Рукопись

Олег Васильевич Дубов запустил пятерню в волосы и принялся яростно, с хрустом, чесать голову. Это у него, как он сам говорил, «нервное». Завидев скребущегося шефа, подчинённые понимали: главред распсиховался не на шутку! Если честно, зрелище было то ещё: большие очки в старомодной оправе сползали на нос, лицо становилось болезненно-сосредоточенным, жёсткие волосы топорщились в разные стороны, как прутики метлы.

Но начальникам, как маленьким детям или тяжело больным, прощают многое. Почти всё. Поэтому Дубов скрёбся – сотрудники терпели. Тем более в целом мужик он был неплохой. Не щемил, не унижал, не орал, не воровал. В самые лихие годы не оставлял свою команду без зарплаты, ибо умел ладить с местной администрацией, умудрялся находить рекламу и подписчиков, удерживая журнал на плаву.

В этот раз Олег Васильевич расчесал свою многострадальную голову чуть не до крови, но никакого выхода из создавшейся ситуации так и не выцарапал. Угораздило этого чудака Неторопкина притащить свою дурацкую рукопись именно в «Лиру»!

Хотя куда ещё он мог её отнести? В их областном городе имелся всего один литературный журнал, который выходил каждый квартал. И, уж конечно, рукопись была какой угодно, только не дурацкой. Самым точным определением стало бы «гениальная». Дубов понял это, едва перевернув первую страницу. В рассказе под названием «Птичья стая» было всё: крепкий сюжет, который цеплял с первых строк, чеховская ясность и простота изложения, мягкий юмор, ювелирно выписанные образы, интересная и ненавязчивая подача.

За долгие годы, что Дубов возглавлял журнал, да и раньше, когда работал здесь же ответственным секретарём, ему не довелось встретить ни одного автора, которого можно было назвать хотя бы перспективным. Таланты почему-то не произрастали на скудной уездной почве. Хотя, скорее всего, процент одарённости был вполне нормальным, просто, почувствовав в себе божью искру, разжигать из неё пламя начинающие писатели стремились в столице. Кому нужна провинциальная известность?

А вот Неторопкину зачем-то оказалась нужна. Когда утром он возник на пороге редакторского кабинета, Дубов и вообразить не мог, чем обернется этот визит. Чего можно было ожидать от малохольного, чёрт-те как одетого субъекта с перепуганными глазами и детской привычкой краснеть по любому поводу? Говорил Неторопкин, пришепётывая, поминутно откашливался и, видимо, от волнения, к месту и не к месту вставлял «Прошу прощения».

Главред привык к постоянным авторам, творения которых из номера в номер украшали страницы «Лиры». Например, поэтесса Дарина Барская (в миру Даша Бабушкина) каждый раз поставляла длиннющие вязкие, тягучие, совершенно бессмысленные стихи, которые обожала читать нараспев, с подвыванием. Дубов давно отчаялся найти крупицу здравого смысла или настоящую, живую эмоцию в беспорядочном потоке сравнений, эпитетов, гипербол, метафор, метонимий и оксюморонов, которые щедро и без разбору выливала на читателей Бабушкина.

Олег Васильевич уже много лет не читал её стихов, автоматически утверждая их в номер. Просто прикидывал, как они встанут на журнальную полосу. Вот уж кто точно читал Барскую, так это корректор Лидия Борисовна, сухая, строгая и чрезвычайно грамотная дама, не пропускавшая ни одной, как она выражалась, «блохи» в рукописях. Но у той-то не было иного выхода: работа такая.

Лидия Борисовна читала, мужественно продиралась сквозь корявые тексты, ожесточённо правила их и тихо ненавидела и Дашу Бабушкину, и баснописца Аристарха Морозова, которому не давали покоя лавры Ивана Андреевича Крылова, и весельчака-фельетониста Пчёлкина, чьи тяжеловесные опусы не вызывали и намёка на улыбку, и новеллиста Архипа Эла. Последний был мрачным типом, поклонником литературы модернизма. Верхом литературного совершенства Эл считал «Улисса» Джеймса Джойса и «Замок» Франца Кафки, и стремился создать нечто подобное. Пока, на счастье редактора и корректора, бог миловал. Им вполне хватало разжижающих мозги порождений поэтессы Дарины Барской.

