Глава первая

Недолго князь Ярослав сидел в спокойствии на киевском столе. Болеслав Храбрый, в надежде обрести от междоусобицы в Русской земле выгоду, вступился-таки за зятя, благо к тому времени закончилась война с западным соседом Генрихом – императором Священной Римской империи. Князь собрал большое войско в польских землях, к коим присоединились пятьсот венгров, около трех сотен немцев, тысячный отряд печенежских всадников и малочисленная дружина князя Святополка из волынян и туровцев. С этакой силой и двинулся владетель Польши на Русь. Ярослав выжидать не стал, пошел навстречу Болеславу, имея под своей рукой пять тысяч воинов из киевлян, новгородцев и варягов. Ушел с ними и Витим, благо успел отстроить на старом месте новый дом и переселиться туда от Торопши вместе с Надежей и Таисией. Сам же Торопша остался в Киеве, рана, полученная под Любечем, не дала ему отправиться в поход.

Посередь лета великие дружины встретились на реке Буг и встали по обоим берегам, не осмеливаясь первыми переправиться и завязать бой…

* * *

Солнечный тихий день настраивал на мирный лад. Ярослав решил развлечься рыбалкой и вышел с ближними мужами на берег реки с удочкой. Рыбалка не заладилась, рыба клевала плохо, к тому же настроение испортило появление Болеслава со свитой. Польский владетель и его зять тоже пришли с удочками. Со стороны поляков послышались оскорбительные крики, в которых то и дело высмеивалась калечность Ярослава. Не желая слушать обидные слова и видеть, как тучное тело Болеслава сотрясается от смеха, князь бросил удилище и, прихрамывая, направился к стану. За ним потянулись соратники, на берегу остались два десятка дружинников из сторожи и Блуд. Старый воевода решил отстоять словом честь своего воспитанника. Издревле на Руси, да и не только, повелось хулить противника, подзадоривать перед боем, как недавно, у Любеча, охаивали киевляне и их воевода Олег Волчий Хвост новгородцев. Ныне Волчему Хвосту уподобился сам Блуд. Когда Святополк, насаживая на крючок толстого червя, пообещал содеять с ним и князем Ярославом то же самое, он ответил:

– Перевозитесь на наш берег, и я тебя самого на крючок посажу. – Блуд поднял с земли брошенную Ярославом удочку. – А тестюшке твоему брюхо его толстое вот этой тростиной проткну. Этот боров так разъелся, что на коня забраться не может. Воин это или баба?

Одутловатое, пышноусое и крупноносое лицо Болеслава покраснело, густые брови сошлись у переносицы, правая щека задергалась, темно-голубые глаза расширились, налились кровью. Дерзкие, хулительные слова русского воеводы разбудили в нем гнев. Польский князь собирался начать битву завтра, на рассвете, для этого были приготовлены и спрятаны у берега ладьи, челны и плоты для переправы. Кроме того, вызнав, что Ярослав не выплатил варягам обещанного жалованья и среди тех зреет недовольство, тайно послал к их предводителю Эймунду своего человека и пообещал немалую награду, если наемники не будут усердствовать в предстоящей битве. Теперь, распаленный оскорблением, он не желал ждать завтрашнего дня. Поленьев в огонь подкинул и зять Святополк. Беглый князь, желая поскорее вернуть себе киевский стол, ужом подлез с обидными словами:

– Великий князь, ужель ты, владетель стольких земель, прозванный в народе Храбрым, стерпишь брань непотребную?! Ужель не ответишь?!

Болеслав трусом не был и смерти в бою не боялся. Громоподобный крик сотряс воздух над Бугом:

– Коня мне! – Слуги поспешили исполнить приказание. Болеслав вставил ногу в стремя, обратил взор на польских воинов. – Если вам ничего, что эти псы ругают скверными словами вас и вашего князя, то я пойду на них один, даже если мне предстоит погибнуть!

Укор и призыв Болеслава идти на врага не остались неуслышанными. Поляки и их союзники, используя припасенные заранее плоты, челны и коней, бросились в воду. Все произошло так стремительно, что опытный Блуд едва успел отослать Витима к князю и собрать охранявших берег воинов для боя. Удержать поляков не удалось. Блуд надеялся на помощь варягов, но Эймунд спешно отвел своих воинов. Старый воевода полег на берегу Буга, успев в последние мгновения жизни попросить у господа прощения за свои грехи…

Витим застал Ярослава у шатра:

– Князь! Поляки через реку полезли!

Лицо князя побледнело, ухо уловило шум боя.

– Как?! Ужель Болеслав посмел? – Ему вспомнилось, как у Любеча он так же дерзко напал на Святополка, но тогда была ночь, польский же князь решился переправиться и завязать бой днем. Воистину храбрости Болеславу не занимать. Ярослав кинулся к шатру: – Доспех мне! Трубите сбор! Готовьте войско к битве! Что ж, чему быть, того не миновать. Этот безумец сам устроил себе ловушку. Там, на берегу, мы отсечем тех, кто переправился, от остального войска, окружим и разобьем.

Задумано, да не сделано. Войско быстро собрать, упорядочить и направить в нужное место не успели. Зато воины Болеслава, вдохновленные победой над передовым русским отрядом, ринулись дальше. Некоторые из польских воевод и союзников боялись западни, уговаривали польского князя остановиться, подождать, пока переправится все войско, но Болеслав велел не мешкая идти вперед. Вскоре мечи зазвенели рядом с шатром киевского князя. Несмотря на упорное сопротивление, поляки сокрушили разрозненное войско Ярослава, оно дрогнуло, побежало. Более половины русских воинов были ранены, пленены и убиты. Ярославу с трудом удалось прорваться и бежать лишь с несколькими дружинниками. Среди них был и Витим. Он-то и отвлек два десятка польских всадников, которые устремились за ними в погоню. Мысль, как избавить князя от преследователей, пришла вместе с гибелью одного из дружинников. Стрела нагнала верного княжьего слугу, и теперь, после смерти, он должен был в последний раз послужить ему…

Витим на скаку выхватил повод из рук мертвого дружинника и, лишь только беглецы достигли ивняка, поравнялся с Ярославом:

– Князь, остановись! Сними корзно!

Ярослав и его спутники осадили коней. Князь метнул взгляд на Витима, прерывистым голосом спросил:

– Молви, чего тебе!

– Отдай корзно мне, я уведу поляков.

Один из спутников князя Витима поддержал:

– Верно, сними корзно, князь, оно полякам на тебя указка.

Ярослав долго уговаривать себя не заставил, сорвал плащ, отдал Витиму.

– Если уведешь погоню, ввек об этом не забуду! Храни тебя господь!

– Князь, не мешкай, поляки близко!

