Глава первая

Константинополь – столица великой и могучей Ромейской империи, огромный и многолюдный, город прекрасных каменных церквей, монастырей, дворцов, домов, защищенный башнями и двумя рядами мощных стен с бойницами и зубцами, гордый и нерушимый, – поразил юного Никиту так же, как когда-то его отца Мечеслава. Особо, как человек верующий, он восхищался внешней красотой и богатым внутренним убранством христианских храмов. Каждый день, проведенный в Константинополе-Царьграде, дарил ему новые впечатления, удивлял и отвлекал от тоски по родному дому и близким людям. Удивление проходит, человек привыкает к новому, привык и Никита. Вскоре город перестал вызывать прежний восторг, открылись киевлянину и отрицательные стороны столицы.

Отец Никиты прибыл в Ромейское государство, или, как его называли не ромеи, – Грецию, когда оно, возглавляемое молодым, малосведущим в управлении страной представителем Македонской династии базилевсом Василием, сыном императора Романа и красавицы Феофано, находилось на краю гибели. Тогда власти императора и целостности страны угрожали внутренние и внешние враги. Ныне империя была на вершине своей мощи и славы, которой ей удалось достичь во многом благодаря разумным действиям правителя, коим являлся теперь уже многоопытный и решительный Василий Порфирородный. За время правления базилевс сумел разобраться с претендентами на престол, потеснил арабов на юге и заключил с ними перемирие, подчинил своему влиянию часть армянских и грузинских земель, породнился с киевским князем Владимиром Святославовичем, тем самым избавился от опасности с севера и обрел сильного союзника. Последним его успехом была победа над болгарами у селения Клидион, которая подорвала мощь западного соседа и врага. Успехам Василия немало способствовало войско империи: дисциплинированная пехота, закованные в доспехи конные катафракты, стремительные всадники трапезиты и, конечно, этерия – тагмы наемников, в первую очередь выходцев из Киевской Руси и варягов. У базилевса были тагмы русов, тагмы, где преобладали варяги, а также смешанные из тех и других. В таком смешанном отряде состоял предводителем сотни воинов Гилли, взял он к себе и Никиту. Никита не удивлялся разноязыкому составу, так как и в дружинах русских князей можно было встретить варяга, хазарина, угра, печенега, чудина и воинов иных народов, да и русов в сотне Гилли оказалось больше половины. К юному киевлянину в отряде наемников отнеслись приветливо, и не только из-за опеки Гилли, некоторые воины ходили в походы вместе с его отцом и вспоминали Мечеслава с уважением. Никита понимал, что покровительство варяга и добрая память о батюшке – это хорошо, но следовало еще немало сделать, чтобы стать хорошим воином и по-настоящему заслужить уважение сотоварищей по оружию, пока же все ограничивалось учениями и походами в таверну «Золотой вепрь». Гилли рассказал, что прежде сюда хаживали его дядя Орм и отец Никиты с друзьями. Об одном из них они узнали здесь же от пожилого воина этерии. Подвыпивший седой ветеран из разговора с ними узнал, чьи они родичи, прослезился, помянул добрым словом покойных соратников и поведал о некоем Стефане:

– Этот человек бежал из Константинополя из-за преследований, а потом оказался в Киеве, откуда снова явился во владения базилевса вместе с Мечеславом и Ормом под видом наемника. Но вскоре после битвы под Авидосом, где войско порфирородного базилевса разбило мятежного стратига Варду Фоку, его разоблачили, обвинили в заговоре против Василия и взяли под стражу в этой самой таверне. Оказалось, что он патрикий и его настоящее имя Маркиан. Твой отец и твой дядя вступились за друга, к ним присоединились и все, кто был в «Золотом вепре», но отбить Стефана не удалось… По прошествии десяти лет мне случилось встретить его в монастыре на горе Афон, мы долго разговаривали о минувших годах, вспомнили и Мечеслава с Ормом, а недавно я узнал от одного монаха, что отец Паиссий, такое имя Стефан принял в монастыре, скончался четыре года назад.

Воспоминания ветерана наполнили сердца Гилли и Никиты грустью, гордостью за дела своих родственников и ответственностью, ведь и им скоро предстояло проявить себя в битвах с врагами империи, так как базилевс готовил новый поход на болгар.

* * *

Василий давно мечтал полностью покорить Болгарское государство и неуклонно шел к своей цели. Сразу после приезда Гилли и Никиты в Константинополь стало известно, что болгарский царь Гавриил-Радомир был коварно убит на охоте двоюродным братом Иоанном-Владиславом. К этому поступку Иоанна-Владислава подтолкнули люди базилевса Василия. В Константинополе надеялись, что он станет послушным воле империи правителем подчиненного ею государства, но случилось иначе. Новый царь Болгарии захватил престол, уничтожил всех своих соперников, а затем стал вести переговоры с Василием о подчинении всей Болгарии под руку Ромейского государства. Переговоры оказались уловкой. Иоанн-Владислав втайне от Константинополя готовился к войне: усиливал войско, укреплял крепости, договаривался о союзных действиях против греков с печенегами. Но Константинополь слышал и видел далеко, у Василия были свои люди во многих государствах, да и завистников и недоброжелателей у нового правителя Болгарии хватало. Императору стало известно о настоящих замыслах болгарского царя. Василий действовал решительно. Вскоре ромейское войско было готово к походу. Перед выступлением базилевс решил навестить воинские отряды, желая лично убедиться в их боеспособности. Не обделил вниманием и тагму, где несли службу Никита и Гилли. Уж больно хотелось Василию посмотреть на вновь прибывших из Руси наемников.

Базилевс производил смотр, восседая на белом коне, укрытом красной попоной, расшитой золотой нитью. По его приказу были проведены учения, на которых тагма показала способность к построению и владению оружием. По окончании учений император пожелал проехать вдоль стройных рядов северных воинов. Никите удалось рассмотреть Василия. Базилевс, муж среднего роста, держался в седле твердо и прямо, оттого казался высоким и могучим. Седая, редкая у подбородка борода обрамляла его округлое лицо, изогнутые брови выдавали гордый нрав, светло-голубые глаза сияли мужественным блеском. Мужественность не была показной, от бывалых воинов он знал, что базилевс неплохо владеет оружием, переносит стужу и летний зной, неприхотлив к еде и питью, прост в общении с воинами, но строг с нарушителями порядка. С таким предводителем Никита был готов идти на любого врага. Он не ведал, что ему еще предстоит узнать другие, в том числе и нелицеприятные, стороны характера Василия и ближе познакомиться с ним. Случилось так, что взор базилевса остановился на юноше-наемнике. Правитель Ромейского государства нахмурился, остановил коня, обернулся к вельможам, кои на лошадях следовали за ним, подозвал аколуфа – предводителя наемной гвардии, указал на Никиту:

– Почему в тагме юнцы, или Русь истощилась воинами? Мне нужны опытные и сильные бойцы, а вы набираете детей! Уж не этому ли мальчишке я должен платить за свою безопасность! У него еще поросль на лице не пробилась!

Аколуф, сухопарый пожилой воин со шрамом на подбородке, побледнел, выкрикнул тагматарха. Длинноволосый крепыш на вопрос базилевса, откуда в тагме юнцы, ответил:

– Прости, Божественный, кентарх этой сотни сам плавал в Русские земли набирать людей на службу, и…

– Где он? – нетерпеливо оборвал базилевс. Дыхание его участилось, ноздри расширились, пальцы теребили подбородок. Аколуф знал – это признаки закипающего гнева, а потому поторопил тагматарха:

– Позови его!

Тагматарх обернулся к строю:

– Кентарх Гилли, подойди к Божественному!

Рыжий варяг подбежал к базилевсу, который обрушился на него с руганью и упеками. Гилли с невозмутимым видом дождался конца речи и, несколько растягивая греческие слова, сказал:

– Божественный, я служу тебе двенадцать лет и за это время научился разбираться в воинах. Этот, хоть и молод, не хуже опытных, а со временем станет лучше многих, в нем сила. Уже год он в Константинополе, но ему не пришлось участвовать в сражении, чтобы проявить себя, думаю, это у него впереди.

Вид Гилли, как и его ответ, понравились базилевсу. Варяг разговаривал с почтением, но при этом не ущемлял собственного достоинства в отличие от большинства его подчиненных. Гнев отступил, Василий кивнул на Никиту:

– Скоро ему и всем вам представится такая возможность. Я вижу, что он рослый не по годам, но сила не поможет, если ты не умеешь владеть оружием. Поставь юнца с опытным воином, пусть сразятся на деревянных мечах. Посмотрим, впрямь ли ты так хорошо разбираешься в настоящих бойцах.

Гилли окинул глазами сотню, вызвал из строя тридцатипятилетнего вятича по имени Бакуня и Никиту, коему, вручая деревянный меч, успел шепнуть:

– Ты должен победить. Докажи базилевсу, что молодой воин не уступит опытному бойцу.

Тем временем базилевс, расставив локти и уперев пальцы в бедра, разглядывал Бакуню. Лобастый, большеносый, с темно-русыми волосами вятич был сух и высок, осанка выдавала в нем бывалого воина, но все же Василий спросил у варяга:

– Так ли опытен этот воин? Давно ли он служит?

– Так же как и я, более десяти лет. Брал Скопье, проявил себя в ущелье Кимвалунг, где удостоился похвалы стратига Никифора Ксифия.

Василий удовлетворенно кивнул:

– Никифор Ксифий зря хвалить бы не стал. Что ж, дозволяю начать поединок.

По команде Гилли бойцы начали сходиться. Некоторое время они кружились, испытывая друг друга выпадами, затем кинулись рубиться. Никита наседал, чаще махал мечом. Вятич попятился, но вел себя спокойно и уверенно, удары наносил продуманно, ловко уходил от ответных. Никита же, наоборот, торопился поскорее закончить бой, но это ему не удавалось, а силы стремительно таяли. Вскоре всем стало ясно, что Бакуня играет с противником, ожидая, пока тот выдохнется. И дождался. Когда Никита остановился, чтобы перевести дыхание, вятич пошел в наступление. Бакуня бил быстро и точно. Теперь обороняться пришлось Никите. Он был силен и неплохо научился владеть мечом в киевской дружине, но ему было далеко до таких бойцов, как двоюродник Витим, варяг Гилли и его нынешний противник. И все же некоторые приемы удавались ему не хуже опытных воинов. Одному из таких приемов его научил соратник отца Торопша. Никита принял удар справа на щит, слева отбил мечом, увел клинок противника вниз, сблизился. Мощный толчок щитом в щит явился для Бакуни неожиданностью, он пошатнулся, опустил щит. Никита, не теряя времени, ткнул деревянным острием в грудь противника. Гилли поднял руку, останавливая бой. Победа осталась за Никитой. Бакуню поражение не расстроило, темно-серые глаза вятича сияли радостью, он добродушно улыбнулся, похлопал Никиту по плечу:

– Мал волчонок, а зубаст. Чую, вскорости вместе врагов грызть будем. С таким соратником в бою не страшно.

Никита ответить не успел, Гилли велел ему подойти к базилевсу. Юноша не замедлил предстать перед правителем великой державы и склониться в почтении. Василий внимательно посмотрел на юношу и обратился к Гилли:

– Как его звать?

К удивлению базилевса, молодой рус ответил сам, на довольно сносном греческом языке:

– Мое имя Никита.

– Ты крещен?

– Да, при рождении.

Лицо Василия расплылось в улыбке:

– Ты оправдываешь свое имя – победитель, а кто тебя научил языку ромеев?

– Моя мать ромейка. В Киеве она состояла при вашей покойной сестре Анне.

В глазах базилевса мелькнула грусть.

– Она попала в Киев вместе со служанками Анны?

– Нет, мой отец привез ее из Константинополя гораздо позже.

– Твой отец из купцов?

– Он воин и начал служить Божественному перед тем, как ваша сестра Анна была выдана за нашего князя Владимира, и пробыл в Ромейском государстве больше десяти лет.

– Значит, он был одним из тех варангов, которых прислал мне архонт Владимир и которые помогли мне удержать трон и победить врагов. Где твой отец сейчас?

Никита опустил глаза:

– Он был убит в бою с печенегами, коих у вас в Греции называют пацинаками. Это случилось на Русской земле, двенадцать лет назад.

– Жаль. Вижу, ты достоин своего отца и, несмотря на юный возраст, способен побеждать опытных воинов.

– У нас на Руси говорят: «Иной сед, да ума нет, другой молод, да дела вершит». Великий царь и стратиг Александр Македонский в шестнадцать лет стал вместо отца, когда тот осаждал Византий и одолел восставшее фракийское племя медов. К тому же, как я слышал, в Ромейском государстве четырнадцатилетним юношам дозволено иметь жену.

Базилевс раскатисто засмеялся, сотрясаясь всем телом. Никита удивленно смотрел на Василия, не понимая, что могло его развеселить. Вдоволь насмеявшись, базилевс утер слезы:

– Тебе не воином быть, а философом. Русу в столь юные годы иметь такие познания? Видимо, об Александре Македонском ты узнал от матери-ромейки или от отца.

– Отца почти не помню, многие знания я действительно получил от матери, но кроме этого мне посчастливилось обучаться грамоте вместе с младшими сыновьями князя Владимира, а их учителями были греки.

– Вижу, ты одарен не только силой, ловкостью, но еще дерзостью и умом. С такими воинами я быстро покорю все Болгарское царство.

Василий подозвал одного из вельмож, велел достать из кошеля золотую номисму, вручил ее Никите.

– Служи мне верно, и у тебя будет много таких монет. Кто знает, может быть, настанет время, и ты станешь одним из славных стратигов Ромейского государства.

Слова Василия долетели до ушей некоторых вельмож, они с трудом скрыли свое недовольство, слишком много император уделял внимания варангам и другим воинам, приплывшим из Руси, слишком на них надеялся и слишком многое им позволял в благодарность за то, что они помогли укрепить трон. Иные приписывали это тяге крови, ведь не зря говорили, что настоящий отец Василия не Роман, что мать Феодора зачала его с таким же вот наемником, не то славянином, не то варягом.

Базилевс тронул коня, вельможи потянулись за ним. Когда Василий удалился, товарищи по оружию окружили Никиту, загомонили кто с завистью, кто с дружелюбием:

– Ишь ты, не успел ступить на ромейскую землю, а уже обласкан царем.

– Иные базилевса близко не видели, а тебя он словом одарил.

– И не только словом. Гляди, целую номисму ему вручил. Нам за нее почти месяц служить надо.

– Везет молодцу. С таким везением далеко пойдет.

Никита говорунов и завистников успокоил:

– Сегодня эта номисма превратится в вино. Кто хочет посмотреть, как это случится, приходите вечером в «Золотой вепрь». Угощаю всех!

Одобрительное многоголосье всколыхнуло воздух.

* * *

Желающих угоститься задаром оказалось немало. Когда Никита и Гилли вошли в таверну, она была заполнена до отказа. Радостный гул голосов встретил их вместе с запахом специй, жареного мяса, кислого вина и мужского пота. Несмотря на многолюдность, места для виновника торжества и его друга нашлись сразу. Об этом позаботился Бакуня. Вятич стащил со скамьи пьяного до беспамятства здоровяка ромея, притулил в углу.

– Свинье за столом с людьми сидеть негоже. – Гилли и Никите указал на скамью: – Садитесь, браты, на вас двоих места хватит, у этого грека зад широк.

Никита и Гилли сели. Сутулый суховатый полочанин из-за соседнего стола подковырнул вятича:

– Эх, Бакуня, пьяного ромея ты быстро одолел, а вот юнца не смог.

