Штурм несколько раз откладывали: то пушек не было, то калмыки подходили, то из Азова турки вылазки делали. Но на тот день решено было твердо — атаковать. Ночь до рассвета ползали казаки в камышах, подбирались к самым стенам, но турки тоже не дремали, жгли под башенными стенами костры, наблюдали, то там, то здесь вспыхивали перестрелки.

Утром опять ударили осадные орудия, подвезенные казаками на быках, турки отвечали, но слабо. Весь огонь казаки сосредоточили на правобережной башне. Не всю заволокло дымом. Человек сто охотников ушли и засели в камышах на донском берегу, сторожили, чтоб из башни в башню помощь по воде не подали.

Атаман и старшина всю ночь решали откуда и куда подходить штурмовым отрядам. Утром Самаренин стоял на холме в окружении старшин и есаулов под бунчуками и дареным царским знаменем. В руке он держал белый платок, чтоб подать сигнал для общей атаки.

Еще до рассвета Мигулин привел Анжелику на старое место и заставил улечься в телегу с сеном. Он хотел опять связать ее, но она воспротивилась:

— Пожалуйста, не надо. Я и так буду смирно лежать.

Потом, в телеге, она обнаружила, что не может наблюдать за окружающим ее — высокие бортики и расположение на холме закрывали обзор, к ней опять могли подкрасться и напасть. После первого нападения жена Мигулина бесследно исчезла. А Анжелика так и не сказала Мигулину, что случилось с ней, пока она лежала в обозе.

— А нельзя ли мне связанной посидеть, прислонясь к колесу телеги? Это тоже будет достаточно живописно, — попросила она. — Тем более, если вы собираетесь штурмовать крепость, до меня никому не будет дела.

Сказав это, она, не дожидаясь согласия, спрыгнула с телеги и расположилась около, привалившись к колесу и спрятав руки за спиной, как будто связанная.

Теперь, когда началась стрельба, и казачьи атаманы собрались на холме, вид, действительно, был живописный. Суровые воины устремили свои взоры вперед, в сторону врага; величественными взмахами руки походный атаман посылал в огонь те или другие отряды, казаки беспрекословно бросались по первому знаку в самое пекло, и прекрасная пленница смотрела снизу вверх от тележного колеса на все это воинское великолепие, содрогаясь от ужасного грохота орудийной пальбы и близкой смерти. Время от времени Анжелика беспокойно оглядывалась, от мигулинской жены она ждала всего, чего угодно, та могла попытаться перерезать Анжелике горло на глазах всего донского войска. Но Татьяны пока нигде не было видно. На холм, постоянно отвлекая внимание, взлетали конные гонцы и докладывали, что правобережная башня окружена, конный отряд следит за Азовом, чтобы не выслали подмогу, первые охотники-добровольцы лежат в камышах у самых стен и по знаку готовы броситься вперед.

— Лестницы готовы?

— Со вчерашнего…

— Ну, атаманы… С богом! — взмахнул платком Самаренин.

С потрясшим воздух криком казаки несколькими отрядами бросились на штурм. Новые и новые толпы пробегали мимо холма и скрывались в дыму, затянувшем море камыша.

Обе турецкие башни окутались клубами дыма. Турки стреляли из ружей и из пушек через бойницы. Ни одного из защитников ближней башни Анжелика еще не видела, не говоря уже о дальней башне. Все они били по казакам, не высовываясь.

Особенно доставалось тем, кто пытался подобраться к башне со стороны Дона, они попадали под перекрестный огонь с обоих укреплений. С холма было видно, как турецкие ядра пронизывали поля камыша, укладывая целые полосы, и как разрывные гранаты лопались, и из клубов дыма в небо взлетали изорванные и искореженные стебли и хлопья пуха. Иногда после удара или разрыва падал кто-то из казаков, и стоявшие на холме как по команде морщились.

— Легли… — сказал кто-то.

Под стенами не видно было больше движения, казаки попадали на землю и лежали, укрывшись в зарослях. Ядра и гранаты с обеих башен все так же кромсали и разрывали камыш. Они все-таки доставали укрывшихся. После одного из разрывов вместе с изорванными стеблями взметнулось чье-то тело и взлетела шапка.

— Надо поднимать…

— Ну? Поднимать?

— Не так пошли, — глухо сказала Самаренин. — Пошлите сказать, чтоб отходили.

Глухой ропот послужил ответом, но несколько всадников все же погнали лошадей в дым. Первое шевеление прошло по зарослям. Казаки побежали обратно поодиночке, парами, мелкими группами. И вот вся масса хлынула назад.

— Что ж делать будем? Ты решай…

Отряды еще откатывались, а атаман уже набрасывал перед кучкой ближних своих план новой атаки:

— Манычская сотня попала меж двух огней, потому и легла. Идти надо так, — и он прочертил прутиком по земле. — Чтоб одна башня заслоняла от другой. С одной стороны, одной колонной…

В одной из толп Анжелика заметила Мигулина, мокрого, грязного и злого, как и все остальные. Он не подошел на этот раз. Издали видно было, как он присел вместе со всеми в кружок, что-то обсуждал, качал головой и оглядывался на башни. Протащили несколько раненых и убитых. Мигулин, как и все, молча проводил их взглядом.