Оклик заставил Ярослава поторопиться. Князь тронул коня, его путь лежал на север, к Новгороду. Витим накинул корзно на убитого дружинника и, придерживая за повод его коня, поскакал в сторону Киева. Обманул ловкий радимич поляков, увел погоню за собой. Помчал к малому леску, там ожег плетью чужого коня так, что тот, вместе с убитым хозяином, рванул с места, не разбирая дороги. Сам же, не теряя времени, завел коня в заросли кустарника, заставил лечь, лег сам. Едва он спрятался – по тропе проскакали поляки. Как он и предполагал, воины Болеслава увязались за княжеским корзном. Радимич долго не ждал, лишь только поляки скрылись из виду, вскочил на коня. Теперь ему оставалось одно – поскорее добраться до Киева. Там оставались Таисия и Надежа, и им могла грозить опасность. К тому же надо было предупредить и близких Ярослава, прежде всего княжну Предславу.

* * *

Витиму не удалось поспеть в стольный град прежде войска Болеслава, увести близких и предупредить Предславу. Нарвался-таки радимич на поляков. От погони ушел, но коня загнал. Он-то и подмял Витиму ногу. Двое суток с опухшими стопой и коленом выбирался пешеходом-хромцом из леса, пока не набрел в чаще на избенку бортника, у которого пришлось задержаться на излечение. Несколько дней пролежал у доброго человека. Бортник и его жена лечили его примочками и медом. Витим в благодарность развлекал пятерых детей хозяина рассказами и игрушками, которые лепил для них из воска. Помнил, как в детстве дядька Мечеслав вырезал для него зверушек и людей из дерева…

Лечение помогло, но и время утекло, поэтому и опоздал изрядно. На подходе к Киеву узнал: по прошествии двадцати двух дней после битвы войско Болеслава Храброго вошло в Киев. Святополк снова сел на великом столе. Дабы избежать разорения, киевляне во главе с Анастасом Корсунянином встретили князя и его тестя с почетом. В руках Святополка и Болеслава оказались восемь сестер, мачеха и жена Ярослава, а также вся киевская казна…

Витим знал, в городе появляться опасно, но там, во вновь отстроенном на старом месте доме, оставались Надежа и Таисия. В укромном месте пригорода спрятал доспех и оружие, добротную одежду сменял у полоумного нищего из Чернигова на тряпье. В город вошел под видом юродивого калеки со стороны Подола и сразу направился к дому Торопши.

Старый дружинник немало изумился, когда сгорбленный, хромоногий муж с грязной повязкой, скрывающей половину лица, и посохом в руках вошел к нему в дом и поздоровался голосом старого знакомца.

– Здрав будь, дядька Торопша.

– Витим?! Ты ли это?! – Торопша кинулся к радимичу, крепко обнял. – А я думал, полег ты у Буга-реки или в плену. Поляки похваляются, мол, добрую половину войска у Ярослава извели.

– Сколько, не ведаю, но многих славных мужей мы потеряли. – Витим распрямился, прислонил к стене посох, снял нахлобученный до бровей дырявый колпак, сел на лавку.

Торопша почесал затылок:

– Беда. Ляхи, угры да печенеги бесчинствуют, немцы от них не отстают. Кияне ропщут, да и в других градах, куда Болеслав своих воев для порядка разослал, недовольство зреет, наши мужички уже не один десяток находников изподтиха на тот свет отправили. Да и Святополк не рад тестюшке. Тот в городе себя хозяином чувствует. По всему видно, Болеслав и сам не прочь в Киеве сесть, а это князю не по нутру.

– Сам козла в огород пустил, нечего на Русь инородцев наводить.

– То верно, теперь думает, как от него избавиться. – Торопша опасливо глянул на дверь, утишил голос. – Десяток дней назад приходил ко мне боярин Еловит, подручник Святополков, подбивал людей недовольных находить да ляхов исподволь изводить. Молвят, что и воевода Путша, сотрапезник его, тоже тайно киян к смуте склоняет.

– Живы, значит, злодеи. А почто Еловит к тебе-то наведывался? Али не ведает, что ты к Ярославу перекинулся?

– О том мало кто ведает. Я же под Любечем к Ярославу под вечер утек, да и битву ночью затеяли. В темени кто меня узнает? Опять же, в стане Святополка все пьяны были, до меня ли кому. Да и я после Любеча помалкивал. К тому же я с вами из-за раны на Буг не ходил, а Еловиту ведомо, что дружинник Торопша воеводе Волчьему Хвосту верный человек был. Потому и явился, подлый, кол ему в глотку. Ничего, придет время, мы ему и за князя Бориса, и за ваш дом, в прошлом годе сожженный, и за Надежу с Таисией отомстим.

Витима будто подбросило:

– За кого?! Что с ними?!

Торопша отшатнулся, удивленно спросил:

– Ужель ты дома не был?

– Не был. Кто меня в таком рубище в Верхний город пустит, да и побоялся, что недруги приметят, потому решил сперва к тебе наведаться, на Подоле безопасней. Тебя-то и хотел просить к моим сходить. Да ты не томи, молви, что стряслось?!

– Как все случилось, не знаю, от соседей ведаю, что вечером того дня, когда князь Болеслав со Святополком в город вошли, Еловит к Таисии с Надежей приходил, а утром дом опустел. Я тайком у людей выспрашивал, может, кто видел или знает, где они. – Торопша пожал плечами. – Словно в воду канули. Соседи же молвят, что это Еловита рук дело. Может, увез их куда? Или в Киеве держит?

– Пес паршивый!

Торопша кивнул:

– Верно, пес, и ходит этот пес в золотом ошейнике. Гривну убитого Георгия Угрина носит бесстыдно и без опаски, а голова Георгия по сей день земле не предана. Сказывают, Ефрем, брат Угрина, отыскал ее у Альты-реки, где дружину ростовскую с Борисом извели, и ныне при себе держит.

Витим с силой бросил колпак на пол.

– Не миновать Еловиту расплаты! За все ответит, змей подколодный.

Торопша успокоил, усадил на лавку:

– Садись, как месть свершить, мы вместе придумаем. Не ты один зло на него имеешь, я тоже за князя Бориса и другов, кои с ним остались и от убийц полегли, отомстить желаю.

– Оно верно, скопом дело вершить легче, – согласился Витим.

– Добро, что понял. Один ты можешь с ним сразиться, но кто одолеет – неведомо. Вдруг он сильнее окажется, и что же получится, подлый убийца жить будет? Нет, так негоже. Надо его так обложить, чтобы ему спасения не было. Только прежде надобно узнать, что с Таисией и Надежей содеялось?

– Может, они, как и в прошлый раз, у Предславы схоронились?

– Ныне княжне Предславе самой помощь нужна. Все сестры Ярославовы с мачехой и женой в Верхнем городе, под присмотром Болеслава. Он их своими пленницами объявил, в хоромине малой с тесным двором, словно в порубе, держит, и посольство во главе с греком Анастасом послал к Ярославу, чтобы на свою дочь обменять.

Витим задумался, к Предславе у него были особые чувства.

– Княжну надо вызволять. Спас ее один раз, спасу и в другой. Да и она в помощи моим родичам не отказала, приютила после пожара. Долг платежом красен.

