Гришка шел по родному Ярославлю. Шел, прихрамывал, но уже без палочки. И был доволен. Здесь все было ему знакомо: улицы, здания, храмы, коих, как и в Астрахани, было немало. Строенный в давние времена город на берегу Волги напоминал Гришке Астрахань, в центре те же двух– и трехэтажные деревянные и каменные дома, некогда принадлежавшие чиновникам, купцам и мещанам. Вот и Спасо-Преображенский монастырь со стенами и башнями, чем-то похожими на крепостные сооружения Астраханского кремля. Немало довелось пережить монастырю. Видел он пожары и нашествие польско-литовского войска, видел князя Дмитрия Пожарского, его сподвижника Кузьму Минина в 1612 году и царя-реформатора Петра Алексеевича. Помнили его старые стены и контрреволюционный мятеж восемнадцатого года, и сообщение о начале войны двадцать второго июня сорок первого. Осенью того же года и зимой сорок второго над городом нависла немалая опасность наступления немецких войск, но победа Красной армии под Москвой сорвала планы неприятеля. И теперь Гришка мог любоваться своим городом. Здесь он гулял, будучи ребенком, отсюда ушел в армию.

Он завернул за угол, родная Большая Октябрьская улица. Воспоминания нахлынули с новой силой, перед глазами встали отец, мама, сестра, их старый дом неподалеку от церкви Дмитрия Солунского. А вот и дом. Гришка вошел через арку во двор, затем в подъезд. Обшарпанная дверь на первом этаже. Гришка подошел, постучал. За дверью послышался зычный мужской голос:

– Галя, открой, стучит кто-то.

Гришка услышал торопливые шаги, дверь открылась. Перед ним стояла сестра Галя в синем поношенном платье и сером переднике, через плечо перекинуто полотенце, волосы растрепаны. Видимо, хлопотала по хозяйству. Увидела брата, бросилась на шею, зарыдала.

– Гришенька, вернулся! А мама так тебя и не дождалась!

Из зала в прихожую неспешно вышел крупный, крепкого сложения лысоватый мужчина лет сорока, в майке и галифе. Утер ладонью пухлые губы, шмыгнул приплюснутым носом, устремил взгляд светло-серых водянистых глаз на Гришку, басовито сказал:

– Будет тебе реветь, лучше дай человеку в дом зайти, а то держишь родственника на пороге, как чужого.

Галина отпрянула от брата.

– И то верно, проходи, Гриша. Вот знакомься, это муж мой.

Вениамин протянул руку.

– Ну, будем знакомиться, шурин. Меня зовут Вениамин Родионович Орловский. Но для родственника просто Вениамин.

Гришка пожал протянутую ладонь.

– Будем знакомы. Григорий Вострецов. Можно просто Гриша.

Вениамин обратился к Галине:

– Чего стоишь, жена? Дай Григорию чистое полотенце, пусть умоется с дороги, да на стол накрывай.

Гришка разделся, умылся, зашел в зал. Глубоко вдохнул знакомый запах родного дома, к которому примешались иные, посторонние запахи. На стене фотографии в рамках: совсем еще юный отец в шинели и буденовке, на боку шашка, рядом фото вместе с мамой, сразу после их свадьбы, ниже вся семья. На стуле сидит мама, красивая, молодая, с ямочками на щеках, рядом с распущенными волосами стоит сестра Галя. Отец в костюме, при галстуке, на голове шляпа, на коленях пятилетний мальчик Гришутка в белой панаме. Вострецов улыбнулся, прошел в спальню. На маминой кровати укутанный в пеленки ребенок. Красное крохотное личико, курносый нос, полуоткрытый рот. Подошла Галя, тихо сказала:

– Это Лиза, твоя племянница. Она родилась вскоре после смерти мамы. Я тебе о ней писала в госпиталь, но это письмо ты, наверное, уже не получил. И вот еще, – Галина протянула образок Божией Матери. – Мама, когда умирала, велела тебе передать, если вернешься.

Гришка взял образок, ком подкатил к горлу. Сдавленным голосом вымолвил:

– Надо на кладбище сходить.

Галина погладила его по плечу, поцеловала в щеку.

– Сходим. Завтра возьмем Лизоньку и сходим, а пока пойдем к столу, а то Вениамин ждет. Надо поужинать, пока свет есть, его сейчас по графику включают.

– Я сейчас.

Гришка пошел в прихожую, развязал вещмешок, бережно положил туда образок, достал из него пачку «Казбека» и белый шерстяной платок. Платок подарил Галине, а папиросы Вениамину. Сестра подарку обрадовалась, а ее мужу не угодил. Он покрутил пачку в руке, положил на стол.

