Ранение у Гришки оказалась несерьезным. Оклемался он и от побоев, и от простуды. Молодой закаленный организм быстро справился с недугами. Не прошло и недели, как Вострецов был на ногах. Тогда же в военно-полевой госпиталь приехал оперуполномоченный особого отдела дивизии – молодой черноволосый лейтенант. Он и приказал вызвать Вострецова в блиндаж начальника медсанбата для разговора. С лейтенантом Гришка уже был знаком. После освобождения из плена он сам попросил срочно отвести его к командирам. Красноармейцы позвали политрука, а тот велел немедля проводить Вострецова и легионера Рустама Закирова под охраной к оперуполномоченному особого отдела. Им и оказался молодой лейтенант по фамилии Гордеев. В этот раз он встретил Гришку вопросом:

– Ну как, Вострецов? Поправил здоровье? Садись, рассказывай.

Гришка сел на грубо сколоченную лавку напротив дощатого деревянного стола, за которым сидел Гордеев.

– Так точно, товарищ лейтенант! Легкое, касательное ранение плеча. Пустяк. Можно сказать, царапина. Готов бить немцев вместе со своей дивизией!

– Ишь ты, какой шустрый. Воевать он собрался. Не все с тобой еще ясно, Григорий Николаевич. И не все просто.

Настроение у Гришки упало, снова вспомнился допрос в Астраханском НКВД.

– Пакет с немецкими документами, о котором ты говорил, мы так и не нашли, что неудивительно. В окрестностях Хулхуты шли ожесточенные бои, да и самому селению досталось, а значит, с пакетом могло случиться все, что угодно. К тому же точного его местонахождения ты указать не смог. Пленный туркестанец Закиров примерно указал место, где тебя схватили, рядом была обнаружена свежая воронка. Возможно, это то самое место, где, по твоим словам, был спрятан пакет. Если там взорвался снаряд, то, естественно, от пакета с документами ничего не осталось. Да и был ли у тебя пакет? – Опер-уполномоченный пристально посмотрел на Вострецова.

Гришка вскочил со скамейки:

– Как же так?! Товарищ лейтенант! Вы что же, мне не верите?! Да я же…

Лейтенант стукнул по столу кулаком.

– Сидеть!

Гришка подчинился. Сел, сцепил пальцы рук, опустил голову. Гордеев продолжил:

– Откуда мне знать, может, ты оставил товарищей умирать, а для нас сочинил сказку о пакете с ценными документами.

– Да чтобы я Николая бросил?! Он же мне как брат был! Если бы не пакет, я…

– А почему я тебе, штрафнику, должен верить? Если ты оступился один раз, то можешь оступиться и другой. Многое мне в тебе, Вострецов, не понятно. Ты, насколько мне стало известно, комсомолец, а распятие под гимнастеркой носишь. Как это понимать? И я должен тебе верить? Знаешь, сколько через меня с начала войны прошло? Все говорили, что они не виноваты, а на деле многие из них оказывались врагами народа, трусами, предателями, диверсантами и дезертирами!

Гришка поднял голову, посмотрел в глаза лейтенанту.

– Как же так? Меня же за этот пакет расстрелять хотели, а крестик мне мама дала, когда на службу уходил.

Лейтенант вдруг вспомнил свою бабушку, которая во время прощания перекрестила его на дорогу и сказала: «Храни тебя Господь!» Ему отчего-то стало жалко Вострецова, но вслух он строго сказал:

– Ты попал в плен к врагу, чего не должен был делать! Тем более ты разведчик. Откуда мне знать, может, ты под пытками все выложил немцам? А может, и пакет важный придумал, чтобы оправдать трусость. Бросил товарищей и сбежал.

Гришка снова вскочил, гневно посмотрел на оперуполномоченного.

– Вы, товарищ лейтенант, можете меня расстрелять, но обвинять в том, что я ребят предал, сам сдался в плен и сотрудничал с фашистами, не смейте! Да я и в плену-то ведь меньше суток был!

Лейтенант успокоил:

– Ты, Вострецов, сядь, не ерепенься. Не знаю почему, но я тебе верю. Вижу, закваска в тебе хорошая. Такого орла я бы и к нам на службу взял. Видел, в каком ты был состоянии, когда тебя привели ко мне в первый раз. Если бы ты предал своих, немцы вряд ли над тобой так измывались. Но нужны доказательства, а их нет. Хотя многое из твоего рассказа нашло подтверждение. Показания легионера Закирова не противоречат твоим. Кроме того, командир штрафной роты старший лейтенант Ковальчук утверждает, что он лично высылал разведгруппу для сопровождения диверсионного отряда в тыл врага с разрешения командира батальона. Вернувшиеся из тыла противника старшина Афанасьев, рядовой Саид Магомедов и рядовой Аманжол Кузенбаев доложили, что разведчики Селиванов, Манджиев и Вострецов остались на территории врага, чтобы отвлечь неприятельский конный дозор от диверсионной группы. Кстати, партизаны на следующий день вышли на связь и доложили, что у них все нормально. А значит, вам удалось выполнить поставленную задачу.