Торопша ухмыльнулся:

– Ишь ты, вызволятель, как к княжне подберешься? Ляхи ее крепко стерегут.

– А это мы у Еловита узнаем, а заодно выведаем, где Надежа с Таисией.

– Прежде надо самого Еловита изловить.

– Вот ты и смекай. Сам же рек, что придумаем, как месть свершить.

– Придумаю. Пождать надобно, с людьми нужными перемолвиться.

– Долго ждать-то? Ожидаючи можно и до самой смерти просидеть.

– На хотенье есть терпенье. Торопиться не след, я вот, хоть и Торопша, а спешить не люблю. Чтобы дело содеять, надо прежде крепко подумать. Тогда и сладится задуманное. Жди.

Витим сжал кулаки:

– Я подожду.

Гнев и жажда мести клокотали в душе Витима, рвались наружу, но он знал: надо ждать…

 

Глава вторая

Четыре томительных дня Витим провел в ожидании, на пятый Торопша принес новости:

– Из Новгорода послы возвернулись, люди в городе молвят, отказался князь Ярослав обменять родовичей на жену Святополка. Какую подлость теперь с ними Болеслав содеет, неведомо. Кроме того, стало известно, что князь польский собирается покинуть Русь, потому что вои его тают, подобно снегу весеннему. Помнится, сказывал ты мне о новгородцах, кои варягов Ярославовых избивать за бесчинства стали, так и кияне, тоже ведь не из робких, не стерпели надругательств.

– Во всех градах земли Русской люди таковы, инородцам в обиду себя не дадут, сидеть молча не станут. Так и прежде было, так и после нас будет. За добро добром платим, за обиды – обидой. Оно, может, и не совсем по-божески, но как иначе с невежами поступать? Чем больше мы находников изведем, тем быстрее они нашу землю покинут. Нечего им здесь хозяйничать.

– Верно молвишь, вот и нам надобно пошевеливаться, ежели Предславу надумали вызволить из полона.

– Всему свое время. Что с Еловитом? Узнал чего?

Торопша отвечать не спешил: подошел к кадке, зачерпнул ковшом воды, орошая влагой впалую грудь, выпил и только после того, как утер губы, отмолвил:

– Узнал. Он время от времени домой в Вышгород ездит, родичей проведать. Завтра утром должен из Киева выехать.

– Верно ли это?

– Верно, у меня ведь знакомцев в дружине Святополка немало, они и поведали… Думаю его у Дорогожицких болот перенять, там, где дорога лесом идет.

– Перенять дело нехитрое, только без коней мы его вряд ли изловим. Если этого злодея упустим, то нас самих, словно зверей диких, травить начнут. Да и тебе с раной на такое дело идти не стоит.

Торопша отмахнулся:

– Безделица. На мне раны как на собаке заживают, и эта, почитай, уже затянулась. Без коней тоже не останемся. Моя лошадка хоть и стара, но еще побегает. И тебе коня на время достану. Кроме того, трех вершников при оружии я тебе в помощь обещаю.

– Что за люди? Можно ли им довериться?

– Знакомцы мои старые, сотоварищи верные. Гаврилу Ворона ты знаешь: у князя Владимира дружинником был, ныне при Святополке конюхом. Еще двое, Пыря и Покор. С этими вместе татьбой занимались, потом случилось, что они с дядькой твоим Мечеславом кон от печенегов обороняли.

Витим кивнул:

– Если так, зови. Вместе на Еловита силки ставить будем.

* * *

Раннее осеннее утро выдалось прохладным и пасмурным. Слабый ветерок тащил со стороны болот гнилостный запах и мутно-белый сырой туман. Торопша поежился:

– Зябко. Туманец на тропу напирает, того гляди заволочет совсем. Скорее бы появился лиходей, уж сколько времени ожидаем.

– Явится ли? – В голосе Витима прозвучало сомнение.

– Должен, Гаврила сам слышал, как Еловит молвил, что в Вышгород поутру поедет.

– Лишь бы попутчиков с собой не взял. С несколькими совладаем ли? Да и крови невинных людей проливать не хочется.

– Это верно, нам грех на душу брать ни к чему, только Гаврила сказывал, Еловит один собирался ехать. Другое дело, чтобы путники не помешали. С рассвета уже трое пеших, вершник да две повозки к Вышгороду проследовали, да оттуда в Киев коров погнали. Дальше еще люднее станет, а нам видоки не нужны. Меньше…

Громкий протяжный крик болотной выпи оборвал речь. Торопша, подобно охотничьему псу, напрягся, вытянул морщинистую шею, зашептал:

– Едет. Пыря знак дает. Давай на конь. Вы с Покором путь ему преградите, я с Гаврилой сбоку прижму, Пыря сзади подопрет. По правую руку у него болото останется, туда он не сунется. Обложим нечестивца, словно медведя в берлоге.

Едва успели разъехаться, как в туманной дымке показались очертания всадника. Вскоре можно было различить рослого мужа на саврасом жеребце. Пыря не ошибся – это был Еловит. Витим признал пучеглазого здоровяка, с коим приходилось видеться в Киеве почитай три года назад. Конь шел ходко. Подручник Святополка торопился, но где беде быть, там ее не миновать. Еловит вынужден был остановить коня, когда путь ему заступили двое конных, слева, из-за деревьев, выехали еще столько же. Еловит оглянулся: из тумана показался вершник, и это был не мирный путник. Взор метнулся вперед, вышгородец ухмыльнулся:

– А я думаю, чего это бугай-птица по осени кричать надумала, уж не ослышался ли? – Не спуская глаз с Витима и Покора, спросил без робости. – Кто такие?

– Люди простые, – не замедлил ответить Витим.

Еловит нахмурился:

– Чего надобно?

– От тебя, охотник до чужих жен, надобен ответ, где моя тетка Таисия и жена Надежа?

– А-а, это ты, а я тебя сразу не признал в одежонке соромной. Думал, тати под Киевом объявились. Где ж ты наряды и доспех потерял? Уж не у Буга ли реки, когда с прихвостнями Ярослава от нас бежал?

– Бежал, да только не от тебя. Да и сам ты в Киеве, после сечи под Любечем, сидеть не стал, птицей под крыло Болеслава упорхнул вслед за князем своим Святополком.

– Эх, если бы ты мне повстречался в битве у Буга, то и голову там бы оставил.

– Похвалялся заяц лису съесть. – Голос Витима был спокоен, но было видно, что он едва сдерживает себя.

Еловит продолжил речь, всем своим видом показывая, что нисколько не боится ни Витима, ни его сотоварищей, среди которых приметил бывалого дружинника Торопшу и смуглолицего, черноволосого конюха Гаврилу Ворона. Уж они-то наверняка знали, что он, боярин Еловит, обид не прощает, а потому постараются лишить его жизни. По суровым лицам неприятелей он видел, что в живых его не оставят, а против пятерых даже ему, одному из лучших воинов в дружине Святополка, не устоять. Потому мыслил, как избежать смерти, до поры затягивал разговор. Подвел необузданный нрав вышгородца, уж больно хотелось ему наказать наглеца Витима, посмевшего встать на его пути.

