Ноябрь пришел с холодными дождями и морозцами. Селиванов и Вострецов, ежась от порывистого пронизывающего ветра, шли за командиром штрафной роты старшим лейтенантом Ковальчуком. Высокий широкоплечий старший лейтенант то и дело хватался за фуражку, которую проказник-ветер старался с него сорвать.

Пошла уже вторая неделя их пребывания в роли штрафников. За это время они уже свыклись с этим положением, да и какая разница, где воевать. Главное, что им удалось с помощью уговоров остаться в одном взводе. Теперь нужно было искупить вину и вернуть звания, награды и доброе имя. За этот короткий срок они уже проявили себя в скоротечной стычке с немцами, солдатами Туркестанского легиона и кавалеристами калмыков. Батальоны и эскадроны последних появились в Калмыкии недавно и состояли из ненавидевших советскую власть эмигрантов и бывших военнопленных. Это были выходцы из Средней Азии, Калмыкии и Северного Кавказа, перешедшие на службу к немцам. Немецкое руководство пообещало им освобождение от большевиков и создание государств под протекторатом Германии. Легионеры оказались здесь не случайно. Немцы надеялись, что легионеры: калмыки, казахи, узбеки, таджики и выходцы из других азиатских народов – послужат примером для своих земляков и поднимут их на борьбу с Советами. Оставалось только сломить сопротивление Красной армии на подступах к Астрахани и двинуться дальше…

Командир роты приметил умелых бойцов и вызвал их для разговора. Ему стало известно о боевом пути бывших десантников, и поэтому он решил использовать их опыт по назначению.

Ковальчук остановился у сооружения, которое напоминало землянку. Точнее, это была яма, накрытая несколькими плащ-палатками. Ковальчук нагнулся, заглянул под брезент. Там зашевелились. Надтреснутый мужской голос произнес:

– Товарищ старший лейтенант…

Ковальчук остановил:

– Сидите. Афанасьев, принимай пополнение. Ты говорил, что тебе знающие разведчики нужны. Красноармейцы Селиванов и Вострецов поступают в твое распоряжение, так как имеют опыт в разведке. – Ковальчук мотнул головой в сторону «землянки». – Залезайте, хлопцы, знакомьтесь, устраивайтесь. Отдыхайте, пока возможность есть. Скоро у вас работы много будет. Возможно, в ближайшие дни в наступление перейдем.

– И то верно, сколько можно у Хулхуты топтаться, – отозвался голос из-под плащ-палаток. – И вы, бойцы, у входа не топчитесь. Проходите, грейтесь.

Командир роты ушел, Николай и Гришка нырнули под навес. В землянке было тепло. Посередине горел небольшой костер, над которым висел закопченный котелок с водой. У костра сгрудились красноармейцы. Старший из них, дюжий старшина лет сорока, с припорошенными сединой висками, морщинистым лбом, первым протянул руку.

– Афанасьев Тимофей, на данный момент старший разведывательной группы.

Селиванов пожал руку.

– Селиванов Николай.

За ним последовал Гришка.

– Вострецов Григорий.

Бойцы один за другим протягивали руки. Широколицего калмыка с фамилией Манджиев звали Санджи, симпатичного большеносого уроженца Дагестана – Саидом Магомедовым, худощавый татарин представился Файзуллиным Ринатом. Последним протянул руку смуглый казах с оттопыренными ушами и хитроватым прищуром небольших глаз.

– Меня Аманжолом зовут, а старшина мине Кузя говорит, потому что моя фамилия Кузенбаев. На Санджи Саня говорит, а мине ему Апоня говорить не дает, ругает.

Афанасьев махнул на него рукой.

– Будет тебе, балабол, язык без костей.

Кузенбаев не унимался.

– Вы где до штрапной роты был?

Селиванов и Вострецов переглянулись. Говорить про разведшколу не стоило, поэтому Селиванов ответил:

– В тридцать четвертой гвардейской стрелковой дивизии.

Аманжол уважительно произнес:

– Уу-у. Знащит, десантник бил?

– Десантники.

– На парашют с самолета прыгал?

– Прыгали.

– А я на самолет летал. Короший у мине самолет бил. Мотор звер. А я летчик короший бил. Сам товарыш Иосип Сталин меня много прям знал, – Кузенбаев подвинулся, приглашая Селиванова сесть рядом. Селиванов сел, протянул руки к огню. Тепло лизнуло пальцы, согрело замерзшие ладони. Истома поползла по всему телу. Кузенбаев снял ушанку, оголяя ежик черных волос, шмыгнул носом, продолжил рассказ.

