Четкий звук шагов был хорошо слышим в полутемном коридоре. Раз-два, раз-два. Каждый шаг приближал к неизвестности. Что его ждет на этот раз? Допрос? Унижения? Побои? А, может быть, обвинение, приговор и расстрел? «Наверное, такие же чувства испытывал отец, когда его арестовывали». Селиванов помнил, как его родитель, могучий и бесстрашный казак-рубака, прошедший две войны, изменился, когда его увозили в городское отделение НКВД. Помнил его растерянный взгляд, бледное лицо, опущенные плечи. Помнил дрожащие руки, когда он прикуривал папиросу перед тем, как шагнуть через порог их дома. Помнил, как подслушал разговор отца со своим другом, когда он рассказывал, как его морили голодом, не давали пить, изматывали долгими ночными допросами, лишая полноценного сна, жестоко били, обливали ледяной водой. Николай знал, власть карает сурово и не всегда справедливо, и был готов ко всему. Многое было против них – наличие ракетницы, найденной оперативниками во дворе, и отсутствие вражеского диверсанта Семена. Плохо было и то, что немецкий шпион гуляет на свободе, да еще было стыдно за свои необдуманные действия и за то, что втянул в это дело Машу, ее брата Бориса, а главное, Гришку. Ночные события и допрос измотали его, остаток ночи и утро Селиванов провел без сна, что оставило отпечаток на его лице. Чем закончится сегодняшний вызов к лейтенанту НКВД Мелешкину, Селиванов мог только догадываться…

– Стоять! Лицом к стене!

Николай остановился. Один из конвойных открыл дверь, доложил:

– Товарищ лейтенант, арестованный Селиванов по вашему приказу доставлен!

Знакомый Селиванову низкий голос приказал:

– Заводи!

Второй конвойный подтолкнул Николая к двери.

– Давай!

Селиванов вошел в комнату. Сюда его приводили для допроса ночью. Все знакомо. Маленькое зарешеченное окно, каменные стены, два табурета, стул, стол. На зеленом сукне – синяя фуражка с красным околышем, лампа, чернильница, папки с бумагами, алюминиевая кружка. Но взгляд Николая притягивала пачка «Казбека» рядом с металлической пепельницей. Глядя на папиросы, Селиванов сглотнул: уж больно хотелось курить. За столом коротко стриженный, с одутловатым лицом лейтенант Мелешкин. Кашлянул в кулак, медленно поднял голову, одарил Николая неприязненным и цепким взглядом маленьких светло-карих глаз. Тонкие губы под щетинистыми усами изогнулись в недоброй улыбке. Лейтенант кивнул на табурет.

– Садись, Селиванов.

Николай подошел к табурету, сел.

– Повезло тебе, сержант.

Сердце Николая радостно забилось.

«Неужели оправдали? Неужели отпустят?»

Лейтенант отпил из кружки.

– Вот только Семена вашего схватить пока не удалось. Кроме того, как оказалось, он давно был у наших сотрудников на подозрении, а вы его спугнули. Так что вина ваша немалая.

Дверь открылась, в комнату ввели Вострецова. Николай глянул на товарища; губы разбиты, на лбу лиловая шишка, под глазами темные круги. Да и сам Селиванов был не в лучшем виде: опухшее ухо и ссадина на подбородке до сих пор давали о себе знать. Конвойный, ефрейтор с суровым лицом, доставивший Вострецова, громко доложил:

– Товарищ лейтенант, к вам батальонный комиссар Добров.

– Зови.

Когда ефрейтор вышел, Мелешкин посмотрел на Вострецова.

– Чего стоишь столбом? Садись.

Гришка сел. Взгляды друзей встретились. Все это время их держали в разных камерах, но теперь, к удовольствию обоих, довелось увидеться. По блеску глаз было видно, что они рады встрече. Ему хотелось поделиться услышанным от лейтенанта, но сейчас он этого сделать не мог. К тому же в комнату вошел Добров. Селиванов и Вострецов по привычке встали, приветствуя начальника школы и старшего по званию. Встал и лейтенант. Командиры пожали друг другу руки. Мелешкин предложил свое место Доброву, а сам сел на табурет Селиванова. Николай и Гришка остались стоять. Добров хмуро посмотрел на подчиненных.

– Их что, били?

– Оказали сопротивление при задержании.

Добров промолчал. Лейтенант продолжил:

– Больно прыткие у вас курсанты.

Добров покосился на Мелешкина.

– Какие есть.

– Надо бы внимательнее с кадрами, товарищ майор. Как оказалось, Селиванов из окруженцев, родственники на оккупированной территории, отец у белых воевал. У Вострецова отец привлекался за вредительство. К вам в разведшколу надо людей надежных набирать, проверенных.

Селиванов стиснул зубы, едва сдерживая острое желание ответить лейтенанту. За него это сделал Добров.

