Господин Сима Неделькович знал с точностью, что писарь может рассчитывать на приданое в шесть тысяч динаров, секретарь — в двенадцать, начальник отделения — в двадцать, а заместитель министра — на все пятьдесят тысяч. (Эта последняя сумма привлекала его и сама по себе, и тем положением, которое ее обеспечивало.) Однако сперва ему было невдомек, что при шести тысячах динаров получают только жену; при двенадцати тысячах динаров получают жену и свояченицу, которая «без сестры жить не может», а зять «настолько добр», что выводит свояченицу в общество; при двадцати тысячах получают жену и тоже свояченицу, которая «без сестры жить не может», а зять «настолько добр», что не только выводит ее в общество, но и заботится о ее воспитании; если же приданое больше двадцати тысяч, то, кроме жены и свояченицы, вместе с ним получают еще и тещу, которая «жить не может без детей» и к которой зять «так внимателен и добр», что «буквально на руках ее носит».
Итак, он женился на приданом, а при нем получил, кроме жены, еще и свояченицу, которую надо было не только выводить в общество, но и заботиться о ее воспитании, а это значило в первую очередь, что надо купить пианино и найти учителя музыки, подписаться на журнал мод и абонироваться в театре на ложу № 8 или 9, лишь бы «посередине».
Господин Сима Неделькович выполнил все эти условия. Он купил пианино, абонировался на ложу № 9 и подписался на журнал мод, нашел, наконец, учителя музыки, который имел не только музыкальное образование, но и музыкальную внешность. Его ноги были похожи на четвертые доли ноты; крупная голова, несколько приплюснутая, напоминала полную ноту, а корпус из-за странных поз, которые принимал учитель, имел сходство со скрипичным ключом. К тому же он был лохмат, и со стороны казалось, прости меня господи, будто у него из головы торчат шестнадцатые доли ноты. Но, кроме всех прочих качеств (не говоря уже о том, что у него была репутация прекрасного учителя музыки), он был еще и влюбчив, как кошка.
После третьего же урока он влюблялся в свою ученицу, и эта любовь кончалась либо тем, что его выгоняли, либо тем, что ученица ничему не выучивалась.
В качестве средства борьбы с этим обыкновением учителя родители придумали дежурства. Один урок дежурила мама, другой — папа, и во время этих дежурств учителю, скромному, как девица, и в голову не приходило объясняться в любви.
Господин Сима Неделькович, женившись, получив приданое и взяв на себя заботу о воспитании свояченицы, принужден был дежурить тоже.
К своему дежурству он относился добросовестно и даже следил за тем, как учитель работает с педалью, это представлялось ему самым подозрительным. Однажды в очередное свое дежурство он сидел на диване, поодаль от пианино, чтобы было удобнее наблюдать за педалью, а свояченица с учителем сидели за пианино и с пламенным вдохновением разыгрывали гаммы.
Господин Сима Неделькович делал вид, что читает газету, а на самом деле поверх газеты наблюдал то за лицом учителя, то за его ногой, нажимавшей на педаль. Но вдруг его уши уловили какую-то странную ноту, которая не могла иметь никакого отношения к разыгрывавшейся гамме, да и вообще на такую ноту пианино было не способно. Прислушавшись, он отчетливо различил звук, похожий на тот, что издают кошки в феврале месяце. Доносился он из-под двери, выходившей во двор. На какой-то миг он забыл о своей добросовестности и, рискуя тем, что учитель музыки объяснится в любви его свояченице, вышел посмотреть, что там.
Господин Сима вернулся нескоро, и учитель музыки, сообразив, что он остался наедине с ученицей, сбился, а шестнадцатые доли, заменявшие ему волосы, взлохматились еще больше. Он покрылся потом, бурно пробежал пальцами по клавишам и начал фистулой объясняться в любви.
— Господин учитель! — сказала свояченица смущенно. На ее месте смутилась бы любая свояченица, которой стали бы объясняться в любви вот так, внезапно.