– Может, испытаем, кто сильнее?

Витим тронул рукоять меча:

– Испытаем, только прежде скажи, где Надежа?

– Не ведомо мне, где твоя жена. Как в город вошли, я в твой дом наведался, никого не нашел. Улетела голубка. Жалко. Если застал бы ее в Киеве, то ублажил на славу…

– Ах ты… – Радимич потянул меч из ножен, но его остановил Торопша.

– Погоди, Витим, не все еще спросили.

Вышгородец покосился на Торопшу:

– И ты здесь, хромой мерин?

– Я там, где пристало, а вот ты мне ответь, что удумал Болеслав содеять с родичами Ярослава?

– Тебе-то что до них? Или ты тоже княжьего рода? Ну да ладно, скажу. Известно, уходит Болеслав в Польшу, опасается нестроенья в своей земле, а более боится, что здесь всех его воев по градам и весям побьют. Понял, не хозяйничать ему на Руси: быть в Киеве и править по обычаю князю Святополку.

– В Киеве должно великому князю Ярославу Владимировичу сидеть.

Еловит окатил Торопшу презрительным взглядом:

– Не дорос еще твой Ярослав до великого, и не тебе, голопузому, решать, кому в стольном граде сидеть!

– Верно молвишь, не мне. Как господу угодно будет, так и содеется. А пока поведай, о чем спросил.

– Болеслав весь полон с собой берет, а родовичи Ярославовы есть его добыча. Сестру же Ярослава, Предславу, он снасильничал и сделал наложницей, отомстил княжне за то, что прежде отказалась стать его женой. Не хотела по-хорошему, вышло по-плохому. Повторила гордячка судьбу матери Рогнеды… Что еще спросить хотите?

Витим перенял слово у Торопши:

– Спросим. За все грехи твои, за все подлости спросим. За сожженный дом Таисии, за обиды, а пуще за князя Бориса, за дружину ростовскую, за Георгия Угрина…

Еловит дернул шеей и помимо воли тронул витой обруч из золота.

Витим это приметил:

– Что, давит гривна, злодейством добытая? Ты бы ее перстами кровавыми не марал.

Еловит обнажил меч, он уже придумал, как может спастись.

– Ни к чему нам, подобно женкам на торжище, перебраниваться. Ты хотел силой помериться. Не передумал? Сойтись на конях не сробеешь?

– Не сробею.

Витим выхватил меч и направил коня на противника, но тот, к его удивлению, бросил саврасого в сторону Покора. Сотоварищ нападения не ожидал, защититься не успел. Меч вышгородца развалил его от правого плеча до пояса. Кольчуга защитила бы Покора, только он, как и все остальные, был без доспеха. Еловит погнал коня по дороге в сторону Вышгорода, но стрела, пущенная Пырей, и Витим с Гаврилой Вороном заставили его повернуть к болоту. Торопша ошибся, Еловит болот не испугался, знал – между дрягвой и дорогой должна быть сушь, по которой можно уйти от погони. Теперь можно было спастись только бегством. Надеялся Еловит и на густой туман, но пока преследователи были рядом. Витим и Гаврила Ворон все больше прижимали к болоту, сзади догоняли Торопша и Пыря. Еловит знал, через пять сотен шагов дорога поворачивает, и если скакать прямо, то он вновь окажется на пути в Вышгород. Не удалось. Болото обманчиво. Спешка и туман сослужили боярину дурную службу. Копыта саврасого прорвали травяной покров, он провалился в черную лужу. Конь пытался выбраться: храпел, перебирал ногами, но это ему не помогло – трясина крепко вцепилась в свою жертву. С каждым движением животное все глубже погружалось в жижу. Не повезло и его хозяину. Еловит в седле не удержался, рухнул на зелено-бурую постель, пополз по зыбуну к кочке. Травянистый ковер выдержал. Еловит взобрался на кочку, стер с лица болотную жижу, затравленно глянул на преследователей. Витим и его сотоварищи сгрудились у края болота. Теперь от опасности его отделяло не более десяти шагов. На милость он не надеялся, а потому решил бороться до конца. Отыскал глазами кочку рядом, тяжело прыгнул. Ощутив под ногами твердь, стал примеряться к поваленному дереву в двух шагах от него.

Гаврила забеспокоился:

– Уйдет ведь, в тумане не отыщем. За ним идти надо.

– Не уйдет. – Торопша кивнул Пыре: – Подрань этого зайца, чтобы далеко не ускакал.

Пыря не мешкал, наложил стрелу, натянул тетиву, прицелился…

Громкий вскрик Еловита возвестил о попадании. Стрела прошила его бедро во время прыжка. Она-то и помешала боярину достичь дерева. На этот раз зыбун не выдержал мощного телом вышгородца. Коварная трясина потянула вниз…

Еловит тонул медленно и молча – ни мольбы, ни крика. За жизнь боролся изо всех сил, пытался выбраться, тянул руки к дереву. Тщетно.

Пыря метнулся к болоту:

– Гривна на нем золотая, надо бы взять.

Витим остановил:

– Не тронь. От такого добра не будет добра. Вещь эта своим хозяевам смерть приносит. Пусть болотнику достается.

Хриплый крик привлек его взор к Еловиту.

– Не выдержал-таки злодей, одолел страх гордыню.

Теперь над поверхностью болота была видна только голова вышгородца. Крикнуть еще раз у него не получилось, грязевая каша заполнила рот, а через миг заслонила хмурое осеннее небо…

– Собаке – собачья смерть, – подал голос Торопша. Его взгляд переместился на саврасого. – Коня жалко, спасти бы его, только времени у нас мало.

Саврасый увяз почти по грудь в трех шагах от края болота. Теперь он стоял смирно, словно понимал губительность и бесполезность потуг. Влажные глаза животного молили людей о спасении. Жалобное ржание развеяло сомнения Торопши:

– Пыря, езжай, найди Покора и его коня. Привезешь тело сюда. Здесь похороним. Да не забудь следы на дороге скрыть.

Пыря бросился было исполнять приказ, но Торопша остановил:

– Видел я вервь у тебя, мне оставь. – Торопша обернулся к Гавриле и Витиму: – Чего стоите истуканами? Быстрее тащите ветки да жерди, кидайте коню под ноги. Больше под передние мечите, надо гать крепкую сделать, чтобы к нему поближе подобраться…

Когда настил был готов, Торопша вооружился шестом и веревкой, осторожно подошел к саврасому. Конь фыркнул, скосил черный глаз на человека. Торопша голосом и поглаживаниями успокоил коня, сноровисто опутал грудь и шею веревкой, конец бросил на сушу.

– Гаврила, держи. Вяжи к своему коню, как скажу, вместе с ним тяните. Я отсюда толкать буду.

Гаврила не мешкал, и вскоре Торопша махнул рукой:

– Давай.