– Вы, товарищ лейтенант, возможно, забыли, что они гвардейцы. Селиванов участвовал в финской кампании, проявил себя в первые дни нападения немцев на нашу страну и вместе с Вострецовым отличился в жестоких боях на территории Калмыкии. Оба заслужили повышения звания и имеют награды… К тому же, как я понял, эти парни сорвали задание германскому диверсанту по указанию цели вражеской авиации. Самолеты в этот день, как мне стало известно, бомбы не сбросили, а прошли стороной.

– Вы неплохо осведомлены, товарищ майор.

– На то и разведка, – парировал замечание лейтенанта Добров. – Опять же курсанты указали вам приметы шпионов… А кого набирать в разведшколу, мы сами разберемся. Пока же, если вы не возражаете, я попросил бы оставить нас на некоторое время. Мне необходимо поговорить с подчиненными.

Селиванов посмотрел на лейтенанта, злорадно подумал: «Что, не удалось повернуть дело на свой лад?»

– Что ж, поговорите, если необходимо, – Мелешкин надел фуражку, вышел из комнаты вместе с конвоиром.

Добров сурово посмотрел на курсантов.

– Садитесь.

Селиванов и Вострецов выполнили приказ.

– Ну и что же вы, гвардейцы, натворили? Поведайте подробнее, как дело было? Кое-что лейтенант Мелешкин прежде мне уже обрисовал, а теперь я хочу послушать, что скажете вы.

Селиванов на правах старшего по возрасту и званию рассказал о произошедшем, стараясь всячески выгородить Вострецова. Добров слушал внимательно, время от времени недовольно покачивал головой. Когда Николай закончил говорить, сказал:

– Глупо курсантам-разведчикам совершать такие просчеты. Почему вы, не имея опыта в следственной и в оперативно-розыскной работе, решили, что сможете справиться с поимкой шпиона лучше милиции или сотрудников НКВД?

Селиванов и Вострецов опустили головы.

– Запомните, каждый должен заниматься своим делом. Это во-первых. Во-вторых, вы могли его упустить по пути следования к месту выполнения задания. В-третьих, он мог успеть подать сигнал немецким самолетам. И в-четвертых, он мог просто вас убить… Хорошо, что следователи обратили внимание на то, что был выстрел и была гильза, но пистолета ни у вас, ни на месте задержания найдено не было. Последствием ваших самовольных и неумелых действий явилось то, что немецкий диверсант и предатель Родины разгуливает по городу, а может, уже далеко от этих мест, и кто знает, сколько он еще может принести вреда! – голос Доброва сорвался на крик. – И все это по вашей вине!

Селиванов поднял лицо.

– Виноваты това…

– Виноваты! Дважды виноваты! – Добров раздраженно ударил кулаком по столу. – Почему сами не пришли и не рассказали мне?! Почему от вас пахло при задержании спиртным?! Почему оказали сопротивление?! Вы знаете, сколько мне пришлось понервничать и выслушать из-за вас?! Вы подвели меня! Подвели всю разведшколу! И вы еще сетуете на то, что вас задержали и избили. А что должны были подумать те, кто вас задержал, когда они увидели выстрел из ракетницы, а затем двух подозрительных типов в военной форме, ночью, в заброшенном дворе? Опять же обнаруженная ими ракетница. Что, я спрашиваю?! – В голосе Доброва появился металл. – За грубое нарушение приказа начальника нашей спецшколы, установленного распорядка, комендантского часа, нарушение воинской дисциплины вы будете лишены наград, разжалованы в рядовые и отчислены в отдельную штрафную роту двадцать восьмой армии сроком на один месяц… – Добров смягчил тон. – Это все, что я могу для вас сделать.

В комнате повисло тяжелое молчание. Добров достал папиросу, закурил.

– А у меня ведь на вас виды были. Тебя, Селиванов, я подумывал старшим группы назначить… Хотя, может, и моя вина есть перед вами. Не надо было вас из госпиталя к себе звать. Служили бы сейчас себе в своей тридцать четвертой гвардейской дивизии…

Николай встал.

– Товарищ батальонный комиссар, Алексей Михайлович, вы не виноваты. Это я…

– Сядь, Селиванов! Теперь уже поздно. Искупите вину, вернете звания и награды, может, и вернетесь в свой полк. Если, конечно, останетесь живыми. Чего я искренне вам желаю. Назад, сами понимаете, я вас вернуть не могу. А пока… Завтра вас отвезут в разведшколу, где в назидание другим курсантам будет зачитан приказ о вашем наказании. Оттуда вас заберет наряд городской комендатуры. – Добров встал, смял в пепельнице недокуренную папиросу, вышел из комнаты. Когда дверь за Добровым захлопнулась, Николай виновато посмотрел на товарища:

– Прости, Гриша.

Вострецов попытался улыбнуться, сморщился от боли, тронул пальцами разбитую губу.

– Пробьемся. Смелого – пуля боится, смелого – штык не берет.