Та же комната.
Явление первое
Родственники, без Агатона и Сарки.
Общая растерянность и подавленность. Все сидят порознь, каждый сам по себе, спиной друг к другу. Прока с выражением отчаяния на лице нервно шагает, заложив руки за спину; Гина повязала лоб платком и вздыхает; Симка положила голову на руки; Вида повернулась ко всем спиной и разговаривает сама с собой, словно поучая кого-то. Мича уселся в кресле, обхватил руками колени и тупо глядит в потолок; Трифун сел верхом на стул и положил голову на спинку стула. Танасие, также с выражением отчаяния на лице, что-то пишет и зачеркивает на куске бумаги.
Прока (после некоторой паузы). Братцы, братцы мои, кто бы мог ожидать что-нибудь подобное!
Симка. Так обойти всю родню!
Танасие. Обойти? Нет, не обойти, а подло обмануть. Это просто подвох со стороны покойного.
Вида. Еще когда мы стояли перед дверью опекунского судьи, у меня левый глаз задергался, а это всегда предвещает недоброе. Когда же судья стал ломать печати на завещании, меня что-то так и кольнуло: «Ию, – сказала я себе, – это не к добру».
Гина. Уж лучше помолчи!
Mича. Все вы так, а там у судьи, молчали!
Трифун. Что же нам оставалось делать?
Mича. Вы могли протестовать, как протестовал я.
Танасие. Что ты?
Мича. Я сказал открыто: «Не признаю завещания».
Танасие. Ну, и что же?
Мича. И еще добавил: «Мы протестуем и начнем дело об отмене завещания».
Танасие. Правильно, потому что какая мы родня, если не сможем отменить завещание!
Прока. Не чужому же человеку отменять его!
Мича. И я полагаю, что не следует медлить. Мы сегодня же должны подать жалобу и начать судебное дело.
Прока. Подождем, пока придет Агатон. Он остался в суде переписать завещание.
Танасие. Зачем его переписывать? Каждый из нас знает, что получил.
Прока. Это не для нас, а для адвоката. Агатон из суда пойдет к доктору Стояновичу. Это самый знаменитый адвокат по таким делам, и Агатон хочет поручить ему наше дело, но он не может разговаривать с адвокатом, не списав завещания.
Танасие. Да, да, я слыхал о Стояновиче.
Прока. Это самый знаменитый адвокат по отмене завещаний. Прекрасный юрист. Он объявит покойного сумасшедшим, или придумает какую-нибудь фальшивку, или попросту украдет завещание. Прекрасный юрист, уверяю тебя!
Танасие. Лучше всего было бы объявить покойного Мату сумасшедшим. В самом деле, надо совершенно лишиться рассудка, чтобы оставить мне пять тысяч динаров. Подумать только, пять тысяч!
Вида. Как будто мы нищие!
Танасие. Пять тысяч динаров! Эка невидаль, пять тысяч динаров! Знал бы он, что, когда я передавал ключи в коммерческий суд, мои долги составляли четыреста шестьдесят тысяч. Вот суммы, с которыми я имел дело, а не пять тысяч динаров!
Трифун. Можно подумать, что завещание диктовал Агатон!
Симка. Не греши, кум Трифун! Если бы он диктовал завещание, то надиктовал бы себе что-нибудь побольше, чем пять тысяч динаров.
Танасие. Хватит Агатону и этого.
Симка. Э, почему ему хватит, а тебе нет?
Танасие. Одно дело – Агатон, а другое – я.
Симка. Ишь какой!
Танасие. Для меня это наследство было единственной надеждой. Это карта, от которой зависела вся моя судьба.
Трифун. Никогда не следует ставить все на одну карту.
Танасие. Я надеялся, что выпутаюсь из банкротства, и просил своих кредиторов подождать, пока умрет Мата. А он… пять тысяч динаров!..
Прока. Все же это кругленькая сумма!
Танасие. Какая там кругленькая сумма; пять тысяч – круглая сумма!
Прока. Круглая! А мне, подумай, всего три тысячи, три тысячи! Это ужасно!
Гина. Это только на то, чтобы поставить ему свечу!
Мича. Что же тогда мне сказать? Две тысячи динаров! Этого не хватит, чтобы дать на чай судебным служителям. Я рассматриваю это просто как оскорбление.
Симка. И кому все оставил?! Кому?… Этой… не знаю даже, как выразиться…
Гина. Выразись, сестра, выразись!
Симка. Завещал этой внебрачной девице…
Трифун. Он оставил также на церковь и на просвещение!
Симка. Оставил кое-что, так только, для приличия, чтобы скрыть свой позор, а остальное ей: дом, виноградники, лавки, акции, наличные деньги, все, все ей.
Гина. Все ей!
Вида. Разве закон дозволяет, кум Прока, все завещать внебрачному ребенку?
Прока. Видишь, и тут покойный нас надул. Без разрешения родни завел себе внебрачную дочку!
Симка. Как только ему было не стыдно открыто сказать в завещании, что у него есть внебрачная дочь!
Гина. Теперь вы видите, как эта девчонка притворялась перед нами.
Танасие. Э, нет, тут нечего брать грех на душу, она ничего не знала. Разве вы не видели, она даже упала в обморок.
Гина. Подумаешь, и я упала бы в обморок, если бы получила такое наследство.
Mича. Я совершенно уверен, что она ничего не знала.
Вида. Боже мой, как ловко он все это скрывал!
Симка. Думаю, что мы можем опротестовать это завещание, так как она незаконная дочь, а мы законные родственники.
Вида. Так и должно быть, если существует бог и правда божья!
Танасие. Бог с ней, дочка она ему, как говорится, какая есть, такая есть; но зачем оставлять на церковь и на просвещение столько денег? Разве не было бы лучше, если бы я выпутался из банкротства? Церковь и просвещение ведь не банкроты.
Гина. Так-то оно так, кум Танасие, но я снова скажу: лучше на церковь и на просвещение, чем какой-то незаконной девице.
Mича. Если говорить серьезно, то у меня в голове никак не умещается, что эта девчонка, впрочем, очень хорошенькая, сделалась вдруг богатой наследницей, а я получил только две тысячи динаров.
