Погода менялась. Вместе с быстро наползающей темнотой явились тучи. Заморосил мелкий дождь. Свежий прохладный ветерок заставил идти быстрее. По пути Гриша рассказал Маше о сегодняшних приключениях и попросил ее разрешения, чтобы в случае необходимости Сашка мог к ней обратиться. Маша согласилась.

Дом встретил их тусклым светом, едва пробивавшимся из-за закрытых ставен в окне первого этажа. Через арку вошли в маленький дворик. Маша остановилась:

– Вот я и пришла.

Гришка, переминаясь с ноги на ногу, спросил:

– Можно, я провожу тебя до квартиры? Мне так будет спокойнее.

– Можно.

Маша направилась к двери подъезда. В темноте поднялись на второй этаж по деревянной лестнице. Маша открыла ключом дверь, вошла в квартиру, включила свет в прихожей.

– Заходи.

Она сняла ботики, прошла в темную комнату. Вострецов перешагнул порожек, затворил дверь. Маша вернулась, сняла платок, легкое суконное пальто черного цвета повесила на вешалку.

– Мама опять забыла ставни закрыть и занавески. Видимо, спешила на работу. Она на рыбоконсервном комбинате работает. Работа тяжелая, а мужиков мало, в основном женщины. Мама говорит, что некоторые от переутомления в обморок падают.

Гришка нахмурил брови.

– Нарушение светомаскировки – помощь врагу.

Маша рассмеялась.

– Ишь ты, суровый какой.

Сейчас, без белого халата и косынки, она показалась Гришке еще красивее. Он шагнул, взял пальцы девушки в свои ладони. Они были холодными.

– Замерзла?

– Немножко. Сейчас согреюсь. А ты тоже замерз?

– Нет.

Маша прижалась к его груди, обняла:

– А почему же дрожишь?

Гришку трясло не столько от холода, сколько от переполнявших его чувств. Дребезжащим от волнения голосом он выдавил:

– Потому что…

– Почему?

– Потому что я люблю тебя!

В следующий миг губы Маши и Гришки слились в долгом поцелуе. Пилотка упала с головы Вострецова, но в этот миг ничто не могло оторвать его от любимого человека. Часы мерно и гулко пробили одиннадцать раз, возвещая о том, что комендантский час уже наступил. Маша оторвалась от Гришкиных губ.

– Одиннадцать часов. Как же ты? Ночью, без специального пропуска?

Гришка пожал плечами:

– Как-нибудь, темными дворами. Я же десантник. Надеюсь, патруль не заметит.

Маша снова прильнула к его груди:

– Дурной, а вдруг они примут тебя за шпиона и начнут стрелять? Нет, ты останешься у нас, а утром мы пойдем к начальнику госпиталя, и я ему все объясню.

Гришка погладил ее по спине.

– Ты же слышала, сержант Селиванов сказал, что договорится. А он слов на ветер не бросает.

– Значит, остаешься?

– Остаюсь.

– Тогда раздевайся, проходи на кухню и разжигай печку, я сейчас приду.

Кухонька была небольшая и вмещала в себя громоздкий буфет, столик и три стула.

Маша вернулась с банкой варенья:

– Яблочное, мама этим летом варила. Сейчас попьем чая и спать. Мне завтра на работу…

Заснуть быстро не получилось. После чая перешли в соседнюю комнату с настенными часами, зеркалом, шкафом и двумя кроватями. Маша постелила постель, выключила свет.

– Отвернись, я переоденусь.

– Темно ведь.

– Тогда не отворачивайся.

Гришка пытался рассмотреть Машу, но видел только черный бесформенный силуэт и слышал шуршание одежды. Вскоре скрипнула кровать.

Машин голос позвал:

– Раздевайся, ложись.

– Куда?

– Со мной, рядом.

Вострецов трясущимися руками снял с себя одежду, нащупал кровать, лег под одеяло. От такой близости его сердце забилось с удвоенной силой. Маша натянула одеяло на голову. Гришка перевернулся набок:

– Ты чего?

– Стыдно.

Вострецов улыбнулся, на ум пришли строки стихотворения. В темной комнате зазвучало:

Маша высунула голову из-под одеяла:

– Хорошие слова. Чьи это стихи?

– Николая Гумилева.

– Но ведь его стихи…

– Я знаю. Когда у отца на заводе начались аресты, мама велела выкинуть все книги, которые могли посчитать вредными. А хочешь, я прочту тебе стихи других поэтов?

Нежный шепот Маши донесся, словно издалека:

– Не надо. Лучше поцелуй меня.

Гришка придвинулся к Маше, рука нащупала под льняной тканью ночной рубашки трепещущее теплое девичье тело. Губы коснулись нежной кожи чуть выше ключицы.

– Гриша, любимый!

Маша обняла его за шею. Ладонь Гришки скользнула вниз, к гладким упругим ногам девушки. Поцелуи Гришки покрыли ее лицо.

– Маша, Машенька! Милая!

