Первые дни Джерик был очень грустный, лежал у двери, опустив голову на лапы, и почти ничего не ел. Он только пил воду и смотрел на нас печальными глазами. К нему пригласили собачьего врача – ВЕТЕРИНАРА, врач осмотрел его и сказал: «Собака здорова!» – «Так в чем же дело?» – спросили мы. «Он горюет, – ответил доктор. – Он думает о своих прежних хозяевах. У собак это очень серьезно. Они не предают того, кого полюбили. Ваш Джерик может даже погибнуть от тоски».

Бабушка изо всех сил старалась угодить Джерику и приготовить ему что-нибудь самое вкусное из собачьего меню. Мы с Таней пытались придумать какую-нибудь интересную для собаки игру. Таня вначале боялась Джерика – все-таки она была еще маленькая, и ей казалось, что он слишком большой, но она быстро привыкла и освоилась, потому что мы все жалели его. Во время прогулки Джерик все время нюхал землю и пытался ВЗЯТЬ СЛЕД, чтобы найти своих прежних хозяев.

«Вот почему я люблю собак», – сказала бабушка. – Непродажная они душа!»

Мы расклеили объявления о том, что нашлась собака:

ЖЕСТКОШЕРСТНЫЙ, ТРЕХШЕРСТЫЙ ФОКСТЕРЬЕР, ЧЕРНО-БЕЛО-РЫЖИЙ, МАЛЬЧИК, ВОЗРАСТ – ЧУТЬ МЕНЬШЕ ГОДА, УМНЫЙ И КРАСИВЫЙ!

Вообще-то мы очень боялись, что найдется старый хозяин, потому что мы сразу полюбили Джерика и поняли, что он – необыкновенная собака, но он был несчастен с нами, потому что он в то время любил не нас, а свою прежнюю семью, и мечтал о том, чтобы туда вернуться. «Было бы просто нечестно ему не помочь, – сказал папа. – Ведь там тоже какая-нибудь девочка горюет. Это было бы НЕБЛАГОРОДНО с нашей стороны». Папа нам объяснил, что в жизни все всегда бывают благородными и всегда уступают друг другу, и потому все бывает хорошо.

И мы благородно готовились отдать Джерика его прежним хозяевам. Но с каждым днем нам все труднее было об этом думать.

Шли дни, недели и месяцы. На наше объявление никто не откликнулся. Конечно, Джерик уже что-то ел, но только по необходимости и всегда очень мало – еда его вообще не интересовала. «Он аристократ, – сказала мама. – Высоко духовная собака!» А мы с Таней молча переглянулись. Мы-то ведь уже догадались, что Джерик – заколдованный принц.

Оказалось, что для довольно молодого принца Джерик уже многое умеет: он знал команды «сидеть!» и «лежать!». Мы научили его ходить на задних лапах, поддерживая за одну переднюю, и играть в салочки. И еще мы повязывали ему платочек, чтобы он не простудил раненое ухо. Джерик тоже играл с нами, но все-таки было видно, что он делает это скорее из вежливости, потому что не хочет нас обижать, хорошо к нам относится и благодарен за приют, но на самом деле он думает о старых хозяевах и очень скучает. «Он ПРЕВОЗМОГАЕТ ЛЮБОВЬ, – сказала мама. – Это очень трудно. Ему сейчас особенно важно хорошо выглядеть. Для САМООЩУЩЕНИЯ. Надо его красиво постричь. А то вон он какой обросший». – «Фокстерьеров, кажется, не стригут, – засомневалась бабушка. – По-моему, их выщипывают». Мы с Таней испугались, что Джерика будут щипать и ему будет больно, но нам объяснили, что наоборот, фокстерьеру очень полезно и приятно, когда у него выщипывают специальными ножницами лишнюю шерсть – тогда она растет густой и жесткой. И мама позвонила в собачий клуб, чтобы записать Джерика к парикмахеру.