Вида. Не говорила ли я вам, что девушка похожа на покойного Мату, а вы все накинулись на меня, словно я бог знает что сказала. А Гина даже расплакалась, что я оскорбляю покойного.
Гина. Похожа, конечно, похожа. Я заметила это сразу, но не хотела говорить об этом из уважения к покойному.
Прока. Вот тебе твое уважение! Оставил он тебе из уважения три тысячи динаров, словно нищей!
Гина. Пусть они останутся ему на панихиды; этой суммы как раз хватит, чтобы оплатить трех священников, а не одного, как это сделал его душеприказчик.
Симка. Как, неужели ты не хочешь брать эти три тысячи?
Гина. Возьму; не то что я не хочу взят, а не хочу благодарить его; не пойду больше на панихиды и царства небесного ему не пожелаю.
Вида. Я тоже!
Гина. В конце концов, я не очень-то и сержусь; ведь я ему не близкая родня, чтобы жалеть его.
Трифун. Как не родня?
Гина. Да так, родня ему первая жена Проки, а не я!
Симка. Почему же ты столько плакала?
Гина. Ради Проки.
Трифун. Ну, хорошо, Прока. А ствол, а ветви?
Прока. Видишь ли, это дерево рисовал один русский чертежник в податной конторе, а он правнук князя Беляева, так я взял его родословное дерево, стер князя Беляева и написал покойного Мату; а там, где повис я, висел внук князя Беляева.
Трифун. Так тебе и надо, коли ты висишь на чужой ветке!
Прока. Не помогло мне все это!
Трифун. Знаешь, как, вероятно, решил покойный? Хватит этому князю Проке Беляеву и трех тысяч! Столько тебе и выделил.
Явление второе
Те же и Сарка.
Сарка (одета в кричащее красное или пестрое платье, в шляпе, отделанной цветами или лентами). Добрый день, опечаленная родня! Добрый день! Как поживаете, что поделываете?
Симка, Вида, Гина. Ю-у, Сарка?!
Вида. Что с тобой?
Сарка. Как, что со мной? Пусть тетка носит траур, а не я. За две тысячи динаров я восемь дней носила траур – хватит с него!
Гина. Ей-богу, Сарка, ты верно говоришь! Не знаю, зачем и я оделась во все черное, неужели за ничтожные его три тысячи динаров? С ума я сошла, что ли? (Сбрасывает черный платок, который был у нее на шее, встает, достает цветок из вазы и прикалывает к волосам). Правильно говорит Сарка, пусть тетка о нем печалится!
Трифун. Эй, женщины, не слишком ли рано? А если сейчас придет Агатон и сообщит нам, что адвокат согласился опротестовать завещание?!
Сарка. Разве трудно добежать до дома и снова надеть траур?
Трифун. А ты, Гина, снимешь цветок и снова ударишься в слезы?
Гина. Конечно!
Сарка (женщинам). По правде сказать, сестры, для меня траур – чистый убыток. Все думают, что я в отчаянии, и глядят на меня с каким-то уважением. А зачем мне их уважение, очень нужно мне их уважение!
Вида. Ну да!
Сарка. Помню, когда я в первый раз овдовела, вертелся около меня какой-то учитель, а я в трауре. Он мне говорит: «Хотелось бы мне, госп-а Сарка, сказать вам кое-что, но не могу, потому что уважаю вашу печаль». А какого дьявола мне нужно, чтобы он уважал мою печаль, пусть лучше скажет, что ему надо. Подумаешь, воспитанный человек: уважает печаль!
Явление третье
Те же и Агатон.
Агатон входит с улицы.
Все (с любопытством окружают его, задают вопросы все сразу). Ну? Был там? Что он сказал?
Агатон. Сейчас, сейчас расскажу вам!
Все. Говори скорее!
Агатон. Так вот, все пропало!
Все (разочарованно). Что?!!
Агатон. То, что я вам говорю!
Прока. Мы проиграли?
Агатон. Проиграли!
Все (глубоко разочарованные). Ах!!!
Mича. Как проиграли? Почему проиграли?
Агатон. Мы не можем опротестовать завещание.
Прока. Не понимаю, почему не можем?
Агатон. Потому, что завещание совершено на законном основании, и потому, что существует законный наследник.
Сарка. Разве внебрачная дочка может быт законной?
Агатон. Адвокат говорит: «Благодарите бога, что он оставил вам хотя небольшие суммы, потому что имел право не оставить и их».
Мича. Хорошо, пусть так, но я не понимаю, почему бы нам не начать дело?
Агатон. Можно начать дело, кто говорит, что нельзя! Можем уплатить адвокату, можем оплатить судебные пошлины, но, запомни, если доктор Стоянович говорит, что нам ничего не поможет, значит, ничего не поможет.
Прока. Откровенно говоря, Агатон, у меня это не вмещается в голове. Как так, мы, его родня, – не можем опротестовать завещание! Этого я не могу понять!
Агатон. Адвокат говорит, что мы не являемся прямыми наследниками; если бы появился прямой наследник, он бы еще мог.
Танасие. Не понимаю, почему, например, я не являюсь прямым наследником!
Агатон. Не являешься, Танасие, вот и все. И никто из нас не является. Возьми хоть Сарку, прямая она или не прямая?
Сарка. Кто, я?
Агатон. Ты – не прямая.
Сарка. Прошу тебя, Агатон, перестань, наконец, говорить мне такие вещи. Я лучше знаю, прямая я или не прямая.
Агатон. Ты этого не понимаешь, это выражение юридическое!
Сарка. А если оно юридическое, то скажи его Симке и Гине с Видой, а не обращайся с ним ко мне.
Прока. Хорошо, Агатон. А прочитал адвокат копию завещания?
Агатон. Прочитал, слово в слово.
Прока. Неужели он не отыскал ни единого слова, за которое можно было бы ухватиться?
Агатон. Наоборот, сказал: «Уберите руки!»
Прока. Ух, ей-богу, покойный зарезал нас, прямо-таки зарезал!