Она вскрикнула, крепко сжала пальцами его плечи…

* * *

Война была где-то далеко, чувство безмерного счастья овладело Гришкой. То, что случилось, было впервые в его жизни, как и в жизни Маши. Ее голова покоилась на его груди. Он нежно погладил шелковистые волосы девушки. Она всхлипнула. Гришка повернулся, Маша откинулась на спину, закрыла лицо ладонями.

– Ты плачешь?

Маша промолчала. Гришка провел пальцами по ее влажной щеке, обеспокоенно спросил:

– Что случилось?

– Я боюсь.

– Чего.

– Того, что нас ждет.

Гришка убрал Машины ладони с ее лица, поцеловал мокрые от слез глаза.

– Нас ждет долгая и счастливая жизнь. Разобьем фашистов, кончится война, мы поженимся, и все у нас будет хорошо. Ты родишь мне много детей. Мы построим большой светлый дом с верандой, с балконом где-нибудь на берегу реки. Разведем яблоневый сад, посадим клумбы с цветами, как твоя тетя. Ты будешь варить яблочное варенье, мы будем пить на веранде чай, купаться в реке. Если захочешь, то мы поедем в Ярославль, к моей маме. Я буду работать на заводе, где работал отец, а ты будешь сидеть дома и воспитывать наших детей. Ты слышишь?

В ответ Гришка услышал лишь тихое сопение. Усталость взяла свое, девушка погрузилась в сон. Гришка, наоборот, долго не мог уснуть и сомкнул глаза далеко за полночь.

Этой ночью ему снился большой белый дом с верандой и балконом у берега реки. Клумбы с цветами. Снился цветущий яблоневый сад и Маша. Девушка была в красивом белоснежном платье. Она бегала между деревьями и звала его за собой. Гришка пытался ее поймать, но Маша ускользала из его объятий. Погоня продолжалась, пока он обессиленный не упал на траву. Маша звонко, заливисто рассмеялась, протянула ему руку, ласково сказала: «Гриша, вставай!» В следующий момент Вострецов понял, что эти слова звучат не во сне, а наяву.

– Гриша, вставай!

Вострецов по военной привычке вскочил с кровати, но тут же нырнул обратно под одеяло.

Маша рассмеялась:

– А вчера ты не стеснялся. Одевайся, я на кухню.

Гришка встал, быстро оделся. Кружка крепкого чая с яблочным вареньем привела его в чувство, и вскоре они шагали по направлению к госпиталю. Маша, держась за его руку, попросила:

– Когда подойдем ближе, ты иди вперед, а потом я.

– Я вижу, ты тоже стесняешься.

Маша наклонила голову:

– Мы с тобой еще не муж и жена.

– Значит, поженимся, пока я на фронт не ушел. Или ты против?

– Какой ты быстрый. Надо посоветоваться с братом и мамой. Я рассказывала маме о тебе, она сказала, чтобы я не торопилась влюбляться. Говорит, сейчас и без меня вдов хватает. Сказала, береги себя до окончания войны… Выходит, не сберегла… А если вдруг забеременею? А если с тобой что случится? Как тогда ребенку без отца? Ты об этом подумал?

Мысль, что он может стать отцом, наполнила душу Гришки неизведанным прежде радостным и волнующим чувством. Он нежно обнял Машу за плечи.

– Все будет хорошо. Ты верь мне. Я обязательно буду с тобой и у нас обязательно родится сын, и мы назовем его Николаем.

– Почему Николаем? В честь твоего товарища Селиванова?

– И поэтому, а еще моего отца тоже Николаем звали.

Маша уткнулась головой в его плечо:

– Глупый ты еще, Гриша.

Вострецов насупился.

– Почему это глупый?

– Потому что еще ничего нет и будет ли?

– Будет. Обязательно будет. Меня пока в Астрахани оставляют вместе с Селивановым. Наверное, это продлится не меньше месяца, а там посмотрим, как быть. Ты, главное, жди меня. Как у Константина Симонова: «Жди меня, и я вернусь. Только очень жди. Жди, когда наводят грусть желтые дожди»…

* * *

Начальник эвакогоспиталя поправил очки, посмотрел в окно.

– Если меня не подводит зрение, это идет ваш товарищ Вострецов, а следом и моя подопечная. Посмотрите.

Селиванов подошел к окну.

– Верно, они. По отдельности идут, вроде и незнакомы. Конспираторы. Вы уж их простите. Сами понимаете, молодость, любовь. Гришка – пацан нецелованный, ему скоро в тыл к немцам отправляться, и вернется он оттуда или нет, неизвестно.

Начальник госпиталя кашлянул, покачал головой:

– Эх, молодежь! А если бы он надумал ночью возвращаться и его остановил патруль? Что бы тогда было? Чем бы это кончилось для него, для Маши, для меня, наконец?! Дисциплина, братец мой, прежде всего. Хорошо, что все обошлось. Ну, да ладно. Я ведь тоже был молодым. Идите. Готовьтесь к выписке. Послезавтра ваше лечение заканчивается.