«Фокстерьер элитный?» – спросила у мамы начальник клуба. «Очень элитный, – ответила мама. – Тонкой души собака!» – «А РОДОСЛОВНАЯ у него есть?» – спросила начальник. «Родословной нет, – объяснила мама. – Потому что мы его нашли». – «Как это «нашли»? – изумилась начальник. «Ну так. Обыкновенно. Он потерялся. А моя племянница нашла его у себя во дворе. Он с собаками дрался. Они ему ухо прокусили. Ему было негде жить. И мы его взяли к себе. Но ему пока еще трудно к нам привыкнуть, потому что он тоскует по прежним хозяевам. И мы решили, что сейчас ему особенно важно хорошо выглядеть. Для общего настроения», – уже подробнее рассказала мама, удивленная, что такая любящая собак женщина, как начальник собачьего клуба, понимает ее не с первого слова. «Да вы что, издеваетесь надо мной? – возмутилась начальник. – Вы думаете, мы вашу дворняжку выщипывать будем? Да ни за какие деньги! У нас КЛУБ ЭЛИТНОГО СОБАКОВОДСТВА!» – «А кого же вы выщипываете в вашем клубе?» – спросила мама, не привыкшая к такому отношению к себе и к своим близким. «Ну, как вы не понимаете? – начальник клуба окончательно вышла из себя. – Мы выщипываем породистых собак с отличной родословной! Для выставок! Вот например: приходите вы на выставку! С элитной собакой! И проходите конкурс по ЭКСТЕРЬЕРУ! Вы и ваша собака! По квадратности морды, по жесткости шерсти, по черности носа, по обрубленности хвоста! И вас вызывают на ринг – как ваша фамилия, простите?» – «Милюкова», – растерянно пробормотала мама. «А кличка собаки?» – «Джерик», – уже прошептала мама одними губами. «Не Джерик, а Джерри! – поправила начальник клуба. – Надо говорить полную кличку, а не домашний вариант. Так вот, вас вызывают на ринг и объявляют: «Кобель Джерри Милюкова! Встаньте за сукой в кожаном пальто», – и вы сейчас же делаете шаг вперед. Но вначале вы, конечно, ошибаетесь – потому что волнуетесь. И тогда вам уже кричат в рупор, да так, что слышно на весь стадион: «Кобель Милюкова! Вы куда несетесь! Оглохли, что ли? Встаньте за сукой! Да не за той сукой, которая мужчина, а за той, которая в зеленых сапогах! Вон она, вон та, перед ней стоит кобель в коричневом берете и нагло курит трубку, и мы его за это сейчас снимем с конкурса, несмотря на его отличный оскал!» И вы встаете, наконец, на указанное вам место, вас замеряют, взвешивают, дразнят, чтобы проверить ваши рефлексы, и наконец Вы получаете медаль! И вот тут, в торжественную минуту, когда вы с вашей элитной собакой уже стоите на пьедестале почета, радостно пригнув шею, чтобы на нее могли повесить заслуженную награду, в этот самый момент на весь стадион объявляют в рупор: «Кобель Джерри Милюкова! Большая золотая медаль! Щипка Аделаиды Степухиной (это я)!» Вот для чего мы и существуем. Вот ради таких моментов мы работаем и живем. Теперь понятно?» Тут мама не выдержала и сказала едко: «Вообще-то у меня дети носят фамилию отца. А фамилия моего мужа – Нусинов». – «Ну, значит, Джерри Нусинов, – ответила начальник клуба. – Совсем вы меня запутали с вашей ПРИБЛУДНОЙ и НЕЧИСТОКРОВНОЙ собакой». – «А кто же Джерика будет щипать?» – спросила мама. «Вот вы сами его и щипите», – прошипела в ответ начальник клуба и повесила трубку.

«Ну просто РАСОВАЯ ДИСКРИМИНАЦИЯ, – вздохнула мама. – Господи, я думала, хоть собак это не касается!» И мама сама постригла Джерика ножницами, потому что щипать фокстерьеров она не умела, а стричь умела, но не очень хорошо, тем более что Джерик все время вертелся и хотел посмотреть, как у нее получается, и поэтому стрижка вышла неровная. «Лесенкой», – сказала бабушка. «Это АСИММЕТРИЯ, – сказала мама. – Мода завтрашнего дня!» Но Джерику, кажется, понравилось, что у него такая необычная стрижка. И нам тоже. Мы решили, что теперь он будет чувствовать себя МОРАЛЬНО гораздо лучше. «Он догнал и перегнал заграничную моду!» – заявил дедушка. И мы все согласились с ним.