«Если его убьют…» — мелькнула мысль у Анжелики. Ей почудилось, что от жизни этого человека зависит успех ее предприятия. Понимая опасность подобного заблуждения, она тряхнула головой. Сколько их было вокруг нее, молодых и красивых, отважных и честолюбивых, влюбленных и благородных. Ради нее они были готовы на все, и большая часть их исчезла из ее жизни. По разным причинам. По большей части — погибли. Она щедро платила им. Она платила любовью. Иногда просто расплачивалась своим телом. Деньги не в счет. Лишь любовь и жизнь — достойная плата на этом свете.

— Постройте сотни!

Сверху было хорошо видно, как сидевшие казаки сбились в плотные прямоугольники. Самаренину подвели рослого гнедого коня. Он вскочил в седло, подбирая поводья и усмиряя заволновавшегося гнедого. Полсотни верных и ближних казаков столпились за его спиной. Их кони горячились и приседали от визга редких, долетавших ядер. Белый бунчук — конский хвост на древке — был поднят над головой атамана.

— С богом!..

Гнедой конь осторожно, шагом спустился с холма. Белый бунчук поплыл вдоль неровного строя. Казаки стояли по сотням, по городкам, снизу до верху, как лежали те городки вдоль по реке с крымской или с ногайской стороны. Первыми встретили атамана казаки самого нижнего городка, судимые и за разные провинности под самый Азов выселенные. Носил городок имя не броское, но мало приличное. В грамотах и на ландкартах скромно именовали его «Самый нижний» или же «Стыдное имя». Казаки меж собой называли его «Ср…ый». Стояли в строю ребята лихие, оторвилы и великие грешники. Должен был атаман их приветствовать, но смутился. Это не Черкасск, не Раздоры. Там можно выехать и крикнуть: «Здорово, черкасские казаки!», то же и с раздорскими. А тут что кричать? Но не зря Самаренина в походные выбрали. Приободрился атаман и назвал судимых и штрафованных просто «низовыми».

— Привет вам, низовые казаки!

Те расхохотались.

— Мы свой городок «Атаманским» назвали. Зови нас, Михайло, «атаманцами».

За казаками «самого нижнего» городка стояли согни из Черкасска, отличавшиеся убранством и оружием богатым: Черкасская, Павловская, Средняя, на левом фланге вместе казаки с Прибылянской и Дурновской станиц. Эти себя уже столичными жителями считали, держались гордо, даже развязно. Поприветствовал и их атаман.

Дальше стояла сотня с Белой Манычи, передового городка, выдвинутого против ногаев и других кубанских и горских народов. Много среди них было раненых, только что влезли они меж двух башен, и окатили их турки свинцовым дождем. Но стояли бодро.

— Здоровы ли, маноцкие казаки? — крикнул им Самаренин.

— Здоровы… Руководи давай…

— Ну-ну…

За манычскими стояли казаки с городка Бесергенева, мордвины беглые, державшиеся кучно и злые, чем среди всех иных городков отличались. Как сбежали они от царя Ивана Грозного, так их всех, несколько сотен с женами и детьми, поближе к туркам и татарам поселили (Черкасска еще не было, несколько жилищ всего на острове размещалось и укрепление деревянное, слабое), чтоб стоял новый городок против турок передовым постом.

Стоявшие за бесергеневскими сотни сливались в один сплошной ряд. С холма не видно было интервалов, но и там казаки были известные, городки их с историей и с родословной: Нижние Раздоры, Семикаракоры, Бабский городок, Верхние Раздоры, недавняя столица, и казаки с этого городка с черкасцами все время соперничали, а дальше — кагальницкие, михалевские, каргальские, кумшацкие, терновские и другие низовые казаки, что вышли под Азов, не дождавшись своих братьев из городков верхних, не менее известных и славных.

Всех приветствовал походный атаман и вернулся к середине строя. Что он говорил, размахивая саблей, Анжелика понять не могла, хотя слов попалось много и знакомых, но по большей части слова оказались новые и очень похожие на татарские. Казаки сдержанно посмеивались:

— Во, Михайло расходился…

Ближние атаманские подручники с каменными лицами застыли под бунчуком. Ветер играл с длинным белым волосом конского хвоста на древке, с сотенными значками над строем. Он становился все сильнее, свежее. Этот ветер, прилетавший с близкого моря, казаки называли «низовкой».

Атаман закончил речь. Казаки ответили ему дружными криками. Несколько конников взлетели на холм с приказом к командиру пушкарей:

— Вытаскивай пушки на чистое, ближе к камышу, да побыстрей!

Тот засомневался:

— А не утопим? Не завязнем?

— Тебе что сказали? Оглох? Быстро…!