Танасие. А меня зарезал и схоронил. Можете, если захотите, уже сейчас прийти на мою панихиду.
Вида. Что же ты, Агатон, рассказывал нам, будто покойный был добрый и благородный человек?
Агатон. Да, говорил так, когда, подобно вам, надеялся на него!
Трифун. Уважаемый! Знаю я хорошо его уважение!
Танасие. Это был, братья и сестры, самый обыкновенный ростовщик. Подумайте только, с меня брал проценты!
Агатон. С тобой он поступил еще по-божески. Если и брал с тебя, то не больше двадцати процентов, а с других он драл шкуру, с живых шкуру драл.
Танасие. Отнимал и рвал у бедняка.
Прока. Нет человека, который не пострадал бы от него.
Вида. Боже мой, у него не было сердца!
Гина. Ни сердца, ни души!
Трифун. Откровенно говоря, покойный был настоящий ворюга.
Агатон. Ворюга, конечно, ворюга, прости господи его душу! Мне известно, что он заставил несчастного Симу Йовановича дважды заплатить по одному векселю. Стонал тот и заклинал, – ведь это не шутка. – двадцать две тысячи динаров! Человек заплатил, но Мата не вернул старый вексель, вытащил его на свет и снова потребовал уплаты. Человек плачет, божится, рвет на себе волосы, бьется головой о стену, а покойный и слышать ничего не хочет, говорит: «Плати!»
Танасие. Знаю. Пришел я к нему, как к человеку и родственнику, говорю: «Нет у меня», а он, как разбойник, кричит? «Плати!»
Mича. А мне он не постеснялся отказать в деньгах. Понадобились мне однажды три-четыре тысячи динаров. И, подумайте, он мне сказал: «Не дам!».
Танасие. А мы еще вчера его хвалили изо всех сил.
Прока. Видишь ли, вчера было так, а сегодня иначе.
Танасие. Не вижу разницы: каков покойный был вчера, таков он и сейчас.
Прока. Я ведь не говорю; что он был иной, – вчера мы были другие!
Трифун. Хотел бы я знать, какие у нас были основания надеяться, если известно, что покойный настоящий негодяй. Ни на что не могли мы надеяться!
Танасие. Я, братец, утверждаю, что он нас ограбил.
Трифун. Если он вас ограбил, то ограбил при жизни, а меня он ограбил после смерти. Мертвый ограбил, из могилы! Завещал мне три тысячи динаров и не постеснялся в завещании написать: «Моему родственнику Трифуну Спасичу три тысячи динаров, каковую сумму он получил под расписку четырнадцатого февраля прошлого года». Попросил его как человека одолжить мне три тысячи динаров, а он эту сумму оставил мне в качестве наследства.
Вида. Но скажите мне, ради бога, как этому человеку не стыдно было открыто признаться, что у него есть внебрачная дочь; ведь это позор даже для покойника!
Сарка. О, в этом отношении у него не было чести, и, если говорить откровенно, то покойный, прости его господь, был в этом отношении настоящая свинья.
Си м к а. Ию, Сарка!
Сарка. Да, да! Я не хотела вам говорить, но когда я овдовела после первого мужа, он и ко мне приставал. Я говорю ему: «Как ты можешь, кум Мата, о подобном даже подумать, когда мы состоим в родстве»! И знаешь, что он ответил? Сказал: «Какая же мы родня, десятая вода на киселе». Подумайте, какой безобразник, он мне сказал, что я десятая вода!
Мича. Это настоящее оскорбление!
Прока. Такую прекрасную семью ограбил ради любви к какому-то внебрачному ребенку!
Гина. Этого мы ему никогда не простим!
Сарка. Хорошо, кум Агатон, но разве наши законы признают внебрачных детей? Я понимаю так, что внебрачные дети – это так, что-то мимоходом… так… как бы сказать… это когда у человека в кармане дырка и по дороге из нее выпадут деньги. Не то чтобы он хотел оставить деньги на дороге, но они выпали из дырявого кармана.
Агатон. В старое счастливое время внебрачные дети считались незаконными.
Сарка. А сейчас разве они законные?
Агатон. И сейчас они незаконные, но теперь иначе смотрят на это. Был у меня молодой писарь, только что окончивший школу, и случилось так, что под забором нашли подкидыша, мать подкинула его. Знаешь, что про этого внебрачного подкидыша сказал писарь: «Ну что ж, и это член общества!»
Гина. Ию, какого общества?
Агатон. Откуда мне знать?
Сарка. Может быт, какого-нибудь певческого общества?
Агатон. Не певческого; это так говорят: и он – член общества!
Сарка. Тогда и эта, Матина, тоже?
Агатон. И она – тоже!
Сарка (крестится). Господь с нами!
Вида. Как же теперь, должны ли мы эту девицу считать своей родственницей?
Симка. Ию-у, внебрачный ребенок – и вдруг родственница!
Прока. Это позор для всей нашей семьи!
Гина. Мы все должны ее презирать!
Вида. Что касается меня, то я отвернусь, если ее встречу.
Агатон. Что касается меня, то я плюну в нее, когда встречу; даю слово, что от имени всей нашей родни плюну.
Мича. А если все же зрело поразмыслить, она и не виновата.
Сарка. Как не виновата, если она внебрачная! Если бы она была честная, то родилась бы законным ребенком.
Гина. Именно!
Агатон. Мы, как родственники, должны хоть перед людьми взять под защиту свое достоинство и свою честь; я предлагаю вынести резолюцию, чтобы огородить себя от этой девчонки.
Сарка. Зачем нам огораживаться, она ведь внебрачная; пускай она огораживается.
Агатон. Ты не понимаешь, Сарка, не забором мы будем от нее огораживаться, мы отречемся от нее.
Сарка. Это другое дело!
Агатон. Заявим, что не считаем ее за родню, что мы отказываемся от нее и презираем ее.
Все. Так, так! Согласны!
Агатон. Кроме того, мы все должны дать честное слово, что каждый из нас при встрече отвернется от нее.
Все. Так, так! Согласны!
Агатон. И затем, я предлагаю: в знак протеста тотчас же выехать из этого дома.