Между тем оказалось, что модным и красивым в нашей семье решил стать не только Джерик. Дедушка тоже сходил в парикмахерскую и вернулся оттуда подстриженный и надушенный одеколоном. А бабушка села за свою любимую швейную машинку «Зингер», к которой нам НИКОГДА не разрешали прикасаться, и стала шить себе платье из синего в горошек материала. А дедушка почему-то расстроился и сказал: «Лиза, ну что мы, нищие, что ли! Ведь нам талончик дали в САЛОН ДЛЯ НОВОБРАЧНЫХ! Что люди скажут?» – «А что они скажут?» – спросила я. «А скажут, что старый большевик Милюков, ПЕРСОНАЛЬНЫЙ ПЕНСИОНЕР СОЮЗНОГО ЗНАЧЕНИЯ, не может на старости лет своей жене к свадьбе приличное платье заказать! – простонал дедушка. – Ну, прошу тебя, закажи ты себе как положено, белое платьице, шелковое!» Но бабушка стала еще быстрее крутить ручку швейной машинки и только пробурчала в ответ: «Некогда мне по портнихам бегать! Сама сошью! Наколбают они в этом ателье, как же! Косыми руками на ножных машинках! За мной этот «Зингер» мать в приданое дала, он и тогда уже не новый был, а я на нем все пеленки шила да в войну детям валенки тачала, так что ж он теперь, крепдешин не возьмет? А шелковое платье мне и даром не нужно! Да я его ни за какие коврижки не надену! Что ж это будет-то? Курам на смех! Ведь небось не девочка уже! Шелковое платье! Я тут с вами сама уже как шелковая стала!» Дедушка схватился за голову и застонал: «Лиза! А фата?» – «Какая еще фата! – возмутилась бабушка. – Да нам с тобой Бог четверых детей дал, одного забрал, троих сохранил. Уже, слава тебе, Господи, внуков растим! Вот платочек надену – и довольно!» – «Шелковый!» – испуганно пискнул дедушка, и бабушка решила уступить: «Ладно уж, пусть будет шелковый!» Дедушка обрадовался, сказал: «Вот то-то же!» – и осторожно ударил кулаком по столу, чтобы все знали, КТО В ДОМЕ ХОЗЯИН.

«Бабушка, – спросила я тихо. – Так вы что с дедушкой, жениться, что ли, собрались?» – «Ну да, – ответила бабушка досадливо. – Для новой квартиры паспортистка СВИДЕТЕЛЬСТВО О БРАКЕ потребовала». – «Так значит, вы до сих пор не женаты были?» – удивилась я. «Да ты что, – обиделась бабушка. – Выдумала тоже! Как это можно! Мы же в церкви венчаны! Но только когда это было! С тех пор уже две революции прошло, три войны! Иди теперь, найди те записи в церковных книгах!» – «А ты не можешь это ПАСПОРТИСТКЕ объяснить?» – «Да ты что? – испугалась бабушка. – Ведь я же член партии!»