Пушкари и знакомый уже Анжелике одноглазый старик с подручными выростками поволокли пушки из траншеи на чистое место и стали скатывать их с холма ближе к камышам. Они чуть не раздавили Анжелику и опрокинули телегу, под которой она сидела.

— Подрывай! Устанавливай!

Под огнем с башен пушкари стали копать землю и ровнять площадку для установки орудий.

Самаренин, распаливший сам себя (таким казаки его очень редко видели), вертелся перед строем на разгорячившемся коне:

— Кто с лестницами — вперед! Главное добежать, а под самими стенами они вас не достанут. Только в камышах опять не заляжьте…

Наконец, несколько орудий были установлены и заряжены. Одноглазый с выростками по команде отскочили.

— Пали!..

Пушкарь, морщась, поднес фитиль…

— Крепкая, черт!..

Ядро, пущенное с недалекого расстояния, врезалось в каменную стену под углом, брызнуло каменной крошкой и срикошетило — плюхнулось в донскую воду далеко за башней.

— Правее наводи!

Ответные ядра запрыгали по холму и, обдав Анжелику горячим воздухом, врезались и повалили палатку походного атамана.

— Пали!..

Несколько казачьих пушек ударили разом. От удара, казалось, вся турецкая башня содрогнулась и должна была треснуть, как ореховая скорлупа…

— Вот теперь попали! Еще разок!..

— Накатывай!..

— Заряжай!..

— Пали!..

Самаренин, оглянувшись на работу пушкарей, вновь обратился к сотням:

— Ну? Готовы, сироты?

Сотенные командиры с визгом и лязгом потащили сабли из ножен.

— С богом, ребята! Пошли!..

Сотни, ломая строй, волной хлынули через высоты к камышам. Но бросились они не разом, не одной линией. Центр постепенно отрывался, мчался во весь дух, за ним, сжимаясь все больше и больше к середине, бежали казаки с флангов построения. Постепенно вся атакующая лавина перестроилась на бегу в подобие одной чудовищной по размерам колонны. Стоявшая за Доном башня прекратила огонь. Атакующие были укрыты от нее стенами ее соседки, осажденной башни.

Со свистящим шумом и треском полег под ногами наступающих камыш. Бег замедлился. Захлюпала, заплескалась вода под ногами, кто-то повалился, споткнувшись о кочку. Несколько удачных выстрелов с башни белыми дымами встали в самой гуще атакующих, повалили разом с десяток человек. Но колонна неудержимо рвалась через камыши к башне, задние подпрыгивали на бегу от нетерпения. И вот, подобно волне морского прибоя, первые ряды пересекли заросли и выскочили на возвышенность: прямо под каменные стены.

— Лестницы…

Первая лестница, колеблясь, поплыла над головами, задралась и, дрогнув, уперлась в стену меж бойницами. Из ближней бойницы немедленно высунулся шест, стал сталкивать ее. Лестница скользнула, царапая стену и повалилась, кто-то, успевший забраться на несколько ступеней, спрыгнул в толпу. В ответ пыхнули дымком несколько выстрелов снизу и турок, выронив шест, свесился из бойницы, железный шлем, сверкнув, сорвался с его головы.

Тем временем уже с десяток лестниц были приставлены к каменной стене, и первые отважные с пистолетами в руках и саблями в зубах с кошачьей ловкостью быстро полезли вверх. Вот самый быстрый и ловкий поравнялся с бойницей, выстрелил в нее из пистолета, взялся за саблю и прыгнул, цепляясь руками за каменный выступ, но тут же на лету получил из бойницы ответную пулю, сорвался и безжизненным комом мяса полетел вниз. То же случилось со вторым, с третьим… Но вслед за ними, скользя и обрываясь, беспрестанно стреляя и размахивая саблями, карабкались новые храбрецы. Огонь в упор из бойниц не останавливал их.

— Пушкари, чего замолчали? — крикнул Самаренин переминающимся и подпрыгивающим от нетерпения пушкарям и выросткам.

— Да как бы по своим не попасть…

— Пустое! Пали…

Бабахнули орудия…

Анжелика, лежащая под перевернутой телегой, завороженно следила за всеми перипетиями штурма, она забыла о грозившей ей опасности, смертельной опасности. Невиданное по красоте и жестокости зрелище разворачивалось перед ней.

Нескольким казакам удалось заскочить в отверстия бойниц, но вскоре турки выбросили оттуда их трупы. Сопротивление продолжалось. Новые и новые фигурки карабкались вверх по стене и срывались раненными или бездыханными.

Турки, разгоряченные боем, стали высовываться из бойниц, они тоже стреляли в упор из пистолетов и размахивали саблями. Пули и сабли казаков доставали их, кто-то бесследно исчезал в темном провале бойниц, кто-то вместе с казаками срывался вниз…

— Ну, озверели…

— Резерв надо, резерва не оставили, — переговаривались на холме атаманские подручные.