Сарка. Ах, как мне жаль моей комнаты!
Агатон. Не хочешь ли ты дождаться момента, когда она выбросит нас из дома?
Гина. Ию-у! Неужели это возможно?
Агатон. Она наследница, имеет право.
Вида. До чего мы дожили!
Прока. Пойдем, Гина. Не хочу, чтобы какая-то незаконная женщина выгнала меня из дома.
Гина. Пойдем, соберем вещи! (Идет вслед за Прокой.) Теперь, когда у тебя умрет кто-нибудь из родственников, ты сначала хорошенько разузнай, что он тебе оставил, и уже тогда заставляй меня плакать, а не так, как в этот раз, когда я плакала даром. (Уходит за Прокой в комнату).
Трифун. У меня вещей не бог весть сколько. Пойти собрать, что ли? (Поднимается по лестнице.) Свой долг покойному я отдал честно, и теперь, когда он увидит меня на панихиде, пусть он поставит мне свечку, а не я ему. (Уходит.)
Вида (Танасию). Пойдем и мы, что ли?
Танасие. Пойдем и мы, только я что-то надумал.
Агатон. Что?
Танасие. Скажи, Агатон, есть ли доказательства, что она его внебрачный ребенок?
Агатон. Знаешь, Танасие, в таких делах доказательства – сам ребенок. Внебрачный ребенок – сам по себе корпус деликти, так сказать, вещественное доказательство.
Танасие. Корпус деликти?
Агатон. Да!
Танасие. И меня такой корпус деликти может выгнать из дома?
Агатон. Может.
Танасие (оборачивается к портрету). Тьфу, Мата, да будет тебе стыдно!
Вида. Уйдем, чтобы не видеть своими глазами таких чудес.
Танасие. Пойдем, конечно. (Уходит в свою комнату.)
Сарка. А я чего здесь жду? Не сидеть же мне и смотреть на портрет покойного.
Агатон. Верно, Сарка, всем надо уйти отсюда.
Сарка. Пойду, соберу свои тряпки. (Уходит в свою комнату.)
Агатон. А ты, молодой человек, что здесь подсчитываешь?
Mича (сидевший поодаль от других, вычислял что-то на бумажке). Я хочу вас спросить кое о чем, кум Агатон. Мне кажется, мы с покойным вовсе не такие уж близкие родственники.
Агатон. Конечно, не близкие!
Mича (показывая бумажку). Я тут прикинул, выходит, что мы родственники в седьмом колене.
Агатон. Как говорит Сарка, десятая вода…
Mича. Следовательно, я могу жениться на этой девушке.
Симка. Ию-у, на внебрачной?
Mича. Когда она выйдет замуж, то станет брачной.
Агатон. Мы только что вынесли резолюцию, что будем плевать на нее…
Mича. Что ж, вы, женатые, можете остаться при этой резолюции, а я… скажу вам по правде, придумал кое-что: с какой стати такое богатство попадет в руки чужому человеку? Разве не будет лучше, если оно останется в роду?
Агатон. Конечно, было бы лучше и очень выгодно, если бы оно перешло в твои руки.
Mича. И потом, сказать по совести, я должен жениться, иначе на что же я буду жить?
Агатон. Верно говоришь! Ты сам так проектируешь или уже договорился с девушкой?
Mича. Нет, не договорился. Мне все кажется, что она как будто косится на меня.
Агатон. И ты косись на нее!
Mича. Если бы я был наследником, то смотрел бы на нее косо, а сейчас…
Симка. А ты уже ухаживал за ней?
Мича. Ухаживал, но не подозревал, что она может оказаться наследницей; если бы я подумал об этом, то вел бы себя иначе; думаю, что сейчас мне не удастся…
Агатон. Делай, что знаешь и умеешь, меня не спрашивай, нам нет дела до этой девушки.
Мича. А я собирался просить вас помочь мне немного.
Агатон. Меня? Как же я могу помочь тебе?
Мича. Если бы вы захотели, вы могли бы уговорить девушку.
Симка. Что ты, как это Агатон будет уговаривать девушку! Кто тебе сказал, кум Мича, что Агатон способен уговорить девушку?
Агатон. Перво-наперво, дорогой мой юноша, я эту девушку презираю, потому что мы вынесли такую резолюцию; я не желаю встречаться с ней, не только разговаривать. А во-вторых, братец, разве я умею уговаривать девушек? Кто тебе сказал, что я умею уговаривать девушек?
Мича. Я не думаю ничего плохого, но ведь вы были начальником волости и, как говорится, во всякой ситуации можете легко найтись и умеете уговаривать людей.
Агатон. Одно дело, братец, уговорить кого-либо из оппозиции перейти в правительственную партию. Это я действительно умею. Здесь же нечто иное. Закроет человек лавку вовремя, а ты наказываешь его за то, что он держал ее открытой. Пригласишь его на допрос, напишешь повестку и не отправишь; он, разумеется, не приходит, а ты его наказываешь за неявку на вызов; скажет он в кофейне: «О, господи, боже!», а ты его наказываешь за открытое богохульство; скажет: «Трудные времена, ей-богу, не могу свести концы с концами», а ты наказываешь его за распространение возбуждающих слухов; плюнет он перед дверью своей мастерской, а ты наказываешь его за нарушение чистоты в общественном месте. И так из дня в день, пока ему не надоест и он не закричит: «Пощадите!» Тогда ты даешь ему лоскуток бумаги, и он прекрасным образом напишет: «До сегодняшнего дня я принадлежал к такой-то партии, а с сегодняшнего…» – и человек спокойно вздохнет. Таким образом я их и уговаривал, а с этой девушкой так не получится. Не могу же я наказать ее за то, что она плюнула, или за то, что слишком поздно держала лавку открытой!
Симка. Знаешь, кум Мича, что я тебе скажу: спроси-ка ты куму Сарку, она, наверное, лучше знает, как уговаривают друг друга мужчины и женщины.
Агатон. Это ты умно сказала, Симка! Спроси-ка Сарку, никто не знает этого лучше нее. А нас оставь в покое, мы не можем вступать в разговор с девушкой, которую презираем. Пойдем, Симка, соберем-ка свои вещи и поскорее уйдем из этого проклятого дома. (Уходит в свою комнату.)