Я подумала и кивнула головой: «Ну да, правильно. А когда вы в первый раз женились, ты тоже сама себе платье шила?» – «Да нет, – ответила бабушка, перекусывая нитку. – Тогда все по-другому было. Что было, то и надела. Я ведь деда и не знала почти». – «А что ж ты замуж за него вышла?» – «Мать выдала. Мы под Тулой жили, бедные были совсем. А тут дед приехал – офицер, в мундире, с усами, красивый, знатный. Влюбился в меня с первого взгляда. Все под окнами нашими гарцевал на сером в яблоках коне». – «А ты в него тоже влюбилась? С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА? – спросила я, надеясь, что так оно и было. Я представила себе дедушку на сером коне и всего в яблоках, распевающего СЕРЕНАДЫ под балконом бабушкиного дома. Дедушкин конь ест яблоки, дедушка поет, а довольная бабушка машет ему батистовым платочком и украдкой бросает розу. «Да ты что? – ответила бабушка. – Ну, подумай сама: он богатый, я бедная. Он БЛАГОРОДНОГО ЗВАНИЯ, а мы из простых. Он образованный, а меня едва грамоте научили. Ну разве я ему ровня? Так на что он мне нужен, спрашивается?» Я поду мала и кивнула: «Да, правда. А то еще зазнаваться начнет. И потом, тебе же учиться нужно было». – «Ну положим, – обиделась бабушка, – в школу-то я еще до того ходила, когда маленькая была. В яснополянскую. Сам граф Толстой нас учил! Лев Николаевич, царствие ему небесное! Хвалил меня! Лизо́чком называл. Говорил, что я хорошенькая и смышленая. Все, бывало, норовит поймать да на колени к себе посадить. Ну а я от него под стол пряталась». Бабушка остановилась в рассказе и, надев вторые очки, стала вдевать в иглу швейной машинки новую нитку. Нитка никак не попадала в игольное ушко, и бабушка, прикусив губу, упорно повторяла попытки. «Ну, бабушка! – заныла я. – Ну, расскажи, почему ты пряталась от Толстого?» – «Что, «бабушка»! Подожди! Я уже четырнадцать лет как бабушка!» – нитка наконец вделась в иголку, машинка «Зингер» неторопливо застрекотала, и бабушка продолжила рассказ: «Боялась я его. Ты знаешь, какой он был страшный? Весь волосатый! У него даже в ушах волосы росли!» Я в ужасе замолчала, но сейчас же вспомнила о дедушке: «А как же ты все-таки за дедушку вышла?» – «Да как все, – ответила бабушка. – Мать меня выдала и разговаривать не стала. Я деду отказала, а он говорит: «Все равно, Лиза, я тебя увезу. Моей ты будешь!» И пошел к матери моей руки просить, но, правда, все честь честью, как положено, – сватов прислал с подарками. А мать и говорит: «Человек, видать, порядочный, намерения серьезные, иди за него, а то я вас всех не прокормлю следующую зиму. Ничего, СТЕРПИТСЯ-СЛЮБИТСЯ». Да и то сказать – сваты пришли, а угостить их нечем. Ну, правда, хлеб-соль мы им вынесли на вышитом полотенце, это уж как положено, не хуже других, но они, видать, голодные были, нет чтобы отщипнуть кусочек и поклониться, будто сыты, а они весь хлеб-соль тут же и съели. В один присест! И сказать-то ведь неудобно, чтобы совесть имели. Все-таки ведь сваты. Так мы в тот день и остались без ужина. Голодные спать легли». Бабушка посмотрела шитье на свет и покачала головой. Что-то ее явно смущало. Она решительно взяла ножницы и стала распарывать только что сшитую ткань. «А вы с дедушкой обвенчались, а потом стали жить-поживать и добра наживать? И тут ты его и полюбила?» – радостно предположила я. «Ну, тут уж конечно, как положено, – ответила бабушка. – Как же иначе! Только какое там, «наживать». Дед к революционерам перекинулся. Все, значит, состояние по ветру, на революцию отдал, да и немного там было, хотя все-таки, конечно, все равно жалко». Бабушка покачала головой, но в голосе ее особого сожаления не чувствовалось. «Ну а потом?» – спросила я. «А потом начал он носиться по разным городам – то туда, то сюда. А я за ним, да с малыми детьми. Ни кола, ни двора, только приехали, обжились, – его уже опять куда-то несет нелегкая. И так, пока до Москвы не добрались. А как в Москву попали, так я и сказала: «Все. Приехали. Я отсюда больше – никуда». Ну, он, конечно, полгодика в Москве пожил, с кем-то там поругался и опять уезжать нацелился. А я ему говорю: «Езжай один. А я с ребятами здесь останусь». Ну, он и уехал – в Вятку. Они там газету какую-то революционную издавали».

И тут я вспомнила, как мне рассказывала мама, что, когда она была маленькая, они целый год жили с бабушкой в Москве одни. Дедушка каждый день писал им письма, начинавшиеся словами: «Жена моя, ПОВЕЛЕВАЮ тебе следовать за мной!» – «Ишь ты!» – задумчиво говорила бабушка, разрывая очередное дедушкино письмо. И не двигалась с места. Через год дедушка примчался в Москву и вихрем ворвался в дом. Глаза его МЕТАЛИ МОЛНИИ, вид был грозный и решительный. Бабушка приняла его с почетом, как и положено встречать главу семьи, вернувшегося домой из длительной командировки. Вкусно пообедав и попив чаю, дедушка смирился и остался в Москве навсегда.

Наступил день свадьбы. Дедушка преподнес бабушке букет красных роз и золотую брошку в форме улитки с большими прозрачными камнями. «Это горный хрусталь, – сказал он мне по секрету. – Только никому не говори. Я вообще-то хотел бриллиантовую. Она достойна. Просто мне денег немного не хватило. Я приценивался. Ну ничего, в следующий раз! Вот повысят пенсию!» Я кивнула.

Но бабушка была, казалось, вполне довольна своей брошкой и сейчас же приколола ее к новому синему платью в горошек, которое она сама себе сшила. Про шелковый платочек дедушка уже забыл, и бабушка не стала его надевать. Она взяла белую сумочку, дедушкины розы, и они пошли жениться во второй раз.