Людские ручейки, вопреки всем законам физики текущие вверх, постепенно иссякли. Чаще понесли и повели обратно, за холмы, раненых.

— Что там? Опять отбили? — заволновались в атаманском окружении.

В сражении наступил переломный момент. Еще несколько мгновений, и должен был начаться отход. Но тут один из атаманских помощников заметил и указал:

— Гляньте! На кровлю забрались…

Несколько фигурок, миновав бойницы, выбрались на зубцы и на крытую листовым железом крышу башни, теперь они находились вне огня, над головой осажденных.

— Нет, бегут… Бросили ребят… — горько сказал кто-то.

Ручейки, поменяв направление, потекли обратно от стен крепости.

— Ну, братья… — обернулся Самаренин к окружению, — пора и нам…

Последний резерв готовился броситься в битву.

— Ломы, связать двойные лестницы… — распоряжался Самаренин.

Засуетились в обозе. Несколько казаков принесли на плечах круглые, пузатые бочонки. Анжелика сначала подумала, что в них должно быть вино.

— Пошли! — скомандовал походный атаман. — Я сам поведу.

Анжелика еще успела расслышать, как Самаренин ругался у подножия холма с кем-то из сотенных.

— Не могут… — кричал сотенный. — Лестницы поломались…

— Бесергеневские на кровле… Бесергеневских выручать… — кричал Самаренин.

Вдруг на месте одного из казаков, несших на плече бочонок, так резко пыхнуло, грохнуло и рвануло воздух, что казак буквально испарился. Все вокруг покатились по земле от взрывной волны.

«В бочонках порох, — догадалась Анжелика. — Пуля попала…»

— За мной… За мной… — продолжал кричать Самаренин, вскакивая на ноги и бросаясь в заросли камышей, за ним дружно побежали.

Под стенами стали стрелять чаще. Новые лестницы, связанные друг с другом, прогибаясь от собственной тяжести на месте связки, прислонились к стене. Новые смельчаки полезли вверх, новые трупы повалились. Турки стреляли так часто, что выстрелы слились в сплошную канонаду. Если б ветер не сносил дым, башня давно утонула бы в его белых клубах.

Но вот кто-то пробрался на крышу на помощь засевшим там бесергеневским казакам. Едва различимые за дымом фигурки стали монотонно взмахивать руками. «Бьют ломами по крыше», — догадалась Анжелика.

Еще один страшный взрыв раздался под стенами башни. Еще один бочонок с порохом взорвался прямо в руках какого-то казака…

Двое с оставшимся пороховым запасом одновременно полезли по двум лестницам, прогибавшимся от тяжести. Один взорвался на уровне бойниц — турки в упор расстреляли его из ружей и пистолетов. Дым от взрыва заволок всю башню, и почти сразу же второй взрыв прогремел у подножья: второй казак был сброшен волной, и бочонок в его руках рванул уже на земле.

После этих двух страшных взрывов все на какое-то время замерло. Дым снесло ветром, и Анжелика увидела, что ни одной лестницы не уцелело, все они были сметены.

Тут внимание Анжелики привлек один казак, бегущий из камышей к обозу: он был оборван и окровавлен, глаза его горели, как у безумного. Наорав на обозных, казак схватил еще один бочонок и, пригибаясь под его тяжестью, побежал обратно. Еще двое, не менее страшные и оборванные, схватили по бочонку…

Меж тем лестницы снова поднимались, как оживающие мертвецы. На одной из них Анжелика разглядела атамана Самаренина, тот с саблей в зубах и с пистолетами в каждой руке, покачивая плечами, взбегал вверх по лестнице подобно фокуснику-канатоходцу. За ним с криком, заглушавшим стрельбу, карабкались подручные.

— Вперед… Бей… Ура… Алла… — долетели едва различимые крики.

Две лестницы приткнулись к стене с обеих сторон одной из бойниц. Самаренин и еще какой-то казак безостановочно палили с двух сторон в черное дупло бойницы и роняли вниз разряженные пистолеты, снизу им сразу же подавали заряженные. Турки, видимо, отвечали, так как второй стреляющий казак вскоре повалился с лестницы, но его сразу же сменил и продолжал беспрестанную стрельбу очередной.

По соседней лестнице на крышу выбрался оборванный и окровавленный казак, первым только что схвативший пороховой бочонок, он побежал, оскользаясь по железной крыше к тому месту, где бесергеневцы проламывали листовое железо кровли. Те оторвали край железного листа, потянули, наваливаясь всем телом. Подбегавший занес бочонок над головой, но снизу в пролом выстрелили турки… Страшный взрыв полностью очистил крышу… Но в этот миг Самаренин и за ним несколько казаков, мелькнув пятками, головой вперед бросились в бойницу, блеснули сабли, неясные силуэты заметались в темноте…