Потянули дружно. Саврасый, почуяв поддержку и опору из веток, старался, как мог. Потуги оказались не напрасными. Конь с помощью людей выбрался на твердь. Его поджарое тело часто подрагивало. Витим приблизился, отвязал веревку.

– Что с конем делать будем? В Киев с ним нельзя, сразу распознают, кто хозяин.

Подошел Торопша, сплюнул, утер рукавом перепачканное грязью лицо:

– Пыря найдет, где его спрятать. Он хоть и служил недолгий срок князю Владимиру, но татем так и остался. Ремеслом конокрадским по сию пору промышляет. А вот и он. Легок на помине.

Из-за деревьев выехал Пыря, в поводу второй конь, к седлу привязано изуродованное тело Покора. Саврасый благодарно ткнулся теплыми губами в руку Торопши. Торопша огладил жесткую черную гриву.

– Эх, животина, вот оно как случилось-то, тебя спасли, а Покора не успели. Лишился я еще одного сотоварища…

* * *

Следующий день не принес покоя ни Витиму, ни Торопше с друзьями. Князь Болеслав уводил остатки войска в Польшу. Часть его он вернул на родину вскоре после взятия Киева, так как боялся смуты в покинутых владениях, то, что осталось, было немало прорежено стараниями киевлян. Правитель земли Польской уводил не только своих воинов, но и большой полон, в том числе и родичей Ярослава, а с ними его имущество и казну. Кроме того, Святополк уступал тестю Червенские грады. Болеслав, невзирая на то что ему не удалось удержать власть над Киевом, уезжал в довольстве. Уходили с добычей и его воины.

К полудню польское войско покинуло город и направилось к родным рубежам. Следом за поляками из Киева выехали Витим, Торопша, Пыря и Гаврила…

Ночь застала войско Болеслава в малом сельце у дороги. Разместились кто у костров, кто в повозках, а кто в избах. В один из домов поместили Предславу: Болеслав пожелал после пирушки провести эту ночь с ней. Снаружи избу стерегли два воина, внутри вместе с княжной находился Анастас Корсунянин. Грек сидел на лавке рядом с Предславой, вел с ней ласковые речи, успокаивал, уговаривал смириться, покориться воле Болеслава. Ему было из-за чего стараться. Лестью втерся он в доверие к польскому князю, как в свое время путем предательства единоверцев угодил Владимиру. Болеслав оценил исполнительность и изворотливый ум грека и доверил присматривать за казной Ярослава, а заодно за его родичами. Анастас с удовольствием последовал за Болеславом, так как не имел уверенности в том, что Ярослав простит пособничество неприятелю…

До Предславы слова Анастаса доходили плохо и, мало того, вызвали раздражение, а от упоминания имени Болеслава ее бросало в дрожь. Мысль о том, что это чудовище, пьяное, потное, тучное и пучеглазое, будет вновь ласкать и терзать ее тело, наполняла душу страхом и отвращением. Сейчас ей больше всего хотелось, чтобы Анастас замолчал, но грек продолжал елейным голосом перечислять все выгоды ее положения и достоинства правителя Польши.

– Поверь мне, Болеслав будет к тебе добр, окружит тебя всяческой заботой и защитит тебя от невзгод и врагов. Не зря же ему дано прозвище Храбрый. Кроме того, он еще и умен. Это помогло ему объединить многие племена в сильное государство Польшу. За это Болеслава уважают и боятся многие правители. Даже германский император и папа римский. Быть рядом с таким человеком большая честь…

Речь грека прервалась, когда в дом вошли польские воины, вооруженные мечами и ножами. Их было двое: один молодой, высокий, с красивыми серо-голубыми глазами, другой ниже ростом, курчавобородый, хромоногий подстарок. Густые, прихваченные сединой брови грека поползли вверх, когда он узнал в поляках бывших дружинников князя Владимира. Большие черные глаза впились в Торопшу:

– Чего вам?! Кто позволил?

Торопша кивнул на дверь:

– Пойдем, батюшка, в сенцы выйдем, молодым перемолвиться надобно.

Дерзкий взгляд Торопши не предвещал ничего хорошего. Анастас кашлянул, почесал хрящеватый, с горбинкой нос, огладил окладистую седую бороду, недовольно произнес:

– С чего это? Мне Болеславом велено при княжне быть.

– А мне князь Ярослав приказал зарезать тебя за измену.

– Не может того быть! Лживы твои слова! В Новгороде Ярослав сам просил меня приглядеть за родичами и поддержать их духовно. Не совестно тебе обвинять меня в измене?!

– Ишь ты, хитрый лис, всем изменил и всем угодил: и князю Владимиру добрым другом был, и Ярославу доброжелатель, и Святополку приятель, и Болеславу польскому слуга верный. Словно змея кожу меняешь. Мнится мне, тебе все едино, кто твой хозяин и какая твоя родина: Греция, Русь или Польша, лишь бы жить в довольстве и жизнь свою сохранить.

– Не тебе меня судить!

– То верно, бог тебе судьею будет, когда время наступит, а пока пойдем.

Анастас уперся, хотел было возмутиться, но окровавленный нож в руках Торопши убедил его подчиниться. Грек извинительно посмотрел на княжну и последовал за Торопшей.

Едва дверь закрылась, Витим бросился к Предславе, пал на колено:

– Княжна, я за тобой. Скорее одевайся. Бог даст, вскоре брата увидишь. Поспешать надобно. Нам повезло, поляки нападения не ждут, а потому об охране не обеспокоились. Мы на краю стана троих воинов Болеслава скрутили, одежду их забрали, в ней, не таясь, к твоей избе пришли. От них же узнали, где тебя искать надо. Еще двоих сторожей у дверей положили. Торопись.

– Брат прислал или сам надумал? – тихо спросила Предслава. Витим заметил, что со времени последней встречи ее голос стал иным, впрочем, как и лицо: оно словно окаменело, исчезло горделивое выражение, взор погас, в красивых и умных зеленых глазах ничего от былого задора и дерзости, лишь внутренняя боль, грусть, тоска, опустошение.

«Сломал Болеслав березку, растоптал душу, а она у нее девичья», – подумалось Витиму с горечью и жалостью, вслух ответил:

– Не гневайся, сам решился.

– Почему Ярослав не обменял нас на жену Святополка?

– То мне не ведомо. Одно знаю, дороги вы ему. Пойдем, княжна.

Предслава раздумывала недолго:

– Зря ты это затеял. Уходи.

Слова княжны Витима удивили.

– Почему?!

– Не могу оставить сестер. С родичами разделю горькую судьбу.

– Им ты не поможешь. Думается мне, Ярослав вскоре вызволит их из полона, а тебе надобно спасаться. Болеслав обиду на тебя держит, мало ли какую подлость удумает содеять.

– Уже содеял… Не о чем боле речь. Оставь меня.

Витим в отчаянии развел руками:

– Как же так? Мы ведь от самого Киева по пятам за вами шли.