Вечером к нам пришли гости. Бабушка приготовила праздничный ужин и испекла торт. Взрослые почему-то ничего не говорили о свадьбе и делали вид, что собрались просто так. Только один наш подвыпивший родственник, развеселившись, прокричал: «Горько!» И тогда дедушка, вытянув губы трубочкой, поцеловал бабушку, а она ужасно смутилась. «Браво, Петр Иванович! – хохотнул родственник. – Ну, за молодых!» Он выпил рюмку водки и сейчас же налил себе следующую. Джерик, до тех пор с интересом рассматривавший гостей, вдруг залаял. Он не любил и не поощрял пьянство. «Какой же ты клочковатый!» – укоризненно сказал родственник Джерику заплетающимся языком. «Это асимметрическая стрижка!» – объяснили мы. «Надо же! – развеселился родственник. – А я думал – ПРОПЛЕШИНЫ! Может, у него ЛИШАЙ?»

Мы с Таней очень обиделись за Джерика, взрослые растерянно замолчали, переглядываясь между собой, а бабушка спокойно встала и, ни слова не говоря, убрала со стола водку. «Елизавета Петровна! – торопливо сказал родственник. – Ну, зачем же так резко! Да еще в такой день! Я ведь в хорошем смысле! Чисто по-родственному! А вы меня слишком БУКВАЛЬНО поняли! Я просто хотел сказать, что ОРИГИНАЛЬНАЯ стрижка у вашей собаки!» – «Сейчас будем чай пить, – сказала бабушка. – С тортом». Родственник посмотрел на нее в отчаянии и понял, что спорить бесполезно.

На следующий день мы проснулись от пения.

Это пел дедушка. Я вышла на кухню и увидела, что дедушка сидит верхом на табуретке, как на коне, и играет на сковородке, будто на гитаре, победно глядя на бабушку. А бабушка, почему-то смущенная и раскрасневшаяся, с непривычной для нее хлопотливостью и опустив глаза, накрывает стол к завтраку.

Бабушка поставила на стол пирог и остатки свадебного торта. Дедушка сыграл на сковородке заключительный аккорд и, окончательно расхорохорившись, вдруг обвел нас всех гордым взглядом и заявил: «А ведь я бы мог на ней и не жениться!» Бабушка спокойно посмотрела на него и уже своим привычным тоном спросила: «Так, еще чего?» – и дедушка сейчас же испугался, сник и робко попросил: «Лиза, дай мне пожалуйста какого-нибудь пирожка!» Бабушка достала дедушкин граненый стакан в подстаканнике со спутником и собачками, налила в него крепчайшего чаю и отрезала большой кусок торта. Вновь повеселевший дедушка высыпал в чай полсахарницы сахара, чтобы от души насладиться своим любимым напитком.

После завтрака я взяла Джерика и пошла с ним гулять во двор. Я решила, что пора начать его серьезно дрессировать, чтобы он стал таким же образованным, как смелая и умная собака Мухтар, которая знала все КОМАНДЫ, ловила шпионов и даже снималась в кино. Я решила дрессировать Джерика так, как дрессировал Мухтара в фильме его хозяин, замечательный клоун и добрый милиционер дядя Юра Никулин. Поэтому я бросала Джерику мячик и кричала: «Апорт!» И Джерик бежал за мячом, ловил его, но вместо того, чтобы принести и отдать мне, носился с ним по двору, подбегая, отбегая и дразнясь. «Он УСВОИЛ уже полкоманды, – подумала я. – Мы быстро продвигаемся». Однако похоже было, что Джерик тоже по-своему меня дрессирует и хочет, чтобы я научилась как следует попросить у него мячик и побегать за ним. Из книжек про цирк я знала, что дрессировщик тигров, львов, пантер и фокстерьеров должен всегда иметь в кармане сахар для того, чтобы время от времени ПООЩРЯТЬ животное и вырабатывать у него УСЛОВНЫЙ РЕФЛЕКС. И я стала поощрять Джерика и давать ему сахар. Сахар он съел, но мячик все равно не отдал, снова схватил его и побежал по двору. В огорчении я присела на уголок песочницы и сама стала грызть сахар. Джерик сейчас же подбежал и посмотрел на меня с упреком. Я отдала ему оставшуюся половинку куска, бросила мячик и крикнула: «Апорт!» Джерик прибежал, держа мяч в зубах и виляя хвостом.