Но особую лютость вызывал у Лидии Борисовны прозаик Влад Струйников – директор местной школы Владимир Петрович Стручков. К сожалению, он был чрезвычайно работоспособен и плодовит: строгал романы, повести и рассказы в неимоверных, диких количествах. Там неизменно присутствовали мозолистые руки пахаря, крестьянский пот, мудрый прищур сельского учителя, заливающиеся румянцем девичьи щеки, золотые колосья пшеницы, пьянящий дух родимой стороны, лучистая улыбка матери и прочие штампы, которые дружно кочевали из шедевра в шедевр. Как Стручкову самому не надоедает, поражался Дубов. Разнообразием сюжетов прозаик тоже не баловал. Ознакомился с одним творением – считай, прочёл их все.

Но корректоршу эта истина не избавляла от необходимости детально изучать каждый опус. Поэтому, исключительно из человеколюбия (должны же быть просветы в работе несчастной Лидии Борисовны!) Дубов ввёл в журнале рубрику «Золотое перо», где публиковались стихи и проза классиков русской и зарубежной литературы. Корректор же, вместо благодарности, всякий раз норовила отловить главреда в коридоре и намекнуть, что рубрику не мешало бы сделать более масштабной. А ещё лучше – отдать ей процентов девяносто всей печатной площади. Вот люди: дашь мизинец – норовят руку по локоть откусить!

Ещё одной бедой журнала была рубрика «Юные таланты». К сожалению, в этом словосочетании соответствовала истине только первая его часть. А одарённость у новоявленных писателей и поэтов была приблизительно столь же слабо обозначенная, как и у старших коллег. Только уверенности в собственной уникальности больше. Что вы хотите, юношеский максимализм, ненабитые шишки!..

Главред от всех них устал. Ему были давно и глубоко безразличны творческие метания и находки местных Гоголей и Пушкиных. Он принимал их литературные труды как неизбежное зло. Издаются на автомате – и ладно. Сам Дубов, хотя и журналист по образованию, писать никогда не пытался: точно знал, что ничего путного из этого не выйдет. Вот о чём он действительно поначалу мечтал, так это о том, что однажды откроет новую литературную звезду, которая увековечит и «Лиру», и её скромного редактора.

С годами грезить перестал. Но, глянув на рукопись Неторопкина, сразу понял, что мечты и вправду порой сбываются. Пусть главред был бездарен как писатель, зато исключительно талантлив как читатель.

Гений Неторопкин мялся, краснел, шепелявил что-то из глубины продавленного кресла, а в голове Дубова стучало только одно: нашёл! Перефразируя Маяковского, перелопатив миллионы тонн словесной…ну, пусть будет руды, он докопался-таки до золотого слитка. Откуда ему было знать, какой проблемой это обернется!..

– Послушайте, дорогой…

– Михаил Геннадьевич, – робко подсказал автор и судорожно глотнул. Чувствуется, приготовился к самому худшему. В отличие от остальных творцов «Лиры», Неторопкин в свою одарённость не верил.

– Михаил Геннадьевич, – ласково согласился Дубов. – Рукопись я заберу. Мне нужно внимательно прочесть её, чтобы принять решение о возможности публикации. Я ведь сейчас только бегло просмотрел ваш текст. А вы ко мне загляните вечерком, договорились?

На самом деле решение нужно было принять совершенно иное. Недотёпа Неторопкин принес рукопись, когда очередной номер был уже свёрстан. На страницах макета плотным частоколом выстроились отрывки из романов, повести, фельетоны, басни, стихи и поэмы. «Птичьей стае» места не было.

В журнале шестьдесят восемь страниц, не считая глянцевой обложки. Увеличить их количество невозможно по финансовым причинам. В принципе, эта мысль никогда Дубову и в голову не приходила. Реши он это сделать сейчас, пришлось бы добавить примерно пять разворотов, то есть страниц десять. Рассказ у Неторопкина немаленький. А кто за это заплатит? Правильно, желающих нет. Значит, придётся кого-то потеснить.

Пока Неторопкин, пятясь и запинаясь, выкатывался из кабинета, Олег Васильевич судорожно соображал, кого бы подвинуть. Однако спустя два часа понял, что не может выкинуть никого! Как такое возможно?! А вот так! В этом и заключалась трагедия.

Как назло, главной темой номера был пятидесятилетний юбилей Дарины Барской. Ох, и дала Олегу Васильевичу жизни именинница, будь она неладна! Вспомнишь – вздрогнешь.