Растерянный вид радимича тронул Предславу, ее словно прорвало:

– Прости, не могу я с тобой! Помнишь ли ты Моисея Угрина, что раненый прятался у меня после убийства Бориса?

Витим помнил высокого, статного, кареглазого и темнобрового красавца угра со скуластым лицом и черными вьющимися волосами. В свое время этот молодец вскружил головы многим киевлянкам.

– Как не помнить, вместе с ним и его братьями Ефремом и Георгием в младшей дружине твоего отца служили. Не единожды за одним столом с ними пировал, а потом они с князем Борисом в Ростов подались. Он что, дурное содеял? Обидел тебя?

– Нет. Люб он мне.

«Видно, совсем невмоготу бедняжке стало, если переступила через гордость и о сокровенном заговорила», – подумалось Витиму. На миг кольнула ревность: вроде бы и есть любимая жена Надежа, ан нет, где-то в глубине души жила еще юношеская влюбленность в княжну.

Предслава продолжала:

– Пока раненый у меня прятался, грех меж нами случился. Ярослав, будучи в Киеве, гневался и упрекал меня, только я от Моисея не отступилась… За это и поплатилась… Когда князь Болеслав взял Киев и хотел свершить насилие, Моисей за меня вступился… Ляхи на моих глазах били его нещадно, потом посадили в поруб, а ныне с полоном ведут. Анастас Корсунянин сказывал, в Гнезно или Краков, – тонкие, холодные пальцы Предславы коснулись запястья Витима. – Спаси его! Молю тебя!

Витим отвел взгляд от полных надежды глаз княжны.

– Боюсь, не содеять нам этого, войско с каждым днем будет подбираться все ближе к Польше, а от этого нам легче не станет. В чужой земле кто нам поможет? Схватят сразу, как признают в нас русов. К тому же после сегодняшнего нашего появления ляхи осторожнее станут, да и Моисей Угрин, если тебя любит, вряд ли согласится бежать один.

Слабая улыбка мелькнула на печальном лице Предславы.

– Верно, он упрямец, от своего не отступится. Перед богом поклялся, что у него никого не будет, кроме меня. И я слово ему дала.

– То-то и оно. Если мы его и вызволим, он захочет тебя освободить, а в другой раз, боюсь, не получится. Может, ты с нами, а после попробуем твоего Моисея от ляхов отбить.

– А если не отобьем? Как мне без него и ему без меня? Так я знаю, что он рядом, а больше мне ничего не надо…

– Что же делать?

Думать долго не пришлось: дверь резко открылась, из сенцов выглянула курчавобородая голова Торопши:

– Втитим, поспешай! Бежать надобно! Пыря молвит, ляхи к избе идут, не менее трех воев. Если с ними схватимся, другие прибегут, тогда нам конец.

Витим поднялся, посмотрел на Предславу, с надеждой спросил:

– Может, с нами? Решайся, княжна.

Предслава отрицательно покачала головой:

– Беги. Век буду помнить твою верность.

Радимич шагнул к двери.

– Что ж, прощай. Если случится свидеться с Моисеем, передай, что боярин Еловит, убийца его брата Георгия, страшной смертью поплатился за свои злодеяния, утоп в болоте под Киевом.

– Передам, а ты, если встретишь Ефрема Угрина, брата Моисея, то расскажи ему, что господь покарал убийцу Георгия.

– Расскажу. – Витим бросил на Предславу прощальный взгляд и исчез в дверном проеме.

В сенцах Торопша грозил Анастасу:

– Крику не поднимай, я ведь злопамятен, обидчика и в Польше отыщу.

Пыря поторопил:

– Скорее! Ляхи рядом.

Витим метнулся за Пырей. Торопша чуть промедлил, пронзил Анастаса суровым взглядом, изрек на греческом языке:

– Помни, мертвый храбрым не бывает.

Анастас удивился познаниям руса, не ведал грек, что Торопша долгие годы служил в наемном войске императора Василия.

Выбежали из избы, нырнули в осеннюю темень, благо тучи заслонили светлый лик луны. От избы отбежали на два десятка шагов, когда вопль Анастаса взбудоражил польский стан. Множественные крики, топот ног, звон оружия заставили поторопиться. Один из польских воинов окликнул, встал на пути, угрожая копьем. Пыря изловчился, ухватил за древко, потянул на себя. Витим подскочил к поляку справа, Торопша слева. Глухой вскрик, и путь свободен. Торопша обтер лезвие ножа об штаны, махнул рукой в сторону леса.

Поимки удалось избежать с трудом: помогли суматоха и темнота. Гаврила Ворон ждал с конями в лесу, в назначенном месте. Вскоре Витим и его пособники были далеко от опасности.

 

Глава третья

Торопша, Пыря и Гаврила Ворон разоблачения не опасались, а потому вернулись в Киев, Витиму же оставалось одно – идти в Новгород к Ярославу. В этот раз радимич не преминул заглянуть в родное селище. Знакомые места, знакомые запахи, звуки словно бежали навстречу, манили, обнимали, оттого и время в пути пролетело быстрокрылой птицей. Часто билось сердце в преддверии свидания с близкими людьми, и биение это многократно усилилось, когда он, к своему великому удивлению, застал там тех, за кого переживал все дни после битвы на Буге, – Таисию и Надежу. Они и рассказали, что поспешили покинуть город сразу же, как узнали о приближении воинов Болеслава и Святополка. Опасаясь мести Еловита, решили переждать лихие времена в селище. Витим несказанно радовался встрече с родными. Радовались и они. Отец, мать и сестренка Дарена были счастливы его видеть, а вот дед обласкать внука очами не смог: ослеп старый Гремислав. Огладил сухонькой ладонью густые волосы, лицо, широкие плечи, обнял, улыбнулся в седой ус, велел сесть рядом и рассказывать, что на белом свете творится. Слушал с жадностью, время от времени покачивал головой, теребил рубаху узловатыми пальцами, хвалил былые времена, корил нынешних князей…

В селище Витим пробыл пять дней, отдохнул, помог, чем мог, помиловался с женой, на шестой оседлал коня. Женщины провожали со слезами, особливо Надежа, отец прощался по-мужски, без плача. Дед Гремислав тоже слез не лил, лишь сказал напоследок:

– Держись того, от кого Руси больше пользы будет. Думаю верно, что к Ярославу идешь, хоть и не люб мне потомок Владимира, а только он ныне единый способен Святополка сокрушить и против ляхов войско собрать, ежели вновь надумают к нам пожаловать. Негоже чужакам в наши дела соваться. Надобно самим меж собой разбираться. А ну как понравится инородцам на земле нашей хозяйничать, потом ведь не отвадишь. Езжай и не опозорь род наш деяниями скверными, твори во славу его!

С дедовскими наставлениями и продолжил Витим свой неблизкий путь.