На душе у Гришки полегчало.

«Выходит, старания Николая и Манджиева были не зря. Значит, Ксения и Бадма, скорее всего, еще живы».

Лейтенант продолжал:

– Кроме того, я делал запрос, и летчики подтвердили, что обнаружили в названный тобой день недалеко от Хулхуты небольшую колонну немецкой техники и атаковали ее. Так же они сообщили, что перед атакой две единицы техники уже горели. Я был на этом месте и обнаружил рядом со сгоревшим грузовиком тела ваших товарищей. И еще. Капитан Овчинников, командир батальона, в котором ты служил до первого ранения, политрук Волошин и комроты лейтенант Хитров отзывались о тебе положительно, а старший лейтенант Ковальчук, как мне доложили, две недели назад написал на тебя представление о досрочном снятии судимости и награждении медалью. Похоже, ты, Вострецов, геройский парень, но вот с наградами придется подождать, пока я окончательно во всем не разберусь, а судимость с тебя сняли. Так что, по твоей настоятельной просьбе и с соизволения дивизионных командиров, а также начальника оперативного отдела, в немалой степени моего ходатайства, и в связи с нехваткой в частях личного состава, приказом, утвержденным военным советом армии, ты направляешься для службы в тридцать четвертую гвардейскую дивизию. Однако пока в звании рядового.

Глаза Гришки увлажнили слезы. Он встал по стойке «смирно», поборов дрожь в голосе, четко произнес:

– Служу трудовому народу!

Оперуполномоченный поднялся из-за стола.

– Приказ о досрочном освобождении должен быть зачитан перед строем особой штрафной роты, но не в твоем случае. В роте сейчас не до тебя. Сам понимаешь, наступление. В последних боях рота Ковальчука понесла большие потери. Так что воюй, красноармеец Вострецов. И не забудь сказать спасибо лейтенанту Гордееву, то есть мне.

– Спасибо, товарищ лейтенант!

Гордеев указал на выход из блиндажа.

– Иди, Вострецов, воюй.

* * *

В этот день вслед тридцать четвертой гвардейской стрелковой дивизии, которая двигалась в направлении Яшкуля к селению Олинг, была отправлена небольшая колонна автомобилей с боеприпасом и продовольствием. В колонне ехали два грузовика с медикаментами, санитарами и выздоровевшими красноармейцами. В одном из этих грузовиков, при немалом содействии опер-уполномоченного особого отдела Гордеева, догонял свою дивизию красноармеец Вострецов. Настроение у Гришки было хорошим, несмотря на то что погода была пасмурной и ветреной. Степная дорога, размытая дождями, истоптанная тысячами солдатских ног и копытами лошадей, изъезженная гусеницами бронетранспортеров, тракторов и танков, автомобильными и тележными колесами, превращенная в грязевое месиво, вела Вострецова к товарищам, вместе с которыми ему предстояло тянуть нелегкую лямку войны. Попутчики рассказывали радостные новости о том, что попытка немецких войск прорваться в Закавказье провалилась, они были разбиты в районе города Орджоникидзе, упорные бои шли юго-восточнее Нальчика и северо-восточнее Туапсе. Рассказывали и о том, что двадцать третьего ноября войска Сталинградского и Юго-Западного фронтов ударили по немцам и соединились у хутора Советский, неподалеку от города Калач-на-Дону, тем самым окружив многочисленную группировку немцев в междуречье Дона и Волги. Поведали о наступлении и боях под Хулхутой, а они были тяжелыми. В ночь на двадцатое ноября, по приказу командующего двадцать восьмой армией Герасименко, сто третий и сто седьмой гвардейские стрелковые полки тридцать четвертой дивизии вышли на рубеж атаки и начали окружать противника. Однако быстрого успеха достигнуть не удалось из-за неслаженных действий. Немцы предприняли ряд контратак, в ходе которых были окружены и уничтожены несколько групп десантников. Двадцать первого ноября, в три часа ночи, части Красной армии возобновили атаку и к полудню вошли в Хулхуту. Красноармейцы с удовольствием рассказывали о трофеях и пленных. Сердце Гришки переполнялось радостью и гордостью. Радость омрачалась многочисленными потерями. Победа досталась дорогой ценой. Тяжесть ложилась на сердце от сообщений о смерти боевых товарищей. Узнал он о геройской гибели знакомой ему москвички, санинструктора Наташи, и о подвиге земляка из Ярославской области, командира роты, десантника, гвардии лейтенанта Ивана Забурова. В грузовике напротив Гришки сидел сухощавый красноармеец, он-то и рассказал о гибели командира.

