В этой главе по замыслу автора, а также по договоренности с господином Недельковичем, изложенной в предыдущей главе, учителю музыки надо было только оставить Неделько перед дверью и идти своей дорогой. И если бы он это сделал, то место двадцать седьмой главы заняла бы двадцать восьмая, а этой главы вовсе не существовало бы, тем более что ее вообще не было в плане романа.

Но писатель предполагает, а случай располагает. И если бы это был обыкновенный случай, автор мог бы его как-нибудь избежать, чтобы хоть на немного сократить мучения и беды общинного дитяти, так как бедняга уже и так побывал во многих руках.

А случай был вот какой. Собравшись с духом, учитель музыки вышел из калитки и, в согласии с планом, который он сам придумал, проходя по двору, должен был посмотреть сперва направо — нет ли кого на улице; потом с той же целью — налево. И если бы все шло по плану, он просто положил бы Неделько, а сам дунул бы направо или налево, поскольку это не меняло положения вещей. Однако получилось все не так, потому что, посмотрев налево, он увидел в десяти шагах от себя госпожу Софию Янкович, тетушку Анны Субботич, с которой (с племянницей то есть) он занимался три месяца и за это время два с половиной раза объяснился ей в любви, а она при этом краснела, путала гамму и вообще смущалась так, что боялась поднять глаза. Смущение ее он не мог принять за определенный ответ и поэтому собрался повторить свое объяснение в третий раз. Как только они остались одни, он пробежал пальцами по клавишам и сказал:

— Сударыня, мои чувства уже известны вам и…

В тот самый миг, когда он был как раз на середине своего объяснения, в комнату вошла тетушка Анны, госпожа София Янкович, которая после смерти мужа считалась вдовой, что не мешало ей искать утех. Среди прочих утех была и музыка, которую она охотно слушала, что привило ей особый вкус к музыкантам. Вот этот самый вкус чувствовала она и к нашему учителю музыки, из-за чего в душе ее родилась ревность к племяннице. Если учесть, что племянницы всегда ценятся больше теток, что девушка всегда привлекательнее вдовы и, наконец, что молодые всегда предпочтительнее старых, то госпожу Софию нельзя упрекнуть в том, что ее ревность не имела оснований, как нельзя упрекнуть и за обыкновение стоять во время урока под дверью и подслушивать. Из-за этого своего обыкновения она и услышала вышеизложенное объяснение в любви и прервала его на середине. Тетушка, естественно, сразу же помчалась к своей сестре, матери племянницы, и заявила, что терпеть такое нельзя.

Этого и в самом деле не потерпели. Учителю музыки отказали, что развило у госпожи Софии еще больший вкус к музыке.

Госпожа София воскликнула первая:

— Вы, вы? Какая неожиданность!

И она грациозно протянула руку.

Учитель музыки, с чужим сюртуком на плечах и Неделько под сюртуком, нисколько, разумеется, не был обрадован этой встречей и не мог грациозно ответить тем же. В ту минуту он почувствовал, как что-то сильно забилось с левой стороны, но не понял, его ли это сердце или Неделькино. В полной растерянности, учитель был не в состоянии произнести ни слова, а не то чтобы поздороваться с госпожой Софией, и размышлял лишь, под каким предлогом бежать от нее. Но, прежде чем он успел придумать предлог, госпожа София сказала:

— Я так рада, что мы встретились! Подумать только, я не видела вас уже два месяца, а мне надо сказать вам очень многое!

— Мне? — произнес учитель музыки.

— Да, многое, причем важное и по секрету, — кокетливо добавила она.

— Это мне льстит, но именно сейчас…

— Что именно сейчас? — перебила она его.

— У меня очень важное… совершенно неотложное дело!

— У вас? Да что вы, какая ерунда! Что же это за дело?

— Личное… — вывертывался учитель. — То есть не столько личное, сколько государственное дело… то есть, это как посмотреть…

— Нет! Оставьте это дело…

— Невозможно! — процедил сквозь зубы учитель.

— Но, — сказала госпожа София и, кокетливо улыбнувшись, склонилась к нему, — ради любви ко мне…

— Любви к вам? Ладно, что же вам угодно?

— Не стойте же здесь, пойдемте и Ломиной улицей выйдем к парку у министерства финансов. Вы проводите меня, там такая приятная прохлада, людей нет, и мы сможем спокойно поговорить.

Учитель музыки тяжко вздохнул, отер капли пота со лба и пошел, бросив взгляд на окна дома господина Симы Недельковича, который делал отчаянные гримасы.

По дороге его развлекали весьма любезным разговором, из которого бедный учитель улавливал лишь отдельные слова, потому что у него отекла рука. Она совсем одеревенела, и, чувствуя, что Неделько постепенно сползает вниз, учитель обмер от страха.

Представьте себе, каково было ему, когда госпожа София сказала между прочим:

— Этот сюртук плохо сидит на вас.