Явление четвертое
Мича, Даница.
Мича снова заглядывает в свою бумажку. Даница, заметив Мичу, неприятно поражена.
Мича. О, дорогая сестрица, я хотел бы… я нахожусь в затруднительном положении, не знаю, должен ли я изъявить вам свое сожаление, или…
Даница. Воздержитесь; мне не нужны никакие изъявления…
Мича. Да, лучше об этом не говорить. Жизнь поистине удивительна, полна неожиданностей!
Даница. Да!
Мича. Я, разумеется, как родственник, разделяю ваше горе, хотя, сказать по правде, мы не такая уж близкая родня. Седьмое колено. О, это очень отдаленное родство, можно считать, что мы и вовсе не родня.
Даница. Тем лучше!
Мича. Да, я полагаю, что, с одной стороны, это значительно лучше. И потому, не как родственник, но как человек, уважающий вас, имеющий к вам дружескую склонность, я очень озабочен вашим одиночеством. Вам предстоит столько хлопот, а вы так одиноки.
Даница. И останусь одинока, мне приятно одиночество…
Mича. Да, я понимаю, до известного момента. Но ведь это не может всегда продолжаться, скажем, шесть месяцев, пока длится первый траур. Не правда ли: шесть месяцев?
Да ниц а. Шесть лет!
Мича. Как?!
Даница. Шесть лет!
Мича. Шесть лет? Кто же может дождаться?
Даница. Чего дождаться?
Мича. Да конца такого долгого траура.
Даница. Для меня он не будет долгим…
Мича. Для вас да, но… И пока будет длиться траур, вы не предполагаете выйти замуж?
Даница. Ни в коем случае; но я не понимаю, почему это вас интересует.
Мича. Боже мой! Это интересует меня как родственника.
Даница. Только что вы сказали, что мы не родственники.
Мича. Конечно! Потому что… естественно… Я не знаю, могу ли быть откровенным?…
Даница. Прошу вас!
Мича. Видите ли, я хотел бы исправить некоторую бестактность, которую допустил в отношении вас. Я был неосторожен, возможно, даже развязен и сделал вам предложение, на которое не имел права. Прошу вас, забудьте об этом. Я хотел бы загладить это неприятное происшествие и убедить вас в том, что у меня очень серьезные намерения, очень серьзеные.
Даница (поражена). Сударь, неужели вы не понимаете, что я в таком состоянии, что не могу вести подобные разговоры?
Мича. Я хотел только…
Даница. Если вы действительно хотите исправить свою бестактность и загладить оскорбление, нанесенное мне вашими предложениями, то всего лучше сделаете, если возьмете свой чемодан и выедете из этого дома.
Мича. Как? Мне – выехать?
Даница. Да!
Мича. Это ваше приказание?
Даница. Это моя просьба.
Мича. Я ее выполню. И без вашей просьбы я отправился бы сейчас за своими вещами, теперь же – тем более. Об одном только прошу вас: сможем ли мы и когда возобновить наш разговор?
Даница. Через шесть лет, когда окончится траур.
Мича. Это значит никогда?
Даница пожимает плечами.
(Уходя.) Тогда… в таком случае… я прошу вас вовсе исключить меня из списка ваших родственников.
Даница. Сделаю по вашему желанию.
Мича поднимается по лестнице.
Явление пятое
Даница, Агатон, Симка.
Агатон (замечает Даницу, бросается к ней и обнимает, то же делает и Симка. Он достает платок и вытирает слезы). Дорогое мое дитя!
Симка. Милая моя, родная моя!
Агатон. Боже мой!.. (Плачет.) Неисповедимы дела твои, господи!
Симка. Слезы душат меня, не могу говорить, милое мое дитя.
Агатон. Говорю я Симке: «Как полюбилась мне эта девушка!»
Симка. И мне. Как только я тебя увидела, так сердце и заиграло. Боже мой, что значит родная кровь!
Агатон. Я почувствовал это с первого же дня, как тебя увидел. Помнишь, Симка, я сказал тебе: «Чувствую, что это дитя мне близко».
Симка. А знаешь, что я ему ответила? Сказала: «Она – словно частица моего сердца».
Агатон. Чудны дела твои, господи!
Даница (никак не может от них избавиться, потому что они все время наперебой обнимают ее). Прошу вас!
Агатон. Только что я сказал Симке: «Пойдем скорее к ребенку, ведь мы ей самые близкие родственники. Как сможет она справиться с народом». Знай, что я уже сделал: от твоего имени велел всем выехать отсюда. Тебе было бы много хлопот с ними, а я умею и прикрикнуть. Начали они мне: да то, да другое, а я им: «Слышите ли вы, не думайте, что ребенок беззащитен, если я здесь! Добром приказываю – выезжайте!»
Даница. И они уедут?
Агатон. Они не хотели бы, но вынуждены. Они ведь хорошо знают, что со мною шутки плохи. Собрал я их здесь, да как крикну: «Смирно!», и они, затрепетав, стали во фронт. А я им: «Хотите по-хорошему, а не хотите, так я поверну дубину толстым концом».
Даница. Спасибо вам!
Агатон. Не стоит благодарности, это моя обязанность. Еще когда я посещал покойного во время болезни, я понял, что он хочет что-то мне доверить, но все колеблется: то хочет, то не хочет…
Даница (плачет). Бедный отец!
Симка. Прости, господи, его душу!
Агатон. Такой честный человек, каких на свете не бывает!
Симка. Не бывает, нет!
Агатон. Говорю тебе… колеблется, а я читаю в его глазах, хочет он мне сказать: «Агатон, нет у меня никого ближе тебя, завещаю тебе это дитя!» Он не сказал этого, но ясно, как день, что собирался сказать. Ну, что поделаешь; как решишься не послушаться покойного, не выполнить его волю? Как же я могу тебя оставить!