* * *

В Новгороде радимич узнал, что Ярослав, потеряв большую часть войска, намеревался бежать с остатками дружины морем в Швецию, к тестю, королю Олафу Скотконунгу. С ним покинуть город должен был и изрядно поредевший отряд Эймунда Хрингссона, которому тоже, по недосмотру князя Болеслава, досталось от польских воинов у Буга. Новгородцы, во главе с посадником Константином Добрыничем, этого не допустили: захватили и порубили ладьи князя. Когда разгневанный Ярослав явился на берег Волхова, навстречу ему из толпы горожан выступил Константин:

– Молви, князь, почто оставляешь нас и вотчину свою Новгород?! Чем мы перед тобой повинны?! Не мы ли ходили с тобой на Святополка, добывать стол киевский?! Не мы ли били его вместе с тобой под Любечем? Нашими трудами сел ты в Киеве! Думаешь, твой брат простит нам это? Как же Новгороду одному стоять супротив Святополка и Болеслава, к коим того гляди Брячислав Полоцкий присоединится. Если одолеют нас, то разорят город, и не видать больше Новгороду вольностей, а Святополк здесь своих посадников будет иметь. Мы тебе, княже, верили и пособляли, как могли, неужто и сейчас не поможем? – Посадник в ожидании поддержки обвел взглядом горожан. Те ответили многочисленными криками:

– Поможем!

– Молви, князь, что надо?

– Оружия дадим!

– Денег соберем, сколь надо!

– И воев!

– Ладьи новые вместо порушенных сработаем!

Константин вновь обратил взор на Ярослава:

– Слышишь, князь? Новгородцы с тобой. На Буге в твоем войске против Болеслава наших воев лишь малая часть стояла. Еще меньше вернулось. Ныне большую дружину соберем. А мало будет, варягов позовем. Хотим биться за тебя с Болеславом и Святополком!

Среди новгородцев эхом понеслось:

– Хотим биться!

– Веди, князь, на Киев!

– Пойдем на Святополка!

– Хотим!

Таковы были слова новгородцев и Константина Добрынича, к коим князь Ярослав Владимирович вынужден был прислушаться, смирив свой гнев. Прислушался князь, но обиду на посадника затаил, уж больно задело его самоуправство Константина, разрушение ладей и дерзкая прилюдная речь, где он напомнил, кому новгородский владетель обязан обретением киевского стола…

В этот же день новгородцы стали собирать деньги для наемников-варягов. С простолюдинов брали четыре гривны, старосты отдали по десять, бояре расщедрились на восемнадцать. Войско собрали немалое, дождались варягов и вместе с ними на исходе зимы подошли к Киеву. В дружине Ярослава вернулся к родному городу и Витим. Князь принял верного дружинника с объятиями – помнил, благодаря кому удалось уйти от погони в битве у Буга. За это, как и в прошлый раз, одарил монетами. Долго выспрашивал киевлянина о том, что творится в столице, какие настроения среди горожан, сколько у Святополка воинов, давно ли ушли поляки. Не преминул узнать и о родичах. Сообщение о том, что они уведены в Польшу, его расстроило. Завел Витим разговор и о Предславе, рассказал, как пытался ее освободить, спрашивал князя, почему он медлит, не вызволяет близких людей. Ярослав от вопроса нахмурился еще больше, ответил зло:

– То не твоя забота. Твое дело служить верно! Придет время, выкуплю…

* * *

Святополк противостоять брату не смог, спешно оставил Киев и увел дружину в Дикое Поле, откуда вернулся со множеством печенежских воинов. Застонала Русская земля под копытами степных коней. В который раз вел Святополк иноземцев в родную сторону, подавая дурной пример другим князьям и их потомкам. То ляхи с немцами и уграми, то половцы разоряли Русь, пользуясь междоусобицей. Князь Ярослав пользоваться сторонней помощью тоже не стыдился, вел с собой варягов. Не дело наводить чужаков на свою землю, еще хуже сталкивать людей русских друг с другом. Но так случилось…

Встретились на реке Альте, неподалеку от того места, где по приказу Святополка был убит вместе со своей дружиной князь Борис. Снова пролилась братская кровь. Битва была жестокой, противники упорствовали, короткий зимний день показался воинам вечностью. Три раза бросались друг на друга, ломая копья и мечи, сокрушая щиты и шеломы. В первой стычке конница печенегов и дружина Святополка заставили попятиться воинов Ярослава, но те уперлись и после короткой передышки сами ринулись на супротивника. Безуспешно. Третий раз завели ратоборство, когда солнце потянулось на покой. Начали издалека: метали стрелы и сулицы, на льду Альты пошли в ход копья и мечи, но победа не желала склоняться ни к тем, ни к другим. Дело дошло до рукопашной. Противника не жалели, резали ножами, душили, били руками и ногами, не гнушались любыми приемами: пинались, рвали зубами, выдавливали глаза пальцами. Торопшу ошеломили палицей так, что сбили шлем. Очнулся быстро, увидел, как здоровенный дружинник Святополка душит Пырю. Попытался встать, прийти сотоварищу на помощь, но кто-то сбил ударом ноги в спину. На подмогу Пыре пришел Гаврила: навалился на дружинника сзади, запустил пальцы ему в рот, стал рвать щеки. От боли дружинник разжал пальцы на горле бездыханного Пыри, сбросил с себя Гаврилу, придавил к земле, замолотил кулаками. Гаврила сопротивлялся. Дружинник озлобился еще больше, снял с головы шлем с заостренным металлическим навершием. Удары пришлись в голову Гаврилы. Здоровяк бил нещадно, сотоварищ погибал на глазах. Торопша лихорадочно зашарил руками по снегу в надежде отыскать какое-нибудь оружие. Наткнулся на еще теплую кучу внутренностей. Безголовый воин с вспоротым животом лежал на боку. Торопша невольно одернул руку. Даже для него, старого бойца, видавшего множество смертей, это прикосновение и вид изувеченного воина были неприятны. Взгляд упал на отрубленную голову в подшлемной шапке – прилбице из волчьего меха. Красная от крови борода, голубые, остекленевшие глаза, разинутый в крике рот; зрелище отвратное, но раздумывать некогда, надо как-то отвлечь дружинника. «Прости меня, господи! И ты, мил человек, прости!» Торопша ухватил голову за бороду, швырнул в дружинника. Попал в спину, но это лишь на миг остановило могучего воина. Смерть снова нависла над Гаврилой. Торопша снова зашарил руками по снегу, в холодной кровавой каше пальцы нащупали обломанное древко копья с наконечником. Тяжело поднялся, пошатываясь, шагнул к дружиннику, тот поднял голову… Железное перо копья вонзилось в глазницу дружинника Святополка по самое древко. В тот же миг сверкнул меч. Торопша вновь повалился на утоптанный снег, обильно политый кровью. Над рекой Альтой нависла ночь…

Убитых собирали утром. В этом месиве пал Пыря. Гаврила умер от ран через два дня после битвы. Торопше повезло больше, теснота помешала владельцу меча нанести точный удар, он был ранен в плечо, лишился уха, но сберег жизнь. Витим отделался легким ранением, печенежская стрела пометила ему руку чуть ниже локтя. Потери с обеих сторон были огромны, и все же Ярослав одолел. Приберег князь малый отряд из варягов и новгородцев, кинул его на врага в то время, когда у того иссякли силы. Битва завершилась к исходу дня. Первыми, как и в сече при Любече, дрогнули печенеги, помчались степняки к родным вежам, за ними бросилась бежать дружина Святополка. Самого князя спасли сумерки и быстрый конь. Он ушел от смерти в битве, но не ушел от расплаты. Позже до Киева дошла весть, что князь бесславно окончил жизнь в пустынных местах, где-то между Польшей и Чехией. Поговаривали и о том, что к смерти причастны варяги Эймунд Хрингссон и его дядя Рагнар, подосланные Ярославом. Правда это или нет, Витим не знал, но верил, что господь всегда наказывает виновных, как наказал убийц Бориса – боярина Еловита и Путшу, что сложил голову в этом бою. Он сам видел, как один из новгородцев зарубил старого воеводу топором.