— Знаю.

— Вы что-то несете?

— Да.

— Почему бы вам не взять носильщика?

— Носильщика?… Нет, невозможно… этого я не могу доверить никому.

— А что это?

— О чем вы говорите? — сказал испуганно учитель, и на лбу у него выступил холодный пот.

— О том, что вы несете под сюртуком.

— То, что я несу… это… как вам сказать… это музыкальный инструмент.

— Инструмент?

— Да! — решительно сказал учитель, выдумка показалась ему удачной.

— Вы купили его сейчас?

— Да, сейчас.

— И, наверно, идете репетировать?

— Да, иду репетировать… но видите, какая жара? — тотчас добавил учитель, стараясь переменить тему разговора.

Тем временем они пришли в парк и сели на скамью. Учитель мог теперь отдохнуть и размять отекшую руку. И вдруг Неделько, до сих пор на удивление молчаливый, заблеял под сюртуком. Госпожа София вздрогнула, а у несчастного учителя забегали глаза, и он смутился, как мальчишка, которого поймали за нехорошим делом.

— Так это гармоника?

— Да, гармоника, — ответил учитель, потрясенный до глубины души. Предчувствуя, что Неделько на этом не остановится, он решил тотчас бежать, как вор от жандарма, как должник от кредитора. Это было дерзкое, отважное решение, но он еще не знал, как его осуществить.

И вот, точно на середине очень длинной фразы, которой госпожа София начала свое объяснение в любви, он собрался с силами, напряг всю свою волю и, соскочив со скамейки, побежал без оглядки к выходу из парка, к Вознесенской церкви, мимо Высших женских курсов и там только сбавил шаг. Однако, пока он бежал, за ним увязался какой-то господин, кричавший:

— Остановитесь! Остановитесь!

Бедняга учитель, подумавший было, что имеет дело с ревнивым вдовцом пенсионером, каких всегда много сидит в парке у министерства финансов, припустил снова. Но потом он узнал в быстро приближавшемся преследователе портного Йоцу, человека, который весьма скверно кроил костюмы, но имел исключительно красиво скроенную свояченицу (они с учителем объяснились друг другу в любви, и он обещал на ней жениться). Учитель остановился и подождал своего будущего свояка.

— Постойте, вы потеряли записку!

— Записку? — испуганно переспросил учитель музыки.

— Да, — сказал портной. — Вот эту.

— Дайте ее мне, дорогой господин Йоца.

— Что? Дать ее вам? Разумеется, я дам, но прежде я попросил бы вас объясниться, господин будущий зять!

Слова «господин будущий зять» портной произнес решительно, будто отхватил их ножницами. Впрочем, у портного было полное право проявлять решительность. Учитель музыки обещал жениться на его свояченице еще семь месяцев назад; в связи с этим он проводил с ней время весьма приятно и весьма часто приходил к портному ужинать. Портной, разумеется, уже несколько раз требовал от учителя ответить, когда же будет свадьба, но тот увертывался от ответа. Портной решил воспользоваться случаем — подобранная им записка была той самой, которую сунули в пеленки и которая гласила: «Я бедная женщина и по своей бедности не могу прокормить этого ребенка, а потому оставляю его здесь, в надежде, что добрые люди подберут и воспитают его».

Представьте себе, каково было учителю, когда он увидел в руке портного злополучную записку, начертанную его собственной рукой.

— Итак, что это такое? — спросил портной таким тоном, словно говорил с должником, не заплатившим за зимнее пальто, сшитое в позапрошлую зиму.

— Записочка, — постарался ответить спокойно учитель музыки.

— Написанная вами?

— Нет.

— Как же нет, когда вы тем же почерком пишете любовные письма моей свояченице?

— Ну и ладно, — сказал учитель музыки, не ведая, что говорит.

— А чей это ребенок упоминается в записке и что это за бедная женщина?

— Не знаю.

— Зато знаю я! — воскликнул портной. — Теперь мне ясно, почему вы уклоняетесь от женитьбы на моей свояченице. Забирайте свою записку, и прошу вас никогда больше не переступать порога моего дома. Считайте, что все кончено!

С этими словами портной протянул записку и удалился широкими шагами, словно генерал, объявивший благодарность своим войскам.

Напрасно учитель музыки чистым лирическим тенором дважды прокричал ему вслед: «Господин Йоца, господин Йоца!» Портной даже не оглянулся, продолжая вышагивать гордо и победоносно.

Учитель музыки вздохнул и прижал локтем Неделько, который своими интригами за какие-нибудь полчаса разбил уже вторую любовь. По Балканской улице он вернулся к дому господина Симы Недельковича и, не обращая внимания на идущих по улице кухарок, положил ребенка перед воротами, а сам удалился, не оглядываясь.

Так с трудом осуществился замысел, которым автор романа и господин Сима Неделькович поделились с учителем музыки.