Ему бы разозлиться, полезть в драку, вызвать шутника на поединок, но вятич не таков, добрая у него душа. Ощерился, подмигнул Никите:

– Ты смотри: за соседний стол сел, а ведь и здесь поспел.

Полочанин не смолчал:

– На то и имя мне дано Стрига, чтобы везде поспевать.

И тот и другой крещеные, Бакуня был назван Авксентием, а Стрига – Петром, только по сию пору носили они имена-прозвища, к коим привыкли и коими называли их соратники. Вятич отмахнулся:

– Ты, Стрига, все смеешься, а силушки моей не ведаешь. Я ведь в вятских лесах безоружным медведя на сосну загонял. Волков голыми руками душил.

– Тебе врать что лыко драть, – выкрикнул полочанин, – не зря тебя Бакуней нарекли, врун-говорун ты знатный, о том нам давно ведомо.

Бакуня с ответом не замедлил:

– Кому врать, а кому и рот разевать.

– Словом ты, Бакуня, силен, а сможешь ли меня на кулачках одолеть? – Стрига поднялся из-за стола, задорно подмигивая соседям, засучил до локтей рукава.

Бакуня вызов принял:

– Будем биться до той поры, пока спина пола коснется.

Стрига с условием Бакуни согласился. Сдвинули столы, освободили середину помещения. Бойцы встали друг против друга. Бакуня, разгоняя перед схваткой кровь, похлопал себя по плечам и груди, потопал ногами и лишь после этого встал в стойку, выставил перед собой кулаки. Стрига переминался с ноги на ногу, будто пританцовывал, руки повисли плетьми. Не поднял он рук и с началом боя. Бакуня ударил справа, Стрига увернулся. Уклонился полочанин и от удара слева, сам ответил тычком в грудь. Жесткий удар остановил Бакуню, вятич попятился. Правая рука Стриги, до поры висевшая плетью, теперь дубиной устремилась к голове вятича. Бакуня пригнулся и одновременно стал разворачиваться к противнику спиной. Кулак пролетел над головой вятича. Стрига решил накинуться на Бакуню сзади, но тот уже успел развернуться к нему лицом. Нога вятича подсекла ногу полочанина. Стрига не удержался и с грохотом упал спиной на деревянный пол таверны. Бакуня подошел к поверженному противнику, подал руку. Стрига поднялся, обнял сотоварища и тут же подначил:

– А Никитку ты все же не одолел.

Бакуня дружески похлопал Стригу по спине.

– Не знаете вы, что я поддался Никите намеренно, потому как ведал о том, что кесарь-царь подарит ему номисму и мы ныне ее пропьем.

В словах Бакуни была доля правды. Успел-таки Гилли шепнуть вятичу перед поединком, чтобы не сильно усердствовал. Только правда и в том, что забылся Бакуня, увлекся боем безмерно, потому и уступил молодому бойцу.

– Не иначе ты прозорливцем стал? – не унимался Стрига.

– Почему стал? С малых лет у меня дар этот.

– Ежели ты прозорливец, так скажи, что нас ожидает?

– И скажу!

Таверна загудела:

– Да! Молви! Не томи!

Стрига усмехался:

– Вот простяки, Бакуне поверили. Ему брехать не привыкать.

Бакуня встал, поднял руки, призывая к тишине, подождал, пока все успокоятся, закатил глаза, громко изрек:

– Вижу! Ждет нас в новом походе слава и добыча! – Сбросив с себя личину ясновидца, весело добавил: – За то и выпьем! Никита, давай номисму, гулять будем!

Одобрительные возгласы и смех наполнили таверну.

И гуляли. Никита тянуть не стал, вскоре монета перекочевала в мошну хозяина заведения и превратилась в кувшины вина и закуски. К номисме Никиты добавились монеты других наемников. Пили за базилевса, за Никиту, за удачу.

На следующий день изменчивая удача от Никиты отвернулась. Утром Гилли узнал, что недалеко от гирла Днепра затонул корабль купца, с которым он отправил весть матери в Киев. Никите с помощью варяга пришлось искать новую возможность сообщить родственникам о своем пребывании в Царьграде. Очередное посещение дома Прокопия Кратоса, у церкви Святого Лаврентия, тоже оказалось напрасным: хозяин в Константинополе появлялся редко и ныне пребывал в Эфесе, а оттуда должен был отправиться в Мелитену, и узнать что-либо о судьбе брата Никите не удалось. Через день многочисленное войско базилевса стройными колоннами прошагало по Мессе, главной и самой длинной улице города, и, минуя Адрианопольские ворота, отправилось на покорение болгарских земель.

 

Глава вторая

Осень прошла в редких стычках с болгарами, в середине зимы причисленные к этерии тагмы наемников вернулись вместе с базилевсом на отдых в столицу. В Болгарии Никита приобрел свой первый боевой опыт, хотя в крупных сражениях ему поучаствовать не пришлось. Спустя десять дней после прибытия Никита и Гилли решили навестить Кратоса. Им повезло, в этот раз он оказался дома. Дом спафарокандидата, коим являлся Прокопий, больше походил на дворец. Император Василий высоко оценил преданность отца Прокопия, Ипатия Кратоса, когда тот принял сторону тогда еще молодого и малоопытного базилевса и выступил против узурпаторов. Ныне, памятуя о деяниях отца, Василий благосклонно относился к сыну. Благодаря базилевсу и собственным способностям Прокопий дорос до турмарха и жил безбедно. Среднего роста, возрастом, как и Гилли, около сорока лет, большеглазый, с благородными чертами лица и жгуче-черными вьющимися волосами до плеч, спафарокандидат встретил наемников благодушно: усадил за стол, угостил хиосским вином и яствами, расспросил о войне с болгарами, а после заговорил сам:

– Передайте славному воину Мечеславу, что я нашел его сына здесь, в Константинополе.

Прокопию ответил Гилли:

– Наша жизнь подобна нити, которая может оборваться каждый миг… Нить жизни Мечеслава уже оборвалась к тому времени, когда я передавал уважаемому турмарху просьбу. Тогда я не знал о кончине Мечеслава, но рядом со мной сидит его сын Никита, и он не менее отца желает свидеться с братом.

Прокопий обратил взор на Никиту:

– Мне искренне жаль твоего отца, я его мало знал, но думаю, что он был хорошим человеком… И ты, наверное, тоже. Твое желание увидеть брата похвально, но, к сожалению, мне придется тебя огорчить: Дементия нет в городе. Более того, сейчас он находится на краю империи, в Херсонесе. Ах, если бы вы явились ко мне немного раньше. Все случилось так быстро.

– Но как он попал туда? – спросил Никита.

– Почитаемый мной римский философ Сенека говорил: «Желающего судьба ведет, а нежелающего тащит». Я расскажу вам о судьбе Дементия…

* * *

До семи лет жизнь мальчика протекала безоблачно. Бабушка Минодора и сосед, старик Георгий, заменили ему отца и мать. Под их опекой он чувствовал себя защищенным и обласканным. К почтительному, добродушному и не по годам рассудительному ребенку в горном селе относились хорошо. За густые светло-русые волосы мальчишки прозвали его Белоголовый, но с ним дружили, от себя не отталкивали, уважали за смелость и честность…

Все изменилось за один год. Тогда в их горной местности случился неурожай и падеж скота. Свалились многие беды и на Дементия: скончалась бабушка, последовала за соседом и добрым другом семьи стариком Георгием, который упокоился в предыдущем году. Хоронили всем селением, ведь Минодора долгие годы лечила людей от болезней, за что и была ими почитаема. Дементия жалели, успокаивали, обещали помогать, некоторые звали жить к себе. Дементий отказался, не хотел быть обузой, понимал: время тяжелое и голодное. Надеялся и на приезд родственников, но они жили далеко и о смерти бабушки не знали, а потому не приезжали. Вместо них явился сборщик налогов с помощником и двадцатью воинами. Их появление повергло селян в уныние. Налоги были бедой, но еще страшнее они стали для селения, истощенного невзгодами. Ныне беды сыпались как из рога изобилия.

Сборщик налогов по имени Агафий, дородный кривоногий бородач с крючковатым носом, добрым нравом и порядочностью не отличался. Мытарю давно приглянулось селение в живописном месте, и он желал стать здесь хозяином. Благодаря его жестокосердию при взимании податей селение поредело и обеднело. Дальновидный Агафий решил вогнать его жителей в долги и тем самым подчинить их своей воле. В том, что в дальнейшем это принесет ему прибыль, он не сомневался, а потому строил в селении дом. Ему удалось присвоить себе земли, на которых стояли жилища ныне покойных стариков Георгия и Мардария, соседей Дементия. Присматривался он и к дому Минодоры. Судьба благоволила сборщику податей: Минодора умерла. Через день после появления в селении Агафий явился во двор к Дементию в сопровождении длинного худого помощника Исаака, двух воинов и трех старейшин. Сборщик налогов в дом заходить не спешил, оглядел сад, двор, заглянул в стойло и только потом направился к входу. В дверях он столкнулся с Дементием. Отстранив мальчика, по-хозяйски вошел в дом. За ним последовали остальные, в том числе и Дементий. После краткого осмотра Агафий обратился к старейшинам:

– Так как хозяйка умерла, а мальчик не способен отдать положенную сумму налога, я вынужден забрать дом и землю, за что вложу его долг в казну нашего божественного базилевса.

Старейшины попытались заступиться за мальчика, но Агафий отрезал:

– Будет так, как сказал я! Или вы забыли, что ваша община не собрала положенного?!

Старики оправдывались:

– Многоуважаемому Агафию известно, что этот год выдался для нас трудным. Пощади сироту, не отбирай у него дом, мы возьмем его на поруки и в следующем году вернем все долги. К тому же у Дементия есть дальние родственники, возможно, они расплатятся за него.

Густые черные брови Агафия сошлись у переносицы:

– Я ничего не знаю о родне этого сорванца, а с вас мне, видимо, придется взять сполна за ваше милосердие! Порядок прежде всего, и он должен выполняться! Хотите вы этого?!

Старейшины сникли, а Агафий продолжал:

– Так-то. Дом отныне будет принадлежать мне, а мальчишку я возьму на поруки и сделаю из него верного слугу базилевса.

Старикам возразить было нечего. Молчали, опустили седые головы под тяжестью вины перед малолетним односельчанином и покойницей Минодорой, а помочь не могли: знали, ляжет тяжкое бремя на всю общину, да и враждовать со сборщиком налогов себе дороже. Оправдывая свою робость, уцепились за слова Агафия, мол, не желает он мальчику зла, берет под опеку. Агафий же, дабы соблюсти видимость закона, спросил Дементия:

– Можешь ли ты, внук Минодоры, заплатить то, что с тебя причитается?

Дементий молчал.

– Тогда отныне твоя земля и дом будут принадлежать мне.

Дементий шмыгнул носом, глянул исподлобья на Агафия, уверенно произнес:

– Я найду монеты.

– Ха, ха, ха. – Дородное тело сборщика налогов затряслось от смеха. – Ты сын богатого арабского эмира или константинопольского купца? – Агафий утер слезы смеха пухлыми пальцами.

Дементий продолжал твердить:

– Я найду, я найду, у меня есть…

Один из старейшин подошел к Агафию, шепнул:

– Мальчик родился от греха дочери Минодоры Мануш и наемника руса. Мануш умерла, а рус бросил ребенка на попечение Минодоры. Я слышал от покойного старика Георгия, что этот варанг будто бы оставил старухе немало монет на его содержание, но не знаю, правда ли это.

Лицо Агафия посерьезнело, он почесал голую макушку, окруженную венчиком редких кудрявых волос, вперил взгляд черных маслянистых глаз на мальчика:

– Я поверю тебе; если к вечеру ты выплатишь положенное, то сохранишь землю и дом, – мытарь ехидно улыбнулся, – в коем, с твоего позволения, я пока расположусь со своими людьми…

* * *

Велико было удивление Агафия, когда поздним вечером мальчик предстал перед ним с туго набитым кошелем. Сборщик налогов не знал, что перед смертью Минодора поведала Дементию о кладе-тайнике. Небольшой глиняный кувшин, в коем хранились два кошеля с монетами и нож, все, что оставил рус Мечеслав сыну, был закопан в глубине сада под яблоней. Кончина единственного родного человека замглила память мальчика, но когда речь зашла о выплате налога, он вспомнил о наследстве отца. В сумерках, тайком от людей Агафия, Дементий прокрался к яблоне, откопал кувшин и вынул из него один из кошелей. Правильным было бы вручить деньги старейшинам, но обида не дала принять правильного решения, уж больно возмутили юного Дементия робкие потуги односельчан защитить его. На свою беду, он решил действовать сам.

Предприимчивый ум Агафия подсказал, что делать. В малой комнате, где он отдыхал, кроме них находился только помощник Исаак, и это было ему на руку. В таком деле свидетели не нужны.

Пухлыми дрожащими пальцами Агафий быстро развязал кошель, высыпал монеты на деревянное ложе, где когда-то спала Минодора. Пересчитав монеты, изрек:

– Вижу, ты настоящий мужчина, если сдержал слово, но позволь узнать, откуда у тебя монеты? Уж не украл ли ты их?

– Нет. Это наследовал мне мой отец. Возьмите сколько вам надо и уходите из дома.

Черные глаза Агафия хитро прищурились:

– Я с удовольствием покинул бы твой дом, но того, что ты принес, недостаточно. Нужно еще несколько таких монет. Если утром они будут у меня, дом и земля останутся за тобой.

Исаак бросил лукавый взгляд на сборщика налогов, улыбнулся. Он понял хитрость Агафия. Мальчишка не умел считать деньги, а значит, обмануть его не составит труда.

Дементий ожег толстого сборщика налогов неприязненным взглядом больших темно-карих глаз:

– Я принесу… Утром.

– Хорошо, утром так утром, а пока иди к столу, Исаак распорядится накормить тебя. После ложись спать и никому не говори о нашем разговоре. Люди злы и завистливы. Твои односельчане или мои воины могут узнать о том, что у тебя есть монеты, и отнять их.

Тонкие губы Агафия растянулись в улыбке, лицо изобразило добродушие, пухлая ладонь потянулась, чтобы погладить льняные волосы мальчика, но Дементий отстранился. Агафий хмыкнул, кивнул помощнику:

– Прикажи накормить его, а после зайди ко мне.

Когда Исаак вернулся, Агафий складывал последние монеты в кошель. Исаак кашлянул, тихо произнес:

– Ловко. Даже половины этих монет хватило бы, чтобы расплатиться.

Покончив с приятным для него занятием, Агафий медленно обернулся, подошел вплотную к помощнику, зашептал:

– Меньше распускай язык, и тогда часть этих монет перейдет к тебе. Чувствую, у мальчишки еще что-то осталось, иначе он не был бы так уверен, что найдет недостающие монеты. Сегодня ночью притворись спящим и следи за этим выродком варвара. Выбери себе в помощники двух надежных воинов. Думаю, их будет достаточно.

Исаак опасливо оглянулся:

– Боюсь, как бы мальчишка не разболтал селянам, что отдал часть денег.

Агафий ухмыльнулся:

– Эти трусливые овцы предпочтут поверить мне, чем этому щенку, а я скажу, что никаких монет мальчишка мне не давал.