– Спасибо, конечно, за подарок, но я ведь некурящий. Так что кури сам.

Гришка смутился.

– Так я тоже не курю.

– Это правильно, тогда садись за стол. Как говорится, чем богаты – тем и рады.

Гришке не понравилось, что Вениамин вел себя в их квартире по-хозяйски, несколько свысока и поучительно разговаривал с ним и с сестрой, но вида не показал, сел за стол. Стол для голодной военной поры был накрыт не скудно: полбуханки нарезанного черного хлеба, отварная картошка с тушенкой, банка рыбных консервов, соленые огурцы, бутыль с водкой. Но кто знает, может, эти запасы они готовили и берегли именно для такого торжественного случая, как его возвращение. Вениамин разлил водку по рюмкам.

– Давай, шурин, за встречу!

Гришка выпил, заел огурцом и картошкой. Вениамин налил по второй.

– Ты ешь, не стесняйся, мы, слава богу, не голодаем.

Из спальни послышался тихий детский плач. Вениамин бросил взгляд на жену.

– Иди, Галина, Лизоньку успокой.

Когда Галя ушла к ребенку, Вениамин выпил вторую рюмку, закусил, обратился к Гришке:

– Как думаешь дальше жить? На время приехал или насовсем?

Вострецов пожал плечами.

– Пока не задумывался. Скорее всего, останусь насовсем. Просился снова на фронт. Прошел комиссию. Отказали. Наверное, на завод пойду, где отец работал.

– На завод – это хорошо, только вот что я тебе скажу, на заводе и бабы с детишками управляются, а люди с боевым опытом в других местах нужны. Я сейчас на продовольственных складах работаю кладовщиком, так нам в охрану бывшие военные требуются. Ты бы как раз подошел. В городе бандитов изрядно развелось, магазины и склады грабят. Женщине, дитю или старику против них не устоять, а человеку военному по силам. Опять же льготы, комната в бараке.

Гришка бросил на Вениамина недоуменный взгляд. Водянистые, немного выпуклые глаза Галиного супруга прищурились, пухлые губы расплылись в улыбке.

– Мы тебя не выгоняем, но пойми, вчетвером в двух комнатках. Сам понимаешь. К тому же мы с Галей за вторым идти собрались. А ты человек молодой, найдешь себе зазнобу, будет, где с ней уединиться. А хочешь, я тебя с нашей кладовщицей Веркой познакомлю. Баба вдовая, в самом соку. Тоскует без мужской ласки. Ну как? Согласен?

Григорий подумал: «Да-а уж, пронырливого и хваткого муженька Галина себе нашла, такой своего не отдаст, а у другого кусок из горла вытащит. Ну, да бог с ним, лишь бы ей с ним хорошо было», – вслух сказал: – В охрану так в охрану. Лишь бы работа была.

– Ну, вот и хорошо. Значит, договорились.

В кухню вошла Галя. Вениамин налил по третьей.

– Что Лиза?

– Кушать хотела, так я ее грудью покормила. Успокоилась. Спит.

– Это хорошо. А мы, пока тебя не было, Григорию работу нашли. Он теперь у нас склады охранять будет.

* * *

Все устроилось, как и обговаривали. Гришку приняли на службу в охрану, дали комнатенку – отгороженный перегородкой уголок, в котором едва помещались маленький стол, стул, кровать и умывальник. Гришка не сетовал, ему ли, бывшему солдату, десантнику и гвардейцу, привыкать к спартанским условиям проживания. Да и не ему одному сейчас приходилось ютиться на скудных квадратных метрах, в Ярославле было полно эвакуированных, особенно много из блокадного Ленинграда. Да и бомбежки сделали свое дело. Особенно сильной она была в ночь с девятого на десятое июня. Гришка видел, как «Юнкерсы» и «Хейнкели», словно стая воронья, кружили над городом, сбрасывали на мирных жителей зажигательные и фугасные бомбы. Немало горожан тогда осталось без крова. Со слов мужа Галины, в тот день пострадали шинный завод, водозабор и еще несколько предприятий.