Даница. Но…
Агатон. Симка говорит мне: «Хорошо ты сделал, Агатон, что строго-настрого приказал всем выехать из дома! А мы тоже должны выехать?»– «Как же мы уйдем? – говорю я ей, – разве я могу оставить ребенка одного! Ты скажешь: у нее есть тетка; но тетка это тетка, а я – это я. Не может тетка бегать по канцеляриям, клеить гербовые марки на документы, бороться с жильцами, ссориться с родственниками. Не может она этого, мы обязаны остаться в доме». Даница поселится в большом доме, а мы поместимся во дворе в том маленьком, где сейчас ты живешь, лишь бы быть около тебя в нужную минуту.
Даница. Не знаю, мне нужно посоветоваться с адвокатом.
Агатон. С адвокатом? Не о чем разговаривать с адвокатом. В конце концов, с нынешнего дня, когда нам передается имущество, он перестает быть нашим адвокатом.
Даница. Все же он так хорошо к нам относился, вел себя так дружелюбно… Я не хочу предпринимать что-нибудь, не посоветовавшись с ним.
Агатон (смотрит на нее). А ты, того… ты что же, думаешь всю жизнь с ним советоваться?
Симка. А почему бы нет? Сказать правду, Агатон, это совсем не плохая партия. Молодой, талантливый, серьезный.
Даница (с возмущением). Ради бога, что вы говорите, что вы говорите?
Агатон (Данице). Правду сказать, совсем неплохо иметь в доме адвоката. Иметь адвоката в семье – это все равно что держать в доме пистолет.
Даница (отчаянно защищается). Оставьте, ради бога, оставьте!
Агатон. Мне этот человек понравился с первого взгляда.
Симка. Как не понравиться! И вы будете прекрасной парой, замечательной парой!
Даница (в отчаянии). Прошу вас, умоляю, не говорите таких вещей!
Симка. Да мы, душенька…
Даница (затыкает уши). Не желаю слушать ни одного слова…
Агатон. Будь умница, предоставь это мне. Я все с ним улажу. Ни во что не вмешивайся, я все устрою.
Даница. Перестаньте, бога ради, прошу вас, перестаньте! Кто вам это сказал? Я ничего вам не говорила, мне не до этого! Мне не до этого! (Убегает).
Симка. Зачем ты прогнал ребенка?
Агатон. Застыдились она, ей так полагается. PI ты когда-то стыдилась.
Симка. Как кстати, что мы родственники.
Агатон. Да, родственники, правда, внебрачные, но что мне до того. Зачем мне отворачиваться от девушки, раз она получила такое наследство. Лучше мне быть ее родственником, чем родственником Проки и Гины.
Симка. Разумеется, лучше.
Явление шестое
Те же и адвокат.
Адвокат (входит с улицы). А! Гости еще здесь?
Агатон. Нет! Я их всех разогнал. Они по своим комнатам – укладывают вещи. Я решительно сказал им: «Вы проникли в дом незаконным образом, не ждите, пока я незаконными средствами выброшу вас отсюда, а лучше возвращайтесь по своим домам!»
Адвокат. Это вы хорошо сделали.
Агатон. Это я умею, да и должен же я помочь нашей родственнице. Она хорошая и скромная девушка, не сумеет бороться с драконами и воронами, а тетка стара, слаба, это не для нее.
Адвокат. Да, да!
Агатон. Поэтому мы договорились: она переселится в этот большой дом, а мы с Симкой займем тот их маленький, чтобы быть здесь, возле них.
Адвокат. Уже договорились?
Агатон. Да! Она, конечно, сказала, что хочет поговорить с вами, но я не представляю себе, о чем тут разговаривать. Это ведь так просто: две женщины не могут остаться в таком большом доме. Иное дело впоследствии, когда вы сюда переселитесь.
Адвокат (удивлен). Когда я переселюсь в дом?
Агатон. Да, впоследствии. Еще есть время!
Адвокат. Объясните мне, пожалуйста, что вы имеете в виду, говоря: когда я поселюсь в доме.
Агатон. Не думаю я, что вы так переселитесь, а имею в виду – когда повенчаетесь!
Адвокат. Когда повенчаюсь? С кем повенчаюсь?
Агатон. Разумеется, не с Симкой!
Симка. Ю-у, постыдись, Агатон!
Адвокат. Прошу вас, говорите яснее. Я хочу понять, что вы говорите, о чем говорите; с кем я повенчаюсь?
Агатон. Конечно, с нашей родственницей.
Адвокат. Как вы можете, как вы смеете, кто вам это сказал?
Агатон. Об этом не говорят; это так узнаётся. А у меня на это хороший нюх.
Адвокат. Но из чего вы могли это заключить? Это глупость, это ваши измышления. У вас нет никаких оснований делать подобное заключение.
Симка. Э, сударь, это узнаётся само собой. Когда мы только что заговорили с ней об этом, она покраснела, как вареный рак.
Адвокат (разозлившись). Как? Вы с ней об этом говорили?
Агатон. Разумеется.
Адвокат. Но кто уполномочил вас вести такие разговоры?
Агатон. А зачем уполномочивать, когда это моя забота и обязанность.
Адвокат. Я запрещаю вам, сударь, вести такие разговоры.
Агатон. Но ведь…
Адвокат. Прошу вас, ни слова больше.
Агатон. Пожалуйста! Симка, смотри, об этом больше ни слова: когда придет время, я уж… (Адвокату.) Когда придет время, предоставьте все мне… уж я…
Адвокат. Поймите, наконец, сударь, что я ничего вам не предоставляю. Я ни о чем подобном и не думаю, понимаете, и не думаю! (Хватает себя за волосы). И еще ей сказали об этом! Могу себе представить, как это ее оскорбило… во время траура… Вы обязаны извиниться перед ней… Нет, нет… я перед ней извинюсь, я перед ней извинюсь.
Агатон. Совершенно незачем, я все сделал очень деликатно, по-родительски.
Адвокат. Нет, нет, я должен перед ней извиниться! Я не хочу, чтобы она подумала…
Агатон. Хорошо, пусть будет так! Пойди, Симка, позови девушку. Скажи ей, чтобы она пришла сюда, но ничего не говори об этом деле, это сделаю я.