Я достала из кармана новый кусок сахара и сказала: «Пополам! Только по-честному. Вот досюда откуси, остальное мне оставь!» Джерик неосторожно сгрыз весь кусок, проглотил его и посмотрел на меня виноватыми глазами. «Ну как тебе не стыдно! – рассердилась я. – Ведь мы же договорились! Вот смотри, как надо», – я достала еще кусок сахара, откусила половину, остальное отдала Джерику, а он понимающе вильнул хвостом. Дело явно шло на лад. Ясно было, что Джерик усваивает команды не хуже Мухтара.

В этот момент я услышала обрывки разговора. «Вшестером в трех комнатах! Буржуи недорезанные! Еще и собаку взяли – места-то полно! Еще бы! Такой МЕТРАЖ! Одна семья в ОТДЕЛЬНОЙ квартире! Так мало им – они еще и вторую квартиру хотят. А мы все в КОММУНАЛКАХ теснимся. Дед-то ихний по отцу РЕПРЕССИРОВАН был. Известно за что! Уж там разберутся. Церемониться не будут. С ихней-то нацией! А что ж! Порядок тоже должен быть. Это теперь кавардак, а раньше порядок был. Раз и забрали. И сразу – УПЛОТНИЛИ. А то расположились! Это на что ж похоже! Баре какие нашлись! Вшестером в трех комнатах!» Я обернулась. На скамейке у подъезда сидели две тетеньки. Они жили в нашем доме и были известными сплетницами. Бабушка одну из них называла «Лошадь», потому что она была очень сильная, а другую – «Трамвайщица», потому что она работала вагоновожатой в трамвае и у нее была красивая форма. Лошадь была большая, а Трамвайщица маленькая. И они всегда сидели у подъезда, обсуждали всех жильцов и все про всех знали. Мама их называла «наши лавочницы». «Наташа, пойди сюда», – позвала меня Лошадь. Я взяла Джерика на поводок и подошла к скамейке. «Наташ, вот мы все думаем, ты кто же это получаешься?» – спросила меня Трамвайщица. «Я Натуля», – ответила я. «Нет, – сказала Лошадь. – Какой ты нации?» – «Я москвичка, – сказала я ВЕЖЛИВО, думая, что вот сейчас меня позовут домой делать уроки, а Джерик еще не до конца усвоил команду, и вообще я не понимаю, что они ко мне пристали и чего они от меня хотят, и мне почему-то уже очень надоели их вопросы. «Не-ет, – засмеялась Трамвайщица. – Вот мама-то у тебя русская. А папа-то у тебя еврей! Так ты кто же получаешься?» – «Мама не русская, – объяснила я ТЕРПЕЛИВО. – Она москвичка. И папа не еврей. Он тоже москвич. Мы все москвичи. И бабушка, и дедушка, и мы с Таней. И Джерик у нас москвич». – «Не-ет, – засмеялись тетки. – Москва – это город. А нация есть нация. Посмотри на себя! Вылитый отец! Обе вы с Танькой в еврейскую породу пошли!» – «Мы москвички», – сказала я и почувствовала, что сейчас заплачу, и еще почему-то почувствовала, что именно сейчас плакать никак нельзя. Я сдерживала слезы, а тетки хохотали и подталкивали друг друга, показывая на меня пальцами. И тут вдруг Джерик рванулся вперед и сделал ОХОТНИЧЬЮ СТОЙКУ. Он оскалился, зарычал, у него дыбом встала шерсть, он натянул поводок и кинулся на теток. Я с трудом удерживала его. «Уберите собаку! – закричали лавочницы. – Мы сейчас милиционера позовем! Пусть они его заберут! Развели тут собак! Порядочным людям покоя не дают!» От их крика Джерик залаял еще сильнее, и я испугалась, что сейчас он разорвет противных теток на части. «Осторожно, у него МЕРТВАЯ ХВАТКА! – сказала я испуганно. – Он не любит, когда кричат!» – «А ты нам не грози! – ответили сплетницы. – Сидишь тут, отдыхаешь после работы, никого не трогаешь, а тебя собаками травят! Вот для чего они собаку завели! Да еще с мертвой хваткой! Все сообщим, куда следует!» РАЗЪЯРЕННЫЙ фокстерьер резко рванулся вперед, тетки повернулись и со всех ног побежали к своим подъездам. А я тихонько погладила Джерика, чтобы он так не волновался, и быстро повела его домой – а то еще и правда милицию вызовут.

