Сознание вернулось ближе к полудню. Вместо неба Гришка увидел крышу, в которой зияла большая дыра. Через нее моросящий дождь проникал внутрь здания, в котором он лежал. Подобные водяной пыли капли увлажняли кожу, но не могли утолить жажду. Гришка тщетно пытался ловить ртом морось, но это не принесло облегчения. Рядом слышались голоса немецких солдат, рев двигателей, ржание лошадей, в отдалении – грохот канонады.

«Значит, наши все же начали наступление на Хулхуту», – Вострецов медленно повернул голову, чтобы посмотреть, что творится вокруг. Боль в голове заставила его застонать. К нему подошли трое военных азиатской внешности. Они были в немецких шинелях, но на голове одного из них, смуглого со сросшимися у переносицы бровями парня, была шапка-ушанка, у второго пилотка, третий был в немецкой каске. На правом рукаве последнего, чуть ниже плеча, овальная нашивка с надписью на немецком языке. Гришка прочитал: «Туркестан». Это были солдаты одного из батальонов Туркестанского легиона. Вострецов попытался вскочить, но жесткий удар ногой в бок заставил его скорчиться от боли, приступ кашля сотряс тело, заныло раненое плечо. Легионер в каске засмеялся.

– Щито, болно, шакал.

На каком языке он продолжил разговор с легионерами, Гришка не знал. Его подняли с земли, повели из полуразрушенного саманного здания в сторону передовой. Ни пилотки, ни ватника на нем не было. Ремень и сапоги тоже отсутствовали. Босоногого, в одной гимнастерке и ватных штанах, пинками и тычками погнали по поселку. Он был раздет, безоружен, беспомощен. Голову пронзила страшная мысль: «Плен». Ему вспомнились разговоры с Селивановым.

«Вот так вот, Коля, ты, наверное, плена избежать сумел, а я…»

Отчего-то стало стыдно за свою прежнюю мальчишескую самоуверенность и категоричность. Теперь было неизвестно, что его ожидает. Гришка приготовился к худшему – пыткам и смерти, но надежды на побег не терял, а потому внимательно смотрел, что делается вокруг, считал технику, засекал военные объекты. Их было не мало: окопы, блиндажи, ходы сообщения, огневые точки. Гришке мешал легкий туман и мелкий дождь. Но все же он приметил в отдалении немецкий дзот, минометную и артиллерийскую батарею, два зарытых в землю средних танка. Сосчитал и семнадцать других танков и пять броневиков. Автомашин было гораздо больше: с горючим, боеприпасом, продовольствием. Гришка заметил и несколько грузовиков со строительным материалом. Из такого материала был построен блиндаж, куда его привели на допрос.

В блиндаже Вострецова встретил крепкого телосложения офицер в камуфлированной куртке и кепи. Волевое лицо, суровый взгляд и шрам на мощном подбородке выдавали в нем бывалого вояку. Офицер внимательно посмотрел на Гришку. Грязный, испачканный кровью красноармеец едва стоял на ногах. Его вид вызывал у него презрение. Такого и охранять незачем. Приказ легионерам он отдал на русском языке с легким акцентом:

– Свободны. Ждите на улице.

Это немало удивило Гришку, но больше его удивило присутствие в блиндаже майора в очках. Того самого, который вез пакет в Хулхуту. Только теперь он был без фуражки, с царапиной на щеке и перевязанной левой рукой. Холодные темно-серые глаза зло смотрели на русского солдата. Гришка ответил ему тем же. В голове мелькнуло: «Выжил, сволочь».

Майор заговорил первым:

– Да, это он. У меня хорошая память, я запомнил его лицо. Он был среди тех, кто похитил у меня пакет. Прикажите привести пойманного калмыками военнопленного.

Офицер в камуфлированной куртке резко встал из-за грубо сколоченного деревянного стола, подошел к двери, отдал приказ. Гришка знал, сейчас начнется допрос, и мысленно к нему готовился. Возможно, ему предстояло пережить нечто подобное, что он испытал в застенках НКВД, а может, и худшее. Он мысленно содрогнулся. Вострецову почему-то вспомнилось одутловатое, тонкогубое лицо Мелешкина, его неприязненный и цепкий взгляд. В блиндаж ввели хрипатого. Как и Гришка, он был лишь в разорванной, грязной гимнастерке и галифе. Лицо хрипатого было синим и опухшим после побоев. Вострецов заметил, что он сильно припадает на правую ногу. В голове Гришки мелькнуло: «И этому бедолаге не повезло». Хрипатый глянул на Вострецова исподлобья, но, встретив его взгляд, отвел глаза. К нему подошел офицер. Брезгливо, двумя пальцами поднял подбородок, кивнул на Гришку, спросил:

– Ты знаешь этого человека?

– Да. Он один из разведчиков. Их командир называл его Григорием. Я и фамилию его запомнил. Вострецов, кажется.

– У кого находился пакет с документами?

Хрипатый покосился на Гришку.