Учитель музыки продолжал стучать по клавишам и говорить о любви. Он привык объясняться в любви под музыку, чтобы родители в другой комнате думали, что урок идет своим ходом.
— Господин учитель! — повторила свояченица смущенно. Когда девушке объясняются в любви, ей и положено хотя бы два раза приходить в смущение.
Учитель уже добрался до высоких нот как в объяснении, так и на клавиатуре, когда неожиданно открылась дверь, и на пороге показался господин Сима Неделькович белый как мел.
Учитель музыки соскочил с винтового табурета, будто его пружиной подбросило, и стал перед господином Симой, тоже белый как мел. Оба смущенные, оба белые как мел, они долго стояли и смотрели друг на друга. Наконец господин Сима разлепил свои побелевшие губы и сказал:
— Будьте любезны, сударь, пройти в мою комнату.
Учитель понял, что в этом доме он отыгрался, и, как ручной голубь, последовал за господином Недельковичем. Когда они оказались в вышеупомянутой комнате, господин Сима тщательно запер дверь, а учителя музыки пронизала тоска, и был он в тот миг сам похож на клавиатуру, на которой через мгновенье господин Сима вроде бы готовился исполнить самую фантастическую из мелодий.
Господин Сима приступил к делу, но странным голосом, примерно такой же фистулой, какой учитель музыки только что объяснялся в любви.
— Сударь, у меня к вам будет весьма доверительный разговор…
— Знаю, — ответил учитель с тремоло в голосе, — но… я это сделал… из уважения… Я попросил бы вас не понимать меня превратно.
Господин Сима, по-прежнему белый как мел, продолжал:
— Вы можете оказать мне большую услугу. Скажите мне откровенно, у вас хороший почерк?
Учитель музыки не понял вопроса, и господину Симе пришлось его повторить.
— Вообще-то хороший, совершенно мужской почерк, — ответил бедняга учитель, — но сейчас у меня дрожат руки, и почерк будет женский, совершенно женский.
— Вот и прекрасно! — воскликнул господин Сима. — Садитесь здесь, вот тут, и напишите, пожалуйста, то, что я вам продиктую.
Учитель только теперь уразумел, чего хочет господин Сима. Он желает получить от него письменное признание, а потом избить.
Учитель попытался вывернуться.
— В таком состоянии, сударь, я не смогу написать… Вы понимаете… такое состояние…
— Напишите, пожалуйста, то, что я вам продиктую, — настаивал господин Сима, и бедняга учитель взял перо.
— Возьмите другое перо, это царапает.
— Какая разница, — ответил учитель и макнул перо в чернильницу.
— Пишите: «Я бедная женщина и по своей бедности не могу прокормить ребенка, а потому оставляю его здесь, в надежде, что добрые люди подберут и воспитают его».
— И это все? — спросил удивленный учитель.
— Да, это все! — ответил господин Сима. — Дайте посмотреть, как вы написали.
У учителя камень свалился с сердца, он тотчас порозовел, глаза весело заблестели.
— Откровенно говоря, это не все. Я бы хотел попросить вас еще об одном одолжении, но, разумеется, если вы мне дадите честное слово молчать.
Едва господин Сима произнес последнюю фразу, как из книжного шкафа донесся писк. Учитель смутился, а господин Сима осторожно открыл шкаф, где на книгах беззаботно нежился Неделько.
— Фу! — произнес учитель, заметив, что Неделько не отнесся с должным почтением к книгам, на которые его положили.
Господин Сима выругался, обнаружив, что книги испорчены, но когда оказалось, что испорчен лишь первый том собрания сочинений Стевана Й. Ефтича, с портретом автора, утешился. Он достал Неделько из шкафа и открыл учителю музыки свою тайну.
— Это, сударь, мой ребенок!
— Ваш?
— Да… понимаете, юношеские похождения.
— Юношеские? Но ведь этому младенцу нет и двух месяцев?