Симка уходит.
Адвокат. Ради бога, ни о чем не говорите, ведь я вам сказал: никогда ничего об этом не говорите!
Агатон. Ну, конечно, до окончания траура.
Адвокат. Вы меня выводите из терпения! Когда окончится траур, понимаете ли вы меня, и тогда… Я вообще не собираюсь жениться…
Агатон. Знаете, я тоже не собирался жениться, но так получилось. Идет человек по ровной дороге, идет, идет, идет. И когда меньше всего думает об этом, споткнется о камень. Так вот и я, видите ли, споткнулся о мою Симку.
Адвокат (не слушает его). Да, да…
Агатон. Человек не знает, что ожидает его в жизни!
Явление седьмое
Те же, Симка, Даница.
Агатон. Поди сюда, дитя мое, нам надо поговорить с адвокатом.
Адвокат. Не о чем нам говорить, я должен только извиниться перед барышней.
Даница. Передо мной?
Агатон. Да, я, знаешь, разговаривал с ним об этом.
Адвокат. Замолчите, сударь, прошу вас! Поймите, наконец: ни слова больше! (Данице). Этот господин взял на себя смелость, не будучи никем уполномочен, говорить о некоторых вещах.
Даница. Я просила господина избавить меня от этого.
Адвокат. Я не хотел бы, чтобы вы это истолковали… Разговоры господина не имеют ко мне никакого отношения. Я далек от этого и просил его, чтобы он вовсе не упоминал об этом, но мне кажется, господин не понимает…
Агатон. Как не понимаю, понимаю и ни слова больше не скажу об этом… Я это только так: она мне родня, осталась девушка одинокой; вы – хороший молодой человек и, как я замечаю, ей нравитесь.
Даница (в отчаянии). Кто вам сказал об этом?
Агатон. И я вижу, что вам она тоже нравится.
Адвокат. Сударь, я вам никогда об этом не сообщал.
Агатон. Ну, как говорится… я и сам понимаю, что нет смысла говорить об этом, пока траур. Симка, ни слова больше об этом!
Симка. Сохрани бог!
Агатон. А на меня не сердитесь, ведь я из добрых побуждений, по-родительски.
Адвокат (поворачивается к нему спиной). Мне нужны кое-какие данные, госпожа Даница, которые требует опекунский судья. Вы, вероятно, не сможете мне их сообщить, но, может быть, госпожа тетя… Пожалуйста, займемся этим делом.
Агатон. Да, лучше всего займемся этим делом.
Адвокат. Не можете ли вы позвать госпожу тетю?
Даница. Она слаба, но не будете ли вы любезны пройти со мной к ней?
Агатон. Конечно, мы можем пройти к ней.
Адвокат (Агатону). Вы нам не нужны.
Агатон. Пожалуйста, как прикажете. В конце концов, я здесь, и когда понадоблюсь, вы меня вызовете.
Адвокат (идет следом за Даницей). Будьте спокойны, мы вас не потревожим.
Агатон (когда Даница и адвокат уже у дверей). А об этом, о том деле, не говорите с теткой, предоставьте все мне.
Адвокат (возвращается взволнованный). Замолчите же, наконец, сударь!
Агатон. Да, да, поэтому я и говорю, что не надо ни о чем говорить ей.
Адвокат поднимает в отчаянии руки и уходит.
Явление восьмое
Агатон, Симка.
Агатон. Видишь, Симка, как я устроил это дело! Это, скажу я, надо уметь! Не приносят пользы знания без умения.
Симка. Но, мне кажется, они сердятся, когда ты заговариваешь об этом.
Агатон. Конечно, сердятся, так полагается. И ты сердилась, когда обо мне говорили, хотя в душе тебе было приятно.
Симка. Не испортить бы дело.
Агатон. Предоставь это мне. Ты ведь знаешь меня: до сих пор я еще ничего не испортил. Испортил, правда, выборы, когда они были не по душе правительству; испортил одни-другие торги, когда они были не по душе мне; но то – дело другое, то – политика, а это… Предоставь все это мне и увидишь, пойдет как по маслу.
С разных сторон, из разных углов и дверей, с лестницы, входят родственники. У всех чемоданы и пакеты; совершенно ясно, что они уносят больше, чем принесли.
Явление девятое
Родственники.
Агатон. Ага, все собрались?
Трифун, Прока, Танасие. А ты?
Агатон. Я? Почему вы меня спрашиваете? Я – дело другое!
Прока. Как другое?
Агатон. Так. Конечно, и вы – родня, я не говорю, что не родня, но, как сказала Сарка, вы, братцы, десятая вода на киселе.
Сарка. А ты какая вода, черт тебя побери?!
Все, нагруженные, стоят в ряд и представляют собой фронт, перед которым ходит Агатон.
Агатон. Какая ни есть, а ближе вас, потому и остаюсь здесь.
Все. Остаешься?
Агатон. Остаюсь, конечно! Кто же иначе будет управлять всем имуществом? С данного момента вы должны считать меня главой семьи.
Трифун. Будь ты главой тому, кому и до сих пор был, а не мне!
Сарка. И не мне.
Агатон. А я не собираюсь быть вашим главой. Не знаю, зачем мне быть главою Сарки. Но вы должны считать меня главой всего имущества, и с данного момента в этом доме действительны только мои распоряжения.
Все. Ого!!!
Агатон. Вы пришли, посмотрели дом, осмотрели в нем все, прожили здесь день и ночь, и хватит! Пришли с пустыми чемоданами, а сейчас уходите с полными, да еще пакеты уносите.
Сарка. У тебя ведь тоже пакеты, Агатон.
Агатон. Если и есть, это тебя не касается. Одно дело я, а другое – вы, вы здесь временно.
Трифун. А ты постоянно?
Агатон. Конечно, постоянно! Вы здесь только гости, а я у себя дома.
Все. Ого-го-го!!!
Агатон. Что вы, братцы, чему удивляетесь?
Прока. Не удивляемся, а поражаемся, крестимся и спрашиваем себя: при чем здесь ты?
Агатон. Знаешь ведь при чем, зачем спрашивать?!