* * *

Пришла ночь. Некогда тихое и уютное жилище Минодоры и ее внука наполнилось запахом пота, мужским храпом и сапом. Дементий не спал, выжидал, когда сон людей Агафия станет крепким. Ожидание сморило и самого мальчика. Он задремал и очнулся лишь тогда, когда утро, пока еще робко, начало теснить тьму. Не теряя времени Дементий вышел во двор, осторожно пробрался среди десятка воинов, которые предпочли ночевать вне дома, и бегом пустился к тайнику. Уже у яблони ему показалось, что скрипнула дверь, но теперь было не до опасений, с рассветом недостающие монеты должны оказаться в руках Агафия. Дементий разгреб руками землю, открыл крышку, вынул из кувшина кошель. Хруст сломанной ветки заставил его вытащить и нож. В следующий миг из-за деревьев выскочили Исаак и два воина. Их намерения не оставляли сомнений, ждать добра от людей сборщика налогов не приходилось. Не раздумывая, Дементий метнул глиняный кувшин в помощника Агафия. Он отличался меткостью среди мальчишек селения, не промахнулся и в этот раз. Кувшин угодил в цель. Удар был не сильным, но шишку на лбу Исаака оставил изрядную. Тот вскрикнул, схватился за голову:

– Ах ты, сын блудливой собаки! Хватайте его!

Схватить Дементия воинам не удалось. Юркий внук Минодоры поднырнул под руку одного из них и бросился к обветшалой каменной ограде. Там был спасительный лаз – дыра, которой ему не раз приходилось пользоваться. Опасность прибавляет силы и заставляет быстро принимать решения. Дементий сунул за пазуху кошель и нож, подтянул поясок на безрукавной тунике, нырнул в пролом. Еще миг – и он по другую сторону. Рука одного из воинов остановила его. Цепкие пальцы охватили лодыжку, потянули назад. Времени на раздумье не оставалось. Дементий сунул руку под тунику, вынул нож. Лезвие выскользнуло из ножен, сверкнуло в свете первых лучей солнца и вонзилось в запястье преследователя. Сильно ударить не получилось, однако воин завопил от боли и разжал пальцы. Дементий вскочил на ноги, побежал. Путь в селение был заказан, вопли Исаака и раненого воина разбудили людей Агафия, в том, что селяне смогут защитить его от мести сборщика налогов, Дементий сомневался. Оставалось одно – бежать в горы. Там он намеревался отсидеться и решить, что делать дальше. Мысли были искать родственников по материнской линии или отправиться на поиски отца в далекий Киев, но прежде надо уйти от погони. Озлобленные преследователи не отставали и могли давно его изловить, если бы не знание им местности. Эти горы были для Дементия родными. Некоторое время ему удавалось держаться от пособников Агафия на расстоянии, но оно неумолимо сокращалось, к тому же солнце сделалось союзником Исаака и его помощников. Силы Дементия быстро убывали. Он с трудом перешел бурливую речку и, обессиленный, сел на большой валун. Впереди его ждал крутой подъем. Там, ближе к вершине, в зарослях орешника он мог скрыться, но усталость сковала тело. Теперь от преследователей его отделяла только мелководная речка.

Исаак ступил в воду первым. Ему оставалось сделать десяток шагов – и мальчишка, а вместе с ним и монеты, окажутся в его руках. Пронзительный свист заставил остановиться и поднять голову. Взор помощника Агафия метнулся к зарослям, из которых один за другим стали появляться вооруженные люди. Один из них раскрутил пращу. Камень, величиной с небольшое яблоко, упал у ног Исаака. Холодные брызги ударили в грудь и лицо, он подался назад, поскользнулся, рухнул в воду. Из речки выбрался на четвереньках, проворно поднялся на ноги, замахал руками и с криком: «Бегите, это апелаты!» пустился наутек. Воины не замедлили последовать за ним. Дементий тоже увидел незнакомцев, благодаря которым удалось избавиться от погони, но теперь опасность грозила ему с их стороны. Апелаты были свободными воинами и зачастую промышляли угоном скота и разбоем. Мысль о спрятанном за пазухой кошеле заставила его подняться и побежать вдоль речки.

В этот раз уйти не удалось. Сильные волосатые руки одного из разбойников схватили и потащили к зарослям, на краю которых столпились апелаты. Попытка вырваться и защититься ножом оказалась безуспешной, разбойник с легкостью перехватил руку мальчика, надавил пальцами на запястье. Боль заставила выпустить нож, который тут же перешел к разбойнику. Дементий ожидал расправы. Лицо апелата, обильно покрытое черными волосами, клокастая борода, густые, сросшиеся у переносицы брови, хищный взгляд невольно внушали страх. Расправы не случилось. Разбойник оголил в улыбке крепкие желтоватые зубы, хрипло изрек:

– Э-э, волчонок, ты кого задумал зарезать? Азата Мурцуфла ни нож, ни меч, ни стрела не берет, а вот ты можешь свою жизнь потерять, если на то будет воля нашего предводителя Хрисанфа Кривого из Константинополя.

Азат дотащил Дементия до апелатов и поставил его перед смуглолицым крепышом средних лет. Это и был Хрисанф Кривой. Дементий понял это по властному виду, лучшему, чем у остальных, вооружению и прищуренному правому глазу, зрачок которого скрывало бельмо. Азат протянул ему нож:

– Вот, этот щенок хотел в моем животе дырку сделать. И еще…

Разбойник неожиданно для Дементия охватил правой рукой его горло, левой выхватил из-за пазухи кошель.

– Когда тащил его, почувствовал, что под туникой у него что-то есть. Держи, Хрисанф. – Азат протянул мешочек предводителю. – Похоже, что мальчишка вор, потому его и преследовали.

Дементий возмутился:

– Я не вор! Это деньги моего отца! Люди Агафия хотели их у меня отнять!

Хрисанф успокоил:

– Не кричи. Пойдешь с нами, все расскажешь, а там решим, как быть с тобой дальше.

* * *

Переход от речки к месту, где обитали апелаты, оказался недолгим. Уже к полудню они оказались в пещере. Здесь юного пленника накормили жаренным на костре мясом, сыром, ячменной лепешкой, напоили родниковой водой, а затем приступили к расспросам. Дементий таиться не стал, рассказал о своих бедах. Хрисанф дослушал, покачал головой:

– Думаю, пока Агафий жив, тебе покоя не будет. Об этом негодном человеке нам известно. Он уже не один год разоряет округу поборами. Придет время – и этот шакал ответит за все. – Предводитель апелатов протянул Дементию нож и кошель. – Возьми, это твое. Ты можешь уйти, когда захочешь.

Из разговоров разбойников Дементий узнал, что падеж скота коснулся и их, заниматься же своим ремеслом пешими было делом затруднительным, а потому они намеревались угнать коней у воинов, сопровождавших Агафия. Переполох, поднятый по его вине, лишил апелатов этой возможности. Дементий взял нож, но не притронулся к кошелю.

– Потратьте эти монеты на покупку коней.

Хрисанф внимательно, с долей удивления посмотрел на светловолосого мальчика:

– Но ведь ты хотел использовать их для того, чтобы найти родственников или отца.

– Я передумал. Позволь мне остаться с вами.

– Жизнь апелата полна опасностей, а ты слишком мал.

Дементий упорствовал:

– Я вырасту и научусь вашему ремеслу.

Азат Мурцуфл обратился к Хрисанфу, шутливо предостерег:

– Подумай, вдруг мальчишка станет вторым Дигенисом Акритом и перебьет всех нас.

Предводитель ответил серьезно:

– Все от всевышнего. Пусть остается…

* * *

С этого дня Дементий влился в братство апелатов, а его новым домом стала скрытая в горах пещера. Иного выхода он не видел. Вернуться в селение не представлялось возможным. Разбойники имели среди односельчан своего человека, он-то и рассказал, что подлый Агафий обвинил Дементия в воровстве и объявил щедрую награду за его поимку. Оставалось отправиться на поиски родни, но родственник, совершивший преступление, мог осложнить им жизнь, а путь до Киева, где жил отец, представлялся весьма опасным для семилетнего мальчика. Дементий остался. Разбойники полюбили его и прозвали Скифом за светлые волосы. Больше всех Дементий подружился с Азатом. Апелаты прозвали его Мурцуфлом – насупленным – за сросшиеся у переносицы брови, но Азат оказался веселым и добрым человеком. Еще сильнее он сблизился с Хрисанфом. Предводитель опекал мальчика и относился к нему как к сыну. Он же научил его приемам борьбы, владению оружием и верховой езде. Уже через год Дементий выходил с разбойниками на промысел, а ко времени, когда ему исполнилось четырнадцать, имя Скиф стало для богачей округи не менее пугающим, чем имя Хрисанф Кривой. Боялись не зря. Малолетний апелат был справедлив и без жалости расправлялся с теми, кто обижал и угнетал простолюдинов. Не минула расплата и Агафия. Долгие семь лет Дементий-Скиф ждал случая отомстить сборщику налогов. Засада, устроенная разбойниками, удалась. Когда разморенный жарой Агафий и его воины расположились на отдых в рощице, на берегу горной речки, на них неожиданно напали апелаты. В короткой стычке немногочисленная охрана была истреблена, помощника сборщика налогов Исаака убил ударом дубинки по голове Азат, а Агафия, по приказу Хрисанфа, повесили на дереве у реки, недалеко от родного селения Дементия. Сборщик налогов слезно молил его пощадить, обещал за свое освобождение много монет, но Хрисанф и Скиф остались непреклонны.

Апелаты старались с властями не ссориться, время от времени несли разведывательную службу, охраняли границы империи и даже составляли легкоконные отряды в войске базилевса, однако бесчинства власть имущих вынудили людей Хрисанфа Кривого вести себя иначе. О повешении Агафия, представителя одного из знатных родов, вскоре стало известно в Константинополе. Поимку разбойников, виновных в его смерти, доверили Прокопию Кратосу. Точнее, спафарокандидат, вспомнив о просьбе варанга Гилли, напросился на это дело сам и вскоре отбыл из города Мелитены с большим отрядом трапезитов. Прокопию не удалось найти сына Мечеслава в горном селении, жители сообщили, что Мануш умерла, а мальчик бежал из дома семь лет назад и пропал бесследно. Удача сопутствовала в другом. Воины базилевса сумели выследить апелатов.

Раннее утро выдалось погожим и ясным. Солнце только начало показываться из-за гор, а его вестники-лучи уже проникли в пещеру. Дементий встал, осторожно пробрался между спящими апелатами, вышел из пещеры. Ручей в нескольких шагах от входа. Холодная родниковая вода согнала остатки сна. Дементий утерся полой туники, вдохнул полной грудью свежего воздуха, окинул взглядом окутанные туманной дымкой вершины каменных исполинов. Взгляд пополз ниже, по заросшему густым кустарником склону, к мрачному ущелью. Все вроде бы так же, как всегда: пение птиц, журчание ручья, шелест листвы, любимые Дементию звуки. И все же он почувствовал тревогу, что-то было не так. Вот хрустнула ветка, тихий возглас, блеск клинка, над кустами мелькнула голова человека, вторая, третья. Левее, за ручьем, у дерева, предательски голубела туника трапезита. Враги?! Дементий кинулся в пещеру. Громкий крик прервал утренний покой и мирный сон апелатов.

– Воины базилевса! Вставайте! Быстрее! К оружию!

Ему вторил многоголосый клич трапезитов, умноженный горным эхом.

Хрисанф схватил меч, выбежал из пещеры. Предводителю апелатов хватило взгляда, чтобы понять бедственность положения. Скала была окружена воинами базилевса. Тропу, по которой можно было спуститься вниз на конях и попытаться прорваться, преградил большой отряд трапезитов. К тому же по узкой тропе мог с трудом проехать лишь один всадник, а атаковать противника, следуя друг за другом, безрассудство и смерть. Апелатов просто перебьют по одному. Оборонять скалу и пещеру тоже не имело смысла, силы слишком неравны, да и противник уже близко. Хрисанф принял решение, единственное, которое давало надежду на спасение.

– Все за мной! Уходим без коней! Если мы прорвемся сквозь спешенных трапезитов к ущелью, то можем скрыться на соседней горе! – Хрисанф рванулся в сторону от тропы к крутому склону, по которому карабкались воины базилевса. Трапезиты, как и апелаты, были без доспехов, лишь некоторые из них имели шлемы и небольшие круглые щиты, но в отличие от противников, вооруженных в большинстве дубинками, пращами и ножами, воины базилевса могли использовать в бою мечи, копья, дротики и луки. Они надеялись застать разбойников врасплох и добиться быстрой победы, но им навстречу покатились камни и апелаты. Первыми с трапезитами столкнулись Хрисанф, Дементий и Азат. Дементию удалось проткнуть одного из трапезитов копьем, палица Азата превратила лицо другого в кровавое месиво. Меч Хрисанфа сразил двоих, но сам он был ранен в грудь дротиком. Азат, не теряя времени, взвалил предводителя на спину, побежал, Дементий прикрывал обоих. Им удалось прорваться. Невысокая лесистая гора – спасение апелатов – была рядом, но в это время появились всадники. Конные трапезиты нагнали беглецов, взяли в круг. Воины базилевса, коих было намного больше, одолели. Вырваться удалось только Дементию и Азату с раненым Хрисанфом на плече. Уйти от воинов базилевса смогли, но ненадолго. С вершины дерева, под которым они остановились, Дементий увидел всадников. Они быстро окружали небольшую гору, на которой искали спасения апелаты. О том, чтобы прорваться через трапезитов во второй раз, не могло быть и речи, тем более что Хрисанф был тяжело ранен. Дементий слез с дерева, рассказал товарищам о том, что увидел. Хрисанф сидел, прислонившись к стволу дерева, его лицо побледнело от потери крови, взгляд потускнел. Жить предводителю апелатов оставалось недолго. Зная это, он подозвал к себе Дементия и вручил два кошеля с монетами:

– Псы идут по следам моей крови. Охота удалась. Еще немного, и трапезиты явятся сюда, а потому слушай. Когда-то ты дал нам монеты на покупку коней, теперь мы с лихвой возвращаем тебе долг. Два мешочка с монетами ты найдешь в дальнем углу пещеры под камнем, на котором я обычно любил сидеть. – Хриплый голос Хрисанфа прерывался, слабел с каждым словом. – Нам они уже не понадобятся, надеюсь, на том свете богатства не нужны, а ты еще… ты можешь спастись. Ты молод и должен жить. Уходи.

Дементий попытался возразить:

– Я не хочу…

Хрисанф перебил:

– Слушай меня… уходи в Константинополь. Тебя могут искать, а в многолюдной столице легче затеряться и начать жизнь заново… Там, рядом с церковью Святого Андрея, живет швея… по прозвищу Толстая Каллиста, это моя мать… Найди ее, скажешь, что от меня, отдашь один мешочек с монетами… тот, что поменьше… она приютит тебя… Только не говори ей, что со мной случилось. Прощай… У меня никогда не было детей… Ты говорил, что рос без отца и что он был в войске базилевса… Кто знает, может, нам приходилось встречаться… Жаль, что судьба разлучила вас… Я должен сказать… ты стал мне сыном, и я хочу, чтобы ты жил…

Дементий прижался к окровавленной груди предводителя:

– Я не могу оставить тебя!

– Можешь. Это мое последнее желание… Поторопись. Они скоро будут здесь.

Дементий оторвался от Хрисанфа. Азат нахлобучил на него свою шапку, сшитую из белой бараньей шкуры, шерстяную безрукавку, сунул в руки корявую палку:

– Если спросят, скажи, что ты пастух и ищешь потерянную овцу. Оружие не бери, спрячь в камнях, заберешь позже. Сделай, как я говорю, и будешь жить.

Дементий кивнул, благодарно посмотрел на Мурцуфла:

– Я последую совету моего брата.

Волосатый Азат крепко обнял юношу, а затем с силой оттолкнул:

– Иди, да поможет тебе святой Мамант.