Поначалу поэтесса одолевала его идеей посвятить её бессмертным творениям весь номер. В итоге сторговались на пяти разворотах плюс фотография на обложке плюс большое интервью. Кстати, интервью, написанное журналистом местной газеты Рябовым, было, по мнению Дубова, куда более живым и интересным, чем всё творчество поэтессы, вместе взятое. Парень своё дело знал, и по прочтении статьи у несведущих людей могло сложиться представление о Даше Бабушкиной, как о многогранной натуре, остроумном позитивном человеке и яркой творческой личности.

Таким образом, предприимчивая поэтесса вырвала у журнала целых четырнадцать страниц! Со словом редактора и оглавлением, это уже почти четверть номера! Даже от «Золотого пера» пришлось отказаться. Лидия Борисовна ещё не знает, бедняжка. Получается, Даша Бабушкина всухую обставила Александра Блока: именно его главред в этот раз планировал в рубрику!

Дубов свирепо покосился на фотографию Дарины Барской, которая красовалась на макете обложки. Пятьдесят лет тётке, а никак не возьмёт в толк, что эти букольки, кудельки да кудряшки делают её похожей на престарелую болонку в очках.

Идём дальше. Вслед за Бабушкиной на двенадцати страницах расположился Влад Струйников. Этого точно не сдвинешь ни на сантиметр, иначе начнется такая война, что запросто можно лишиться кресла. К тому же беда в том, что редакция располагается в симпатичном здании школьного флигеля, и за аренду директор школы берёт плату чисто символическую, почти неощутимую. Обеспечивая себе тем самым постоянную прописку на печатных полосах.

Вдобавок в прошлом году Владимир Петрович возглавил местное литературное сообщество, и теперь в журнале появилась его постоянная авторская рубрика «Служители музы». Ага, муза только и мечтает о таких служителях… Тем не менее, будь любезен, выдели разворот!

Главред сердито крякнул, подошёл к окну, распахнул форточку. Сразу потянуло холодом: морозы стояли нешуточные. Дубов прошёлся по кабинету: в движении ему всегда думалось лучше. Однако сегодня проверенный способ не помог, спасительная мысль не осенила. Олег Васильевич постоял пару минут возле окна, с наслаждением вдыхая свежий студёный воздух, потом вспомнил о недолеченной простуде, захлопнул форточку и снова сел за стол.

Пошуршал бумагами, разглядывая макет. Так, что тут у нас дальше по списку? В рубрике «Юные таланты» засветилась дочь главы администрации. Здесь всё ясно, можно не комментировать. Потом идёт рекламный блок. Его, разумеется, тоже не тронешь. И под занавес – фельетонист и баснописец с модернистом.

Но Архип Эл однозначно неприкасаемый. У него (как у всякого уважающего себя модерниста!) какие-то нелады с психикой. Чуть что не по нему – сразу бежит резать вены или вешаться. Однажды Олег Васильевич отважился отказать ему, и с тех пор предпочитал не рисковать. Говорят, жена пятый год не может решиться подать на развод, не хочет грех на душу брать. В итоге у психически неуравновешенного новеллиста крепкий брак и неплохие гонорары за регулярные публикации.

Пчёлкин на этот раз сработал под заказ. Не так давно за взятки сняли с должности главврача местной больницы, и именитый сатирик накропал лёгкий по стилю, острый и хлесткий (по личному убеждению самого автора) текст. Читать эту муть невозможно, но кто наберётся смелости объяснить шестидесятилетнему уважаемому писателю, члену Союза, что в искромётном фельетоне никак не может быть такого жуткого количества громоздких причастных и деепричастных оборотов?!

Ладно, бог с ним, с Пчёлкиным. Остаётся баснописец Аристарх Морозов. Вот его можно подвинуть без страха и сомнений, но это уже ничего не изменит. Басни скромно расположились на полутора разворотах. А нужно не меньше пяти…

Рабочий день закончился. В крошечной приёмной стала красноречиво покашливать секретарша Лариса. Дубов раздражённо крикнул, что она свободна, а он пока поработает. Но только работай – не работай, выкраивай, гадай, чеши голову, наматывай круги по кабинету, вздыхай – а по всему выходит, что Неторопкину в этот номер не попасть.

Олег Васильевич вконец расстроился. Пока думал, что сказать автору, пока подбирал слова, Неторопкин объявился сам, откашлялся и на одном дыхании выдал заранее заготовленную фразу:

– Добрый вечер! Я пришёл, как вы велели. Что с моей рукописью? – и свое всегдашнее «Прошу прощения!» в конце не забыл присовокупить.