Дома всем было не до нас. У дедушки были посетители – коммунисты из Ташкента. Они привезли нам в подарок дыню и книжку «По ленинским местам Узбекистана». Дедушка был в восторге. «Лиза, дай нам чаю!» – кричал он. Но бабушка уже и без того собрала большой поднос с угощением, принесла гостям, извинилась, что не может с ними посидеть, и быстро вернулась на кухню – к своим делам. Узбеки с одобрением посмотрели на женщину, которая по приказу мужа накрыла на стол и скромно удалилась. Бабушка тоже была довольна – она не любила «без толку ЛЯСЫ ТОЧИТЬ и ПЕРЕЛИВАТЬ ИЗ ПУСТОГО В ПОРОЖНЕЕ». И дедушка был доволен. Он очень любил, когда к нему приезжали посетители – как когда-то ХОДОКИ к Ленину. Дедушка с ними подолгу беседовал. Вот и сейчас он увлеченно говорил узбекам: «Недавно у меня были товарищи из Чувашии. Они рассказывали, что у них встречаются еще до сих пор отдельные случаи ПЕРЕГИБОВ НА МЕСТАХ. Давно хочу пригласить коммунистов из Якутии. Но вот досада – плохо, товарищи, у нас еще работает почта на Крайнем Севере. Якутские большевики не отвечают на мои письма. А что у вас в ПАРТЯЧЕЙКЕ? Есть еще отдельные пережитки?» – «Конечно есть, как можно, чтоб не было! – заверил дедушку улыбающийся узбек, держа в руках чашку, как пиалу. – У нас в Узбекистане все есть». – «Что вы говорите? – оживился дедушка, заложив одну руку за спину и прохаживаясь по комнате взад-вперед. – И какие же именно?» – «Спелыи, сочныи…» – начал перечислять коммунист.

Я не стала слушать про узбекские пережитки и пошла в комнату родителей. Из-за стенки, из нашей детской, доносились звуки пианино и Танин голос. Таня готовилась к уроку музыки.

пела Таня. Из кухни доносился шум воды. Это бабушка домывала посуду после вчерашней свадьбы. Папы с мамой дома не было.

Я села на пол, на ковер, – и вдруг горько заплакала от обиды на злых теток. Почему-то мне было очень противно, и я никак не могла их забыть. Джерик растерянно посмотрел на меня и вдруг полез под кровать, достал оттуда припрятанный мячик и положил его мне на колени. Просто так, безо всякого сахару. Я оттолкнула мяч и продолжала плакать. Мне казалось, что я плачу тихо, но в комнату сейчас же быстрым шагом вошла бабушка, а за ней прибежала Таня. Таня тоже заплакала. «Что случилось? – спросила бабушка. – Почему вы плачете?» – «А чего Наташка плачет?» – ответила Таня. Я рассказала бабушке про лавочниц, которые не поверили, что я москвичка. Я знала, что стоит только рассказать бабушке про какую-нибудь неприятность, как она сейчас же успокоит, утешит, и все пройдет, как будто ничего плохого и не было. Но в этот раз было почему-то совсем не так. Бабушка очень испугалась. «Господи, – сказала она, хватаясь за сердце. – Неужели ЭТО опять начинается?» – «Что начинается?» – спросили мы с Таней. «Да русские вы! – сказала бабушка. – Запомните раз и навсегда! Ну какие вы еврейки!» И, почему-то сердясь на нас («Стой ты, не вертись!»), она вдруг принялась нас причесывать и вплетать нам в косы яркие ленты, мне – красную, а Тане – синюю.

«Да ты хоть кокошники им надень и в лапти их обуй», – сказал дедушка. Оказалось, что он на сей раз как-то неожиданно быстро распрощался со своими гостями и тоже вошел в комнату, услышав, что мы плачем. «Толку-то что. Разве убережешь? Ты сама посмотри на них. Это ж прямо-таки Шолом Алейхем! Мальчик Мотл!»

«Я не мальчик, – сказала Таня. – Я девочка». – «Ну а что тут такого, если даже мы и еврейки? – спросила я. – Им-то что, завидно, что ли?»

«Маленькие вы еще, – сказала бабушка, – не понимаете. Вы знаете, какие времена были? Деда-то вашего второго, Ильи отца, в тюрьму посадили. А Илью тогда выгнали отовсюду, на работу никуда не брали. И мы все каждый день тряслись, что и его посадят. «СЫН ВРАГА НАРОДА»! А он от своего отца не отрекся, не предал. Потому и его могли посадить. И Ритка тоже мужа своего не предала, хоть и русская сама, а делила с ним его судьбу. И в ссылку бы за ним пошла, и в Сибирь! ДЕКАБРИСТКА! На материну зарплату они и жили, и то ее чудом на работе держали, начальник хороший был, очень он ее жалел, любил и уважал. А Илья все за отца хлопотал, все ходил доказывал, что он не враг народа, что ошибка вышла. Тогда немногие на это решались. Ваш-то отец только с виду такой мягкий, а в серьезном – железный прямо. На фронт добровольцем пошел! Героический человек!» – бабушка вытерла глаза уголком фартука.