Дементию посчастливилось остаться в живых. Воинов базилевса он миновал под видом пастуха. Трапезиты схватили его, обыскали, а затем отвели к Прокопию Кратосу. Предводитель трапезитов выслушал подчиненных, смерил внимательным взглядом худощавого, стройного юнца с большими темно-карими глазами и русыми волосами, и после недолгого раздумья велел его отпустить. К вечеру Дементий вернулся, забрал из пещеры монеты, а затем нож отца, спрятанный по совету Азата под камнем, и направился к родному селению, куда повезли его товарищей. Под покровом ночи он пробрался в дом пастуха, пожилого мужа, который не первый год являлся пособником апелатов. Пастух рассказал, что Хрисанф Кривой скончался от ран и его тело закопали неподалеку от кладбища, а Азата увезли в Мелитену, чтобы предать казни. От пастуха Дементию стало известно и о том, что предводитель отряда трапезитов, турмах по имени Прокопий Кратос, выспрашивал о нем. Дементия озадачил такой интерес со стороны воинского начальника.

На рассвете Дементий, следуя наставлению Хрисанфа, зашагал в сторону Константинополя с намерением в дальнейшем отправиться оттуда в Киев на поиски отца. Прозвище Скиф оставалось в прошлом, а впереди его ждала новая жизнь…

* * *

Когда Прокопий Кратос внезапно прервал повествование о беспокойной жизни Дементия, Никита нетерпеливо спросил:

– Что произошло дальше? Как вам удалось найти моего брата и как он очутился в Херсонесе?

– Не торопись, юноша. Мудрый Иоанн Дамаскин говорил: «Терпение и смирение нужно иметь и для мира, и для войны». Хочу извиниться, но меня ждут срочные дела. Свой рассказ я продолжу завтра, если вы изыщете время навестить меня.

Никита глянул на Гилли, варяг кивнул головой, давая понять, что такая возможность у них будет, а Прокопий продолжал:

– И еще, если вы имеете свободное от службы время, то завтра к полудню хочу пригласить вас на Большой ипподром. – Кратос обратил взор на Гилли. – Думаю, нашему молодому другу будет небезынтересно насладиться столь прекрасным зрелищем, как гонки на квадригах. К тому же там вам представится возможность увидеть нашего Божественного базилевса и людей, которые немало повлияли на судьбу Дементия…

 

Глава третья

Большой ипподром, иначе цирк, одно из чудес Константинополя и всего Ромейского государства, его гордость, находился рядом с Большим дворцом – обиталищем базилевсов и собором Святой Софии, главным храмом города. Величественное строение, возведенное при императоре Септимии Севере и переделанное при Константине Великом, по словам Прокопия Кратоса, имело длину не менее пяти и ширину около полутора сотен шагов. По его же утверждению, в нем могло разместиться почти сто тысяч зрителей. Высокая, сложенная из камня стена, увенчанная портиком с колоннадами и статуями, охватила арену удлиненной подковой, концы которой со стороны площади Августеон соединили арочные ворота, названные Главными. Внешний вид ипподрома был Никите знаком, а вот внутри ему удалось побывать впервые. То, что он увидел, стало для него очередным открытием столицы империи. Ипподром – место зрелищ и состязаний – встретил киевлянина невиданным многолюдством. Сюда время от времени стекались жители Великого города, чтобы насладиться гонками на колесницах, посмотреть цирковые представления и редких животных. Здесь же зачастую устраивались празднества и шествия в честь победы над врагами, зачитывались важные указы. На ипподроме народ мог обратиться к императору, а император – к народу. Бывало и так, что обширная арена и многоярусные ступенчатые трибуны Сфенды обильно орошались человеческой кровью, это происходило вследствие казней, мятежей или беспорядков, учиненных зрителями. Нередко ипподром становился очагом пожаров, но сейчас ничто не напоминало о скорбных днях. Он блистал, украшенный статуями и мраморными скамьями, на которых восседали под матерчатыми навесами представители партий-димов: венетов в синих одеждах, парсинов в зеленых и ныне потерявших былую силу русиев в красном и левков в белом. Для женщин на ипподроме было отведено отдельное место, так как сторонники димов зачастую переходили от оскорблений к применению силы. Хватало и тех, кому было наплевать на представителей партий, для них главным было само зрелище, эти люди по большей части были бедняками. Для удобства и удовольствия публики на ипподроме имелись афедроны и торговые площадки, где можно было приобрести различные вкусности, напитки и мягкие подушечки для сидения. Центр посыпанной песком арены разделяло невысокое, но широкое каменное подножие длиной не менее двух сотен шагов, называемое Спина, на котором были установлены привезенные в разное время из Египта, Греции и других уголков империи обелиски, колонны, изваяния людей и животных. Отлитые из меди львы, быки, медведи, верблюды были изготовлены так искусно, что казались Никите живыми. Еще одним украшением являлась Кафисма – ложа базилевса, увенчанная тремя изящными башенками и охраняемая телохранителями. Потайной ход соединял ее с Большим дворцом, из которого император являлся на ипподром, туда же он мог сбежать в случае опасности, ведь бывали времена, когда бунты против императора начинались именно на ипподроме. Ниже ложа базилевса располагались высшие сановники и музыканты. Богоподобный император Василий в пурпурных одеждах, с короной на голове словно парил над всеми, высокомерно взирая с высоты на подчиненный демос, благосклонно давая ему полюбоваться своим правителем. Горожане любовались, ликовали и ждали. Ведь только базилевс мог подать сигнал к началу гонок.

Ожидали захватывающего зрелища и Гилли с Никитой. Усердиями спафарокандидата наемникам достались места рядом с партией зеленых, к которой принадлежал Прокопий Кратос. Места партий находились напротив Кафисмы, поэтому Никита отчетливо видел базилевса. Вот Василий встал, осенил подданных крестным знамением. Сановник, руководитель ристаний, махнул белым платком, первая восьмерка колесниц выехала на арену. Второй взмах дал начало гонкам. Топот копыт, хлесткие звуки бичей, крики возниц и зрителей наполнили ипподром и смолкли лишь на время перерыва, когда развлекать публику вышли хоры партий, а за ними циркачи: атлеты, акробаты, наездники из Египта и укротители диких животных. Выступление последних Никите не понравилось. Кроме львов и гепардов укротители заставляли подчиняться себе медведей. На Руси на хозяина леса охотились, порою даже приручали, но относились к нему с уважением, здесь им помыкали при помощи плетки. Никита видел, что зверь подчиняется с неохотой, и был рад, когда представление закончилось. Гонки продолжились. Увлеченный зрелищем Никита забыл обо всем и с замиранием сердца следил за стремительным полетом колесниц. Возбуждение, овладевшее толпой, захлестнуло его надолго и настолько, что он не обратил внимания на толчок в бок. Все внимание молодого руса было приковано к арене, где завершался последний круг заключительного, десятого заезда. Там должен был выявиться победитель. Заезд получился самым напряженным из всех. На предпоследнем круге сразу три колесницы выбыли из гонки. Возница синих не справился с конями на повороте, и квадрига налетела на колесницу зеленых. Скрежет колес, треск, испуганное ржание коней, перевернутые повозки. Многоголосый, похожий на стон возглас отчаяния прокатился по трибунам. Чтобы избежать столкновения, упряжка партии красных отвернула, но слишком резко. Повозка опрокинулась набок. Кони выскочили с ристальной дорожки и потащили ее к статуе прославленного возничего империи Порфирия. Для красных гонка была закончена, но она продолжалась для остальных участников соревнования. Теперь вперед вырвались молодой возничий синих и седовласый атлет зеленых. Прокопий Кратос наклонился и что-то произнес Никите на ухо, но слова потонули в реве толпы. Синие ликовали, квадрига их партии вырвалась вперед. Казалось, исход заезда предрешен, однако судьба распорядилась иначе. В этот раз опыт победил молодость. Квадрига зеленых обошла колесницу синих на последнем плефре. Седовласый атлет остановил квадригу. Под приветственные возгласы большинства и оскорбительные выкрики синих он покинул повозку и направился к арке у подножия Кафисмы. Там за железной решеткой и массивными двустворчатыми дверями находилась лестница для победителей. Она-то и привела его к ложу базилевса, где под рукоплескания зрителей Василий собственноручно надел на его голову венок, вручил золотую нашейную цепь и мешочек с монетами. Досмотреть окончание чествования победителя Никите не удалось. Прокопий потянул наемников к одному из выходов. Из ипподрома вышли среди первых. Следуя за Прокопием по Мессе, прошли Артополию – квартал хлебопеков, торговцев фруктами и овощами, миновали Анемодулий – пирамидальную башню с изображениями людей, домашних животных и птиц, увенчанную бронзовой фигурой женщины, которая поворачивалась при малейшем дуновении ветра, и через мраморную арку вышли на площадь Тавра. Остановились у колонны Феодосия.

– Подождем, – изрек Прокопий

Гилли переглянулся с Никитой, удивленно спросил:

– Уважаемый Прокопий, дозволь спросить тебя, кого мы должны ждать и почему мы так спешно покинули ипподром?

Прокопий ответил с таинственным видом:

– Мы спешили, чтобы выйти из ипподрома, пока толпа не ринулась к выходам, а она, как вы видели, немалая.

– К чему спешка?

– Отвечу вам словами Квинта Курция Руфа: «Все в свое время».

Никита хотел спросить, кто такой Квинт Курций Руф, когда на площадь вылилась толпа из нескольких десятков человек. Форум Тавра, иначе называемый Феодосия, заполнили многочисленные приветственные выкрики:

– Слава матери земле, даровавшей победу зеленым!

– Ника! Ника!

– Адриан победитель!

– Слава Адриану Малеину!

– Слава зеленым!

Поток людей, в большинстве в зеленых туниках, тянулся за колесницей, в которой находились стройная красавица в одеянии желтого шелка с белым платом поверх черных волос и седовласый мужчина с венком на голове. Никита признал в нем победителя последнего заезда. Его-то и чествовали почитатели из партии зеленых.

Когда процессия миновала площадь, Прокопий спросил:

– Вы хорошо рассмотрели мужчину и девушку в повозке?

– Да, – одновременно ответили наемники.

– Это муж и жена Малеины, именно они и есть те люди, которые повлияли на судьбу Дементия и которых я обещал вам показать. Так как их дом находится неподалеку от церкви Святого Спаса Вседержителя, то они неминуемо должны были проехать по Форуму Тавра. А теперь прошу вас навестить мой дом, где за трапезой я продолжу рассказ о жизни Дементия Скифа.

 

Глава четвертая

В полуденный час придорожная таверна была немноголюдна. Кроме Дементия в помещении для посетителей находились иудейское семейство: муж, жена, старуха и двое малолетних детей, – а также трое хмурого вида мужчин. По манерам и отрывкам негромкого разговора Скиф признал в последних собратьев по ремеслу, коим он совсем недавно занимался, но сейчас ему было не до незнакомцев. Голод оказался сильнее любопытства. Молодой, набирающий силу юноша с жадностью поглощал запеченную на углях рыбу с зеленью, заедая ее ячменным хлебом, сыром и запивая разбавленным водой виноградным вином. Жирные мухи и засаленный стол не отвратили его от пищи. Он бы не отказался и от более изысканных яств, но твердо решил беречь монеты, которые могли ему понадобиться для путешествия в далекий Киев. Свое богатство он тщательно прятал в дорожной сумке и старался его не показывать. От еды Дементия отвлек шум снаружи. Низкорослый, тщедушный хозяин таверны поспешил выйти во двор. Оживились и посетители: их любопытные взгляды потянулись к полуоткрытым дверям. Дементий обернулся, когда в сопровождении хозяина в таверну вошли богато одетый седовласый мужчина, молодая девушка, четверо крепких парней, вооруженных мечами, и смуглолицая женщина. Мужчина и девушка были из знати, в смуглолицей женщине Дементий распознал служанку, а в парнях – телохранителей, иначе называемых букелариями. Более всех внимание юноши привлекла прекрасная молодая особа, он забыл о пище и не отрываясь следил, как она, чуть склонив голову, проходит мимо. На миг ему показалось, что взгляд ее выразительных карих глаз остановился на нем. Девушка, обдав Дементия ароматом благовоний, неспешно проследовала вместе с седовласым мужчиной и хозяином таверны в отдельную комнату. Она предназначалась для особых гостей, и обстановка в ней была гораздо привлекательней, чем тесная ночлежка рядом и помещение, в котором Дементий наслаждался едой. Телохранители входить внутрь не стали, сели за столик у ее дверей и некоторое время жадными взорами наблюдали, как подручные хозяина таверны вносят в комнату различные яства и дорогое вино. Мучения продлились недолго, вскоре и на их столе появились кувшин прохладного вина, пшеничный хлеб, маринованные маслины и приправленное пряностями и чесноком жаркое с мясом и капустой. Букеларии накинулись на пищу, словно на злоумышленников, угрожающих жизни хозяина, и небезуспешно: съестное стало быстро исчезать со стола. Пока они терзали мясо и хлеб крепкими зубами и поглощали капусту с вином, Дементий беспрестанно кидал взгляды на дверь, за которой, к досаде, скрылась красавица незнакомка, разбудившая в юной душе чувства, доселе ему неведомые. В горах парню было не до знакомств с девушками, пора влюбленности явилась сейчас, неожиданно и неумолимо, заставляла смотреть на дверь, ожидая выхода виновницы его переживаний. Он готов был просидеть сколько угодно, лишь бы еще хоть раз увидеть ее. В голове настойчиво билась единственная мысль: «Когда? Когда она появится?»

Ответ на вопрос дали телохранители. Они истребили все съестное на столе и теперь вели неторопливую беседу. Из разговора Дементий узнал, что их господин, патрикий по имени Адриан Малеин, следует со своей молодой женой Юлией из Мелитены в Константинополь и что они надеются к вечеру добраться до Кесарии. Заметил он и то, что слова букелариев достигли ушей разбойников. По их частым переглядываниям, перемигиваниям и торопливому уходу стало ясно, что Адриану и его жене грозит опасность. Допустить, чтобы девушка попала в беду, он не мог, а потому с еще большим нетерпением стал ждать появления супружеской четы Малеинов. Вскоре желание юноши было удовлетворено. Адриан и его жена затягивать с пребыванием в таверне не стали, отобедав, после недолгого отдыха собрались в путь. В то время когда Малеин помогал супруге и ее служанке взобраться в крытую материей повозку, к ним подошел Дементий. Адриан покосился на худощавого, но хорошо сложенного русоволосого юношу:

– Чего тебе?

– Я вижу, многоуважаемый патрикий Адриан торопится отправиться в путь, чтобы поскорее достигнуть города Кесарии. Советую вам быть осторожным.

На суровом лице Адриана Малеина отразилось удивление, большие черные глаза подозрительно прищурились:

– Откуда тебе известно мое имя и то, куда я направляюсь?

– От ваших букелариев. Они слишком много и громко разговаривают.

Патрикий бросил грозный взгляд на телохранителей. Букеларии опустили головы.

– Почему ты советуешь мне быть осторожным?

– Разговор ваших людей слышал не только я, но и троица грабителей. Они сидели в таверне, когда вы приехали, а затем быстро исчезли. Это не к добру.

– Есть ли в твоих словах правда?

– Если я стану вашим попутчиком до столицы, то мы сможем это узнать.

Из-за занавеси повозки выглянуло миловидное личико Юлии, журчащий голосок попросил:

– Давай возьмем его с собой. Мне страшно. Может быть, нам стоит подождать еще спутников. Возможно, если нас будет больше, то злодеи не посмеют причинить нам вреда.

– Неужели ты думаешь, что я не смогу защитить тебя?

– Нет, любимый, но так мне будет спокойнее.

– Ждать мы никого не будем, а юноша, так и быть, пусть едет с нами. – Адриан обернулся к Дементию. – Оружие и конь у тебя есть?