Отмучался, затаил дыхание – ждёт. Теперь дело за Дубовым. Но он-то, в отличие от Неторопкина, подготовиться к разговору не успел! И поэтому сходу сказал правду:

– Порадовать вас нечем. Да вы присаживайтесь! Послушайте…

– Михаил Геннадьевич, – обречённо произнес Неторопкин.

– Михаил Геннадьевич, – кисло повторил Дубов, – мы не сможем поставить ваш рассказ в номер.

– Понимаю, – тихо выдохнул Неторопкин упавшим голосом. Прощения он больше не просил.

– Да ничего вы не понимаете, – главред неожиданно почувствовал злость, – хорошая у вас рукопись. Просто отличная! Но поставить не могу. Площадей не хватает, а выкинуть кого-то не получится.

– Что вы! Зачем же выкидывать? Не надо из-за меня… – испугался Неторопкин и покраснел, – я ничего такого в виду не имел! Такие уважаемые авторы…

– При чём тут уважаемые или нет! – ещё сильнее закипая, перебил Дубов, – просто… обстоятельства. У одной юбилей, у другого знакомства, у третьего психика. Не подкопаешься.

– Понимаю, – снова сказал Неторопкин.

– В общем, Михаил… – Дубов снова затормозил, нетерпеливо прищёлкнув пальцами.

– Можно просто Михаил, – Неторопкин устал ждать, когда редактор запомнит его отчество.

– Вы же взрослый человек. Всё понимаете. Если бы я один решал, тогда дело другое, – Дубов поймал себя на мысли, что оправдывается, как школьник. Это выводило из себя: кто он такой, этот Неторопкин?! Но не оправдываться тоже не мог. – Короче говоря, знаете, в какой стране живёте. И потом, вы поздно обратились, – подвёл черту главред.

Неторопкин грустно кивнул и стал подниматься со стула. Олег Васильевич протестующе замахал руками, усаживая его на место.

– В следующий номер ваш рассказ точно пойдёт! Мы выходим через три месяца и… – Дубов осёкся и недоговорил.

Вспомнил, что апрельский номер целиком и полностью заказной, посвящённый сорокалетию их городка. Юбилей незначительный, такие даты люди-то не всегда отмечают, а уж города… N-ск был рожден волевым решением партии: воздвигли завод-гигант, а рядом, как водится, пристроился населённый пункт, отмеченный на карте России даже не кружочком, а крошечной точкой.

Однако мелкомасштабный повод давал большие возможности. На празднование выделялись деньги, и эти средства нужно было «освоить». Что же касается непосредственно «Лиры», то, при имеющемся небогатом финансировании, Дубов просто не имел права не воспользоваться открывшейся возможностью заработать на проплаченных статьях. Дыр в бюджете журнала столько, что главред не отказался бы праздновать юбилеи ежегодно.

Всё это означало, что «Птичьей стае» и её автору снова не повезло.

– Нет, в следующий тоже не получится. Будет день города, и… – Олег Васильевич поморщился, снял очки и сердито отшвырнул в сторону. Перед глазами немедленно расплылось, Неторопкин превратился в бесплотную серую тень. Дубов нашарил на столе очки и снова водрузил на переносицу. Мир обрёл привычную яркость и чёткость линий.

– Ладно, я пойду, пожалуй, – тоскливо вздохнул Неторопкин.

– Через полгода точно поставлю. Считайте, вы уже в номере! – торжественно провозгласил главред. Но сам, если честно, слабо в это верил. Шесть месяцев – долгий срок. Опять может выплыть какой-то юбилей. Или кто-то скончается. Неторопкин, похоже, тоже всё отлично понимал. Плечи его поникли, он изо всех сил старался скрыть разочарование. Скомкано попрощался, взял, не спрашивая разрешения, свою рукопись с редакторского стола и двинулся к двери.

– Михаил, – тихо позвал Олег Васильевич, – скажите, а кто вы по профессии?

– Инженер. Вы мне сейчас посоветуете заниматься непосредственными обязанностями? – неожиданно ершисто отозвался Неторопкин. – Не лезть в литературу?

– Вовсе нет, – устало возразил главред, – вам обязательно нужно в неё лезть. Это ваше место. Только «Лира» и литература – это разные вещи. Много вы написали?

– Три повести и десятка два рассказов. Ещё есть пьеса, – слегка растерявшись, ответил Неторопкин.

– Если они так же хороши, как «Птичья стая», вы обязательно пробьётесь. Я вам точно говорю.

– Спасибо, – смущённо пробормотал Неторопкин.

