет моих сил.

ДАВИД. Тихо.

МАРТИН. Есть в этом доме хоть одно место, где можно побыть в тишине?

ДАВИД. Ну почему нельзя помолчать! Будь добр, иди к себе в кабинет и займись реквизицией… реквизируй прямые проборы!

Музыка продолжается. МАРТИН выдыхает сигаретный дым в лицо ДАВИДУ, пренебрежительный издевательский жест.

МАРТИН (вздыхает, вдруг словно теряет ко всему интерес). И что мне с тобой делать.

ДАВИД. Купи мне граммофон.

МАРТИН. Граммофон?

ДАВИД. Ну да, граммофон.

МАРТИН. Зачем он тебе? У тебя ведь уже есть. (Показывает на радио.) Думаете, я сморкаюсь деньгами?

ДАВИД. Виниловые пластинки на нем не проигрываются, только граммофонные.

МАРТИН. Тебе вполне достаточно.

ДАВИД. Это тебе так кажется. Его можно слушать только по ночам. И то вы не разрешаете.

МАРТИН. Не пойти ли тебе в свою комнату, чтобы заняться там чем-нибудь интересным? Чем угодно. А может быть, покатаешься на велосипеде?

ДАВИД. Зачем? Мне и так хорошо. Хочешь отделаться от меня?

МАРТИН. Отделаться?

ДАВИД. Что вы все время меня преследуете, как ФБР, — ты, мама и этот Эдгар Гувер?

МАРТИН. Почему сразу «отделаться»? Сиди на здоровье, раз хочется.

ДАВИД. Спасибо.

МАРТИН. И что же тебе известно о ФБР?

ДАВИД. Да уж побольше, чем тебе.

ЭЛИН (проходя мимо). Хватит качаться на стуле.

ДАВИД. Признайтесь, что у Толстяка есть все что угодно, так было всегда. Железная дорога, саксофон, настольный хоккей, своя комната. А теперь он вообще бороду отрастил… Стоит ему о чем-нибудь заикнуться, как это тотчас у него появляется. А что есть у меня? Пыльный «Люксор» с кучей шеллачных пластинок, которые больше не продаются. Приходится до дыр затирать мои старые любимые песни.

ЭЛИН. Давид, он ведь работает.

ДАВИД. Да с чего вы взяли, черт побери!

МАРТИН. Ты все время ругаешься… Чему вас только в гимназии учат.

ДАВИД. Так чего вам еще не хватало? Прекрасный ребенок, который начал работать еще в колыбели! Какого черта вы меня завели?

МАРТИН (встает). Если вы будете продолжать в том же духе, можете убираться отсюда. Я пошел составлять меню на следующую неделю.

ЭЛИН кашляет.

Как ты себя чувствуешь? Ты куда?

ЭЛИН. Пойду в подвал, разберу грязные скатерти, посмотрю, какие из них еще можно заштопать, так, чтобы это было незаметно. Можно их пополам разрезать, будет вполне опрятно.

МАРТИН. Господи… с ума сойти.

ДАВИД. Мы тебя навестим, как обычно.

МАРТИН (вздыхает). Что я наделал?

ДАВИД. Сказать тебе? Хочешь, скажу? Да? Знаешь, как тебя называют официантки? Долина вздохов. Пристав теней. Унесенные ветром. Отныне и вовек. Жажда.

МАРТИН. Вот как.

ДАВИД. Правда, мам?

МАРТИН. Ты не мог бы сходить за сигаретами?

ДАВИД. А что мне за это будет?

МАРТИН. Тебе будет хорошая оплеуха, если ты сейчас же не сменишь свой наглый тон.

ДАВИД. Я попробую. (Небольшая пауза.) Десятки вполне достаточно.

МАРТИН. Ты в своем уме? Видела бы тебя сейчас твоя мать.

ДАВИД. Это моя мать, а не твоя.

МАРТИН. О господи, за что мне такое.

ДАВИД. Ладно, пятерка.

МАРТИН. За то, чтобы пройти триста метров до киоска? Ты же туда бегаешь по сто раз на дню. Я тебе сегодня уже полтинник дал.

ДАВИД. Как хочешь. Тогда иди сам.

МАРТИН. Если бы я так разговаривал со своим отцом… даже не представляю, что бы он сделал. Он бы меня до полусмерти избил.

ДАВИД. Договорились, две кроны. Тебе какие купить?

МАРТИН. Сам знаешь. Я курю только «Риц». Пачку длинного «Рица».

ДАВИД. Хорошо, только свитер надену.

МАРТИН (кричит вдогонку). Куда ты так полетел, шею сломаешь!

ДАВИД (со второго этажа). Что ты сказал?

МАРТИН. Да так, ничего. Я сказал, не лети так.

Пауза.

Ты уже здесь.

ДАВИД (надевает свитер). Давай деньги!

МАРТИН достает бумажник и дает ему деньги. ДАВИД убегает. МАРТИН подходит к окну и наблюдает за ним. Затем идет к двери, ведущей в подвал, прислушивается. Возвращается на кухню, трясущимися руками быстро открывает бар со спиртным, достает бутылку водки, снимает с горлышка ограничитель. На лице отображается внутренняя борьба. Убирает бутылку обратно, зажмурившись, тяжело дышит, затем снова отвинчивает крышку, пьет из горла, закрывает бар, почти убегает оттуда к себе в кабинет, берет с полки пузырек с успокоительными таблетками, вытряхивает их так, что несколько падает на пол, проглатывает несколько штук, другие собирает, пытается запихать обратно в пузырек, дышит тяжело, словно пробежал стометровку. Возвращается на кухню и запивает водой. Пытается успокоиться, снова подходит к окну, отодвигает серую занавеску, приманивает голубей, воркует, весьма искусно им подражая, разговаривает с одним из них, в какой-то момент становится трогательным и гротескным.

ЭЛИН (возвращается из подвала). Что ты сказал?

МАРТИН. Ой! О господи! (Хватается за сердце.) Боже мой, как ты меня напугала!.. Сердце покалывает… Ой-ой-ой… Больше так не делай, ты меня до смерти перепугала! Ну почему ты всегда так тихо подкрадываешься?

ЭЛИН. Сколько времени?

МАРТИН. Скоро десять, как будто сама не видишь.

ЭЛИН. Что ты делаешь? (Ищет свои сигареты, закуривает, садится.)

МАРТИН. А что? Ты меня напугала.

ЭЛИН. Ты белый как полотно.

МАРТИН. Чему тут удивляться, ты бродишь по дому, как отравленная крыса.

ЭЛИН. Тебе нехорошо?

МАРТИН. Все в порядке. То есть мне нехорошо.

ЭЛИН. Ясно.

МАРТИН. Живот прихватило. (Задыхается, хватает ртом воздух.) Бывает.

ЭЛИН. Что — бывает?

МАРТИН. Не знаю. Откуда мне знать!.. Это язва. Мне нельзя молоко.

ЭЛИН. Попей воды.

МАРТИН. Ты очень любезна.

ЭЛИН. Что будем делать с Давидом?

МАРТИН. С Давидом? А что с ним?

Пауза.

Элин, я не знаю.

ЭЛИН. Не пора ли подумать об этом?

МАРТИН. Ты считаешь, это я виноват?

ЭЛИН (не знает, что на это сказать). Он наверху?

МАРТИН. Нет, он ушел. (Насвистывает мелодию из «Дикой утки».)

ЭЛИН. Ну и?..

МАРТИН. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я вышвырнул его на улицу?

ЭЛИН. Возьми его в ежовые рукавицы. Попробуй быть настоящим отцом.

МАРТИН. Ты думаешь?..

ЭЛИН. Чем это так пахнет?

МАРТИН. Что?

ЭЛИН. Чем это от тебя пахнет?

МАРТИН. От меня? Ничем. Я жевал пастилки от кашля. Что, уже и пастилки нельзя пожевать? (Резко выдыхает в ее сторону.) Чувствуешь? Это пастилки. Что теперь скажешь? Можно мне наконец пойти поработать?

ЭЛИН. Мы говорили о Давиде.

МАРТИН. Это ты говорила о Давиде.

ЭЛИН. Не я, а Георг. Но я с ним совершенно согласна.

МАРТИН. Ты ведь и сама знаешь, как лучше. Тебя он боится гораздо больше, чем меня.

ЭЛИН. Тогда ты должен помочь мне. Если он прибежит к тебе, стой на своем.

МАРТИН. Ну да… Сделаю все, что смогу. Договорились? Я тут меню на завтра составил — у тебя нет минутки, чтобы взглянуть?

ЭЛИН. Мартин. Ты должен подняться к нему в комнату и поговорить с ним в тишине и спокойствии. Объяснить ему, что дальше так продолжаться не может… В понедельник можем съездить на биржу труда. Стыд да и только — он сидит дома целыми днями. На улицу его не выпихнешь, даже в летний лагерь не хочет.

МАРТИН. Да ладно тебе, он же был в «Орлятах» несколько лет назад.

ЭЛИН. Ты разве не помнишь, во что это вылилось?

МАРТИН. Так можно мне, наконец, зачитать меню?

ЭЛИН. Что?

МАРТИН. Я все же пытаюсь вести дела.

ЭЛИН. Читай что хочешь.

МАРТИН. Благодарю. (Откашливается.) Начнем с деликатесных бутербродов. Тарталетки с жульеном. Прозрачный суп из бычьих хвостов — на закуску. А потом, пожалуй, заливное из морского языка.

ЭЛИН. Завтра рыбы не будет.

МАРТИН. Отчего же? Завтра сюда приедет торговец рыбой, чтобы навестить свою мать в доме престарелых. Я попросил его прихватить несколько морских языков.

ЭЛИН. Но ведь это дополнительные расходы.

МАРТИН. Возможно.

Пауза.

У нас гостиница или дешевый кабак?.. Далее. Рябчики — подходит? Телятина, грибы в горшочках, соус с белым вином и…

ЭЛИН. Разве рябчиков не достаточно?

МАРТИН. Кто у нас придумывает меню — ты или я?

ЭЛИН. Но ведь это ни к чему.

МАРТИН. Кто здесь старший официант?

ЭЛИН. Просто не понимаю, зачем нам столько разных блюд, если все равно никто не приходит.

МАРТИН. Сейчас у меня нет сил тебе объяснять.

ЭЛИН. Ты ведь не собираешься сегодня готовить телячьи мозги? Мы же хотели оставить телятину на понедельник.

МАРТИН (кричит). Черт побери, да она протухнет к этому времени! Ты что, не понимаешь? Она протухнет! Вот тогда пусть твоя Мона и подает ее, да? Плевать я на все хотел. Десерт огласить или как?.. Замороженный пудинг из фруктов подходит или подадим груши?

Пауза.

Вина: амонтильядо, марго… Нет, это слишком изысканно. Вина вычеркиваем. Водка, легкое пиво, темное пиво. После чего мы можем спокойно снять картину Дарделя в столовой первого класса и повесить на его место Ларса Нормана!

ЭЛИН. Скотобойне тоже надо платить?

МАРТИН. Естественно. Ты что, не соображаешь?

ЭЛИН. И хлебопекарне?

МАРТИН. Им надо было заплатить три недели назад… Платить надо всем, кроме меня. А как же!

ЭЛИН. Да?

МАРТИН. Да, Элин. Не знаю, почему так выходит: я работаю по восемнадцать часов в сутки — так же, как и ты, а дела медленно, но верно идут все хуже и хуже.

ЭЛИН. Именно это я и хотела сказать.

МАРТИН. Не видать никакого просвета. Правда?

ЭЛИН. Не надо было арендовать этот сарай.

МАРТИН. Ой, только не начинай опять! Я же не виноват, что этот проклятый социал-демократ парой росчерков на бумаге угробил всю мою жизнь, все стремления и разрушил все, что мы сделали. Ну разве я виноват?

ЭЛИН. Мне казалось, что когда-нибудь будет лучше.

МАРТИН. Так ведь и стало. Стало лучше! Мы работаем на самих себя, хоть это сейчас и не приносит дохода… Но ведь это дело принадлежит нам! Неужели для тебя это ничего не значит? Может, на почте тебе нравилось больше?.. Хочешь опять вернуться и разъезжать туда-сюда?.. Они ни в чем не нуждаются, никогда не выходили голодными из-за стола, у них было все, чего бы они ни пожелали… Они чертовски избалованны, просто стыдно. У каждого своя комната, а я… у меня даже кабинета нормального нет, где я мог бы спокойно сидеть и вести дела. Приходится сидеть в этой каморке у всех на виду.

ЭЛИН. Мне никогда здесь не нравилось… Я не хотела сюда переезжать. Все мои друзья и знакомые…

МАРТИН. Знаю я, что они говорят! Я знаю, что они обо мне думают… Но кто из них может похвастаться годовым доходом в двести десять тысяч крон?.. И после этого я должен остаток своих дней проработать официантом? Для других надрываться? Этого ты ждешь, да? Ни за что! К Я никогда туда не вернусь. Скорее покончу с собой… Вот когда ты сможешь снова переехать в Стокгольм и жить там на деньги, полученные по страховке. А я в состоянии себя обеспечить. Я никому ни копейки не должен!

ЭЛИН. Ты уже восемь месяцев не делал взнос по страховке.

МАРТИН. Что ты такое говоришь? Я? О чем ты? Ты что, рылась в моем личном архиве?.. Платил я по страховке, чтоб ты знала.

ЭЛИН. Нет.

МАРТИН. А я говорю, да.

ЭЛИН. Нет, Мартин.

МАРТИН. «Нет, Мартин»… Верь во что хочешь, черт побери… Помнишь, как нам было… Ты вообще думала когда-нибудь о том, каково мне было приходить домой в три часа ночи, не видя тебя целыми днями? Я тогда за десять лет ни разу толком не выспался. Каково мне, когда рядом ребенок, который орет всю ночь напролет, и жена, к которой нельзя прикоснуться!

ЭЛИН. Но ведь потом стало легче.

МАРТИН. Нет, Элин.

Пауза.

Мне не стало… Совсем. Моя жизнь была адом. Вдобавок ко всему твои родственники и друзья считали меня последним дерьмом… Негодяи… Но теперь у меня все получилось… Теперь у нас все хорошо, раз они могут приехать, остановиться в гостинице и наесться до отвала.

ЭЛИН. Я скажу им, что не стоит больше к нам приезжать.

МАРТИН. Это ни к чему. Пусть приезжают. Если бы ты только решилась… Если бы ты только смогла мне помочь… Я хоть на один день избавился бы от этой проклятой мнительности.

ЭЛИН. Разве я не могу…

МАРТИН. Не можешь!

ЭЛИН. Вот, значит, как. Только у нас начались неприятности, ты снова взялся за свое.

МАРТИН. Делать мне больше нечего. Прекрати.

ЭЛИН. Если бы мы только съездили в Стокгольм… Посидели бы там пару часиков, перекусили бы, повеселились, а Мона бы нам позвонила.

МАРТИН. Сим-салабим!

ЭЛИН. Ничего подобного.

МАРТИН. Все, хватит! Слышишь? Слышишь, что говорю? С ума сойти. Чего ты от меня хочешь? Если бы ты хоть раз в жизни смогла… Элин, если бы ты смогла полюбить меня.

ЭЛИН. Я могу, Мартин.

МАРТИН. Какая же она, твоя любовь?

ЭЛИН. Моя любовь безнадежно сильна.

МАРТИН. Элин… (Берет ее руку.) Только не говори, что я не справлюсь.

ЭЛИН. Мои слова не имеют никакого значения, все равно от них лучше не будет.

МАРТИН. Да… Конечно… Я просто подумал… может быть, мы могли бы заложить украшения?..

ЭЛИН. Нет.

МАРТИН. Нет?

ЭЛИН. Нет… Никогда.

МАРТИН. Конечно.

ЭЛИН. Мамины украшения — никогда.

МАРТИН. Я знал, что ты скажешь… А ведь это был бы просто залог, оформленный на твое имя. Мы выкупим его, как только у нас появятся деньги.

ЭЛИН. Неважно. Это единственное, что осталось у меня от родителей.

МАРТИН. У тебя есть еще люстра.

ЭЛИН. С люстрой я тоже никогда не расстанусь. Даже не думай.

МАРТИН. Но ведь ты же моя жена! Для тебя это пустые слова? Почему ты не хочешь помочь своему мужу?.. Куда там, тебе такое и в голову не придет.

ЭЛИН. Я никогда не заложу их и не продам.

МАРТИН. Конечно нет. Но и Эрика с Марианной ты никогда попросить не сможешь. А ведь у них денег как грязи.

ЭЛИН. Да уж, куры не клюют.

МАРТИН. А ведь мне было бы достаточно всего четырех тысяч. Ну почему ты не можешь им позвонить?

ЭЛИН. Нет.

МАРТИН. Почему?.. Объясни хотя бы.

ЭЛИН. Нет, не хочу. Я не хочу их больше просить.

МАРТИН. Конечно… Что я тебе сделал? Что? Нет… Лучше б я умер… Вот тогда бы вы с детками порадовались. Вот что я тебе скажу: если ты не попросишь Эрика с Марианной, другого выхода у меня не будет… Понимаешь?.. Мы обанкротимся у всех на глазах. Я этого не переживу… Я не выдержу этого… понимаешь? Я помню, каково жилось папе… Вот тогда ты сможешь убираться ко всем чертям вместе с мамочкиной люстрой. (Встает и уходит в свою будку.)

ДАВИД (возвращается с пачкой сигарет, встречает в дверях ЭЛИН). Мам, что случилось?

ЭЛИН молча проходит мимо.

Что случилось, мам? (Идет через кухню к стеклянной будке.) Ты что наделал?

МАРТИН. Ничего.

ДАВИД. Почему мама плачет?

МАРТИН. Она не плачет.

ДАВИД. Почему мама не плачет?

МАРТИН. Ты когда-нибудь видел, чтобы она плакала?

ДАВИД подходит к холодильнику, пьет молоко.

Разве можно пить такими большими глотками?.. Ты что, хочешь желудок порвать?

ДАВИД. Тебе нужны твои чертовы сигареты или нет? Из-за чего вы поссорились?

МАРТИН уходит.

Почему у тебя такая прическа?

МАРТИН. Какая?

ДАВИД. С пробором.

МАРТИН. У меня всегда такая была, с тех пор как я прошел конфирмацию. Тебе что-то не нравится?

ДАВИД. Да нет, все отлично. Он такой точный, что даже приятно немного — словно разрез, как будто голый под гильотиной. (Делает пробор, как у МАРТИНА, у себя в волосах.) Ты его каждый день для просушки вывешиваешь?

МАРТИН. Вот как…

ДАВИД. Ага.

МАРТИН (тихо). Не понимаю, о чем ты. Нормальная прическа.

ДАВИД. Не пора ли, отец? Как ты считаешь? Отец, я не думаю, что ты это сделаешь.

МАРТИН молчит.

Мне горько называть тебя «отцом», когда я хочу сказать «папа». Ведь ты ни тем ни другим не являешься… А может, скоро им станешь? Не делай такое одухотворенное лицо.

МАРТИН берет сигареты и снова уходит в будку. ДАВИД прижимается лицом к стеклу, словно отражая выражение лица МАРТИНА. Затем выходит из кухни. МАРТИН остается сидеть, сохраняя обиженный и отчаявшийся вид.

ЗАНАВЕС.

Акт второй

(12.00–16.30)

Работает радио, часы на ратуше бьют двенадцать раз, передают стихотворение дня. Ульф Пальме читает Яльмара Гульберга. МАРТИН на кухне один, готовит обед, выключает радио. Он снял пиджак и опрокинул пару стаканчиков, но по нему ничего не заметно. Повсюду спрятаны бутылки со спиртным. МАРТИН одновременно расслабленный и нервный, его движения небрежны, он что-то проливает, не замечая этого. Жарит что-то на сковороде. Вытирает тарелки, стол. Накрывает, оценивает собственную работу со стороны. Вполне доволен. Насвистывает. Пауза в приготовлениях к обеду. МАРТИН проверяет все окна и открывает шкафчик под раковиной, достает бутылку из ведра с картофельными очистками, пьет, полощет рот, глотает таблетку от кашля. Чувствует себя хорошо. Внезапно звонит таймер, заведенный ДАВИДОМ накануне. МАРТИН до смерти перепуган, начинает крутиться по всей кухне. 

МАРТИН. Проклятый ребенок… Бесполезно что-либо объяснять.

Во время монолога МАРТИНА слышно, как в гараже ГЕОРГ пытается завести мотоцикл, трясутся стены.