Анжелика отвлеклась, наблюдая за рукопашной в бойнице, и не видела, как другие казаки вскарабкались на крышу. Она обратила на них внимание, когда они уже подбегали к пролому. Один с размаху метнул туда бочонок, другие стали стрелять вслед ему из пистолетов… Из бойницы, что-то крича и размахивая руками, выпрыгнул и полетел вниз Самаренин, за ним еще несколько… Казаки посыпались с лестниц, бросились врассыпную от башни, повалились, покатились в камыши, закрывая головы руками. Внутри башни глухо бахнуло и немедленно второй взрыв, неимоверно мощный, потряс все окрестности. Башня в один миг превратилась в стремительно разрастающееся облако, взрывная волна опрокинула Анжелику, грохот оглушил, на какое-то время оглушенная маркиза потеряла, где верх, а где низ. Вокруг засвистели камни и какие-то обломки, но она не слышала свиста и лишь по мельканию и холодному или горячему дуновению догадалась, что мимо проносятся какие-то предметы.

Некоторое время после взрыва господствовала тишина. Пылевое и дымовое облако заволокло все вокруг. Постепенно пыль и дым, гонимые ветром, уползли на восток, и всем стало видно, что неприступная ранее башня разрушена до основания. Пороховой запас защитников сдетонировал и разорвал башню изнутри.

Постепенно из истоптанного и изломанного камыша стали подниматься головы, еле-еле, покачиваясь, вставали на ноги повалившиеся казаки. Некоторые, с трудом передвигая ноги, устало побрели обратно. Добрая треть конных не принимали участия в штурме, была с лошадьми, коноводила, теперь они, бросив доверенных им животных, побежали навстречу уцелевшим, подхватывали под руки, поднимали лежащих, которые, оглушенные, могли лишь поднять голову. Вторая турецкая башня сначала молчала, потом ошеломленные страшным зрелищем турки стали вяло стрелять через Дон. На них не обращали внимания.

Пришедшей в себя Анжелике казалось, что взрыв подорвал что-то внутри окружавших ее людей, они замедленно двигались, беззвучно говорили, шли, свесив головы, глаза их потухли или смотрели куда-то мимо. Беззвучно суетились обозные выростки, разводили костры, готовили пищу. Казаки рассаживались осторожно, как будто у них были растянуты и болели все сухожилия. Они оглядывались на развалины, внутри которых что-то продолжало дымить. Никто из турок не уцелел. Да и казаки многих потеряли. Зудели в ушах неясные разговоры:

— Сейчас бы водкой полечиться… Нельзя…

— Сбили до подошвы. Теперь не построят…

— Сколько ж наших осталось?…

На Анжелику не обращали внимания, про нее забыли. Она молила бога, чтобы жена Мигулина тоже забыла про нее. Она искали глазами Мигулина, которого не видела с самого начала штурма. Не погиб ли он? Ведь столько погибло…

Пронесли на плаще тихо стонущего Самаренина.

— Живой?

— Каменюкой по башке стукнуло.

— Ничего, у него голова крепкая…

Прошел озабоченный Корнила Яковлев, за ним — молодой Фрол Минаев. Они продолжали спорить о военных действиях:

— Сейчас надо все пушки на ту сторону переправить и, пока они не опомнились, вторую брать…

— Устали… Надо дать день на отдых…

— Гляди, время упустим…

Появился Мигулин, живой и здоровый, в штурме он не участвовал, с конным отрядом прикрывал казачий лагерь со стороны Азова.

— Ну, как ты тут? Не напугалась?

— О, это было ужасно! — ответила Анжелика.

— Еще бы! Сколько живу, а такого не видел…

Он был восхищен штурмом и разрушением башни, считал это большой победой. Анжелика видела, что ему хочется поговорить на эту тему. Она послушала его из вежливости, а затем спросила:

— Когда же мы сможем выйти в море?

— Да вот… Вторую башню возьмем…

— Вы думаете так же взорвать ее?

— Это уж как получится, — тут он спохватился. — Ты хоть ела сегодня?

— Нет… — призналась Анжелика.

— Подожди…

Он принес ей каких-то сухарей и котелок с горячей водой, в которой предстояло эти сухари размочить. Только теперь Анжелика почувствовала, как она голодна. Она размочила и съела все сухари и выпила всю воду.

— Лезь в повозку, — сказал Мигулин, ставя телегу на колеса, — и спи спокойно.

— А ты где будешь?

— В коноводах. Моя очередь.

Он ушел. Смеркалось. Насытившаяся Анжелика улеглась в повозке, укрылась тряпьем и обложилась пучками сена. Ветер усилился. В его порывах повозка иногда казалась Анжелике невесомой. Может быть, так ей мерещилось из-за заметного колебания телеги под порывами холодного воздуха. Анжелика несколько раз поднимала голову, и всякий раз мокрый свист заставлял ее пригнуться и глубже зарыться в тепло сена и тряпок.