– Мине мат письмо из аул писал, Аманжол, приезжай, кошара крыша делать нада. Я товарыш Сталин телепон звонил, сказал, Иосип Бесарионыш, так, так, мине на дом нада. Он мине говорит: «Товариш Кузенбаев, как я без вас буду? Немеский самалет обнаглел сапсем. Ты, Аманжол, десять самалет сбивай и лети кошара делай». Я десять немес сбил, аул, где Гурьев, пирилител, кошара крыша стал делат. Немного остался, телепон мине звонит. Ой, бой! Моя апашка-мамашка мине киричит: «Аманжол, в самалет телепон звонит». Я бежал, турупка биру, слушаю, товарыш Сталин там мине говорит: «Аманжол, твой помыш нужна. Немес на Москва сапсем рядом подошел, кремл бомбит хошет».

Селиванов слушал внимательно, но заметил, что остальные слушатели, кроме Гришки, едва сдерживают смех, однако решил дослушать рассказ до конца.

– Я мотор заводил, самолет сел, на Москва быстра полетел. Пирилетел, посмотрел туда-сюда, немеский самолет нет. Я облака залетел, мотор выключал, сижу, жду, папирос курю. Пять папирос курил, смотрел, летит. Ой, бой! Десять, почти двадцать штук. Я немножко ждал, пока мимо лететь будут, из облака вышел и сзади их всех пулеметом пострелял. Все перебил, товариш Сталин звону: «Иосип Бесарионыш, ваше задание выполнял!» Он мине говорит, большой спасибо тебе, товариш Кузенбаев, Москва спасена, можете лететь, кошара дальше делать».

Вот так.

Селиванов улыбнулся, положил ладонь на плечо Кузенбаева.

– По-моему, ты, браток, брешешь.

Все рассмеялись.

Афанасьев ткнул Кузенбаева кулаком в бок.

– Вот пустомеля!

Кузенбаев ойкнул от неожиданности.

– Ээ-э, какой пустомеля. Я, как казахский герой Алдар-Косе, шутка люблю. Бес шутка воевать плохо. Ты понимаешь?

– Хватит ребятам голову морочить. Не слушайте вы его. Какой с него летчик. Он у нас приврать дюже любит, вот за свой язык и попал в штрафники. Точнее, за письмо… Один из его однополчан-земляков попросил написать письмо домой, так как был малограмотный и почти не умел говорить по-русски. Наш Кузя и согласился, но ввиду того, что в науках не силен, позвал одного грамотея, а сам взялся переводить. А перевел он так: «Дела хорошо. Отступаем. Если так дальше пойдет, то скоро буду дома»… С помощью грамотея письмо попало в руки политрука, а тот Кузю за его шутки-прибаутки и насмешки не очень любил, считал, что это вредит дисциплине. Может, и правильно считал. В общем, сослался наш Аманжол на свою безграмотность и неточность перевода. Это его и спасло… Но политрук все же добился отправки Кузи в штрафную роту. Не уберегся Аманжол, поймал его политрук, когда он спал на посту.

– Э-э, какой спал! Глаза немнога закрывался. Я снайпер был, весь день немес караулил стрелять, один убил, а политрук меня на пост ставил. Вот мой глаза и устал.

– Будет тебе плакаться, овца невинная.

– Какой овца?! Овца – женщина, я мужчина, значит, баран.

– Вот это точно. И на будущее тебе скажу, ты бы поменьше шутил, особенно с именем вождя, а то дошутишься до трибунала.

Громкий, дружный смех заполнил землянку. Когда он утих, Гришка обратился к Афанасьеву:

– Товарищ старшина, а вы как здесь оказались? За какую провинность?

Лицо Афанасьева посерьезнело.

– А я, сынок, из лиц постоянного состава. Сюда сам пришел, по собственному, так сказать, желанию. Прежнюю мою часть расформировали, так как после тяжелых боев от нее почти ничего не осталось, так я попал в наш полк, в полковую разведку. До поры везло, а потом ранило. После ранения предложили идти в штрафную роту, помогать вашему командиру, старшему лейтенанту Ковальчуку, воспитывать нарушителей воинской дисциплины, таких, как вы. Вот я и согласился. Опять же льготы здесь: продовольственное обеспечение повышенное и довольствие денежное к тому же… И вот теперь я с вами. А почему?