Спустя три дня войско Ярослава вошло в Киев с победой, а еще через пятнадцать дней, к великой радости Витима, в стольный град вернулись и Таисия с Надежей. Радость Витима оказалась двойной: Надежа сообщила, что господь наградил ее дитем, которого она носит в своем чреве. Не пустыми оказались их прогулки в ближайший лесок, во время недолгого пребывания Витима в радимическом селище.

Таисия с доброй завистью смотрела на встречу Витима и Надежи, мечтала о возвращении сына Никиты, но сердцем чувствовала, что свидание состоится не скоро. Порою приходила мысль вернуться на родину, в Константинополь, и там отыскать сына, но держала могила любимого мужа Мечеслава и страх, что она может разминуться с Никитой, а потому оставалось ждать и жить, благо что пришла весна и наступило затишье. Таисия, как и многие люди Русской земли, надеялась, что спокойствие продлится долго.

Надеялся на продолжительный мир и Ярослав Владимирович. Теперь, после смерти Святополка, когда он по старшинству утвердился на киевском столе, стал великим князем и хозяином большей части Русской земли, можно было успокоиться, но ведь были еще коварные печенеги, Болеслав Польский и родичи: племянник Брячислав, сын Изяслава Полоцкого, брат Судислав – князь Пскова, Мстислав – князь тмутараканский. Их стоило опасаться.

* * *

Как в воду глядел князь Ярослав, уже в конце следующего года молодой полоцкий князь Брячислав пошел на Новгород и взял его быстрым приступом и без больших потерь. Этому поступку было немало объяснений. Брячислав Изяславович принял княжество по смерти брата Всеслава, как и все потомки кривского князя Рогволода, убитого Владимиром, власти Киева признавать не желал и братской любви к его правителям не испытывал. На первых порах князь Брячислав в усобицу сынов Владимира не лез, проходу войска Ярослава на Киев не мешал, хотя склонялся к Святополку и тайно ему помогал. Вражда Рюриковичей была ему на руку, пока они теряли воинов в битвах, он крепил свои силы. Прибавилось их и с переходом к нему на службу воинской дружины варягов под рукой Эймунда Хрингссона. После битвы на Альте норвежский конунг потребовал от Ярослава двойного повышения жалованья ему и его воинам, попрекал князя, молвил, что лишь благодаря варягам князь избавился от Святополка. Ярослав повысить плату отказался, припомнил Эймунду трусость его отряда в битве у Буга. Взаимные упреки переросли в ссору. На том и разошлись. Ярослав остался сидеть в Киеве, а Хрингссон увел наемников в Полоцк, где с радостью был принят. Он же сообщил Брячиславу, что киевский князь задумывает напасть на его княжество. Брячислав поверил и решил, что настала пора действовать. Именно сейчас у него появилась возможность вновь утвердиться на пути из варяг в греки и овладеть богатыми Новгородом и Псковом, на землях которых проживали соплеменники кривичи. Верил князь, что тогда станет Полоцк равен Киеву, а усилив полоцкое войско, можно будет двинуться и на Ярослава…

Свой первый удар Брячислав решил нанести по Новгороду. Во-первых, город потерял в усобице немало воинов, а во‑вторых, там его ждали. Многие новгородцы отшатнулись от Ярослава, молвили:

– Что от него пользы, силы и деньгу ради князя теряем, а дохода с того мало, да и вольностей не прибыло.

Разжигалось недовольство и тем, что в городе вместо любимого горожанами боярина Константина Добрынича был посажен молодой князь Илия, сын Ярослава. Сам своенравный посадник после битвы на Альте был отправлен в Ростов и посажен в темницу. Не забыл Ярослав порубленных ладей и прилюдных укоров. После следующей дерзости, когда Константин Добрынич в очередной раз попрекнул неблагодарностью и напомнил, что его отец, прежний воевода и новгородский посадник Добрыня, помог родителю князя, Владимиру, обрести киевский стол, и указал и на то, что он поспособствовал Ярославу прийти к великому княжению, решил заменить посадника своим сыном. Некоторые из обиженных новгородцев послали верных людей к Брячиславу в Полоцк. Они же помогли ему овладеть городом.

Полоцкий князь сидел в Новгороде недолго. Известия о том, что Ярослав с большим войском приближается к городу, а из Швеции плывут ладьи с воинами, высланными ему в помощь тестем Олавом Скотконунгом, заставили князя Брячислава спешно покинуть город. К тому же его понуждало недовольство горожан и пригородных селян непотребным поведением полоцкой дружины, а более варягов конунга Эймунда Хрингссона и его родственника Рагнара Агнарссона. Дело дошло до кровавых стычек. Брячислав Изяславович осерчал, ответил новгородцам разграблением города.

Войско полоцкого князя уходило с великой добычей и многочисленным полоном. Новгородцы провожали со слезами и обидой. Ждали заступника, а получили разбойника – за что и поплатились. Князь метнулся было к Пскову, надеясь найти поддержку у Судислава и тамошних кривичей, но на седьмой день пути, неподалеку от Судомы, правого притока реки Шелони, его неожиданно нагнало войско киевского князя. Внезапность нападения и обоз, отягощенный награбленным добром, не дали полочанам победы, несмотря на их упорное сопротивление. Не помогли и варяги Эймунда Хрингссона. Потеряв добычу и изрядную часть дружины, Брячислав бежал в Полоцк. Ярослав преследовать брата и продолжать войны не стал, рассудил: «Худой мир лучше доброй ссоры». Сейчас враги ему были не нужны: из Киева пришли вести, что печенежские ханы прознали об отсутствии князя и дружины, подошли к городу и грабят окрестности. Ярослав велел немедля вернуть освобожденных горожан и отбитый у Брячислава санный обоз в Новгород, а сам спешно отправился в столицу. Печенеги в очередной раз воспользовались раздором князей: ушли в степь с добром и полоном. Спустя малое время Ярослав заключил с князем Брячиславом мир и отдал ему в удел города Витебск и Усвят.