Незаметно она уснула. Ей снилось детство, время, полное надежд и тревожного счастья, она видела холмы над речкой Клэн, дорогу, обсаженную тополями, розовые крыши города Пуатье… Это была ее милая родина, прекрасная Франция, и она, Анжелика, была еще совсем маленькой и ехала в маленький городок церквей… Временами сквозь сон ей чудился плеск воды и тревожный гул лагеря, но сознание, одурманенное сном и видениями, подсказывало ей, что это шумит теплое море, к которому она наконец вышла из пустыни, миновав засады и львиные выводки. И она видела это море, огромное, сливающееся на горизонте с небом. Белая пена наносилась волнами на берег, липким, лопающимся теплом окутывала ее ноги. За невидимой чертой, за дальней далью лежала все та же милая родина, чудесная страна, всю прелесть которой она понимала и знала в детстве, а потом как-то растеряла, забыла… Но она вышла на берег моря, она спаслась, и твердо знала, что теперь все будет по-иному, она вспомнит все самое светлое и радостное, которого не было, потому что она это «светлое и радостное» просто не видела, но она увидела, она вспомнила, и теперь свет и радость будут с ней всегда… Неясным видением скользнул в сознании версальский сад, показавшийся серым и мрачным… Он был неинтересен, твердо-зелен, но не имел ни вкуса, ни запаха, ни света… Она догадывалась, что это сон, что она сейчас проснется, но исстрадавшаяся душа и измученное тело противились пробуждению, и новая волна спасительного сна набегала на Анжелику, и видения были сладостны и прекрасны, хотя она просто бежала по родным холмам, осторожно пробиралась знакомым лесом, просто была дома…

Она проснулась как от толчка и не помнила, где она находится. Хотела позвать служанку… Сухие стебли сена щекотали лицо и шею. Она все вспомнила и поняла, почему проснулась. Начинался дождь. Ветер принес его с моря. Первые капли зашуршали по сену, брызнули в лицо. «Почему я здесь? Ведь там было так хорошо…! — накатилось сожаление. — Я здесь, потому что ищу Жоффрея… О, боже! Но ищу ли я его? Я как последняя девка лежу на телеге, укрытая сеном и лохмотьями, и жду, когда шайка разбойников и проходимцев возьмет и разграбит неизвестный мне город. Абсурд… Как я здесь очутилась? Что занесло меня сюда, на край земли? Я — маркиза, я — мать… Ах, да! Министр де Помпон, Марселис, граф Раницкий, который считает меня шпионкой… Бред какой-то…»

Странный звук привлек ее внимание. Капли дождя падали на поверхность воды. Как же так? Дождь только пошел, а уже целые лужи… Она продолжала лежать, жадно сохраняя остатки тепла и не смея поднять голову под мокрые порывы холодного воздуха. Плеск, бульканье… Анжелика встряхнула головой, отгоняя остатки сна и сонной слабости, решилась и рывком села.

Холм превратился в остров. Повсюду, куда хватало глаз, стояла вода. Низовой западный ветер, называемый казаками «низовка», замедлил течение Дона, погнал воду вспять и залил все низины на много верст вокруг.

Вдали с плеском брели и скрывались во тьме остатки обоза. Развалины башни островками чернели на поверхности воды. Редкими штрихами разрисовали колеблющееся водное покрывало стебли камыша. «Все ушли. Меня бросили…» — пронеслось в сознании. Анжелика подскочила и спрыгнула с телеги. Упругий поток воздуха гнул к земле. Что это за наводнение? Насколько оно опасно? Размышлять не было времени. Спасаться…! Но как?!

Где-то на севере брели по воде люди, быки, тащились телеги. Значит, еще есть время, еще не глубоко… Но как высоко поднимется вода? А если придется плыть? Анжелика заметалась по островку, который раньше был холмом. Выход она увидела один: подбежала к телеге, опрокинула ее, напряглась изо всех сил, и, ломая ногти и обдирая кожу на руках, стала сбивать тележный ящик. Наконец, тугое дерево поддалось, клинья вышли из пазов. Анжелика отволокла ящик к краю воды, постояла в нерешительности и столкнула его в мелкие черные волны. Вода оказалась довольно теплой. Анжелика побрела по ней, погружаясь все ниже и ниже, толкая перед собой покачивающийся тележный ящик. Вода дошла до уровня груди. Неровное, кочковатое дно затрудняло движение. Но ветер подгонял, и Анжелика передвигалась довольно быстро.

Теперь, когда голова ее едва возвышалась над поверхностью воды, она быстро потеряла все ориентиры. Казаки удалялись к северу, ветер и течение гнали вырывающийся из рук тележный ящик на восток. Анжелика пыталась сопротивляться и направлять движение ящика вслед обозу, но быстро выбилась из сил. Несколько раз она попадала ногами в какие-то колдобины, проваливалась, хлебала воду, кашляла и отплевывалась. В голове гудело.

Вскоре течение прибило ее к еще одному островку, одинокому степному кургану. Вытащив край ящика на сухое, Анжелика стала всматриваться в ночь. На севере все еще угадывалось какое-то движение, долетал плеск, другие звуки. Ветер пронизывал до костей. В воде теперь ей казалось теплее, чем на воздухе, и она снова побрела, цепляясь за край ящика, влекомая неизвестно куда.