«Это те бабушка с дедушкой, которые дедушка Исаак и бабушка Хана?» – спросила я.

«Ну да, – ответила бабушка. – Только дома она его Ициком называла, а он ее – Ханеле. Все, бывало, говорит: «Ханеле, херцеле!»

«А что это значит?» – спросили мы.

«Ну, мол, Аннушка, там, голубушка ты моя. По-ихнему, по-еврейски. Тихая она была, безответная. Обижали ее». – «А что с ними стало?» – «Умерли они, – сказала бабушка. – Исаак Маркович из тюрьмы не вышел, а Хана Исаевна с тоски по нему угасла».

«Бабушка, – спросила я. – А за что дедушку Исаака посадили?»

«Еврей он был», – объяснила бабушка. «А за это что, в тюрьму сажают?» – «Профессор он был». – «И за это сажают?» – «Ну что ты пристала, – рассердилась бабушка. – У нас за все сажают!»

Тут вмешался дедушка, который попытался ПРОЯСНИТЬ СИТУАЦИЮ: «Исаак Маркович написал книжку «Пушкин и мировая литература». Про то, что Пушкин любил иностранных писателей и учился у них. А тогда это называлось «КОСМОПОЛИТИЗМ».

«А, ну да! – обрадовалась я, наконец начиная что-то понимать. – Про это мы в школе проходили:

это же он откуда-то с французского перевел».

«Ну, тут уж ты, положим, глупости говоришь, – не выдержал дедушка. – Ты подумай сама:

и какой же это француз мог такое написать? Это только наш русский классик, Александр Сергеевич Пушкин. Чисто русская литература».

Дедушка ошибался. Как я узнала уже гораздо позже, это стихотворение Пушкин действительно перевел с французского. Его написал Проспер Мериме, оно называлось «Конь Фомы Второго» и было опубликовано в сборнике «Гюзла».

«Да, правда, – сказала я пристыженно. – Наверное, я что-то перепутала. Но все равно, Пушкин ведь не русский, а араб».

«Ну, хватит! – приказала бабушка, озираясь по сторонам. – Ты смотри, еще в школе это не скажи».

«Да сейчас уже можно, – успокоил дедушка. – Это после войны за космополитизм сажали. Тогда еще много было ошибок в строительстве социализма. А теперь времена свободные. КУЛЬТ ЛИЧНОСТИ разоблачен! А то, что она сегодня услышала от несознательных элементов, это типичные перегибы на местах, которые еще встречаются в нашем обществе. Но мы с этим будем решительно бороться!»

«Вот и боритесь, – сказала бабушка. – А вы идите уроки учить. Нечего тут разговоры разговаривать. И я с вами зря время трачу». И бабушка собралась уже, было, выйти из комнаты, но в этот момент я вспомнила про самое главное.

«Бабушка, подожди!» – «Ну что еще?» – бабушка обернулась на пороге. «А как ты думаешь, если бы дедушка Исаак и бабушка Хана не умерли, они бы нас с Танькой любили?» – «Ну о чем ты говоришь, – удивилась бабушка. – Конечно, любили бы! Еще как бы любили! Заботились бы о вас, беспокоились, учили бы вас, гордились бы вами, книжки бы вам читали!»

«Ну, тогда я их тоже люблю, – сказала я. – И я буду их защищать!»

«Еще чего придумала, – опять испугалась бабушка. – Защитница какая нашлась! Им ты уже не поможешь, а себе навредишь. Не лезь, куда не следует, – больше толку будет. Ой, да что ж это делается! Третий час уже, а у меня до сих пор обед не приготовлен!» И бабушка ушла на кухню.

Таня вернулась за пианино – ей задали разучить новую пьеску, дедушка пошел читать газеты, а я опять села на ковер, обняла Джерика за рыжую голову, прижалась к нему и сказала: «Джеринька, голубчик ты мой! Джереле, херцеле! Пожалуйста, не уходи от нас никогда! Ведь ты теперь наша собака!»

И он лизнул меня в щеку розовым языком.

Так Джерик стал НАШЕЙ СОБАКОЙ.