Алекс оказался в этой комнате после долгой череды пустых и бесполезных проекций, в которых не мог задержаться. Он безумно устал, хотел спать, поэтому сначала, когда увидел, где оказался, подумал, что свалился где-то, уснул и видит сон – обманчивый, сказочный. Или же попросту спятил: бесконечное, бессмысленное хождение по проекциям лишило его рассудка.
Алекс снял с плеча рюкзак и поставил его возле ног. Протер глаза, чтобы убедиться, что все происходит на самом деле, что ему не чудится.
Медленно, боясь, что видение померкнет, рассыплется в прах, он обошел небольшую комнату. С благоговением коснулся стен, провел пальцами по корешкам книг на полке. Тронул струны гитары, и те отозвались печальными, тающими нотами. Поправил лежавшую на диване декоративную подушку в форме улыбающегося подсолнуха. Эту подушку ему подарила бабушка. Алексу было тогда восемь лет. Бабушка вскоре умерла – это был ее последний подарок любимому внуку.
Он очутился в своей собственной комнате. Никакой ошибки быть не могло. Со всех сторон его обступили знакомые, дорогие сердцу, хотя и полузабытые уже вещи. Он знал историю их появления в его «личном пространстве» – так Алексу нравилось называть свое обиталище.
Любимый ночник, похожий на кокон из белых ниток, который не нравился маме, хотя она не говорила об этом сыну. Полосатые занавески. Плед на диване – тоже в разноцветную полоску: оттенки «вырви глаз», смеялся отец.
А вот высоченный зеркальный стенной шкаф – Алекс отражался в зеркале в полный рост. Он раздвинул дверцы: внутри была развешена на плечиках его одежда, стопочками было сложено белье, футболки, джинсы. В жизни у него не особенно получалось следить за порядком, но тут, в проекции, все лежало и висело аккуратно, как будто мама, потеряв терпение, велела ему прибраться, и он послушался.
Прямо перед окном, уставленным цветочными горшками, серебрился Портал. Алекс сел на диван. Что все это значит? Голова шла кругом, он плохо соображал.
«А что, если это – конец?» – пришло ему на ум.
Возможно, Пространственная Зона решила, что достаточно наигралась с ним, а он достаточно настрадался. Его пребывание здесь вовсе не было бессрочным, как ему казалось. Пришла пора остановиться, закончить свой путь, прекратить бег. Если выбирать между вариантами, где оборвать гонку и наконец-то отдохнуть, то разве найдется место лучше собственной комнаты?
Смерть сама по себе больше его не пугала – страшили лишь возможные предсмертные мучения. Он и так уже не жил, а только гнался за подобием жизни. В рюкзаке лежали таблетки, к которым он не притрагивался, – сильное успокоительное. Как просто! Выпить их все сразу, лечь на диван, укрыться с головой и заснуть.
А проснуться уже в другом мире. Где угодно, хоть в аду, если он существует, только не в Пространственной Зоне.
Алекс думал об этом спокойно. Он знал, что, оказавшись здесь, в этой комнате, он не сможет уйти, чтобы продолжить и дальше мчаться по проекциям. Нет у него для этого сил, решимости, желания.
Взгляд упал на электронную тетрадь, лежащую на столе. Алекс вспомнил, что вскоре после новогодней ночи ему предстояло сдавать сессию, и первым в списке значился экзамен у Зверя. Как он боялся «завалить», и какими смешными, детскими выглядели теперь эти нелепые страхи!
Повинуясь ностальгическому порыву, Алекс подошел к столу и взял тетрадь в руки. Взял – и его словно приморозило. По спине побежали мурашки, руки задрожали, он едва не выронил электронное устройство.
Крупными буквами на экране было напечатано: «Возвращайся, Алекс».
Два слова, всего два, но они перевернули его душу.
Нет, эта комната – не очередная головоломка Пространственной Зоны, не место, где ему предложено умереть! Кто-то специально создал эту проекцию для него, для Алекса!
Этот человек знал, что он исчез, и ждал его возвращения. Не «кто-то», а родители – больше некому.
– Мама! Отец! – громко сказал Алекс, словно ожидая, что они откликнутся и помогут.
Но они уже помогли… Надпись в тетради – это ведь ключ, намек, подсказка. Где-то здесь, в комнате, родители спрятали нечто, способное вернуть Алекса из Пространственной Зоны. Прямым текстом указать на это они не могли, чтобы не воспользовался кто-то другой.
Если бы в комнате оказался не Алекс, а посторонний человек, то призыв «Возвращайся!» ничего бы ему не сказал. Он адресован только Алексу, а значит, он должен догадаться о смысле этой фразы.
Алекс пробежал по комнате туда-сюда, стараясь сконцентрироваться, привести мысли в порядок. Ответ пришел внезапно, словно кто-то прошептал ему на ухо, и он даже засмеялся, до чего все просто.