Спустя пять минут он летел по коридору, окрылённый, сжимая в руке бумажку с телефонным номером. У Дубова имелись какие-никакие связи в столице. А главред стоял у окна и задумчиво смотрел на тёмную улицу. Видел, как открылась дверь, и Неторопкин, споткнувшись, выбежал из флигеля и чуть не вприпрыжку помчался к воротам школы, смешно вскидывая ноги. Пусть хоть его мечта сбудется.

Зазвонил телефон. Олег Васильевич машинально снял трубку. На проводе была Дарина Барская. Интересовалась, можно ли в этот раз взять побольше бесплатных авторских экземпляров журнала. У неё же все-таки юбилей!

 

Тёщины серьги

Тёщу свою, Тамару Максимовну, Валерик боялся до дрожи. Примерно такой же священный трепет он в детстве испытывал к учительнице начальных классов. Когда Лилия Хафизовна в неизменном бордовом костюме прохаживалась по классу и подходила к его парте, звонко пощёлкивая суставами пальцев, волосы на затылке поднимались дыбом, как у кота Барсика при виде дворового пса. Если Лилия Хафизовна вызывала Валерика к доске, он не мог заставить себя вымолвить ни слова, а губы сами собой начинали кривиться в глупой улыбке.

– Вы бы его к доктору сводили. Может, он у вас больной? Что ни спрошу – стоит и лыбится, как дурачок, – сказала как-то Лилия Хафизовна маме.

– Что вы! Он вообще-то развитый мальчик… Книжки любит… И математику сам делает, мы с отцом не помогаем… – робко ответила мама и улыбнулась точно такой же улыбкой, как её семилетний сын.

Шестидесятилетие Тамары Максимовны отмечали с размахом, в модном ресторане. На столах теснились салаты и закуски – солонку поставить некуда. Огромный юбилейный торт заказывали в самой дорогой кулинарии города под названием «Лакомый кусочек».

Но Валерика кулинарное изобилие не радовало. Есть не хотелось. Он выпил уже пять рюмок, но в голове так и не начало спасительно шуметь. Мысли оставались ясными, и привычный страх, достигший сегодня критической отметки, никуда не исчезал. Особенно жутко становилось, когда тёща принималась ему улыбаться.

За восемь лет, что он был женат на Анюте, такого её расположения к себе Валерик не помнил: Тамара Максимовна никогда не одобряла выбор дочери. Зять приехал в город из глубинки, своего жилья не имел и явился с чемоданом и подушкой под мышкой жить к жене. Работал на заводе, три года назад стал мастером и это, скорее всего, был его потолок. Внешностью тоже не удался: невысокий, почти одного роста с женой, гораздо ниже внушительной тещи и какой-то, как она выражалась, «мальчикообразный». Уже тридцать с гаком, а всё Валерик.

Анюта родила дочку Леночку, шуструю и хулиганистую девчонку, в характере которой бабушка с умилением находила собственные бойцовские качества. Но и за любимую внучку благодарности к зятю не испытывала, подчеркивая при случае, что та ничего не взяла от чахлой папашиной породы.

К юбилею Тамара Максимовна готовилась почти год. «Молодые» в обсуждении не участвовали: она сроду не нуждалась в советчиках. Лишь время от времени Анюта и Валерик узнавали об изменениях в планах: «Галину решила не приглашать – видеть не хочу эту стерву» или «Сметанник заказывать не будем – лучше с яблоками».

Им оставалось только определиться с подарком.

– Может, электромясорубку? – предлагал Валерик.

– Ты что – совсем уже? Мясорубку! – возмущённо округляла небольшие глазки Анюта.

Сервиз тоже отпадал – банально. Часы не годились – уже дарили. О деньгах и речи не шло – должна остаться память. Картина – сразу нет: Сергеевы наверняка припрут очередной пейзаж. Идей больше не было, а время шло – юбилей неотвратимо приближался. Выход подсказал сама Тамара Максимовна.

– Инессе Павловне на день рождения зять, – тёща метнула выразительный взгляд в сторону Валерика, – подарил браслет. Золотой, с висюльками сбоку. Красотища – слов нет! У неё, конечно, зять-то будь здоров! Замдиректора. Не пешка какая-нибудь заводская. Квартиру купил, улучшенку. Это же у нас мода такая – у тёщи жить.

Валерик виновато улыбнулся и представил, как прямо сейчас на голову Тамары Максимовны падает тяжеленная люстра.

Поздно вечером жена сказала:

– Надо маме тоже украшение подарить. Серёжки! А?