Сладилось и на службе. С начальником охраны, тоже бывшим фронтовиком, Гришка быстро нашел общий язык. Начальник охраны признал Гришку своим, учел его звание, оценил воинские навыки, пообещал поставить старшим смены. Но пока Вострецову приходилось подчиняться Федору Поперечному, маленькому мужичку с визгливым голосом, поскольку тот был старшим смены охраны объекта. Поперечный Гришке не понравился. Было в его внешнем виде, повадках, движениях что-то мышиное. Да и Гришка ему не полюбился. Узнал Поперечный, что есть у начальника охраны мысль поставить Вострецова на его место, а потому не упускал случая подковырнуть этим фактом Гришку. Но деваться было некуда, так как в смене было всего два человека. Больше и не требовалось, так как охраняемый ими ведомственный объект был небольшим. Склады продовольствия помещались в длинном одноэтажном каменном полубараке, огороженном высоким деревянным забором с одними воротами, рядом с которыми стояло деревянное караульное помещение. Склад охраняли по очереди, пока один сидел в караулке и наблюдал за воротами, другой обходил периметр. Гришка стал привыкать к работе и людям. Рабочие склада к нему тоже привыкли, относились с уважением, несмотря на возраст. Знали, фронтовик, инвалид, имеет награды.

В этот раз их смена вышла в ночь. Летний июньский денек доживал свои последние часы. Быстро темнело. Начальство и рабочие покинули территорию, на складе оставался только Вениамин и два грузчика. Начальник смены ушел к ним. Гришка сидел в караулке, когда они появились у ворот. Вениамин шел первым, за ним грузчики – один с мешком за плечами, другой с ящиком под мышкой. Гришка вышел из помещения.

– Что-то вы сегодня задержались.

– План перевыполняли. Открывай калитку, Гриша.

Вострецов кивнул на грузчиков.

– А это у них что? Разрешение на вынос есть?

– Родственник, ты чего? Открывай скорее. Все договорено. Твой начальник смены разрешил. Мы у государства малый кус взяли, от него и ты и Поперечный свою долю поимеете. Все будет шито-крыто. Комар носа не подточит. Кушать всем надо. И сеструхе твоей тоже.

Кровь прихлынула к вискам Гришки.

– Люди голодают, красноармейцы на скудном пайке сидят, а вы народное добро тащите! Не положено! Несите назад!

Вениамин смачно сплюнул на землю.

– Слышь, родственничек, прежде вместо тебя Поперечный в паре со стариком был, Никитичем, гнида изрядная. Тоже правильный был. Помер недавно, тебя на его место взяли по моей просьбе, а ты, выходит, так за добро платишь. Нехорошо это. Продуктов тебе государственных жалко?! Так ты же сам их жрал у нас дома! Или забыл?

Гришка отрезал.

– Знал бы, что ворованные, не ел бы.

Вениамин сжал кулаки, шагнул к Гришке.

– Открывай, инвалид, или я тебе второй глаз…

Григорий не шелохнулся. Вениамин ухватил его за ворот гимнастерки.

– А ну, отойди, я сам открою.

Вострецов отработанным движением выкрутил Вениамину руку за спину, с силой толкнул его на грузчиков, выхватил из кобуры револьвер. Один из грузчиков дернулся назад, к складу.

Гришка крикнул:

– Стоять! Руки вверх! Вы задержаны!

Вениамин снова сделал шаг в сторону Гришки.

– Убери пистолет, по-хорошему прошу!

– Не уберу.

Вениамин сделал еще шаг.

– Стрелять в родственника будешь? Сестру вдовой, а племянницу сиротой оставишь?

– Стой на месте. Ты мне не родственник, а вор и враг народа, и я, не задумываясь, пущу тебе пулю в лоб. А стреляю я хорошо. Немцы это знают. Я их в степях Калмыкии с десяток уложил и тебя уложу. Ты же, подлец, специально меня уговорил в охрану пойти, чтобы с моей помощью свои темные делишки прокручивать. Сказано, руки вверх!

Ошалевшие грузчики бросили на землю ношу, подняли руки, в один голос стали уговаривать Вениамина:

– Оставь его, Вениамин Родионович! Стрельнет ведь, фронтовик контуженый! Разве не видишь, психованный он.

Слова грузчиков, пистолет, спокойный голос и холодный взгляд Гришки остановили Вениамина, он неохотно отступил и поднял руки вверх. Словно из-под земли рядом с ним появился Федор Поперечный.

– Так, что здесь происходит?! А-а, расхитители государственного имущества! Молодец, Вострецов! Молодец, Гриша! Благодарю за бдительность!

Вениамин покосился на Поперечного.

– Ты бы лучше заткнулся. Никак выскользнуть хочешь, курва? Не получится, дядя, мы обо всех наших махинациях совместных, если до милиции дойдет, доложим. Так что вместе с нами отвечать придется!

Поперечный дернулся, будто от удара током, заискивающе посмотрел на Вострецова.

– Какая милиция? Ты что, Гриша? Свои же ведь…

Гришка оборвал:

– Ты, сволочь, мне не свой, если с этими мерзавцами заодно. Бросай пистолет на землю! Не хотите по-хорошему, тогда пусть с вами милиция разбирается.