МАРТИН. Им понравится… Иначе пусть ищут другое место. Пора их позвать. (Ощупывает живот.) А мне, пожалуй, есть не стоит. Ясное дело, живот у меня от молока болит. Вот здесь, внутри, как будто что-то сосет. (Кашляет.) Отсюда и эта дикая изжога… (Рыгает, закуривает сигарету, смотрит в окно.) Н-да… Который час? Уже двенадцать… До часу надо позвонить в винный. Лучше успеть, пока они не спустились. (Идет в кабинет, снимая трубку, набирает номер. Ждет.) Почему никто не подходит? Алло? Добрый день, это хозяин ресторана в гостинице. Хочу кое-что заказать!.. Вы смогли бы доставить это с трехчасовым автобусом?.. Превосходно… Итак… Мне, пожалуйста… подождите, где-то у меня это было записано, никак не найду. Ах да, вот оно! Вы меня слушаете? Итак, девять бутылок водки, пять бренди, два зеленых шартреза, три итальянских травяных ликера — мой младший их обожает. (Слушает, смеется.) Один момент! Шесть «Гайсваллер и сын»… на всякий случай. И сын… Да-да, и сын, прямо как в песне: и сын… Виски у меня пока есть, а впрочем, давайте бутылки четыре «Black and white», лучше даже пять, а то оно так быстро кончается… Ну и, конечно же, пильснер… шесть ящиков. И один ящик лагера… Кажется, все… Я сказал про кофейный ликер? Тогда и его запишите… Что там еще… (Ждет.)… Да, запишите на текущий счет… вместе с доставкой… Премного благодарен. (Вешает трубку.) Отлично! С этим разобрались. (Надевает пиджак, смотрится в зеркало, расчесывает волосы, потягивается. Вздыхает. Стряхивает перхоть с плеча.) До чего же я мягкий, что-то со мной не то. И так всегда слишком добрый. Еще мама любила повторять: «Мартин у нас такой добрый, что крыс готов есть». (Обращаясь к зеркалу.) Я мог бы далеко пойти. Это было как гром среди ясного неба: они пришли и забрали его, и посадили в тюрьму… На этом моя учеба закончилась!.. Пришлось пойти работать… Летом двадцать четвертого я начал мальчиком на побегушках в ресторане «Крамере» в Мальмё. Надо было как-то содержать Ларса и Лену, Ниссе, Анну и Свена… (Сморкается.) Тогда-то мама и заболела психическими расстройствами. Да что там, прямо скажем, совсем помешалась. В своем роде это было даже облегчением… то, что он исчез… Через год к нам вернулся уже не тот ужасный тип!.. Теперь уже нельзя было вот так просто пойти и сдохнуть… Что ты сказал? Эй? Думаю, в Святом Зигфриде ему было хорошо. Точно не знаю, я ведь побывал там, только когда он умер… Это случилось зимой сорок первого, меня на три дня отпустили с работы в Мускё.

Пауза.

Лена запросто могла бы одолжить мне четыре тысячи и даже этого не заметить… Пожалуй, вечером ей позвоню… Она всегда бывает очень мила, если брать с распиской… (Отходит от зеркала.) Элин! Георг! Идите сюда! Обед готов! (Тишина. Он включает радио. Арне Турен передает новости о Кэриле Чессмане из Нью-Йорка. МАРТИН снова выключает радио.) Эй!.. Куда вы пропали? Спускайтесь, если не хотите остаться без обеда! (Сервирует еду прямо на голом столе, без тарелок.) Кушать подано! (Насвистывает песню про щенка.) Как всегда. Стараешься тут для нее, а она не идет, еда уже вся остыла… Ладно, пусть на себя пеняет. Сходила бы к врачу, с ума сойдешь от этого кашля. Вдруг поможет. (Кричит.) Элин!.. Вы вообще есть будете?… Как хотите! Что за наплевательское отношение. (Вдруг понимает, что он сделал, сгребает еду обратно на сковороду, вытирает стол, снова наводит порядок.) С меня хватит, больше я никого звать не намерен. (Кричит.) Элин! Ты что, не слышишь? Мне надо позвонить Гугге и попросить его оставить для нас спиртное в конторе, чтобы оно не стояло посреди площади… а вечером я заберу его. Георг небось все возится с мотоциклом, а Давид только к ночи проголодается. (Кричит.) Элин!

ГЕОРГ выходит из гаража.

(Улыбаясь.) Вот ты где. Вы что, есть сегодня не собираетесь?

ГЕОРГ внимательно разглядывает МАРТИНА.

Я вам поесть приготовил. Не слышали, как я вас звал? (Начинает нервно перемывать посуду, двигать туда-сюда сковороду на плите. Открывает дверцу в погреб с углем.) Ладно, плевать… Ты не мог бы спуститься за углем? Что? Ясно. Надо тебе немного заправиться, прежде чем ехать в город. Ты мог бы хоть что-то ответить… Я думал, мы раз в жизни пообедаем вместе, только мы — ты и я, Давид и Элин… А где Давид? (Раздраженно.) Опять на чердаке торчит? (Молчание.) А ты, значит, все возишься со своим мотоциклом? (Молчание.) В чем дело? Чем я перед тобой провинился? Ты что, нездоров? Выглядишь неважно. Иди вымой руки и садись за стол. Надеюсь, это не любовный недуг? (Садится, закуривает.) Почему ты не пригласишь сюда свою девушку? Похоже, она у тебя славная… Как там насчет помолвки? Если хочешь, мы могли бы по этому случаю устроить вечеринку на Троицу… Печеный лосось и картошка с укропом, белое вино, ты ведь его так любишь — «Либфраумильх»… Господи, сто бед — один ответ… Мама ведь ее видела… Ты же понимаешь, мне бы тоже хотелось с ней встретиться. Или ты меня стыдишься? (Молчание.) Это ты брось. Ни к чему это. (Молчание.) Куда они запропастились? (Молчание.) Садись же, Георг… Я хотел бы поговорить с тобой о маме… Ты, наверное, не заметил, как она похудела за последний год… Она стала такой тощей, совсем ничего не ест… Я хотел попросить тебя… Ты не мог бы поговорить с ней об этом ужасном кашле?.. Тебе ведь ничего не стоит отвезти ее в понедельник на прием в лазарет?.. Ты же знаешь, как она боится всего, что связано с врачами. Нам надо помочь ей, надо заставить ее обследоваться… Она так страшно кашляет по ночам, будто вот-вот разорвется на части… Нам с тобой надо всерьез за нее взяться… а она говорит, будто у нее растяжение. (Показывает, поднимая левое плечо, словно крыло.) Только я в это ни секунды не верю. (Молчание.) В чем дело?.. Чего ты так на меня уставился? (Вытирает рот.) Может, у меня червяк по губе ползет или что-то еще? (Молчание.) Ладно, как знаешь. Значит, есть ты не хочешь? Слишком я добрый, вот в чем моя беда. Я ведь дерьмо последнее. Правда? Тогда катись отсюда. (Молчание.) Чего уставился? Катись отсюда, раз не умеешь вести себя по-человечески. (Смотрят друг на друга.) Я требую, чтобы ты… что-то сказал. Немедленно! Убирайся отсюда! Ладно, как знаешь — можешь стоять тут сколько влезет!

ЭЛИН (входит). Да здесь у вас просто газовая камера какая-то. Ты что-то хотел?

МАРТИН. Ничего я не хотел.

ЭЛИН. Мне показалось, ты меня звал.

ДАВИД быстро спускается по лестнице, вбегает.

МАРТИН. Когда-нибудь он себе шею свернет, ясно как божий день.

ДАВИД. Сколько времени? А? Сколько времени?

МАРТИН. Ну-ну, молодой человек, успокойтесь. Часы никуда не делись, висят на стене, как обычно.

ДАВИД (включает радио, звучит музыка). Черт! Опоздал, пропустил все на свете. Кто-нибудь слушал новости? Как там Чессман?

МАРТИН. Нет, оставь в покое радио. Лучше послушав музыку. Юсси исполняет «Благослови эту землю». (Продолжает напевать мелодию в одиночестве.)

ДАВИД. Что говорят про Чессмана?

МАРТИН (подкручивает громкость). Ну разве не прелестно? (Подпевает.)

ЭЛИН (выключает). Только не так громко.

ДАВИД. Что с Чессманом?

МАРТИН. Они его вздернули.

ДАВИД. Неправда, они не повесить его собираются. Они должны умертвить его цианистым газом. Его заведут в зеленую камеру, привяжут к стальному стулу, а потом запрут дверь. Затем они подбросят в блюдо несколько шариков циания, и когда они лопнут, начнет выделяться ядовитый газ, а Чессман будет пытаться вдохнуть воздух и умрет только через четверть часа… Они не имеют права убивать людей таким образом… Даже если бы он и вправду это сделал, а он этого не делал, есть доказательстве… Почитайте его книгу «Сквозь чистилище», сами все поймете… стенографистка была почти слепой и…

ГЕОРГ. Заткнись наконец, а то захлебнешься.

МАРТИН. Тунемана могли бы казнить, но он оказался в Сетерской психушке. Вот кому мы платим налоги, пусть они ни в чем себе не отказывают. (Цыкает языком.)

ГЕОРГ. Он тоже там скоро окажется. Если не возьмет себя в руки, то попадет в ряды извращенцев.

ДАВИД (МАРТИНУ). Какой же ты пошлый. Что, обязательно надо цыкать?

МАРТИН. Обязательно.

ДАВИД. Есть что-то новое о Чессмане?

МАРТИН. У меня времени нет радио слушать.

ДАВИД. Я не голоден.

ЭЛИН. Поешь, у тебя ведь растущий организм.

ДАВИД. Я бы выпил чашечку кофе. Если можно.

МАРТИН. Конечно можно. Что ты спрашиваешь.

ДАВИД. Большое спасибо.

МАРТИН. Элин, может быть, ты немного поешь?.. У тебя опять боли?

ЭЛИН тянется, чтобы взять что-то с полки.

Помоги маме. Ты слишком много вяжешь.

ЭЛИН. Нет, просто у меня растяжение.

МАРТИН. Мальчики, неужели сложно помочь матери с бельем? По-вашему, она одна должна возиться в подвале?

ДАВИД. У нас ведь есть каток для белья.

МАРТИН. Не строй из себя дурака, кто-то ведь должен натягивать белье, пока она катает его.

ЭЛИН. Я не собиралась катать белье.

МАРТИН. В понедельник ты отправишься к доктору.

ЭЛИН. Он принимает по четвергам.

МАРТИН. Это не имеет значения, ты поедешь в город. Ты хрипишь и кашляешь всю весну. Пришло время съездить к доктору и разобраться, в чем дело. Это же ужас какой-то!

ЭЛИН. Ничего страшного. Просто у меня растяжение.

МАРТИН. Хватит ребячиться, Элин. В понедельник Георг отвезет тебя к доктору, и ты поправишься. Растяжение не может продолжаться несколько месяцев. Откуда тогда этот кашель? Давайте-ка садитесь за стол, пора обедать.

ЭЛИН. Зачем ты достал столько еды?

МАРТИН. Какая тебе разница? Раз я накрыл, значит, надо поесть. (Закуривает.)

ЭЛИН. Я буду только кофе.

МАРТИН. Что за черт! Я тут стараюсь, а вы…

ДАВИД (снова включает радио. ГЕОРГ выключает его.) Мама, мне что, даже радио послушать нельзя? Ведь я здесь последний день.

МАРТИН. О чем ты? Последний день? Куда это ты собрался?

ДАВИД. Мама, можно послушать радио?

ЭЛИН. Непременно надо делать это сейчас?

МАРТИН. Побудем в тишине и спокойствии хотя бы немного. Нам так редко выпадает возможность пообедать всем вместе, пока здесь нет официанток. (Насвистывает «В Гонолулу все одеты как зулусы».) А тебе идет эта футболка. Георг не отвечает. Сидит тут и молчит. Как там твои мотоцикл? Не собираешься продавать его? Выручишь кучу денег, ты ведь так аккуратно ездил. Элин, может быть, немного бекона?

ЭЛИН. Меня тошнит от одного его вида. Еда как будто сама лезет в горло. Неужели непременно надо курить за столом?

МАРТИН. Нет, нет, что ты. Я сейчас потушу.

Пауза.

Ну и каково это — чувствовать, что тебе шестнадцать лет?

ДАВИД. Что?.. Не знаю.

ЭЛИН. Хватит качаться на стуле.

МАРТИН. В то лето, когда мне стукнуло шестнадцать я начал ходить по морям, на учебном судне «Фалькен» Мы плавали в Киль и Роттердам, и…

ДАВИД. Здорово.

МАРТИН. Ничего подобного. Это был настоящий кошмар. Несколько раз мне казалось, что я умру, если… На корабле ты сам должен справляться со всеми проблемами. Тут нельзя просто снять трубку и вызвать врача или пожарных… Нет, если у тебя на фуражке якорь, будь добр, решай свои сложности сам. Если бы ты знал, что это было. Ты бы там и часа не продержался. Они бы тебя за борт выбросил, мой мальчик. Один парень упал с грот-мачты и сломал позвоночник. Я так сильно боялся, когда надо было лезть наверх, что пару раз в штаны наложил. Но в конце концов ко всему привыкаешь. Теперь и на нашей улице праздник. Чего он так уставился на меня?

ЭЛИН. Кто?

МАРТИН. Георг. Ты что, не видишь? Он таращится на меня так, будто я прокаженный… Скажи ему, чтоб оставил меня в покое.

ЭЛИН. Что случилось, Георг?

МАРТИН насвистывает «Ты отдала мне свои губки, но где ж твое сердечко».

Георг?

МАРТИН. Это продолжается весь день. Сначала он бросался на Давида, теперь моя очередь.

Пауза.

Пожалуй, надо убрать со стола, раз вы все равно ничего не будете…

МАРТИН убирает еду. Все смотрят на него. Его движения становятся неловкими, он гремит посудой, делает что-то не то, нервничает. Наконец по ошибке кладет на поднос очки и натыкается на стул, когда собирается унести его. Снова садится. Насвистывает песню про щенка. Смотрит на остальных. Внезапно приходит в бешенство, вскакивает и направляется к ГЕОРГУ, который стоит, прислонившись к мойке.

Убирайся в гараж! Хватит!

ГЕОРГ. Это точно.

МАРТИН. Вот-вот. Иди отсюда.

ГЕОРГ накрывает лицо МАРТИНА рукой и надавливает — так, что тому приходится, попятившись, дойти до противоположной стены. ГЕОРГ продолжает надавливать на лицо МАРТИНА, пока тот не садится на пол. Держит его рукой, не дает ему встав.

(В отчаянии смотрит на него униженным взглядом.) Ты что делаешь?.. Ах ты негодяй!

ГЕОРГ. Ты все понял, ты меня знаешь!

МАРТИН. Нет, я не знал, не знал, что ты такой…

ГЕОРГ. Правда, мама?

МАРТИН. Отпусти меня! Элин! Как ты позволяешь ему так со мной обращаться? Ты поднял руку на собственного отца!

ЭЛИН. Ты снова за свое?

МАРТИН. О чем ты? Что ты хочешь сказать? Я хочу встать!

ГЕОРГ. Ты снова напился!

МАРТИН. Неправда! Я не выпил ни капли за последние месяцы! Только молоко. Я даже к пиву не притрагивался! Дай мне встать, черт побери, иначе я за себя не ручаюсь!

ЭЛИН (спокойно). По тебе сразу все видно.

МАРТИН (кричит). Что видно?

ЭЛИН. Все.

МАРТИН. Я устал, я совершенно разбит, не спал несколько дней подряд… понимаешь?

ЭЛИН. Нет, Мартин, по тебе все заметно. Ты скрывать не умеешь.

МАРТИН. Говорю тебе, я не пил! Скажи ему, чтоб отпустил меня.

ГЕОРГ (хватает его за голову еще сильнее). Не дергайся.

МАРТИН. Ой! Ой! Ой! Что ты делаешь! Ой! Вы об этом еще пожалеете… Не сомневайтесь!

ГЕОРГ. На этот раз у тебя ничего не получится. Теперь ты не успеешь пропить все деньги!

МАРТИН. Это мои деньги! К тому же они и так кончились. Элин, посмотри на меня. Я ведь давал тебе священную клятву. Элин…

ЭЛИН (подходит к нему и обнюхивает, как животное. МАРТИН тоже ее обнюхивает). Как ты мог…

МАРТИН (со слезами в голосе). Можно мне встать?

ДАВИД. Отпусти его, пусть идет.

ЭЛИН. Ты ведь не переносишь спиртное.

МАРТИН. Переношу, не хуже всех остальных… Только мне почему-то в отличие от них пить нельзя. Если б мне позволяли выпить рюмашку, когда я того заслужил, то все было бы хорошо.

ЭЛИН. Когда ты пьешь, у тебя силы воли столько же, сколько у окурка под струей мочи.

МАРТИН. Это что еще за сравнения!

ГЕОРГ. Ты же не мужчина. (Хватает МАРТИНА за волосы.)

ЭЛИН. Правильно, Георг.

ГЕОРГ. Дай ключи.

МАРТИН. Какие еще ключи?

ГЕОРГ. Не притворяйся, ключи от винного погреба.

МАРТИН. От погреба? Тебе-то они зачем?

ГЕОРГ. Сам отдашь или силой забрать?

МАРТИН. Пошел ты к черту! Зачем они тебе?.. Это мой погреб… Ой! Ой! (Громко кричит.) Ой, больно же! Ой! (Плачет.)

ЭЛИН (подходит к окну и закрывает его). Соседям этого лучше не слышать.

ГЕОРГ (бьет МАРТИНА). В голове не укладывается, как можно так нагло врать нам прямо в лицо. (Трясет МАРИНА.) От тебя же перегаром воняет!.. Я тебя только таким и помню с самого детства! Домой никого не приведешь, сам никуда не съездишь — потому что ты вечно пьян. Все эти проклятые праздники, на каждое Рождество, на праздник солнцестояния, на Пасху… каждый раз ты напивался и все портил. Но теперь хватит, понял? Больше тебе здесь не место!

ЭЛИН. Не надо так сильно, Георг. Давай мне ключи, иди наверх и ложись.

МАРТИН. Нет, я сказал. Это мои ключи!

ЭЛИН. Отдай. Или отвезти тебя к врачу?

МАРТИН. Думаешь, я болен?

ЭЛИН. Да.

МАРТИН. Нет, я сказал, ни за что в жизни! Никаких ключей. Пусть он меня убьет, если рука поднимется. Я заявлю на тебя в полицию. Ты мне заплатишь за каждую ссадину… Ой!

ГЕОРГ. Мама, бери ключи.

ЭЛИН. Где они?

МАРТИН. Не прикасайтесь к моим ключам, слышали?! (Кричит.) Слышали, что я сказал?!

ГЕОРГ. Хватит орать! Открой окно, пусть все услышат, как ведет себя этот хозяин ресторана.

ЭЛИН. Как ты мог…

ГЕОРГ. Мама, плюнь ты на него… Давай ключи.

МАРТИН. Не смей меня трогать, не смей!

ГЕОРГ. Что стоишь, иди помоги мне.

ДАВИД. Что мне делать?

ГЕОРГ. Подержи его за ноги, пока мама достанет ключи.

ДАВИД. С какой стати? Пусть напивается до смерти.

МАРТИН. Иди в свою комнату!

ДАВИД. Почему вы не можете развестись?

ГЕОРГ. Плюнь ты на это. Лучше помоги мне.

ДАВИД. А что надо делать?

ГЕОРГ. Поди сюда и подержи его за ноги, пока мама достанет ключи. Справишься?

ДАВИД. Конечно.

ГЕОРГ. Посмотри на него.

ДАВИД. Папа, отдай им ключи.

ЭЛИН. Дай мне ключи, Мартин.

ГЕОРГ. Отдай ей ключи и иди на все четыре стороны.

МАРТИН. Я сказал, нет. Ни за что в жизни.

ГЕОРГ. Тогда иди сюда и помоги мне. Сделайте наконец хоть что-нибудь, черт побери!

ДАВИД. А почему ты сам не можешь его подержать, пока мама возьмет ключи?

ГЕОРГ. Хочешь, чтобы он ногой ее пнул? Хватит тут ногти грызть!

ДАВИД спрыгивает со стула, подходит, не понимает, что надо делать.

Держи его за ноги! Сядь на них!

ДАВИД. Отдай им ключи, и дело с концом. Все равно отберу!.

МАРТИН. Не трогай меня. Не трогай меня. Не трогай. Не будь таким, как твой брат.

ГЕОРГ. Что ты сказал? Сейчас ты у меня покричишь! Мама, бери ключи.

ЭЛИН. Мартин, прекрати… я больше не могу…

МАРТИН (в диком отчаянии). А я могу? Кто в этом виноват? Ты! Ты во всем виновата! Из-за тебя они себе позволяют все что угодно.

ЭЛИН. Господи…

МАРТИН. Господи?.. Да, все из-за тебя… Я убью тебя, как только ты до меня дотронешься. (Кричит.) Не прикасайтесь ко мне! Нет! Нет! Не смейте меня трогать! Боже мой, что это? Ой! Ой! Ой!

ЭЛИН и ДАВИД отбирают у МАРТИНА ключи и исполняют танцевальный номер, напевая «No, no they can’t take that away from me». ГЕОРГ и ДАВИД кружатся и изящно подбрасывают ЭЛИН посередине.