Она надеялась, что скоро рассвет, и тогда видно будет какой-нибудь берег. Но до рассвета было еще далеко. Ветер стремительно гнал тучи. Может быть, где-то и брезжило, но все небо одинаково затянулось, и нельзя было определить, где юг, где север, спасало лишь направление ветра — Анжелика помнила, что он дул от моря.

Вскоре она замерзла и выбилась из сил. Из последних сил перевалилась через борт внутрь ящика. Сено промокло, мокрая одежда сразу же прилипла к телу. Но ветер здесь не так доставал. Временами измученная Анжелика впадала в забытье. Пришла она в себя от толчка. Ящик ткнулся в берег и стал поворачиваться, влекомый течением.

Анжелика подняла голову. Это был остров, поросший ивами, довольно обширный, саженей сто в диаметре. Анжелика ступила на берег.

— Есть здесь кто-нибудь? Помогите мне! Мне надо добраться до берега!

От волнения и усталости она говорила по-французски. Никто не ответил. Она нагнулась и вытащила край ящика на берег. Выгребла сено и повернулась, чтобы идти в глубь острова, найти место потише и посуше. Впереди в темноте что-то двигалось. Анжелика замерла. Несомненно, это был человек. Он крался меж стволами, бесшумно ступая, движения казались вкрадчивыми, нерешительными. Человек внезапно оказался совсем близко, до него можно было дотянуться рукой, он оказался невысоким, не выше Анжелики.

— Кто ты? — спросила Анжелика по-русски, обмирая от страха.

В следующий миг человек, размахнулся и крепко ударил Анжелику в лицо. Уловив резкое движение, Анжелика отпрянула, и удар пришелся вскользь по губам и носу. Ослепленная резкой болью, маркиза повалилась навзничь, голова ее оказалась в воде, и это привело ее в себя. Она пыталась подняться, но человек, ударивший ее, схватил ее за волосы, потащил куда-то, в темноте еще несколько раз ударил по лицу, но не точно, не рассчитав удара, и дважды дал коленом по ребрам.

— Мужа ищет… сучка…

Сквозь звон в ушах Анжелика расслышала эти слова, но не успела догадаться. Еще один удар коленом в голову на некоторое время выбил из нее сознание.

— Ты у меня… получишь… мужа…

«Это жена Мигулина…» — догадалась Анжелика.

Татьяна, жена Мигулина, видимо, пряталась в этой рощице, зная о запрете появляться в лагере женщинам. Только ее желания побить Анжелике лицо и оттаскать ее за волосы спасли бедную маркизу. Жаждущая мести Татьяна забыла, что у нее есть нож. Но она могла вспомнить…

Закрывая голову руками, Анжелика перевернулась вниз лицом. В ящике от телеги должен лежать нож, оставленный ей Мигулиным. Она поползла, стараясь оторваться от Татьяны. Та с мстительным смехом дважды пнула ее и опять повалила на землю. Анжелика несколько мгновений лежала неподвижно, собираясь с силами, потом медленно подтянула под себя руки и ноги, рванулась, вскочила и бросилась к ящику за ножом. Татьяна настигла ее, наступила на пятку, и Анжелика рухнула, больно ударившись грудью о борт ящика. У нее перехватило дыхание, она закашлялась.

— Мужа тебе…

Татьяна схватила ее за волосы и потащила на себя. Упираясь и стискивая зубы от боли, Анжелика торопливо шарила руками по дну ящика. Ножа не было. Она ведь переворачивала телегу… Вспомнив об этом, Анжелика поддалась, и Татьяна рывком опрокинула ее на спину, еще раз пнула, отгоняя от ящика. Может быть, она думала, что Анжелика хочет уплыть на нем.

— Погоди, подруга…

Анжелика опять перевернулась лицом вниз и закрыла голову руками.

— Мне не нужен твой муж… — крикнула она, но от волнения — по-французски. — Я ищу своего…

— Покричи… покричи…

Надо было выиграть время и прийти в себя. Анжелика покатилась в темноту, стараясь оторваться от Татьяны. Ножа не оказалось, приходилось отбиваться голыми руками. Она и вправду сумела оторваться и подняться на подгибающиеся ноги.

— Беги… беги быстрее… — рассмеялась Татьяна. — Куда только…?

Опомнившись, она схватилась за нож. Анжелика, наблюдавшая за ней с расстояния в несколько шагов, заметила, что напавшая на нее женщина подобралась, напружинилась. «Она с ножом…» Анжелика метнулась в сторону и бросилась бежать, петляя меж деревьями и продираясь сквозь кусты.