Валерик подумал, что неплохо бы подарить что-то, чему обзавидуется несносная Инесса Павловна, заклятая тёщина подруга. Может, Тамара Максимовна отстанет от него хоть ненадолго? Он вообразил потрясённое лицо тещи, когда он небрежно вручит ей бархатную коробочку с серьгами. Ага, съела, грымза? Это тебе не браслет с дурацкими висюльками!

Покупали серёжки в два приема. Сначала прошлись, изучили ассортимент. Денег с собой не брали – мало ли что! Выбрали серьги с топазом: изящные, лёгкие на вид. Прозрачно-голубые камни загадочно сверкали и словно бы подмигивали.

– Завтра приду и куплю, – пообещал продавщице Валерик.

Вечером он был так доволен собой, что не молчал за ужином, как обычно, а рискнул пошутить. Тёща смотрела настороженно, как на инфицированного неизвестным вирусом.

За покупкой Валерик собирался, как на войну. Анюта только что не перекрестила на пороге. Деньги засунул во внутренний карман: поближе к сердцу, подальше от воров. Поначалу всё шло хорошо: серьги были куплены и положены всё в тот же карман. А потом ангел-хранитель на минуту отвлекся, и случилось страшное.

На выходе из магазина в Валерика врезался какой-то недотёпа. Он чуть не упал, и мужчина долго извинялся за свою неловкость, хлопал его по плечам и смахивал с рукавов несуществующие пылинки.

Пропажу Валерик обнаружил возле метро, когда полез за мелочью и решил проверить, на месте ли коробочка с серьгами. В кармане было пусто. В безумной надежде Валерик обшарил остальные карманы. Ладони вспотели, в голове стало горячо, а в желудке наоборот, похолодело. Масштабы катастрофы были ужасающими.

Подарка нет – это раз. Денег практически тоже, от премии мало что осталось – это два. Жена будет смотреть на него, как на убийцу детей, – это три. Юбилей меньше, чем через неделю – это четыре.

Если бы Тамара Максимовна была человеком! Валерик бы всё ей объяснил: сказал, что на всю премию решил купить для неё подарок – и даже купил, но так уж вышло. Нормальная женщина расплакалась бы от умиления, бросилась утешать, и эта история вошла бы в анналы семейной истории.

Но тёща Валерика могла отреагировать на это только так: сначала – недоверие («Вот так взяли – и дали тебе премию?»), потом – ирония («И всю-всю решил на меня потратить?»), затем – усмешка («Серёжки-то, небось, так себе выбрал – копеечные!») и, наконец, презрение («У тебя вечно всё через одно место!»)

В полицию идти смысла нет – не найдут, а позору не оберёшься. Валерик побежал обратно в «Бриллиант». Всю дорогу глядел под ноги: надеялся. Продавщицы поохали, поахали, но ничем помочь не смогли.

Зазвенел мобильник. Анюта желала узнать, купил ли он серьги. Валерик не ответил. Он стоял возле магазина и почти всерьёз думал о самоубийстве. Из стоящей рядом машины неслось:

– Обманула, обманула, обманула ты меня!

А ведь я тебе поверил, ля-ля-ля! Ля-ля-ля!

В голове у Валерика вдруг будто бы дзынькнуло. Ну, конечно же! Он ринулся обратно в магазин, прямиком в отдел украшений из позолоченного серебра. И пробы есть, и вид – чудо, только цены в разы ниже. Ни за что не догадаешься, что это не настоящее золото. А там что-нибудь придумаем!

Продавщица, которая была в курсе трагедии, с готовностью бросилась на помощь и нашла изумительные серьги, чем-то напоминающие утраченное топазовое великолепие: богато и со вкусом выполненная изящная ажурная оправа, в которой матово светились крупные жемчужины в россыпи капелек фианитов.

– Без экспертизы не отличит! – пообещала девушка. – А будет аккуратно носить – позолота не сотрётся. Всю жизнь протаскает, не заметит!

Жене Валерик сказал, что «их» серьги кто-то уже купил, но Анюта решила, что это к лучшему.

– Жемчужные маме даже лучше подходят. Они благороднее.

Валерик, разумеется, возражать не стал.

Поздравляли Тамару Максимовну первыми. Поднялись, как на собрании актива завода. Анюта сбивчиво зачитала с открытки поздравления, Валерик сдержанным солидным жестом извлек бархатную коробочку с логотипом магазина «Бриллиант».