Конечно, отгадка может крыться только в одном месте. Удивительно, как он сразу не догадался, – все же очевидно. Алекс подошел к полке и взял в руки деревянный сундучок, который папа привез ему из Испании. Пираты, корабли, клады, зарытые на необитаемых островах – Алекс буквально бредил всем этим. И прятал в сундучке свои сокровища.
Чтобы открыть шкатулку, нужно постараться: это была довольно хитроумная конструкция. Поворот ключа результата не давал – необходимо было отыскать скрытую пружину и надавить на нее.
Алекс сделал все, как надо, и крышка приоткрылась. Внутри лежал белый плотный конверт. Он осторожно вытащил его – конверт был заклеен. Алекс поднес его к окну, чтобы взглянуть на свет. В конверте, похоже, находился лист бумаги и что-то еще.
Волнуясь так, что, кажется, забывал дышать, Алекс вскрыл конверт. Там, действительно, находился сложенный пополам лист бумаги и еще один маленький запечатанный конвертик.
Он развернул лист бумаги и прочел: «Здравствуй, Алекс!»
Письмо.
Письмо, которое непостижимым образом нашло его в Пространственной Зоне.
«Здравствуй, Алекс!
Я пишу тебе, не зная, прочтешь ли ты когда-нибудь эти строки. Я уже даже не знаю, надеюсь ли, верю ли… Прости. Я ведь не имею понятия, жив ли ты.
Ты остался в Пространственной Зоне, и в первое время тебя пытались искать, хотя всем с самого начала было ясно, что это бесполезно. Никто не возвращался из Зоны после закрытия Портала, обратной дороги нет. Это были просто попытки продемонстрировать, что предпринимаются какие-то усилия. Все закончилось уже к весне.
Закончилось для всех, кроме твоих родителей и меня. Если ты читаешь это письмо, то, наверное, удивляешься, причем тут я. Ты ведь вообще вряд ли замечал, что я есть на белом свете.
Худосочная девчонка с глазами-плошками и вычурным именем Иветта – тебе ведь не было до меня дела. Ты даже не помнишь, что мы с тобой давно знакомы…»
Алекс отвел глаза от строчек, озадаченно нахмурился. Действительно, почему Вета пишет ему? И что значит «давно знакомы»? Он был уверен, что впервые увидел Вету в конце августа, на собрании для первокурсников.
«Мы жили в соседних домах, пока вы с родителями не переехали в другой район. Один и тот же детский сад, но разные группы. И школа одна, но разные классы. И возраст один, только все другое – друзья, увлечения, игры.
Когда мы учились в первом классе, хулиган-третьеклашка обозвал меня пучеглазой лягушкой и закинул мой рюкзак на крышу гаража. Ты налетел на него, как коршун, хотя он был выше чуть не на голову. Заступился за меня и рюкзак мне вернул. А еще сказал, что никакая я не лягушка.
Наверное, в тот момент я и влюбилась в тебя. Вышло так, что на всю жизнь. Маленькая девочка, совсем ребенок, какие могут быть чувства? Но были чувства, были. И есть.
Ты не помнишь, не знаешь, не подозреваешь. Ты всегда был моей тайной – недостижимый, далекий, как кинозвезда. А после того, как ты исчез в Пространственной Зоне, мои шансы дотянуться до тебя, и без того-то призрачные, стали совсем крошечными. Но я все же пробую, Алекс.
Знаю, все это тебя не слишком-то занимает. Если произошло чудо, и ты читаешь мое письмо, то хочешь узнать о близких людях.
Наверное, не я должна сообщать об этом, не от меня ты должен такое узнавать… Мои слова причинят тебе боль, и мне самой от этого больно.
Твои родители были безутешны. Время шло, но они так и не смогли смириться с тем, что никогда не увидят тебя. Отец, как мог, поддерживал твою маму, старался держаться сам. Знаешь, как это бывает. Женщины выплакивают, проговаривают свое горе, но у мужчин это не получается. Оно точит и гложет их изнутри, пока не убьет.
Через полтора года после твоего исчезновения у Вадима Викторовича был инфаркт. Это случилось на работе, в офисе, он умер сразу, ничего нельзя было сделать…»
Алекс закрыл глаза, чтобы не видеть жутких, ранящих строк. Отца больше нет. Полтора года он ждал сына – так и не дождался.
Нет, Алекс не мог поверить. Папа жив! Он должен быть жив!
– Ты врешь! – выкрикнул он, комкая письмо. – Врешь!
Задыхаясь от горя, Алекс стиснул ладони в кулаки. Так и сидел, сгорбившись, сжавшись в комок. Потом преодолел себя, стал читать дальше – теперь уже с ужасом, потому что понял, что Вета скажет ему еще много страшных, непоправимых слов.
«Так вышло, что я очень сблизилась с твоими родителями. Набралась смелости, пришла к ним сразу же, на второй день, как стало известно, что ты пропал, и с той поры они стали мне родными. Знаешь, как бывает: общая любовь, общая беда…
На похоронах Вадима Викторовича твоя мама сказала, что знает, как помочь тебе вернуться.