– Носить оружие подданным божественного базилевса запрещено, тем более таким беднякам, как я, но у меня есть это. – Дементий вынул из сумы нож, а затем кивнул на худую пегую лошадь у таверны. – Найдется и на чем ехать.

Адриан ухмыльнулся:

– Что ж, если ты надеешься добраться до Константинополя на этой кляче, то можешь следовать за нами.

Телохранители дружно хохотнули. Адриан осадил:

– Прежде чем смеяться над другими, вы бы лучше поменьше распускали языки. Садитесь на коней. В путь. К вечеру мы должны быть в Кесарии.

* * *

Путники преодолели половину пути, однако разбойников не встретили. Адриан и долговязый грек Клеомен, старший среди телохранителей, посмеивались: «Зайцу за каждым кустом лев мерещится». Дементий отмалчивался, внимательно поглядывал по сторонам. Один раз приметил на вершине холма всадника, его поведение показалось подозрительным, но, не желая более вызывать насмешек, юноша промолчал и заговорил только тогда, когда они подъехали к ущелью:

– Патрикий, прикажи букелариям держать оружие наготове и быть внимательнее, это место хорошо для засады.

– Думаю, нам нечего опасаться, – ответил Адриан, но будучи воином и понимая правоту слов Дементия, повелел долговязому греку Клеомену предупредить остальных телохранителей. Приказ оказался своевременным. Бывший апелат не ошибся, в ущелье путников ждали разбойники. Не менее десятка конных злодеев, среди которых Дементий различил и лица посетителей таверны, поджидали впереди, столько же появились сзади, еще дюжина пеших спускалась со склонов. Адриан побледнел, но самообладание сохранил. Решение принял мгновенно, действовал быстро: свистом призвал телохранителей, дал указания, бросил пару слов вознице, успокоил женщин в повозке, после чего отцепил ножны от пояса и направил коня вперед. За ним последовали остальные. Навстречу им выехал сутулый, плотного сложения бородач в зеленом тюрбане, судя по всему, предводитель грабителей. К нему-то и обратился Адриан, громким, но жалобным голосом:

– Прошу, не убивайте нас! Возьмите все, что захотите! В знак покорности мы готовы сложить оружие.

– Если овцу окружили волки, ей остается только покорность, – хрипло произнес предводитель и заливисто рассмеялся. Смех поддержали остальные разбойники.

– Воистину ты прав, храбрый воин, мы готовы покориться и отдадим все, что у нас есть, только не убивай, – продолжал лепетать Адриан, с каждым словом приближаясь к предводителю. – Вот мой меч, возьми его. – Теперь, когда их разделяли не более двух шагов, патрикий протянул оружие разбойнику.

Предводителю воспользоваться им не пришлось: когда он потянулся к рукояти, Адриан быстро повернул ее к себе, выхватил меч из ножен и ударил. Бородатая голова в зеленом тюрбане брызнула кровью на дорогу и упала рядом с копытами коня патрикия. Следом на землю рухнул ближайший к предводителю разбойник. Взирая на такое мастерство Адриана, грабители на миг оторопели. Этим воспользовались букеларии. Трое телохранителей и Дементий вступили в схватку. Искусные воины немногим уступали своему отважному хозяину, им удалось сразить двоих разбойников, еще двое обратились в бегство. Дементию пришлось тяжелее других, так как из оружия он имел только нож. В противники ему достался усатый разбойник с дубиной. Ею он намеревался угодить Дементию в голову. Ухватив оружие двумя руками, он нанес удар. Юноша едва увернулся и, сознавая, что второй раз ему это вряд ли удастся, решился на риск. В бытность апелатом он познал науку Хрисанфа Кривого перескакивать с одного коня на другого. Дементий был хорошим учеником, справился и сейчас. Разбойник не успел опомниться, как Дементий оказался за его спиной, ударил ножом под лопатку, скинул с лошади.

Неожиданность, как и рассчитывал Адриан, принесла успех. Телохранителям быстро удалось пробить брешь в живой стене разбойников. В нее проворный возница-телохранитель и направил повозку. Повозка почти проскочила, когда один из злодеев сразил его мечом и ухватился за вожжи. Лошади замедлили ход, еще миг – и они остановятся. Беду отвел Дементий. Испуганный крик Юлии заставил его повернуть лошадь. Он подскакал к разбойнику сзади, ухватил за ворот, стащил с коня, а сам перепрыгнул на место возницы. Следовало поторопиться: на помощь противникам подоспели пешие разбойники, а за ними подскакали всадники. Повозка, подпрыгивая на камнях и ухабах, помчалась по направлению к Кесарии, за ней Адриан и телохранитель Клеомен. Остальным букелариям не повезло, разбойникам удалось их окружить. В неравной схватке телохранители отдали жизнь за своего хозяина.

Патрикий нагнал повозку, приказал Дементию остановиться:

– Бери моего коня, я сяду на место возницы.

Юноша удивленно посмотрел на Адриана.

– Апелаты! – Голос Юлии заставил Дементия поторопиться. Адриан успокоил жену:

– Я много раз был победителем на ипподроме, так неужели мне не удастся уйти от этих кровожадных собак.

Патрикий и вправду оказался умелым возницей: Дементий и Клеомен едва поспевали за повозкой, а у разбойников и вовсе было мало надежды догнать беглецов. И все же догнали. Одной стрелой поразили Клеомена в ногу, другой – коня, на котором скакал Дементий. Несмотря на это, от преследователей удалось оторваться. К тому же впереди показался большой караван, охраняемый изрядным числом вооруженных людей, это заставило разбойников повернуть назад.

Вечером путники во главе с Адрианом прибыли в Кесарию. Здесь патрикий, в благодарность за помощь и спасение жены, предложил Дементию за хорошую плату поступить к нему на службу телохранителем. Влюбленный в красоту Юлии юноша несказанно обрадовался предложению и, не раздумывая, согласился стать букеларием Малеина. Находиться рядом с Юлией, видеть ее глаза, слышать голос – об этом он мог только мечтать.

* * *

До Константинополя добрались благополучно. Путь показался Дементию быстрым и легким, чему способствовало присутствие Юлии и разговоры с ней. Адриан в общении молодой жены с юношей ничего плохого не видел и им не препятствовал, дабы угодить любимой жене. Ах, если бы он знал, что невинные беседы молодых людей породят в них более высокие чувства.

В столице Дементий, следуя договоренности, продолжил службу телохранителем Адриана и теперь проживал в его доме. Вскоре патрикий назначил его старшим над букелариями, так как рана Клеомена оказалась серьезной и теперь он едва волочил за собой ногу.

Не забыл Дементий и о просьбе Хрисанфа Кривого, сразу по приезде навестил его мать. Жилище Толстой Каллисты отыскал быстро благодаря нищим, которые ежедневно во множестве собирались у церкви Святого Андрея. Один из них, одноногий калека, за фоллис проводил к обветшалому строению в четыре яруса, где по соседству с другими малоимущими горожанами проживала старая швея Каллиста. Калека назвался Варламием, сказал, что хорошо знает Каллисту и служил вместе с ее сыном трапезитом в войске базилевса, а еще проговорился о том, что мать Хрисанфа тайно занимается скупкой и продажей ворованных вещей, так как принял Дементия за одного из ее посетителей.

Дверь открыла большеносая, тучная старуха с мясистым двойным подбородком. Она ощупала незнакомца пристальным взглядом, спросила густым, грубым голосом:

– Юноша пришел за шитьем?

Дементий отрицательно покачал головой.

– Ты принес что-нибудь на продажу или хочешь купить?

– Нет.

– Так зачем ты явился?! – В голосе Каллисты почувствовалось раздражение.

– Я от Хрисанфа.

Лицо старухи дрогнуло, как и голос.

– Проходи. – Каллиста посторонилась, впуская Дементия в жилище.

Комната была разделена тонкой деревянной перегородкой на две части. Одну занимали ворох различной материи, одежды и большой сундук, рядом с которым лежала груда посуды и кухонная утварь. Во второй половине приютились небольшой стол, табурет и широкое деревянное ложе. Каллиста села на ложе, указала на табурет.

– Садись. Рассказывай.

Дементий сел, достал из-под плаща мешочек с монетами, положил на стол:

– Хрисанф велел передать.

Пухлые пальцы старухи ухватили мешочек, прижали к груди.

– Наконец он дал о себе знать. Последнюю весть о нем принес его друг Варламий. Они вместе нанялись на службу к базилевсу. Спустя три года Варламий вернулся без ноги, а Хрисанф пропал. Варламий сказал, что его должны были наказать за серьезную провинность, однако ему удалось бежать и скрыться в горах. Это произошло более десяти лет назад. Мой Хрисанф всегда был непослушным ребенком. Его отец славился среди константинопольских воров дерзостью и бешеным нравом, за что и получил прозвище Фома Бешеный Бык. За свой неукротимый нрав он и поплатился. Глупец, повздорил на улице с родственником одного из патрикиев, в гневе убил его ударом кулака и к тому же забрал у покойника кошель с монетами. Такого ему не простили. Вскоре его отыскали стражники базилевса. Одного из них Фома ранил ножом, чем приблизил свою кончину… Его казнили, когда Хрисанфу исполнилось четыре года. Это было на Форуме Быка. Многие тогда злословили, мол, казнят Быка на Форуме Быка. Знали бы они, каким он был любящим мужем и добрым отцом. – Каллиста смахнула слезу с пухлой щеки. – Хрисанф пошел в него, рос задирой и драчуном. Это стоило ему одного глаза. А я всегда боялась, что если он будет так продолжать, то лишится и самой жизни. Но, как видно, бог бережет моего неразумного сына. Расскажи мне о нем. Почему он столько лет не являлся меня навестить?

Дементий в смущении отвел взгляд:

– Все эти годы ему приходилось скрываться, но он обещал, что при первой возможности навестит вас.

– Это хорошо, может, я успею увидеть перед смертью моего единственного сына. – Каллиста смахнула набежавшую слезу, затем предложила Дементию отобедать, но он отказался и, сославшись на срочные дела, стал прощаться. Ему хотелось поскорее уйти: вынужденная ложь терзала сердце, разве он мог рассказать старой одинокой старухе о бесславной кончине ее сына?

– Если тебе понадобится крыша над головой, то ты можешь рассчитывать на мое жилище. – Это было последнее, что он услышал, прежде чем переступить через порог.

Всю дорогу до дома Адриана Малеина Дементий думал о Каллисте, вспоминал Хрисанфа и свою недавнюю жизнь среди апелатов…

Вскоре Дементию напомнили о его прежнем занятии. Случилось это в начале осени, после того, как Василий бросил войско на болгар. Патрикий Адриан Малеин пригласил в дом гостей, чтобы отпраздновать возвращение в столицу и счастливое избавление от разбойников. Хозяин не поскупился на угощение. В зале с мозаичными стенами, на столах, накрытых зелеными атласными скатертями, в изобилии были расставлены яства, которые время от времени меняли расторопные слуги. Жареные куры, журавли, гуси, куропатки, зайцы, свиные ножки, приправленные пряностями, перцем, чесноком, обильно политые различными соусами, подслащенные медом, украшенные зеленью, ароматными травами и перепелиными яйцами, сменяли рыбные блюда. За рыбой подавали подносы со сладкими пирогами, печеньем, финиками, инжиром, яблоками, нарезанными ломтями дынями, изюмом и фисташками. Все это запивалось большим количеством изысканных вин. Для развлечения гостей были приглашены акробаты, фокусник и две танцовщицы. Музыканты услаждали слух присутствующих звуками кифары, лютни и флейты. Гости были довольны щедростью Малеина. Среди них оказался и спафарокандидат Прокопий Кратос, знакомый патрикия, прибывший из Мелитены в столицу несколькими днями раньше. Дементий узнал его, но избежать встречи с ним не смог. Захмелев, Адриан стал рассказывать гостям о чудесном избавлении от грабителей, а затем велел позвать молодого телохранителя, посадил за стол рядом с собой и поднял кубок в честь спасителя жены. Под одобрительные возгласы гостей Адриан заставил Дементия осушить кубок с вином, после чего отпустил из-за стола. Дементий рад был поскорее удалиться, так как все время ощущал на себе пристальный взгляд Прокопия Кратоса и приготовился к худшему, но гость не произнес ни слова. Дементий надеялся, что спафарокандидат его не узнал, но, когда застолье подходило к концу, тот обратился к хозяину дома с просьбой:

– Уважаемый Адриан, не будешь ли ты любезен приказать своему лучшему букеларию, которого ты так хвалил, проводить меня до дома?

Адриан рассмеялся:

– Мой дорогой Прокопий, неужели столь опытному воину, как ты, грозе апелатов, нужен телохранитель?

Прокопий оправдался:

– Я пришел без слуг, выпил много вина, а на улицах Константинополя полно грабителей.

– Ты прав, наш божественный базилевс истребил их немало, но, как я сам убедился, этих бродяг еще полно и в Константинополе, и на дорогах за его пределами. Что ж, я прикажу Дементию, чтобы он тебя проводил. Очень жаль, что ты уходишь, не отведав с нами изумительного монокифрона, но думаю, ты еще навестишь мой дом и насладишься этим чудеснейшим кушаньем, которое готовит моя служанка Марьям.

Прокопий пообещал в ближайшее время прийти, распрощался с хозяином, его прекрасной женой, гостями и в сопровождении Дементия покинул трапезную. Когда они вышли из дома Малеина, Прокопий спросил:

– Скажи, не ты ли сын руса Мечеслава и внук женщины по имени Минодора?

Дементий промолчал, Прокопий продолжал напирать:

– Думается мне, что твое имя Дементий, а апелаты называли тебя Скифом. Это так? Не молчи, апелат по имени Азат, перед тем как его казнили на Форуме Быка, под пытками рассказал о тебе.

Дементий понял, что Прокопий не сомневается в своей правоте, в голове заметалась мысль: «Что делать? Попытаться разубедить спафарокандидата или ударить его ножом и убежать?» Слова Прокопия заставили юношу довериться вельможе.

– Не бойся, никто не узнает о твоем прошлом. Запомни, я тебе не враг. Более того, мне приходилось встречаться с твоим отцом и его знакомым, присланным из Киева. По его просьбе я искал тебя, но нашел только сейчас. Если ты надумаешь отправиться в Киев и тебе понадобится моя помощь, дай знать, я помогу, как когда-то твой отец и его друзья помогли моей семье.

* * *

Помощь понадобилась. Отношения Дементия и Юлии незаметно переросли в любовную связь. В отсутствие Адриана они тайно уединялись в укромном уголке дома, коим являлась небольшая уютная комната смуглолицей служанки из Египта по имени Марьям. Она-то и взяла на себя обязанность оберегать любовников от появления других обитателей дома и предупреждала в случае опасности. Однако верность египтянки не смогла защитить их от посторонних глаз. Недоброжелатели нашептали об измене патрикию. Больше других постарался грек Клеомен. Он не мог простить Дементию, что этого мальчишку вместо него поставили старшим над телохранителями, и мечтал устранить соперника. Ныне удобный случай представился. Тайну Дементия и Юлии ему помогло узнать желание иметь любовницей черноволосую, смуглолицую и хорошо сложенную египтянку. Клеомен давно, но безуспешно добивался ее взаимности. Каково же было его раздражение, когда он стал замечать внимание египтянки к молодому русоволосому красавцу. Ненависть Клеомена к Дементию возросла, жажда мести и муки ревности не давали уснуть. Клеомен стал следить за египтянкой и ее предполагаемым любовником. Греку удалось высмотреть, что египтянка Марьям водит Дементия в свою комнату. К великой радости Клеомена, она в комнату не входила, но туда приходила Юлия. Так Клеомен узнал, что молодая жена патрикия и предводитель телохранителей любовники, и обрел оружие, коим мог погубить Дементия. Грек не замедлил им воспользоваться и рассказал об измене жены Адриану. В один из дней случилось то, чего влюбленные боялись больше всего.