ГЕОРГ. А вот и ключики! Они у меня! Лежи смирно, болван набитый! Мама, ключи у меня! Отпусти его, пусть валяется…

МАРТИН, лежа на полу, хватает ЭЛИН за подол платья и разрывает его. ГЕОРГ пинает его ногой. МАРТИН кричит.

ЭЛИН. Хватит, Георг! Осторожно, ты поранишь его.

МАРТИН. У меня кровь течет! Кровь!

ГЕОРГ. Вставай, я сказал.

ДАВИДУ кажется, что это он лежит на полу, как Роберт Риан в фильме «Нокаут», и смотрит снизу вверх на ГЕОРГА, который повалил его, а теперь стоит и ждет, в шелковых брюках, с крепкими кулаками в боксерских перчатках. ГЕОРГ стоит, повернувшись спиной к публике. ДАВИД смотрит ему в глаза. Веревка ограждающая боксерский ринг. ГЕОРГ поворачивается. У него ярко выраженная эрекция.

ЭЛИН. Дай мне ключи, Георг.

ГЕОРГ. Пусть лучше будут у меня, мам.

ЭЛИН. Вставай, а то захлебнешься кровью.

МАРТИН (вытирает рот). Куда мне идти?.. Куда мне идти?.. Куда?..

ГЕОРГ. Иди и ляг в постель.

МАРТИН. Неужели мне никто не поможет?.. Неужели мне никто не поможет?.. Это ужасно. О господи…

ЭЛИН. Вставай.

МАРТИН. Вы об этом еще пожалеете. Вы все об этом еще пожалеете. Больше вы меня никогда не увидите.

ЭЛИН. По-моему, тебе стоит подняться наверх, лечь и успокоиться.

ГЕОРГ. По-моему, ты должен сдохнуть поскорее.

ДАВИД. А по-моему, ты должен снова стать хорошим. (Плачет.)

ЭЛИН. Давид…

Пауза.

Ты же видишь…

Пауза.

Теперь ты понял?

МАРТИН. Что я вам сделал?

ЭЛИН. Ты поломал его жизнь.

ГЕОРГ. Ха-ха!

ЭЛИН. Ты все поломал. Ты поломал жизнь мне и нашим детям.

Пауза.

Что с тобой, Давид?

ДАВИД. Ничего, оставьте меня в покое.

ЭЛИН. Не плачь…

ДАВИД. Я не плачу.

МАРТИН (с ненавистью смотрит на ЭЛИН). Спасибо тебе, Элин, за то, что тебе на все наплевать… Что ты с ним сделала! Посмотри на него!

ДАВИД. Неужели мне никто не поможет, неужели мне никто не поможет?

МАРТИН. Вот это мать!

ДАВИД. Что я наделал, что я наделал…

МАРТИН. Вот это мать!

ГЕОРГ. У него истерика.

ЭЛИН. А все из-за твоего вечного пьянства.

МАРТИН. Даже не пытайся, ты сама любишь выпить, как только… как только сюда приходят Эрик и Марианна, вы квасите тут по полночи, а я бегаю и прислуживаю вам. Не переживай, Давид. Больше ты меня не увидишь. Тебе ведь этого надо, да?

ЭЛИН. Да уж, хватит уже здесь валяться.

МАРТИН. Как ты могла! Я сказал: ноги моей здесь больше не будет! Слышишь меня, дрянь, больше ты меня не увидишь!

ГЕОРГ. Не смей так разговаривать с мамой.

МАРТИН. Тебя забыл спросить! Моя жена, как хочу так и разговариваю! Мы женаты двадцать пять лет… Не смей, не смей мне…

ЭЛИН. Вытри нос.

ДАВИД. В прошлый раз, когда у него была белая горячка…

МАРТИН. Что за гнусная клевета! Белая горячка! У меня? Горячка? Выбирай выражения!

ДАВИД. Прошлым летом, когда мама была в Стокгольме, а Георг уехал на сборы… мы остались с тобой вдвоем… И у тебя началась белая горячка.

МАРТИН. О чем ты говоришь? Ты хоть знаешь, что это такое? Белая горячка. Ну как она могла у меня быть? Я бы тогда не сидел здесь сейчас вместе с вами!

ДАВИД. Все было как в том фильме — «Завещание доктора Мабузе». Ночью ты сидел в стеклянной будке и разбирал чеки, квитанции, бухгалтерские книги, что-то долго считал, затем стал рвать бумагу и раскидывать ее вокруг, потом все смел на пол — такой страшный, лицо у тебя блестело, ты был словно бешеный…

МАРТИН (смотрит на него). Что ты несешь?

ДАВИД. Да, да. Утром ты разбудил меня и стал как-то странно разговаривать — ты не слышал, что я отвечал, — ты разбудил меня, и я помогал тебе охотиться за огромными пауками, которые ползали по стенам, прятались за занавесками и за зеркалом. Я убивал их, кидался в них книгами, спускал их в унитаз, но ты кричал, что они все еще живы, они снова выползут на свободу. Было весело… Ты очень смеялся всякий раз, когда я убивал паука… Потом мы сложили их в кучу на полу и стали пересчитывать и проверять, действительно ли они мертвы. Ты предложил сжечь их, но я сказал, что дым будет ядовитым, и ты со мной согласился. Поэтому мы просто закопали их в гостиной… Помнишь, они копошились у тебя под пижамой, и ты говорил, что пауки выползают у тебя изнутри, из маленького отверстия на бедре. Несколько часов подряд мы ловили пауков, двигали столы и диваны, пока не пришла Мона и не вызвала «скорую».

МАРТИН. Ложь — все до последнего слова! Ты придумываешь. Тебя ведь за вранье исключили из школы. Когда такое было?

ДАВИД. Разве это неправда, мама? Скажи же!

ЭЛИН. Наверное, правда.

МАРТИН. Ты со всем соглашаешься.

ДАВИД. А потом им пришлось положить тебя в психушку.

МАРТИН. Мне дали больничный! Из-за того, что я перенапрягся, мне надо было отдохнуть.

ДАВИД. Ну почему ты не можешь признать, что это правда?

ЭЛИН. Алкоголики никогда не признаются.

МАРТИН. А ты? Ты хотела, чтобы твой собственный муж находился среди этих подонков, ты сказала, что я алкоголик! Вот черт! (Встает.) Вот черт!

ДАВИД. Ты что, не помнишь, как мы с мамой каждую неделю навещали тебя в психбольнице?

МАРТИН. Помню, и что с того? Это самое малое, чего можно было желать! Что я теперь должен делать?

ДАВИД. Ты стал таким испуганным и послушным… Стоял наверху и ждал нас. Тебя было не узнать… Безумец, который с воплями волочился по всей квартире… словно злой дух… и трясся так, будто сейчас развалится на куски… Из глаз у тебя что-то сочилось, как у раненой косули… от тебя воняло чем-то кислым, поносом и сигаретами… А потом, когда мы уходили, ты стоял там наверху и махал, как ребенок… помнишь? «Не уходите, не оставляйте меня, заберите меня отсюда, мне так одиноко»… Мама сказала, что доктор считает: еще немного, и было бы поздно… ты бы умер… чтобы спасти, они положили в кислородную камеру… он сказал, что, если ты будешь продолжать пить, ты умрешь. А ты начинаешь все заново.

МАРТИН. Не начинаю… Почему вы мне не верите? Ой, он сломал мне челюсть. (Садится со стонами.) Где моя зажигалка?

ЭЛИН. Под столом. (Встает на четвереньки и поднимает ее.)

ДАВИД внимательно рассматривает ее тело, с интересом смотрит на ягодицы и ляжки, виднеющиеся под прозрачной черной комбинацией.

МАРТИН швыряет золотую зажигалку на пол.

(Снова встает на четвереньки и тянется за зажигалкой.) Что ты делаешь!

МАРТИН. Достанешь, не развалишься.

ГЕОРГ замечает, что ДАВИД с интересом смотрит на ЭЛИН.

Достанешь, не развалишься, говорю.

ГЕОРГ. Ты чего это?

ДАВИД. Я?

ГЕОРГ. Ты это брось!

ДАВИД. О чем ты?

ГЕОРГ. Чертов извращенец! Ты и рад, что он опять запил — теперь можно делать все что угодно. Бьюсь об заклад, что вы закончите в одном и том же местечке.

ДАВИД. Это в каком же?

ГЕОРГ. В дурдоме. Там вам и место. Мама, вставай.

ЭЛИН (дает МАРТИНУ зажигалку). Я подарила ее тебе, когда мы праздновали серебряную свадьбу.

ГЕОРГ. Надеюсь, вы понимаете, что у него бутылки по всему дому спрятаны?

МАРТИН. Когда я, по-твоему, мог их спрятать? Вы ведь с утра до вечера кружитесь тут, как мухи.

ЭЛИН. В подвале ничего нет. Наверху тоже.

ГЕОРГ. Зато этот этаж в его распоряжении.

МАРТИН. Xa-xa! Давайте, ищите, раз вам делать большего.

ГЕОРГ. Сиди спокойно, не рыпайся. (Начинает обыскивать кухню, открывает шкаф, ящики, печь и т. д.)

МАРТИН. Не будь ребенком! Взрослый парень, а занимаешься такими вещами. И ты туда же. Смех да и только.

ЭЛИН тоже ищет. ДАВИД осматривает люстру с подвесками.

Глазам своим не верю. У меня слов нет. Неужели это все наяву? Что вы ищете? Винтик потеряли?

ГЕОРГ (обыскивает холодильник, достает оттуда пакет с молоком, встряхивает его, пробует, направляется к МАРТИНУ, подносит пакет к его носу). А это что?

МАРТИН. Откуда мне знать?

ГЕОРГ. Это водка.

МАРТИН. В пакете из-под молока?

ЭЛИН нюхает.

ДАВИД. А я до последнего не верил, что…

ГЕОРГ. Горбатого могила исправит!

МАРТИН. Я не вру! Я дал священную клятву, что больше не буду пить, потому что… потому что… На вас мне наплевать! Но я поклялся перед Господом… Слышите? Я поклялся перед Господом Богом!

ЭЛИН. Ну вот и хорошо, уж он-то тебе поверит.

ГЕОРГ (выливает водку, обращается к ДАВИДУ). А ты в зеркале поищи.

ДАВИД (находит бутылку в помойном ведре, не обращает внимания на ГЕОРГА). А вот и еще одна. Что это?

МАРТИН (кричит). Я-то откуда знаю, черт побери?!

ГЕОРГ. Мама, иди наверх, надень юбку.

МАРТИН. Да ладно, пусть бегает полуголая.

ЭЛИН. И когда это ты стал религиозным?

МАРТИН. Сейчас!

ГЕОРГ. Я все обыскал.

МАРТИН. В заднице у меня поищи.

ГЕОРГ. Нет, спасибо, медаль за отвагу мне не нужна.

ЭЛИН. И ты все еще отрицаешь, что начал пить?

МАРТИН. Я отрицаю все. У вас нет никаких доказательств. Я больше с вами не разговариваю!

ДАВИД. А наверху смотреть будете?

МАРТИН. Пожалуйста.

Пауза.

Вам ведь наплевать на право на неприкосновенность.

ДАВИД. Может быть, лучше дать ему несколько сотен и посадить на автобус в город? Будет сидеть там в каком-нибудь пансионе и напиваться. Пусть кто-нибудь другой его подтирает.

ЭЛИН. Пойду надену юбку.

МАРТИН (с издевкой). Зачем это? Тебе-то скрывать нечего! Из твоей дырки для меня всегда лилась только кровь.

ЭЛИН. Давид, останешься здесь и будешь за ним присматривать.

МАРТИН. Давай-давай, делай из ребенка констебля.

ЭЛИН. Все, я больше не могу.

МАРТИН. Ну вот и хорошо.

ЭЛИН. Ну почему я раньше этого не сделала?..

МАРТИН. Что ты имеешь в виду?

ЭЛИН. Не могу больше.

ГЕОРГ. Я помогу тебе.

ДАВИД. Я тоже.

ЭЛИН. На этот раз все кончено, Мартин. (Уходит).

МАРТИН (шепчет, пока ЭЛИН идет к выходу). Элин, Элин… Нет… Не надо, Элин… не надо…

ГЕОРГ и ЭЛИН уходят. МАРТИН и ДАВИД остаются.

(Закрывает лицо руками.) Что вы наделали?.. Что вы наделали? (Всхлипывает.) Вы разрушили всю мою жизнь. (Безутешно рыдает.) Элин, это неправда! Не говори так… Я не пил… я не выпил ни капли… Почему ты мне не веришь? Ты не хочешь мне верить… Какая разница, что я делаю… Хоть ложись и помирай.

ДАВИД. Вот и помирай.

МАРТИН. Мне так больно, так больно…

ДАВИД. Да уж.

МАРТИН. Куда мне податься, куда мне идти, куда, куда, куда, куда, куда, куда, куда, куда, куда, я не знаю. ДАВИД. Не знаю.

МАРТИН. Помоги мне, помоги, помоги, Давид.

ДАВИД. Я знаю.

МАРТИН. Мне так больно, так больно, так больно.

ДАВИД. Да.

МАРТИН. Все это причиняет мне боль.

ДАВИД. Да.

МАРТИН. Боже мой, боже праведный… Когда ж это кончится?.. Ну когда, когда наконец это кончится? (В панике.) Элин, Элин, Элин, элин-элин-элин-элин-элин! Помоги мне! Что происходит?

ДАВИД. Успокойся…

МАРТИН. Помоги мне, я больше так не могу. Куда мне идти?

ДАВИД. Успокойся. Знаю, что это звучит глупо, но попробуй немножко успокоиться.

Пауза.

МАРТИН. Что?

ДАВИД. Попробуй успокоиться.

МАРТИН вздыхает.

Иди наверх и ложись, а я принесу тебе кофе.

МАРТИН. Что?

ДАВИД. Хочешь воды?

МАРТИН. Да, спасибо.

ДАВИД. Дать тебе таблетки от кашля?

МАРТИН. Что?

ДАВИД. Да так, ничего. (Наливает МАРТИНУ стакан воды.) Ты пролил. Ну как, получше?

МАРТИН. Нет, все так же.

Пауза.

Ты очень добр.

ДАВИД. Правда?

МАРТИН. Да, это так… Помню, когда ты был маленьким… ты никогда не хотел спать… я ходил с тобой целыми ночами, туда-сюда, туда-сюда… Помнишь?

ДАВИД. Может, поднимешься к себе, отдохнешь немного? Попробуй поспать часок, сразу станет лучше. А потом еще часок-другой.

МАРТИН (закуривает сигарету, бросает пачку ДАВИДУ). Бери.

ДАВИД. Спасибо. А потом пойдешь ляжешь?

МАРТИН. Да, да… вы так просто меня не оставите.

Слышатся громовые раскаты, сверкает молния, через несколько секунд грохочет гром.

Что толку?

Пауза.

Стоит мне к чему-нибудь прикоснуться, как все превращается в пепел. Почему? (Смотрит на свою руку.)

ДАВИД. Прими свои таблетки и ляг.

МАРТИН. Я все равно не засну.

ДАВИД. Иди к себе и не ругайся с ними.

МАРТИН. Больше я не издам ни звука. Я уже все сказал. (Встает, проверяет, все ли при нем: таблетки, сигареты, зажигалка, и т. д.)

ДАВИД. Папа…

МАРТИН. Что?

ДАВИД. Можно мне вечером посмотреть датский канал? Сегодня показывают финал шестидневного пробега на велодроме.

МАРТИН. Что это?

ДАВИД. Начнется не раньше начала одиннадцатого и до упора, это финал… Я убавлю звук… Можно?

МАРТИН. Мне все равно, спроси у мамы.

ДАВИД. А ты что скажешь?

МАРТИН. Я разрешаю… Ты ведь все равно наверху будешь.

ДАВИД. А теперь иди ложись.

МАРТИН уходит, топает по ступенькам, наверху хлопает дверь, спустя некоторое время сверху доносятся ругань и крики, шум, слышно, как наверху двое расходятся в разные стороны. Тишина.

ДАВИД занимается своими делами. Берет себе еще несколько сигарет. Смотрится в зеркало и т. п. Включает катушечный магнитофон, ставит бобину, слушает запись собственного голоса и голоса матери. На пленке ему лет пять-шесть, он собирается петь и т. д. Они играют и разговаривают друг с другом.

Это же мамин голос… разве она не размагнитилась? (Слушает голоса — грустные, неприветливые, счастливые — другое место, другое время.) Ее нить тянется сквозь мою грудь… Исправить! Исправить! Исправить!

ЭЛИН (спускается в кухню. На ней другая юбка, в складочку). С кем ты разговаривал?

ДАВИД. Он спит?

ЭЛИН. Лежит наверху с открытыми глазами.

ДАВИД. Бутылок больше не нашли? (Молчание.) Вот, значит, как.

ЭЛИН. Куда ты?

ДАВИД. Почему ты спрашиваешь?

ЭЛИН. Ты ведь никуда не уходишь?

ДАВИД. Я как раз хотел прокатиться на велосипеде.

ЭЛИН. Он что, уже вернулся?

Молчание.

ДАВИД. Я туда не собирался. Ты что-то хотела? (Вкрадчивый шелест дождя проникает в комнату.)

ЭЛИН. Дождь пошел.

За окном смеркается.

ДАВИД. Ты слышала, как недавно ударил гром?

ЭЛИН. Нет. (Закрывает окно.) Уже так поздно?

ДАВИД. Почему ты не подложила снотворное ему в кофе? Как они отнесутся к тому, что он снова начал пить?

ЭЛИН. Кто?

ДАВИД. Официантки.

ЭЛИН. Жду, когда они подадут заявления об уходе.

ДАВИД. Я слушал магнитофонную запись… Это мы с тобой там поем или ты с Георгом? Слышно какого-то ребенка.

ЭЛИН. Значит, это был ты.

Молчание.

ДАВИД. Невозможно здесь находиться.

ЭЛИН. Не уходи. Я хочу поговорить с тобой. Зачем & все время швыряешь велосипед в саду? Ну почему нельзя спокойно сойти и прислонить его к стене? В один прекрасный день ты кого-нибудь задавишь.

ДАВИД. Вы разведетесь?

ЭЛИН. Мы?

ДАВИД. Вы уже решили?

ЭЛИН. А с вами что тогда будет?

ДАВИД. Все было так хорошо… Он был таким добрым последние несколько месяцев.

ЭЛИН стонет, словно от боли.

Мама, тебе больно?

ЭЛИН. Ну вот, эта рука больше не поднимается.

ДАВИД. Можно я налью кока-колы? (Берет бутылку.) Пойду в свою комнату, отдохну немного, пока он не проснулся.

ЭЛИН. Я хотела поговорить с тобой. Сядь.

ДАВИД. Так-так, и о чем же? (Откупоривает бутылку.) Надоело мне собирать крышки. На кой черт они мне нужны? Что ты хотела? Сначала он собирался поговорить со мной, теперь ты. У меня времени нет. Давай говори скорей! (Стоит спиной к стене, разбегается и взбирается ногами по стене, опираясь руками о противоположную стену. Тело висит между стенами.) Смотри, мам! Смотри! Вот это да! Не может быть!

ЭЛИН. Осторожно, не ушибись.

ДАВИД. Ты что, не видишь? (Отпивает из бутылки.) Я могу перекувырнуться и встать на руки! Ты знаешь, что в школе я быстрее всех бегал стометровку? За десять целых девять десятых.

ЭЛИН. Это сколько?

ДАВИД (спрыгивает). Этого вполне достаточно, мам. (Прыгает в ее сторону и бьет кулаками по воздуху.)

ЭЛИН вдруг гладит его по голове, проводит по волосам.

Ой! Больно!

ЭЛИН. Больно? Не может быть.

ДАВИД. Правда! Ты же знаешь, что у меня на голове очень нежная кожа. Ты же помнишь, когда я сменил прическу, я не знал куда деваться… Куда идти. Нет, конечно, не помнишь. Вы не разведетесь? Правда? Отвечай, я хочу знать.

ЭЛИН. Не знаю.

Пауза.

Не волнуйся.

ДАВИД. Ну-ну.

Пауза.

Вообще-то это жестоко. Если ты не знаешь, то кто будет знать? Он был таким же до моего рождения?

ЭЛИН. Он так не пил.

ДАВИД. Мне не нравится отрывать крылья у бабочек. Но мне не хочется быть бабочкой, у которой оторвут крылья. Субъект в этом предложении отсутствует.

ЭЛИН. О чем ты?

ДАВИД. Да, о чем это я? А?

ЭЛИН. Почему ты сегодня такой странный?

ДАВИД. Я не странный. Просто меня здесь нет. И никогда не было. Не хочу быть похожим на него.

ЭЛИН. Ты становишься неотличимым от своего отца.