– Был у командира, а потом он его ему отдал.

– Сука! – вырвалось у Гришки.

Офицер указал легионерам на хрипатого.

– Уведите его.

Когда хрипатого увели, майор вновь обратился к офицеру в камуфлированной куртке:

– Что ж, все верно, схваченный легионерами военнопленный подтверждает мои слова. Гауптман, спросите у этой грязной свиньи, где документы, и объясните, что мы все знаем. Пообещайте ему жизнь, еду, сигареты, шнапс и все, что он пожелает. Скажите, что отпустите его. Припугните пытками и расстрелом. Главное, чтобы он сказал, где пакет с документами. Надеюсь, вы понимаете, что будет, если документы попадут в руки к русскому командованию. К тому же вернуть его для меня дело чести. В противном случае меня ждут большие неприятности.

– Понял вас, господин майор. Сделаю все возможное.

Гауптман обернулся к Гришке, спросил по-русски:

– Фамилия, имя, звание, номер части?

Гришка посмотрел гауптману в глаза, сглотнул вязкую слюну, с трудом произнес:

– Пить.

Офицер подошел к выходу, выглянул наружу.

– Воды.

Один из легионеров подал ему фляжку. Гаупт-ман сунул ее пленному.

– Пей.

Вострецов дрожащими руками открутил крышку, поднес горлышко к губам. Желанная влага смочила небо, язык, потекла по пересохшему горлу. Он судорожно глотал, желая утолить ненасытную жажду, пока не перехватило дыхание. Гришка поперхнулся, закашлялся, пролитая вода потекла по подбородку на грудь. Гауптман вырвал фляжку.

– Хватит! Остальное получишь, если будешь отвечать на вопросы. Кроме того, тебе будет дана возможность хорошо поесть и уйти живым через линию фронта. В противном случае ты будешь подвергнут жестоким пыткам, а потом расстрелян. Но я надеюсь, ты разумный человек и понимаешь, что такому молодому человеку незачем терять жизнь. Тем более когда его ждет такая красивая девушка, – гауптман подошел к столу, взял фотографию, протянул Вострецову. С помятого фото на Гришку глядела девушка с красивыми обрамленными длинными ресницами глазами, на лице счастливая белозубая улыбка, на плече коса. Это была Маша. Вострецов невольно тронул карман гимнастерки, но, естественно, фотографии там не оказалось. Его обыскали, пока он был без сознания. Гауптман ухмыльнулся. – А потому я снова задаю вопрос, как твоя фамилия, имя, звание, номер части, с какой целью ваша группа проникла к нам в тыл и какова была ее численность? Очень советую тебе поторопиться с ответом, иначе…

Гришка опустил голову, губы шептали молитву, которой его научила мать. Мысленно он готовился к смерти и думал лишь о том, как ее достойно принять, надеялся, что молитва поможет обрести для этого силы…

Майор в очках вскочил с деревянной скамейки, в негодовании замахал руками:

– Упрямая русская свинья! Фридрих, спросите у него про пакет! Мне необходимо знать, где находятся документы!

Гауптман вновь обратился к Вострецову:

– Ты зря проявляешь упрямство. Мы знаем о тебе все. Даже имя и фамилию. Калмыцкие кавалеристы и пойманный ими военнопленный, прежде освобожденный вашей партизанской группой, рассказали нам, как вы уничтожили конвой, который направлялся в Элисту, причинили урон германским солдатам и технике, похитили пакет с документами. Однако калмыкам при помощи солдат туркестанского батальона удалось напасть на ваш след… К тому же судьба сама привела тебя в наши руки. Ночью ты пришел в Хулхуту, и это не случайно… Военнопленный подтвердил, что пакет должен находиться у тебя. Он узнал тебя и видел, как старший вашей группы передавал документы тебе. К тому же у твоих убитых товарищей пакет обнаружен не был. Поэтому не стоит молчать.

«Значит, убитых», – с горечью подумалось Гришке, и все же ему хотелось надеяться, что Селиванов жив. Внезапно накатил кашель, когда приступ закончился, он сказал:

– Дайте воды, и я все скажу.

Гауптман улыбнулся, протянул Вострецову флягу.

– Гут. Давно бы так.

Гришка пил долго, с перерывами. Когда фляга почти опустела, он отдал ее гауптману, улыбнулся в ответ.

– Ну, теперь и помирать можно, а говорить я вам ничего не буду.

Лицо немца исказилось от злобы. Увесистый кулак устремился к голове Григория. Но тот ожидал нападения, собрав последние силы, он увернулся и ударил гауптмана в массивную челюсть. Офицер пошатнулся, но устоял. Майор в очках закричал, выхватил из кобуры пистолет «Вальтер», выстрелил вверх. На выстрел в блиндаж вбежали легионеры. Гришка бросился на гауптмана, но в этот раз немец не промахнулся. Мощный удар в голову сбил Вострецова с ног. Гришка мешком рухнул на земляной пол. Дальше за дело рьяно принялись легионеры. Били без разбора, лишь бы угодить своим немецким начальникам. Вскоре он лежал без сознания на окровавленном земляном полу. Избиение прекратил гауптман. Гришку привели в чувство, поставили на ноги. Он едва стоял на ногах. Его упрямство, сила духа, готовность к самопожертвованию и презрение к смерти вызвали у немца невольное уважение. Он посмотрел на майора.