Все начиналось благополучно. В полдень Адриан покинул дом, взяв с собой двух букелариев и одного из слуг. Дементию он приказал остаться, а это значило, что юноша снова сможет насладиться ласками Юлии. Юлия не заставила долго ждать и вскоре прислала за ним египтянку. Дементий в предвкушении скорой встречи покинул комнату телохранителей и поспешил за служанкой. Во внутреннем дворике ему встретился Клеомен. Долговязый грек ехидно ухмыльнулся, кивнул на египтянку:

– Я вижу, мой молодой друг пользуется спросом у женщин.

Дементий покраснел, буркнул:

– Не твое дело.

– Не мое. Только хочу сказать: ты быстро втерся в доверие к хозяину, быстро стал старшим из букелариев и любимчиком женщин, однако помни, кто быстро бегает – быстро устает.

– Не надейся, я не устану, – огрызнулся Дементий и направился следом за египтянкой.

– Это мы еще посмотрим, – злобно бросил Клеомен и захромал к воротам. Он должен был исполнить повеление патрикия и предупредить его, когда Дементий направится на встречу с Юлией. Следовало поспешить. До церкви Святого Спаса Вседержителя недалеко, но с покалеченной ногой и этот малый путь нелегок.

Дементий вошел в жилище египтянки в надежде, что Юлия, как обычно, бросится в его объятия, но этого не произошло. Девушка сидела на скромном деревянном ложе египтянки, где в прежние свидания они предавались любовным утехам. Она даже не удостоила его взглядом. Беспокойство овладело Дементием, он встал перед Юлией на колени, взял за руки, посмотрел в глаза:

– Я вижу след печали на прекрасном лице моей возлюбленной. Тебя кто-то обидел? Адриан?

– Нет. Я должна тебе сказать… Мы больше не должны встречаться.

Тревога Дементия усилилась.

– Почему? Что случилось? Сейчас во дворе Клеомен сказал, что я пользуюсь большим успехом у женщин и это мне повредит. Может, он знает о наших свиданиях?

– Может, и так. Марьям сказала, что этот похотливый хромоногий козел спрашивал, не спит ли она с тобой. Он может узнать о наших встречах и сообщить Адриану. Это одна из причин, по которой мы должны расстаться.

– Какова вторая причина?

Юлия отвела взгляд:

– Я узнала, что ношу в своем чреве дитя.

– Мое?

Юлия посмотрела на изумленное лицо юноши, улыбнулась. Тонкие, украшенные кольцами пальцы огладили щеку, лоб, утонули в густых светло-русых волосах Дементия.

– Какой ты еще глупый. Мы стали делить ложе недавно, и этот ребенок не может быть твоим. Это дитя Адриана.

Ладони Дементия легли на колени Юлии.

– Пускай это ребенок Адриана, мне все равно! Я хочу, чтобы ты была моей! Давай убежим.

– Глупец. Куда ты собрался бежать? У Адриана такие связи, что нас найдут в любом уголке Ромейского государства.

– Мы тайно уплывем с русскими купцами в Киев. Там живет мой отец.

Юлия рассмеялась. Смеялась долго, до слез. Дементий терпеливо ждал ответа. Юлия стерла слезы, краску для век и ресниц и уже серьезно сказала:

– Неужели ты думаешь, что я поменяю достойную жизнь моего будущего дитя и свою на побег с тобой в холодную варварскую страну?

Лицо Дементия на миг окаменело.

– Хорошо, пусть будет так, как ты хочешь, но с нашего последнего свидания я возьму все сполна.

Его руки заскользили по нежной и гладкой коже ее тела. Юлия откинулась на ложе, отдаваясь ласкам любовника.

* * *

Бдительная Марьям насторожилась, когда к ней, сильно припадая на правую ногу, подошел Клеомен и вполголоса изрек:

– Приветствую тебя, красавица! И кого это ты поджидаешь у дверей своей коморки? Уж не меня ли?

Марьям покосилась на дверь, громко произнесла:

– Если ты не перестанешь ко мне приставать, я пожалуюсь хозяйке.

– А я хозяину. – Клеомен указал в сторону двора, откуда быстро приближался хозяин дома в сопровождении двух букелариев.

Марьям обернулась к двери, но предупредить хозяйку не успела. Жесткая, шершавая ладонь телохранителя закрыла ей рот. Патрикий бросил свирепый взор на служанку, тихо распорядился:

– Заткните ей рот и заприте в винном погребе.

Букеларии бросились к египтянке, выкрутили руки, потащили к погребу. Клеомен остался с хозяином. Это была воля патрикия: он не стал привлекать остальных телохранителей и слуг, полагаясь на собственную силу и не желая иметь свидетелей, из уст которых по Константинополю поползут ненужные ему слухи.

Адриан вбежал в комнату, когда Дементий и Юлия, полуобнаженные, слились в страстном поцелуе. Юлия отпрянула от возлюбленного, вскочила с ложа, но было поздно. Гнев супруга обрушился на опешившего от неожиданности Дементия. Юноша сопротивлялся, но атлетически сложенный патрикий оказался опытнее и сильнее, к тому же ему помогало владение приемами древней борьбы греков – панкратионом. Бросок следовал за броском, удар за ударом. Один из них свалил Дементия на пол, он попытался встать, но Адриан ударил ногой в живот, затем в голову. Силы покинули юношу, кровь сочилась из разбитой губы и носа. Адриан жестко произнес:

– Вставай, мерзкий червь! В благодарность я приютил тебя в своем доме, а ты обещал мне верно служить. Это твоя верность? Щенок! Подымайся и дерись, как мужчина. – Патрикий повернулся к Юлии, бросил: – Распутница! Полюбуйся, с каким ничтожеством ты связалась. Смотри, как я буду убивать твоего любовника, а затем отдам его тело псам на растерзание. Следом за ним последуешь и ты, похотливая змея!

Оскорбительные слова и угрозы Адриана добавили Дементию сил. Он утер кровь с лица, тяжело поднялся. Мускулистая рука патрикия потянулась к юноше, ухватила окровавленный ворот туники. Только теперь Дементий вспомнил о ноже. Подарок отца уже не раз его выручал, он не расставался с ним и носил как талисман. Выручил нож и в этот раз. Адриан не заметил, как юноша выхватил нож, а потому не успел увернуться. Холодное железо пронзило плоть патрикия. Он застонал, схватился руками за живот, сел на корточки у ложа служанки. Юлия вскрикнула. Дементий обернулся к возлюбленной, схватил за руку:

– Бежим! Скорее!

К удивлению юноши, девушка вырвала руку, метнулась к мужу:

– Адриан! Любимый! Не умирай! Сейчас я позову слуг и лекаря.

Дементий коснулся плеча девушки с надеждой увлечь ее за собой, но Юлия не поддалась:

– Уходи! Я остаюсь с мужем.

Дементию стало понятно – он для Юлии был лишь увлечением, а к Адриану, как к первому в своей жизни мужчине и отцу будущего ребенка, она испытывает более крепкие чувства. Шум и крики взбудоражили обитателей дома Малеинов. Топот ног приближался. Времени на раздумье не оставалось. Дементий выбежал. К счастью, у дверей стоял только Клеомен. Он кинулся на Дементия и напоролся на нож. Дементий сбросил с себя долговязого грека, метнулся во внутренний двор. Навстречу ему бежали слуги патрикия. С криком: «Скорее! На хозяина напали воры!» – он устремился к воротам. Один из слуг попытался его остановить. Толчок Дементия свалил его на каменные плиты. Следующим препятствием стал привратник, но устрашающий вид окровавленного юноши и нож в его руке заставили его открыть ворота. Дементий покинул владение Малеинов, оставляя в нем все свои сбережения, сытую спокойную жизнь и первую любовь. Несколько слуг Адриана бросились в погоню, но ему удалось затеряться в многолюдстве Константинополя. Два дня он бродил по городу, избегая стражников. Голод заставил его продать пояс, но вырученных монет хватило бы ненадолго, а потому надо было искать надежное пристанище. В чужом городе, среди незнакомых людей у него было только одно место, где он мог спрятаться, – жилище Каллисты. Туда-то он и направился.

Одноногий Варламий перехватил его у церкви Святого Андрея.

– Уж не к Толстой ли Каллисте спешит мой юный друг?

Дементий остановился:

– Да. Дома ли она сейчас?

Варламий перекрестился и посмотрел в небо:

– Пять дней назад наша добрая Каллиста обрела новый дом, на небесах, среди усопших душ. Теперь в ее земном жилище живут другие люди. Все ее добро разобрали соседи, но кое-что досталось и нам. Оказывается, скрытная старуха обрела немалое состояние. Видимо, оно появилось у нее благодаря шитью и перепродаже ворованных вещей, а может, это наследство, оставленное ей покойным мужем, известным константинопольским вором Фомой по прозвищу Бешеный Бык. Говорят, в тайнике под столом у нее нашли набитый монетами кошель и два золотых кольца.

Дементий, как и в прошлый раз, одарил Варламия фоллисом, последней монетой, которая осталась у него от продажи пояса.

– Выпей вина и помяни добрыми словами усопшую Каллисту.

Нищий обрадовался подачке, стал благодарить за доброту, но Дементий уже брел прочь, не разбирая дороги. Новость о кончине Каллисты его опечалила. Дементий переживал, что его приход и рассказ о Хрисанфе могли ускорить кончину старухи. Так это или нет, но теперь он лишился крыши над головой, и, возможно, его ждала участь Варламия и подобных ему нищих. За это корил себя: «Уж не за погубленные ли мною жизни в бытность апелатом господь наш дал мне эти испытания?» Возможно, и так, но жить в жалкой лачуге или на улице, скрываться от дождя под аркадами, от холода на чердаках, а от властей в трущобах, горах или лесах Дементий не хотел. Не желал он просить милостыню, воровать и грабить, чтобы не остаться голодным и раздетым. Не хотел возвращаться и к жизни апелата.

Спасительная мысль пришла на следующий день, когда ему неожиданно вспомнился разговор с Прокопием Кратосом, сейчас только он был способен помочь. Дементий быстрой походкой направился к дому спафарокандидата…

* * *

Прокопий выдержал недолгую паузу, затем продолжил:

– Он явился ко мне и рассказал о своих злоключениях. Это произошло за два дня до возвращения войска базилевса, в котором были и вы, из похода на болгар. Василий вернулся в столицу вовремя. События на севере государства требовали срочных решений и действий, так как Херсонес в очередной раз решил отложиться. На этот раз восстание возглавил Георгий Цуло – протоспафарий и одновременно предводитель хазар, коих в городе и его окрестностях проживает великое множество. Северные владения Ромейского государства оказались в руках этого человека. Как вам известно, наш божественный базилевс обеспокоился и незамедлительно отправил на подавление мятежа часть войска под руководством экзарха Монга, сына стратига Андроника. Корабли отплыли в Херсонес позавчера, и на одном из них, моими стараниями, оказался среди моряков твой брат Дементий. Как вы видели, Адриан Малеин простил горячо любимую жену, а Дементия обвинил в воровстве и покушении на его особу, поэтому отправка Дементия в далекий Херсонес была единственной возможностью избежать преследования и мести влиятельного патрикия и любимчика базилевса, коим является Адриан Малеин.

– Но ведь из Корсуни мой брат может отправиться в Киев на поиски отца, – предположил Никита.

Прокопий кивнул:

– Так он и задумывал, а уж как получится, ведомо только господу.

Никита с уверенностью произнес:

– Верю, бог не оставит нас своей милостью и позволит нам встретиться…

* * *

В конце зимы, через знакомого русского купца, Никита передал в Киев письмо, в котором сообщил матери Таисии о себе и о Дементии, а в начале весны дошли вести из Киева: князь Ярослав разбил брата Святополка у Любеча и сел в стольном граде хозяином. Затосковало сердце Никиты, потянуло юношу в родные места, да нет назад хода: коль обещал служить базилевсу три года – служи.

 

Глава пятая

Весной 1017 года от Рождества Христова войско Багрянородного в очередной раз двинулось во владения Болгарского царства. Обычно Василий вторгался в земли болгар во время сбора урожая, но в этот раз решил напасть раньше.

Страна красивая, плодородная, богатая – край гор, многочисленных рек и живописных долин. Когда-то она принадлежала фракийцам, затем была завоевана римлянами. Пришло время – и земля вошла в состав Восточной Римской империи, потом сюда пришли славяне, а за ними явились с востока степняки булгары во главе с ханом Аспарухом. Он разбил войско императора Константина, заставил ромеев платить ежегодную дань и стал основателем Болгарского царства. С той поры и потянулась, изредка прерываясь, череда войн между болгарами и ромеями. Молодое Болгарское государство быстро набирало силу, расширялось, захватывало земли соседей. Ширились и желания болгарских ханов-царей, со временем они стали поглядывать на столицу Ромейского государства и на золотой трон базилевсов. Не единожды болгары сокрушали фаланги ромеев и подступали к Константинополю, но господь хранил город. Досталось от них и нынешнему базилевсу Василию. Еще в начале правления его войска потерпели несколько сокрушительных поражений, вследствие чего Ромейское государство потеряло Фессалию и Южную Македонию, но позже удача перешла на сторону Константинополя. Теперь базилевс надеялся покорить Болгарию и закончить войну, которая длилась с переменным успехом уже более трехсот лет.

Его войско шло по земле болгарских царей, разоряя города и селения. Как и в прежние времена, простым людям приходилось расплачиваться за деяния властолюбивых правителей. Война жестока. Оттого и к противнику относились с жестокостью. На привалах бывалые воины рассказывали о том, как Василий, воюя с арабами, сжигал и душил дымом тех, кто спасался от ромеев в пещерах, а одного из агарян отправил к эмиру с вестью о поражении и при этом лишил несчастного носа, ушей и рук. В войне с болгарами базилевс был не менее жесток. В один из походов он приказал не брать пленных и щадить только знатных, чтобы в дальнейшем брать за них выкуп и держать в заложниках. Не брезговал он и ослеплением побежденных. Таковыми были и многие из его предшественников. Противники были не менее кровожадны. Болгарский царь Симеон после победы над ромейским войском повелел отрезать пленным носы и отправить их в Константинополь к базилевсу Льву Философу. Никита содрогался от рассказов бывалых воинов. В Русской земле так с пленными не обращались: изувечить противника в бою – одно, измываться над побежденным дело недостойное. Он уже встречал вереницы мирных болгарских жителей, коих угоняли в рабство и на переселение в далекую Армению, разоренные и сожженные селения, но ему предстояло увидеть воочию еще многие из жестокостей войны…

В начале лета войско подошло к крепости Лонга. Тагма разбила лагерь у небольшого пригородного селения. Сотня Гилли расположилась на его окраине, ей было велено стеречь дорогу в крепость. На приступ не пошли, знали, крепости против большого войска долго не продержаться, окружили твердыню плотным кольцом, послали переговорщиков. Время не теряли, следовали порядку: укрепили лагерь, выставили охранение, занялись приготовлением пищи. Вскоре закипели котлы с мясным варевом, благо еще в середине весны стратиги Давид Арианит, Константин Диоген и Никифор Ксифий захватили в Пелагонии и Моглене большие стада скота.

Бакуня ел да нахваливал:

– Хороша еда; мясо не лебеда.

Полочанин Стрига не утерпел, задел дружка вятича:

– Ешь, покуда рот свеж, завянет, никто в него не заглянет. А про лебеду ты верно сказал, мясо с крупой – хорошо, а вот если к ним душистых трав добавить…

Бакуня кивнул на низенький домик, рядом с которым расположилась сотня:

– У хозяев за огорожей всяких трав полно, сходи да нарви.