ДАВИД. Да, точно. Ты ведь туда хотела меня послать. С таким же успехом я мог бы быть Кэрилом Чессманом. Мог бы сидеть в камере смертников номер двадцать четыре пятьдесят пять и ждать, пока за мной придут, уведут в газовую камеру и свяжут… Ты бы стояла снаружи и смотрела в замочную скважину, как шарики цианида катаются по миске с серной кислотой и разрываются, а я сижу и пытаюсь дышать до тех пор, пока в камере не остается никакого воздуха, только хлор, который проникает в мои легкие — так, что меня тошнит, я сползаю по стулу. Газ выветрился, теперь ты можешь войти и расстегнуть кожаные ремни. Ты, должно быть, глупа.

ЭЛИН. Да, наверное, я ведь верила ему всякий раз, когда он обещал бросить пить.

ДАВИД. Я тоже. Что может заставить вас развестись?

ЭЛИН. Ты действительно хочешь знать?

ДАВИД. Да нет, зачем это мне. Не факт, что от этого будет лучше.

ЭЛИН. Он погибнет.

ДАВИД. А ты?

ЭЛИН. Ведь он твой отец.

ДАВИД. Я и говорю. Его пьянство как-то повлияет на дела, это плохо для нашей гостиницы?

ЭЛИН. Он так сказал?

ДАВИД. Нет, об этом он ничего не говорил, но он сказал, что не пьет.

ЭЛИН. Ты же знаешь, какой он добрый, он удивительный человек, когда не пьет.

ДАВИД. Удивительный?

ЭЛИН. Он совершенно другой. Не верю, что это один и тот же мужчина.

ДАВИД. Значит, из-за этого вы не разводитесь?

ЭЛИН. Поэтому я никогда не могла его бросить. Иначе ушла бы давным-давно… Мы жили вместе ради вас, ради тебя и Георга.

ДАВИД (после длинной паузы). Мама, я так благодарен тебе! Скучать нам не приходилось! Или он напивался в дым и пытался сброситься с крыши, или ты валялась в прихожей с бешеным пульсом, когда мы приходили из школы…

ЭЛИН. Я хотела его напугать. Хотела, чтоб он почувствовал, каково мне.

ДАВИД. Ну все, гроза кончилась, теперь я могу уйти.

ЭЛИН. Поэтому для тебя лучше держаться подальше от этого дома.

ДАВИД. В каком смысле? Что ты там напридумывала? А?

ЭЛИН. Но ты же сам говорил, что не…

ДАВИД. Плевать, что я говорил! О чем ты?

ЭЛИН. Мне кажется, тебе не стоит вращаться в этих кругах.

ДАВИД. Ах вот оно что! Значит, последние шестнадцать лет все было нормально, а теперь вдруг не стоит. Я не верю тебе, не пытайся меня убедить, здесь что-то другое. Эта стриженая скотина тебя уговаривает отправит меня подальше. Ведь он у нас все тут решает. Ты боишься его!

ЭЛИН. Я не собиралась тебя никуда отправлять.

ДАВИД. Неправда, я все понял.

ЭЛИН. Завтра мы с тобой едем в город, в школу моряков.

ДАВИД. Что? Куда, ты сказала?

ЭЛИН. Будем записываться в школу моряков. Я поеду с тобой.

ДАВИД. Что ты говоришь? Куда ты со мной поедешь?

ЭЛИН. Запишем тебя, достанем лоцию и паспорт, ты пройдешь обследование.

ДАВИД. Какое обследование?

ЭЛИН. Тебя посмотрит бортовой врач. Это не страшно.

ДАВИД. Нет! Ты не посмеешь! Я не хочу! Сама иди в моряки! Слышала, что я сказал?

ЭЛИН. Не кричи.

ДАВИД. Почему это?

ЭЛИН. Папу разбудишь.

ДАВИД. Нет, не может быть.

ЭЛИН. Это все для того, чтобы ты не общался с этими… не знаю, как тебе объяснить. Вернер и его друзья на тебя плохо влияют.

ДАВИД. Поэтому ты и решила отправить меня в море вместе со всякими мужиками? Это же бред! Ты понимаешь, что говоришь?

ЭЛИН. Это ради твоей собственной пользы… Так будет лучше для тебя…

ДАВИД. И ты в это веришь?

ЭЛИН. Да.

ДАВИД. Хоть на том спасибо, иначе это было бы совсем отвратительно.

ЭЛИН. Ты повзрослеешь… побудешь среди людей, они многому научат тебя, в жизни это пригодится.

ДАВИД. Нет.

ЭЛИН. А потом, если не понравится, ты сможешь заняться чем-то другим… По-моему, год, проведенный в море, тебе не повредит. Вместо того чтобы болтаться здесь и морочить самому себе голову… Ты ведь ничего не хочешь! Ни учиться, ни помогать по дому. Пора уже остепениться.

ДАВИД. Зато ты у нас остепенилась. По праздникам я стою здесь весь вечер и мою посуду. Разве я не помогаю? Мне просто не хочется ничего делать, когда Георг мне указывает. Ты больше заботишься об официантках, чем обо мне… Из кожи вон лезешь, лишь бы их удержать…

ЭЛИН. …Ты не виноват в том, что стал таким.

ДАВИД. Таким же, как папа? Ты хочешь меня отправить туда же, только ничего не получится, ты меня даже в автобус не запихнешь, придется полицию вызывать! Я никуда не поеду! Никуда!

ЭЛИН. Чего ты от меня хочешь? Я боюсь за тебя. Ложись сегодня пораньше и постарайся заснуть — завтра мы выезжаем семичасовым автобусом.

ДАВИД. Нет, сегодня вечером я буду смотреть финал шестидневного пробега по телику… Я не собираюсь ложиться. Папа мне разрешил, я его спрашивал.

ЭЛИН. Мы должны быть там в восемь, как только они откроются. Ты наденешь чистую рубашку.

ДАВИД. Ненавижу тебя.

Молчание.

Ненавижу. Господи, как я тебя ненавижу.

ЭЛИН. Постарайся успокоиться.

ДАВИД. Ненавижу тебя. И чем спокойнее я становлюсь, тем сильнее я тебя ненавижу.

ЭЛИН. Вот как.

ДАВИД. Почему ты не отвечаешь?

ЭЛИН. Я и так это знаю.

ДАВИД. Что же ты тогда сидишь и пялишься на меня. Ты что, не веришь? Черт, не могу тебя даже видеть.

ЭЛИН. Ну что ж, тут ничего не поделаешь.

ДАВИД. Это точно… Ты не знаешь, на что я способен. Знаешь?

ЭЛИН. Нет. Что я должна знать?

ДАВИД. Заткнись. У тебя ничего не получится! Не смей ко мне прикасаться! Я понял, что надо делать… Лучше не суйся, сука старая… Если ты до меня дотронешься, я здесь все разнесу! Это я тебе нужен. А не ты мне. Ты мне не нужна. Не хочу тебя больше видеть. Ты мне противна. Надеюсь, ты скоро помрешь, и мне не придется больше смотреть на тебя. Похотливая сука, у тебя между ног воняет, как у свиньи! (Закрывается руками.) Не бей меня!

ЭЛИН. Я и не думала тебя бить.

ДАВИД. Только попробуй! Ты что, не веришь, что я дам сдачи? Если будешь совать мне чистую рубашку, я тебя убью! Давай отсюда! Иди, иди! Поваляйся с этим прогнившим подонком, он ведь твой муж… Исчезни, чтоб я тебя больше не видел! Хватит. Уйди… Прошу тебя. Больше ты меня не увидишь. Ясно? Да?

ДАВИД идет следом за ЭЛИН и прислушивается. Дверь закрывается. Он несколько раз бьется о стенку, пока не чувствует боли. Разрывает в клочья свою футболку, бросает в печь сборник Экелёфа, но тотчас спохватывается. Книга наполовину сгорела. Читает ее. Подходит к кассе столовой, берет оттуда стопку купюр и бросает в огонь.

ЗАНАВЕС.

Акт третий

(16.45–21.30)

Спальня ЭЛИН и МАРТИНА. МАРТИН спит на своей кровати, на нем халат и брюки, он наполовину закрыт одеялом.

ЭЛИН сидит на стуле и курит. На комоде и на стене рядом с ним развешаны фотографии: помолвка ЭЛИН и МАРТИНА, пикник, снимки с друзьями и родственниками, свадьба, фотографии сыновей. Солнечные лучи падают на снимок с маленьким мальчиком это ДАВИД. Лучи задерживаются на этом снимке, становятся ярче.

Голуби.

Внезапно храп прерывается, МАРТИН вздрагивает, словно голуби его разбудили, открывает глаза и обводит взглядом комнату, видит ЭЛИН. Нащупывает сигареты, закуривает и курит некоторое время в тишине. Смотрит в потолок, с сигареты падает пепел и сыплются искры, он стряхивает их лихорадочными движениями. Молча садится в кровати, ищет тапочки; не глядя на ЭЛИН, встает и идет в туалет, возвращается. Садится на кровати.

МАРТИН (наконец поднимает глаза и желчно смотрит на ЭЛИН). Ну что, теперь ты довольна? (Длинная пауза.) Да?

ЭЛИН. Почему я должна быть довольна?

МАРТИН. Ты что, не понимаешь? Нет, нет…

Пауза.

Ты ничего не понимаешь. Ты считаешь, я должен сидеть весь день взаперти, или можно все-таки спуститься на кухню?.. Мне ведь надо позвонить Лене.

ЭЛИН. Зачем это?

МАРТИН. Тебе какая разница?

ЭЛИН. Зачем ты будешь звонить Лене?

МАРТИН. Тебя это не касается.

ЭЛИН. Будешь рассказывать, какая я плохая?

МАРТИН. Она и так знает. Нет, не буду. (Пристально смотрит на нее.) У меня нет никакого желания звонить своим братьям и сестрам и жаловаться на жизнь. Не думаю, что стоит посвящать ее во все наши дрязги. Собственно говоря, поговорить мне решительно не с кем…

ЭЛИН. Ну ты же понимаешь… Ты сам виноват.

МАРТИН. Что, сказать зачем? (Грубо.) Я звоню ей чтобы на коленях выпрашивать деньги, если тебе угодно знать. Я должен выплатить долг, кровь из носа. Иначе нам конец. Тогда уже все нипочем. Понимаешь ты это? (Нагибается, увидев что-то на полу, ковыряет пальцем.) Божья коровка. (Чуть не упав.) Чего ты меня караулишь, тебе что, нечем больше заняться? У тебя ведь всегда столько дел. (Хриплым голосом.) Иди, иди, а то я никогда так не встану. Можешь не беспокоиться. Ты ведь все у меня забрал. Я теперь ничего не стою. Когда корабль начинает тонуть, крысы его покидают, черт побери… Так ведь, кажется говорят? Теперь я вам нужен как рыбе зонтик.

ЭЛИН. О чем ты говоришь?

МАРТИН. О тебе. Ты не видела моих таблеток?

ЭЛИН. В этот раз я тебе почти что поверила.

МАРТИН. Да, я тоже. Что говоришь?

ЭЛИН. Тебе не стыдно?

МАРТИН. Чего?

ЭЛИН. Тебе не стыдно, Мартин?

МАРТИН. Стыдно? Нет, ни капли! Чего мне стыдиться? Нечего! Я пашу девятнадцать часов в сутки. Бегаю и вкалываю с утра до вечера с тех пор, как закончил ходить в детский сад. Какого черта я должен стыдиться? Я всегда жил по совести… Мои связки напряжены, как стальные тросы, они натянуты до предела, они скоро лопнут… Заприте меня! Просто заприте меня, и все будет путем… но стыдиться мне нечего! Это вам должно быть стыдно, потому что из-за вас я не могу быть нормальным человеком… Вам не стыдно?

ЭЛИН. Не кричи.

МАРТИН. Я буду кричать в своем собственном доме столько, сколько захочу! Собачья жизнь. Ты никогда не позволяла мне побыть рядом, работа и нервотрепка — вот и вся моя жизнь… Ничего странного, что я стал таким… безнадежным, если тебе так угодно. Неужели ты не понимаешь, как мне одиноко… нет? Может, мне этим летом снова пойти работать на Травемюндский корабль? Тогда ты сможешь отдохнуть от меня пару месяцев, там хотя бы есть настоящие бабы. Ну что, согласна? Я пойду на эту работу, а ты сможешь спокойно предаваться вязанию и разгадыванию кроссвордов. Может быть, Мона сюда переедет? И будет спать на моей кровати?

ЭЛИН. Ты ведь все равно приходишь домой, причем всегда пьяный.

МАРТИН. Если это и так, то только потому, что тебе все равно, пьяный я или трезвый. Я пил, потому что иначе я бы вообще не добрался до дома! Вы не понимаете, что моя жизнь — это ад!

ЭЛИН. Но лучше-то от этого не становится.

МАРТИН. А вот и нет, черт побери! Тогда я хотя бы забываю о твоей черствости! Ты всегда такая была. С самого первого дня… черствая, холодная, бесчеловечная. Что есть, то есть.

ЭЛИН. Ты пил и до того, как мы поженились.

МАРТИН. Неправда. Не пытайся ничего доказать! Я не алкоголик. Я выпиваю глоток-другой, когда чувствую в этом потребность — не больше.

ЭЛИН. Нет, Мартин. Ты такой же, как те мужики из пившунки в столовой третьего класса… Один в один. Только эти мужики — честные люди… и они за себя платят. А в остальном ты такой же.

МАРТИН. Значит, вот что ты обо мне думаешь. Прекрасно.

ЭЛИН. А что мне еще остается? Ты ничем не лучше Оскара, Мясника, Портняжки и Петера, а может, даже и хуже. У них-то больше нет семей, им некого мучить… Как у тебя только язык поворачивается врать мне, что ты не пьешь, когда в руке у тебя бутылка? Иди уж сразу в третий класс и нажрись там хорошенечко, как все остальные… Что за удовольствие прятать бутылку в помойном ведре под раковиной или за бухгалтерскими книгами в кабинете, а потом делать вид, будто ты вовсе и не думаешь о том, как побыстрее нажраться?.. Ты же через труп готов перейти, лишь бы выпить… Зачем ты себя обманываешь? Объясни.

МАРТИН. Да, я последнее дерьмо.

ЭЛИН. Что?

МАРТИН. А что мне еще сказать?

ЭЛИН. Ну почему я вышла замуж за такого жалкого труса?

МАРТИН. Давай, давай.

ЭЛИН. Я видела, что ты странный… но если б я знала что ты такой пьяница, я бы никогда за тебя не вышла.

МАРТИН. Что за бред. Я пью не больше, чем остальные.

ЭЛИН. Ты скоро сойдешь с ума.

МАРТИН. Хватит. Прекрати.

ЭЛИН. Единственное, что у меня осталось, — это хрустальная люстра и украшения, остальное исчезло в твоей ненасытной глотке… Мечты и надежды, все, что я любила… Тебе наплевать, что говорят врачи. Выбора нет: либо ты бросишь пить, либо умрешь…

МАРТИН. Выбрать не всегда просто.

ЭЛИН. Понимаю. Но объясни мне, что за радость…

МАРТИН. Нет, я не могу это объяснить.

ЭЛИН. Когда выпьешь, ты становишься жутким. Таким странным и непонятным.

МАРТИН. Да… странным. И непонятным.

ЭЛИН. Ты становишься гадким.

Пауза.

Георг был несчастным с самого детства… И Давиду приходилось несладко с тех пор, как только он появился свет… Ты такой добрый и милый, когда не пьешь. А теперь мне хочется только проглотить весь пузырек со снотворным одним махом и больше никогда не просыпаться… Почему?.. Ну почему? Что я такого сделала?..

ЭЛИН устала, она курит, положив одну руку на подлокотник, а другой прикрывая лицо, по которому текут слезы. Она не хочет, чтобы МАРТИН это видел.

МАРТИН. Элин… Элин… Не говори так. Не плачь… (Плачет.) Пожалуйста…

ЭЛИН (перестает плакать). Я не плачу. У меня уже не осталось слез.

МАРТИН. Элин… любимая, не говори так.

ЭЛИН. Я не желаю здесь оставаться.

МАРТИН. Ну что ты… Успокойся…

ЭЛИН. Не могу больше слышать это вранье…

МАРТИН. Не плачь… Все будет хорошо… Нам надо помочь друг другу.

ЭЛИН. Можешь напиваться сколько душе угодно. Меня это больше не трогает.

МАРТИН. Посмотри на меня. Я не пил! (Вскакивает.) Я трезв как стекло!

ЭЛИН. Да что ты!

МАРТИН. Я могу дойти до той стенки даже не пошатнувшись. Смотри! (Идет, спотыкается.)

ЭЛИН (смеется). Да тебя так шатает, что ты и до ада не дойдешь.

МАРТИН. Почему ты со мной так разговариваешь? Что с тобой? Что ты задумала?

ЭЛИН. Завтра я собираю вещи и еду к Эрику с Марианной, а потом иду к адвокату…

МАРТИН. Это еще что такое? Почему? Я не выпил ни капли с тех пор, как… да-да, с самого Рождества… Я не отрицаю, до этого я пил, просто потому, что мне надо было расслабиться… Но теперь это не так… Если хочешь, я буду пить антабус… я сделаю все что угодно… Элин, посмотри на меня!

ЭЛИН. Бесполезно.

МАРТИН. Элин, посмотри на меня! Ты сама не понимаешь, что говоришь! Я не могу без тебя жить! А что будет с Давидом? Ты нужна нам.

ЭЛИН. Давид поедет со мной.

МАРТИН. Как? Давид?

ЭЛИН. К Эрику и Марианне.

МАРТИН. Ты хочешь забрать у меня ребенка?.. Ни за что в жизни… Кто тебе дал… кто сказал… Кто тебя подговорил?

ЭЛИН. Никто…

МАРТИН. Ты хочешь разрушить все, что у нас есть? Да, ты этого хочешь?

ЭЛИН. Сядь, пожалуйста.

МАРТИН. Нет, не сяду! Это Георг! Это он! Он всем меня ненавидел… Почему же ты ничего не видишь? По чему не замечаешь, сколько хорошего я сделал?..

ЭЛИН. Сейчас это уже неважно.

МАРТИН. Я ведь о себе никогда не думал. Вкалывал целыми днями на этой проклятой кухне… А ты все это время лишь презирала меня.

ЭЛИН. Это неправда.

МАРТИН. Если ты уйдешь, я не смогу дальше жить.

ЭЛИН. Сможешь.

МАРТИН. Зачем ты так говоришь! Ты ведь дочь пастора… Ты дала клятву собственному отцу, стоя перед алтарем. Ты пообещала ему и Господу Богу, что будешь любить меня в радости и в горе…

ЭЛИН. На тебе был другой костюм.

МАРТИН. Ты помнишь? Помнишь, как это было?

ЭЛИН. А ты помнишь те клятвы, что ты давал мне?

МАРТИН. Мы сейчас не обо мне говорим! Посмотри на ту свадебную фотографию на комоде! Посмотри на нее! Это мы с тобой! Мы с тобой в церкви, видишь, стоим ред алтарем… Я держу тебя за руку, я так счастлив. (Разражается рыданиями.) Впервые в жизни, ведь мы только что поклялись перед Богом и перед людьми, что будет любить друг друга и жить вместе… пока смерть нас не разлучит. (Плачет.) Ты не имеешь права так говорить… Я не могу.

ЭЛИН. Смоги.

МАРТИН. Ты не можешь простить меня?

ЭЛИН. Нет.

МАРТИН. Бог простит.

ЭЛИН. Это его профессия.

МАРТИН. Неправда! Вспомни, как хорошо нам было вместе… сколько радости… Элин, что же мне делать? Я согласен на все… ты же знаешь… Ради тебя я готов на все что угодно… больше ни грамма!.. Думаешь, я буду пить, если ты уйдешь?..

ДАВИД. Что случилось? Вы чего это?

МАРТИН. Это ужасно.

ДАВИД. Что?

ЭЛИН. Ничего, мальчик мой, иди в свою комнату. Посиди там, мой милый.

МАРТИН. Мама хочет уйти от меня… она хочет развестись… Она говорит, что завтра уедет к Эрику с Марианной… и тебя заберет с собой.

ЭЛИН. Правда? А Георга?

МАРТИН. Дай мне последний шанс… всего лишь несколько дней… подожди хоть немного.

ДАВИД. Мы будем там жить?

МАРТИН. Элин, прошу тебя… пожалуйста. (Падает перед ней на колени.)

ЭЛИН. Что ты делаешь?

ДАВИД. Вставай.

МАРТИН. Элин…

ЭЛИН отводит его руки.

ДАВИД. Вставай, говорю.

МАРТИН. Я повешусь…

ДАВИД. О господи.

МАРТИН. Скажи, что ты не уйдешь.

ДАВИД. Да, да, да, да.

МАРТИН. Все будет хорошо… правда… я знаю, я тебе обещаю…

ДАВИД. Что обещаешь?