— Да, два месяца и девять до рождения, всего одиннадцать месяцев… Одиннадцать месяцев назад я, видите ли, был моложе… то есть, не женат. Другими словами: это мой ребенок. Вы, наверно, и сами видите, что он похож на меня.
Учитель пригляделся и нашел, что ребенок необычайно похож на господина Недельковича.
— Когда я решил жениться, мне пришлось оставить ту, которая родила этого ребенка.
— Разумеется, — сказал учитель, который теперь отдыхал душою.
— Но она хочет мне отомстить, разрушить мою семейную жизнь. И вот что она сделала. Давеча, когда я ушел с урока, я увидел перед дверьми ребенка и письмо, адресованное моей жене. Несчастная знала, что в это время я не бываю дома, и подстроила так, чтобы ребенка нашла моя жена. Однако, к счастью, сегодня была как раз моя очередь дежурить, и я остался дома…
— К счастью! — согласился учитель.
— Послушайте, что она пишет моей жене: «Уважаемая сударыня, ваш муж погубил мою жизнь и зашел так далеко, что даже имеет от меня ребенка…»
— Для этого не обязательно заходить слишком далеко! — уже весело заметил учитель.
— Пожалуйста, послушайте только: «Я писала ему и умоляла прислать мне денег на содержание ребенка, но он и слышать не хочет. Это последний негодяй».
— Невероятно! — сказал удивленный учитель.
— Да, сударь, так она и написала. Смотрите сами, но, впрочем, слушайте дальше: «Это последний негодяй, а не отец, раз он не хочет позаботиться о своем ребенке. Я бедная девушка…»
— Какая же она девушка, раз у нее ребенок? — вставил учитель, теперь уже немного злорадно.
— Нет, тут она права, замужем она не была, — возразил господин начальник и продолжал читать: — «Я бедная девушка, и мне не на что содержать его детей; потому я и посылаю его вам, сударыня, воспитывайте его, так как у вас все равно не будет детей…»
— Это оскорбление! — уже совсем злорадно сказал учитель.
— Я прощаю ей это оскорбление, — тихо молвил господин начальник, — она писала в раздражении. Но к вам у меня есть просьба, — продолжал господин Сима уже другим тоном. — Я доверил вам самую свою большую тайну и надеюсь на вашу скромность.
— Пожалуйста, если у вас в шкафу есть еще дети, можете спокойно сообщить мне об этом, — тотчас ответил учитель музыки, думая о свояченице, которой он отныне мог спокойно объясняться в любви в часы дежурства господина Симы.
— Но этим я не исчерпал своего доверия к вам. Вы должны оказать мне еще одну услугу.
— Охотно, очень охотно! — горячо отозвался учитель музыки.
— Записку, которую вы написали, мы сунем в пеленки, а это письмо порвем!
— Прекрасно!
— Затем вы возьмете ребенка и вынесете его отсюда.
— Я?
— Пожалуйста, выслушайте меня до конца. Вынесете и положите, например, перед дверями моего дома.
— Не дальше?
— Боже сохрани, перед дверями, с улицы. Можете это сделать?
— А как я пронесу ребенка? Как спрячу? Пиджачок на мне тесный…
— Возьмите мой старый сюртук, вам он будет широковат, но тем лучше, спрячете под ним ребенка, когда будете проходить через двор. Это чтобы слуги не увидели. А как только выйдете на улицу, тут же положите. Видите ли, я не хочу бросать ребенка, я позабочусь о нем, но было бы удобнее, если бы его нашли таким образом. И лучше было бы, чтобы его нашел не я, а кто-нибудь другой. Лучше кто-нибудь другой!
Так все и устроили. Учитель музыки, ставший доверенным лицом господина начальника, надел его сюртук, под которым уместился бы не один ребенок, взял Неделько осторожно, чтобы не испачкаться, и спустился вниз, а господин начальник облегченно вздохнул.