– Мы в наступление на высотку пошли, а там дзот. Ну, мы и залегли. Немец, сволочь, из пулемета поливает, головы поднять не дает. Пытались снова подняться в атаку, да куда там. Только людей потеряли. Командир роты приказал подавить огневую точку. Оно и понятно, лежание на одном месте смерти подобно. Один из бойцов попытался к дзоту подобраться, но был убит. Я попробовал, но тоже ранен был. Вот, только оклемался после ранения. Лейтенант видит такое дело, ну и сам полез с гранатами к дзоту. Когда до него осталось метров пять, может, шесть, кинул гранату. Гляжу, взрыв. Ну, думаю, хана немцу. Так нет, стреляет сволочь. Лейтенант привстал, метнул вторую, в этот момент его, родимого, и ранило. Потому, наверное, и промахнулся. Лежит, не шевелится. Шинель на спине в крови. Решили, погиб ротный. И немцы, видимо, так подумали, прекратили огонь. А командир вдруг вскочил и к дзоту. Немцы кинулись стрелять, а лейтенант амбразуру своим телом накрыл… Тут мы и пошли в атаку… Немцев в дзоте всех порешили, чтобы им неладно было… Если бы не лейтенант, сколько бы наших ребят еще полегло…

Гришка слушал, вспоминал тех, кого знал, и кто уже погиб. Душа рвалась от боли, когда он думал о Селиванове. Что с ним стало? Гришка надеялся на лучшее, но сердцем чувствовал, что Николая уже нет среди живых.

Повествование сухощавого красноармейца неожиданно прервалось, затихли и остальные пассажиры полуторки. В сером небе послышался гул. Он быстро нарастал. По колонне пробежала волна криков:

– Воздух! Немецкие самолеты! Всем из машин!

Гришка бросил взгляд вверх; с юго-запада к колонне быстро приближались три точки. Он ловко перепрыгнул через борт, шлепая по липкой грязи, пробежал десяток шагов, бросился на землю, прикрыл голову руками. Рядом растянулся сухощавый красноармеец. Противный пугающий вой накатывался с неба. Этот вой был особый, такой мог быть только у «Юнкерса», самолета, которому красноармейцы дали прозвища «певун» и «шарманщик» за пронзительный рев сирены во время пикирования, а саму сирену прозвали «иерихонской трубой». Часто застрочили немецкие пулеметы. Вострецов чувствовал, что пули взрыхлили степь совсем рядом. Он сильнее вжался в землю, в бессилии и злобе сжал зубы. Ответить было нечем, он, как и остальные бывшие раненые, должен был получить оружие в расположении части дивизии, в которую они направлялись. Послышался противный и пугающий свист авиабомб. Оглушительно прогремели взрывы. Гришка мысленно считал: «Раз, два, три».

Он ждал, что немцы пойдут на второй заход, однако этого не случилось. Рев моторов стал удаляться. Гришка поднял голову. Теперь ему стала понятна причина столь поспешного отлета тройки «Юнкерсов». С северо-востока, наперерез немецким самолетам, летели советские истребители. Гришка видел, как ближе к линии горизонта завязался воздушный бой. Он повернулся к сухощавому красноармейцу, тронул за плечо.

– Вставай, браток, «лаптежники» улетели.

Ответа не последовало. Вострецов встал, склонился над красноармейцем. Только теперь он увидел два чернеющих отверстия на ватнике, окаймленные бурыми пятнами крови. Вострецов перевернул бойца на спину, пощупал пульс. Красноармеец был мертв. Большие карие глаза остекленели и удивленно взирали на небо. Гришка опустил убитому веки, тихо произнес:

– Ненамного ты, братец, пережил своего геройского командира.

В лицо пахнуло трупным запахом. Так пахнуть от только что убитого бойца не могло. Вострецов огляделся. В двух шагах от себя он увидел труп солдата в форме мышиного цвета. Немец взирал на него пустыми глазницами. «Вот оно отвратительное лицо войны», – подумал Гришка. Он отвел взгляд от немца. Приторный, тошнотворный запах заставил его быстро покинуть скорбное место. Четверых бойцов, погибших во время налета немецких самолетов, и труп немца похоронили неподалеку от дороги, после чего колонна двинулась дальше.