МАРТИН. Я больше не буду пить, я знаю, что это плохо…

ЭЛИН. Я больше не верю ни одному твоему слову.

МАРТИН. В понедельник я пойду к Линдгрену и попрошу его выписать мне антабус. Ты знаешь, тогда я не смогу пить.

ЭЛИН. Ты не будешь его принимать.

МАРТИН. Буду, я хочу, я сам этого хочу, правда… Ты ведь знаешь, я могу умереть, если буду пить после антабуса. Если ты уйдешь, у меня ничего не останется, понимаешь? Что я буду делать?

ЭЛИН. Успокойся.

МАРТИН. Нет, не могу, только после того, как ты скажешь, что передумала… Не уходи!

ЭЛИН. Нет.

МАРТИН. Что?

ЭЛИН. Только при том условии, что в понедельник мы пойдем к Линдгрену, он выпишет тебе антабус, и ты будешь принимать его каждое утро. Как только ты перестанешь его принимать, я уйду навсегда.

МАРТИН. Что?

ЭЛИН. В таком случае я останусь и посмотрю, как пойдут дела.

МАРТИН. Правда? Ты серьезно? Боже мой, я тебя боюсь. Подойди. (ДАВИДУ.) Иди отсюда, ты что здесь забыл? Иди в свою комнату!

ДАВИД. Ты что, передумал? Решил не вешаться на флагштоке? Подождешь национального праздника?

МАРТИН. Марш в свою комнату, я сказал! Дела, что тебе говорят. Оставь нас в покое.

ЭЛИН. Иди, Давид. Все в порядке.

ДАВИД выходит в коридор, направляется в свою комнату. МАРТИН крепко держит ЭЛИН за руку. Быстро и грубо тащит ее через коридор в комнату, свет гаснет, дверь закрывается. Свет тотчас снова включается. ДАВИД сломя голову бежит по коридору, быстро распахивает двери одну за другой и снова захлопывает их. Он что-то ищет, но не может найти, очень спешит. Все это одинаковые комнаты для постояльцев. Стучит в комнату ГЕОРГА, там прохладно, красиво и свежо, вся обстановка разных оттенков серого цвета.

ДАВИД. Можно мне тут немного побыть? Что ты играешь?

ГЕОРГ. Ничего.

ДАВИД. Ты читал в «Down Beat» о том, что Джерри Маллиген и Пол Дезмонд записали пластинку… вместе с Джо Беньямином и Дэвидом Бейли… на студии «Верве».

ГЕОРГ. Она называется «Вёрве».

ДАВИД. Ну «Вёрве»… Хочу купить такую пластинку. Они ведь и «Line for Lyons» тоже сделали. Как думаешь, он употребляет наркотики?

ГЕОРГ. Кто, Маллиген?

ДАВИД. Наверняка.

ГЕОРГ. Да они все там употребляют.

ДАВИД. Я и говорю. Кроме Стена Кентона… Он вряд (Смотрит на фотографию Лестера Янга с автографом.) Ну почему Лестер Янг такой удивительный?

ГЕОРГ. Потому что он лучший.

ДАВИД. Я не так много его слышал… Вчера я записал Дачу Класа Дальгрена про джаз из Америки.

ГЕОРГ. Правда?

ДАВИД. Пришлось стереть программу Карл-Эрика Линдгрена. Места под конец почти не осталось.

ГЕОРГ. Ну и как, было что-нибудь интересное?

ДАВИД. Ага. Арт Блеки, «Jazz Messengers», Дональд Бирд, миньон Майлза Дэвиса, «Walking» с Лаки Томпсоном — ты его видел…

ГЕОРГ. Да, много раз.

ДАВИД. В Копенгагене?

ГЕОРГ. Да.

ДАВИД. Он там живет.

ГЕОРГ. Да, знаю.

ДАВИД. А Тони Скотта тоже видел? Его ведь Тони Скотт зовут? Как он играет?

ГЕОРГ. Ничего особенного…

ДАВИД. А тебе кто нравится?

ГЕОРГ. Какая разница? Стен Хассельгорд очень хорош.

ДАВИД. Еще бы.

ГЕОРГ. Бадди Ди Франко? Но точно не Тони Скотт.

ДАВИД. А еще кто? Кого ты обычно слушаешь?

ГЕОРГ. Да много кого.

ДАВИД. А мне знаешь кто нравится?

ГЕОРГ. Знаю. Фате Наварро, Ред Норво, Чарли Паркер, Клифорд Браун, Макс Роуч. Все мои пластинки, да?

ДАВИД. Ну да, хотя в последнее время мне больно нравится Чет Бейкер. Ты слышал «Made in Mexico» с Руссом Фриманом?

ГЕОРГ. Нет, а что в ней особенного?

ДАВИД. Я знаю наизусть каждую ноту. Каждую ноту на каждой пластинке.

ГЕОРГ. Долго он не протянет.

ДАВИД. Почему это?

ГЕОРГ. Он наркоман.

ДАВИД. Ну и что. Лассе Гуллин тоже. Знаешь его?

ГЕОРГ. И Чарли Паркер.

ДАВИД. Да, знаю. Что он говорил?

ГЕОРГ. А что он должен был сказать?

ДАВИД. В смысле — что он такого сделал?

ГЕОРГ. Он играл словно дьявол, а потом жрал… Никогда не видел, чтобы кто-нибудь столько жрал…

ДАВИД (смеется). У нас в гимназии был один парень, который воровал пластинки. Ну ты знаешь: покупаешь одну, а три прячешь под рубашкой.

ГЕОРГ. Так. Ты тоже за ним повторяешь?

ДАВИД. Бывает.

ГЕОРГ. Теперь я понимаю, откуда у тебя берутся пластинки.

ДАВИД. Да я украл-то всего на какую-то пару сотен. Можно мне немного подуть? На старом саксофоне? На том, что серебряный.

ГЕОРГ. Там нет трубки, он сломанный.

ДАВИД. Ничего страшного, я чуть-чуть.

ГЕОРГ. Хорошо.

ДАВИД (накидывает ремень). Вот это да. Я думал, он тяжелый. А он совсем легкий. Я знаю, как надо играть.

ГЕОРГ. Правда?

ДАВИД. Конечно, я знаю все кнопки.

ГЕОРГ. Что будем играть?

ДАВИД. Что? Мы с тобой? Вместе? Шутишь!

ГЕОРГ. Да нет. Что сыграем?

ДАВИД. Ты и я? Серьезно?

ГЕОРГ. Что, трусишь?

ДАВИД. Нет, погоди немного.

ГЕОРГ. Ты не знаешь ни одной композиции?

ДАВИД (выдувает несколько нот). Конечно, знаю, любую могу сыграть. Давай «Line for Lyons»?

ГЕОРГ. Ты ее знаешь? Давай!

ДАВИД. Ты отбиваешь такт. Я за Чета Бейкера. А ты за Джерри Маллигена.

ГЕОРГ. Играй за кого угодно… Готов?

ДАВИД. Погоди, мне надо приноровиться. (Выдувает разные ноты.) Он чистый. О’кей.

ГЕОРГ отбивает такт. Начинает играть.

(Фальшивит.) Ой!

ГЕОРГ. Ты начинаешь на счет четыре.

ДАВИД. О’кей. Еще раз.

ГЕОРГ начинает заново, подает знак.

Они исполняют «Line for Lyons». ГЕОРГ играет партию Маллигена, ДАВИД импровизирует на втором плане, затем вступает с партией Чета Бейкера, исполняет ее досконально.

Отлично, да?

ГЕОРГ. В конце ты слишком долго тянул ноты.

ДАВИД. Ты думаешь? Да, знаю.

ГЕОРГ. Немного странно, мелодия теряется.

ДАВИД. Да… наверное, ты прав. Сыграем еще одну? «My Funny Valentine»?

ГЕОРГ. Нет, хватит. Потом как-нибудь.

ДАВИД. Это когда? Нельзя ли «потом» перенести на потом?

ГЕОРГ. Сразу видно, что ты играл на нем раньше.

ДАВИД. Да, знаешь…

ГЕОРГ. Не понимаю, зачем ты врешь?

ДАВИД. Наверное, как-то раз было дело.

ГЕОРГ. Наверное… гм. Он был весь мокрый, когда я пришел домой.

ДАВИД. Но я его тщательно вытер. Ты ведь больше на нем не играешь.

ГЕОРГ. Сначала надо было спросить.

ДАВИД. Ты сердишься?

ГЕОРГ. Просто мне кажется, это настоящее свинство.

ДАВИД. Ты прав.

ГЕОРГ. Ты мог по крайней мере спросить.

ДАВИД. В следующий раз так и сделаю. Обязательно. Обещаю тебе. Почему ты не выкидываешь всякие старые вещи? Зачем тебе старый саксофон?

ГЕОРГ. Я хочу сохранить их.

ДАВИД. Для чего?

ГЕОРГ. Для своих детей.

ДАВИД. Вот как. (Становится грустным.) Ты сегодня поедешь в город?

ГЕОРГ. He знаю. А что?

ДАВИД. Просто спрашиваю.

ГЕОРГ. Посмотрим. А ты что будешь делать? В кино пойдешь?

ДАВИД. Я экономлю.

ГЕОРГ. Сходи, если хочешь.

ДАВИД (отбивает такт ногой). Нет, не сегодня. Там идет Эстер Вильямс. Не хочу, чтобы ты… чтобы ты сегодня вечером уезжал.

ГЕОРГ. Почему?

ДАВИД. Мало ли что.

ГЕОРГ. Ничего страшного не случится.

ДАВИД. А ключи у кого?

ГЕОРГ. У мамы.

ДАВИД. Пойду вниз, сыграю в бильярд. Не хочешь со мной?

ГЕОРГ. Нет, у меня времени нет.

ДАВИД. Тогда я пошел. Пока!

МАРТИН (один в кухне. Осторожно крадется. Берет высокий табурет со ступеньками, залезает на него и открывает один из больших сервировочных шкафов, полных разных стаканов. Их так много, что они едва не падают на него. Ищет — один из стаканов доверху налит водкой). И куда я его поставил?.. Куда он запропастился? Разве не здесь он стоял, на самом верху? Да вот же он… в глубине… так, осторожнее… черт побери… (Голуби.) А ну заткнитесь!.. Как бы не опрокинуть… Да, вот он… Ну вот и прекрасно… О… Надо поторопиться! (Выпивает полстакана. Осматривается по сторонам.) Нет, никого. Не стоит так много пить за раз… Где мой зубной эликсир? (Шепотом.) Не надо выпивать все за раз, не стоит… А что я с остатками буду делать? Не ставить же обратно, она сразу заметит. Может быть, вылить? Нет, нельзя. Тихо! Кто-то идет. Нет, это просто Георг… он не успеет спуститься. Надо успокоиться. Допью-ка я все, какая разница, и дело с концом. А потом хватит, сделаю кофе и наверх. Надо прополоскать рот эликсиром… Собачья жизнь. (Дребезжащий звук.) Ой, опять больно. Не надо было пить залпом, но когда еще меня оставят в покое. (Допивает стакан.) Они ничего не заметят… Это полный бред, от меня совершенно не пахнет. Который час? (Смотрит на часы.) Как бы не упасть. Надо убрать табуретку. Еще шести нет… Господи, до того как она ляжет спать, еще несколько часов… Что я хотел сделать? Надо сварить ей кофе. И вымыть стакан — я еще не мыл его? Не стоит ничего от нее прятать. Вымою его поставлю обратно и уберу табуретку. (Спускается с табуретки.) О, как хорошо, то что надо. (Моет стакан, вытирает его, забывает поставить на место, закрывает дверцы спускается, убирает табурет.) Теперь ставим воду. (Насвистывает.) Надо быть осторожнее. (Видит стакан. Приходится начинать заново.) Вот дерьмо, куда я дел бутылку?.. Нет, все, сегодня больше не пью… да где же она? Куда я ее спрятал? Я спускался в подвал. Здесь есть куча мест, куда ее можно спрятать. Господи, да куда ж я ее запихнул? А может, я ее уже доставал? Погодите, погодите, а что там у нас в чулане? Точно! (Заходит в чулан, открывает пылесос, запускает в него руку и достает полную бутылку джина из пылесборника.) А вот это вы упустили! Вы еще не знаете, с кем имеете дело… Джин, моча собачья!.. Ох, не надо мне больше пить. Тем более что джин я не люблю. Не стоит… Поставлю ее обратно. Какие же идиоты, думали меня обмануть, ан нет, не на того напали… Я больше не хочу… А что если совсем быстро? Надо поторопиться. Нет. Мне нужно еще чуть-чуть. Но я больше не хочу, ни капли. (Пьет.) Теперь хватит. Так, закрываем. Убираем. Запираем. Вот и вода закипела. Ты куда?

ДАВИД. Тебя это не касается.

МАРТИН. Что ты сказал?

ДАВИД. Что, плохо слышишь?

МАРТИН. Конечно. Ты разве не знал? Во время Второй мировой у меня в правом ухе лопнула барабанная перепонка. Я спрашиваю, ты куда?

ДАВИД. Где мама?

МАРТИН. Мама, мама, мама! Не ходи к ней, не надо беспокоить. Пусть отдохнет.

ДАВИД. А ты что здесь делаешь?

МАРТИН. Разве не видишь? Варю для нее кофе. Откуда только взялся такой бессовестный!

ДАВИД. Я с тобой не разговариваю.

МАРТИН. Нет уж, останься, изволь, я хочу поговорить с тобой!

ДАВИД. До чего ж мерзко видеть взрослого человека, который стоит на коленях и что-то выклянчивает.

МАРТИН. Что ты сказал?.. Останься, я хочу с тобой поговорить.

ДАВИД (по дороге в бильярдную). Заткнись, не то я тебе член отрежу и в бутылку вместо пробки воткну.

МАРТИН. Что? Хочешь в бильярд поиграть?

ДАВИД. Нет, не хочу. Иди наверх и пососи сиськи.

МАРТИН. Вот идиот.

ДАВИД в бильярдной. Берет кий, снимает покрывало, складывает из шаров треугольник, толкает их туда-сюда, протирает кий мелом, идет на кухню. МАРТИН ушел наверх; пока его нет, ДАВИД украдкой берет несколько сигарет и возвращается в бильярдную. Он изображает сценки из фильма «Отныне и вовек», одновременно исполняя по меньшей мере три роли: он вернулся в казарму, играет в бильярд, один человек спрашивает, почему он не хочет побоксировать.

Другие подначивают его, перемещают шары и т. п., мешают ему играть, подходя сзади. Он отходит и ставит кий в сторону, кто-то бьет его. Он выходит из образа Монтгомери Клифта, исчезая в дверях, и снова появляется в роли Берта Ланкастера. В руке у него бутылка пива, он с ледяным выражением лица приближается к своим врагам, с молниеносной скоростью бьет бутылкой по бильярдному столу, пиво брызжет в разные стороны, наступает на кого-то, приставляя разбитое горлышко к животу противника, толкает его и в конце концов крепко втыкает в стул, стоящий возле стены. Внезапно приходит в себя, в смятении озирается по сторонам, силы иссякли.

ДАВИД. Черт, разбилась. Зачем я это сделал? (Берет веник с совком, подметает осколки, уходит и выкидывает их, возвращается.) Все, хватит играть. Надо выигрывать. (Подходит к пивной кассе и зачерпывает горсть мелочи, кладет ее в музыкальный автомат, выбирает десяток шлягеров.) Здесь все равно одна дрянь. Ну почему не я решаю, какую музыку мы будем крутить? (Музыка: Фрэнк Синатра, «You Make Me Feel so Young». Кричит.) You make me feel so bad! You make me feel so old and sad! Пойду наверх, сверну шеи голубям. На что им жизнь? (Захлопывает за собой дверь.)

ЭЛИН (на кухне). Не хлопай дверями. Поможешь мне с кроликами?

ДАВИД наливает себе стакан молока.

Мог бы хоть посуду помыть за собой. Скоро есть будем. Ты голоден? Это ты завел автомат? Постой… Если не будешь слушать, выключи. Что за транжирство! Тогда я сама это сделаю.

ДАВИД (передразнивает ЭЛИН, пока ее нет, достает из ящика ножи. Заходит в столовую). Не хлопай дверями. Мог бы хоть посуду помыть за собой. Скоро есть будем. Ты голоден? Это ты завел автомат? Постой! (Выходит и столовой. Громко говорит.) Посмотрим, что ты скажешь, когда они поволокут меня в газовую камеру.

ЭЛИН. Что?

ДАВИД. Что?

ЭЛИН. Хочу немного убраться.

ДАВИД. Хочу немного убраться.

ЭЛИН. Почему на тебе эта старая кофта?

ДАВИД. Почему на тебе эта старая кофта?

ЭЛИН. Как тебе та книга, что мы подарили? Ты ведь ее хотел? Давид…

ДАВИД. Как тебе та книга, что мы подарили? Ты ведь ее хотел? Давид…

ЭЛИН. Прекрати, пожалуйста.

ДАВИД. Прекрати, пожалуйста.

ЭЛИН. Давид, мальчик мой…

ДАВИД. Давид, мальчик мой…

ЭЛИН. Что с тобой?

ДАВИД. Что с тобой?

ЭЛИН. Ты можешь сказать?

ДАВИД. Ты можешь сказать?

ЭЛИН. Что я тебе сделала?

ДАВИД. Что я тебе сделала?

ЭЛИН. Ах так, ну ладно.

ДАВИД. Ах так, ну ладно.

ЭЛИН. Помоги мне, пожалуйста, накрыть на стол. Принеси тарелки.

ДАВИД. Помоги мне, пожалуйста, накрыть на стол. Принеси тарелки.

ЭЛИН. Как ты себя чувствуешь?

ДАВИД. Как ты себя чувствуешь?

ЭЛИН. Неважно. С каждым днем все хуже и хуже.

ДАВИД. Неважно. С каждым днем все хуже и хуже.

ЭЛИН. Что за манера!

ДАВИД. Что за манера!

ЭЛИН. Тогда я сама накрою.

ДАВИД. Тогда я сама накрою.

ЭЛИН. Если б я только могла куда-то отсюда уйти.

ДАВИД. Если б я только могла куда-то отсюда уйти.

ЭЛИН. Неужели тебе нечем больше заняться?

ДАВИД. Неужели тебе нечем больше заняться?

ЭЛИН. Мне-то есть чем.

ДАВИД. Мне-то есть чем.

ЭЛИН. Вот и займись, Давид.

ДАВИД. Вот и займись, Давид.

ЭЛИН. Прекрати, я сказала.

ДАВИД. Прекрати, я сказала.

ЭЛИН. Что с тобой происходит?

ДАВИД. Что с тобой происходит?

ЭЛИН. Я боюсь.

ДАВИД. Я боюсь.

ЭЛИН. Правда? Чего ты боишься?

ДАВИД. Правда? Чего ты боишься?

ЭЛИН. Я боюсь, что… Боже, какой ты еще ребенок.

ДАВИД. Я боюсь, что… Боже, какой ты еще ребенок.

ЭЛИН. Да, да, да, да… сам все поймешь, когда постареешь.

ДАВИД. Да, да, да, да… сам все поймешь, когда постареешь.

ЭЛИН. Можешь повторять сколько влезет, пока не надоест.

ДАВИД. Можешь повторять сколько влезет, пока не надоест.

ЭЛИН расставляет тарелки, ставит вариться картошку, закуривает, берет газету, разгадывает кроссворд. Молчание.

ЭЛИН. Где Мартин?

ДАВИД. Где Мартин? (Молчание.)

ЭЛИН. Ты так хорошо разгадываешь кроссворды…

ДАВИД. Ты так хорошо разгадываешь кроссворды…

ЭЛИН. Что это такое: слово из пяти букв?

ДАВИД. Дрянь? (Молчание.) Я сказал дрянь. Шлюха тоже подходит.

ЭЛИН. Что ты несешь?

ДАВИД. Шлюха.

ЭЛИН. Ты знаешь, кто это?

ДАВИД. Знаю. У меня эти взмыленные шлюхи каждый день перед глазами.

ЭЛИН встает. ДАВИД тоже встает.

Не тронь меня. Если ты ко мне прикоснешься, я дам сдачи. Я не шучу. Мне плевать, что ты моя мать. Я ударю тебя.

ЭЛИН идет за хлебом, достает нож, начинает резать.

Я не поеду завтра в Мальмё. Сама иди в моряки. У тебя неплохо получится. Что молчишь? Не поняла, что ли?

Пауза.

Ты меня не заставишь. Слышала, что я сказал? Мама, я не хочу!

МАРТИН входит в столовую. Почти не заметно, что он пьян. Он пришел с улицы.

МАРТИН. Элин, ну что же ты все стоишь у плиты? Давай лучше я. (Берет у нее нож.) Я ходил за сигаретами. Какой прекрасный вечер. О чем болтаете? До чего ж тупой нож, только масло им резать. (Точит лезвие точильным камнем с рукояткой.) Ну и ну, Георг тоже с нами обедает? Вижу его машину. Так о чем вы тут болтали?