Поперечный дрожащей рукой открыл кобуру, вытащил револьвер, бросил на землю. Вениамин снова шагнул к Вострецову, примирительно сказал:

– Не надо милиции. Мы все вернем на место. Только ты об этом не рассказывай никому.

– Не расскажу, если воровать перестанете.

Вениамин перекрестился.

– Вот те крест. Слово даю. Больше никогда.

Ему вторили грузчики и Поперечный. Гришка брезгливо посмотрел на начальника смены.

– А тебе лучше завтра же уволиться. Иначе…

Поперечный закивал головой.

– Конечно, Гриша, конечно. Завтра же. Ты только не сообщай…

* * *

На следующий день Федор Поперечный подал заявление об уходе, следом за ним то же сделал и Гришка. Начальник охраны хватался за голову, сетовал: «Что ж вы в один-то день уходите?! Где же мне теперь вам замену искать?!» Долго уговаривал Вострецова остаться, но тот на уговоры не поддался, сослался на раны и слабое здоровье.

В комнатку в бараке он пришел только к полудню, не раздеваясь, лег на кровать и сразу уснул. Предыдущая ночь выдалась тревожной, повторился массированный налет немецкой авиации. От начальника охраны Гришка узнал о том, что немцы разбомбили склады, барачный поселок, частично разрушили дом на проспекте Шмидта, в городе много убитых и раненых. Сон был глубоким, снилась война, Астрахань, Маша. Ближе к вечеру его разбудила Галина. Со слезами бросилась к нему на грудь, стала упрашивать его не губить Вениамина.

– Гриша, он же меня с Лизонькой и маму обеспечивал. Когда мама болела, он продукты на лекарства для нее менял. Не знаю, что бы с нами было, если бы не он. А сейчас, если его не будет, как я одна с Лизонькой на руках. Не смогу я без него, Гриша.

Вострецов обнял сестру, успокоил:

– Живите спокойно. Никто ничего не узнает. Уволился я сегодня.

Галина утерла слезы, поцеловала брата в щеку.

– Спасибо тебе. А как же ты? Из комнаты тебя теперь выселят. Возвращайся к нам, Веня не против.

Гришка с укором посмотрел на сестру.

– Это что же получается, теперь у Вениамина твоего разрешение нужно спрашивать, могу я жить в квартире своих родителей или нет?

– Гришенька, ну зачем ты так? Зачем обижаться. Мы ведь…

– Не обижаюсь я, но с Вениамином твоим жить под одной крышей не собираюсь. А обо мне не беспокойся. Завтра на завод пойду устраиваться, там пропасть не дадут…

* * *

Утром, как и задумывал, Вострецов направился на завод. Шел неторопливо, размышлял о своей жизни. Солнце щедро поливало землю теплыми лучами, от дуновения легкого ветерка шелестела зеленая листва, радостно чирикали воробьи, только в этот погожий день Григорию было нерадостно. Жизнь то и дело подбрасывала ему огорчения и разочарования, а так хотелось хотя бы немножко счастья и теплоты, чтобы залечить израненную войной и невзгодами душу. Его взгляд остановился на паре, которая шла ему навстречу. Они шагали, взявшись за руки, молодой командир Красной армии и стройная белокурая девушка. Гришка заметил, с каким обожанием и нежностью она смотрит на своего любимого человека. Он вдруг по-хорошему позавидовал этому парню. Они подходили ближе, Гришка разглядел знаки на его петлицах. Парень был в звании старшего лейтенанта и служил в артиллерии. На груди награды, с правой стороны две нашивки за ранение, желтая – за тяжелое, красная – за легкое, такие же, как и у Григория на гимнастерке. Вострецов поднял глаза, их взгляды встретились. Он отдал честь. Старший лейтенант смущенно кивнул в ответ. Только теперь Гришка заметил, что правый рукав его гимнастерки заправлен под ремень. Безрукий артиллерист и девушка прошли мимо, но они еще долго стояли у него перед глазами. Он не мог забыть нежного взгляда девушки, обращенного к лейтенанту-инвалиду. Вспомнился Борис, которого подлая война вот так же, как и лейтенанта, лишила правой руки. Вспомнилась Маша. Неожиданная мысль обожгла его.

«Как я мог решить все за нас обоих?! Почему я подумал, что Маша не будет счастлива со мной?! Почему не дал ей возможности выбрать свою судьбу?! Может быть, она до сих пор ждет меня, как эта девушка ждала своего старшего лейтенанта, как многие тысячи девушек и жен ждут своих возлюбленных и молят судьбу об одном – лишь бы был жив».