Народ ахнул, тёща вздрогнула и прослезилась. Фальшивые жемчуга поразили её в самое сердце – это был триумф, каким Валерик его себе и представлял.

Испортила малину, конечно, Инесса Павловна. Звенящим комариным голоском она вдруг произнесла:

– Томочка, серьги изумительные! Но вот не в обиду… Жемчуг – особый камень. Его без пары носить – к беде.

– Без пары? Это без мужика, что ль? – расхохоталась двоюродная сестра тёщи, Марина Львовна. Она всю жизнь проработала в школе учителем физкультуры и имела два основных достоинства: мощный торс и зычный голос.

– Какого мужика, – поморщилась Инесса Павловна. – Я говорю о кольце. Нужно теперь приобрести кольцо и носить вместе с серьгами. А то к беде… – сладострастно повторила она.

Валерик и рта раскрыть не успел. А если б и успел – что сказал бы? Тёща всё равно не оставит за Инессой Павловной последнего слова.

– Тогда куплю пару, раз нельзя так! Мне прилично денег подарили! Чем барахло всякое в дом тащить… Завтра с серёжками поеду в ювелирный и закажу такое же кольцо!

Это был конец. До завтрашнего дня серьги не изъять: тёща уже украсила ими свои мясистые уши. Валерик словно оглох, придавленный сознанием близкой расправы. «Напьюсь», – обречённо думал он. Но водка не брала.

Праздник катился дальше: гости опустошали столы, танцевали и пели. Вокруг тёщи множились картины и сервизы, время от времени она растроганно улыбалась зятю.

Выхода не было.

 

Свет в окошке

Бегу по лужам, не разбирая дороги – ноги всё равно уже мокрые. Зонтик забыла, а садиться в автобус не хочу. Как представлю себе острые, жалящие взгляды…

Двадцать пять лет живу на свете и вижу в зеркале это лицо: нос слишком большой, глаза слишком маленькие, подбородок слишком тяжёлый и далее по списку. Всё слишком. Ни нормы, ни гармонии, ни даже миловидности. А как хочется, чтобы кто-нибудь, пусть из вежливости, сказал, что я красивая!..

Но такого не будет: на пластическую операцию пока не заработала. И потом, слишком многое придётся оперировать, замучаются они со мной. Хотя, может, там тоже оптом дешевле?

Бог, если ты есть, скажи: почему у меня ничего нет?! У одних – всё, у других – что-то. А у меня сплошное ничего. Ни ума, ни внешности, ни образования, ни воспитания, ни характера.

Глаз положить не на что, как говорил папа. В школе – частокол троек. Даже по труду и музыке. Правда, я неплохо писала сочинения. Но поскольку не писала в них того, что требовалось, то получала всё равно тройки.

Я типичный представитель толпы. Общественность. Массовка. Меня невозможно запомнить! Увидел – забыл. Учителя и одноклассники на пятилетии окончания школы звали меня Наташей, Леной, Катей… А я, между прочим, Света.

Папа надеялся, что я буду красивая, как мама, и умная, как он. И образованная, как ни один из них. Вышло наоборот: внешностью я удалась в папу, а умом… Ладно, надо иметь уважение.

Поступать в институт не пробовала – этого от меня уже классу к пятому ждать перестали. И руки мои золотые не оттуда растут, так что швейное и кулинарное училища отпали сами собой.

Пошла в ларёк возле дома. И началось. Два через два. Два дня – жвачки, сникерсы, сухарики, чипсы. Главное, запомнить, где что лежит и сколько стоит. Другие два – диван, телефон, телевизор.

… Потом-то уж я поняла: не на меня одну он так смотрел – внимательно, настойчиво. Интересно ему было, что за неведомые зверушки сидят в ларьках, как в клетках? Или стоят за прилавками на рынках – торгуют южными парафиновыми фруктами и всякой белибердой.

Там, где он, не просто другой мир – параллельное измерение. Открываешь дверцу его машины – и попадешь в запредел, где всё другое: воздух, отношения, улыбки, юмор, сны, желания.

Сейчас мне уже кажется, что никогда я эту дверцу не открывала. Но на самом деле сегодня мне довелось попасть в инопланетную жизнь. Вместо: «Девушка, пачку жвачки, пожалуйста», я услышала: «Как вас зовут?» И, ясное дело, блеснула остроумием:

– Кого?

– Вас, конечно.

– Это вы мне?

– А разве кроме вас там есть ещё кто-то?

Да уж, моё рабочее место ненамного больше собачьей будки.

– Нет, я одна. Света.