ЭЛИН. Да так, ни о чем.

ДАВИД открывает окно. На часах почти семь. На улице прохладный и тихий майский вечер.

ДАВИД. Какой свежий воздух.

МАРТИН. Элин, а может быть, пойдем прогуляемся, как раньше?.. Как в прежние времена.

ЭЛИН. Куда? Что-то не хочется.

МАРТИН. Ну что ты. Разве не скучно сидеть так без дела весь вечер?.. Может, по радио что-нибудь интересное? А что это у тебя за газета? Вот бы по радио передавали какой-нибудь увлекательный детектив… Помнишь «Случай Грегори», Давид?

ДАВИД. Нет.

МАРТИН. Конечно помнишь! Ты так испугался, что ночью пришел спать ко мне в кровать. Наверняка помнишь! Что там в газетах? Чушь всякая. Ты не мерзнешь? Давид, поди наверх, принеси маме кофту.

ЭЛИН. Нет, я больше не мерзну.

МАРТИН. Ты продрогла. Где та кофта, что моя мать связала тебе на прошлое Рождество? Почему ты ее не носишь? Она такая красивая. Ты ведь именно такую хотела, как у меня, правда, Элин? Поди наверх и принеси маме кофту, будь так любезен. Элин, ты не на сквозняке сидишь?

ЭЛИН. Нет, все в порядке.

МАРТИН. Точно? Давид, закрой, пожалуйста, окно. Что-то мне не по себе. Слышишь, что я говорю?

ЭЛИН. Пусть будет открыто. На улице так хорошо.

МАРТИН. Думаешь? Тогда ладно. Ты слишком много куришь.

ЭЛИН. Люблю курить.

МАРТИН (долго откашливается, смотреть на него противно). Еще бы, но, возможно, отсюда и кашель. Утром ты первым делом закуриваешь сигарету. (Зевает.) Вот я никогда глубоко не затягиваюсь. Все из-за этой жары. Когда-нибудь твои голуби угомонятся? (Выглядывает в окно.) Ишь ты какой — я его прежде не видел.

МАРТИН подманивает голубя к себе, подражает голубиному воркованию, разговаривает с ним. ЭЛИН и ДАВИД переглядываются.

Он понимает каждое слово. Гули-гули-гули-гули, иди сюда, моя птичка. Ну вот, улетел. На улице всего четырнадцать градусов. (Стучит по термометру.) Помнишь, как мама говорила, когда ты был маленьким? Ты никак не мог взять в толк, что градусники бывают разных видов, и мама говорила: «Нет, этот термометр не суют в детскую попу, этот суют в задницу самой природе». Никогда не забуду, как однажды, когда мы жили в Кевлинге… Помнишь, Элин, мы жили возле самой скотобойни? А ты, Давид, был совсем еще маленьким…

ДАВИД. Как же, как же, помню.

МАРТИН. Ты серьезно?.. Как-то утром они привезли телят — ну вы понимаете. Мама стояла у окна и мыла посуду. Посмотрев на улицу, она увидела грузовик с телятами, которых собирались выгрузить и погнать на убой… И тут один из них вырвался и побежал. Мужики ринулись за ним. И тут наша мама раскрывает окно и кричит во все горло: «Нет, не туда, ах ты глупый теленок! Только не туда!» Все просто опешили. Они уставились на нее, думая, что за чокнутая тетка… Помнишь, Элин? Вот дело было. Я помню, как умер Густав Пятый. Было воскресенье, у тебя началось страшное нагноение в челюсти, ты весь день лежал и кричал. А мы никак не могли помочь, только делали тебе спиртовые ванночки… Мне так хотелось послушать трансляцию с похорон и Свена Йерринга.

ДАВИД. Зато я помню, как прошлым летом к нам явились двое из налоговой инспекции, чтобы проверить квитанции, необходимые для инвентаризации, или что-то вроде того. А ты всю неделю был так безбожно пьян, просто в стельку, и в документах был полный бардак.

МАРТИН. Зачем ты это вспомнил?

ДАВИД. Да так, не знаю. Они пришли и постучали: а вот и мы, мы из налоговой, договорились с хозяином о встрече на это время. А мама сказала: «Секундочку. Проходите, пожалуйста. Сейчас я его позову». Она ведь знала, что ты валяешься наверху в дым пьяный.

МАРТИН. Оставь меня в покое, черт бы тебя побрал! Тебя это касается.

ДАВИД. Тогда мама пошла в кабинет, взяла все документы, какие были, положила их в папку, а потом вошла в столовую и с улыбкой двинулась прямо к ним: «Вот документы». И тут она якобы случайно споткнулась, папка вылетела из рук, все бумаги рассыпались по полу, ну и ну… Те двое пообещали вернуться через несколько дней, когда она приведет документы в порядок. Ловко придумано, а?

МАРТИН. Что тут сказать.

ДАВИД. Тебе-то точно сказать нечего.

ЭЛИН. Будь добр, сходи наверх, позови Георга, садимся за стол.

ДАВИД. Мама, я просто хотел сказать, что я восхищаюсь тобой.

МАРТИН. А мной ты когда-нибудь восхищался?

ДАВИД. Тобой? Нет.

МАРТИН. Понимаю. (Встает, вид у него удрученный.)

ЭЛИН стоит рядом. Неожиданно целует МАРТИНА.

Ты что?

ЭЛИН. Ничего.

МАРТИН. Ты поцеловала меня.

ЭЛИН. Правда?

МАРТИН (спустя некоторое время). Неужели вы не понимаете — вы и мама, мама и вы — это самое прекрасное, что есть в моей жизни… (Обнимает ее.) Постой. Я так… Нам надо помочь друг другу… Что я буду без вас делать?.. Давид, малыш… мальчик мой… (Небольшая пауза.)

ЭЛИН. Иди.

МАРТИН. Что? Кто?

ЭЛИН. Вон там косуля обдирает кусты с жасмином.

ДАВИД. Иди прогони ее.

ГЕОРГ (спускается по лестнице, на нем парадный костюм, галстук и шляпа). Что у нас на обед?

МАРТИН. Смотрите, кто к нам пожаловал! Без слез не взглянешь. На похороны, что ли, собрался? Я всегда знал, что ты у нас щеголь. Сегодня на обед то, что осталось от вчерашнего свадебного ужина. До чего ж некультурные люди, он думал, что прищелкнет меня, как клопа. (Щелкает указательным пальцем о большой.) Но я ответил ему как обычно: «Лошади на конюшне, мой господин».

ЭЛИН. Он собирался на танцы с Моной.

МАРТИН. Значит, он был здорово пьян.

ДАВИД. Он хватал ее за сиськи.

ЭЛИН. Этого лосося нам и на завтра хватит. Ты Лене звонил?

МАРТИН. Когда я, по-твоему, мог успеть?

ДАВИД. Какой Лене?

ЭЛИН. Георг, береги пиджак.

МАРТИН. Твоей тетке. Потом позвоню.

ЭЛИН. Поешь, пожалуйста, Давид. Ты ничего не ешь.

ДАВИД. Я не голоден.

МАРТИН. Ты видела, какие у него мускулы? И в кого это?

ДАВИД. В маму.

МАРТИН. Помнишь, что сказал доктор, который принимал роды? Давид, ты слышал, что он сказал, когда увидел тебя?

ДАВИД. Нет, конечно, черт побери. Как я мог слышать, у меня же в ушах вода была.

МАРТИН. Знаешь, что он сказал, когда ты появился на свет? Ну, говорит, это парень непростой. Либо Гитлером будет, либо Черчиллем. Так и сказал, правда, Элин?

ЭЛИН. Ага… Выпей своего молока.

ДАВИД. Что за бред ты несешь.

МАРТИН. Кто? Я?

ДАВИД. Ты, ты.

МАРТИН. Почему это?

ДАВИД. Вот уж не знаю.

МАРТИН. Выйди из-за стола, раз не нравится.

ЭЛИН. Хватит ругаться.

МАРТИН. Я не ругаюсь, это Давид. Скажи ему. Мне надо похудеть килограмм на десять.

ЭЛИН. Надеюсь, не за счет того, что ты будешь меньше есть? Ты вечером вернешься?

ГЕОРГ. Посмотрим.

ЭЛИН. Что вы будете делать? Пойдете на танцы?

ГЕОРГ. Да, в Академическом обществе.

ЭЛИН. Наверное, это так здорово пойти куда-нибудь потанцевать.

ГЕОРГ. Пошли со мной. Иди надень что-нибудь.

ЭЛИН. Да нет, что ты.

ДАВИД тянется через стол к матери, хватает разделочный нож, подносит к ее лицу, глубоко вонзает лезвие в щеку и ведет вниз к шее. Кровь сочится из раны, капает на стол и на платье. Он встает, подходит к раковине, моет руки и нож, потом возвращается к столу и кладет нож обратно.

(Смотрит на кровь, сползает на пол. В следующую минуту оживает, словно бы ничего не случилось.) Наверное, это так здорово пойти куда-нибудь потанцевать. Сто лет не ходила на танцы.

ГЕОРГ. Пошли со мной. Иди надень что-нибудь.

ЭЛИН. Да нет, что ты. С чего вдруг я пойду танцевать.

МАРТИН. Ты танцевала всего пару недель назад, когда Валлис женился. И была очень довольна.

ЭЛИН. Правда?

МАРТИН. Конечно. Тебя стошнило на клумбу, дочка Валлиса сказала: «И сюда! Сюда тоже!» И стала показывать на другие цветы. Она думала, ты их так поливаешь.

ЭЛИН. Давид, может, все-таки съешь что-нибудь?

ДАВИД. Нет, спасибо.

МАРТИН. Ты ведь обожаешь лосося.

ДАВИД. Нет, я люблю палтуса с белым соусом.

МАРТИН. Палтуса с белым соусом мы едим только на поминках. Уже уходишь? Вечером вернешься?

ГЕОРГ. Тебе какая разница?

МАРТИН. Да я так, просто спросил. Совсем не обязательно давать кругаля на двух колесах каждый вечер, когда едешь домой. Ты, конечно же, ждешь, что на Рождество тебе подарят водительские права.

ГЕОРГ. Не твое дело, чего я жду. (Уходит.)

МАРТИН. Ушел, значит. Ну что, покурим? Ты что будешь делать? Я мог бы помыть посуду… Не хочешь пойти наверх, отдохнуть? Ты сегодня такая усталая. И совсем бледная. Я помою посуду и позвоню Лене, а потом поднимусь к тебе. Иди отдохни. День скоро кончится. Попробую найти какую-нибудь хорошую книгу. И приду к тебе. Слышишь — иди отдохни.

ЭЛИН. Что-то у меня сил нет.

МАРТИН. Вот я и говорю.

ЭЛИН. А если Лена откажет?

МАРТИН. Нет, только не это.

ЭЛИН. Но если все-таки откажет, что будем делать?

МАРТИН. Не знаю.

ДАВИД. А может, скажешь им, что деньги сожрала собака? Ты ж говорил инспектору из налоговой, что она сожрала квитанции… Ах да, собака-то умерла.

МАРТИН. Какая еще собака?

ДАВИД. Наверное, в роли собаки был ты.

ЭЛИН. Давид, не вмешивайся.

ДАВИД. В таком случае, извини. Только больше не приходи ко мне по ночам и не жалуйся, когда он будет бить тебя. Пеняй на себя.

ЭЛИН. Кто меня будет бить?

МАРТИН. До чего ж ты бессовестный. Совсем стыд потерял. (Встает.) Все, с меня хватит.

ЭЛИН (тоже встает). Ты сказал Улле, чтоб она ощипала уток?

МАРТИН. Уток? Да нет, я сам их вчера ощипал. Она говорит, что не переносит этого запаха… Хорошо, что ты вспомнила, что надо замариновать их… Пожалуй, займусь этим сейчас. Вот черт. Элин, сейчас же потуши сигарету, иди наверх и ложись, я скоро приду, дорогая.

ЭЛИН. Хорошо, так я и сделаю. Надо приготовить рубашку Давиду. Не забудь про Лену.

МАРТИН (вздыхает). Ладно.

ЭЛИН. Обещай мне.

МАРТИН. Да, конечно.

ЭЛИН. Давид, зайди потом ко мне перед сном попрощаться. Обязательно. Больше сегодня никуда не бегай. (Кашляя, уходит.)

МАРТИН. Ох, до чего ж нехороший кашель.

ДАВИД выключил радиолу. Возможно, он задремал. ЭЛИН сиди в ванне, зовет его. «Ты не мог бы подняться потереть мне спину?» Он идет к ней и пр. Она просит потереть ей спину пониже он намыливает ее, трет, смывает. Смотрит на ее тело либо начинает ласкать ее, берет ее грудь и т. д., либо она без видимой причины вдруг приходит в бешенство, кричит: «Что ты здесь делаешь! Убирайся отсюда, мерзкая свинья!»

Что будешь делать?

ДАВИД. Новости посмотрю.

МАРТИН (смотрит на часы). Уже так поздно?

ДАВИД. Когда захочу, тогда и уйду.

МАРТИН. Не мог бы ты ненадолго остаться, надо по говорить.

ДАВИД. Поговорить с кем?

МАРТИН. Со мной, разумеется.

ДАВИД. Ты обещал мне, что вечером я смогу посмотреть шестидневный пробег, помнишь?

МАРТИН. Я обещал? Во сколько он начинается?

ДАВИД. Через несколько часов.

МАРТИН. Зачем ты меня спрашиваешь, все равно все делаешь по-своему.

ДАВИД. С каких это пор?

МАРТИН. Так было всегда. Сколько я тебя помню. Сядь, пожалуйста, давай поговорим… Наконец мы остались одни.

ДАВИД. О чем нам говорить?

МАРТИН. Да о чем угодно.

ДАВИД. Мне сказать нечего.

МАРТИН. Нет… нет… нет…

ДАВИД. Ты о чем?

МАРТИН. Нет… сам знаешь, нам было несладко…

ДАВИД. Нам было несладко, но тебе, похоже, приходилось лучше всех, просто слишком уж хорошо.

МАРТИН. Да, да, я знаю, что ты обо мне думаешь… Но мы с мамой все же держались вместе… Мы никогда не предавали друг друга. А это что-то да значит… С деньгами у нас всегда было не очень. И не только у нас, ты сам все поймешь, когда у тебя будет своя семья и дети, которых надо поставить на ноги… Во время войны, когда мы жили в Худдинге…

ДАВИД. У вас правда было так туго с деньгами, что тебе приходилось воровать свечи в ресторане, где ты работал? Чтобы обогреть свою спальню.

МАРТИН. Да, это правда. Но сейчас я вспомнил о другом. Ты знаешь, что до того, как ты родился, у мамы был выкидыш? Когда мы переехали на виллу в Худдинге, она начала развешивать новые занавески в гостиной. Наверное, она как-то не так потянулась — слишком резко, что ли — и дело с концом. Она была на четвертом месяце… Беременна девочкой… малютка могла быть твоей сестрой. Тебе бы хотелось иметь старшую сестру? Может быть, тогда все бы сложилось иначе.

ДАВИД. Только вряд ли бы ты изменился.

МАРТИН. Давид…

ДАВИД. Не могу привыкнуть к тому, что ты мой отец. Действительно так?

МАРТИН. Ну конечно, а как же. Почему ты спрашиваешь?

ДАВИД. Точно? А может быть, я похищенный ребенок Чарльза Линдберга?

МАРТИН. До чего же ты бесстыжий.

ДАВИД. До чего же ты противный.

МАРТИН. Давид!

ДАВИД. Что, папа?

МАРТИН. Я хочу, чтобы ты попытался… хотя бы попытался поверить мне… Ты даже не представляешь, как я люблю тебя. Я так хочу, чтобы у тебя все было хорошо… Ну почему ты не веришь… когда я говорю, что я сделаю все возможное, чтобы больше это не повторилось… не хочу, чтобы ты переживал из-за меня… Давайте снова попробуем быть одной семьей… Не уходи, Давид, послушай меня! За что ты меня так ненавидишь? Ведь я твой отец. Посмотри на меня!

ДАВИД. Я восхищаюсь тобой.

МАРТИН. Правда? Почему?

ДАВИД. Потому что каждое утро ты находишь в себе силы посмотреть в зеркало. Это достойно уважения. А теперь я пошел смотреть телевизор, и я хочу, чтобы меня оставили в покое. Ты слышал?

МАРТИН. Что? Нет, ты не понял.

ДАВИД. Что еще я должен понять?

МАРТИН. Мы с мамой любим друг друга. Ты видел как она поцеловала меня?

ДАВИД. Это только для того, чтобы понюхать, не пахнет ли от тебя водкой.

МАРТИН. Что? Однажды, когда я буду лежать в могиле, ты пожалеешь о своих словах, но будет уже поздно…

ДАВИД. Через минуту ты начнешь надо мной издеваться, а мне придется утирать литры слез. Я смогу! Я все смогу! (Уходит, хлопнув дверью.)

МАРТИН остается один, он в отчаянии, тяжко вздыхает, докуривает сигарету, встает, снимает пиджак, засучивает рукава рубашки, моет посуду. Затем берет большое блюдо, в котором замочены утки, ощипанные и потрошеные. Сливает оттуда воду, осматривается по сторонам, подходит к бильярдной, где включен телевизор, останавливается, прислушивается. Потом идет к лестнице и наконец возвращается в кухню. Достает из утки маленькую бутылку водки, быстро отпивает, полощет рот и горло своим эликсиром, выплевывает, ищет новое укрытие для бутылки.

МАРТИН. Ну что ты будешь делать! Придется допить и поставить среди пустых бутылок. (Пьет.)

ДАВИД (крадется на кухню, стоит и смотрит на МАРТИНА). Не стоит так торопиться, папа, а то поперхнешься.

МАРТИН. Какого черта! Какого черты ты здесь делаешь?!. Убирайся отсюда!

ДАВИД. Просто хотел посмотреть.

МАРТИН. В чем дело?!

ДАВИД. Ты, значит, тут выпиваешь… Не буду тебе мешать. Продолжай в том же духе.

МАРТИН. Я не выпиваю! Что ты несешь! Сейчас же иди отсюда!

ДАВИД. Я видел, как ты пил, видел, как ты взял бутылку и начал пить, как твой кадык прыгал вверх-вниз, как ты глотал…

МАРТИН. Даже не пытайся! Я не выпил ни капли!

ДАВИД. Чем же ты тогда занимался?

МАРТИН. Ничем! Я только хотел проверить, пуста ли бутылка, прежде чем ее выкинуть… По какому праву ты меня тут допрашиваешь? Иди смотри свою передачу, иначе я за себя не ручаюсь!

ДАВИД. Я пошел к маме.

МАРТИН. Что ты собираешься сделать? Что ты сказал?

ДАВИД. Я пошел рассказывать маме.

МАРТИН. Ну уж нет, только попробуй.

ДАВИД. Можешь не сомневаться.

МАРТИН. Ты не посмеешь!

ДАВИД. Расскажу непременно.

МАРТИН. Нет, я сказал… Оставь ее в покое! Ты никуда не пойдешь. Ты останешься здесь.

ДАВИД. И кто же мне помешает?

МАРТИН. Я.

ДАВИД. Ты?

МАРТИН. Я тебе покажу. Если ты скажешь маме хоть единое слово, то…

ДАВИД. То тебе не поздоровится.

МАРТИН. Нет, это тебе не поздоровится… Твоя песенка спета… Прошу тебя, оставь ее в покое… Давид… Давид…

ДАВИД (кричит). Мама! Мама! Ты знаешь, что делал папа?

МАРТИН. Тихо, тихо, черт бы тебя побрал, оставь ее в покое! Дай ей поспать… Неужто совсем стыда не осталось?

ДАВИД (кричит). Мама! Мама!

МАРТИН. Не надо, подожди.

ДАВИД. Мама!

МАРТИН. Слышишь, что я сказал? Я дам тебе пятьдесят крон, если ты промолчишь, слышишь? Пятьдесят крон за то, что ты успокоишься. Она больна, ей нельзя волноваться… Если ты пойдешь наверх и солжешь — Давид, пожалуйста… Смотри, вот пятьдесят крон, иди смотри свою передачу. Возьми их. (Достает купюры из кошелька.) Возьми их и иди смотреть телевизор… И ничего не рассказывай, Давид…

ДАВИД. Тебе не стыдно?

МАРТИН. Какая разница, главное, ничего не рассказывай маме… Возьми деньги, пожалуйста, Давид. Не глупи. Они ведь тебе пригодятся… Ты же хотел пойти на ка кой-то концерт. Здесь как раз хватит.

ДАВИД. Нет, не хватит.

МАРТИН. Разве? Что ты хочешь сказать? У меня больше нет.

ДАВИД. Я хочу сказать, что здесь слишком мало.

МАРТИН. Мало? Сколько же тебе нужно?

ДАВИД. Даже не знаю. Попробуй предложить мне две сотни.

