Оставалось закрепить повязку. К сожалению, у меня больше не оставалось ничего, чем бы я могла перевязать раненого. Решив поискать что-нибудь подходящее среди вещей Тома, я развязала тесёмки его седельной сумки.

Так, посмотрим… Это не то… Не то… Не… а это ещё что такое?

Пальцы коснулись чего-то мягкого. Вытащив его наружу, и разглядев при свете уже начинающего подниматься солнца, я обомлела.

Это была моя шаль! Та самая, что я потеряла на корабле по пути в Аннабу. Это был подарок Виктора к первой годовщине нашей свадьбы. Молли Адамс, наша тогдашняя соседка, по моей просьбе вышила в уголке инициалы Ш.Б – Шарлиз Баттон. Я, как помешанная уставилась на знакомые буквы. Но как? Откуда? Я точно помнила, что оставила её на полу загона, когда в спешке убегала встревоженная странными шорохами. Сколько бы я потом не искала, её нигде не было. И вот теперь, она самым таинственным образом оказывается у меня в руках. Бросив взгляд на всё ещё пребывающего в забытьи Фантома, я решила отложить расспросы до лучших времён.

Шаль была мягкой, удобной, и прекрасно подходила для повязки. Не теряя времени, я аккуратно повязала ею рану.

В который раз пожалев о том, что у нас не было стаканов, мне пришлось развести масло тмина с водой прямо в своей ладони, которую я сложила ковшиком. Поднеся её к губам раненого, я постаралась аккуратно влить жидкость ему в рот.

Оставалось ждать. И хотя, повсюду были деревья, солнце всё – равно сильно пекло. Пришлось опять воспользоваться свёрнутой парусиной. С великим трудом натянув её между деревьями, я создала над раненым нечто похожее на навес, который неплохо защищал от зноя.

Была ещё одна проблема, которую нужно было немедленно решать. В такой жаре мёртвая туша льва начала быстро портиться. Нужно было срочно от неё избавиться. К счастью, и это было решаемым. Привязав верёвкой тушу к оскорблённому до глубины души Мухибу, который и не пытался скрывать своего возмущения, я, упрямо схватив упирающегося коня под уздцы, уверенно повела его вглубь деревьев, подальше от лагеря.

Там, на довольно приличном расстоянии, мне, не имея никаких подручных средств кроме своих рук и валявшихся веток, удалось его частично прикопать.

Обратно я возвращалась уже верхом на заметно повеселевшем Мухибе. Силы были уже практически на исходе. Бессонная ночь и переживания стали сказываться. Не заметив пока у Тома признаков улучшения, я решила смыть с себя грязь и кровь, что второй кожей покрывали меня с головы до ног.

Ледяная вода бодрила, заставляя распрямляться уставшие руки и ноги. Взглянув на изрядно потрёпанную мокрую одежду, которую разложила сушиться на камнях, я печально улыбнулась самой себе:

«Бедная Чарли, приютская сирота, мечтавшая избавиться от лохмотьев, что изменилось в твоей жизни? У тебя по-прежнему ничего нет, кроме этих лохмотьев». Будто подслушав мой разговор с самой собой, Мухиб ткнулся мне в спину.

– Да, да, прости дорогой, конечно у меня есть ты! – я крепко обняла умное животное за шею, и прижалась к нему всем телом, – только ты, у меня и есть.

* * *

Ближе к вечеру, у Тома начался жар. Его трясло, как в лихорадке. Будь здесь сейчас Вик, он непременно бы с умным видом изрёк, что организм начал бороться с инфекцией. Не имея ничего иного под рукой, я беспрестанно обтирала несчастного водой, и прикладывала на лоб прохладные компрессы. Ещё дважды за день, я влила ему в рот целебное масло, каждый раз отчаянно молясь про себя, чтобы оно помогло.

Мне было совершенно всё равно, что время отведённое для завершения гонок подходит к концу. Меня уже не интересовала победа. Потеряв почти всё, я смертельно боялась потерять Тома. Его жизнь – всё, что мне было нужно. И я, как одержимая боролась с самой смертью из-за него.

Жар и лихорадка вызвали бред. Том метался в бреду, выкрикивая непонятные слова то по-арабски, то по-французски. Иногда, он переходил на английский. Словно обращаясь к кому-то очень близкому, он говорил:

– Она замечательная… Узнаешь её лучше… Я люблю её…

Услышав последнюю фразу, я замерла на месте. Кого это он любит? С кем он говорит? Но, будто бы мне назло, он снова пробубнил что-то по-арабски, а затем вообще затих.

Не позволяя сомнениям отравлять душу, я, сцепив зубы, старалась не думать об услышанном. Мало ли с кем он мог говорить. Может, он вообще говорил обо мне. Да-да, так и буду думать – речь шла обо мне. Я люблю его, он – меня, когда он очнётся, мы будем счастливы и вообще никогда не умрём. Смешно? Зато мне сразу стало легче, и я с удвоенными силами бросилась ему помогать.

Уже почти рассвело, когда в очередной раз приложив руку ко лбу Тома, я поняла, что жар начал спадать. Его дыхание уже не было таким отрывистым. Он мирно спал.

В этот самый миг на меня накатило такое облегчение, а с ним и безграничная усталость, что я уже совершенно не имея сил на то, чтобы отстраниться, прикорнула рядом с любимым, и тут же провалилась в глубокий сон.

Меня разбудили мужские голоса и конское ржание. Решив, что всё ещё сплю, и вижу сон, я попыталась от них отмахнуться, когда внезапно кто-то меня с силой встряхнул, и что-то выкрикнул. Распахнув широко глаза, я рывком села. Передо мной на корточках сидел один из моих соперников. Полковник Растиньяк в Бискаре представлял его нам как принца из Саудовской Аравии. Он был одним из тех, кто с особенной неприязнью воспринял моё участие в скачках. Я видела зависть, с которой он разглядывал моего коня. Ещё тогда, глядя на его гаденькую усмешку, я поняла, что он настроен на победу любым способом, даже не самым честным. И сейчас, когда ему выпала такая возможность, он наверняка собирался вывести меня из игры.

Я кинула взгляд на спящего Тома. Помощи ждать было неоткуда. Мне стало страшно.