Гришка пожал плечами.

– Не могу знать, товарищ старшина.

– Объясняю. Как уже сказал старший лейтенант Ковальчук, скоро намечается наступление наших войск, и нашей роте среди первых придется идти в атаку.

– Почему нашей?

– Да потому, что предназначены штрафные роты для того, чтобы быть в самых горячих местах, проводить разведки боем и совершать прорывы вражеской обороны, обеспечивая наступление основных сил и искупая при этом свою вину кровью. Это наша основная задача. Штрафников в тыл к немцам командование старается не посылать, но сейчас случай особый, а потому вы собраны под моим командованием как группа разведки. Для чего, Вострецов?

– Не могу знать.

– А для того, чтобы уменьшить потери во время атаки. Чтобы не полегла наша рота на минном поле под огнем фрицев. К сожалению, данных о противнике на этом участке у полковой разведки, оперативного отдела и штаба дивизии очень мало. Мало ее и у нас. В связи с этим командиром роты принято решение провести в ближайшее время разведку своими силами и по возможности взять «языка». Понятно?

– Так точно.

– Это хорошо, что понятно. Для выполнения задания старший лейтенант Ковальчук собрал самых лучших и надежных бойцов из состава роты. Среди вас нет осужденных по уголовным делам. Все оказались здесь, как и ты с Селивановым, за нарушение воинской дисциплины. С Кузенбаевым все понятно, Магомедов, из-за своей излишней горячности и необдуманности своих действий, попал за драку с командиром…

– Почему необдуманности? Зачем он меня и других бойцов в лицо кулаком бил?! Мы что, бараны? – возмутился Саид. Афанасьев бросил на него строгий взгляд.

– Отставить разговоры! Я с тобой, Магомедов, потом отдельно разъяснительную работу проведу, а пока слушаем. Манджиев стал штрафником за невыполнение приказа. А Файзуллин здесь оказался за самовольную отлучку из части. Решил наш Ринат без разрешения командира родню в Астрахани навестить. Вот и навестил… И все же вы проявили себя в прежних частях и здесь, в штрафной роте, храбрыми и умелыми воинами, а значит, для выполнения задания люди нужные. Магомедов и Файзуллин раньше бывали в разведке, Кузенбаев – снайпер, Манджиев знает эти места. С вами все ясно. Я тоже из полковых разведчиков. Вот такой вот расклад. Еще вопросы есть?

Гришка ответил за всех:

– Никак нет.

На миг все замолкли, прислушались к гулу снаружи.

Афанасьев посмотрел на Магомедова.

– Посмотри, что там? По-моему, самолет немецкий.

Селиванов подтвердил:

– «Рама».

Магомедов вышел наружу и вскоре вернулся с листовкой, которую протянул старшине.

– Вот, немцы сбросили.

Афанасьев взял листовку. На сероватой бумаге было написано:

Старшина смял листовку, бросил в костер. В сердцах произнес:

– Хрен вам, собаки, а не Сталинград, – затем обратился к красноармейцам: – Об это дерьмо руки не марать. Увижу, собственноручно расстреляю. А сейчас пора и горяченьким побаловаться. – Афанасьев взял алюминиевую кружку, зачерпнул кипятка. – Хорошо дождь пошел, а то с водой туговато было.

Санджи Манджиев произнес:

– Сейчас бы чая калмыцкого заварить, с молоком, с солью, с бараньим жиром.

Афанасьев покосился на калмыка.

– Ишь ты, соль ему, жир бараний, молоко. Это суп получится. Я сейчас бы и без молока чайку хлебнул.

Манджиев возразил:

– С молоком вкуснее. У нас говорят: степь без сайгака – как калмыцкий чай без молока.

– А к чаю чак-чак и кайнары, – вставил слово Ринат.

Кузенбаев потер ладони, мечтательно про-изнес:

– Э-э, плоха байбак, суслик нет. Котел кидать, короший сорпа будет. У меня от такой разговор аж живот журчит-бурчит, какой день нормальный еда нет.

– Все бы вам о еде говорить, – старшина подул на горячую воду, осторожно глотнул, протянул кружку Селиванову. – Утрите, ребята, слюни, пейте кипяточек и отдыхайте, нам нынче редко отдыхать приходится: то немец явится, то в атаку идти надо, то в разведку…