– А вот и пойду. Заодно на дочку хозяина полюбуюсь, уж больно пригожа. Стройна, высока, глаза словно колодцы, утонуть можно… Глядишь, и словом перемолвлюсь, а там, может, на ночевку позовет.

Стрига отложил еду, приподнялся, Гилли остановил:

– Сиди, сам схожу.

Варяг встал, неторопливо зашагал к дому.

– Видать, и сотнику нашему женка приглянулась, – промолвил Бакуня.

Вятич оказался прав, зацепила Гилли красота женщины, всколыхнула сердце. Вспомнилась ему первая несчастная любовь к девушке, после которой он никого, кроме блудниц, не имел, а ведь хотелось завести жену, детей, и эта мысль согревала каменное сердце сурового воина.

От старика, хозяина дома, ему удалось узнать, что женщина и вправду его дочь, а ее муж погиб два года назад в битве с ромеями при Кимвалунге. От него она имела сына десяти лет. Так и жили втроем. Затеплилась в душе Гилли надежда, что удастся ему понравиться вдове и взять ее в жены, а там, хочешь – здесь оставайся, хочешь – селись в обширных владениях базилевса или в самом Константинополе, а при желании можно вернуться с семьей на родину, в милый сердцу Норег… Мечтания Гилли прервал старик:

– Что желает кентарх базилевса?

Хозяин дома, как и все семейство, отнесся к варягу и его воинам с опаской, опасался, что их ожидает разорение и плен, но, повинуясь приказу рыжеволосого предводителя сотни, наемники не причинили вреда семейству, и старик подобрел. Вот и сейчас он стоял у дверей дома и улыбался.

– Нам бы трав немного, еду приправить.

Старик повернулся, крикнул в открытую дверь:

– Мария! Живко! Возьмите корзинку, нарвите кентарху трав для приправы.

Женщина вышла, встретилась с Гилли глазами, потупила взор, мальчишка глянул исподлобья, но старших ослушаться не посмел, нехотя поплелся за матерью. Последовал за ними и Гилли. Живко стал рвать травы, Мария подсказывала, чего и сколько. Гилли стоял рядом, то и дело бросал на женщину восхищенные взгляды, однако заговорить не решался. Наконец пересилил волнение, вымолвил:

– Большой у вас огород.

Мария кивнула:

– Мой отец грек, его зовут Пантелеймоном. Он долгое время жил неподалеку от Константинополя, выращивал травы и капусту для базилевсов, потом за провинность его отправили на войну с болгарами. В одной из битв он попал в плен и перешел на службу к царю Самуилу, но вскоре был ранен. Моя мать-македонка выходила его, они полюбили друг друга, поженились, поселились здесь, занялись огородом. С тех пор это нас кормит. – Женщина указала на обширный огород с посадками сельдерея, мяты, тимьяна, чеснока, петрушки. – Продаем в крепости. Раньше еще были козы, корова, лошадь… Война отняла все…

Сказала – будто упрекнула. Гилли опустил голову, произнес:

– Война – плохое дело. Воин моей сотни по имени Стрига говорит: «Война – беда, кровь пьет, смертями закусывает». Я вот тоже думаю уйти со службы, найти жену, завести детей, жить мирно. Вот если бы ты…

Мария покраснела, чтобы скрыть смущение, крикнула сыну:

– Живко, мелиссы не забудь нарвать! – Обернулась, посмотрела на Гилли, в карих глазах огонь: – Отец Живко болгарин, его Цветаном звали, он тоже хотел жить мирно.

Гилли отвернулся, посмотрел в сторону лагеря:

– Прости.

Подбежал Живко, вручил корзинку с травами. Гилли принял дар, протянул ладонь к темно-русым волосам мальчика. Живко отстранился, бросил неприветливый взгляд, побежал к дому. Гилли сунул руку за пазуху, вынул кошель с монетами, одну из них протянул Марии.

Женщина попятилась:

– Не надо.

Тонкие изящные пальцы Марии утонули в широкой ладони рыжеволосого воина.

– Тебе сына и отца кормить. – Гилли отпустил руку женщины, нагнулся, положил монету на землю. – Не хочешь брать от меня, возьми от земли.

Мария не шевельнулась.

Варяг пригладил волосы на затылке, сделал шаг в направлении лагеря, остановился, спросил:

– Можно я приду еще… за травой и корзинку принесу?

Мария отвернулась, тихо произнесла:

– Приходи.

 

Глава шестая

Четыре дня подряд Гилли наведывался в дом старого Пантелеймона, вел долгие беседы с Марией, подружился с маленьким Живко. Боевой нож-скрамасакс, подаренный варягом, смягчил сердце мальчишки, и на третий день их знакомства сын Марии с улыбкой встретил воина базилевса в своем огороде. На исходе четвертого дня Гилли тайком покинул стан, предупредив об этом только Бакуню. Пришел под утро, невыспавшийся, но счастливый. К полудню снова пошел за травами к Марии и задержался дольше обычного. Бакуня подначил:

– Боюсь, в следующий раз нам и вовсе без травки снедать придется.

Гилли сунул вятичу корзину с травами, успокоил:

– Не придется. – На ухо шепнул, что сегодня вновь оставит сотню на его попечение.

Бакуня хотел пошутить по поводу тайных встреч с Марией, но строгий взгляд Гилли остановил его на полуслове.

Сотня быстро управилась с едой, приправленной душистыми травами, а на сытый живот и разговор идет. Первым поговорить потянуло Бакуню. Вятич лег в тени дерева, лениво произнес:

– Не жирно, не густо, но и в брюхе не пусто.

Ему ответил Стрига:

– Попил, поел – отдохни от дел.

Остальные молчали, после сытной еды полуденная дрема одолевала воинов. Чтобы привлечь внимание сотоварищей, Бакуня принялся рассказывать небылицы:

– А вот у нас, в земле вятской, коровы всю зиму спят, а весной телят родят.

– Ужель так? – спросил Стрига. – Это что же, и корма им зимой давать не надо?

– Не надо. Старики сказывают, обыкновенная корова с медведем слюбилась, от того греха и наша родилась. Потому и мех на ней длинный. Одно плохо: наших вятских коров в спячку ежедень переворачивать надо, чтобы пролежней не было.

Стрига усмехнулся:

– Мели языком, врать – не мякину жевать, не подавишься.

– Врать не устать, было б кому слушать. – Бакуня приподнялся на локте, повернул голову в сторону селения. – Гляди, комонные. Никак печенеги.

Воины обратили взоры на кочевников. Эти печенеги, так же как и они, были наемниками в войске базилевса. Конная полусотня приблизилась к колодцу у дома старика. На беду там оказалась Мария. Опасаясь незнакомцев, она взяла кувшин с водой и поспешила к дому. Один из всадников преградил ей путь. Мария хотела обойти, но печенег соскочил с коня, схватил за руку, вырвал кувшин. Пил жадно, проливая воду на грудь. Мария попятилась. Утолив жажду, печенег отбросил кувшин в сторону, похотливо улыбнулся, рванулся к женщине. Она побежала.

Гилли кинулся на выручку первым. Следом с секирой в руках бежал Никита. Ему на миг представилось, что кто-то может вот так же обойтись с его матерью, с родовичами. Он помнил, сколько горя приносили Руси печенеги, не забыл и о том, кто убил отца, да и сам отец, с рассказов матери, не давал в обиду слабых. Так он встал на защиту своей первой женщины, от которой у него родился сын Дементий. Никита старался идти его путем. За Никитой поспешали Бакуня и Стрига, их примеру последовала сотня, того и гляди поднимется вся тагма. Бежали быстро, да только кочевник оказался быстрее. Уже перед дверью он догнал жертву, рванул за ворот, ткань расползлась, обнажая белую спину женщины. Она закричала. Первым кочевника попытался остановить старик-отец, но кривая печенежская сабля снесла с плеч убеленную сединой голову бывалого воина. Не спас мать и сын Живко. Мальчик выбежал с ножом, подаренным ему Гилли, замахнулся… Клинок степняка развалил его напополам. Мария остановилась, бросилась к сыну. Жажда убийства затмила похотливые замыслы печенега, участь близких людей ждала и Марию, сабля кочевника взмыла вверх. Вмешался Гилли. Варяг отбросил печенега от женщины, выхватил меч. В схватку со степняками готовы были броситься и воины сотни, Гилли остановил:

– Не вмешивайтесь, я сам!

Печенеги тоже до большой крови доводить не стали, понимали, если подымется вся русская тагма, то им несдобровать: что русы, что варяги друг за друга стеной.

Поединщики долго не примерялись, оба хотели крови. И тот и другой без доспехов, с незащищенными головами. Словно два смерча, черный и огненный, закружились они между воинами севера и печенегами, заметались молниями клинки. Вначале бились на равных, но вскоре Гилли стал уступать. Жилистый и высокий печенег оказался быстрее, а печенежская сабля легче франкского меча. Варяг, чуть ниже печенега и плотнее телом, двигался медленнее, пятился, с трудом, но отбивал удары, пока не споткнулся об тело старика. Теперь он оказался на коленях. Печенег не замедлил воспользоваться выгодным положением и ранил противника в руку. Исход поединка для всех казался очевидным. Кочевники стали дружно выкрикивать имя соплеменника:

– Хопон! Хопон! Хопон!

Печенег победно ощерился, изготовился к решающему удару. Однако победы не случилось. Увлеченные поединком воины не обратили внимания на то, как Мария взяла из холодеющей ладони мертвого сына нож. Печенег в трех шагах. Его широкая спина повернута к ней. Женщина сжала рукоять, метнулась к убийце. Мария целилась в затылок, с которого черными змейками ниспадали на мощную шею тонкие косички, и вложила в удар всю ненависть к убийце родных людей и желание спасти заступника, но сразить злодея не смогла. В последний миг один из кочевников заметил в руке женщины нож и успел криком предупредить соплеменника. Этого мига опытному воину оказалось достаточно для того, чтобы шагнуть в сторону и с разворота вспороть саблей живот женщины. Не выпуская из руки ножа, она повалилась к его ногам. Но и виновнику ее смерти жить оставалось недолго. Меч варяга вонзился в спину печенега. Тело кочевника содрогнулось от боли. Он удивленно посмотрел, как из груди вылез окровавленный стальной язык, затем сознание погасло, смерть бросила его на землю рядом с Марией. Теперь между двумя группами воинов стоял только Гилли: в крови, обессиленный и бледный. Жгучее желание отомстить за смерть соплеменника заставило одного из печенегов коснуться сабли, другой потянулся к луку. Эти движения не остались незамеченными. Никита перекинул секиру из одной руки в другую, пошел на кочевников, следом сотня, за ней стояли воины тагмы наемников. Кровопролитие предотвратили два десятка ромейских всадников. Их предводитель, черноволосый пожилой воин на чалом коне, в шлеме с красным султаном и богатых доспехах, вклинился со своим отрядом между противниками, поднял руку вверх:

– Стойте! Стойте все! Это приказываю вам я, стратиг Константин Диоген! Опустите оружие! От лица Божественного спрашиваю вас, что случилось и чем вызвана ссора? Ужель забыли вы, как карает базилевс за непослушание и нарушение порядка?! Отвечайте!

Первыми загомонили на родном языке печенеги. Константин Диоген поморщился, громко приказал:

– Пусть скажет один из вас.

Седовласый печенег подъехал к стратигу, указал на Гилли и на сносном греческом языке пожаловался:

– Он пытался отнять добычу у нашего воина, они схватились один на один, но варанг, вопреки законам поединка, ударил Хопона в спину, когда тот отвлекся.

Такой ответ печенега вызвал негодование противоположной стороны. Русские воины и варяги надвинулись на ромеев, желая добраться до печенегов. Константину Диогену вновь удалось остановить стычку, он допросил Гилли и принял решение:

– Чтобы дело не дошло до слуха Божественного базилевса, предлагаю уладить дело миром. Пусть кентарх отдаст свою долю добычи пацинакам, а те передадут ее родственникам убитого.

Такое предложение варангам не понравилось, но Гилли их успокоил и принял условия стратига. Тогда пожилой печенег сообщил, что родственники Хопона умерли, а наследников и жены он не имеет. Гилли предложил печенегам поделить добычу между собой, на что те с радостью согласились. Требовать большего они не посмели. Вражда с северянами им не нужна, печенеги знали – за сотней вся тагма русов. Ведомо им было и то, что стало с союзными иверийцами под Феодосиополем пятнадцать лет назад, когда те в драке убили воина русского отряда.

Гилли с отдачей долга печенегам не задержался, через день войско Василия вошло в крепость. Такой исход дела обрадовал базилевса, он не скупился на подарки стратигам и щедро одарил воинов: добычу разделил на три части, одну выдал русам, другую грекам, а третью забрал себе. Никита с Гилли не согласился, уговаривал его не отдавать свою долю добычи печенегам, о том сказал ему после того, как предали земле Марию, ее отца и сына. Варяг стоял на своем:

– Я ударил соперника в спину и должен за это ответить. Такова моя судьба. Моего дядю Орма незаслуженно обвинили в том же, но ему удар в спину обошелся дороже: он вынужден был покинуть родной дом и закончил свои дни на чужбине. Я тебе говорил, что жизнь жестока, а война тем более, здесь каждый имеет право на добычу. И впредь не старайся прийти на помощь побежденным. Всем не поможешь.

Сказал, а в душе думал иначе, и Никита о том знал.

Спустя неделю воины базилевса двинулись дальше, нагрузив в обозные телеги награбленную в окрестностях крепости добычу. Гилли уносил с собой боль потери и любовь к Марии. Но война продолжалась, войско осадило еще одну крепость, но вскоре было вынуждено оставить покоренный край и спешно двинуться к Доростолу, куда подошли союзные болгарскому царю печенеги. Печенегов от Доростола отогнали и на закате осени вернулись, чтобы осадить мощную крепость Сетену, где находились большие запасы хлеба и один из дворцов бывшего болгарского владетеля Самуила. Василий предложил защитникам крепости сдаться, они упорствовали, надеялись на Иоанна-Владислава, но тот прийти на помощь не успел. Разведчики базилевса донесли, что до стана болгарского войска менее чем полдня пути. Базилевс понял, что именно оттуда Иоанн-Владислав готовится ударить ему в тыл, и послал против него протоспафария Константина Диогена с тагмой схол Запада и тагмой фемы Фессалоника, а сам остался руководить приступом города. Приступ удался: ни камни, ни кипяток, ни стрелы не остановили ромеев. Катапульты, баллисты и упорство воинов базилевса сделали свое дело. Первыми в крепость ворвалась сотня Гилли. Северные воины при помощи тарана разнесли ворота, но сразу за ними наткнулись на лес копий. Осажденные, сознавая опасность, стянули сюда основные силы, сняв часть воинов со стен. Следовало поторопиться, поскольку сзади сотню Гилли подталкивала вся тагма русов. Гилли не желал видеть своих воинов проткнутыми копьями врагов, нужно было срочно разрушить строй осажденных. Но как это сделать, когда перед глазами сотни железных смертоносных жал? Одно из них Гилли срубил вместе с древком. Задумку сотника поняли и ближайшие к нему воины. Никита размахнулся, двумя руками метнул секиру в копьеносца. Копьеносец пригнулся, лезвие секиры угодило в голову воина во втором ряду. Пользуясь заминкой противника, Никита сделал шаг, схватил древко копья и выдернул его хозяина из строя. Не растерялись и полочанин Стрига с Бакуней. Стрига воспользовался тем, что один из осажденных задрал копье вверх, бросился ему под ноги, Бакуня бросил во врага копье, а затем метнулся к его соседу с мечом. Стараниями Гилли и его друзей в рядах осажденных удалось пробить брешь, в которую мощным потоком ринулась сотня, а за ней тагма русов и остальное войско. Отряд осажденных, вставших на защиту ворот, был сметен. Не устояли и мощные стены. Ромейские воины под прикрытием камнеметов подошли к крепости, при помощи лестниц взобрались на боевые площадки и сбросили оттуда их защитников. Сетена пала и была отдана на разграбление. Несговорчивость защитников разозлила Василия, разорив крепость, он приказал сжечь все, что находится внутри стен. Вскоре Сетена превратилась в огромный пылающий костер…

* * *

Город догорал, когда в лагерь на взмыленном коне прискакал гонец от Константина Диогена. Стратиг сообщал, что его тагмы попали в засаду: в ущелье, недалеко от стана болгарского войска, на них напал многочисленный отряд. Теперь все зависело от того, кто быстрее приведет войско к месту битвы, Василий или Иоанн-Владислав. Базилевс оказался в опасном положении. В минувший день воины брали приступом крепость, а ночью были заняты грабежами и поджогами, поднять утомленное войско в поход утром представлялось делом далеко не легким, однако обстоятельства требовали решительных действий…

Василий не медлил, сел на коня и со словами: «Кто настоящий воин, последует за мной!», помчался на помощь Константину. Воины базилевса не подвели: все как один устремились за ним. Первыми его зову последовали варанги. Василий любил и требовал, чтобы войско двигалось, соблюдая строй, но сейчас не до этого, важнее прийти первыми. И все же ромейскому войску удалось сохранить относительный порядок. Уже к полудню оно подошло к месту сражения.