МАРТИН. Двести крон? Да ты в своем уме?

ДАВИД. Take it or leave it.

МАРТИН. Ты же чудовище.

Пауза.

Ты форменно чудовище. Не пора ли угомониться?

ДАВИД. Я сказал, двести крон.

МАРТИН. Двести крон! Да ты вообще знаешь, сколько это? Сто крон и ни эре больше.

ДАВИД. Двести крон. Прямо сейчас.

МАРТИН. Уму непостижимо. Тогда тебе придется снять кассу.

ДАВИД. Давай поторапливайся. У меня времени нет торчать тут весь вечер.

МАРТИН. Черт! (Подходит к кассе и берет деньги.) Вот. Держи! Возьми эти деньги, подотри ими задницу, и чтоб я больше тебя не видел! Ни слова маме, ты понял? Что ты собираешься делать?

ДАВИД. Пойду наверх и скажу маме, что ты стоишь тут и выпиваешь.

МАРТИН. Ты что, рехнулся?! Стой! Я тебя пришибу! Ты врешь! Я не пил!.. Вернись, я сказал! Ты что, не слышишь? Вернись, гаденыш несчастный!

ДАВИД взбегает по лестнице.

Это уже чересчур. Что же мне делать? Черт бы их всех побрал. Я не пил. Я не выпил ни капли. Надо вышвырнуть мальчишку из дома, кто здесь вообще хозяин. (Мечется по кабинету, садится что-то писать, передумывает, хватается за телефон, быстро набирает номер.) Алло, Лена, это ты? Это Мартин. Вот думал позвонить тебе, поговорить, узнать, как там у вас дела… Да, правда?.. Нет, в этом году мы справились… У Элин что-то с бронхами, а так все идет своим чередом. Не собираетесь летом сюда приехать? Послушай, Лена, раз уж я дозвонился, я хочу кое о чем спросить тебя… Ты знаешь, что у меня большие задолженности по кредиту, которые я должен погашать каждый месяц с процентами… Похоже, что в этом месяце выплатить я не смогу… Я просил об отсрочке, но, судя по всему, мне ее не дадут, они отказали… Вот я и решил спросить тебя. Нет ли у вас возможности мне помочь? Ты же знаешь, я всегда сам платил за свои расходы… Да, это вольно много, восемь тысяч. Да. Когда их нет, кажется, что еще больше. Мне больше некого попросить… Нет, не могу. Больше некого. (ЭЛИН и ДАВИД спускаются по лестнице.) Что? Не знаю, куда податься.

ДАВИД. Вот он.

МАРТИН. Тогда они все заберут обратно. Что? Тебе плохо слышно. Да, конечно, это очень много! Поэтому я тебе и звоню. Ты могла бы спросить у Йосты? Я разговариваю с Леной, не беспокойте меня… Нет, это Элин пришла… Ты что, не видишь, что я разговариваю по телефону? Подожди… Да, я тебя слушаю. Что ты сказала? Что вы сделали? Снова купили рысака? Зачем они вам нужны? Да, понимаю… Вы что, не видите, я разговариваю со своей сестрой! Ты же сама сказала, чтобы я позвонил ей! Ничего подобного, со мной все в порядке! Позови Йосту! Алло? Ты меня слушаешь?

ЭЛИН (пытается отобрать у него трубку). Дай сюда телефон.

МАРТИН. Какого черта! Что ты здесь делаешь?

ЭЛИН. Дай я поговорю с ней.

МАРТИН. Нет, не поговоришь!.. Да, это Элин! Бегает тут в халате… Алло, ты меня слышишь? Да-да, алло, Лена, можно мне сказать пару слов Йосте? Будь так любезна, позови, пожалуйста, Йосту. Лена, будь так добра, позови Йосту, мне надо сказать ему пару слов. Почему нет? Что? Так крикни ему. Он на улице? Наверное, моет лошадь. Так скажи, пожалуйста, Йосте, что я хочу с ним поговорить. Я могу подождать!

ЭЛИН. Дай мне трубку. (Пытается отобрать ее.) Дай трубку, Мартин.

МАРТИН. Нет, я сказал. (Кричит.) Нет! Ни за что! Иди наверх и ложись!

ДАВИД (сшибает его со стула, МАРТИН падает на пол.) Дай маме телефон! И не двигайся.

МАРТИН. Вы что, с ума посходили? (Кричит.) Лена! Лена!.. Они меня бьют!

ЭЛИН. Здравствуй, Лена… Это Элин… Да, прости, ты сама все слышала… Он начал по новой… Плохи дела.

МАРТИН. Неправда! Убирайся отсюда, дрянь!

ДАВИД. Не двигайся, лежи смирно.

ЭЛИН. Нет, Лена, даже не знаю, что делать. Пришел Давид и сказал, что он пил из бутылки, спрятанной в одной из уток… да, прямо в утке…

МАРТИН. Ну знаешь ли! Сейчас же иди наверх и ложись!

ЭЛИН. Нет, я больше не могу.

МАРТИН. Иди наверх и ложись, дай мне продолжить работу.

ЭЛИН. Нет, я ничего не могу поделать. Может быть, он переедет к вам на пару недель, отдохнет?

МАРТИН. Я никуда не поеду! Сами езжайте! Лена! Дай сюда телефон! (Плюет на ДАВИДА. ДАВИД плюет в ответ.) Он на меня плюнул! Мой собственный сын плюет на меня! (С новыми силами вырывается, хватает телефон, ДАВИД падает на пол.) Лена! Это я! Все это ложь! Это неправда! Это неправда! Я не выпил ни капли!.. В каком смысле? Ты веришь ей больше, чем своему брату?.. Вот, значит, как!.. Дай мне поговорить с Йостой!.. Конечно же хочет!.. Пусть сам мне об этом скажет!.. Черт побери! Что я у вас забыл?.. Что? Я сказал, нет! Нет и еще раз нет!.. Лена, это меня ты должна поблагодарить за то, что у тебя есть одежда и туфли… Нет уж, послушай меня, пожалуйста, послушай, что я говорю. Иди и позови Йосту! Нет, я сказал, я не приеду! Что?.. Что ты сказала? Что-о? Нет, совершенно не нужно! Мне нужно, чтобы меня оставили в покое! Раз так — катись к чертовой матери! Этого я тебе никогда не прощу! Никогда! Слышишь меня! Никогда! Можешь разъезжать там на лошадях, трясти своими дипломами и обниматься с этим моржовым хреном, не зря ж вы поженились — только без меня у тебя ничего бы не вышло! Лена! Лена! Не вешай трубку!.. Лена?

ДАВИД. Смотри, что было спрятано в утке.

МАРТИН. Ничего подобного. Это муляж! У всех уток внутри есть бутылки, как же иначе. Ну что, настроила против меня мою собственную сестру? С меня хватит, понятно? С этим пора завязывать! Убирайтесь отсюда!

ЭЛИН. Не кричи!

МАРТИН. В своем доме я могу кричать сколько угодно! (Подходит к окну и, раскрыв его, кричит.) Все слышали? В своем доме я могу кричать сколько угодно! Иди наверх и ложись сей же час, иначе я повешусь на флагштоке. Вон отсюда, я сказал! (Подбегает к столу и хватает нож.) Я звоню в полицию. (Бегает за ними, они кричат.) Ну что, испугались, трусливые сволочи? Вы у меня дождетесь! С меня хватит. Теперь берегитесь. (С улицы доносится звук тормозов и шелест покрышек. МАРТИН бросает нож в раковину. Насвистывает, принимается чистить ногти.) Ну теперь-то вы успокоитесь? Элин, послушай, не принять ли тебе ванну? Пойду-ка спущусь, посмотрю, не горит ли свет в туалетах. Теперь и эта свинья тут как тут. Здорово, Георг.

ГЕОРГ входит.

Уже вернулся? А где подружку забыл?

ЭЛИН. Давид его застал. Он прятал бутылку в утке.

МАРТИН. Ничего я не прятал.

ГЕОРГ. А я что могу поделать?

ЭЛИН. Не уезжай.

ГЕОРГ. Больше меня это не касается. Я переезжаю город.

ЭЛИН. Что же я буду делать?

ГЕОРГ. Не знаю.

ЭЛИН. Надо его уложить.

ГЕОРГ. Поехали со мной.

МАРТИН. He надо меня никуда тащить. Я не собираюсь ложиться. Мне надо проверить свои бумаги!

ЭЛИН. Пока я здесь, ты не выпьешь ни капли. Завтра можешь делать все что угодно.

МАРТИН. Только притроньтесь ко мне, я позвоню в полицию!

ЭЛИН. Давай, давай. Пусть они тебя заберут.

МАРТИН. Что ты говоришь?

ЭЛИН. Лучше бы тебя навсегда посадили в Санкт-Ларс.

МАРТИН. Что ты несешь, сука ты истеричная! Если кому-то и пора в Санкт-Ларс, так это тебе!

ЭЛИН. Вызови полицию, Давид.

ДАВИД. Что им сказать?

ЭЛИН. Скажи, чтоб приехали и забрали его, объясни, что у нас сегодня опасный гость.

ДАВИД. Какой у них номер?

ЭЛИН. Номер записан над телефоном у него в кабинете.

МАРТИН. Только попробуй. Вы не посмеете.

ГЕОРГ. Давай, Давид. Звони.

ДАВИД. Правда? Мама? Серьезно?

ЭЛИН. Совершенно. Иначе ночью я здесь не останусь.

ДАВИД. Ты серьезно?

ЭЛИН. Да.

МАРТИН. Твою мать! (Нагибается и тушит сигарету о щеку ЭЛИН. Сыновья вскакивают, вне себя от изумления, стулья падают на пал.)

ГЕОРГ. Нет! О нет!

ЭЛИН кричит.

МАРТИН. Не троньте меня! С меня хватит!

ЭЛИН. Нет! Убейте его! Убейте!

ДАВИД. Ничего хуже не было в моей жизни.

Пауза.

Ничего хуже не было в моей жизни.

ГЕОРГ. Сейчас ты у нас дождешься. Сейчас, сейчас.

МАРТИН. Поберегись! (Хватает стул, поднимает его, собираясь ударить ЭЛИН.) Я убью эту ядовитую суку, хватит тут мне притворяться! Слышали? В этом доме я хозяин, так что пора с этим кончать, пора кончать! (Заносит стул над ЭЛИН, но его ножка застревает в люстре с хрустальными подвесками, та падает. Темнота. Крики.)

ЗАНАВЕС.

Эпилог

На часах половина третьего. ДАВИД спускается в кухню. МАРТИН лежит на полу, подметая его зубной щеткой. На месте мойки теперь стоит белый блестящий «бьюик-56», принадлежащий ГЕОРГУ.

ДАВИД. Что ты делаешь? (Достает револьвер.) Мам завтра сама подметет. Вставай. Все кончено.

МАРТИН. У меня нет времени на «все кончено».

ДАВИД. Иди к машине и сядь на переднее сиденье. Пора ехать.

МАРТИН. Куда?

ДАВИД. Отсюда. Иди и садись.

МАРТИН (встает.) Тебе нельзя трогать его вещи. Сам знаешь.

ДАВИД. На этот раз можно.

МАРТИН. Странно.

ДАВИД. Сядь на переднее сиденье, пока не сдох своей старческой похоти.

МАРТИН. Не беспокойся, это скорее про тебя.

ДАВИД. Что?

МАРТИН (глупо смеется). Смерть от старческой похоти. Только водить я не умею. Кто будет за рулем?

ДАВИД. Ты.

МАРТИН. Уж не думаешь ли ты, что я тебя испугался? У меня тоже есть револьвер. (Достает револьвер.) Что, не верил?. Ладно, поехали.

ДАВИД. Иду, иду. (Стреляет в него.) Ну вот и хорошо. Это было несложно. Это было легко. (Захлопывает дверцу машины. Стоит. МАРТИН сидит неподвижно, он мертв, в руке зажат пистолет.)

Часы на стене показывают года: 1956, 1960, 1963 и т. д. Стрелки останавливаются на цифре 1980.

ДАВИД, на 24 года старше, подходит к машине, заглядывает в нее, открывает переднюю дверцу. Законсервировавшийся МАРТИН плавно сползает по сиденью; когда поток воздуха вырывается из машины, его указательный палец нажимает на курок. Из дула вырывается вспышка пламени. ДАВИД хватается за живот и падает на пол.

ЗАНАВЕС.

Акт четвертый

(21.30–02.00)

Кухня. Возможно, немного изменившаяся: она стала поменьше или вовсе без окон. Голая лампочка на шнуре свисает с потолка. Стол передвинут. Холодный свет. Повсюду валяются хрустальные подвески, они, как продолговатые слезы, лежат на мойке, столе, полу и пр. ЭЛИН ходит по кухне и собирает их. ДАВИД выходит из бильярдной, выбирает на музыкальном автомате «Moonlight Serenade». Ее финальные аккорды раздаются одновременно с первыми репликами. ГЕОРГ стоит у мойки напротив МАРТИНА, его трясет, в любой момент он готов снова ударить.

МАРТИН на коленях стонет. Он избит, у него течет кровь.

МАРТИН. Он меня вот сюда ударил.

ДАВИД. Куда?

МАРТИН (кричит). По яйцам! Ой-ой-ой-ой-ой!

ДАВИД. Значит, детей у тебя больше не будет.

МАРТИН. Еще бы, черт бы тебя побрал! О господи, как же больно, у меня слов нет. Что-то там лопнуло!

ДАВИД. Чего?

МАРТИН. У меня там лопнуло что-то, говорю!

ДАВИД. Где?

МАРТИН. Не твое дело!

Пауза.

Погаси свет, я ничего не вижу.

Пауза.

Элин.

Пауза.

Пожалуйста, кто-нибудь, погасите лампу… Свет бьет прямо в глаза. Ничего не вижу. Я не могу встать.

ЭЛИН. Встать не можешь?

МАРТИН. Нет, не могу. Совсем не могу встать.

ДАВИД. Зачем тебе видеть?

ГЕОРГ. Зачем тебе видеть?

МАРТИН. С тобой я не разговариваю. Ты для меня не существуешь.

ГЕОРГ. Зачем тебе видеть, я спрашиваю?

МАРТИН. Давай прикончи меня… Можешь ты хотя бы включить лампу над плитой?

Пауза.

Неужели так необходим этот свет?

ЭЛИН. Вставай… Хватит трястись.

МАРТИН. Я же сказал, не могу — с какой стати я, по-твоему, еще здесь лежу? Ты только посмотри на него! Посмотри на своего сына! Это в армии тебя научили отца родного бить, да? А?.. Знаешь теперь, как между ног людей бить, да? (Хихикает.) Вот, значит, чему тебя там научили.

ГЕОРГ. Подожди у меня, я тебе покажу, чему нас научили.

МАРТИН (счастливым голосом). Давай, дружок, давай. (Очень громко смеется, потом заходится сильным кашлем.) Запомни раз и навсегда: ты меня ничему не научишь.

ГЕОРГ. Заткнись.

МАРТИН. Что, простите?

ГЕОРГ. Заткнись.

МАРТИН (кричит). Ты мне тут не приказывай! Запомни раз и навсегда. Раз и навсегда! Ублюдок! Хотел бы я видеть, как ты прыгаешь с парашютом — как суфле, если духовку открыть раньше времени! Ха-ха-ха-ха! Именно так ты и выглядишь, ха-ха-ха! (Снова кашляет.) Наверное, нам всем стоит успокоиться. Сегодня танцев не будет.

ГЕОРГ. Ты что говоришь?

Пауза.

Что ты там такое говоришь? Что?

МАРТИН. Не помню.

ГЕОРГ. Ты что говоришь?

МАРТИН. Что хочу, то и говорю.

ГЕОРГ (пинает его). А вот и нет.

МАРТИН. Нет?

ГЕОРГ (пинает его). Нет, нет и нет.

МАРТИН. Если хочешь, можешь забить меня до смерти. Мне плевать.

Пауза.

Все равно у тебя ничего нет… Ты ничто… У тебя нет ничего — ни респектабельности, ни изящества, ни положения, ни образования… ничего. Ты как свиная щетина, которую за ненадобностью сбривают. Понял? (ГЕОРГ бьет его.)

ЭЛИН. Не надо, Георг. Достаточно. Хватит.

МАРТИН. Чего это ты? Пусть бьет. Вы на нее посмотрите.

ГЕОРГ. Как твоя щека, мама? Болит?

МАРТИН. Болит у меня, так сильно, что я уже не чувствую боли. Помогите же ей. Чего стоите, как идиоты?

ДАВИД. Ты повалил люстру прямо на нее.

МАРТИН. Что?

ДАВИД. Она упала прямо на маму.

МАРТИН. Что за вздор. Ничего подобного. Она обвалилась сама. Под собственным весом.

ДАВИД. Мама могла умереть.

МАРТИН. Она и так уже давно умерла, вы разве не видите? Не видите, что она со мной сделала?! Она хотела запихнуть меня в дурдом… а вы и рады! Трое против одного!

ДАВИД. Она ведь действительно могла умереть.

МАРТИН. Она ведь действительно могла умереть… Значит, сама виновата.

ДАВИД. Она тебя не трогала.

ГЕОРГ. Что с тобой, мама? Ты плачешь?

МАРТИН. У нее нет причин для слез. В отличие от меня.

ГЕОРГ. Мама, хочешь я его убью?

Пауза.

Только скажи. Мне это ничего не стоит.

Пауза.

Мам. Я…

ЭЛИН (о хрустальных подвесках). Это единственное, что у меня было.

МАРТИН. А у меня? У меня что-нибудь было? Скажи на милость, у меня хоть что-нибудь есть?

ГЕОРГ встряхивает МАРТИНА.

Сын, который меня бьет? Вот что у меня есть… О боже… Страшно поверить… Может, это всего лишь сон? Всего лишь ночной кошмар?

ГЕОРГ хватает его, поднимает и швыряет на стул. МАРТИН кричит.

Нет, нет, нет, нет, не бей меня! Мама! Мама!

ЭЛИН. Давид, закрой окно.

МАРТИН. Нет, открой. Я хочу, чтобы все слышали, каково мне приходится! Позвоните в полицию!

ДАВИД (ЭЛИН). Тебе помочь?

МАРТИН. Лучше бы ты об этом раньше задумался. (Собирается прикурить.)

ГЕОРГ. Кто тебе позволил курить? (Отбирает у него сигарету, сминает ее и посыпает МАРТИНА табачными крошками.) Свою последнюю сигарету ты выкурил. (МАРТИН хочет встать. ГЕОРГ толкает его обратно.) Никуда ты не пойдешь. Сиди смирно. Вот так.

ДАВИД приносит пылесос. ЭЛИН берет его.

Это было в последний раз.

МАРТИН. Ничего подобного. (ЭЛИН начинает пылесосить.) Вы на нее посмотрите: бегает посреди ночи в халате и пылесосит. И кого после этого надо отправить в дурдом?

ДАВИД. Ты знаешь цену этой люстры?

МАРТИН. Нет, а ты? Ты вообще знаешь цену чего-нибудь?

ДАВИД. Я знаю, что твоя цена равна нулю…

МАРТИН (серьезно). Я скажу тебе одну вещь, мой мальчик… Послушай меня, ведь это правда, теперь ты достаточно взрослый, чтобы услышать ее… Слушай внимательно… Давид, берегись женщин, твоя мать… Она опасное существо, понимаешь… Бывает, что я пью… Признаю… Но я искренен… Я не лгу… Наверное, я плохой отец, но я люблю тебя… А она — нет. Она черства, самая черствая из всех, кого я знаю… Уж не вообразил ли ты, что она… Нет, больше ни слова…

Пауза.

Ни слова.

Пауза.

Если я и пью, то только чтобы быть трезвым. Кроме про зрения, я ничего от нее не видел.

ЭЛИН. Подвинься.

МАРТИН. Сама подвинься, карга старая.

ЭЛИН. Если я карга, то кто ты?

МАРТИН. Нам больше не о чем говорить.

ГЕОРГ. Подвинься, тебе сказали.

МАРТИН (поднимает ноги). Это просто смешно. Может, вам еще чечетку отбить? Или спеть?

ГЕОРГ. Давай.

МАРТИН начинает петь песню «К морю».

ГЕОРГ бьет МАРТИНА. МАРТИН продолжает петь.

Совсем рехнулся. Он сошел с ума. Мам, посмотри на него.

ЭЛИН. Мартин, прекрати.

МАРТИН поет.

(Кричит.) ПРЕКРАТИ, Я СКАЗАЛА!

ГЕОРГ хватает МАРТИНА за горло и душит, пока тот не замолкает.

МАРТИН улыбается.

Чего лыбишься? (МАРТИН улыбается.) Скажи на милость, чего ты лыбишься? Я тоже хочу порадоваться. (МАРТИН улыбается.) О-хо-хо.

Пауза.