«Если ты решишь, что это безумие, я пойму. Только не отговаривай, я все решила».
В самом начале, сразу после твоего исчезновения, мы с твоими родителями побывали у Теаны Ковачевич. Елена Николаевна надеялась, что та знает, как поступить, подскажет какой-то способ вернуть тебя.
Теана – очень хорошая женщина, Алекс. Она постоянно чувствовала свою вину за то, что вместе с коллегами открыла всем доступ в Пространственную Зону, которую считала злом, и жить ей с этим чувством было непросто.
Профессор предположила, что ты смог бы вернуться, будь у тебя проектор и проекция. Но как передать их тебе в Зону? Это ведь невозможно.
И вот, спустя полтора года, уже после смерти твоего отца, Елена Николаевна решила попробовать, а я взялась помочь.
Ты уже, наверное, и сам догадался, что мы делаем: заказываем Комнаты. Несколько раз в год, на протяжении уже долгого времени. Елена Николаевна тратит на это все, что зарабатывает, все свои сбережения.
Нас хорошо знают в «Лучших путешествиях», у них есть готовый шаблон под наш заказ. Проекция, которую мы заказываем, в точности воспроизводит твою комнату, Алекс, ту, откуда ты ушел 31 декабря 2040 года, чтобы отметить праздник.
Каждый раз мы отправляемся туда и оставляем в пиратской шкатулке проекцию для тебя. На ней – место, куда ты мог бы выйти. Мы долго выбирали его, и в итоге остановились на Научной университетской библиотеке. Не читальный зал, а Фонд, где хранятся бумажные книги. Тебе ведь они всегда нравились.
Кроме проекции, мы кладем в сундучок письма. Такие же, как то, которое ты держишь в руках. Одни написаны мной, другие писала Елена Николаевна. Как видишь, я пишу от руки – это мой способ говорить с тобой. Пусть это всего лишь монолог.
Я потеряла счет тому, сколько раз мы с твоей матерью заказывали проекции. Десятки таких комнат – хоть на одну ты все же должен натолкнуться в своих блужданиях. Хоть когда-нибудь.
Да, все это утопия. Думаешь, мы не понимали? Понимали. Даже не так. Это не утопия, а нечто вроде религиозного обряда. Ритуал, в действенность которого давно не веришь, но который совершаешь, потому что не можешь перестать.
Увы, дорогой мой! Наша с Еленой Николаевной идея была призвана, скорее, не вернуть тебя, а не дать твоей матери сойти с ума от тоски и одиночества. Облегчить ее горе. Она (и я вслед за ней) должна была делать хотя бы что-то, направленное на твое возвращение, и от сознания того, что мы не сидим сложа руки, что пытаемся, нам было легче. Это позволило Елене Николаевне выжить, понимаешь?
Если чудо свершилось, и ты читаешь это письмо или одно из десятков писем, что разбросаны по Пространственной Зоне в похожих друг на друга комнатах-клонах, то, наверное, думаешь, что в конце я скажу тебе, где взять проектор, чтобы вставить в него проекцию, которая лежит в конверте.
Но я не могу сказать тебе этого, Алекс, прости! Купить проектор – хотя бы один-единственный, и оставить в одной из проекций, надеясь на невероятное везение, было не по карману ни твоей маме, ни мне.
Знаю, я убила твою надежду.
Сейчас, когда я пишу тебе очередное письмо, за окном октябрь. Завтра у меня день рождения. Мне исполнится сорок восемь лет. В двадцать семь я вышла замуж и вскоре развелась. Знала, что ничего из этого брака не выйдет, так и случилось. У меня есть сын, его зовут Александр, ему девятнадцать. Видишь, как все вышло.
Я смотрю на сына, и мне кажется, что он чем-то напоминает тебя. Это, конечно, только иллюзия; никто, кроме меня, не разглядел бы сходства, но, быть может, моя любовь к тебе попрала законы генетики?
В последние три года я одна делаю то, что мы когда-то начали с Еленой Николаевной. Одна, Алекс. Твоей мамы уже нет, она умерла во сне и похоронена рядом с твоим отцом. Думаю, они обрели покой.
Я первой обнаружила утром Елену Николаевну. Никогда не забуду ее лица: никаких следов мучений, горести, печали. Глаза были закрыты, она улыбалась. Наверное, ей снился ты.
Не знаю, какими словами закончить письмо. Не знаю, тот ли ты человек, которому я его адресую, или давно уже стал другим. А еще не знаю, что было бы со мной, если бы мы встретились, наконец, после стольких лет.
Наверное, я спросила бы тебя:
– Правда ли, что в тот единственный раз, когда мы танцевали с тобой на острове Бару, ты на короткое время, пока длился танец, заинтересовался мною? Правильно ли я прочла по твоим глазам, что нравлюсь тебе? Правда ли, что ты собирался пригласить меня на свидание – или я все это просто выдумала?
Мне не узнать ответа. Прощай, мальчик мой. До встречи в следующем письме».