Отряд Константина Диогена застрял в ущелье, окруженный врагами. Стратиг хотел миновать его до ночи, а утром напасть на стан Иоанна, но попал в засаду и теперь пытался вывести воинов из окружения, однако попытки прорваться оказались тщетными. Гибель была близка. Базилевс подошел вовремя, ромейское войско сбило болгар со склонов и погнало к стану царя. Иоанн знал любовь Василия к порядку, а потому спешки не проявлял, надеялся на медлительность ромеев и к тому же был уверен – руки базилевса связаны осадой Сетены. О том, что город пал, он не знал. Задумке разбить отряд стратига Диогена в ущелье не суждено было сбыться. Появление всего ромейского войска у его стана явилось для царя полной неожиданностью. Он собирался вести войско к ущелью, когда оттуда появились воины засадного отряда. Беглецы ворвались в стан с криками: «Греки идут! Бегите, царь! Василий рядом!» Эти слова смутили болгар, ослабили боевой дух, ведь многие из них еще помнили поражение в битве при Кимвалунге и тысячи ослепленных соотечественников. Сейчас все складывалось похожим образом. При первых же ударах болгарское войско дрогнуло, отошло к стану. Иоанн-Владислав не желал повторить ошибки Самуила и отдал приказ к отступлению. Отступление вылилось в бегство. Ромеи захватили вражеский стан. Добычей стали двести доспешных воинов, палатка и походное имущество царя и его племянник.

Год завершился для Василия удачно, он добился поставленных целей, нанес врагам ощутимый ущерб и отправился зимовать в Константинополь, чтобы в спокойствии и благоговейной тишине Большого императорского дворца обдумать, как нанести Болгарскому царству последний, смертельный удар…

 

Глава седьмая

Зима прошла для Никиты без особых хлопот, беспокоили тревожные вести из Руси. Печенеги узнали, что великого князя Ярослава нет в столице, и вновь вторглись в его владения: подходили к Киеву, разорили окрестности, но ничего не добились и ушли в степь несолоно хлебавши. В Ромейском государстве тоже спокойствия было мало. В феврале 1018 года болгарский царь Иоанн-Владислав погиб, осаждая город-порт Диррахий, называемый болгарами Драч. Василий решил не упускать удобного случая и двинул войско на болгар, но Никите и Гилли предстояло проявить воинское умение в иных землях. Базилевс отправил часть русов и варягов в Апулию. В италийских землях не все шло гладко. Ромейское государство владело на Апеннинском полуострове Апулией и Калабрией, распространяло свое влияние на Кампанию, а это очень не нравилось лангобардским князькам, императору Священной Римской империи и папе. Последний, как и в случае с Русью, строил козни, пытался пресечь влияние и разрастание греческой веры. Союзнические отношения с русскими князьями, победы войск Василия на юге, востоке и в особенности в Болгарском царстве настораживали, таили угрозу, и с этим надо было бороться. Поэтому папа римский Бенедикт и подбивал лангобардов и других жителей италийских владений базилевса к военным действиям против ромеев. Проявления недовольства италийцами происходили и ранее, а после суровой голодной зимы с 1008 на 1009 год они вылились в восстание жителей города Бари против правителя катепана Иоанна Куркуа. Предводителем восставших стал представитель местной знати Мелус. Он привлек на свою сторону арабов-сарацин, но это ему не помогло. В следующем году катепан Василий Месардонит совместно с константинопольским и венецианским флотами осадил город; сопротивление барийцев было подавлено. Некоторые горожане хотели выдать Мелуса стратигу, но ему удалось бежать вместе с братом Дато. Мелус укрылся близ города Беневента, а Дато подался к папе Бенедикту, который доверил ему руководство укреплением у Гаэты. Вопреки ожиданиям базилевса Василия долговременного спокойствия в его италийских владениях не наступило. Влиятельные лангобарды и папа подталкивали Мелуса к дальнейшей борьбе. Мелус этому не противился, но для противостояния легионам греков ему нужны были опытные воины. Мелус нашел таких воинов, и это были норманны. Потомки викингов силой завоевали право осесть в северных владениях франков и создали там свое государство. Жизнь на новых землях не изменила их буйный характер, как и их предки-викинги, они отличались воинственностью, храбростью и воинским умением. Мелус об этом знал. В 999 году норманнские паломники, во время возвращения из Иерусалима, помогли Гавемару – князю Солерно – отогнать от города арабов-сарацин. Их-то и советовал лангобардский князь призвать на помощь. Мелус принялся искать и нанимать на службу норманнских воинов.

Барийцу повезло: ему посчастливилось встретить десяток знатных паломников-норманнов на горе Гаргано, в святилище Михаила Архангела. Под сводами темной пещеры у священного алтаря, воздвигнутого самим архистратигом ангелов, Мелус вступил в разговор с северными воинами и, обещая им приобретение несметных богатств в случае удачного выступления против греков, склонил на свою сторону. Норманны, в свою очередь, пообещали, что приведут из родных земель охотников. Таковых нашлось немало, так как многие из знати были недовольны правлением герцога Ричарда Нормандского и решили покинуть страну. В начале 1017 года, благодаря стараниям Мелуса, князя Солерно и папы, в Капуе собрался многочисленный отряд наемников-норманнов под предводительством знатных воинов: Родульфа Тодиненсиса, Гильберта Бутерикуса, Гоисмана и Стиганда. К ним присоединились иные наемники, сотня арабов и лангобардские князья со своими людьми.

В конце весны войско Мелуса вторглось в Апулию, разоряя владения базилевса. Особо в деле разграбления усердствовали норманны. С их помощью лангобардам удалось нанести катепану Льву Торникию Контолеону три поражения подряд и овладеть значительной частью Апулии. В Константинополе успешные действия Мелуса вызвали крайнее беспокойство: катепан Торникий Контолеон был отозван, его заменил протоспафарий Василий Бугиан. Опытный и умелый стратиг, получив в помощь тагмы варангов, сумел выманить противника на равнину неподалеку от города Канны. Здесь, на берегах реки Офанто, много веков назад карфагенский полководец Ганнибал Барка нанес сокрушительное поражение римским легионам консулов Луция Эмилия Павла и Гая Теренция Варрона. Надеялся на удачу и Василий Бугиан. Памятуя о том, как воины, присланные князем Владимиром, помогли базилевсу Василию под Авидосом против узурпатора Варды Фоки, Бугиан решил не выставлять наемников вперед, как обычно, а сохранить их для решающего момента.

* * *

Никита стоял на склоне низкого холма в первом ряду второй линии построения ромейского войска. Молодому воину следовало настроиться на битву, но мысли уводили в иную сторону, глаза озирали округу поверх шлемов передней фаланги. Здесь, в Апулии, стояли теплые солнечные дни, зеленели луга, заросли каперсника, можжевельника, миндаля. Виноградники, оливковые рощи и фруктовые сады готовы были отдать людям свои плоды. В далекой Руси было иначе. Листопад, по-иному грязник, безумствовал: то окрашивал зелень леса золотом да багрянцем, то пытался смыть краску с листьев дождем, то срывал их, оголяя деревья. Сердце Никиты заныло, затосковало по родине.

«Как там родовичи? Как матушка? Суждено ли мне вернуться в родные места или полягу я на чужбине?»

Мысли прервались, трубные звуки возвестили о начале битвы. В преддверии битвы сердце Никиты учащенно забилось, он взял копье в левую руку, ладонь правой приложил к груди. Там под кольчужной броней и рубахой висели нательный крест и оберег, подаренный волхвом Живородом. Губы прошептали:

– Господи, спаси и сохрани! Землица родимая, дай мне силы зверя лесного!

Вятич Бакуня пихнул локтем в правый бок:

– Ты чего бубнишь?

Никита ответить не успел, слева вклинился сутулый полочанин Стрига:

– Просит, чтобы всевышний ему ноги порезвей дал, от неприятеля бегать.

– Сам не побеги, – огрызнулся Никита.

Бакуня заступился:

– Ты, Стрига, юнца шутейным словом не поддевай, у самого небось колени трясутся. Сам знаешь, сколько ни воюй, а перед битвой всегда тревожно. Война, она всем страшна.

– Это верно, – согласился полочанин. – Я ж неспроста пошутил, от этой шутки он злее станет, а значит, биться будет лучше. Мне злоба не раз в бою жизнь спасала.

Бакуня согласился, но добавил:

– Кроме злобы еще голову надо иметь.

– Лишь бы ее не срубили, – мрачно пошутил кто-то из воинов.

На том и успокоились. Теперь стало не до шуток, взоры воинов обратились вперед, туда, где начиналось сражение…

Василий Бугиан построил войско обычным порядком. Пехота в две линии встала в центре, во второй – варанги, по сторонам от нее – конница, за ней – отряды катафрактов и охраны тыла. Изготовились к сражению и противники. Мелус с лангобардами встал по правую руку, его брат Дато с иными наемниками и союзниками – по левую, центр был отдан норманнам. На них была особая надежда. Этот железный кулак, как и в предыдущих битвах, должен был раздробить центр ромейского войска. Северные воины построились в три линии, чтобы постоянно наращивать силу удара. Они-то и вступили в бой первыми. Лучники, обстреляв ромеев, смешались с пехотой. Настало время рукопашной схватки. Норманны оказались сильнее. Могучие воины в конических шлемах, защищенные кольчужными доспехами и каплевидными щитами, вооруженные копьями, мечами и двуручными топорами смяли центр первой линии ромеев, которые по приказу Бугиана расступились. Теперь перед норманнами стояла стена варангов. Северные воины сошлись друг против друга в кровавой битве. Русам и варягам предстояло помериться силой с норманнами…

Наконечник тяжелого копья ударил в щит Никиты, он ответил. Противник повалился на спину, но добить его рус не успел, еще один норманнский воин насел слева, срубил древко мечом. Не теряя времени, Никита ткнул обрубком в лицо неприятеля. Стрига довершил дело копьем, но сам полег от двуручного топора рыжебородого великана, который обратил взор холодных светло-серых глаз на Никиту. Никита выхватил меч, обочь встал с копьем Бакуня, но это не остановило норманна. Прославленному воину и предводителю норманнской пехоты Гильберту Бутерикусу не страшны были и десять противников. Размахивая топором, Гильберт стал теснить русских воинов. Щит Бакуни развалился от мощного удара, смерть нависла над челом вятича. Чтобы предотвратить гибель соратника, Никита собрался кинуться на норманна, но его самого сшибли с ног. В толчее боя ему с трудом удалось подняться. К своей радости, он обнаружил, что Бакуня рядом, жив и здоров, а над распростертым на красноватой земле телом норманна склонился Гилли. Когда он выпрямился, Никита увидел в руках варяга топор Гильберта Бутерикуса. Подняв над головой добычу, Гилли воскликнул:

– Вперед! Не посрамим предков!

– Русь, бей! Круши ворога! – поддержал товарища Никита.

– Круши! Бей! Русь! – вторили ближайшие к Никите и Гилли воины. Следуя их призыву, русы и варяги надвинулись на неприятеля. Норманны попятились, но битва еще не была окончена. В то время, когда Мелиус и Дато бились с остатками первой линии ромеев и их конницей, предводитель норманнских всадников Родульф Тодиненсис двинул свой отряд на противника. Бугиан бросил ему навстречу катафрактов, но норманны в короткой стычке рассеяли их и наскочили на варангов, коим не впервой было противостоять тяжелой коннице. Стремительный поток ударился о стену из щитов и копий. Родульф на вороном коне, в пластинчатом доспехе и сияющем шлеме с наносником, сбил конем передового воина, поразил копьем его соседа слева, вклинился в ряды наемных воинов базилевса. На его пути встал рыжеволосый варяг, готовясь к удару, он грозно раскрутил двуручный топор над головой. Норманн оказался быстрее. Железное жало ударило в лицо. Варанг выронил топор, рухнул под копыта вороного. Родульф продолжил движение в глубь строя, к нему на помощь спешили его воины. Еще немного – и норманны пробьют брешь в плотных рядах варангов…

Никита видел гибель старшего товарища, волна ярости захлестнула его. Он не помнил, как поднял копье убитого русского воина и ринулся на норманнского всадника. Удары Никиты были настолько сильны и быстры, что Родульфу с трудом удавалось отбиваться. Крепкие металлические доспехи защищали большую часть тела и сохранили норманну жизнь. Родульф сражался упорно, но появление Бакуни и троих его сотоварищей вынудило отважного воина повернуть коня и искать спасения в рядах норманнского воинства.

Русы и варяги устояли, остановили врага, а затем заставили его попятиться. Разгром войска Мелиуса довершили катафракты. Рассеянные норманнскими всадниками, они сумели собраться, привести свои ряды в порядок и прийти на помощь русам и варягам.

Победа была полной. Мелиус, его сподвижники и союзники бежали, многие, в том числе и знатные норманнские воины, были взяты в плен и отправлены в столицу Ромейского государства. Войско базилевса ликовало. Ликование не коснулось лишь Никиты. Киевлянину было не до радости. Смерть полочанина Стриги, а пуще того – наставника и друга Гилли, ставшего ему почти братом, ранила сердце молодого воина, она же сделала его старше. Мысли в который раз потянулись к дому. Никита, после долгих раздумий, решил вернуться в Киев, но на второй день по прибытии в Константинополь узнал, что на родине произошли события, которые изменили его задумку. Еще через день прошли празднования в честь победы над Мелиусом и его норманнскими союзниками. В этот день базилевс решил наградить на Большом ипподроме воинов, отличившихся в битве при Каннах. Особо отметил он храбрость, стойкость и воинское умение русов и варягов, благодаря которым и была одержана победа. К ним-то, восхищенный их доблестью, и обратился со словами, в коих сообщил, что почитает их за лучших воинов в своем войске, назвал русов неодолимыми и просил служить ему верно до самой смерти. Две сотни наемников, растроганные речью Василия, поклялись воевать за него, пока он жив. Охваченный всеобщим настроением, дал слово и Никита. Слово дал, но тяги к родному дому не заглушил и мыслей о возвращении не оставил…