Они обогнули остров и выбежали опять к прежнему месту. Чувствуя, что не убежать, Анжелика обернулась и остановилась. Она угадала, а не увидела в темноте направление удара, успела подставить руку. Разогнавшаяся Татьяна налетела на нее, и обе они рухнули на землю, сцепились и покатились. Анжелика отбивалась, сама не зная, откуда у нее берутся силы. Ей снова удалось оторваться, вскочить на ноги и побежать. Она ни о чем не думала, она просто спасала свою жизнь.

Остров был явно тесен. Негде спрятаться, негде укрыться… Разогнавшись, Анжелика прыгнула далеко в воду и попыталась плыть. Татьяна последовала за ней. Она с плеском влетела в воду, но не могла плыть так быстро, так как держала над поверхностью зажатый в кулаке нож. Обеим им приходилось то плыть, то брести. Расстояние меж ними сокращалось. И вновь, когда казалось, что через мгновение нож вонзится в спину Анжелике, она обернулась и смогла перехватить руку соперницы. Татьяна подпрыгнула, обхватила Анжелику рукой за шею, а ногами за талию и навалилась сверху. Не выдержав ее тяжести, Анжелика с головой погрузилась в воду. Вода хлынула в рот и в нос, вспышки молний пронзили мозг. Из последних сил, страшась потерять сознание, Анжелика удерживала перехваченную руку с ножом и ворочалась в бурлящей воде, лихорадочно искала путь вверх. Татьяна, навалившаяся на нее, тоже погрузилась в воду, потеряла равновесие и немного хлебнула. Обе они высунули головы наружу одновременно, и Татьяна снова, подпрыгнув, навалилась на Анжелику сверху, топя ее и в то же время пытаясь вырвать руку с ножом. «Конец, — пронеслось в голове. — Господи, прими…» И тут казачка ослабила хватку, она оттолкнула Анжелику и вырвала руку с ножом из ее ослабевших пальцев. В ожидании удара Анжелика сжалась и оттолкнулась ногами от дна, стараясь отплыть. Удара не последовало. Вынырнувшая Анжелика жадно глотнула воздух и взмахнула руками, отражая предполагаемый удар ножа.

Казачка застыла, как завороженная. Из темноты кто-то плыл к ним. Слышался частый плеск. Казалось, что кто-то сильно и быстро-быстро перебирает руками.

— Плывет кто-то… по-собачьи… — пробормотала казачка.

Низкий ужасный рык, похожий на сдавленный стон, долетел с той стороны… И обе женщины, взвизгнув от ужаса, бросились к берегу.

Они бежали, падали, толкались от дна ногами, пытались плыть. Вода, доходившая кое-где до пояса, а кое-где и до груди, замедляла их стремление. Давясь от кашля, захлебываясь, ослабевшая Анжелика отстала от Татьяны. Зверь настигал…

Татьяна первой выбралась на островок и с проворством, присущим белкам или кошкам, вскарабкалась на ближайшее дерево. Когда Анжелика коснулась руками песка и травы, казачка была уже высоко вверху. У Анжелики не оставалось времени, зверь был близко, и она не надеялась взобраться на дерево так же быстро. Поэтому она пробежала на подламывающихся ногах по острову, оттолкнула тележный ящик и упала внутрь на доски.

Ящик, тихо покачиваясь и поворачиваясь вокруг своей оси под струями воды, поплыл по течению. Анжелика свесилась за борт и изо всех сил стала грести руками, но поскольку она гребла с одной стороны, это мало помогало. В тревоге Анжелика оглянулась на остров.

Зверь не преследовал ее. Сначала разгоряченная Анжелика даже не разглядела его. Потом лишь увидела горящие красноватым огнем глаза… Зверь стоял возле воды и провожал ее взглядом…

«Сейчас поплывет… Догонит…». Нет, он не трогался с места, только рычал.

Обессиленная Анжелика повалилась на дно ящика, все еще вздрагивая от ужаса и напряжения. Сознание покинуло ее.

Остаток ночи и рассвет она провела в полубреду. Ей мерещились всякие ужасы; непонятные расчеты и предвидения забивали воспаленный мозг. Казалось, что весь мир — бесконечная серая водная гладь, и плыть по ней придется бесконечно. Зверь, похожий на волка постоянно чудился где-то в стороне, вне поля зрения, и когда она поворачивала голову в поисках его, он, показавшись на мгновение, снова исчезал и маячил с другой стороны. «Он не тронул меня… Он до сих пор не тронул меня… И не тронет!» — пронзила мозг мысль. Какое-то время она почувствовала странное, но очень сильное чувственное влечение к этому существу. Она сделала его таким… Она воткнула тот нож… И пока нож не вынуть… Но кто вынет его…? Только она! Никто не знает и не узнает… ЭТОТ ЗВЕРЬ ЗАВИСИТ ОТ НЕЕ… Странное чувство любви и жалости, какое иногда возникает у погубителя к загубленному им существу, появилось в душе Анжелики. Ей захотелось приласкать зверя, пригладить его вздыбленную шерсть… Новая трезвая мысль заслонила все остальные: если зверь от нее зависит, с ним можно поторговаться, заставить служить себе…