Прока. Спрашиваю потому, что хочу знать, откуда у тебя больше прав в этом доме, чем у меня, у одного, другого, третьего? Почему ты – «другое», и кто дал тебе право кичиться перед нами?
Трифун. Правильно, мы желаем, чтобы ты объяснил нам это.
Агатон. Все тебе надо объяснять!
Все. Мы все желаем, чтобы ты нам объяснил!
Прока. Иначе никто не уйдет отсюда; если ты имеешь право здесь жить, так и мы – тоже.
Все. Да, да! Не выедем отсюда! (Опускают чемоданы на пол.)
Агатон. Что, черт возьми, я должен вам объяснить?
Прока. Объясни нам, на каком основании ты держишь себя здесь хозяином?
Агатон. А вы думаете – это так легко объяснить!
Прока. Не легко, конечно. Потому мы и не соглашаемся выехать.
Агатон. А если я объясню, тогда вы согласитесь?
Все. Сначала объясни.
Агатон. Вот в чем дело, братцы. Вы знаете, неправда ли, что наследницей всего имущества является эта внебрачная девушка.
Все. Знаем.
Агатон. Ну, раз знаете, неужели вам не ясно?
Прока. Как может быть ясно? Если она внебрачная, так ведь ты-то не внебрачный! Она – наследница, но ведь не ты!
Агатон. Подождите, люди, ради бога, дайте договорить до конца. Я дал свое благословение этой девушке.
Сарка. Ию-у! Какое благословение?!
Агатон. Так. Она обручилась, выходит замуж!
Все. А!!!..
Mича. Не может этого быть; она не посмеет сделать этого!
Агатон. Тебя будет спрашивать!
Прока. Дайте же ему объяснить! Ну, хорошо. Агатон, если она обручилась и выходит замуж, так ведь ты не обручился и не собираешься выходить замуж. Мы спрашиваем тебя, при чем здесь ты?
Агатон. Что же вы не спрашиваете, за кого она выходит замуж?
Все женщины. За кого?
Агатон. За адвоката, за своего адвоката!
Все. Что?!
Мича. Это ужасно!
Агатон. Да, за него; вот теперь вы можете понять, почему я здесь. Я вам от ее имени и от имени адвоката говорю: выселяйтесь, братцы, по-хорошему. Оплакали покойника по-родственному, как и сколько умели и могли, все это будет вам оплачено.
Гина. Что будет оплачено?
Агатон. Будет вам выплачено все, что каждому полагается по завещанию, а на панихиду в сороковой день можете не приходить.
Все. И не придем!
Агатон. Конечно, не приходите, и не обязаны приходить, потому что, в конце концов, нельзя же от вас требовать, чтобы вы до конца дней своих оплакивали покойного. Мы, остающиеся в доме, будем и дальше его оплакивать, служить панихиды и жечь лампады. (Вспоминает.) Да, вспомнил, когда сюда вселилась родня, была погашена лампада. Сходи, Симка, зажги лампаду в комнате, где умер покойный; грех, что она не горит!
Симка. Правильно! (Поднимается по лестнице).
Прока. Люди божьи, вы видите, как он обходит все, о чем мы спрашиваем? И благословение дал, и девушку просватал, и адвокат – зять, и лампада покойному, и никак не выложит все начистоту! Почему ты не скажешь нам, братец, ясно и во всеуслышание, что ты и кто ты; от чьего имени ты так хорохоришься?…
Агатон. Хорошо, я скажу вам, только возьмите сначала свои чемоданы.
Все поднимают чемоданы.
Вот в чем дело… Я ближайший родственник, и она попросила меня остаться.
Гина. Внебрачная девица тебе родственница?
Трифун. А наша резолюция – презирать ее?
Прока. И почему это ты ближайший родственник?
Танасие. Я ей гораздо ближе.
Мича. А я?
Агатон. Не знаю, что вы, а я ей ближайший родственник по естественным законам.
Трифун. Что вы скажете! Еще какие-то естественные законы нашел!
Агатон. Да, естественные законы; вот по этим естественным законам он и попросил меня остаться.
Танасие. Кто он?
Агатон. Да зять, адвокат.
Прока (остальным). Никак не ухватишь его ни за хвост, ни за голову. Я предлагаю, братья и сестры, возвратиться каждому в свою комнату, и, когда придет адвокат с полицией, мы потребуем, чтобы прежде всего выселили Агатона.
Все. Так, так!
Агатон. Нет, не так!
Прока. А как, скажи?
Агатон. Не могу сказать!
Прока. Конечно, не можешь!
Агатон. Не решаюсь сказать!
Трифун. Может быть, это тайна?
Агатон (ухватился за эту мысль). Да, это тайна.
Сарка. Ию-у, тайна!
Агатон. Конечно, тайна, а что ты думаешь?!
Прока. Посмотрите только, как он нас дурачит, играет с нами, словно мы дети! Мы не позволим насмехаться над нами! (Остальным.) Разве вы не понимаете, что он хочет выгнать нас отсюда, а сам останется; неужели вы не понимаете, что он для этого и придумал теперь какую-то тайну?!
Все. Никуда не уйдем отсюда!
Агатон (в смущении). Я не выдумал, это великая тайна, и я не могу, не решаюсь открыть ее вам.
Все. Говори!
Агатон. Никогда я не сказал бы вам этого, но. Ох, братцы…
Все с любопытством собираются около него.
Если вы так настаиваете. Я остаюсь здесь потому… подождите. (Вытирается платком.) Я остаюсь здесь потому, видите ли, что этот адвокат, который посватал эту внебрачную девушку, он, видите ли, мой внебрачный сын.
Общие возгласы удивления.
Все опускают чемоданы и пакеты на пол. Раздается крик Симки, которая, возвращаясь из комнаты покойного, спускалась по лестнице, услыхала последние слова Агатона и упала у обморок. Немая сцена длится некоторое время.
Агатон (испуганный впечатлением, которое произвела его ложь, наклоняется и тупо смотрит то на Силку, то на родню. Затем вяло поднимает руки) Ну вот, теперь я все уладил!..
Занавес