Ох, Мартин, видел бы ты себя со стороны! Знал бы ты, как ты сейчас выглядишь… это так… отвратительно… Мартин, я не люблю тебя… Нет… Совсем нет.

ГЕОРГ размазывает ресторанное масло со столика ему по лицу.

ЭЛИН берет полотенце и вытирает его.

Что же нам делать?

МАРТИН. Идите наверх и ложитесь… как все нормальные люди.

ГЕОРГ. Теперь — то ты понимаешь, что больше тебе здесь не место.

Пауза.

Ты ведь не собираешься больше здесь оставаться?

ДАВИД. Да уж, лучше ему переехать. И перевозить особенно нечего, разве что пару бутылок.

ГЕОРГ. Мама…

ЭЛИН. Куда ты?

ДАВИД. Пойду наверх, отлить надо.

МАРТИН. Что за выражения, какой богатый словарный запас.

ГЕОРГ. Посмотрите на этого прощелыгу. До чего же никчемный… Ты понимаешь, что он никогда не изменится?.. Посмотри на него, загляни ему в глаза… Пусть катится к чертовой матери, мы тут при чем?

Пауза.

Мам, я серьезно. Если ты останешься с ним, то я уйду своей дорогой и больше никогда не вернусь… Тогда он убьет тебя… Я больше ничего не могу поделать… Ничего… Я вырос с этим подонком, я никогда не мог привести домой приятеля или подружку, потому что не был уверен, что этот козел не приползет на четвереньках меня позорить. Мама… Неужели не понимаешь?

МАРТИН. Добавь еще, что я убиваю все живое вокруг себя…

ГЕОРГ. Здесь ничего живого уже не осталось.

МАРТИН. Выйди во двор и посмотри на свою машину. Вспомни про убитых птичек, которые ничего тебе не сделали. Ты здесь не виноват?

Пауза.

ГЕОРГ. Мама, я не хочу, чтобы ты здесь оставалась.

ЭЛИН. Что мне на это сказать?

ГЕОРГ. Ты останешься или нет?

ЭЛИН. Нет… Нет… Не останусь, конечно.

ГЕОРГ. Вы только взгляните. Что за жалкое зрелище.

ДАВИД (спускается вниз в смокинге МАРТИНА и его шелковом галстуке). Теперь я здесь хозяин.

МАРТИН. Сними сейчас же. Это мой костюм.

ДАВИД. Уже нет. Теперь он мой.

МАРТИН. Мне подарил его отец на конфирмацию!

ДАВИД. Смокинг? Не верю.

МАРТИН. Да, смокинг! Мой черный костюм… Что это? Что с ним? Это мой черный костюм. Что ты сделал с брюками! Дай сюда брюки!

ДАВИД. Я пошел смотреть шестидневный пробег.

МАРТИН. Только не в моем костюме.

ДАВИД. Мама, уже началось. Шестидневный пробег.

МАРТИН. Иди, иди посмотри. Тебе надо отдохнуть.

ЭЛИН. Как бы нам отправить его в кровать?

МАРТИН. Убей меня, тогда я пойду и лягу.

ЭЛИН. Это поможет?

ДАВИД. С другой стороны, мы можем сидеть здесь до тех пор, пока не ляжем.

МАРТИН. Значит, вы можете сидеть здесь всю ночь. По мне, так это нормально. Мне не впервой не спать сутки напролет, черт побери. Даже не знаю, сколько ночей я провел на вахте, когда мы шли под конбоем в Мурманск. Посмотрим, кто первый не выдержит.

ГЕОРГ. Под конбоем?

МАРТИН. Да, под конбоем — ты хоть знаешь, что это такое? Есть вещи, значение которых тебе никогда не понять… Если бы я захотел, то мог бы рассказать тебе то, что ты недостоин услышать. Если бы я захотел — но с какой стати?… Вы знаете, что значит идти под конвоем?

ГЕОРГ. Не под конвоем, а под конбоем.

МАРТИН. Под конбоем? О чем ты?

ГЕОРГ. Ты что, конбоев не видел? Ни разу не видел ни одного конбоя?

МАРТИН. Конбоя никогда не видел!

ГЕОРГ. Ну как же — конбой до Мурманска?

МАРТИН. Что за бред ты несешь! Какой конбой? Это называется конвой! Ты небось даже не знаешь, где Мурманск находится! Я уверен! Знаешь ли ты, что такое мину тридцать градусов в Северном Ледовитом океане, — а он при этом не замерзает? А знаешь, как шторм приходит с ледового плато в шестидесятиградусный мороз и как ножом прорезает насквозь самые толстые куртки? Ты ползаешь по палубе, словно дальтоник, с лицом, израненным осколками льда! А на палубе полторы тысячи тонн льда…

ГЕОРГ. Сколько?

МАРТИН. Полторы тысячи! Холод такой, что в фонарике батарейка садится, ветер башмаки с ног срывает… Знаешь, каково это — сутками обходиться без сна, неделями спать по десять-двадцать минут за ночь, не получать никакой горячей пищи, только кукурузные лепешки целыми днями, ходить в мокрой, соленой и липкой одежде? Волны как небоскребы, и ты молишься Богу, чтобы эта волна стала последней, скорей бы конец, скорей бы опуститься на дно морское и выспаться… Каково это, знаешь? Ни черта ты не знаешь! А я видел, как огромные грузовые суда шли ко дну с людьми и грузами на борту. Я был на корабле, когда он врезался в обломки горящего судна, чтобы волны от него навсегда накрыли немногих выживших и они избежали бы медленной смерти от обморожения ведь у нас не было времени подобрать их… Я вытаскивал из воды мальчишек, которые были не старше тебя, Давид, легкие их были полны нефти. А эти суки не понимали… Я только хочу сказать… Я никогда не принимал всей этой возни с девками… Я никогда этим не занимался, до тысяча девятьсот двадцать второго… каким же я был дураком. Но я никогда не был с женщиной. Мне никогда это не нравилось, никогда я этим не занимался. Даже Свен говорил: и как это у тебя получается?.. Вот я и попробовал, а потом ходил весь в слезах в морской фуражке… А потом эта ведьма вернулась и сказала: прости… Но было уже слишком поздно… Черт бы вас всех побрал! Элин, помнишь Свена?

ДАВИД. Мам, я хочу посмотреть шестидневный пробег.

МАРТИН. Каждое утро четыре года подряд я вставал в половине седьмого, шел будить тебя, потом спускался, чтобы сварить тебе кофе и два яйца, которые я подавал на стол, положив возле блюдца две сигареты. Затем снова бежал наверх и говорил, что тебе надо поторопиться, чтобы успеть на автобус. А ты только падал на кровать и засыпал, мне приходилось тебя тормошить, а потом ты спускался, капризный и недовольный, как обычно, съедал яйца и выпивал кофе, хватал сигареты и деньги и, едва попрощавшись, уходил, но, вместо того чтобы поспешить на автобус, ты обегал вокруг дома и заходил в него через большой вход, крался вниз и прятался там в мужском туалете… Если бы твой классный руководитель не позвонил мне и не спросил, почему ты последнее время не ходишь в школу, мы бы так ничего и не узнали. Тебе не стыдно?

Пауза.

Давид, тебе не стыдно? Старик отец встает ни свет ни заря, готовит тебе завтрак… а ты плюешь ему в душу… Ну все, с меня хватит, черт побери! Больше ты мне не сын. Мой сын — тот, кто жив, а твой — тот, кто мертв… Мудрый сын приносит отцу радость, а сын безрассудный приносит печаль своей матери… Дай мне своего сына, и мы съедим его… Слышишь, Элин, я знаю Библию так же хорошо, как и ты. Такой бодрой я не видел тебя уже несколько месяцев. У тебя даже цвет лица изменился.

ЭЛИН. Это синяки.

МАРТИН. Все шутишь… Смотрите, а вот и Густафсон!

Все оборачиваются. МАРТИН вскакивает и убегает.

ГЕОРГ. Сейчас смоется! Давид, хватай его!

МАРТИН (запирается у себя в кабинете). Ха-ха! Ну что теперь скажите? Получили? Подонки! (Строит гримасы.)

ЭЛИН (раскрывает пылесборник, чтобы вытряхнуть подвески, достает оттуда бутылку). Смотрите.

ГЕОРГ. Что это?

ЭЛИН. Это что такое?

МАРТИН корчит ей рожи.

ГЕОРГ. Ты кого там изображаешь? Капитана Хорнблауэра?

ДАВИД. Нет, он похож на епископа Хеландера. (Кричит.) Ты прям капитан Куиг.

МАРТИН. Что?

МАРТИН скидывает пиджак, закуривает.

ЭЛИН принимается мыть посуду.

(Кричит.) Я уже вымыл! Оставь! Идиотка! Ты что, пьяна?

ГЕОРГ. Мне выбить окно? Выруби свет, пусть сидит в темноте и считает купоны.

ДАВИД. Тогда я не смогу посмотреть шестидневный пробег, если он будет купоны считать.

ЭЛИН. Лучше всего дать ему несколько таблеток и уложить спать.

ГЕОРГ. Несколько?

ЭЛИН. У меня есть второй ключ.

ГЕОРГ. Он заметит.

ЭЛИН. Давид его отвлечет. А я открою дверь.

ДАВИД. Что надо делать?

ЭЛИН. Зайди с передней стороны, поговори с ним. Попробуй отвлечь его. А я буду сидеть за столом.

ДАВИД. О чем говорить-то?

ЭЛИН. О чем угодно. О чем-то приятном.

ДАВИД. Не могу.

ЭЛИН. Можешь.

ДАВИД. Пап… Ты меня слышишь?.. Па-ап?

МАРТИН. Что ты хотел?

ДАВИД. Папочка…

МАРТИН. Иди наверх, ложись спать. Возьми с свою маму, иди наверх и ложись.

ДАВИД. Папа… Папочка.

МАРТИН. Я спрашиваю, что ты хотел? Оставь меня в покое. Ты что, не видишь, я здесь.

ДАВИД. Пап… послушай меня. Ты слышишь, что я говорю?

МАРТИН. Нет. Иди отсюда.

ДАВИД. Пап, ну пожалуйста…

МАРТИН. Я устал от твоих «пожалуйста»!

ДАВИД. Знаю.

МАРТИН. Ничего ты не знаешь. Посмотри на своего брата, ты только посмотри на него! (Строит рожу ГЕОРГУ.) Берегись его, помнишь, как написано в Библии: И схватил его снизу за пятку!

ДАВИД. Может, все-таки пойдешь наверх, ляжешь? Скоро двенадцать. Тебе надо отдохнуть, ты устал… Ляг поспи, и все станет лучше… ты слишком много работаешь… Иди ложись, отдохни, а завтра поговорим вчетвером… Мы тоже скоро ложимся… Мы же тебе добра хотим. Ты что, не понимаешь?.. Все хорошо… Просто мы беспокоимся.

МАРТИН. Не надо.

ДАВИД. Мы все равно беспокоимся… Во всяком случае, я. А вдруг ты тут заснешь, когда будешь курить, а сигарету бросишь в мусорную корзину, как в прошлый раз? И потом вы опять подеретесь.

МАРТИН. Больше я не скажу ни слова.

ДАВИД. Папочка…

Пауза.

Ты же знаешь, как я люблю тебя… Знаешь?

МАРТИН. Меня не любит никто.

ДАВИД. Неправда.

МАРТИН. Твоя мать-то уж точно. Она никогда меня не любила.

ДАВИД. А я люблю. Ты знаешь об этом?

МАРТИН. Нет… нет… нет…

ДАВИД. Папа, я люблю тебя… Правда. Зачем мне так говорить, если это не так?

МАРТИН. Нет… (Плачет.) Вы все меня ненавидите… Вы меня там караулите… Вам всем на меня наплевать.

ДАВИД. Папа, это не так… Поверь мне… С чего ты взял? Тогда мы бы просто на тебя наплевали. Мама бы ушла. А она ведь с тобой… Сидит здесь… Выйди обними ее, а завтра обо всем поговорим.

МАРТИН. Нет… нет…

ДАВИД. Ты нужен мне.

МАРТИН (рыдает). Нет… нет… Давид… не говори так… не надо… Давид, мальчик мой… (ДАВИД делает знак ЭЛИН.) Давид, не плачь, не плачь, мой мальчик…

ДАВИД. Все в порядке, пап… Выходи, а? Все хорошо.

МАРТИН. Правда?

ДАВИД. Да, мама хочет, чтобы ты вышел.

МАРТИН. Да, конечно, я выйду, а как же мои бумаги, когда я теперь смогу ими заняться?

ГЕОРГ и ЭЛИН открывают дверь.

ЭЛИН. Выходи, тебе пора лечь в кровать!

ГЕОРГ и ЭЛИН выволакивают его из кабинета, тащат вверх по лестнице, уже в спальне впихивают в него таблетки, крепко держат его, он кричит, что умирает, что они убивают его.

ДАВИД остается на кухне, включает большую радиолу, ищет нужную волну, останавливается на новостях о Чессмане, что-то говорят по-французски, затем голоса исчезают, слышится шум и треск, музыка, сигналы и позывные. ДАВИД подкручивает звук, вдруг женский голос шепотом произносит его имя: «Давид… Давид». Он делает звук еще громче. Он испуган. Голос исчезает.

ГЕОРГ. Он уснул.

ЭЛИН. Даже не знаю, сколько таблеток я ему дала.

Пауза.

Это был дормидон. (Наливает себе кофе.)

ДАВИД. Я тоже хочу. (Берет кофе.) Ну теперь-то можно посмотреть шестидневный пробег?

ГЕОРГ. Посмотреть, как несколько идиотов с масляными задницами наяривают на великах?

ДАВИД. Мне нравится.

ГЕОРГ. И что здесь интересного?

ДАВИД. Тебе не понять, и я не смогу тебе объяснить. Ну что, завтра едем в Мальмё?

ЭЛИН. Смотря в каком он будет состоянии.

ДАВИД. Может, еще раз все обыщем?

ЭЛИН. Тихо.

ДАВИД. Ты никогда не отвечаешь на мои вопросы… Мои слова как в окно улетают.

ЭЛИН. Да, кстати, закрой его, пожалуйста.

ГЕОРГ. Он правда ходил с конвоем?

ЭЛИН. Кажется, он был коком на судне, которое ходило в Ливерпуль. Не думаю, что это можно назвать конвоем. Фантазии да и только. Нет, Давид, уже слишком поздно. Нам надо ложиться. А ты, Георг, останешься здесь?

ГЕОРГ. Завтра утром я уезжаю.

ЭЛИН. Пойдемте, мальчики.

Гасят свет. Уходят. Спустя некоторое время: ЭЛИН у себя в спальне, ГЕОРГ играет на саксофоне. ЭЛИН снимаете МАРТИНА ботики и брюки, расстегивает рубашку, укладывает его поудобнее, убирает ножницы и острые предметы, лежащие поблизости. Раздевается, складывает одежду так, словно собирается спать совсем недолго, умывается, ложится в кровать, выкуривает последнюю сигарету, гасит свет, кашляет.

Внезапно МАРТИН перестает храпеть и просыпается, вскакивает на кровати, трясется, тотчас начинает рыскать по комнате, ищет ключи от погреба у нее в сумке, под ногами и пр. Осторожно приподнимает ее голову на подушке, шарит под ней рукой.

ЭЛИН (просыпается, зажигает лампу). Что ты делаешь?

МАРТИН. Где мои сигареты?

ЭЛИН. Сейчас же ложись.

МАРТИН. Где мои сигареты? Я хочу пить.

ЭЛИН. Явно не у меня под подушкой. Посмотри у себя на столе. Ложись.

МАРТИН (садится). Нет, не лягу. Отдай. Они мои. Верни их. Ты что, не понимаешь?

ЭЛИН. Что тебе надо?

МАРТИН (кричит). Отдай мне мои ключи!.. Они мои. Я хочу, чтобы они были у меня.

ЭЛИН. Если ты сейчас же не ляжешь и не успокоишься, я позову Георга. Все, я гашу свет. (Выключает лампу.)

В темноте МАРТИН издает какой-то звук, как будто плачет.

Входит ДАВИД, хочет сесть на край кровати, ищет ЭЛИН.

Мартин, угомонись… Не могу тебя больше слышать… Мне надо поспать…

Пауза.

Ляг в свою кровать… Мартин, пожалуйста… Не надо, прошу тебя… Что с тобой? Чего ты здесь сидишь? (Трогает лицо ДАВИДА в темноте.) Что ты хочешь? Хочешь лечь?

Пауза.

Скажи же что-нибудь… О господи, ложись же, давай спать… Ты с ума меня сводишь… Мне скоро снова вставать… Ты совсем как ребенок.

ЭЛИН включает свет. ДАВИД сидит на ее кровати, держит ее за руку. МАРТИН лежит и храпит с открытым ртом.

Что ты хотел?

ДАВИД. Не знаю.

ЭЛИН. Сколько времени?… Почему ты не спишь?

ДАВИД. Я только хотел попрощаться перед сном. Похоже, бессонницей он не страдает.

ЭЛИН. Ты разбудил меня среди ночи, чтобы попрощаться перед сном?

ДАВИД. Конечно. Ты посмотри на него. (Кладет несколько голубиных перьев или пушинок МАРТИНУ на губы. Они взвихряются, щекочут его.) Папа, папа, проснись, мы едем в Копенгаген.

ЭЛИН. Какого черта ты его будишь?

ДАВИД. Посмотри на него. Посмотри на него один-единственный раз. Пожалуйста.

ЭЛИН. Нашел время для шуток.

ДАВИД. Ты думаешь?

ЭЛИН. Во всяком случае, мне не до шуток.

ДАВИД. Почему же?

ЭЛИН. О господи, мне скоро вставать. Я хочу выспаться. Иди и ложись. (Гасит свет.)

ДАВИД. Почему?

ЭЛИН. Спокойной ночи, Давид.

ДАВИД. Что?

ЭЛИН. Спокойной ночи.

ДАВИД. Спокойной ночи?

ЭЛИН. Да.

ДАВИД. Да, да, конечно, спокойной ночи.

Пауза.

Не пью… я люблю тебя. Ты нужна мне… не бросай меня. (Передразнивает МАРТИНА.) Элин, любимая, что я без тебя буду делать? Я просто выйду во двор и повешусь на флагштоке, слышишь?.. Элин, Элин, моя любимая, помнишь ли ты клятву, которую мы дали друг другу, посмотри на эту фотографию на комоде… Ты и я, Элин, по крайней мере я точно…

ЭЛИН включает лампу. ДАВИД посадил МАРТИНА себе на колени, как марионетку, и говорит вместо него, ковыряется в его ухе мизинцем его левой руки.

…стоял у алтаря и клялся, что буду любить тебя, пока смерть не разлучит нас… Нет, нет, не сравнивай наши руки… Ты что, не знаешь? Это означает скорую смерть. Кто-то из нас умрет.

ЭЛИН. Положи его.

ДАВИД. Не положу.

ЭЛИН. Иди в свою комнату!

ДАВИД. Не пойду.

ЭЛИН. Отпусти его.

ДАВИД. Хорошо.

ДАВИД отпускает МАРТИНА, тот сползает на пол. ДАВИД встает и идет к двери. Они с ЭЛИН с ненавистью смотрят друг другу в глаза. Она встает, укладывает МАРТИНА, возвращается к своей кровати, ложится, выдирает вилку из розетки.

(Стоит.) Я ухожу.

ЭЛИН. Давай.

ДАВИД. Теперь уже точно.

ЭЛИН. Ты уверен?

ДАВИД. Да.

ЭЛИН. Прекрасно.

ДАВИД. Пока.

Пауза.

Мама?

Пауза.

Что?

Пауза.

Я ухожу.

Пауза.

Ты меня не остановишь?

Шепчет.

Ну и пускай.

ДАВИД выходит из комнаты. Спускаясь по лестнице, напевает песню «Night and day», отчетливо выговаривая слова. Начинает звучать музыка, постепенно она становится громче; когда он доходит до припева, вступает целый оркестр. Он танцует с ножом в руке, который он прятал где-то, как палку, пока был у матери. Он танцует на лестнице, как Фред Астер, словно испытывает оргазм; танцует так, как будто сил у него хватит еще танцевать до конца жизни — до тех пор, пока лампы не зажигаются и внезапно не гаснут.

ЗАНАВЕС.

                        NIGHT AND DAY Like the beat, beat of the tom-tom When the jungle shadows fall Like the tick, tock of the stately clock As it stands against the wall Like the drip, drip, drip of the raindrops When the summer shower is through So a voice within me keeps repeating: you, you, you Night and day You are the one Only you beneath the moon and under the sun Whether near to me or far It’s no matter, darling, where you are I think of you Night and day Day and night Why is it so That this longing for you follows wherever I go? In the roaring traffic’s boom In the silence of my lonely room I think of you Night and day Night and day Under the hide of me That’s an oh, such a hungry yearning Burning inside of me And its torment wont’t be through Till you let me spend my life making love to you Day and night, Night and day.

________________________