Гришка повернул в обратную сторону, теперь его путь лежал не на завод, а гораздо дальше – в далекую Астрахань. Он понял, что не сможет жить спокойно, если не увидит Машу и не поговорит с ней.

* * *

Как и год назад, Астрахань встретила Вострецова радостным августовским утром, южным солнцем, щебетом птиц, обилием зелени. Война отодвинулась от города, точнее, ее отодвинули бойцы и командиры Красной армии, но она продолжалась. Страна замерла в ожидании, второй месяц длилось судьбоносное сражение в районе Курской дуги. К Маше сразу не пошел, прежде, чтобы настроиться на встречу, навестил Антонину Ивановну в ее доме. Она накормила с дороги, напоила чаем, выслушала. Гришка рассказал все, что накопилось на душе. Антонина Ивановна посетовала:

– Эх, что же ты, родненький, раньше, в госпитале, мне о Маше своей не рассказал. Я бы нашла ее, поговорила с ней. Может, у вас все давно сладилось. Домой, в Ярославль, с невестой бы поехал.

– Тогда она из-за жалости могла быть со мной, а я хочу, чтобы по любви было.

– В любви, Гриша, не все просто…

Антонина Ивановна много говорила о любви, о жизни, о вере, давала ему советы, подбадривала. И с решением Гришки согласилась, одобрила, на прощание перекрестила, тихо сказала:

– Иди, сынок, не волнуйся. Бог даст, все у тебя сладится.

Наверное, таких вот слов и материнской заботы очень не хватало ему в последнее время. Слова добродушной санитарки прибавили уверенности, Гришка быстро дошел до знакомой улицы. Снова нахлынули воспоминания. На миг ему показалось, что он в строю своей роты с песней шагает по солнечной улице. Видение испарилось так же неожиданно, как и возникло. Грустные мысли вернули в настоящее: «Сколько теперь осталось от той роты? Погибли в первых боях Филимонов и Никитин. Убит при защите совхоза «Ревдольган» Василий Передерин, без вести пропал Николай Селиванов. Сколько ребят погибло под Хулхутой, Яшкулем, Улан-Эрге? Сколько погибнет еще? Многим ли из них суждено дожить до конца войны?»

За раздумьями не заметил, как оказался перед Машиным домом. Вошел через арочные ворота в знакомый двор, куда прошлой осенью провожал Машу. Дальше, как во сне: подъезд, скрипучая лестница, второй этаж, деревянная крашеная дверь. Сердце забилось, словно перед боем. Выдохнул. Постучал раз, другой. За дверью тишина. Сунулся к соседям, но тех тоже не оказалось дома.

«Уехали? Вышла замуж? Сменили квартиру? А может, ушла на фронт?» Вострецов вспомнил, как в госпитале, во время налета немецких самолетов на Астрахань, Маша сказала:

– Я бы тоже на фронт пошла, немцам мстить!

Десятки предположений возникли у Гришки в голове. Ответы он решил искать у Бориса, брата Маши. С этими мыслями и вышел во двор. У столба с «тарелкой» собралось полтора десятка человек, передавали сообщение Совинформбюро. Вострецов направился к ним послушать последнюю сводку. Мощный и пронзительный голос диктора Юрия Левитана из репродуктора вещал:

– Пятого августа наши войска после ожесточенных уличных боев овладели городом и железнодорожным узлом – Орел. Северо-западнее, южнее и юго-западнее Орла наши войска за день боев заняли свыше тридцати населенных пунктов. Того же пятого августа наши наступающие войска после упорных боев овладели городом Белгород…

Радостные крики сотрясли жаркий летний воздух. Вверх полетели фуражки. Некоторые из горожан обнимались. Мальчишки звонко кричали: «Ура!» Низкорослый старик с клиновидной бородкой утер слезу радости, потряс сухоньким кулачком.

– Так им, гадам, мать иху! Так им!

А Левитан продолжал:

– В Донбассе, в районе юго-западнее Ворошиловграда продолжались бои местного значения. На Ленинградском фронте, в районе севернее и восточнее Мги, – усиленные поиски разведчиков.

Вострецов тяжело вздохнул. На душе у него было и радостно и горько. Радостно за победу, за освобожденные города, но горько за то, что стояло за этими скупыми словами. Он знал, что в сводках не скажут, скольких жизней и искалеченных судеб стоят эти победы, не упомянут имен его погибших товарищей, не расскажут о том, что ему пришлось пережить за этот судьбоносный год. Он повернулся, чтобы продолжить путь, когда перед ним возникла девушка с младенцем на руках. Знакомый голос пронзил, словно пуля:

– Гриша?!