– Раз знакомству. Юрий. Скажите, Светлана, у вас есть планы на вечер?

Шутит? Издевается? Какие планы? Никого никогда не интересовало, как меня зовут, а уж чем я занята вечером – тем более.

– Нет. То есть, планов нет.

– Тогда я заеду за вами, и мы сходим куда-нибудь поужинать. Хорошо?

Вот так и началось. Всё для меня в этой жизни наконец-то началось!

Я собиралась на свидание и никак не могла понять, зачем ему понадобилась. Может, это просто пари, как в «Девчатах»? Мы же из разных стай. О его внешности можно стихи писать. Или я ему для контраста? Только такую красоту незачем оттенять.

Если бы всё происходило, как в сериале, я бы подарила ему волшебную ночь любви (ну, уж какую сумела бы, такую и подарила), но он не мог бы на мне жениться. Потому что у него богатая невеста. Я бы, само собой, забеременела и мужественно растила ребёнка одна, а попутно добилась успеха. Он встретил бы меня через пятнадцать лет и не мог себя простить, что бросил: у него-то жизнь не удалась.

Я была бы на седьмом небе, сложись все хоть вполовину так! Пусть бы он соблазнил меня, пусть бы бросил, пусть с ребенком. Я бы рыдала ночью от обиды и с полным правом всем говорила, что мужики – сволочи. У меня была бы своя собственная история любви. Или нелюбви.

Но всё вышло так, как только и могло выйти.

Там, в ресторане, растерялась до слез. Его все знают – на меня не смотрят. Точнее, смотрят, но не видят. Чувствуют: эта тут не задержится. На лицах написано: «Зачем он её сюда притащил?!» Прямо так и написано, с восклицательным и вопросительным знаками.

– Что закажешь?

– Лучше ты сам.

Перечислить, что он набрал, не сумею. Было вкусно, но я ждала чего-то другого. Совсем особого. А так – мясо, овощи. Наверное, чтобы понять, насколько эти изыски изысканные, надо их каждый день есть и между собой сравнивать… Ой, при чём тут еда? К чему я так долго о ней рассуждаю? Вечно зациклюсь на мелочи и застряну, как трактор в грязи.

– Давно ты там работаешь?

– Да. Но не очень. То есть кому как.

– А тебе – как?

– По мне – слишком. Как после школы пошла, так и работаю.

Сменил тему. Видно, мои профессиональные успехи ему не больно-то интересны. Я его не осуждала, но мне стало стыдно за себя. И красное платье надела зря. Сижу, как пожарная машина. Красный идёт роковым женщинам. А меня замаскировывает. Да и фасон из моды вышел два года назад. А может, он в эту моду и не входил.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать пять.

– Хорошо.

Интересно, что в этом хорошего? Что мне к тридцатнику, а я сижу в этом ящике, как в гробу, а потом иду домой слушать мамины рассуждения о моей неудавшейся жизни?

Я выпила и меня понесло. Разулыбалась во всю ширь, порола всякую чушь, а он слушал. Смотрел на меня своим непонятным взглядом, а я млела – надо же, интересуется! А потом…

– Послушай, Светочка! – Ненавижу эту кличку. – Я социолог. Провожу исследование, пишу диссертацию. И моя тема…

Дальше плохо уловила. Но поняла, что моя биография – богатый материал. Я могу помочь описать психологию социальной группы. Наверное, у меня и подруги такие же есть? Если надо, он заплатит. Деньги же не помешают? Можно купить… – что там покупают такие, как я? Что им нужно от жизни? Колготки? Тени? Кружевной лифчик китайского производства?

Я сказала: «Конечно!» А потом подняла бокал и плеснула ему в лицо вином. Видела в кино, так одна актриса делала. Только там вино было белое, а тут как кровь. Течёт по лицу, капает на стол.

Вот такая неблагодарная: меня покупают за лифчик, а я вином плескаюсь. Кажется, это я вслух сказала, потому что он удивился:

– Какой ещё лифчик? Он тут с какого боку?

Вот и вся история.

Теперь бегу и думаю: что делать? Прыгнуть с моста? Перерезать вены в ванной? Уйти в монастырь? Впасть в депрессию? Запить и забыть?

Или поступить в институт и начать новую жизнь?..

Только это – для той самой героини сериала, у которой позор – часть роли, и всё будет отлично серий через сто, когда добрый дядя-сценарист даст ей любовь, мужа, детей и красоту.

А мне одно остаётся – завтра в киоск. Иначе кто продаст вам жвачку?