– Что с ним делать? Расстрелять?

– Нет. Определите ему охрану. Завтра утром допросим его еще раз. Возможно, он одумается, и я узнаю, где находится пакет. Мне необходимо знать, куда этот мерзавец дел документы.

Гауптман перевел Гришке слова майора и отдал приказ легионерам. Когда туркестанцы вытащили Вострецова из блиндажа, гауптман снова обратился к майору:

– Я не думаю, что этот русский что-нибудь расскажет и завтра, он настоящий солдат. Мне приходилось встречать таких людей, они подобны железу.

Майор возмутился:

– Не верю своим ушам! Гауптман вермахта, награжденный фюрером за храбрость Рыцарским крестом Железного креста, хвалит вражеского солдата! Скорее всего, этот упрямец принадлежит к тем людям, которые называют себя большевиками и коммунистами. Уверен, этих негодяев, как советует наш фюрер, надо уничтожать, подобно бешеным собакам!

– Я видел у него на груди распятье. Насколько мне известно, коммунисты крестов не носят. Здесь дело не в вере и принадлежности к партии, а в этом, – гауптман приложил ладонь к груди, а затем постучал кончиками пальцев по виску. Немного подумав, добавил: – Мое мнение, господин майор, таково – противника не следует бояться, но нельзя недооценивать.

Спор был неожиданно прерван. В блиндаж вбежал унтер-офицер и доложил:

– Господин гауптман, полковник Айзерманн приказывает вам срочно явиться к нему. Русские снова пошли в наступление.

* * *

Гришку связали, бросили на грязную подстилку из сухой травы в полуразрушенном здании, откуда уводили на допрос. Охранять его оставили легионера в ушанке. Когда товарищи туркестанца ушли, он, озираясь по сторонам, водой из лужи отмыл от крови разбитое лицо Гришки, дал попить из своей фляжки, накрыл невесть где взятой дырявой шинелью. Его слова долетали словно издалека:

– Ты на меня не обижайся, я тебя бить не хотел. Командир приказал. Тебе документ отдавать надо было, тогда не били бы.

Разбитыми губами Гришка выдавил:

– Да иди ты…

– Э-э, зачем злишься? Я тебе плохого сделать не хочу. Это немцы, они плохие, мы с товарищем моим, Кадыржаном, от них бежать хотели, а меня тебя охранять заставили. Красная армия наступает, скоро сюда придет, тебя освободят. Давай вместе будем, я тебе прятаться помогу, а ты своим командирам скажи, Рустам Закиров тебе добро делал…

Дальше Гришка не слышал, беспамятство забрало его в свои владения. Он не помнил, как в бреду звал мать, как шептал посиневшими губами имя Маша. Сон на время притупил боль, увел от происходящего в другой, счастливый мир, без переживаний, боли и войны. Ему снова, как когда-то в квартире у Маши, снился большой белый дом с верандой на берегу реки, клумбы с цветами, яблоневый сад и девушка в белоснежном платье с выразительными темно-серыми глазами…

В сумерках его разбудил легионер Рустам.

– Вставай скорее, я в углу яму сделал. Там прятаться будем. Там нас искать не будут, подумают, убежали. А мы Красную армию дождемся и вылезем. Правильно говорю. Пошли скорее, пока про нас забыли.

Рустам помог Вострецову перебраться в яму в углу помещения, закидал его травой, потом залез туда сам. Туркестанец что-то шептал ему на ухо, но Гришка снова провалился во тьму полузабытья. Не слышал он залпов пушек и «катюш», не слышал, как приближался шум боя, как ушел от него легионер в ушанке, как утром в Хулхуту ворвались танки шестой гвардейской танковой бригады полковника Михаила Кричмана и гвардейцы тридцать четвертой стрелковой дивизии.

Их-то и привел к развалинам саманного дома Рустам Закиров. Указывая на полуживого Гришку, сказал:

– Вот, я его прятал. Много ему помогал. Мы вместе вас ждали.

Один из красноармейцев признал в раненом сослуживца.

– Ребята, это же Вострецов! Наш, десантник, гвардеец! – С негодованием добавил: – Эх, как они его! Измордовали парня, сволочи! Быстро позовите санитара!

Гришку посадили, прислонили спиной к глинобитной стене, привели в чувство. Он открыл глаза, осмотрелся. Рядом хлопочет молоденькая санитарка, стоят бойцы в касках и ушанках с красными звездами, за ними разбитая вражеская техника, многочисленные воронки, развороченный снарядами дзот, трупы немецких солдат в серых шинелях. Вострецов слабо улыбнулся, прошептал:

– Наши!